Не плачь, Рапунцель! Логунова Елена

– Да как? Занемог и слег, а один был, без помощи и пригляда. Может, коронавирус его скосил, тогда еще им болели, хотя про карантин уже речи не вели. Но у Графыча все равно, почитай, самоизоляция была: бобыль же. Девчонка, внучка, давно уже в город уехала, смотреть за дедом не хотела. Прислала, правда, какого-то… – Тут бабка снова оглянулась и понизила голос: – Чужака!

– Какого чужака? – не поняла я.

– А такого! – Вера Игнатьевна сузила глаза и растянула руками щеки. – Чернявого, смуглого… Графыч его Мишкой звал.

– Имя русское, – отметила Ирка.

– Имя-то да, – согласилась бабуля. – А сам не наш. Рукастый, правда: полы подлатал, забор поправил. Крышу только починить не успел… Но что с такого возьмешь? Он и по-русски-то ни бэ, ни мэ, не поговоришь, не расспросишь. И безответственный, видать: взял и умелся к себе туда, на свою солнечную родину, а деда бросил. А Графыч, значит, заболел, да и свалился, лежал один в нетопленой избе, голодный да холодный…

Голос рассказчицы стал жалостливым, с отчетливыми плаксивыми нотками. Я покосилась на Ирку – та сочувственно загнула губы крючками, – и тоже сделала показательно горестное лицо.

– А было что у нас? Кажись, май месяц, не то даже апрель еще. Ночами заморозки случались, – припомнила Вера Игнатьевна. – А он в кровати лежал, Графыч-то!

Она сложила руки на груди, показав, как лежал в кровати Графыч: получалось, как в гробу.

– И тут вдруг среди ночи буря! – Руки народной сказительницы взлетели, заметались, взвихрили прозрачный осенний воздух.

Видать, буря была ого-го какая! Она мглою небо крыла, вихри снежные крутя.

– У Графыча на участке дерево упало да крышу задело и проломило! – Бабулин кулачок ударил по забору, доски скрипнули. – И, как на грех, аккурат над постелью лежачего деда! А буря же! И дождь полил, да со снегом!