Последняя крепость Никитин Юрий
Джон ответил лихо по-ковбойски:
– И джин тоже!
Дуглас быстро взбил и налил в высокий стакан молочный коктейль с размолотыми лесными ягодами. Джон с наслаждением сделал пару огромных глотков, отнял стакан от крупных красных губ, переводя дыхание.
– Чудесно…
– Да, – сказал Стивен, – не те теперь викинги…
Джон вскинул брови, не понял, а Дуглас засмеялся: на экраны вышел фильм о приключениях Эрика Рыжебородого, побывавшего в Америке задолго до Колумба, там все викинги как будто родные братья Джону, такие же рослые, голубоглазые, светлокожие, разве что Джон подстрижен коротко, а у его предков пшенично-светлые волосы роскошно падали на плечи.
– Те, – ответил он, погасив улыбку. – Джону тоже не сидится в его теплом кресле.
Он щелкнул пультом. Люди на экране в бронежилетах высшей защиты прыгают через стены пятиметровой высоты, руками рвут толстую проволоку, молниеносно стреляют по невидимым целям, потом изображение уменьшилось, фигурки измельчились и пропали, лагерь стал виден целиком: крохотный четырехугольник посреди пустыни.
Джон сразу прикипел взглядом к экрану. Стивен удивился, с какой завистью этот директор Управления содействия армии смотрит на молодых здоровых ребят, не шибко обремененных интеллектом, зато умеющих быстро и метко стрелять из всех видов оружия, управлять всеми видами транспорта, прыгать с мостов и балконов, ухитряясь стрелять на лету и, самое важное, попадать в цель.
– Это второй эшелон, – напомнил Дуглас. – Все-таки все зависит от тех, кто уже там.
– Большая часть, – согласился Стивен. – Но без этих ребят первый удар может оказаться напрасным.
– Ты-то будешь с первыми, – заметил Джон ревниво.
– Не завидуй, – засмеялся Дуглас. – Стивен не больно рвется в герои.
Джон отмахнулся:
– Как не завидовать? Последняя война на Земле!.. О ней будут писать, рассказывать, без конца снимать героические фильмы. О Стивене издадут штук пять книг в первый же год…
Стивен хмыкнул:
– Ну да, вот так сразу.
– А что? Смотри, чем дальше дата нашей высадки в Нормандии, тем она масштабнее и героичнее. И фильмов о ней все больше. Теперь уже не только наши сограждане, уже весь мир уверен, что это мы, в одиночку, выиграли Вторую мировую войну. Так что пять книг – это скромно, только в первый год, как я сказал. А через пять лет о тебе книг и воспоминаний будет уже десятка два. А вот меня разве что где в эпизоде упомянут…
Стивен покачал головой:
– Дуглас, что это у него за песня? К чему он?
Дуглас ответил лениво:
– Сам знаешь.
– Неужели…
– Верно, – подтвердил Дуглас со смешком. – На старости лет хочется побегать с автоматом в руках. Как рядовой! Несолидно, Джон, несолидно. С твоим весом…
– Нормальный вес, – ответил Джон обидчиво. – Девяносто восемь! При моем росте это норма.
– Не прикидывайся, я о твоем директорском весе.
– Вот-вот, – сказал Джон упрямо. – Для того чтобы подчиненные уважали меня еще больше, пусть узнают, что я, даже будучи директором, и даже в свои пятьдесят восемь лет, взял автомат и участвовал в последней битве на Земле!
Дуглас поморщился:
– Ну уж и битве… Так, крохотная операция. Но тебе в ней нельзя.
– У тебя есть право отбирать в первые группы, – напомнил Джон.
– И это пронюхал?
– Да уж такая у нас высшая секретность, – ответил Джон язвительно. – Любая уборщица знает все тайны.
– За тебя мне голову сорвут, – возразил Дуглас. – Если бы ты не был из семейства Морганов, да через женитьбу не оказался породнен с самими Дюпонами, я бы, возможно, с какими-то оговорками, взял бы…
– Трус, – сказал Джон с подчеркнутым презрением.
– Трус, – согласился Дуглас. – Это не с бандой террористов сойтись в одиночку! Твоя родня кого угодно в говне утопит. Нет уж, нет уж, лучше от тебя подальше.
Джон сказал сокрушенно:
– Так что же мне, разводиться? Линда в самом деле хорошая жена, хоть и богатая. И батя у нее ничего, несмотря на его семьдесят миллиардов. Дуглас, ну будь же другом!..
– Я тебе друг, – отрезал Дуглас, – потому останешься здесь.
– А ты?
– Я буду действовать… по обстоятельствам. Извини, но подбирать команды поручено мне, а я всегда стараюсь избегать возможности проколов. Вообще, если бы вся операция была поручена мне… не улыбайтесь, Израиль – крохотная страна! Там вполне можно обойтись силами одного нашего отдела. Так вот, если бы операция была поручена мне…
Он запнулся, некоторое время подбирал слова, но виновато улыбнулся и развел руками:
– Нет, не могу. Чувства и ум в противоречии. На самом деле, мы здесь свои, самые стоящие люди в Израиле как раз хасиды… ну, эти, наиболее ультраортодоксальные евреи, что ходят в черных шляпах, носят пейсы, соблюдают все дурацкие ритуалы. Они выглядят смешными, но именно они плоть и кровь Израиля, а все остальное… так, дурное мясо. Просто живущее, жрущее, срущее, размножающееся и озабоченное только поисками, как бы и где бы еще поразвлекаться, оттянуться, побалдеть.
Джон поморщился:
– Это ты в каких-то эмпиреях! А вот мне все жидовье, что встречается, – раскормленные свиньи и ничего больше. Какая там духовность? Все мысли только о том, как бы урвать кусок побольше. Эти ничем не брезгают. И никаких тормозов у них нет: нравственных и не было, а с властями договориться можно, когда знать, кому отстегнуть. А они знают.
Стивен поглядывал весело на одного, другого, предположил с той же шутливой веселостью:
– А нельзя ли жидовье вырезать на хрен, а тех хасидов – оставить?
Дуглас сказал с сожалением:
– Беда в том, что природа всегда держит пропорцию: на тысячу – талант, на миллион – гений. А если вырезать тупых да ленивых, то часть гениев и талантливых займет их место, природа пустоты не терпит. Потому, если логически точно, как если бы мы роботы, то у нас лишь два варианта: либо вырезать их всех, либо всех оставить, потому что, убирая дураков и подонков, тем самым, как уже сказал, умных и талантливых переводим на их места.
Стивен вскинул руки:
– Стоп-стоп, ловлю на слове. Мы не роботы, так что нельзя ли жидов под нож всех, а на их место поставить, к примеру, эскимосов?
Дуглас и Джон весело фыркали, но Дуглас, отсмеявшись, ответил серьезно:
– Можно. Только они должны поверить, что они – высшие существа, что мы грязь под их ногами, что они гении… и тогда они начнут изо всех сил учиться, развиваться, совершать открытия, изобретать… но мне как-то все равно, кто на меня смотрит сверху вниз и плюет на меня как на говорящее животное: евреи или эскимосы.
Джон подумал и сказал очень глубокомысленно:
– От эскимосов было бы обиднее!
– Наверное, – ответил Дуглас равнодушно, добавил твердым злым голосом: – Но для меня библия – наша Конституция, в которой сказано, что все люди рождаются равными. И на эту библию, нашу американскую библию, я и молюсь!.. И порву на тряпки всякого, что скажет, что он лучше другого уже потому, что дворянин, еврей или блондин!.. Другое дело, если он – профессор. Тут мне без разницы: еврей он, эскимос или монгол, я смиренно признаю, что профессор меня выше. Но не еврей, это понятно?
На следующий день Стивен в яркой клетчатой рубашке и полотняных шортах поднимался по трапу самолета. Почти весь салон заполнился такими же пестро и свободно одетыми туристами. Слышались довольные возгласы, все радуются началу отпуска и предвкушают встречу с древней землей, оттуда «пошло все».
Угнездившись в кресле, он положил на колени пестрые рекламные буклеты, их раздают еще в турбюро, в соседнем ряду как раз изучают и комментируют, а когда взлетели, достал из сумки сверхплоский ноут, раздвинул, чтобы экран был на размер книжной страницы.
Соседом оказался коренастый старик с широкой окладистой бородой. Он благополучно дремал при взлете, а когда самолет пошел над океаном, очнулся, повертел головой.
– Завтрак уже приносили?
– Еще нет, – успокоил Стивен. – Думаю, сейчас принесут.
– Слава Богу, – воскликнул старик. – А то чуть сердце не выскочило! Думал, проспал… Господи, что это такое читаете? Простите, что я подсмотрел, но как можно о таком читать…
Стивен посмотрел с любопытством:
– Вы, похоже, еврей?.. Из традиционалистов? Но это, как я понял, записано очевидцами. Евреи выводили пленных из города и убивали всех самыми зверскими способами: отрубали руки и ноги, вспарывали животы, разбивали молотами головы, зачем-то живыми бросали в раскаленные печи… И так убивали не одного-двух, а полностью население всех захваченных городов: десятки и десятки тысяч! Убивали женщин, убивали детей, убивали младенцев в люльках… Как подумаю, в какую страну я купил турпутевку, дрожь по спине! Начал бы читать раньше, лучше бы поехал в какую-нибудь Индию.
Старик поерзал, на Стивена то поглядывал как бы с желанием вступить в яростный спор, то опускал плечи и горестно вздыхал, вроде бы со всем соглашаясь, мол, да, вот такое мы говно, наконец развел руками в беспомощном жесте:
– Что сказать… Книги не горят. Что в них написано, то написано. Однако все-таки с Книгой надо поосторожнее.
Стивен удивился:
– Почему?
– Это не просто книга, – объяснил старик. – Простите, я не представился: Исраэль Лейбович. Когда вы читаете детектив, там один смысл и один вывод. Когда читаете женский роман, там вообще нет смысла, только увлекательное чтение. А здесь в каждой строке скрыто семь смыслов… столько же еще упрятанных настолько тщательно, что только будущие поколения сумеют понять!
Стивен разочарованно протянул:
– Ну, я всякой многозначительной хрени объелся еще в молодости. Теперь у меня иммунитет на всякую заумь.
– Это не заумь, – ответил старик кротко. – Написанное зависит от точки зрения автора, а она, в свою очередь, зависит от… возраста.
– Возраста? При чем здесь возраст?
– При том, – объяснил старик, – что это в математике дважды два всегда четыре. В истории же любая личность оказывалась то ангелом, то злодеем, то снова ангелом. Но в целом я могу предложить такую замеченную мною тенденцию… Молодые историки постоянно «разоблачают» все благородные деяния, доказывают, что в основе тех или иных поступков лежат фрейдистские мотивы, жадность, корысть, трусость, что ничего святого нет, а все это якобы благородство при национально-освободительных войнах или еще каких-то канонизированных историей случаях – брехня, подделка, а на самом деле… и далее все тот же набор из фрейдизма. У них крестовые войны велись из-за жажды пограбить, везде было и есть только свинство, предательство, трусость… Улавливаете? И потому нам тоже можно трусить, предавать, подличать и все такое общечеловеческое… Историк же в зрелом возрасте, переболев периодом разоблачительства, предпочитает видеть в истории больше примеров благородства, подвижничества, иначе не объяснить взлета нашей цивилизации с ее довольно высокой – я без шуточек! – культурой.
Стивен поинтересовался с недоверием:
– А как на самом деле?
Старик сдвинул плечами:
– Есть и то и другое. Но я абсолютно уверен, что если на заре в основе всех поступков действительно лежали жадность, корысть, трусость, то уже в юности было достаточно примеров благородства и величия духа. А сейчас, когда входим в пору возмужания… простите, но миром не только должны править более высокие мотивы… но и правят. В основном.
Стивен уцепился за это слово, как за соломинку.
– В основном! Но все же сколько вокруг дряни?
К их беседе начал прислушивался громадный мужчина с мясистым лицом, он занимал кресло по ту сторону прохода, сказал гулко:
– И эта дрянь преуспевает!
Стивен посмотрел на соседа. Тот лишь сдвинул плечами.
– Кто спорит? Но для меня это не оправдание, чтобы тоже быть дрянью.
Он просиял навстречу улыбающейся стюардессе, она катит в проходе между креслами изящный столик на колесах, доверху заставленный вкусностями, и Стивен понял, что дискуссия по Ветхому Завету окончена.
Гостиница простенькая, номер тоже дешевый, но хотя бы не на пятерых, он разложил вещи, принял душ, переоделся в рубашку еще попугаистее, чем была на нем, и, как подобает туристу, отправился смотреть город.
На улице, щурясь от знойного израильского солнца, поспешно надел темные очки. Дуглас рекомендовал ему посетить ресторан у моря, держит его Шай, полковник израильского десанта, он в старые времена пробрался в Израиль через Варшаву из советского Вильнюса, успел повоевать столько, что сейчас как никто мечтает о мире и потому все свое умение направляет на приготовление вкусных блюд.
У Шая, дескать, делают прекрасный чолнт, еврейское субботнее блюдо, оно отстаивается на огне часов пятнадцать, лучше всего подать его в дождливые выходные под алкоголь с утра страждущим. Девушка, закладывающая ингредиенты чолнта, то есть кости, жир, картофель, яйца, пшено, перец, лук, луковую шелуху для цвета, съедобный предмет под названием «кишке» и так далее, в большой котел в пятничный полдень, приехала в Израиль из солнечной, хоть и не такой знойной Украины. Ее фамилия Зотова, русская фамилия, все перемешалось в бывшем СССР, она известная спортсменка, вообще гениальна во всех своих проявлениях, как внешних, так и душевных, с нею стоит установить контакт…
Однако сейчас не дождливые выходные, да и вообще Стивен не любит ходить строем, а слушать Дугласа – это что-то близкое к этому занятию. Он расстегнул рубашку навстречу свежему ветерку со стороны моря, вздохнул и шагнул из тени дома в расплавленную зноем улицу.
Воздух дрожит и колышется, как тонкая кисея. Дороги раскалились под знойным солнцем так, что на камнях можно печь лепешки. Арабы, что встречались ему, не поднимают глаз, во всем облике такое смирение, что не может быть искренним, не может быть даже долгим. Было и такое, что, когда он внезапно оборачивался, успевал поймать сосредоточенный взгляд, полный ненависти.
Не все эти люди станут убивать, мелькнула мысль, но слишком много среди них действительно обиженных и оскорбленных. Израильтяне считают арабов людьми второго сорта, это недопустимо. Мы, американцы, считаем это и личным оскорблением, ибо всякий, кто попирает права других людей, попирает и нас. Давно пора было нашему правительству принять меры по искоренению этого расистского режима. Слишком долго терпели…
Или сперва ломали тех, мелькнула мысль, с кем справиться проще. Громадный СССР, двухмиллиардный Китай, фанатичный ислам, замкнувшийся в себе буддизм… Да, наверное, с ними было справиться проще. Потому США сперва обезопасили себя, чтобы не ударили в спину, когда схлестнутся с самым сильным врагом…
Он вспомнил лагеря палестинских беженцев, ужасающую нищету в домах и отчаяние в глазах женщин. Кулаки сами стиснулись так, что побелели костяшки пальцев. Там подростки рано превращаются в мужчин. Их множество, и хоть не все станут шахидами, но обостренное чувство справедливости будет толкать их на акты святой мести. И нужно поскорее вмешаться, чтобы остановить эту безостановочную кровавую бойню.
Стоп-стоп, сказал себе. С таким настроением меня остановит первый же патруль. Я всего лишь турист, беспечный турист, что тратит свои законные две недели отпуска и жаждет получить на потраченные деньги максимум удовольствия…
Он выпрямился, постарался выпятить живот и пошел с видом человека, довольного собой, жизнью, здоровьем, словом, с видом стопроцентного американца, какими их представляют за пределами Америки.
С удовольствием засмотрелся на хорошеньких девушек в очень откровенных шортиках, больше похожих на стринги, во всяком случае, обе загорелые ягодицы задорно двигаются из стороны в сторону. Зрелые матроны бросали в их сторону недовольные взгляды, но это и понятно, им целлюлит не позволяет открыть даже лодыжки, зато мужчины провожают глазами открытые ягодицы с явным удовольствием.
Перейдя залитую зноем дорогу, он нырнул в прохладу кафе, работает кондишен, температура воздуха ниже градусов на пять, чистое спасение, но столики заполнены лишь наполовину.
Бармен посмотрел на него оценивающе, Стивен улыбнулся и кивнул.
– Все верно, – сказал он, – ничего, кроме холодного пива.
– «Хейнекен», «Куолла», «Старый Козел»?
– Ого, – сказал Стивен, – и сюда это добралось? А я думал, что хоть здесь попью местного пивка.
– В Израиле пиво не производят, – ответил бармен, и Стивен не мог понять, шутит или говорит правду. – У нас две трети клиентов – арабы. Увы, приходится считаться, они спиртное не употребляют.
– Несчастный народ, – посочувствовал Стивен.
Бармен усмехнулся:
– Целиком с вами согласен, сэр.
– Ничего, – сказал Стивен бодро, – мы их окультурим. Научим и пиво хлестать, и супружеской неверности, и рисовать зверюшек…
Глава 7
Бармен продолжал улыбаться, но улыбка стала чуточку напряженнее, и Стивен сразу вспомнил, что и евреи, как мусульмане, тоже не рисуют животных. Как рассказывали на лекции между занятиями по рукопашному бою, по той же причине великие русские художники Левитан и Шишкин, к примеру, никогда не рисовали ничего живого, только природу, и когда однажды Шишкину тайком дорисовали на картине «Утро в сосновом бору» медведей, он пришел в отчаяние и покончил с собой.
– Спасибо, – сказал Стивен, он взял два пива и крохотную тарелочку с креветками, сел за свободный столик.
К барной стойке подошли две девушки, одна свеженькая датчанка, так почему-то определил Стивен, хотя с таким же успехом могла быть и шведкой, и полькой, а вторая – типичная местная жительница: загорелая до черноты, с тугим пучком иссиня-черных волос, которые ночью явно щедро распускает по всем подушкам в ожидании мужа.
Бармен подал обеим, как Стивен и ожидал, по вазочке с мороженым, обе с веселым щебетом проследовали в зал, большинство столиков уже оказались заняты, все мы предпочитаем садиться за пустой стол, Стивен на миг понадеялся, что сядут к нему, общество молоденьких щебечущих девочек всегда приятно любому мужчине, но та, которая цыганистая, увидела, как из-за соседнего со Стивеном стола поднялась пара, тут же устремилась туда.
Пара оказалась неряшливой, посуду за собой не переставила на специальный столик, и обе девушки, поставив вазочки с мороженым на край стола, быстро убрали тарелки, с удовольствием сели и защебетали, как веселые беспечные птички. Цыганистая сидела напротив Стивена, на миг их глаза встретились, он посмотрел холодно, уязвленный, что предпочли сесть за стол с грязной посудой, только бы не к нему, а виновата она, ее подруга уже направлялась именно к его столику…
Тихонько звякнул мобильник, висящий у шведки на груди, как изящный брелок. Она взяла в ладошку, что-то спросила, торопливо вскочила, что-то сказала в мобильник, чмокнула подругу в щеку и заспешила к выходу.
Когда их глаза с этой цыганкой, нет, скорее – испанкой, встретились снова, он показал ей взглядом, что вот теперь жри обе порции сама, а так бы он мог помочь, он не гордый, мороженое тоже вещь, хоть и уступает пиву.
Бармен, открывая зеркальную дверцу шкафа, метнул яркий отблеск через весь зал и высветил девушку, как прожектором. Стивен ощутил, как по всему телу прокатился странный озноб от ее древне-дикой красоты, как будто она перенеслась в это кафе из времен Хаммурапи и Гильгамеша. Тонко вырезанное и тщательно очерченное лицо, словно отлитое из темного металла, узкие брови и невероятно длинные загнутые ресницы над древнеегипетскими глазами: удлиненными и сверкающими подсиненной белизной с сетчаткой цвета желудя. Она орудовала ложечкой с ленивой истомой.
Стивену почудилось, что она полностью ушла в свой мир, далекий и первобытный, абсолютно несоприкасаемый с этим шумным и бестолковым, полным ненужных и непонятных вещей. Руки, загорелые и по-восточному сухие, красиво положила на столешницу, гибкие пальцы ловко держат ложечку, а мороженое подхватывает почти синим языком, даже губы настолько темные, что кажутся темно-синими…
Он чувствовал, как бесследно уходят остатки того напряжения, что не оставляло его даже в тиши уютного кабинета. Странный мир, странный город, странные люди…
Из прохлады кафе невыносимо ярко горит белым огнем прямоугольник двери, а залитая знойным солнцем улица выглядит настоящим адом. Туристы стараются идти ближе к зданиям, под сенью огромных зонтов над палатками и под крытыми навесами.
Автомобили тесно прижались один к другому и выглядят накаленными на солнце массивными металлическими булыжниками.
В кафе все чаще заходят по одному и парами, дважды зашли группки по пятеро. Почти все столики заняты, к испано-цыганке села немолодая супружеская пара, явно из благополучных стран Европы. Очень уж ухоженные, сытые, довольные, постоянно опрыскивающиеся всевозможными дезодорантами как от пота, так и от всяких кожных болезней, которые вроде бы можно подцепить на этом экзотическом Востоке.
В дверном проеме появилась девочка-подросток с большими грустными глазами, живот неестественно вздут, сердце Стивена кольнула жалость: нельзя разрешать такие ранние браки… и тут же в мозгу остро звякнул предостерегающий звоночек. Он насторожился, тело поднялось на ноги, как будто помимо его воли, взгляд устремился на девчушку, на ее живот…
– Ложись! – крикнул он и метнулся через зал в ее сторону.
Успел увидеть, как вскочила его цыгано-испанка. Девчушка резко повернула голову. Ее смуглое лицо перекосила ненависть, рука метнулась к животу, Стивен успел услышать:
– Аллах акбар!
Страшный грохот ударил его в грудь с силой налетевшего локомотива. Дыхание вылетело с хлипом, Стивена понесло, как сорванный ветром лист, как-то успел собраться в ком, ударило о пол и обломки мебели, перевернулся трижды и тут же вскочил, разом охватывая взглядом картину.
Стена, отделяющая кафе от улицы, исчезла: нещадный свет залил обломки мебели в кафе, поднимающихся с пола ошеломленных людей. В жуткой тишине послышался плач, стоны, мольбы. Стивен увидел брызги крови, а у его ног слабо шевелилась окровавленная ступня в детской сандалии, все, что осталось от смертницы-террористки.
На улице надсадно сигналят припаркованные машины, из одной пошел густой черный дым. Стивен не успел открыть рот, как раздался грохот, взметнулся огненный столб из взорвавшегося бензобака.
В кафе крики стали громче, он быстро оценил, кто ранен серьезно, перепрыгнул сломанный столик и крикнул:
– Сохраняйте спокойствие, второго взрыва не будет!.. Выносите тех, кто не может идти на улицу, туда сейчас прибудут санитарные машины!
Он сам удивился, как его властный голос подействовал моментально. Крики как ножом отрезало, все начали двигаться суетливо и бестолково, как муравьи, но уже через минуту работали, как будто притирались один к другому десятки лет.
На улице раздались сирены полицейских и пожарных машин. Стивен наклонялся над ранеными, одна женщина оказалась настолько иссечена осколками, что он принялся спешно туго перетягивать жгутами нужные места, пока не истекла кровью.
Рядом оказывала помощь раненым цыгано-испанка. Вокруг нее суетятся растерянные туристы, один с длинной кровавой царапиной на щеке помогает, не обращая внимания на стекающую по лицу кровь. Она распоряжается быстро и умело, ее пациентов подхватывали по взмаху руки и уносили, наконец она оказалась рядом с Стивеном.
– Помочь?
– Уже все, – ответил он. – Будет жить, раны не опасные.
Его отодвинули в сторону, настоящие санитары вбежали в разрушенное кафе и положили женщину на носилки. Стивен проводил ее взглядом, испано-цыганка сказала:
– У вас рубашка в крови.
Он оглядел себя, осколком стекла или мебели прорвало ткань в двух местах и оцарапало бок. Кровь стекла до пояса, размазываясь так, что выглядит устрашающе, и уже застыла.
– Ерунда, – ответил он с горечью. – Вы видели ее? Совсем еще девочка…
– Я видела, как вы вскочили, – сказала она. – У вас было такое лицо…
– Какое?
– Не знаю, – ответила она. – Но я испугалась и тоже вскочила. А тут этот взрыв… Значит, вы ее напугали, потому взорвала себя на пороге? Вы спасли многих людей! Если бы сделала еще хотя бы пару шагов…
Ее плечи зябко передернулись. Он видел, как побледнело смуглое лицо, в глазах метнулся запоздалый страх.
– Все кончено, – сказал он дежурную фразу, сам же ощутил ее тупость и никчемность, инстинктивно обнял ее за плечи, она тут же прижалась к его груди, плечи ее пару раз вздрогнули и затихли, успокаиваясь. – Все позади… Вы живете в этом городе?
– Да, – ответила она. – В двух кварталах. Но вы… необыкновенный человек! Как вы ее сразу раскусили! Вы, наверное, из МОССАДа?
Он улыбнулся, в ее голосе такая страстная надежда, что он окажется из этой сверхзасекреченной организации, что просто нечестно переубеждать, но он ответил абсолютно правдиво:
– Нет, я не из МОССАДа. Кстати, меня зовут Стивен.
– А я – Мария, – ответила она. – Мария Голдман. Ладно, если вы даже из МОССАДа, разве скажете?
– Логично, – согласился он. – Пойдемте отсюда. А то нас загребут для лечения от психических травм.
Она кивнула, выражение глаз изменилось.
– Да, так может сказать только американец.
– Почему? А вас разве не лечат?
– Только по серьезным причинам. Это у вас по любому поводу. И без повода тоже.
Участок улицы уже оцеплен полицией, их остановили, Стивен приготовился к долгим и неприятным объяснениям, однако полицейские лишь спросили, уверены ли, что могут о себе позаботиться сами. Стивен заверил, что могут, они с женой – круто сваренные, но все равно удивился, с какой легкостью их отпустили.
Все еще дикий первобытный мир, мелькнула мысль. Как было у первых поселенцев Америки, те тоже не знали специализированных лечебниц по психологической реабилитации.
Странно только, что в Америке евреи настроили этих лечебниц, а в Израиле их как будто и вовсе нет.
Мария легко поднырнула под желтую ленту оцепления, Стивен посматривал на ее окаменевшее лицо, в древне-диких глазах сверкает понятная жажда убийства. Здесь, вспомнил он, на этой древней земле родилось знаменитое: око за око, зуб за зуб, и сколько бы последующее христианство ни опровергало, ни насаждало свои более гуманные нормы, человечество предпочитает негласно придерживаться этой понятной своей справедливостью формулы: убийц – убить!
– Пойдем, – сказал он настойчиво, – теперь этим людям лучше нас помогут медики.
– А этим? – спросила она.
За огороженной лентой, которую охраняет полиция и набежавшие со всех сторон военные, толпится народ, там крики, плач, проклятия, а внутри ограждения над трупами склонились те, кто чудом выжил: мать над убитым ребенком, парень с залитым кровью лицом над девушкой, у которой вырвало плечо и половину грудной клетки. Санитары его пытались поднять и увести, но он прижал труп к груди и ничего не слышал, не видел, не чувствовал, кроме своего безутешного горя.
– Пойдем, – повторил он.
Марию пришлось буквально уводить силой, она то и дело останавливалась, на ее лице такая ярость, что он не раз ощущал рядом с собой жрицу, которая бестрепетно вскрывает грудь очередного пленника на жертвенном алтаре и вырывает оттуда еще бьющееся сердце, под крики толпы вздымая его над головой в окровавленной ладони.
– Господи, – проговорил он, подпустив в голос малость испуга, самую малость, – что за страна, что позволяет у себя такое? Куда смотрит полиция?
Она сказала сквозь зубы со сдержанной яростью:
– Это единственная страна, в которой уже взрывались иракские СКАДы, «катюши» из Ливана, самоубийцы из Газы и снаряды из Сирии, но все равно трехкомнатная квартира здесь стоит дороже, чем в Париже!
Он округлил глаза:
– В самом деле?
– Уж поверь, – ответила она с глубокой грустью.
Он залюбовался такими быстрыми переходами от деловитости, с которой перевязывала раненых, к ярости, а затем к темной печали.
– Да верю, – ответил он торопливо. – Вижу, потому и верю. А так бы… не знаю. Может, не поверил. В нормальной стране из таких мест уже убежали бы.
– Евреи ненормальные, – ответила она.
– А ты?
– И я ненормальная, – ответила она с гордостью.
Он искоса посматривал на ее древнеегипетский профиль, такие видел на стенах гробниц фараонов, прохожие испуганно поглядывали на его окровавленную рубашку. Время от времени кто-нибудь подбегал и спрашивал, не нужна ли помощь.
Стивен всякий раз вежливо благодарил, наконец сказал Марии со смешком:
– В Америке была такая же взаимовыручка… во времена Дикого Запада!
– А сейчас?
Он пожал плечами:
– Мир стал безопасен. Люди не бросаются на помощь, предпочитая позвонить в полицию, медпомощь, ветнадзор, электрикам, газовикам… Специалисты все сделают лучше!
Она фыркнула:
– Ты считаешь, так правильнее?
Он снова пожал плечами:
– Наверное. Хотя мне, конечно же, жаль романтику тех диких времен, когда люди были проще. Вот как у вас сейчас.
Она сердито сверкнула глазами. С нею здоровались все чаще, а когда вошли в тесный двор, где со всех сторон высокие древние стены, к Марии с жалобными криками бросились женщины, а двое очень немолодых бородатых мужчин обеспокоенно поглядывали то на нее, то на Стивена.
– Был взрыв в кафе, – коротко объяснила Мария. – Если бы не вот он, жертв было бы больше… Нет, его только поцарапало, в больницу не хочет.
Стивен слышал такие горячие слова благодарности, что поспешил от неловкости нырнуть вслед за Марией в узкий проход.
Они вышли во внутренний дворик, похожий на каменный колодец огромных размеров, Мария открыла ключом дверь, зажгла свет и предупредила:
– Осторожно, ступеньки здесь ветхие… а ты вон какой огромный!
Глава 8
В комнате он снял рубашку, кровь на боку взялась коричневой корочкой. Он натянул кожу, посыпались мелкие струпья. Царапина оказалась длинной, но, чувствовал, неглубокой.
Мария быстро осмотрела ранку.
– Больно?
– Заживет, – ответил он с ухмылкой. – На мне заживает быстро.
– Ты в самом деле американец? – усомнилась она.
– А что не так?
– Американцы помешаны на здоровье, – уличила она. – У вас там поставили бы сейчас прививки от столбняка, десяток уколов от всех болезней, комплекс витаминов и курс лечения в особой клинике для пострадавших… И не забыть еще предъявить правительству многомиллионный иск за ваше пошатнувшееся здоровье, моральное и физическое!
Он с любопытством рассматривал ее.
– Вот как ты воспринимаешь нас?
– А разве вы не такие?
Он пошел в ванную, бросил рубашку в стиральную машину. Быстро огляделся, на полочке над раковиной обычный женский набор всякой фигни в красивой упаковке, бритвенный прибор, но это еще не говорит о присутствии мужчины: тогда приборов было бы два, у женщин обычно свой для бритья под мышками, а то и ног.
Через раскрытую дверь слышал, как на кухне зашумело. Обычно по звуку он умел отличить все кофемолки, мясорубки, соковыжималки, но это что-то иное. Возможно, израильского производства.
Она выглянула из кухни, волосы уже собрала в пучок.
Читать бесплатно другие книги:
