Социальный интеллект. Новая наука о человеческих отношениях Гоулман Дэниел
DANIEL GOLEMAN
SOCIAL INTELLIGENCE
THE NEW SCIENCE OF HUMAN RELATIONSHIPS
© Daniel Goleman, 2006. All rights reserved.
© Н. Аллунан, А. Анваер, перевод на русский язык, 2021
© ООО “Издательство АСТ”, 2021
Издательство CORPUS ®
Пролог
Приподнимая завесу над новой наукой
В самом начале второго вторжения США в Ирак группа американских военных отправилась в местную мечеть, чтобы поговорить с главным городским муллой. Американцы хотели попросить его содействовать в раздаче гуманитарной помощи. Но местные жители решили, что военные задумали арестовать их духовного наставника или разрушить их святыню – мечеть.
Сотни благочестивых мусульман окружили солдат. Размахивая руками и громко крича, они со всех сторон напирали на отлично вооруженный отряд. Командиру отряда, подполковнику Кристоферу Хьюзу, пришлось соображать быстро.
Включив мегафон, он велел своим солдатам опуститься на одно колено.
Затем приказал направить дула автоматов вниз.
А следующая его команда была: “Улыбайтесь!”
И как только солдаты ее выполнили, настроение толпы изменилось. Некоторые еще продолжали вопить, но большинство заулыбалось в ответ. Кое-кто даже похлопывал солдат по спинам, когда Хьюз скомандовал им потихоньку возвращаться на базу – не прекращая при этом улыбаться[1][2].
В это быстрое решение вылилось множество операций социального интеллекта, проделанных за доли секунды. Хьюз должен был оценить уровень враждебности толпы и угадать, как ее успокоить. Он должен был убедить себя в дисциплинированности своих людей и их абсолютном доверии к нему. И наконец, он вынужден был рискнуть и выбрать самые подходящие жесты, способные преодолеть языковой и культурный барьеры. Все это сошлось в его неожиданном решении.
Сочетание этой способности к хорошо просчитанному убеждению с искусством считывать настроение окружающих отличает выдающихся полицейских и, конечно, военных, которым приходится иметь дело с возбужденным гражданским населением[3]. Можно по-разному относиться к упомянутой военной кампании в целом, но этот отдельный эпизод высветил всё великолепие социальной работы мозга даже в условиях хаоса и напряжения.
Из столь тяжелого положения Хьюза вытянули те же нейронные сети, на которые мы полагаемся, когда сталкиваемся с потенциально опасным незнакомцем и мгновенно решаем, вступать с ним в бой или бежать. Этот межличностный радар спас бессчетное количество людей за всю историю человечества и до сих пор остается необходимым для нашего выживания.
Социальные сети мозга выручают нас и в менее драматичных обстоятельствах: всякий раз при общении с другими людьми, где бы это ни происходило – в классе, в спальне или в магазине. Это особые нейронные сети, которые включаются, когда влюбленные встречаются взглядами и впервые целуются или когда мы чувствуем, что человек чуть не плачет, хоть и старается не подавать виду. Именно эти сети ответственны за теплые чувства и ощущение поддержки при разговоре с другом.
Эта система нейронов задействуется при любом общении, когда критически важны тонкая настройка на собеседника и своевременность. Это благодаря ей адвокат убеждается, что хочет видеть такого-то человека на суде присяжных, торговец нутром чует, что запросить за товар больше уже нельзя, а пациентка понимает, что может доверять своему врачу. И именно благодаря ей на совещании иногда происходит чудо, когда все перестают шуршать бумагами, замирают и прислушиваются к выступающему.
И вот теперь наука может подробно описать нейронные механизмы, работающие в подобных ситуациях.
Я написал эту книгу, чтобы приподнять завесу над нарождающейся наукой, которая чуть ли не каждый день совершает удивительные открытия в области межличностного взаимодействия.
Самое фундаментальное открытие этой новой дисциплины состоит в следующем: мы просто созданы, чтобы взаимодействовать.
Нейронаука установила, что само устройство нашего мозга делает нас коммуникабельными; стоит нам оказаться поблизости от другого человека, как наш мозг ощущает непреодолимую тягу “подключиться” к его мозгу. Это нейронное подключение заставляет нас воздействовать на мозг – и тем самым на весь организм – всех, с кем мы общаемся, а они, в свою очередь, воздействуют на нас.
Даже самые обыденные взаимодействия работают как мозговые регуляторы, вызывая у нас эмоции, иногда приятные, иногда нет. Чем сильнее мы связаны с человеком эмоционально, тем мощнее это взаимное влияние. Наиболее важный обмен происходит между нами и теми людьми, с кем мы проводим больше всего времени день за днем, год за годом, и особенно с теми, кто нам дорог.
В процессе нейронной стыковки наш мозг и мозг другого человека вовлекаются в этакое эмоциональное танго, танец чувств. Наши социальные контакты действуют как модуляторы, как подобие межличностных терморегуляторов, которые постоянно перенастраивают ключевые аспекты работы мозга, дирижируя нашими эмоциями.
Влияние возникающих при этом чувств распространяется очень далеко: они отзываются по всему телу, запуская гормональные каскады, которые регулируют множество систем организма, начиная от сердца и заканчивая иммунными клетками. Но, наверное, больше всего потрясает то, что ученым удалось отследить связь между самыми напряженными отношениями и работой конкретных генов, регулирующих иммунную систему.
Таким образом, отношения с людьми в удивительной мере формируют не только наш личностный опыт, но и нашу биологию, то есть физиологию нашего организма. При взаимодействии нашего мозга с мозгом близкого человека мы меняемся. Насколько эти изменения будут благоприятны, может зависеть от того, смеемся ли мы над одними и теми же шутками, а насколько глубоки – от того, какие гены активируются (или не активируются) в Т-клетках, этих пехотинцах иммунной системы, призванных отражать атаки бактерий и вирусов.
Межличностные взаимодействия – палка о двух концах: если гармоничные отношения благоприятно сказываются на здоровье, то токсичные медленно отравляют.
Практически все открытия, описанные в этой книге, были сделаны уже после того, как в 1995 году вышла моя работа “Эмоциональный интеллект”, и в наши дни новые данные публикуются все чаще. Работая над “Эмоциональным интеллектом”, я сосредоточился на важнейших внутриличностных возможностях, на том, как мы можем управлять своими эмоциями и внутренним потенциалом с целью построения позитивных отношений. В книге, которую вы видите перед собой, мы выйдем за рамки индивидуальной психологии и рассмотрим межличностные процессы: что происходит, когда человек взаимодействует с другим человеком[4].
Я стремился, чтобы эта книга стала дополнением к “Эмоциональному интеллекту”, рассматривая те же области человеческого бытия с иной точки обзора – той, что позволяет расширить понимание нашего внутреннего мира[5]. Теперь в центре нашего внимания – ускользающие моменты, которые проявляются лишь в ходе общения. Их значение, как мы теперь понимаем, очень велико: по сути, их совокупностями мы формируем друг друга.
В этой книге мы исследуем, в частности, такие вопросы: что делает психопата опасным манипулятором? можем ли мы эффективнее помогать нашим детям вырастать счастливыми? в чем секрет гармоничной семейной жизни? могут ли отношения защищать нас от болезней? как учитель или руководитель может стимулировать мозги студентов или сотрудников работать на полную? что способствует преодолению расколов в обществе? и вообще, какое общество мы можем построить, используя все эти знания, и как они способны влиять на жизнь каждого из нас?
Сегодня, когда наука доказала, как важна для людей взаимная поддержка, человеческие отношения переживают тяжелые времена. Социальная коррозия многолика.
• В Техасе воспитательница одного из детских садов просит шестилетнюю девочку убрать игрушки, а та впадает в истерику, вопит, опрокидывает свой стул и в конце концов забирается под стол воспитательницы, где брыкается с таким ожесточением, что выбивает выдвижные ящики. Этот случай не единичный: целую эпидемию подобных вспышек ярости фиксируют у детсадовцев одного только школьного округа города Форт-Уэрт, штат Техас[6]. В крик ударяются дети не только из бедных семей, но и из вполне обеспеченных. Некоторые ученые объясняют эпидемию ожесточения в детской среде тем, что из-за сложной экономической ситуации родители вынуждены больше работать: после уроков дети проводят многие часы в группах продленного дня или в одиночестве, а родители приходят домой, готовые завестись с пол-оборота. Другие исследователи указывают на статистические данные: 40 % американских детей в возрасте двух лет смотрят телевизор не меньше трех часов в день. И все эти часы они не взаимодействуют с людьми, которые могли бы помочь им освоить нормы человеческого общежития. Чем больше дети смотрят телевизор, тем менее управляемыми они становятся к школьному возрасту[7].
• В одном немецком городе мотоциклист попадает в аварию. Он неподвижно лежит на мостовой. Пешеходы проходят мимо, водители глазеют на него, пока ждут зеленого сигнала светофора. Но никто не останавливается, чтобы помочь. Наконец, спустя долгих 15 минут, пассажир автомобиля, остановившегося на красный, открывает окно и спрашивает мотоциклиста, не ранен ли тот и не надо ли вызвать “скорую”. Когда заснятую реакцию людей показали на телеканале, который инсценировал это ДТП, разразился скандал: в Германии каждый обладатель водительских прав во время обучения вождению проходил курс оказания первой помощи, где прорабатывались как раз подобные ситуации. Как сказал немецкий врач со станции скорой помощи, “люди просто уходят, когда видят других в опасности. Кажется, им все равно”.
• В 2003 году домохозяйства из одного человека становятся самыми распространенными в США. Если раньше семьи собирались по вечерам, то теперь детям, родителям и супругам все тяжелее проводить время вместе. Роберт Патнэм в своей прогремевшей книге “Боулинг в одиночку: упадок и возрождение американского общества” (Bowling Alone: The Collapse and Revival of American Community) исследует износ социальной ткани США и обращает внимание на длящееся уже два десятилетия сокращение социального капитала[8]. Один из способов измерения социального капитала опирается на оценку количества общественных собраний и постоянных членов разнообразных клубов. Если в 70-е годы XX века две трети американцев состояли в каких-либо организациях и посещали проводившиеся ими встречи, то к 90-м число таких людей сократилось до одной трети. Эти цифры, утверждает Патнэм, отражают ослабление связей внутри американского общества[9]. Зато как грибы растут организации нового типа: в 50-х годах их было всего 8000, а к концу 90-х – уже более 20 000[10]. Но если старые добрые клубы проводили встречи “лицом к лицу” и постоянно расширяли социальную сеть, то новые организации держат людей на расстоянии друг от друга. В них вступают по электронной или обычной почте, а их деятельность сводится главным образом к пересылке денег, а не к поддержанию общности.
Благодаря развитию технологий появляется все больше способов формального взаимодействия, при которых в действительности люди остаются изолированными друг от друга, и нам еще многое предстоит узнать о том, как подобные взаимодействия объединяют – и разъединяют – людей во всем мире. Эта тенденция сигнализирует о постепенном исчезновении возможностей для общения. Беспощадная техноинвазия[11] подкралась так незаметно, что никто до сих пор не подсчитал связанные с ней социальные и эмоциональные издержки.
Рози Гарсия управляет одной из самых загруженных пекарен в мире, Hot & Crusty на Центральном вокзале Нью-Йорка. Через станцию проходят огромные толпы пассажиров, и каждый рабочий день в пекарне выстраиваются длинные очереди.
Рози жалуется, что со временем все больше клиентов стоят, отрешенно уставившись в пространство. “Здравствуйте, я могу вам помочь?” – спрашивает она, но на нее не обращают внимания. Тогда Рози повторяет: “Я могу вам помочь?”, но люди все равно не реагируют. И только когда она рявкает: “Могу я вам помочь?!”, ей удается до них достучаться[12].
Нет, покупатели Рози вовсе не глухие. Просто их уши забиты маленькими наушниками айпода. Люди витают в облаках, погрузившись в прослушивание своих плейлистов с индивидуальными настройками и напрочь потеряв настройку на стоящих рядом и происходящее вокруг.
Конечно, все началось задолго до айподов. Еще кассетные плееры и мобильные телефоны успешно делали пешеходов безразличными к уличной суете. И автомобиль: это тоже отличный инструмент, чтобы пересечь общественное пространство, защитившись от него ветровым стеклом, сталью весом минимум в полтонны и успокаивающими звуками радио. До массового распространения автомобилей любые способы перемещения – пешком, на лошади или в повозке, запряженной волами, – удерживали путников в непосредственной близости от остальных людей.
Создаваемая наушниками индивидуальная капсула усугубляет социальную разобщенность. Даже когда человек в наушниках сталкивается с кем-то лицом к лицу, закупоренные уши служат отличным предлогом, чтобы повести себя с другим человеком как с объектом, как с чем-то, что нужно просто обойти, а не как с кем-то, кого нужно поприветствовать или хотя бы заметить. И хотя жизнь пешехода дает множество возможностей поздороваться с кем-то или перекинуться парой фраз с другом, владелец айфона может спокойно всех игнорировать и, выражая вселенское пренебрежение, смотреть прямо сквозь людей.
Конечно, с точки зрения человека в наушниках, он и так общается, взаимодействует с певцом, группой или оркестром, звучащими у него в ушах. Его сердце бьется в унисон с их сердцами. Но эти виртуальные знакомые не имеют ничего общего с людьми, которые находятся на расстоянии вытянутой руки и до которых увлеченному слушателю, как правило, нет дела. В той же мере, в какой технологии затягивают нас в виртуальную реальность, они отрывают нас от тех, кто действительно рядом. В итоге постоянно растущий список побочных эффектов технологической инвазии в нашу повседневную жизнь пополняется социальным аутизмом.
В цифровом мире мы всегда на связи, а значит, работа преследует нас даже в отпуске. По данным опроса американских служащих, 34 % из них так часто связывались с офисом во время отпуска, что возвращались на работу ничуть не менее, а то и более напряженными, чем прежде[13]. Электронная почта и мобильные телефоны пробили брешь в важнейших барьерах, ограждающих наши личное время и семейную жизнь. Сотовый телефон может зазвонить во время пикника с детьми, и даже дома мама и папа каждый вечер выпадают из семейной жизни, усердно проверяя электронную почту.
Разумеется, дети этого почти не замечают: они сосредоточены на собственной почте, сетевой игре или экране телевизора у себя в комнате. Французские исследователи провели опрос в 72 странах мира, и оказалось, что в 2004 году люди сидели перед телевизором в среднем 3 часа 39 минут. Чемпионами стали японцы с их 4 часами 25 минутами, а на второе место с небольшим отрывом вышли американцы[14].
Телевидение, как предугадывал поэт Т. С. Элиот еще в 1963 году, когда это новое средство информации только начинало распространяться по домовладениям, “позволяет миллионам людей одновременно слышать одну и ту же шутку и оставаться при этом одинокими”.
Интернет и электронная почта влияют так же. По данным опроса 4830 американцев, многим интернет заменил телевизор в качестве способа проведения свободного времени. А математика здесь такова: каждый проведенный в интернете час сокращает личное общение с друзьями, коллегами и семьей на 24 минуты. Мы остаемся на связи, не сближаясь физически. Руководитель интернет-опроса, директор Стэнфордского института количественного изучения общества Норман Ни по этому поводу высказался так: “Вас не могут обнять или поцеловать по интернету”[15].
Эта книга призвана познакомить читателя с ошеломляющими открытиями в новой области исследований – социальной нейронауке. Однако когда я только начал работу над книгой, я еще не знал, что такая область существует. Мне просто попадались то научные статьи, то новостные ролики, указывающие на серьезные подвижки в понимании нейронных механизмов человеческих отношений.
• Недавно открытый класс нейронов, веретенообразные клетки, работает быстрее всех остальных нейронов и отвечает за мгновенные решения при взаимодействии с окружающими; в мозге у человека этих нейронов больше, чем у любых других существ.
• Другая разновидность нервных клеток, зеркальные нейроны, улавливает намерения и чувства взаимодействующего с нами человека и моментально готовит нас подражать его движениям и испытывать те же чувства.
• Когда женщина, которую мужчина находит привлекательной, смотрит прямо на него, в его мозге вырабатывается дофамин – гормон, вызывающий ощущение удовольствия. Но когда ее взгляд направлен куда-то еще, этого не происходит.
Эти находки позволяют увидеть разрозненные эпизоды работы нашего социального мозга – нейронной системы, активной при наших взаимодействиях. И хотя ни одна из находок не описывает механизм целиком, по мере их накопления начинают вырисовываться очертания новой научной дисциплины.
Только после очень долгого отслеживания этих разрозненных фактов мне удалось разглядеть скрытую схему их взаимосвязи. А название соответствующей области исследований, “социальная нейронаука”, попалось мне на глаза случайно, когда я читал о научной конференции по этим вопросам, прошедшей в Швеции в 2003 году.
Я решил отследить происхождение этого названия и обнаружил, что первыми его использовали еще в начале 1990-х психологи Джон Качоппо и Гэри Бернтсон. В те времена они были единственными провозвестниками этой новой смелой науки[16]. Когда мы недавно беседовали с Качоппо, он сказал: “В те годы нейробиологи не очень-то верили в возможность изучения чего-то находящегося вне черепной коробки. Нейробиология XX века считала, что социальное поведение – слишком сложный объект для исследования”.
“Сегодня, – продолжает Качоппо, – мы начинаем понимать, каким образом мозг управляет нашим социальным поведением и как, в свою очередь, социальное окружение влияет на наш мозг и биологию вообще”. В настоящее время Качоппо руководит Центром когнитивной и социальной нейронауки при Чикагском университете[17]. На его глазах произошла настоящая революция: эта зыбкая область исследований превратилась в одну из самых актуальных научных сфер XXI века[18].
И эта область уже начала разгадывать загадки, над которыми давно бились ученые. Например, ранние исследования Качоппо выявили связь между вовлечением в напряженные отношения и ростом уровня гормонов стресса до значений, повреждающих специфические гены. Эти гены контролируют работу клеток, специализирующихся на борьбе с вирусами. Недостающее звено в этой цепочке – нейронные пути, превращающие проблемы в отношениях в проблемы биологические, – один из предметов изучения социальной нейронауки.
Знаковым для этой научной области можно считать тесное сотрудничество психологов с нейробиологами. Они сообща используют в исследованиях функциональную магнитно-резонансную томографию (фМРТ) – метод визуализации мозга, который до последнего времени применяли в основном для клинической диагностики. Томограф с помощью мощных магнитов создает невероятно подробные изображения мозга. Сотрудники научных центров между собой называют аппараты МРТ магнитами (“У нас в лаборатории три магнита”). В случае фМРТ добавляется мощная компьютерная обработка, которая на выходе дает нечто вроде видео, показывающего, как активизируются (“вспыхивают”)[19] участки мозга, когда человек, например, слышит голос старого друга. Подобные исследования позволяют узнать среди прочего и то, что происходит в мозге человека, смотрящего на возлюбленного, или одержимого какой-то идеей, или продумывающего хитрую многоходовку.
Социальный мозг – это совокупность нейронных механизмов, которые управляют нашим взаимодействием с людьми, а также мыслями и чувствами по отношению к ним и нашему общению. Самым впечатляющим открытием в этой области стало, пожалуй, то, что социальный мозг – единственная биосистема в нашем теле, которая постоянно настраивает нас на внутреннее состояние окружающих и сама подвергается его влиянию[20]. Все остальные системы, от лимфатических узлов до селезенки, регулируются в основном внутренними сигналами организма, а не тем, что находится за пределами кожи. Нейронные пути социального мозга просто уникальны по своей восприимчивости к внешнему миру. Каждый раз, когда мы с кем-то контактируем взглядами, голосами или прикосновениями, наши социальные мозги подключаются друг к другу.
Благодаря свойству нейропластичности мозг даже способен в какой-то мере перестраиваться под влиянием наших социальных взаимодействий: дело в том, что повторяющийся опыт определяет форму, размер и число нейронов и их синаптических контактов. Отношения с важнейшими для нас людьми заставляют наш мозг работать в определенном регистре, постепенно выстраивая уникальные нейронные схемы. Иными словами, тот, кто проводит с нами день за днем, регулярно делая нам больно, раздражая нас или, наоборот, даря эмоциональное тепло, за несколько лет способен перекроить наш мозг.
Эти открытия говорят о том, что наши отношения хоть и подспудно, но всю жизнь и довольно сильно влияют на нас. Возможно, это неприятная новость для тех, чьи отношения сложились скорее плохо. Однако те же самые открытия указывают и на то, что в любой момент нашей жизни добрые отношения могут многое исправить.
Получается, взаимоотношения с окружающими действуют на нас гораздо глубже, чем мы могли себе представить. И теперь, учитывая последние научные данные, мы можем начать разбираться, что же подразумевает разумный подход к социальной среде.
Еще в далеком 1920 году, когда ученые возлагали большие надежды на только что появившиеся IQ-тесты, психолог Эдвард Торндайк дал первое определение социального интеллекта. Он видел в этом феномене, в частности, “умение понимать мужчин и женщин и с выгодой для себя влиять на них” – навыки, которые нужны всем нам, чтобы хорошо устроиться в этом мире.
Но такое определение допускает, что чистейшую манипуляцию можно считать проявлением дара к общению[21]. Даже сегодня не все описания социального интеллекта разграничивают ловкие приемы мошенника и искреннюю заботу, обогащающую здоровые человеческие отношения. Я считаю, что банальные навыки манипуляции, позволяющие одному человеку получать выгоду за счет других, нельзя воспринимать как социальный интеллект.
Термин “социальный интеллект” скорее следует рассматривать как условное обозначение способности умно вести себя в отношениях, а не только много знать о них[22]. Такой подход расширяет сферу внимания социальной нейронауки, включая в нее двоих: он позволяет изучать, что происходит, когда человек вступает с кем-то в отношения. Это расширение дает нам возможность выйти за рамки изучения индивида, чтобы понять, что же на самом деле рождается в ходе взаимодействия, и перенаправить внимание с сугубо эгоистичных интересов на общее благо.
Столь широкий взгляд охватывает разнообразные составляющие социального интеллекта, включая способности вроде эмпатии и участия, подпитывающие межличностные отношения. Так что в этой книге я буду руководствоваться вторым, более широким определением из предложенных Торндайком: “умение в человеческих отношениях действовать разумно”[23].
Высокая восприимчивость мозга к социальной среде требует от нас разумного подхода к отношениям: мы должны четко понимать, что не только наше настроение, но и наша биологическая составляющая зависят от людей, находящихся рядом. А с другой стороны, мы должны учитывать, каким образом сами воздействуем на эмоциональную и физиологическую сферы окружающих. Фактически мы можем измерять глубину отношений тем, насколько серьезно влияем друг на друга.
Раз люди воздействуют друг на друга биологически, следовало бы ввести еще одну шкалу оценки человеческой жизни: если вы вели себя так, что окружающим от этого становилось лучше, пусть даже совсем чуть-чуть, значит, жизнь удалась.
Сами отношения теперь обретают совершенно новый смысл, и рассматривать их нужно иначе. Их последствия выходят далеко за рамки чисто теоретического интереса: они заставляют нас по-новому взглянуть на всю нашу жизнь.
Но прежде чем мы перейдем к этим революционным последствиям, давайте вернемся к тому, с чего начали – к той потрясающей легкости, с которой наши мозги подключаются друг к другу, передавая эмоции словно вирус.
Часть I
Созданные взаимодействовать
Глава 1
Эмоциональная экономика
Однажды я опаздывал на встречу в Среднем Манхэттене и искал, как бы срезать путь. На первом этаже одного из небоскребов мне на глаза попался атриум[24]: дверь в дальнем его конце вывела бы меня на параллельную улицу, позволив не обходить квартал.
Но едва я шагнул в фойе с кластерами лифтов, как ко мне ринулся облаченный в униформу охранник. Он размахивал руками и вопил:
– Сюда нельзя! Насквозь пройти нельзя!
– Почему? – не понял я.
– Частная собственность! Это частная собственность! – орал он, заметно перевозбудившись.
Похоже, я по неведению вторгся на охраняемую территорию.
– Но в таком случае, – произнес я в жалкой попытке внести хоть крупицу здравого смысла в эту ситуацию, – было бы разумнее повесить на дверях предупреждение “Проход запрещен”.
Однако мое замечание разозлило охранника еще сильнее.
– Вон! – закричал он. – Вон отсюда!
Я поспешно ретировался, весь в растрепанных чувствах, и гнев охранника еще несколько кварталов прокатывался эхом по моим внутренностям.
Когда кто-то вываливает на нас свои токсичные эмоции – разражается гневом или угрозами, выказывает презрение или отвращение, – он тем самым активирует в нас нейронные схемы тех же отрицательных эмоций. Его действия имеют серьезные неврологические последствия: эмоции заразны. Мы подхватываем чужие сильные переживания, как какой-нибудь риновирус, – и заболеваем эмоциональной “простудой”.
У любого человеческого общения есть эмоциональный подтекст. Чем бы мы ни занимались, мы можем при этом немного – или намного – поднять настроение тем, кто рядом, а можем, наоборот, немного его подпортить или даже испортить серьезно, как это сделал со мной охранник. Кроме переживаний во время самого взаимодействия, есть еще и настроение, которое остается с нами надолго, – этакое эмоциональное послевкусие (или послезлобие, как в моем случае).
Эти негласные трансакции управляют тем, что можно назвать экономикой эмоций: при общении с конкретным человеком, в течение отдельного разговора или дня внутренние приобретения и потери складываются в конечный эмоциональный остаток. Вечером этот сведенный баланс чувств во многом определяет наше ощущение удачно или неудачно прожитого дня.
Мы включаемся в эмоциональную экономику каждый раз, когда социальные взаимодействия сопровождаются передачей чувств – то есть практически постоянно. У этого психологического дзюдо существует множество вариаций, но все они сводятся к нашей способности взаимно влиять на настроение. Когда я заставляю вас нахмуриться, я вселяю в вас легкую тревогу. Когда вы заставляете меня улыбнуться, я радуюсь. В этом скрытом обмене эмоции переходят от человека к человеку, просачиваются извне внутрь – и благо, если это к лучшему.
Отрицательная сторона эмоционального заражения проявляется, когда мы погружаемся в токсичное состояние просто потому, что оказались рядом с неправильным человеком в неудачный момент. Так я ненароком стал жертвой гнева охранника. Это сродни пассивному курению: из-за утечки эмоций можно совершенно безвинно наглотаться чужого яда.
Когда мы сталкиваемся с чьим-то гневом, как это произошло у меня, мозг автоматически начинает выискивать сигналы грозящей опасности. В результате нас охватывает гипертрофированная настороженность, за которую отвечает первым делом миндалевидное тело[25] – область соответствующей формы, расположенная в среднем мозге и запускающая реакцию “бей, беги или замри” в ответ на опасность[26]. Из всех чувств именно страх вызывает мощнейшее возбуждение миндалины.
Поднятая по тревоге миндалина немедленно рассылает по своей обширной сети нейронных контактов команды другим важным участкам мозга сосредоточить мышление, внимание и восприятие на источнике страха. Мы инстинктивно начинаем присматриваться к лицам вокруг – улыбаются они или хмурятся? Нам это нужно, чтобы верно истолковать сигналы опасности и уловить чужие намерения[27].
Эта повышенная бдительность, инициированная миндалевидным телом, усиливает нашу восприимчивость к эмоциональным сигналам других людей. Такое напряженное внимание, в свою очередь, стимулирует пробуждение в нас тех же чувств, облегчая заражение. Вот так опасения повышают нашу восприимчивость к чужим эмоциям[28].
В более широком смысле миндалина играет роль мозгового радара, заставляя нас обращать внимание на все новое, непонятное и то, что нужно узнать получше. Она отвечает за систему раннего оповещения, постоянно сканируя всё вокруг в поисках эмоционально значимых явлений, особенно потенциальных угроз. Но если роль миндалевидного тела как часового и спускового крючка для стресса уже какое-то время известна нейробиологам, то его социальная роль как части мозгового механизма “эмоционального заражения” раскрыта совсем недавно[29].
Один человек, которого врачи назвали пациентом Икс, перенес два инсульта, в результате чего у него полностью разрушились связи между глазами и зрительными зонами коры мозга. То есть его глаза воспринимали визуальные сигналы, но мозг не мог не то что расшифровать их, а даже зарегистрировать. Пациент Икс был совершенно слеп. По крайней мере, так казалось.
В одном эксперименте пациенту Икс показывали различные геометрические фигуры (например, круги и квадраты), а также фотографии мужских и женских лиц, и он не мог сказать, что находится у него перед глазами. Однако когда ему стали показывать фото злых или радостных лиц, он внезапно начал угадывать проявляемые эмоции, притом слишком часто, чтобы списать это на череду совпадений. Как же ему это удавалось?
Сканирование мозга при демонстрации эмоционально заряженных изображений пациенту Икс выявило у него альтернативный путь передачи сигналов. Обычно нервные импульсы от глаз, как и от других органов чувств, поступают сначала в таламус, а оттуда – в зрительную кору. Другой путь ведет из таламуса прямиком в обе миндалины, правую и левую. Миндалевидное тело извлекает эмоциональный смысл из невербального собщения – например, нахмуривания, резкой смены позы или интонации – за несколько микросекунд до того, как мы понимаем, на что вообще смотрим.
Миндалина исключительно чувствительна к таким сообщениям, однако она напрямую не связана с речевыми центрами – в буквальном смысле лишена дара речи. Поэтому когда мы видим проявление чувств другого человека, нервные сигналы в мозге вместо активации вербальных зон, способных преобразовать полученную информацию в слова, заставляют нас самих испытывать те же эмоции[30]. Таким образом, пациент Икс не столько видел выражения лиц, сколько чувствовал их. Такую способность называют аффективным слепозрением[31][32].
В неповрежденном мозге миндалина точно так же улавливает эмоциональную составляющую всего, что мы воспринимаем – будь то ликование в чьем-то голосе, тень гнева в глазах или поза мрачного торжества, – и обрабатывает эту информацию бессознательно, оставляя ниже уровня сознательной осведомленности. Эта рефлекторная, бессознательная осведомленность о чужих эмоциях проявляется тем, что в нас зарождаются те же чувства или реакции на них – например, страх как ответ на гнев. Таков ключевой механизм “улавливания” чувств окружающих.
Тот факт, что мы можем пробуждать в ком-то (а он – в нас) абсолютно любые эмоции, свидетельствует о существовании мощного механизма передачи эмоций от человека к человеку[33]. Такое заражение – основная трансакция в эмоциональной экономике: обмен чувствами сопровождает любое человеческое взаимодействие в любых обстоятельствах.
Представьте, к примеру, кассира в супермаркете, который жизнерадостно болтает с каждым покупателем, заражая их хорошим настроением. Он развеселит любого: даже самые мрачные типы покидают магазин с улыбкой. Люди, подобные этому кассиру, действуют как эмоциональный эквивалент Zeitgebers[34] – внешних факторов, которые настраивают наши биологические ритмы на собственный лад.
Заражаться может одновременно множество людей. Яркий пример тому – реакция зрителей на трагическую сцену в фильме: у всего кинозала глаза наполняются слезами. Менее очевидный – изменение общего тона совещания на слегка взвинченный. И хотя мы можем замечать последствия этого заражения, сам механизм распространения эмоций, как правило, остается от нас скрытым.
Эмоциональное заражение – пример того, как работает “нижний путь”[35] нашего мозга. Это нейронная система, действующая без участия сознания и вообще каких-либо усилий с нашей стороны, автоматически и почти мгновенно. Похоже, большая часть того, что мы делаем – особенно наша эмоциональная жизнь – управляется обширными нейронными сетями нижнего пути. Когда мы не можем отвести взгляд от привлекательного лица или улавливаем сарказм в замечании собеседника, благодарить за это надо нижний путь.
Но кроме нижнего пути существует и верхний. Это “длинная дорога” нашего мозга, проложенная через нейронные системы, которые действуют методично, поэтапно и требуют сознательных усилий. Сигналы, идущие по верхнему пути, мы осознаём, и это позволяет нам хотя бы отчасти, вопреки нижнему пути, контролировать свой внутренний мир. Когда мы мысленно ищем подход к привлекательной особе или сочиняем остроумный ответ на саркастическую реплику, мы задействуем верхний путь.
Можно сказать, что нижний путь – это сырая от эмоций грунтовка, а верхний – относительно сухой, холодно-рациональный асфальт[36]. По нижнему пути мчатся сырые, необработанные чувства, а по верхнему приходит осмысленное понимание эмоциональной ситуации. Нижний путь позволяет нам мгновенно чувствовать окружающих, верхний – обдумывать наши чувства. Обычно пути работают сообща и так замысловато переплетаясь, что их деятельность трудно разграничить. Наша социальная жизнь управляется взаимодействием этих двух режимов (подробности см. в приложении А)[37].
Эмоции могут передаваться от человека к человеку совершенно незаметно, без какого-либо оповещения сознания, а всё благодаря тому, что заражение ими происходит по нижнему пути. Предельно упрощая, можно сказать, что нейросети нижнего пути проходят через миндалину и другие автоматические центры мозга, тогда как по верхнему импульсы попадают в префронтальную кору – центр управления исполнительными функциями[38], отвечающий за нашу способность действовать осознанно и преднамеренно; благодаря ему мы можем обдумывать происходящее[39].
Эти два пути обрабатывают информацию с разной скоростью. Нижний – быстрый, но дает лишь грубую оценку, верхний медленнее, однако позволяет нам составить более точное представление о происходящем[40]. Если кратко, нижний путь – быстрый и небрежный, верхний – медленный и скрупулезный. Выражаясь словами американского философа XX века Джона Дьюи, первый путь действует “стремглав, отложив все раздумья на потом”, а второй – более “осмотрительно и вдумчиво”[41].
Из-за разницы в быстродействии этих двух систем – мгновенная эмоциональная “проводка” в несколько раз быстрее более рациональной – мы принимаем импульсивные решения, о которых потом сожалеем или вынуждены их оправдывать. Нижний путь реагирует так быстро, что верхнему подчас только и остается, что смягчать последствия. Как иронически подметил фантаст Роберт Хайнлайн, “человек – существо не рациональное, а скорее придумывающее рациональные причины своим поступкам”[42].
Приезжая в некоторые районы нашей страны, я каждый раз бываю приятно удивлен дружественной интонацией голоса, который отвечает мне в телефонной трубке: “Соединение по набранному вами номеру установить невозможно”.
Поверите ли, но я просто таю от теплоты этого записанного голоса. А все дело в том, что там, где я живу, то же самое сообщение от телефонной компании воспроизводит бездушный компьютеризированный голос, и он бесит меня уже много лет. По какой-то причине техники решили, что лучше всего подойдет грубый, резкий тон. Возможно, так они хотели карать нас за неправильный набор номера.
Я просто не выношу этот противный голос: услышав его, сразу представляю донельзя чопорного и назойливого критикана. Он непременно портит мне настроение, пусть и на минуту.
Просто удивительно, какую власть над нашими эмоциями могут иметь подобные мелочи. Вот, например, какой хитроумный эксперимент провели над студентами-добровольцами ученые Вюрцбургского университета в Германии[43]. Испытуемым давали прослушать самый что ни на есть сухой научный текст – немецкий перевод “Исследования о человеческом разуме” британского философа Дэвида Юма. Записей было две – радостным голосом и печальным, но эмоциональная окраска была так слаба, что разница оставалась почти незаметной, если специально не вслушиваться.
Несмотря на приглушенные оттенки чувств на записи, настроение студентов после прослушивания менялось в соответствующую сторону. Но сами они не сознавали эту перемену и уж тем более ее причины.
Настроение испытуемых менялось даже тогда, когда они при прослушивании выполняли отвлекающую работу – вставляли металлические стерженьки в отверстия в деревянной доске[44]. Это, похоже, создавало помехи на верхнем пути, затрудняя понимание философских выкладок, но ничуть не подавляло эмоциональное заражение: нижний путь оставался свободен.
Психологи утверждают: одно из отличий настроения от более простых и ярче ощущаемых отдельных эмоций заключается в том, что невозможно толком объяснить его причины.Обычно мы знаем, что пробудило в нас ту или иную эмоцию, однако зачастую не можем сказать, почему у нас именно такое настроение. Результаты вюрцбургского эксперимента наводят на мысль, что вокруг нас полно незаметных “переключателей настроения” – от слащавой музычки в лифте до кислых ноток в чьем-то голосе.
Возьмем, к примеру, выражения лиц. У людей, смотрящих на изображение улыбающегося лица, шведские ученые зафиксировали мимолетную активность лицевых мышц, которые растягивают губы в улыбку[45]. И действительно, всякий раз, когда мы смотрим на фотографию человека, лицо которого выражает сильные эмоции, будь то грусть, отвращение или радость, наше лицо машинально пытается имитировать это выражение.
Это рефлекторное подражание делает нас открытыми подспудным эмоциональным влияниям окружающих, добавляя еще одну тропинку к и без того развитой системе связей между нашим мозгом и мозгами других людей. Одни люди, наиболее чувствительные, заражаются легче, в то время как другие, “непробиваемые”, безболезненно справляются с самыми мощными потоками чужого яда. Но и в том и в другом случае обмен эмоциями обычно проходит незамеченным.
Мы копируем радость улыбающегося лица, приказывая собственной лицевой мускулатуре приподнять уголки губ, даже если не отдаем себе отчета в том, что видели улыбку. Эта слабая подражательная улыбка может быть неразличима на глаз, однако ученые легко отслеживают такое “отзеркаливание” по сокращению лицевых мышц[46]. Наше лицо как будто приводится в состояние повышенной готовности проявить эмоцию в полную силу.
Подобное подражание не обходится без последствий для нашего организма, потому что изменение выражения нашего лица пробуждает в нас те же чувства, которые мы демонстрируем. Несложно вызвать у себя любую эмоцию типичным для нее напряжением лицевых мышц: например, зажмите в зубах карандаш – уголки губ приподнимутся, и в вас исподволь зародится приятное чувство.
Эдгар Аллан По интуитивно уловил этот принцип. Он писал: “Когда я хочу узнать, насколько умен или глуп, насколько добр или зол мой партнер и что он при этом думает, я стараюсь придать своему лицу такое же, как у него, выражение, а потом жду, какие у меня при этом появятся мысли и чувства”[47][48].
Место действия: Париж, 1895 год. Горстка любителей приключений осмеливается посетить выставку братьев Люмьер, пионеров фотографии. Впервые в истории братья представляют публике “движущуюся картинку”. Это короткий беззвучный фильм, запечатлевший прибытие поезда на станцию: испуская клубы пара, он надвигается прямо на камеру. Реакция публики: все с криками ужаса прячутся под стулья.
Люди никогда прежде не видели, чтобы изображения двигались. Столь наивная аудитория просто не могла не принять этот жуткий экранный образ за реальный. Возможно, это был самый впечатляющий, самый волшебный момент в истории кино, потому что ни один зритель тогда не понял, что видит лишь иллюзию. В той мере, в какой все они – и их системы восприятия – были озадачены, изображение на экране и было реальностью.
Как заметил один кинокритик, “доминирующее ощущение, что «это все на самом деле», – главная составляющая первобытной силы этого искусства”, и даже в наши дни[49]. Это ощущение реальности продолжает манить зрителей в кинотеатры, потому что их мозг реагирует на киноиллюзии активацией тех же нейронных сетей, что обрабатывают и реальные события. Даже экранные эмоции заразны.
Некоторые нейронные механизмы, ответственные за передачу эмоций с экрана зрителям, удалось выявить израильским ученым. Они показывали участникам эксперимента отрывки из спагетти-вестерна[50] 1970-х “Хороший, плохой, злой”, одновременно проводя фМРТ. В опубликованной по результатам этого исследования статье (возможно, единственной за всю историю нейронауки, где признательность выразили Клинту Иствуду) авторы пришли к выводу, что кино управляет мозгом зрителя, как кукловод – марионеткой[51].
Как и у ударившихся в панику парижских зрителей 1895 года, мозг современных испытуемых реагировал на экранную, вымышленную историю так, словно бы она происходила с ними самими. Когда камера приближалась к актеру и на экране появлялось лицо крупным планом, у зрителей активизировались зоны распознавания лиц. Когда показывали здание или ландшафт, включались другие зрительные зоны, ответственные за восприятие физического окружения. Когда актеры производили какие-то сложные действия руками, оживлялась область мозга, контролирующая прикосновения и движения. А в самых захватывающих сценах – при перестрелках, взрывах, неожиданных поворотах сюжета – трудились на полную эмоциональные центры. Короче говоря, фильмы, которые мы смотрим, вертят нашим мозгом как хотят.
Нейронными марионетками выступают все зрители в зале: что бы ни происходило в мозге одного, то же самое непременно случается в мозге другого – и так на протяжении всей картины. Изображение на экране заставляет мозги зрителей слаженно танцевать под свою дудку.
В социологии есть максима: “Событие реально, если оно имеет реальные последствия”. Если мозг реагирует на вымышленные сценарии так же, как на настоящие, то воображаемое имеет биологические последствия для организма. Нижний путь вовлекает нас в эмоциональную гонку.
Но одна важная часть нашего мозга – часть верхнего пути – в этом кукольном спектакле не задействована. Речь идет о префронтальной коре, в которой находятся исполнительные центры нашего мозга. Именно ей мы обязаны способностью к критическому мышлению и, соответственно, пониманием, что “это просто кино”. Так что сегодня, несмотря на поднимающийся где-то внутри нас страх, мы не убегаем в панике от мчащегося на нас с экрана поезда.
Чем ярче и поразительнее событие, тем больше внимания уделяет ему мозг[52]. Реакцию мозга на виртуальную реальность вроде кино усиливают два фактора: “громкость” воздействия на системы восприятия и нагрузка эмоционально заряженными моментами – когда персонажи, например, кричат или плачут. Поэтому не удивительно, что в фильмах столько насилия – оно изумляет мозг. Даже саму по себе необъятность киноэкрана, из-за которой персонажи разрастаются до чудовищных размеров, мозг воспринимает как сенсорную громогласность[53].
Но и без того настроение настолько заразно, что мы можем уловить эмоциональное дуновение даже от чего-то столь мимолетного, как проблеск улыбки или неодобрения на лице, либо от чего-то столь скучного, как чтение философских пассажей.
Две незнакомые друг с другом женщины только что посмотрели душераздирающий документальный фильм об ужасных последствиях атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Обе женщины очень взволнованы: их переполняет отвращение, гнев и печаль.
Но когда они начинают обсуждать свои чувства, происходит нечто странное. Одна говорит о своем расстройстве совершенно искренне, тогда как другая подавляет эмоции и притворяется равнодушной. И первая женщина думает, что вторую фильм почему-то совсем не тронул, во всяком случае она кажется слегка рассеянной или отстраненной.
Именно так и должна была, согласно плану, развиваться беседа. Обе женщины были добровольными участницами эксперимента, который проводили ученые Стэнфордского университета. Эксперимент был направлен на выяснение социальных последствий подавления эмоций, и одну из испытуемых попросили скрывать свои чувства[54]. Неудивительно, что эмоционально раскрепощенной женщине их общение показалось странным, и у нее даже возникло ощущение, что вот с таким человеком ей дружить не хотелось бы.
Та, что вынуждена была скрывать истинные чувства, ощущала себя не в своей тарелке: подавление эмоций держало ее в напряжении, отнимало внимание и силы. И что весьма показательно, по ходу беседы у нее постепенно росло кровяное давление. За сдерживание таких будоражащих чувств приходится расплачиваться физиологически. У этой женщины приложенные эмоциональные усилия обернулись повышением давления.
Но вот что удивительно: у ее собеседницы, выражавшей чувства искренне и открыто, давление тоже стабильно поднималось. Напряжение оказалось не только ощутимым, но и заразным.
Эмоциональная искренность – режим, в котором мозг работает по умолчанию: по нашей нейронной проводке малейшие нюансы настроения достигают мимических мышц, и все наши чувства мгновенно отражаются на лице. Мы проявляем эмоции машинально и бессознательно, потому для подавления их проявления нужны сознательные усилия. Чтобы притворяться – скажем, скрывать страх или гнев, – нам приходится напрягаться, и все равно редко удается на 100 % обмануть окружающих[55].
Например, одна знакомая рассказывала мне, что она “так и знала”: человеку, который арендовал ее квартиру, нельзя доверять. И, конечно же, на той неделе, когда она собиралась вновь занять свою жилплощадь, арендатор заявил, что отказывается съезжать. А ей, между прочим, даже некуда было податься. Из-за хитросплетений правил, защищающих права арендаторов, она оставалась бесприютной, пока юрист не отвоевал для нее право жить в собственной квартире. С тем человеком она виделась всего один раз, когда он пришел посмотреть жилье. “Было в нем что-то такое, отчего я сразу поняла: жди от него беды”, – сокрушалась она потом.
“Что-то такое” означает результат работы особой нейронной сети в пределах нижнего и верхнего путей, которую можно назвать системой раннего оповещения об обмане. Эта сеть специализируется на подозрительности и отделена от сети, отвечающей за эмпатию и взаимопонимание. Само ее существование указывает на важность выявления нечестности в человеческих взаимодействиях. Согласно эволюционной теории, способность чувствовать, когда пора проявить подозрительность, столь же существенна для выживания, как и способность к доверию и сотрудничеству.
Этот специфический нейронный радар обнаружили в исследовании, в котором испытуемые под контролем нейровизуализации[56] смотрели на актеров, рассказывающих грустные истории. В зависимости от выражения лица актера у испытуемых активизировались совершенно разные области мозга. Если актер говорил с подобающе печальным видом, то у слушателя активнее работало миндалевидное тело и связанные с ним нейронные сети, отвечающие за грусть. Но если актер рассказывал грустную историю с улыбкой, то есть демонстрировал эмоциональное несоответствие, у испытуемых активизировалась область мозга, отвечающая за бдительность в отношении социальных угроз и противоречивой информации[57].
Миндалина с маниакальным упорством, в автоматическом режиме сканирует всех вокруг на предмет того, можно ли им доверять: “Стоит ли подходить ближе к этому парню? Не опасен ли он? Можно ли на него положиться?” Пациенты с обширными амигдалярными повреждениями не в состоянии определять, насколько можно верить тому или иному человеку. Когда им показывают фотографию человека, которого обычные испытуемые посчитали очень подозрительным, они дают ему в среднем ту же оценку, что и человеку, который вызвал у контрольной группы максимальное доверие[58].
У нашей системы распознавания не заслуживающих доверия личностей есть два ответвления – верхнее и нижнее[59]. Верхний путь задействуется, когда мы целенаправленно решаем, можно ли доверять человеку. Но миндалина непрерывно проводит собственную оценку, и этот процесс остается вне нашего сознания независимо от того, занято оно решением вопроса о доверии или нет. Своим неустанным трудом нижний путь оберегает нас от опасностей.
Джованни Вильотто был преуспевающим донжуаном: благодаря своему обаянию он одерживал одну романтическую победу за другой. Ну, не совсем одну за другой: в один и тот же отрезок времени он был женат сразу на нескольких женщинах.
Сколько раз Вильотто был женат, в точности неизвестно, но за всю его донжуанскую карьеру это должно было произойти раз сто. А это и впрямь была настоящая карьера: женитьбой на состоятельных женщинах Вильотто зарабатывал себе на жизнь. Но эта блестящая карьера рухнула, когда одна из подпавших под его чары особ, Патрисия Гарднер, привлекла его к суду за многоженство.
Что же заставило такое множество женщин потерять голову от этого афериста? Ключ к разгадке нашелся на суде: Гарднер призналась, что ее покорил среди прочего “тот самый сигнал искренности” – Вильотто смотрел ей прямо в глаза и улыбался, даже когда бесстыдно лгал[60].
Эксперты по эмоциям, как и Гарднер, могут многое прочесть в человеческом взгляде. Обычно, утверждают они, мы опускаем глаза, когда расстроены, отводим, когда испытываем отвращение, а если чувствуем вину или стыд, прячем глаза, направляя взгляд вниз или в сторону. Большинство людей чувствует это интуитивно – недаром народная мудрость учит нас: прячет глаза – значит, врет.
Вильотто, как и большинство жуликов, несомненно, понимал это и умел убедительно изображать прямой и искренний взгляд, общаясь со своими жертвами.
Он определенно знал толк в своем деле, но, возможно, его секрет крылся скорее в умении выстраивать теплые отношения, чем в умении лгать. На самом деле прямой взгляд типа “верь мне” мало что сообщает о степени искренности, утверждает Пол Экман, один из лучших в мире специалистов по выявлению лжи на основе человеческого поведения.
Экман много лет изучал, как мы с помощью мимических мышц выражаем эмоции, и увлекся вопросом, как человек определяет ложь. Его наметанный глаз умел улавливать малейшие различия в выражениях лиц, и Экман научился видеть под маской фальшивых эмоций проявления истинных чувств[61].
Чтобы солгать, надо приложить сознательные усилия, а значит, задействовать верхний путь, который управляет исполнительными системами, не позволяющими нашим словам и делам отклониться от цели. Как подчеркивает Экман, лжецы уделяют больше внимания тщательному подбору слов, чем мимике.
Такие манипуляции с целью скрыть правду требуют как умственных усилий, так и времени. Когда человек лжет в ответ на вопрос, он начинает говорить примерно на две десятых секунды позже, чем отвечающий правдиво. Это время уходит на то, чтобы придумать убедительную ложь и обуздать эмоциональные и физические проявления, с которыми нечаянно просочилась бы правда[62].
Успешный обман требует концентрации. За такие умственные усилия отвечает верхний путь, но внимание человека не безгранично, а когда человек лжет, это требует дополнительного внимания. Соответственно, у префронтальной коры остается меньше ресурсов для выполнения другой задачи – сдерживания непроизвольных проявлений эмоций, указывающих на неискренность. Порой и сами слова выдают ее. Но в большинстве случаев выявить обман помогает расхождение слов с выражением лица либо интонациями. Например, человек утверждает, что “все прекрасно”, а его голос дрожит от тревоги.
“Стопроцентно надежного детектора лжи не существует, – сказал мне Экман, – но можно засечь точки перегрева”. Он имел в виду моменты, когда проявления эмоций не соответствуют словам. У подобных сбоев может быть множество причин. Но такие признаки приложения дополнительных усилий сигнализируют о необходимости повнимательнее присмотреться к человеку. Возможно, он просто нервничает, а может, нагло вам лжет.
Мимика контролируется нижним путем, решение лгать – верхним. Когда человек лжет эмоционально, лицо выдает его. Иными словами, верхний путь скрывает правду, нижний – разоблачает ложь.
Нейронные сети нижнего пути укрепляют и расширяют невидимый мост, который соединяет наш мозг с мозгом другого человека. Эти сети помогают нам обходить подводные камни в человеческих отношениях – понимать, кому можно доверять, а кого лучше избегать, – и заражать окружающих хорошим настроением.
В обмене эмоциями немалое значение имеет сила. В парах, например, это проявляется так: один партнер – тот, что эмоционально посильнее – вызывает в другом более серьезные эмоциональные изменения[63]. Определить соотношение сил в парах – задача сложная. Но в романтических отношениях силу партнеров можно грубо оценить по моментам скорее практическим: кто из них больше влияет на самовосприятие другого, чье слово весомее в совместных решениях, скажем, по семейному бюджету или по менее существенным вопросам вроде посещения вечеринки.
Безусловно, у пар существует негласный уговор, кто в какой области “главнее”: к примеру, один влиятельнее в финансовом планировании, а другой – в социальном. Однако в сфере эмоций более слабый партнер в конечном счете заметно больше подстраивается под сильного.
Эту подстройку особенно легко заметить, если кто-то из пары нарочно занимает эмоционально нейтральную позицию, словно психотерапевт на своих сеансах. Еще во времена Фрейда люди этой профессии заметили, что их собственные тела “зеркалят” эмоции пациента. Если пациент плачет, делясь болезненным воспоминанием, то и у врача на глазах выступают слезы; если травмирующее воспоминание ужасает пациента, то и у врача под ложечкой начинает шевелиться страх.
Фрейд отмечал, что, прислушиваясь к собственным телесным ощущениям, психоаналитик как бы открывает окно в эмоциональный мир пациента. И если выраженные чувства способны уловить почти все, то выдающиеся психотерапевты идут на шаг дальше, подмечая эмоциональные полутона у пациентов, которые даже себе не позволяют полностью осознать свои чувства[64].
Лишь почти через сотню лет после того, как Фрейд первым выявил эту незаметную передачу ощущений, ученые разработали надежный метод отслеживания физиологических изменений, происходящих одновременно у двух собеседников в ходе обычного разговора[65]. Этот прорыв стал возможен благодаря появлению новых статистических методов и мощных компьютеров, позволяющих анализировать огромные массивы данных по многим параметрам вроде частоты сердечных сокращений во время общения.
Такие исследования показали, в частности, что во время супружеской ссоры организм каждого участника имитирует сбои, происходящие в теле партнера, а если конфликт продолжает развиваться, супруги все сильнее разжигают друг в друге злость, боль и горечь. Ну, это научное открытие вряд ли кого-то удивило.
Гораздо интереснее был следующий шаг в изучении семейных отношений: исследователи записали споры супружеских пар на видео, а потом попросили совершенно посторонних людей предположить, что за чувства испытывает один из партнеров[66]. Когда испытуемые высказывали свои предположения, увиденное отражалось и на их физиологии.
Чем точнее тело испытуемого копировало состояние людей на экране, тем точнее он угадывал их чувства, причем особенно ярким этот эффект был в случае негативных эмоций типа гнева. Эмпатия – способность чувствовать чужие эмоции – похоже, имеет в равной мере физиологическую и психическую природу и определяется способностью переживать внутреннее состояние другого человека. Физиологические параметры всегда вступают в этот своеобразный парный танец при сопереживании: организм эмпатизирующего до некоторой степени впадает в состояние человека, на которого он настроился.
Люди с наиболее выразительными лицами в эксперименте точнее всех угадывали чужие чувства. Общий же принцип таков: чем ближе физиологические состояния людей в какой-то момент, тем лучше они улавливают чувства друг друга.
Когда мы настраиваемся на другого человека, мы невольно испытываем его чувства, пусть и в смягченной форме. Мы резонируем так, что даже вопреки желанию чьи-то эмоции становятся нашими. Словом, заражение эмоциями не проходит для нас даром, так что неплохо было бы понять, как менять его последствия к лучшему.
Глава 2
Рецепт взаимопонимания
Сеанс психотерапии в самом разгаре. Врач восседает в массивном кресле и держится подчеркнуто официально. Его пациентка ежится на кожаной кушетке: весь вид ее являет полное поражение. Они на разных волнах.
Дело в том, что психотерапевт допустил профессиональную оплошность, слишком смело интерпретировав слова пациентки. Извиняясь, он говорит:
– Я слишком увлекся. Боюсь, мои слова могли навредить терапевтическому процессу.
– Нет… – начинает пациентка, но врач перебивает ее и выдает другую интерпретацию.
Пациентка хочет ответить, но психотерапевт, продолжая говорить, не дает ей вставить ни слова. Когда ей наконец удается вмешаться, она жалуется на все то, что ей приходится годами терпеть от своей матери. На самом деле этим она намекает на неподобающее поведение врача.
Так они и продолжают – кто в лес, кто по дрова.
А теперь заглянем на другой сеанс психотерапии, где врач и пациент как раз достигли пика взаимопонимания.
Минуту назад пациент номер два поведал, что накануне сделал предложение девушке, с которой уже давно встречается. Врач много месяцев помогал ему объяснить и преодолеть страх близости, чтобы пациент смог наконец набраться храбрости и вступить в брак. И вот теперь они вместе переживают триумф. Их настроение приподнято, оба, врач и пациент, безмолвно ликуют.
Их взаимопонимание настолько глубоко, что они невольно копируют жесты и позы друг друга: стоит врачу закинуть ногу на ногу, как пациент тут же делает то же самое, – словно подчиняясь указаниям невидимого хореографа.
Оба сеанса были записаны на видео, и на записи можно заметить кое-что необычное: и в том и в другом случае между пациентом и врачом стоят две металлические коробки, напоминающие колонки стереосистемы, провода от которых тянутся к металлическим зажимам на пальцах обоих участников сеанса. Эти приборы регистрируют малейшие изменения потоотделения по ходу беседы.
Записанные сеансы были частью исследования тайных физиологических па, сопровождающих каждый межчеловеческий контакт[67]. На видео показания приборов отображались в форме кривой рядом с участником: синяя линия иллюстрировала изменения состояния пациента, зеленая – врача, пики и впадины на графиках отражали взлеты и падения интенсивности эмоций.
Во время тревожного, дисгармоничного обмена репликами на первом сеансе кривые пляшут сами по себе, порхая, как пугливые птицы. В этих графиках запечатлелась сама разобщенность.
На втором сеансе, полном взаимопонимания, кривые напоминают полет птиц в косяке, они взлетают и падают согласованно, как артисты балета. Эти графики показывают, что если двое понимают друг друга, то их физиологические механизмы работают сонастроенно.
Так выглядят наиболее передовые из немногочисленных методов изучения активности мозга в процессе человеческого взаимодействия. Казалось бы, потовые железы весьма далеки от мозга, однако с помощью так называемой обратной разработки[68] центральной нервной системы мы можем строить довольно обоснованные предположения о том, что происходит в тех или иных структурах мозга во время этого межличностного танго.
Нейробиологические замеры в этом исследовании произвел Карл Марси, психиатр из Гарвардской медицинской школы, который таскал ради этого чемодан с тяжелым оборудованием по кабинетам бостонских психотерапевтов, согласившихся участвовать в эксперименте. Так Марси вошел в число избранных первопроходцев, изобретающих пути преодоления прежде непроницаемого для нейробиологов барьера – черепной коробки. До сегодняшнего дня они могли одномоментно исследовать всего один мозг. Но теперь стало возможным изучать сразу два, и нам постепенно открывается “нейронный танец” общающихся людей.
Из результатов своего исследования Марси вывел “алгоритм эмпатии” – особые параметры потоотделения у двух людей, достигших взаимопонимания. Это открытие сводит физиологические процессы людей на пике согласия к математической формуле.
Я помню, как сам переживал моменты такого взаимопонимания в кабинете Роберта Розенталя: когда я осваивал в Гарварде профессию клинического психолога, он вел у нас курс по методам статистики. Боб (как все его звали) слыл самым душевным профессором на факультете. Когда бы и с какими бы тревогами ни являлись мы в его кабинет, уходили всегда с ощущением, что нас выслушали и поняли, и чудесным образом нам становилось легче.
У Боба был дар поднимать людям настроение. И это не удивительно: он так успешно сеял вокруг себя умиротворение, потому что специализировался как раз на невербальных способах выстраивания связей между людьми. Несколькими годами позже Боб и его коллега опубликовали революционную статью, в которой привели основные компоненты магии человеческих отношений – по сути дали рецепт взаимопонимания[69].
Взаимопонимание возникает только между людьми. Мы понимаем, что достигли его, когда общение кажется нам приятным, увлекательным и гладким. Но на самом деле взаимопонимание не ограничивается такими мимолетными приятными ощущениями. Когда люди пребывают в согласии друг с другом, они полнее раскрывают свой творческий потенциал и легче принимают совместные решения, и неважно, идет ли речь о супругах, планирующих отпуск, или о топ-менеджерах, выстраивающих бизнес-стратегию[70].
Ощущать согласие приятно: мы чувствуем взаимный прилив симпатии – излучаемые каждым из собеседников волны дружеской теплоты, понимания и искренности. Эти общие приятные ощущения на какое-то время укрепляют связи между нами.
Как обнаружил Розенталь, такая специфическая связь всегда подразумевает сочетание трех компонентов: взаимного внимания, взаимной положительной эмоции и хорошо скоординированной невербальной сигнализации. Слаженная работа всех трех компонентов катализирует взаимопонимание[71].
Взаимное внимание – первый важнейший компонент. Когда двое уделяют внимание словам и действиям друг друга, между ними зарождается чувство взаимного интереса, общий фокус восприятия. Такое двустороннее внимание подпитывает общие чувства.
Один из признаков взаимопонимания – обоюдная эмпатия: каждый испытывает то, что испытывает партнер. Именно так было у нас с Бобом: он всецело отдавался общению с нами, посвящал нам все свое внимание. В этом-то и заключается разница между простой учтивостью и глубоким взаимопониманием: с человеком, искусным в общении, нам комфортно, но нет ощущения, что он настроен на наши чувства.
В своей работе Розенталь цитирует исследование, где испытуемых разбили на пары. В каждой паре был человек с забинтованным, якобы болезненно поврежденным пальцем: этот участник втайне от напарника выполнял указания постановщиков эксперимента. В какой-то момент он делал вид, будто снова поранился. Если собеседник в этот момент случайно смотрел в глаза “жертвы”, то тут же перенимал гримасу боли. Если же собеседники смотрели в сторону, они гораздо реже вздрагивали или морщились, хотя и сознавали, что напарнику больно[72]. Когда наше внимание распределяется на несколько объектов, мы слегка теряем настройку и упускаем важные детали, особенно эмоциональные. Прямой взгляд “глаза в глаза” торит дорогу для эмпатии.
Но одного внимания для рождения взаимопонимания мало. Второй необходимый компонент – приятное чувство, которое пробуждают в нас интонации и мимика собеседника. В формировании положительного впечатления невербальные послания могут быть важнее слов. Показательно, что в эксперименте, где менеджеры нелестно отзывались о работе испытуемых, выражая лицом и голосом доброе к ним отношение, критикуемые испытывали положительные ощущения от разговора в целом[73].
Третий ключевой компонент в формуле Розенталя – координация, или синхронность[74]. Лучше всего координация с собеседником устанавливается посредством неброских невербальных сигналов вроде темпа речи и движений. При установившемся взаимопонимании люди воодушевлены и свободно выражают свои эмоции. Они реагируют так быстро и отзывчиво, словно танцоры в хореографической постановке: кажется, будто эту последовательность стимулов и реакций кто-то нарочно срежиссировал. Люди часто встречаются взглядами и устраиваются ближе друг к другу, пододвигая стулья, при этом даже расстояние между кончиками их носов бывает меньше, чем во время обычной беседы. А еще их не тяготят паузы в разговоре.
Когда координации не хватает, беседа идет через пень-колоду: собеседники суетливы или, наоборот, скованны, отвечают некстати, и в воздухе часто повисает неловкое молчание. Такие нестыковки подрывают взаимопонимание.
В местном ресторанчике есть официантка, к которой посетители питают особое расположение. Она умеет удивительно ловко подстраиваться под их настроение и темп общения – как бы скользить с ними на одной волне.
С угрюмым типом, бесконечно потягивающим свой напиток за столиком в темном углу, она тиха и сдержанна, зато с шумной офисной компанией, забежавшей в обеденный перерыв, – дружелюбна и общительна. А когда приходит молодая мама с парочкой гиперактивных малышей, эта официантка приводит детей в восторг озорными рожицами и шутками. Не удивительно, что чаевых она получает больше всех[75].
Этот пример с официанткой, умеющей настраиваться на нужную волну, иллюстрирует преимущества синхронности для всех участников взаимодействия. Чем сильнее собеседники бессознательно синхронизируют жесты и стиль поведения, тем более приятные впечатления складываются у них о встрече – и друг о друге.
Скрытую мощь этой взаимной координации выявили в ходе интересной серии экспериментов с участием студентов-добровольцев из Нью-Йоркского университета. Студенты думали, что им предстоит оценить новый психологический тест. Каждый студент, участвовавший в исследовании “вслепую”, подсаживался к другому студенту – тайному агенту экспериментаторов, – чтобы совместно оценивать фотографии для будущего теста[76]. Тайный агент должен был при просмотре фото улыбаться (или не улыбаться), качать ногой, потирать лицо.
Что бы ни делал сообщник экспериментаторов, испытуемые повторяли его движения и мимику – потирали лицо, качали ногой, улыбались в ответ. Но осторожные расспросы затем показали, что испытуемые не замечали ни своего подражания партнеру, ни вообще всей этой идеально согласованной “хореографии”.
На следующем этапе исследования, когда тайный агент намеренно копировал позы и мимику собеседника, он не вызывал особой симпатии у испытуемых, а когда подражал спонтанно, его находили более привлекательным[77]. Таким образом, вопреки советам из популярных книжек на тему “как завоевывать симпатию”, сознательные попытки подражать собеседнику – скажем, складывать руки, как он, или принимать ту же позу – не способствуют взаимопониманию. Искусственная, механистичная синхронность кажется странной.
Социальные психологи снова и снова подтверждают: чем больше согласованных действий – в частности, одновременных и в одинаковом темпе – производят двое, тем приятнее их ощущения от общения[78]. Попробуйте понаблюдать за разговором двух друзей издалека, когда слов не разобрать. Так вы сможете отчетливее увидеть обмен невербальными сигналами: плавный переход инициативы, элегантную согласованность движений и даже взглядов[79]. Один практикующий коуч, кстати, показывает ученикам целые фильмы с отключенным звуком, чтобы те изучали этот безмолвный парный танец.
Научные методы позволяют выявлять то, что незаметно невооруженному глазу: например, удалось отследить, что во время речи одного из друзей дыхание другого постепенно приобретает комплементарный ритм[80][81]. В соответствующих исследованиях у друзей во время их беседы с помощью датчиков фиксировали параметры дыхания. Оказалось, что слушатель практически “зеркалит” дыхание говорящего, делая свой вдох почти одновременно с его выдохом, или же дышит с ним в такт, одинаково.
Эта синхронность дыхания нарастала, когда собеседники менялись ролями. А в моменты особой непринужденности, такие типичные для общения близких друзей, эта согласованность становилась еще сильнее: они начинали смеяться практически одновременно, и ритмы их дыхания во время смеха совпадали максимально.
Читать бесплатно другие книги:
