Самая темная луна Тодд Анна

Всем и каждому, кто хоть раз в жизни чувствовал себя потерянным.

Мне бы очень хотелось помочь вам найти себя

«What We Had» – Sody

«Falling» – Harry Styles

«Possibility» – Lykke Li

«Little Did You Know» – «Alex & Sierra»

«July» – Noah Cyrus

«Little Bit of You» – Kevin Garrett

«Idfc» – blackbear

«Poser» – Grace VanderWaal

«Lost On You» – Lewis Capaldi

«Before You Go» – Lewis Capaldi

«Hollow» – James Smith

«Lost Without You» – Freya Ridings

«The Light» – «The Album Leaf»

«Lie» – NF

«Love in The Dark» – Jessie Reyez

«When the Party’s Over» – Billie Eilish

«Watch» – Billie Eilish

«Rest» – Minke

«The Other» (гитарная версия) – Lauv

«Unspoken» – Aaron Smith

«Can We Kiss Forever?» – Kina, Adriana Proenza

Глава 1

Каэл, 2019

От черных нарядов болят глаза. Давно я не видел столько людей в одинаковом облачении. С годами у меня выработалась привычка к защитной форме, и я до сих пор выискиваю ее в гражданском мире, хотя в армии уже не служу. Иногда я скучаю по привилегии носить одно и то же каждый день. Снимаю с вешалки очередной пиджак, только из химчистки, и вспоминаю военную куртку, грязную и задубелую от песка: она даже поскрипывала, пока мы часами маршировали под палящим солнцем Джорджии. Моя рука тянется под рубашку, нащупывает на шее армейские жетоны.

Я не из тех, кто носит их для хвастовства или ради бесплатной выпивки в баре; я ношу жетоны потому, что тяжесть металла на груди помогает твердо стоять на ногах. Вряд ли я их когда-нибудь сниму.

– Прохладно, – говорит мама.

Я оставляю жетоны в покое и кладу руки на колени.

– Накинешь мой пиджак? – предлагаю.

Она качает головой.

– Тело нужно хранить в холоде, – произносит знакомый голос.

– Ты, я смотрю, не меняешься, извращенец. – Я обнимаю Сильвина.

Он сильно похудел с тех пор, как мы обнимались в последний раз.

– Ты, я смотрю, тоже. – Сильвин бьет меня по руке.

Мама поглядывает неодобрительно и бьет его чуть сильнее, чем он ударил меня.

– А ну прекрати, – командует она.

– Сколько раз я это слышал? – Сильвин обнимает маму, и та расплывается в улыбке.

Они встречались мало, однако маме он нравился, хоть и был хамоватым засранцем с идиотским чувством юмора. Этот извращенный юмор спасал нас в самые тяжелые времена, так что мне Сильвин тоже нравился.

– Ты как, дружище?

Я спрашиваю обыденно, но понимаю – ему сейчас, наверное, больнее, чем остальным в церкви. Как мне в прошлый раз.

Сильвин прочищает горло, моргает покрасневшими глазами.

– Неплохо, Мартин. Я… м-м… неплохо. Хотелось бы торчать не тут, а в Вегасе, с какой-нибудь порнозвездой, проматывать ее денежки. – Он смущенно смеется.

– Ну, кому не хотелось бы, – осторожно шучу я в ответ.

Зачем бередить раны? Иногда лучше ничего не чувствовать.

– Сядешь с нами? Или у тебя уже есть место? – говорю я.

– Мы же не на концерте, дубина! – со смехом заявляет Сильвин и садится рядом с мамой.

Идиотский смех Сильвина – единственный намек на радость во всей церкви, пусть он и маскирует глубокую печаль. С потолка сочится скорбь. Горе, пропитывающее человека насквозь и никогда не смывающееся. Оно видно невооруженным глазом. Бремя, которое всегда с тобой, бежит по венам вместе с кровью, давит на плечи. Сильвин со вздохом откидывается на скамье, тяжело обмякает на деревянном сиденье в попытке перевалить на него часть бремени. Глаза смотрят вперед, вдаль, куда-то в прошлое, которое не отпускает, не позволяет даже мечтать о покое. Сильвин слишком молод, чтобы выглядеть таким стариком… Он резко сдал, а ведь раньше мы называли его «пупсиком». Дразнили за кукольное личико, пародировали южный говор. Сильвин из Миссисипи; во время нашей первой операции он напоминал пятнадцатилетнего мальчишку, теперь же выглядел старше меня. Пупсик, как именовал его весь взвод, сильно повзрослел с той истории, когда на лицо ему посыпались с неба ошметки сырого тунца. Мой мозг вновь взорвало, я с ужасом понял, что ливень состоит из кусков человеческой плоти, а не из рыбы. Я стоял совсем близко, на носок моего армейского ботинка шлепнулся палец с обручальным кольцом. Джонсон изменился в лице: повернул голову и обнаружил, что его боевого товарища, Кокса, больше нет рядом. В глазах Джонсона что-то вспыхнуло и тут же погасло; он вскинул автомат и двинулся дальше. Больше Джонсон о друге не упоминал и не проронил ни слова, пока беременная вдова Кокса плакала на его похоронах. Сегодня, кстати, все до жути напоминает те похороны.

Я оглядываюсь в поисках часов. Разве не пора? Скорей бы с этим покончить. Все похороны одинаковы. По крайней мере армейские, а других я не видел с детства. С тех пор как я стал новобранцем, побывал минимум на десяти похоронах. То есть десять раз я молча сидел на деревянной скамье и рассматривал лица солдат, глядящих вдаль и привычно сжимающих губы в прямую линию. Десять раз беспокойные дети, которые и жизни-то не понимают, что уж говорить о смерти, ползали у ног родителей. Десять раз в толпе раздавались рыдания. К счастью, лишь половина покойных имела семью, поэтому рыдающих жен, чья жизнь разлетелась в клочья и переменилась навсегда, было только пять.

Я часто думаю – когда же поток извещений иссякнет? Сколько еще лет мы будем собираться вот так? Пока не станем старыми и седыми? Кто к кому явится на похороны первым – Сильвин ко мне или я к нему? Я приезжаю всегда, как и Джонсон, которого я вижу сейчас краем глаза. И Стэнсон, который держит на руках новорожденного сына. Стэнсон до сих пор в армии, но приезжают даже те из нас, кто в отставке. Я однажды летал в штат Вашингтон ради едва знакомого парня – он нравился Мендосе.

Сегодня людей больше обычного. Впрочем, и любили сегодняшнего погибшего солдата больше других. Не могу произносить его имя, даже мысленно. Не хочу подвергать такому испытанию ни себя, ни маму, которую я по дороге забрал из Ривердейла и привез сюда. Маме он нравился.

Всем нравился.

– Что это за дама? – спрашивает мама и кашляет.

Ее палец указывает на женщину, которую я не узнаю.

– Без понятия, мам, – шепчу в ответ.

Затравленные глаза Сильвина закрыты. Я отвожу от него взгляд.

– Я эту даму точно знаю, – не унимается мама.

На сцену выходит мужчина в костюме. Значит, пора.

– Мам, начинают, – одергиваю я.

Я высматриваю Карину, она уже должна быть здесь. Мама опять кашляет. В последнее время кашель усилился. Он мучает ее года два, если не дольше. Временами проходит, вознаграждает маму за отказ от курения. Потом возобновляется, делается влажным, и тогда она бурчит – мол, с тем же успехом могла бы и дальше курить «Мальборо». Я спорил с ней полжизни, с десятилетнего возраста, и слышал, как то же самое делал доктор: говорил, что мама потеряет легкое, если не бросит, что она и так уже принимает много лекарств. Мама прижимает к губам платок, закашливается. На миг закрывает усталые глаза, вновь устремляет невидящий взгляд на покрытый цветами помост. Гроб, конечно, закрыт. Ни к чему показывать детям неузнаваемое тело.

Черт, хватит! Я провел бог знает сколько времени с медиками, перед которыми стояла задача меня починить, так что по идее я должен уметь отгонять подобные мысли. Увы, разные методы, которым нас учили, не работают. Мрак никуда не уходит, не двигается с места. Может, потребовать от правительства компенсацию? Они, как и положено, оплатили мое лечение, но разве оно помогло? Явно нет. Ни Сильвину, ни мне, ни парню в гробу на помосте.

«Считай в обратном порядке», – советовали нам.

«Считай в обратном порядке и думай о том, что дарит тебе радость или покой. Ощущай твердую почву под ногами. Знай, что ты теперь в безопасности», – твердили врачи.

Когда я нуждаюсь в покое, то думаю о ней. С первой нашей встречи. Помогает до тех пор, пока о себе не напоминает реальность. Тогда возникает желание наказать себя за то, что ее больше нет в моей жизни, и я еще глубже погружаюсь во мрак.

Я не успеваю закончить сеанс собственной психотерапии – кто-то барабанит пальцами по микрофону, и звук громко разносится по залу.

– Как только все займут свои места, мы приступим, – мягко и безучастно произносит распорядитель похорон.

Наверное, он говорит это по несколько раз в неделю.

Зал умолкает, и погребальная церемония начинается.

По ее окончании часть гостей выстраивается в очередь к гробу, чтобы попрощаться, но мы продолжаем сидеть. Сильвин ловит мой взгляд и многозначительно поднимает глаза кверху. Кто-то хлопает меня по плечу. Я совру, если скажу, будто внутри не вспыхивает надежда. Карина?! Хотя я уверен, что не она.

Так и есть. Глория. Стоит за моей спиной, одетая в черное платье с вышитыми по лифу белыми цветами. Я видел Глорию в этом платье раз десять, не меньше. Десять похорон. Сегодня просто день потрясений: сначала Карина, за ней Сильвин, потом проигрыш на торгах – четырехквартирный дом в предместье Форт-Беннинга, шикарная была бы сделка, – а теперь вот Глория, которая всегда наводит меня на мысли о ее муже.

– Привет, Глория. – Я встаю, обнимаю ее.

Она тоже меня обнимает, отстраняется, обнимает вновь.

– Ты как? Я за тебя переживала. Не перезваниваешь. – Глория корчит гримаску. – Сволочь, – шепчет, не отводя взгляда.

– Работы по горло, да и не люблю я телефонных разговоров, ты же знаешь.

Глория закатывает темные глаза.

– Дети скучают, ясно? И постоянно о тебе спрашивают.

Дети. От чувства вины к горлу подступает кислота, жжет.

– Я тоже по ним скучаю. – Я опускаю взгляд к ногам Глории, за которые обычно цепляется младший отпрыск. – Буду звонить чаще, я свинья.

Улыбаюсь, и она кивает, чуть ослабляя натиск.

Я ощущаю тяжесть цепочки на шее. Один жетон мой, второй – мужа Глории. У меня есть обязательства и нет прав прятаться от горьких чувств, от скорби по нему, я должен помогать его детям. Я обещал.

– Самая настоящая свинья, – с улыбкой соглашается Глория. – Дядюшка-свинья все равно должен временами нам звонить.

Она вглядывается в мое лицо.

– Я тебя не сразу узнала. Из-за этого. – Глория пробегает пальцами по щетине на моем подбородке.

– Ну да. Я теперь свободный человек. Пора и вести себя соответственно.

– Вот и хорошо. Рада тебя видеть. Даже в таком месте. И тебя тоже. – Глория поворачивается к маме.

Та, не прерывая разговора со знакомой дамой, обнимает Глорию, целует в щеку.

– Карина выглядит прекрасно. – Глория поджимает губы, смотрит мне в глаза. – Она всегда прекрасна, но сейчас…

Глория умолкает, я отвожу взгляд.

– Сейчас выглядит счастливой. Да, именно, – улыбается она.

Ей Карина всегда нравилась, и я слышал, что они продолжают общаться даже после моего отъезда из гарнизона.

Я обегаю церковь взглядом в поисках Карины. Волосы у нее опять коричневого оттенка. Того самого, который между «каштановым и шоколадным», как она однажды пояснила. Это ее любимый оттенок в те периоды, когда «все под контролем». Менять цвет волос под состояние души – один из ритуалов Карины. У нее их целый арсенал – вроде амулетов на удачу.

– Ага. Рад, что она счастлива. Я виделся с ней утром, – сообщаю я Глории.

Она уже в курсе: это понятно по реакции, ни малейшего удивления.

– Дети с тобой? – меняю я тему.

Глория вновь закатывает глаза, качает головой.

– Нет. В Беннинге, с мамой. Я решила, что хватит с них таких мероприятий.

– Со всех нас хватит.

– Вот уж правда.

Подходит какая-то женщина, обнимает Глорию, вовлекает в беседу. Мама по-прежнему разговаривает, и я опять высматриваю Карину. Почему ее до сих пор не видно? Церковь не такая уж большая. Впрочем, Карина умеет растворяться, прятаться среди людей.

В беседе упоминают имя Мендосы, Глория выдает очередные машинальные ответы. Я слышал ее «спасибо» и «у меня все в порядке» много-много раз. Сочувствую ей, вынужденной жить в прошлом. Жить в нем тяжело, вырваться – еще тяжелее. Я понимаю как никто.

Сквозь приглушенные приветствия и соболезнования прорывается мамин голос:

– Микаэл, напомни, куда хочет поступать твоя сестра?

В маминых глазах растерянность, хотя мы обсуждали данный вопрос сотни раз.

– В МИТ, Массачусетский технологический институт, – сообщаю я маминой собеседнице и узнаю в ней мать Лоусона.

Она лучше своего сына, хотя быть лучше Лоусона не так уж и трудно. Я провел с ним последние четыре года во взводе, потом две операции в Афганистане и узнал его ближе, чем родная мать. Ничто не сближает людей так, как война. И еще смерть. В моем мире они идут рука об руку.

– Точно. В МИТ. В этом году она лучшая в классе, и в прошлом тоже. Еще, конечно, два года ждать, но в МИТ ее примут, они же не идиоты.

Мамины черные волосы выбились из заколки. Я их поправляю. Локоны, которые я помогал ей уложить в прическу сегодня утром, распались.

В памяти всплывает лицо Карины – как она хохотала, пока я обжигался о горячую плойку. Мы заметили на маминых пальцах ожоги, и Карина, само внимание и бескорыстие, предложила научить меня завивать мамины волосы. Иногда по утрам руки у мамы дрожали так сильно, что она не могла делать прическу сама, но помощи не просила – из упрямства.

Я приезжаю домой реже, чем следовало бы, однако каждый раз завиваю мамины локоны. Она это любит. Говорит, я стану хорошим отцом. Карина говорила то же самое – утверждала так, будто предвидела будущее. Оказывается, не предвидела. Ни она, ни мама, которая до сих пор надеется на внуков от меня, на продолжателей рода. Это вряд ли.

Вздохнув, я достаю из кармана телефон, по привычке проверяю сообщения, оглядываю церковь. Людей уже меньше, отыскать Карину будет легче. Либо я пойму, что ее тут нет, либо она вынырнет из какого-нибудь укромного уголка. Если, конечно, не выскользнет тайком из зала, а ведь я ее знаю, она вполне может…

– Я здесь, Дори.

От мягкого голоса Карины я испытываю одновременно шок и облегчение.

– Вот ты где. Все только о тебе и говорят, а ты тут как тут, – произносит мама.

Карина сводит брови, качает головой:

– Слухи, как обычно.

Губы изгибаются в улыбке, Карина обнимает маму за плечи. Пробегает пальцами по ее волосам, расстегивает заколку. Нежно поправляет локоны, закалывает так, как любит мама, – и в тысячу раз лучше, чем умею я. Господи, мама с Кариной будто родные… Я схожу с ума от чувства вины – из-за всего произошедшего мама лишилась Карины. Мама ведь не Глория – та, если захочет, доедет до Карининого дома за десять минут; но мама больше не может водить машину.

– Выйдем на улицу? Здесь душновато, – предлагает Карина.

В ее зеленых глазах отражается витражное окно церкви.

Мама идет за Кариной, они оборачиваются на меня, по-прежнему стоящего столбом.

– Ну? – спрашивают хором.

– Мне с вами? – Я смотрю на Карину.

Губы ее приоткрываются, однако она не произносит ни слова.

Телефон у меня в руке вибрирует, я собираюсь ответить, но ловлю взгляд Карины. Она мечет молнии в мой мобильный, своего злейшего врага. Ждет, что я, как всегда, отвечу, поэтому я игнорирую звонок подрядчика. Не свожу глаз с Карины. Она облизывает губы. Явно удивлена и считает это победой.

– Пойдем? – говорю я, закрепляя успех.

Может, меня еще не скинули с игровой доски? Попробую с нее не вылететь.

Карина кивает и выводит нас на улицу под звон церковных колоколов.

Глава 2

Карина, 2017

«Динь-дон». Колокольчик на двери массажного салона звякнул, и я вскочила с кресла на колесиках, в котором лениво каталась по кругу. Клиенты не заглядывали почти час, и на ближайшее время никто не записывался, так что я сидела в салоне одна. Я уже вытерла пыль, пропылесосила, наполнила бутылочки маслом в каждой комнате. Больше занятий не осталось, только интернет-странички в телефоне листать, чего я старательно избегала. Наконец-то потенциальный клиент, он развеет скуку. У мужчины, подошедшего к стойке, был резко очерченный квадратный подбородок, как у питбуля; кепка с флагом штата Алабама закрывала темные волосы и темные же глаза. Незнакомец оказался высоким, безбожно высоким.

– Здравствуйте, слушаю вас, – проговорила я и покосилась сперва на часы на стене, затем на входные стеклянные двери.

От темноты за стеклом пробирала дрожь. Последнее время я не любила находиться в салоне в одиночестве – и сама не могла понять причины. Испытывала сосущую тревогу, которая пугала до чертиков. На меня давило необъяснимое чувство, будто вот-вот случится что-то плохое. Настоящая паранойя, и в голове полный сумбур.

Прежде чем мужчина заговорил, я успела мысленно умереть от его руки дважды.

– Есть у вас сейчас свободные места? – хрипло спросил он.

Сердце ушло в пятки в третий раз.

– М-м…

Хотелось ответить «нет», мол, у меня весь вечер расписан, но я очень нуждалась в деньгах, а на следующей неделе предстояло платить за электричество. Скорее всего незнакомец не станет меня убивать. Ему неизвестно, что я тут одна, и это хорошо. О чем я только думаю? Я, конечно, знатный параноик, но я еще и женщина, а женщину повсюду подстерегают опасности.

– Да… какой массаж желаете? – Я указала на прейскурант на стене.

Ламинированные уголки были загнуты, некоторые цены читались с трудом из-за неразборчивого почерка Мали, да еще и чернила выцвели со времени открытия салона. Я периодически подводила блеклый прейскурант маркером, но Мали и бровью не вела. Только глаза закатывала, когда я предлагала нарисовать новый ценник.

– Час, наверное? Страшно массаж нужен. Спина просто никакая, вот здесь. – Мужчина потер поясницу сбоку, медленно повернувшись.

– Сделаю вам часовой массаж, – заверила я. – Вы у нас первый раз, да?

Я знала в лицо всех постоянных клиентов, и не только своих.

Мужчина кивнул, и я вручила ему папку-планшет с бланком для нового клиента. Ногти у него были грязными, а кожа рук очень сухой, костяшки потрескались и побелели. Лицо выглядело моложе рук, но, даже глядя в черные глаза незнакомца, я не могла определить его возраст. Понимала лишь, что передо мной трудяга, то ли родом из Алабамы, то ли поклонник алабамской команды.

Пока он заполнял бланк, я достала из кармана телефон, незаметно проверила сообщения. Уведомление из «Инстаграма». У меня два новых подписчика и три лайка под недавней публикацией – фото одуванчика, выглядывающего из травы. Еще два подписчика, значит? Я, можно сказать, популярный блогер: двенадцать подписчиков, двадцать лайков под некоторыми публикациями. Впрочем, мои ногти на кресле собрали сотни лайков, так что народ в Интернете впечатлить нетрудно.

– Заполнил. – Голос мужчины прервал мои мечты о сотнях тысяч долларов, получаемых за публикацию эстетических фотографий.

– Спасибо. – Я заглянула в бланк. – Брейди. Когда будете готовы, начнем.

Он кивнул, и я проводила его в свою кабинку. В тесном пространстве мужчина казался еще выше. Приходилось задирать голову, чтобы на него смотреть. Я включила музыку, обогнула стол и зажгла еще одну свечу на полке.

– Кроме поясницы, нужно проработать еще какие-нибудь проблемные зоны?

– Голову, – ответил Брейди.

Шутит или всерьез? Он чуть улыбнулся и стал не таким кровожадным на вид – благодаря ямочкам на щеках.

– Для этого у меня зарплата маловата, – улыбнулась я в ответ. – Есть другие пожелания?

Брейди покачал головой. Не такой уж он и страшный.

– Какой массаж вы хотите? Шведский стиль или тайский? Легкий, средний, глубокий?

Брейди растерялся.

– Я не знаю разницы, но, наверное, средний? Первый раз на массаже.

Я мысленно застонала. Я либо обрету постоянного клиента, либо испорчу человеку первое впечатление. Терпеть не могу такие напряги. Сама же их себе создаю, а потом мучаюсь. Ну почему я так устроена? Сил моих больше нет.

– Понятно. – Я выдавила слабую улыбку. – Я пока выйду, а вы раздевайтесь, как вам удобно, и складывайте вещи в корзину. Потом ложитесь на живот под простыню с одеялом. Я вернусь минуты через две. Не спешите.

Я задернула за собой шторы кабинки и вновь уткнулась в телефон, в переписку с Остином. Три моих «где ты?», одно «психовать втихомолку должна я!» – и до сих пор никакого ответа. Мы с братом-близнецом пережили немало ссор, нам случалось не разговаривать неделями, но на этот раз все по-другому.

Остин больше не мальчишка, сочинявший безобидные небылицы родителям и девушкам. Он стал лжецом. Соврал мне и поступил на проклятую военную службу, а помог ему Каэл, которому вообще нельзя было доверять! Так нет же, я подпала под его чары и позволила использовать себя в игре против папы. Ужасно хитрой игре и сложной, я даже думать о ней сейчас не в состоянии. Я пролистала переписку назад, нашла сообщения, которые Остин писал перед возвращением от нашего мерзкого дядюшки. Мы оба тогда радовались.

– Э-э, мэм? – вернул меня в реальность мужской голос.

С перепугу я даже подпрыгнула посреди коридора.

– Черт, – выругалась шепотом.

Долго я тут торчу? Понятия не имею…

– Иду! – пискнула я.

Нет бы сделать вид, будто именно столько и положено ждать.

Я отдернула штору и поспешила к позабытому клиенту. Он, ясное дело, второй раз не придет – даже ради моего убийства, не то что массажа.

– Как подголовник? Удобно?

Мужчина кивнул, я прикрыла ему спину простыней и приступила к работе. Руки заскользили по его лопаткам, а мысли полетели прочь из кабинки, по коридору, на улицу и дальше – туда, куда неизменно устремлялись последнее время.

Глава 3

Домой я попала около десяти вечера. Брейди, новый клиент, стал на сегодня последним. Записался ко мне на ближайшие две недели, и я возблагодарила свою счастливую звезду за то, что он не ушел разочарованным. Час промелькнул быстро, мысли успели пробежаться по всей моей жизни; дома же время потянулось медленно, как мед комнатной температуры. Элоди спала на диване. Я выключила телевизор, села в кресло и уставилась в темноту собственной гостиной. Я вечно боялась темноты, до сих пор иногда резко спрыгивала с кровати – вдруг под ней что-то есть? Я уже не страшилась призраков или того человека, который сидел под кроватью девочки в триллере «Городские легенды» и пугал меня в юности до полусмерти, но жуткое чувство не исчезало. Я обитала в окружении призраков, живых и мертвых.

Элоди крепко спала. Интересно, как там ее муж Филип? И с какой фрукт теперь размером ее малыш? Последнюю неделю я почти не общалась с Элоди – работала, спала и больше ничего не делала. Уже дважды строила планы выбраться в субботу в любимый магазинчик с товарами ручной работы – и каждый раз сама же себя отговаривала.

Часы на стене отбили время. Десять. Я чувствовала усталость и нервное возбуждение одновременно. Тело мечтало об отдыхе, разум не успокаивался. Дом казался пустым, несмотря на Элоди. Может, пусто не в доме, а внутри меня? В последнее время жизнь дарила много откровений, и это одно из них. Другое – у меня мало друзей. Ближайшая подруга беременна и проводит все больше времени с женами военнослужащих, что понятно, но в результате я лишь сильнее погружаюсь в чувство одиночества, которое уже и так меня снедает. Семьи нет. Да, мы с братом близнецы, а значит, связаны на всю жизнь, но он куда-то запропастился. Обычное дело, когда Остин напортачит.

Еще одна проблема – время. Два месяца назад моя жизнь текла совсем по-другому. Остин торчал в Канзасе, в наших с папой скучных отношениях отсутствовали любые драмы и потрясения. Каэл был мне чужим, что все упрощало. Просто невероятно – мы так недолго знакомы, а он уже успел испоганить мне жизнь. Даже сейчас я сижу в темной одинокой гостиной и думаю о нем. Не могу остановиться, хоть и ясно как божий день, что только делаю себе хуже. Я едва знаю Каэла, и тот Каэл, которого я знаю, проклятый лжец. Почему моя тупая голова никак этого не поймет?!

Всего две недели назад я узнала о том, что Каэл помог Остину тайком завербоваться в армию – самый жуткий мой кошмар, и Каэл об этом знал, да только плевать хотел. Колени задрожали, я запустила пальцы в волосы. Минутная стрелка на часах едва сдвинулась, а я успела мысленно проиграть всю нашу с Каэлом совместную жизнь, от первой встречи до последней. Дождь, который поливал меня в тот день… Я не могла забыть, как ни старалась.

Забывать я научилась мастерски, забыла даже про существование матери, которая сбежала от нас без оглядки. Вот на что я способна. Однако воспоминания о Каэле почему-то не отпускали, изводили меня. Раньше я никогда не считала дни, не таращилась на стрелки часов, умоляя их двигаться. Теперь же циклилась на времени, ощущала его. Боялась стать такой же одержимой, как мама, но доводы разума не помогали.

Не помогали уже давно. Я циклилась на том, чтобы не циклиться, но с завидным постоянством торчала за кухонным столом, таращила глаза на часы и мечтала, чтобы время ускорило ход. Хотела перейти к следующей стадии горевания, к той, которая, по всеобщим утверждениям в «Инстаграме», побуждает встречаться с друзьями, пить вино и смеяться до слез. Поскольку слезы я лила редко и друзей особо не имела, подобное развитие событий выглядело маловероятным. Мне бы просто в ту стадию, где я прекращу разглядывать «Фейсбук» Каэла или вспоминать вкус его пота на губах во время поцелуев…

Я отправилась в кухню. Желудок при виде холодильника заурчал. Когда я ела в последний раз? На столешнице лежал хлеб. Черствый. Ну и ладно, сойдет, все равно аппетита нет. Прошел, наверное, час, прежде чем я вынырнула из воспоминания – Каэл читает стихи на моем крыльце, мы смотрим на звезды, обсуждаем их… Хорошее воспоминание, одно из немногих, которые дарят ощущение легкости и счастья.

Мой взгляд был устремлен вверх, сквозь крышу в небо. Точнее – на трещину в потолке, которая за последнюю неделю расползлась почти на всю кухню и приняла форму гигантской молнии. Неужели вселенная не могла проявить сострадание и отложить появление трещины до следующего месяца, когда прекратятся непрерывные дожди? Я не удивлюсь, если крыша окончательно прохудится. С моим-то везением… А денег на починку нет.

Я подковырнула заусенец. Лака на ногтях давно не было, и теперь я обдирала кожу вокруг. Старалась себя сдерживать, даже пробовала давний мамин совет. Когда я впервые влюбилась и начала заботиться о внешности, мама сказала – приспичит ковырять заусенцы, сядь на руки. Совету я не последовала, но не забыла его.

Еще я помнила, что в тот день мама постоянно улыбалась из-за какого-то письма. Все прижимала его к груди. Мы с братом наблюдали с лестницы: вот мама стискивает бумажный листок, вот мечтательно смотрит в небо. Она так сияла, что мы с Остином старались смотреть не на нее, а друг на друга.

Глава 4

Открыв глаза, я перепугалась до смерти: я лежала щекой на кухонном столе, рядом с буханкой хлеба. Шея болела от неудобной позы. Я покрутила головой, похрустела позвонками и вспомнила свой сон. Я и брат на лестнице, мама готовит вместе с нами лазанью и танцует по кухне под песни Аланис Моррисетт… Потом другой сон, в нем плачет девушка.

Пробудилась я в четыре часа и обнаружила перед носом пакет с хлебом. Закрутила проволочную завязку на пакете, побрела в спальню. Рухнула в кровать, не снимая рабочей одежды.

Наступило утро. Я наконец приняла душ и почувствовала себя человеком. Элоди куда-то собиралась, она дважды говорила, куда именно, но я не могла вспомнить, хоть убей. Мы шутили, что я заразилась от нее забывчивостью беременных. Я вставила кофейную капсулу в старенькую кофеварку и подождала, пока живительная влага наполнит чашку. Прихлебывая кофе и глядя в окно, я ковыряла все тот же черствый хлеб, а солнце по-прежнему пряталось, и небеса продолжали плакать.

– Скоро вернусь. Куплю кое-что в магазине. – Элоди приобняла меня сзади, я ощутила запах фруктов и белья.

– Ты выспалась? – спросила я, вглядываясь в ее нежное лицо.

Кожа была розовой и светилась, но глаза припухли. Элоди нужен отдых.

– Кари, прости. Ты, наверное, слышала ночью нашу ссору.

Элоди встала передо мной, тряхнула короткими светлыми волосами. Я посмотрела в большие голубые глаза с покрасневшими белками, на искусанные губы.

– Филип просто… нервничает, потому что находится далеко. Вот мы и ссоримся часто. Но он в порядке. Все в порядке, – заверила она, нервно стискивая пальцы перед животом.

Я ни капельки не поверила, но настаивать не стала. Пусть Элоди успокоится. Захочет – сама потом расскажет.

– Ничего я не слышала. – Я пожала плечами. – Я вообще уснула на кухонном столе.

Я хохотнула, стараясь заглушить женский плач из смутного сна. Элоди улыбнулась, милое личико расцвело от облегчения.

– Ладно, я скоро. Мне тоже работать надо. – Она расцеловала меня в обе щеки и убежала.

– Пока! – крикнула я в захлопнувшуюся сетчатую дверь.

Ссорятся, значит? Вот черт! Хоть бы у них все наладилось. Если же нет… значит, Элоди с малышом поддержу я. Боже, страшно-то как… Тем не менее Элоди нужны спокойствие и хорошее настроение, чтобы малыш легко появился на свет. Я помогу ей, чем только смогу.

Я загрузила белье в стиральную машину и вернулась в спальню. Она выглядела непривычно большой – с голым матрасом и без подушек в изголовье, переложенных пока на комод. Я провела пальцем по поверхности комода, нарисовала на серой пыли букву «К» и сердечко. Я делала так всегда, если под рукой оказывалась бумага, еще со времен школьного ежедневника. В моем маленьком домике пыль скапливалась очень быстро, я за ней не поспевала. И за стоящим на комоде кактусом. Он засох. Господи, я неспособна поддерживать жизнь даже в кактусе…

Я села на кровать, достала телефон. Упрямо его проверила, хотя мне никогда не звонили. Вытерев экран о пижаму, отложила телефон на комод и взялась за одежду. Пока оделась, взмокла: сквозь трещины в оконных рамах просачивался влажный дождевой воздух. Комната напоминала сауну и выглядела ужасно. Я включила кондиционер в углу. Сразу же выключила, потому что счет за электричество и так неподъемный. Пора убираться из комнаты, иначе я сейчас затею косметический ремонт.

Посуда! Можно вымыть посуду. До работы еще полчаса, а я уже готова к выходу. Нужно убить время. Конечно, если оставить посуду грязной, Элоди потом вымоет, но зачем ей отскабливать от сковороды неудавшуюся лазанью?

Я пустила воду, и тут на экране телефона высветилось имя Элоди.

«Захватить кофе? Я почти у дома».

Я посмотрела на пустую чашку и ответила. Чем больше кофеина я получу, тем лучше сложится день. К обеду стану нервной, но это для меня уже норма жизни.