Вариант «И» Михайлов Владимир

3

Весьма любопытная оказалась запись. Участники подслушанного разговора, естественно, не называют друг друга по фамилиям, и даже по именам весьма редко: встреча неофициальная, они знают друг друга прекрасно, протокол не ведется. Можно только догадываться о том, кем являлся каждый из собеседников; однако соображения – еще не уверенность. Поэтому всех участников – их шестеро – я обозначил для себя просто номерами – в том порядке, в каком их голоса возникают при воспроизведении записи. Да, собственно, конкретные имена тут ничего и не дали бы; не станем забывать, что разговор происходил почти тридцать лет тому назад, и ни один из собеседников сегодня не выступает как активный политический деятель. Половины из этой шестерки ныне нет в живых; из троих здравствующих один издал уже свои мемуары (крайне небольшим тиражом) и еще один, по слухам, пишет (все это – при условии, что я правильно их идентифицирую), третий же молчит: у него есть основания считать, что на одном из этапов политической игры с ним обошлись нехорошо, после чего он ушел в себя (его-то воспоминания наверняка и окажутся самыми интересными, но скорее всего будут опубликованы лишь после его смерти – если наследники пойдут на это и если им позволят). Итак – только номера.

(Начало записи я пропустил. Там ведется обычный для таких встреч легкий, временами не очень приличный треп. Судя по звуковому фону, действие вообще происходит в бане, чем могут объясниться и некоторые дефекты записи: избыточно влажный воздух. Говорят о том, что кто-то чрезмерно толстеет, у кого-то – новое увлечение, какова была последняя рыбалка, один хвалит свой новый автомобиль, еще один рассказывает о развлечениях, какими была насыщена его недавняя поездка в Лас-Вегас. После этого разговор понемногу приближается ко все более серьезным темам.)

1-й: «Да, все процветают, сучьи дети. Никакая хвороба их не берет. А мы?»

2-й: «Надо потерпеть. Русь всегда была сильна терпением».

1-й: «На терпеливых воду возят».

3-й: «Нет, он прав. Это кажется, что там все в порядке. Однако они зарываются. Слишком уж зарываются. А за этим всегда приходит пора унижения для нации. Придет и для них. И им пережить ее будет очень тяжко, куда тяжелее, чем другим».

4-й: «Что-то больно умственное. До меня не доходит».

3-й: «Нет, все очень просто. В новой истории зарывались Германия с Гитлером, Япония со своими воеводами, мы, грешные, с коммунистами. И вслед за этим всегда шло унижение…»

1-й: «Пока они там унизятся, Русь медным тазом накроется, останется одно воспоминание».

4-й: (тот, что рассказывал о Лас-Вегасе): «Вообще-то не знаю, как оно там будет, но пока что унизительно для нас. Мы нынче даже не третий мир. Мы – никакой мир. Гнусная какая-то жизнь… Вон ту откройте. Нет-нет, ту».

2-й: «Надо перетерпеть».

5-й: «Ну, не вам обоим скулить – с вашими-то деньгами».

4-й: «Все же наше пиво лучше… Я не на свою судьбу жалуюсь. Мне за Россию больно. Да и деньги деньгами, с ними, безусловно, можно везде и все, но только… Там деньги у нас берут, конечно, как у любого другого, но посматривают так… когда думают, что ты не видишь…»

1-й: «А ты хочешь, чтобы на тебя смотрели с горячей любовью?»

4-й: «Их любовь я имел в виду… Но когда-то, говорят, если не любили, то хоть боялись. А нынче – смотрят так, словно от тебя в любую минуту можно ждать чего-то… не страшного, не опасного, но неприличного. Что мы, дикари?»

6-й: «Да нет, мы не дикари. Просто мы для них непонятны».

1-й: «Ага, загадочная русская душа…»

6-й: «Наоборот, никакой загадочности. Нормальная глупость. Отсутствие всякой логики, крайняя непоследовательность. И с их точки зрения, полное отсутствие патриотизма. Сами-то они патриоты…»

2-й: «Это у нас мало патриотизма?»

6-й: «Ну вот, скажем, в твоем хозяйстве есть наверняка информация: сколько денег за последние лет двадцать-тридцать утекло за границу. Они-то, патриоты, конечно, тоже вывозили капитал, но только когда нельзя было его разместить у себя дома. Они строили Америку. И построили. А мы ни… ничего не хотим создавать. Только прибыль. Что делать: идеология давно приучила считать себя интернационалистами. У пролетариата нет Родины…»

3-й: «Это вроде бы и естественно…»

6-й: «Естественно в своей противоестественности. Нет, нас от патриотизма отучили. Но главное не в этом, конечно. Главное в непоследовательности. До сих пор не можем разобраться сами с собой: кто мы в конце концов?»

2-й: «Не очень понятно».

6-й: «Одно из двух. Или мы по-прежнему империя – и тогда надо начинать наконец заниматься собирательством. Либо мы просто Россия – и тогда уже в исторических рамках Москвы, Владимира, Твери. Тогда нечего хватать за штаны всякого, кто косится на выход. Почему Украине можно было, а татарам – нельзя? Или та чеченская эскапада…»

1-й: «Собирательство! Мысль, конечно, заманчивая – если смотреть чисто теоретически. А практически – кого ты на это поднимешь? Страна обнищала. Тут не до наполеоновских походов».

2-й: «Собирательство могло бы, конечно, стать фундаментальной идеей. Чтобы поднять дух. Мы ведь гибнем не от бедности: от бездуховности мрем. Только воровать – а уворованное пропить. Вот взять да поднять знамя Великой России…»

3-й: «Не поднимем. Некому».

6-й: «Да, чтобы поднять такую идею, нужно Имя. Или – Слово».

3-й: «В каком смысле – слово? Ораторское?»

6-й: «Да нет. В смысле – лозунг. Название того, во имя чего надо заваривать кашу».

4-й: «Православие, например».

6-й: «Слабенько. То, что многие в церковь ходят, вовсе не значит, что они эту церковь грудью закроют в случае надобности. Ждать не приходится. Такие православные знаешь, когда начали вымирать? После Никоновой реформы, при Алексее Тишайшем. А закончили – сто лет назад. Уже тогда никто, по сути, не встал на защиту. А ведь защищать – морально легче, чем нападать. Потому что защищаешь, как правило, свое, а берешь – непонятно какое, если оно даже когда-то и считалось твоим. Нет, не пойдут за православным крестом».

1-й: «Католики пошли бы, пожалуй».

6-й: «Во всяком случае, больше и скорее, чем наши».

3-й: «И мусульмане».

1-й: «Эти – да».

(Интересно отметить: хронологически – во всяком случае, судя по моим материалам – это первый случай, когда об исламе было упомянуто в таком вот контексте. Возможно, этот миг и следует считать точкой рождения идеи.)

4-й: «Выходит, Слова у нас нет. Что остается? Ждать, пока Личность придет?»

6-й: «Сидеть и ждать – дождемся ли? Люди мы все не первой молодости…»

3-й: «Что же – взять и нарисовать? Вряд ли получится».

6-й: «Все возможно. Конечно, героев, как говорится, порождает эпоха. Но ведь эпоха – это не просто календарные данные. Это и обстановка, и люди… Например, хотя бы мы с вами. Эпоха рождает Личность, но эпоху создают люди вроде тебя и меня. Сеятели. Чтобы личность выросла, ее надо сперва посеять. И ухаживать…»

1-й: «Унавозить…»

6-й: «Конечно, в таких делах без дерьма не обходится. Но тут уж не до чистоплюйства».

3-й: «Ты это серьезно?»

6-й: «Более чем. Все дело в том, чтобы вовремя понять, какую же Личность мы ждем. Потому что сейчас скорее всего все мы подсознательно ожидаем…»

2-й: «Иисуса Христа».

6-й: «Нет, для мессии сейчас неподходящие времена. Мы ждем не пророка, но государственного реформатора – или, вернее, того, кто объединит в одном лице то и другое».

2-й: «В таком случае Ленина?»

4-й: «Или генерала Франко, или Пиночета – если оперировать именами прошлого века. Или более современно»… (Звук затухает, видимо, пишущий вынужден отдалиться на несколько мгновений. Сохраняющийся шум можно расшифровать разве что при помощи компьютерного анализа; если понадобится, я когда-нибудь так и сделаю.)

6-й: «…Совершенно иной. Предположим, Петр…»

(На сей раз слышать мешает неожиданный сильный шум – громкое шипение; похоже, кто-то поддает пару.)

3-й: «Я понял, что ты хочешь сказать: нужно одновременно и Слово, и Личность. Так?»

6-й: «Именно. И это Слово есть: Государь. Государь всея Руси».

5-й: «Это ты загнул».

6-й: «Ничуть. За этим словом могут пойти. А если им будет обозначена сильная личность – успех обеспечен. Потому что в этом слове, пусть и не произнесенное вслух, заключается еще одно понятие – по традиции: император. Значит – Империя. Значит – возврат величия, авторитета, силы…»

1-й: «Мечты, мечты…»

6-й: «Вовсе нет».

1-й: «И только. Да на наших глазах, четырех лет еще не прошло, пытались поднять такой лозунг. И что получилось? Пшик. Даже стрелять не пришлось».

6-й: «Верно. А почему? Потому что попытку предприняли неумехи. Идеалисты. Решили, что достаточно выговорить слово – и все кинутся. Даже не пытались хоть как-то рекламировать идею. Подготовить. Организовать дело. Да вот генерал лучше нас это знает».

3-й: «Верно. Организации не было никакой. Мы их пасли с самого начала, порой просто плакать хотелось, глядя на их конспирацию. Никакого представления о том, как делаются дела. Я беседовал потом кое с кем из них. Им, видите ли, претило учиться у истории – у большевиков. У них одно это слово вызывало нервную сыпь».

4-й: «Необязательно у большевиков. Учиться можно было хотя бы у деловых людей. Простая истина: хочешь продать товар – не скупись на рекламу. А у них рекламы совершенно не было».

3-й: «Денег, кстати, тоже. Серьезных денег. Никто на них не поставил. Именно потому, что заранее просчитывалось: успеха с такими работниками не видать».

6-й: «Все верно. И все же одно дело они сделали. Снова ввели слово в практический обиход».

1-й (с иронией в голосе): «Декабристы разбудили Герцена…»

3-й смеется; у него характерный, легко узнаваемый смех.

1-й: «Что тут смешного?»

3-й: «Нет, я стишок вспомнил из старых архивов: “Какая сука разбудила Ленина, кому мешало, что ребенок спит?..”»

6-й: «Ну на Герцена никто из нас не похож. Но тем не менее четыре года назад я задумался над этим происшествием. И понял: смысл есть. Нужно только всерьез взяться за дело».

2-й: «Возьмись, возьмись. Наш генерал с тобой впоследствии тоже… побеседует».

3-й: «Зачем же впоследствии? Лучше заблаговременно».

1-й: «Ты что, тоже думаешь, что может получиться?»

3-й: «Почему бы и нет? Такая идея и нас согрела бы».

4-й: «Если бы делом занялись серьезные люди, профессионалы – можно было бы найти и деньги. Сколько понадобится».

6-й: «Вот в этом я не уверен. То есть для начала денег дадут, не сомневаюсь. Но куда больше их понадобится после успеха. Потому что если государь воцарится, от него будут ждать чудес. Быстрых и ощутимых. Обещания всем давно осточертели. И ему придется эти чудеса творить; иначе он окажется царем одноразового употребления. И скомпрометирует идею. Нет, если государь придет – вот тогда понадобятся настоящие деньги. Такие инвестиции во все отрасли, начиная с космического флота и кончая детскими яслями, какие нам и не снились. По моим прикидкам…»

(Снова речь заглушается посторонними шумами.)

4-й: «…Не достать, даже если, как говорится, жен и детей заложим. Нет, это безнадега».

6-й: «Согласен. И тем не менее деньги такие есть. И нам их могли бы дать. Но, конечно, не за просто так».

4-й: «Кто?»

6-й: «Пожалуй, об этом пока преждевременно. Достаточно знать, что деньги такие на свете существуют, и при везении мы их сможем получить. Очень много. Но для этого надо сперва показать, что дело делается всерьез».

2-й: «Всерьез – значит без спешки. Такой дом надо строить не спеша. Основательно. Рыть котлован, лить фундамент…»

6-й: «Согласен. Тут работы хватит на целое поколение. Может быть, мы лично результатами и не воспользуемся. Годы, даже десятки лет воспитания, или, как раньше говорили, пропаганды и агитации. Все в рамках закона».

3-й: «Агитанда и пропагация. Обязательно. Потому что только таким способом можно будет вовлечь в эти дела все службы. А без нас, сами понимаете, результат может быть только со знаком минус».

6-й: «Службы – да, само собой. Но не только. Парламент. За три-четыре созыва его можно заполнить нужным образом мыслящими людьми. Хватит с нас авантюристов, бездарных трепачей и хулиганов. Нужны предприниматели. А главное – средние слои. Тут, между прочим, без романтики не обойтись. Потому что молодежь без нее не может. А ведь ей решать в конечном итоге. Молодежи».

5-й: «Все это прелестно. Но только чего ради? По сути дела, вы собираетесь сделать работу за тех самых идеалистов, которые провалились четыре года тому назад. Потому что, предположим, – царь. Значит, по традиции, его тут же обсядут эти – дворяне, от которых толку – меньше, чем чуть. И они станут решать вопросы? Нет уж, избавьте. Им это не по зубам».

6-й: «Почему ты вдруг так решил?»

5-й: «Простая логика. Не может же быть, чтобы после воцарения дворяне ничего не получили!»

6-й: «Они и получат. Хотя бы право публично, официально именоваться своими титулами…»

4-й: «Эка прельстил. Им этого мало будет. Они всяких благ потребуют. Хотя бы денег…»

6-й: «Ну, денег вы им дадите вдосталь».

4-й: «Это с какой радости?»

6-й: «Жены заставят. А еще больше – дочери. Которым замуж выходить. И смертельно захочется именоваться графинями, баронессами, мало ли кем еще. Они, будь спокоен, из вас повыкачивают миллионы… валютой, я имею в виду».

4-й: «Ну, конечно, в какой-то степени…»

3-й: «Это все пустяки. Возникнут вопросы посерьезнее. И главный: откуда же этот царь возьмется? Из дома Романовых? Или новую династию ставить?»

(После этой реплики некоторое время прослушивается только фон; видимо, вопрос генерала заставил всех призадуматься.)

1-й: «Не уверен насчет Романовых. Сказал ведь неглупый, в общем, человек: история повторяется, как фарс… Скорее уж новая династия. Что-нибудь более современное…»

6-й: «Ну конечно. Вот у тебя есть внучек – способный мальчишка, так?»

1-й: «Ну есть…»

6-й: «И у других есть. А у кого нет – еще обзаведутся. Нет, господа, если не хотим сразу же вцепиться друг другу в горло – давайте эти мысли бросим. И прежде всего потому, что ничей внук не даст Имени. Сколько ни убеждай, что твоя родословная идет от боярина имярек. Только представитель законно царствовавшего дома».

3-й: «Значит, Романовы все же».

6-й: «У них – великое преимущество. Последние сто с лишним лет никто из них в доведении России до ручки не участвовал. Даже в Гражданской войне ни один Романов личного участия не принимал».

3-й: «Так-то оно так. Однако этого маловато. Мы, конечно, как вы догадываетесь, стараемся быть в курсе дела. И, откровенно говоря, этой самой Личности я там не вижу. Ничего не вижу, кроме родословной».

6-й: «Можно подумать, что вы так уж и полностью в курсе дела».

3-й: «Скорее всего так оно и есть».

6-й: «В прошлом веке один писатель сказал: если бы нам удалось заглянуть в родословные…»

3-й: «Ты о чем это?»

6-й: «Ну хотя бы вот о чем: останки цесаревича, Алексея Николаевича, вроде бы так и не обнаружены?»

3-й: «Есть такое мнение. Но есть и другие».

6-й: «А из нескольких мнений можно всегда выбрать то, которое нас больше устраивает».

(Не очень продолжительная пауза.)

3-й: «Ну идея в этом есть».

6-й: «Вот и попробуй ее разработать на досуге. И еще есть повод для размышлений. Для начала кампании всегда нужен повод. И он должен быть убедительным. Если мы приготовимся к выдвижению нашей фундаментальной идеи, то должны будем создать благоприятную обстановку. И это нельзя откладывать надолго».

5-й: «А долго искать и не придется. По обстановке судя, тилингеты вот-вот придут к власти: до выборов остается меньше года, и на этот раз, похоже, им повезет».

4-й: «Надолго ли? Они ведь ни черта не сумеют – только еще хуже сделают. Пауки в банке – это ведь сказано прежде всего об интеллигентском правительстве. Высокая принципиальность их погубит. А вместе с ними и все остальное».

6-й: «Тебя это огорчит?»

4-й: «Черта с два».

2-й: «Придется немного потерпеть – пока они сами не поймут, что ничего сделать не в состоянии. Потому что, насколько я разбираюсь в колбасных обрезках, тогда они попробуют сделать финт ушами – как последнее средство…»

6-й: «Ты о чем?»

3-й: «Ты что, имеешь в виду этот их проект?..»

2-й: «Именно. Тройственный раздел. Проект, надо сказать, теоретически логичный, не придерешься. Но приведет к взрыву. Потому что он-то и будет означать практический конец России как значительного государства. Все кинутся в поисках альтернатив. И вот тут-то…»

6-й: «Прекрасно. Требуется лишь, чтобы все случилось вовремя. Генерал?»

3-й: «Не вижу проблемы. Надо только, чтобы мы были готовы до конца».

6-й: «Постараемся».

4-й: «Выбросим идею на рынок, ладно. А для подстраховки?»

6-й: «Для подстраховки к тому времени должна быть уже конкретная Личность. Еще не для показа, но для того, чтобы дальнейшие действия строить под нее».

2-й: «А у тебя такая есть?»

6-й: «Нет. Но начнем поиск. Будем искать, как будущего далай-ламу ищут. Не в нашем поколении, конечно. И не во втором. Где-то в начале третьего. Которому сейчас, предположим, лет десять. Заранее подготовить биографию. И последовательно вести его по ней. И в смысле образования. И воспитания. Такого, чтобы и в Букингемском дворце чувствовал себя как дома: политес, теннис, гольф, охота, желательно – яхта, конечно – музыка. Лошади. Языки. И разработка, как раньше говорилось, трудового пути. Обкатать на службах; ему и в армии надо будет послужить, в офицерских чинах – пусть и небольших, и в экономике поднатореть, и желательны какие-то спортивные успехи… Словом, надо эту личность сформировать такой, чтобы людям сразу захотелось пойти за ним. Для этого, кстати говоря, нужна и внешность, соответствующая традициям. Вот тогда у нас будут все шансы. И чтобы смог ни в чем не замараться: уж будьте уверены, все телеканалы и все газеты мира будут его рассматривать на просвет. Не допускать никакой женитьбы – до воцарения. Ну и так далее».

2-й: «Это ты не своего ли младшего имеешь в виду? По-моему, ему сейчас как раз десять».

6-й: «Типун тебе на язык. Я от него отказываться не собираюсь, а ведь пришлось бы. И мать не согласилась бы. Да и потом – своим детям я желаю спокойной жизни. А у этого, пока неизвестного, может быть что угодно – но покоя ему не видать…»

4-й: «А может, чем черт не шутит, – и правда поищем, и найдем подлинного Романова – по той самой линии, от Алексея Николаевича. Мог же выжить…»

3-й: «Будем искать и в этом направлении. Конечно».

2-й: «Все это будет стоить кучу денег – еще до того, как начнут появляться хоть какие-то видимые результаты. Но кто станет вкладывать такие суммы втемную?»

1-й: «Господин чрезвычайный-полномочный, ты говорил…»

6-й: «Да. И если мы тут разговаривали всерьез, то в скором времени у меня будет возможность неофициально побеседовать на эту тему с не менее серьезными людьми. Думаю, даже очень серьезными».

3-й: «Это не там ли, куда ты должен получить назначение? Под тремя пальмами?»

6-й: «Давайте на этом закончим».

3-й: «Интересная поездка будет».

4-й: «Кстати, о поездках: Татьяна просила узнать…»

(Тут разговор переходит на бытовые темы, нас не интересующие, а вскоре кончается и пленка. Но то, что нас интересовало, мы успели услышать.)

4

Завершив операцию купли-продажи, я попрощался с антикваром, вышел, как и собирался, через черный ход, пересек переулок и перед тем, как нырнуть в метро, задержался возле мусорной урны, куда переправил не нужную более газету и заодно обозрел прилегающее к станции пространство. Ничего существенного не заметил. Нагло продефилировал мимо контролера, даже не пытаясь предъявить пенсионную книжку: облик убедительно свидетельствовал о моем возрасте. Внизу меня не поджидали никакие приключения; либо меня не пасли, либо вели сугубые профессионалы наружного наблюдения. И уже через несколько минут я, посетив согласно замыслу туалет, где вернул себе нормальный облик, спокойно вышел на поверхность под длинной, лет двадцать тому построенной, традиционно выгнутой горбом стеклянной крышей – в непосредственной близости от перронов и свернул налево, к крайнему.

До назначенного времени оставалось еще восемь минут, и я неторопливо шел вдоль длинного и, похоже, вконец опустевшего состава; Пекинский скорый прибыл с четверть часа тому назад и пассажиры успели уже схлынуть, поездная команда занялась, видимо, наведением порядка в купе, чтобы сэкономить время в отстойнике. Так что заметить любого, кто возникнет на этом перроне, было бы легче легкого, даже не оборачиваясь, а просто пользуясь зеркальными очками. Состав заслонял от меня все остальные перроны – но и меня от возможных взглядов оттуда. Я дошел до последнего вагона, так никого и не заметив. Значит, удалось прийти чистым.

Назад я шел еще медленнее. И когда поравнялся с третьим от конца спальным, далеко впереди, у электровоза, появилась женщина, остановилась на мгновение и быстро, решительно двинулась ко мне.

Чем ближе мы подходили друг к другу, тем менее уверенными становились мои шаги. Я ждал Ольгу. Но эта женщина, решил я, совершенно не имела с ней ничего общего.

Она была, по-моему, пониже ростом, чем та, кого я жаждал увидеть и обнять. Если Ольга всегда выделялась среди прочих стройной, гибкой фигурой, легкой походкой (мы тогда звали ее «балериной»), то сейчас даже облекавший ее просторный балахон не мог до конца скрыть ее отвислый живот, что же касается походки, то она просто ковыляла, хотя и без трости, вроде моей (моя, уже развинченная пополам, вместе с прочими элементами маскарада лежала сейчас в боксе камеры хранения), переваливалась на ходу как утка. Конечно, человек способен преображаться – если требует дело – до полной неузнаваемости. Но для этого надо быть профессионалом – или хотя бы пользоваться услугами квалифицированных костюмера и гримера. Прежде всего гримера – потому что и черты лица ее сперва показались мне чужими. По всем правилам, мне нужно было круто повернуться и быстро уходить: вместо Ольги мне явно подсунули кого-то – может быть, даже переодетого женщиной киллера, и он уже через несколько секунд окажется на дистанции неприцельного, через карман, выстрела, я же был безоружен. Но какая-то сила заставляла меня идти и идти вперед – до того самого мгновения, когда мы остановились, едва не столкнувшись, лицом к лицу. И она сказала:

– Здравствуй, Вит. Я очень рада…

Она сказала это голосом Ольги.

В последующие две секунды я понял, каково приходится реставраторам, тщательно и медленно, сантиметр за сантиметром расчищающим от слоев копоти, грязи и чужих мазков подлинный лик, постепенно освобождающийся для того, чтобы можно было увидеть его первозданную красоту. Это тяжкий труд – в особенности, если на него отпущены считанные миги. И мне не удалось бы справиться с этой работой, если бы не ее глаза – конечно, уже не такие искрящиеся, как в наши времена, но по-прежнему безошибочно узнаваемые, заявляющие громко и неоспоримо: это я, взгляни же, это я!..

Это и на самом деле была она.

Видимо, по моим глазам Ольга поняла, что я ее узнал. И улыбнулась извиняющеся:

– Видишь, Вит, какая я? На вокзале – там, на Европейском – я прошла мимо, но ты не узнал…

Мне оставалось лишь опустить голову.

– Зато он узнал, – продолжала она. – И мне пришлось побыстрее уйти. Потому что он… – Она запнулась.

– Кто – он? – спросил я негромко, но требовательно.

Она вдохнула, чтобы ответить. Но вместо слов я услышал легкий стон. И Ольга начала медленно оседать к моим ногам.

В первый миг я не понял. Решил, что сердце. Подхватил ее, но не смог удержать сразу: она оказалась страшно тяжелой, воспоминания были куда легче. Откуда-то, как мне подумалось, из-под плаща высочилась тоненькая струйка крови. Похоже, что пуля – если то была пуля – осталась в теле. Выстрела я не слышал. Но, еще не успев разогнуться, понял, что второго выстрела я могу не услышать по совершенно другой причине.

К счастью, дверь вагона, напротив которой мы остановились, оказалась хотя и закрытой, но не запертой на трехгранку. Я распахнул ее. Проводник находился, видимо, в служебном купе – или отлучился к соседу или бригадиру. Я втащил Ольгу на площадку. Захлопнул дверь. Волоча ногами по гулкому полу – коврик был уже снят, – добрался до первого же купе. Напрягаясь, приподнял ее и уложил на диван; вагон был купейный, и я подсознательно порадовался, что ей будет помягче лежать.

Однако еще через несколько секунд я убедился в том, что Ольге это уже совершенно безразлично. Пуля вошла не в спину, как я подумал вначале, но в затылок.

Я вздохнул. И словно этот звук послужил сигналом, поезд тронулся.

В противоположном конце вагона зазвучали шаги. Вероятно, возвращался проводник. Я решил было задвинуть дверь. Потом понял, что это не нужно. В коридоре наверняка остались следы крови; проводник заметит их и поднимет тревогу – или, во всяком случае, приготовится к неожиданностям. Заметит – потому что пол в коридоре был уже протерт до нашего появления. Мне следовало действовать с опережением. Я встал лицом к двери, на самом пороге, занес над головой сцепленные кисти рук. Поезд набирал скорость. Поравнявшись с дверью нашего купе, проводник начал поворачивать голову. Я шагнул вперед и нанес удар. Бедняга вырубился без звука.

Возиться с ним я не стал. Мне нужно было в считанные секунды решить, как действовать дальше. Хотя думать тут, собственно, было не о чем.

Ольга была мертва. И хотя очень нехорошо было по отношению к ней – к ее телу, к памяти о ней – оставить ее вот так, другого выхода я просто не видел. Меньше всего сейчас мне нужно было затевать знакомство с милицией и доказывать, что к убийству ее я не имею отношения – во всяком случае, как инициатор или исполнитель. Я подставил ее под пулю – да, это скорее всего так и было. Потому что, кроме прочего, убить хотели наверняка не ее: в таком случае любой специалист стрелял бы в спину, а не в затылок. Тем более издалека; а о том, что выстрел был сделан с немалого расстояния, свидетельствовало то, что пуля была уже на излете и не прошла навылет. Это могло значить лишь одно: стреляли в меня, и она находилась между мною и стрелком, оставляя доступной для прицела лишь мою голову. Времени у убийцы было, вероятно, в обрез: иначе он мог бы обождать, пока мы не начнем двигаться, и я не открылся бы целиком. Хотя, может быть, он побоялся, что мы зайдем в вагон? Это можно было предположить: что иное могло бы заставить нас назначить свидание именно на этом месте? То есть сообразить, наверное, можно было, но у них не было времени и на раздумья.

Но для того, чтобы втолковать все это милицейским операм, понадобится, кроме расхода времени, еще и в какой-то мере раскрыться перед ними; а этого сейчас делать никак не следовало. Мои дела были важнее. Тем более что если кто-то и найдет стрелка, то уж не они, во всяком случае.

Сейчас надо было исчезнуть. Обдумать все можно станет и потом.

– Прости, Оля, – сказал я, глядя на нее. – И прощай.

Попрощался, потому что знал: на похоронах ее меня скорее всего не будет. А если и приду, то погляжу издали.

Я вышел на площадку. Отворил дверь. Поезд шел не очень быстро. Конечно, вокруг была никак не пустыня; но если кто-то и заметит, то вряд ли сможет опознать меня. Перед тем как спрыгнуть, я убедился в том, что купленной кассеты со мною нет, что она действительно оставлена мною в боксе, как и все прочее. Так что рисковал я разве что шеей. Я поднял мостик, спустился на нижнюю подножку и прыгнул так, как когда-то учили: лицом вперед, сильно отталкиваясь против движения. Повезло: даже не упал и вовремя разминулся с мачтой контактного провода. И быстро пошел, чтобы поскорее покинуть полосу отчуждения.

5

В гостиничный номер я вернулся без особых происшествий в пятом часу дня. По дороге зашел было пообедать, чтобы потом никуда уже не выходить из номера; но из благого намерения ничего не получилось: я смог лишь поковырять вилкой заказанный кусок мяса с жареным луком, но в горло кусок не полез; я и не видел толком, что мне подали, потому что вместо столика перед глазами несмываемым стоп-кадром стояло все то же: асфальт перрона и медленно оседающая на него Ольга, а затем – стеклянная башня нового здания вокзала, куда мгновенно метнулся мой взгляд, привычно определяя директрису выстрела; но там ничего, разумеется, не было заметно. И снова – перрон, и снова – Ольга… От моего прыжка из идущего поезда в памяти почему-то не осталось почти ничего. В конце концов я оттолкнул от себя все съедобное, расплатился и хотел уже встать и топать восвояси, чтобы воспользоваться плодами нового приобретения. Мне нужно было поработать – не для собственного удовольствия, но чтобы хоть как-то привести в порядок нервы, а также и мысли, сильно разболтавшиеся после того, как умерла Оля. От этого лучше всего излечивает работа.

Но все никак не встать было; однако внезапно все мои лениво-горестные рассуждения исчезли, уступая место совсем другим: оперативно-боевым.

Я понял, что если я и не полный идиот, то, во всяком случае, личность совершенно безответственная. И добро бы это еще касалось только меня!

Я собирался встретиться с Ольгой. А накануне вечером в меня стреляли. Пусть это были не президентские ребята; кто-то другой – выбор предоставлялся достаточно широкий. А если меня подкараулили в темноте и к тому же в месте, где я мог бы и не оказаться, то мог бы сразу сообразить: тут, в отеле, как бы я ни преображался, за мной приглядывают и будут приглядывать, будут провожать. Так и получилось, по всей вероятности – и таким образом я их вывел на женщину; она не играла никакой роли в наших делах, одноразовая просьба, к тому же почти сразу отмененная, не в счет; но женщина всегда считается слабым местом, точкой давления на мужчину, наживкой, на которую его выманивают… Я надеялся, что если за мной от гостиницы пойдут – то я-то ускользну, хороший газетчик должен уметь внезапно появляться и исчезать, да и вообще скорее всего я еще здесь избавлюсь от их внимания. Но если мой разговор с ней прослушивался, то установить ее адрес для хотя бы и средненького специалиста было делом простым. И они повели ее, чтобы выйти на меня там, где я меньше всего ожидал этого.

То есть – это я ее подставил, и только я.