Первая смерть Лайлы Гувер Колин

Дознание

Прежде чем сойти вниз, я заклеил рот Лайлы двумя слоями скотча, однако, когда детектив усаживается за стол, ее сдавленные крики все еще слышны.

У детектива старый магнитофон, вроде тех, что можно видеть в кино восьмидесятых – примерно десять дюймов в длину, шесть в высоту, на левой кнопке большой красный кружок. Детектив нажимает ее одновременно с кнопкой воспроизведения и сдвигает магнитофон в центр стола. Колесики кассеты начинают вращаться.

– Пожалуйста, назовите свое имя.

Я откашливаюсь.

– Лидс Гэбриел.

Крышка отсека для батареек кое-как примотана скотчем. Забавно. Столь допотопный прибор будет фиксировать каждое мое слово. Как будто это чему-то поможет!

Я уже на грани и близок к тому, чтобы сдаться. Не вижу света в конце тоннеля. И даже не уверен, что у этого тоннеля вообще есть конец.

Да и как можно выбраться, если ситуация совсем вышла из-под контроля? Я беседую с детективом, которого нашел по интернету, а моя девушка, черт возьми, тем временем сидит и сходит с ума!

Наверху возобновляются крики – Лайла будто прочитала мои мысли. Деревянное изголовье кровати ударяется о стену, и по огромному пустому дому зловеще разносится эхо.

– Итак, – произносит детектив, – с чего вы хотите начать? – Похоже, он способен работать в любой обстановке, в отличие от меня. Я понимаю, что заставляю Лайлу страдать. Попробуй не обращать внимания! Любой доносящийся сверху звук заставляет меня вздрагивать. – Полагаю, с вашего знакомства?

Я медлю. Стоит ли отвечать на вопросы, если они не приведут к ответам? Однако в данный момент легче слушать собственный голос, чем приглушенные крики Лайлы.

– Мы познакомились прошлым летом в этом доме. Тогда здесь была гостиница. Номер плюс завтрак. Я играл на бас-гитаре в музыкальной группе. Нас пригласили выступить на свадьбе Аспен, сестры Лайлы.

Детектив откидывается на спинку стула и молча смотрит на меня. Я не знаю, что еще сказать. Или нужно конкретизировать?

– Какое отношение имеет наше знакомство к тому, что происходит в доме?

Он встряхивает головой, подается вперед и кладет руки на стол.

– Возможно, никакого. Но я приехал, чтобы докопаться до истины, Лидс. Зацепкой может стать что угодно. Я хочу, чтобы вы вернулись к самому первому дню. Как была одета Лайла? Почему вы с ней обратили внимание друг на друга? Какими были ее первые слова? Кто-то из вас заметил в тот вечер в доме что-либо необычное? Чем больше информации вы мне предоставите, тем лучше. Невозможно обойтись без деталей.

Я опираюсь локтями о стол и закрываю уши ладонями, пытаясь заглушить крики Лайлы. Невыносимо сознавать, что она в таком состоянии. Я очень люблю ее. И не понимаю, как можно вспоминать прошлое, говорить, почему я очень люблю ее, и одновременно заставлять страдать.

Стараюсь не думать, как чудесно все было вначале. Потому что, когда начинаю думать, лишний раз убеждаюсь – я, и только я несу ответственность за все, до чего мы дошли.

Закрываю глаза и мысленно возвращаюсь ко дню нашей встречи. Когда жизнь была проще. Когда мы пребывали в блаженном неведении…

– Она танцевала просто ужасно. Вот что привлекло меня в первую очередь…

1

Она танцует просто ужасно.

Вот что я замечаю в первую очередь со сцены, играя для постепенно редеющей публики. Похоже, девушка представления не имеет, куда деть руки. Топчется по лужайке и произвольно двигает босыми ногами, преднамеренно не попадая в такт плавной мелодии. Яростно встряхивает непослушными черными кудрями, словно в голове у нее звучит хеви-метал.

Самое забавное тут, что мы исполняем современное кантри. Да, примитивное современное кантри! Полный набор песен, которые невозможно слушать и еще более мучительно играть.

Наша группа называется «Гарретт-бэнд».

Именно так. «Гарретт-бэнд». Ничего лучшего Гарретту не пришло в голову.

Я – неофициальный четвертый участник группы, присоединился к ней последним. Играю на бас-гитаре. Не на каком-нибудь уважаемом контрабасе, а на электрогитаре. Недооцененный и незаметный инструмент, который обычно находится в руках у незаметного члена группы – того, который теряется на фоне других при исполнении любой песни. Впрочем, я совсем не против потеряться на фоне других. Возможно, потому и предпочитаю именно электрическую бас-гитару.

После учебы в Белмонте я задался целью стать исполнителем собственных песен, однако с Гарреттом по этой части не сотрудничаю. Ему помощник не требуется. Мы с ним по-разному воспринимаем музыку. Так что я пишу песни для себя и откладываю их на будущее, когда решусь выпустить сольный альбом.

В последние несколько лет группа набрала популярность, и, хотя спрос на нас вырос и соответственно поднялась оплата, мой рейтинг в качестве бас-гитариста остался прежним. Я было подумывал завести разговор об этом с остальными участниками группы, но не уверен, стоит ли оно того – ребята больше нуждаются в деньгах, чем я. К тому же при обсуждении темы они могут предложить мне занять официальное место в группе, а я, честно говоря, настолько ненавижу эту музыку, что мне стыдно ее исполнять.

Каждое выступление забирает часть моей души. Буквально отщипывает по кусочку и съедает. Боюсь, что вскоре от меня не останется ничего, кроме телесной оболочки.

Откровенно говоря, сам не знаю, что меня удерживает. Никогда не планировал играть в группе долго, однако по какой-то причине не могу оторвать задницу от стула и начать жить своим умом. Отец умер, когда мне исполнилось восемнадцать, и вследствие того деньги никогда не были проблемой. Он оставил нам с матерью немалую страховку, а также фирму, занимающуюся проведением интернета, которая функционирует как часы; ее служащие предпочитают, чтобы я не вмешивался в работу и не старался ничего улучшить. Так что мы с мамой стоим в стороне и живем на прибыль.

Конечно, я благодарен судьбе, однако гордиться тут нечем. Если бы люди знали, как мало от меня требуется в жизни, меня бы никто не уважал. Может, потому я и не бросаю группу. Постоянные переезды, много работы, бессонные ночи… Лишь подобное самоистязание заставляет меня чувствовать, что я хоть отчасти заслуживаю кругленькую сумму на банковском счету.

Итак, я стою на сцене, на предназначенном мне месте, и смотрю на девушку, размышляя – она пьяна или под кайфом? А может, ее просто тошнит от нашей группы и она решила поиздеваться? Так или иначе, я ей благодарен. Самое большое развлечение за всю свадьбу. В какой-то момент даже ловлю себя на том, что улыбаюсь – а ведь такого со мной не случалось уже бог знает сколько времени. А я еще побаивался сюда приезжать.

Возможно, причиной тому атмосфера – уединенность места в сочетании с послесвадебным настроем. А возможно, тот факт, что на нас никто внимания не обращает, так как девяносто процентов гостей уже отчалили. Возможно, травинки в волосах девушки и платье в зеленых пятнах – раза три за песню она споткнулась и упала. Или виной всему полгода полной засухи на личном фронте после расставания с бывшей.

В общем, комбинация всего этого и заставила меня в тот вечер сосредоточить внимание на девушке. И не удивительно – даже с расплывшимся по щекам макияжем и прилипшими ко лбу потными кудряшками она самая красивая на свадьбе. Странно, что ее обделили вниманием. Немногочисленные оставшиеся гости вместе с молодоженами собрались у бассейна. Моя плясунья единственная, кто нас еще слушает.

Мы доигрываем последнюю на сегодня композицию и начинаем собираться.

В глубине сцены я упаковываю гитару. Девушка кричит: «На бис!» Торопливо закрываю футляр. Черт возьми, может, успею найти ее после того, как мы погрузим инструменты в фургон!

Наша четверка забронировала два номера в гостинице. До Нэшвилла одиннадцать часов езды; неохота пускаться в дорогу на ночь глядя.

Гарретт закрывает дверь фургона. К нему подходит жених и приглашает всех нас выпить. Обычно я отказываюсь, но сегодня другое дело – плясунья должна быть где-то рядом. Она забавная. К тому же мне импонирует, что девушка не пыталась подпевать. Вряд ли меня привлекла бы та, которой всерьез нравится музыка Гарретта.

Я нахожу ее в бассейне. Она плавает на спине, по-прежнему одетая в платье подружки невесты – кремовое и в зеленых пятнах от травы.

В бассейне она одна. Я беру пиво, иду к тому краю, где поглубже, разуваюсь и, как был в джинсах, опускаю ноги в воду.

Постепенно волны с моего конца бассейна достигают девушки, но ее совсем не интересует, кто еще пришел искупаться. Уставилась в небо и покачивается на волнах – неподвижная, как бревно. Полный контраст той чудачке, которая совсем недавно устраивала бурное дурацкое представление.

Несколько минут я за ней наблюдаю. Вот вода поглощает тело девушки, и она полностью исчезает. Затем из воды показываются руки, а следом голова с плеском разрывает поверхность. Теперь девушка смотрит прямо на меня, словно знает, что все это время я был рядом.

Она держится на воде благодаря едва заметным движениям рук и ног. Расстояние между нами медленно сокращается; она уже совсем рядом, смотрит прямо мне в лицо. Луна у меня за спиной отражается в ее глазах двумя крошечными лампочками.

Со сцены девушка казалась мне просто красивой. С расстояния одного фута она выглядит самой прекрасной из всех, кого мне приходилось встречать. Надеюсь, я когда-нибудь коснусь этих пухлых розовых губ, изящной линии подбородка… Глаза зеленые, как трава вокруг бассейна. Так и тянет соскользнуть в воду, но в кармане телефон, а в руке недопитая банка пива.

– Ты смотрел на ютубе видео о людях, которые умирают изнутри? – спрашивает она.

Странный вопрос. Впрочем, на меня любые ее слова сейчас имели бы одинаковое воздействие. Ее голос ясный и чистый; слова покидают горло безо всякого усилия.

– Нет, – отвечаю я.

Она слегка запыхалась, стараясь удержаться на плаву.

– Там собраны разные ужасные ситуации, в которых оказывались люди. Камера фиксирует их лица в самый критический момент. Они смотрят на тебя так, словно уже мертвы внутренне. – Девушка обеими руками смахивает воду с ресниц. – Вот и ты сегодня так выглядел. Будто умираешь изнутри.

А я и не помню, чтобы она поглядывала на сцену, да еще и рассматривала меня – причем достаточно долго, чтобы безошибочно угадать, как я себя чувствую, вынужденный играть эти дерьмовые мелодии!

– Изнутри я уже давно умер. В первый вечер, когда начал играть в группе.

– Так я и подумала. Вот и пыталась тебя подбодрить. Тебе понравился мой танец?

Я отпиваю глоток пива и киваю.

– Сработало.

Она усмехается и на несколько секунд уходит под воду. Вынырнув, убирает волосы с лица и спрашивает:

– У тебя есть девушка?

– Нет.

– Парень?

– Нет.

– Жена?

Я качаю головой.

– Ну хоть друзья-то имеются?

– Настоящих нет, – сознаюсь я.

– Братья, сестры?

– Я единственный ребенок в семье.

– Черт возьми, а ведь ты одинок.

Очередное меткое наблюдение. Хотя в моем случае одиночество – сознательный выбор.

– А кто для тебя самый главный человек в жизни? – спрашивает она. – Родители не в счет.

– Прямо сейчас?

– Да. Прямо сейчас. Кто для тебя самый главный человек в жизни?

Поразмыслив секунду над вопросом, я понимаю – кроме мамы, у меня никого нет. К ребятам из «Гарретт-бэнда» я отношусь прохладно, мы всего лишь коллеги. И поскольку родители не в счет, прямо сейчас эта девушка буквально единственный человек, до которого мне есть дело.

– Полагаю, ты.

Она прищуривается и наклоняет голову.

– Печалька. – Девушка упирается ступней в стенку бассейна прямо между моих ног и отталкивается от нее. – Тогда я, пожалуй, скрашу твой вечер. – Она кокетливо улыбается.

Вот и приглашение.

Я принимаю его, положив телефон на бордюр рядом с опустевшей банкой пива. Снимаю рубашку. Девушка наблюдает, как я соскальзываю в воду.

Теперь наши глаза на одном уровне, и черт меня побери, если она не стала еще красивее!

Мы плаваем так, словно кружимся в медленном танце, стараясь не коснуться друг друга, – хотя совершенно очевидно, что оба этого хотим.

– Кто ты? – спрашивает она.

– Музыкант. Бас-гитарист.

Она хохочет. Смех совсем не такой, как голос – он резкий и отрывистый. И представляете, смех нравится мне даже больше.

– А зовут тебя как? – уточняет она вопрос.

– Лидс Гэбриел.

Мы по-прежнему кружимся рядом друг с другом. Она наклоняет голову, словно пробуя мое имя на вкус.

– Лидс Гэбриел. Имя для лидера. Почему ты играешь в чьей-то группе? – Похоже, она и не ожидает ответа, потому что продолжает спрашивать дальше: – Тебя нарекли в честь города в Англии?

– Ага. А тебя как зовут?

– Лайла, – шепотом произносит она, словно выдавая секрет.

Чудесное имя.

– Лайла, – говорит кто-то у меня за спиной, – открой рот.

Оборачиваюсь через плечо. Позади стоит невеста, держа что-то в вытянутой руке. Лайла подплывает к ней, высовывает язык, и невеста кладет на него крошечную белую таблетку. Лайла глотает ее. Понятия не имею, что это, но как, черт возьми, сексуально!

Она замечает, что я уставился ей в рот.

– Лидс тоже хочет. – Лайла тянет руку к невесте. Та выдает ей вторую таблетку и уходит. Не спрашиваю, что это. Мне все равно. Я так хочу ее, что, будь она Джульеттой, я готов прямо сейчас стать Ромео и принять любой яд, лишь бы она сама положила его мне на язык.

Открываю рот. Пальцы девушки влажные, и таблетка частично размокла, прежде чем попасть ко мне на язык. Она горькая и никак не лезет в горло без глотка воды, но я справляюсь – просто разжевываю.

– А кто был для тебя самым главным человеком в жизни вчера? – спрашивает Лайла. – Пока не появилась я?

– Я сам.

– Значит, я сбросила тебя с пьедестала?

– Пожалуй.

Она покачивается на воде безо всяких усилий, словно проводит в бассейне больше времени, чем на суше. Снова уставилась в небо, широко раскинув руки; грудь вздымается в такт глубокому дыханию.

Я упираюсь спиной в стенку бассейна, расставляю руки и вцепляюсь в бортик. Сердце колотится сильнее; кровь сгущается.

Не знаю, что она мне дала – наверное, экстази или другой тяжелый наркотик, но действует он быстро. Я ощущаю сейчас в основном свои грудь и живот и почти не воспринимаю другие части тела. Сердце словно увеличилось в размерах, и ему недостаточно места в грудной клетке.

Лайла по-прежнему покачивается на спине, однако ее лицо совсем рядом, прямо на уровне моей груди. Вот сейчас слегка наклонюсь и загорожу ей небо. Пусть смотрит на меня.

Черт возьми, какая классная дурь!

Мне хорошо. Я чувствую себя уверенно.

Вода вокруг нас совсем не колышется – как будто Лайла плавает в воздухе. Ее веки сомкнуты; и лишь легонько ткнувшись затылком о мою грудь, девушка открывает глаза. Ее лицо прямо под моим, повернутое на сто восемьдесят градусов. Похоже, она ждет от меня действий.

Ну что ж, приступим.

Я наклоняюсь так, чтобы мои губы оказались прямо напротив ее губ. И мы целуемся в перевернутой позиции. Я захватываю верхнюю губу девушки обеими своими губами – и чувствую легкий взрыв, от которого под каждым дюймом кожи детонируют скрытые минные поля. И это странно и ошеломляюще, ведь Лайла по-прежнему лежит на спине и покачивается на воде. Я погружаю язык в ее рот, однако, сам не знаю почему, не ощущаю потребности коснуться девушки, и поэтому руки остаются там, где были – на бетонном бортике бассейна.

Руки Лайлы тоже раскинуты по сторонам, подвижны лишь губы и язык. Я благодарен за то, что наш первый поцелуй вышел перевернутым, потому что это, черт возьми, открывает такой простор для фантазии – предвкушаю, каким будет поцелуй в правильной позиции! Наверное, мне никогда больше не захочется целовать девушку без воздействия наркотика или чем там нас угостила невеста. Мое сердце с каждым ударом то сжимается до размеров сливы, то раздувается, как арбуз.

И стучит оно не так, как положено. Никаких тук-тук, тук-тук, тук-тук. Сначала отрывистое короткое «тюк», и следом сразу – БУХ!

Тюк – БУХ. Тюк – БУХ. Тюк – БУХ.

Больше не могу целоваться в перевернутой позиции! С ума сойти можно, наши губы не совпадают! А я хочу, чтобы совпали идеально!.. Беру Лайлу за талию, разворачиваю лицом к себе и притягиваю ближе. Она обвивает меня ногами, затем вынимает руки из воды, обхватывает мой затылок и вследствие того погружается немного глубже; теперь я – единственное, что держит ее над водой. Но мои руки заняты, они ласкают ее спину; поэтому мы вдвоем начинаем уходить под воду и не пытаемся этому противостоять. Между нашими крепко стиснутыми губами не просачивается ни капли воды.

Мы опускаемся на дно бассейна, по-прежнему слитые в одно целое. И лишь там одновременно открываем глаза и разъединяемся, чтобы посмотреть друг на друга. Ее волосы развеваются над головой – ни дать ни взять затонувший ангел.

Жаль, нельзя сфотографировать.

Нас окутывают пузырьки воздуха. Пора на поверхность.

Я выныриваю двумя секундами раньше. Мы смотрим друг на друга, готовые повторить поцелуй. Сливаемся в той же позиции. Но едва я успеваю ощутить вкус хлорки на губах девушки, как нас прерывают одобрительные возгласы.

Среди прочих выделяется голос Гарретта. Наш поцелуй сорвал аплодисменты!.. Лайла оборачивается и показывает зрителям средний палец. Затем увлекает меня на другой конец бассейна.

– Пошли отсюда!

Она выскакивает из воды и подтягивается на руках с глубокой стороны бассейна, в пяти футах от лесенки. Затем перекатывается через бортик. Я следую за ней, и спустя несколько секунд мы скрываемся за углом, в более темном и уединенном месте. Трава у меня под ногами холодная и в то же время мягкая. Как лед… только расплавленный.

Наверное, это должно называться водой. Однако на воду не похоже. Именно расплавленный лед. Под воздействием наркотиков вещи становятся труднообъяснимыми.

Лайла хватает мою руку и валится на траву… то есть на лед… увлекая меня за собой. Я падаю на нее, опираюсь на локти, чтобы девушка могла дышать, и на миг окидываю взглядом ее лицо. Ух ты, веснушки! Ими усеяна вся переносица, и еще на щеках несколько штук.

– Почему ты такая красивая? – Я обвожу веснушки пальцем.

Она смеется. Какой смысл отрицать банальные вещи?

Лайла перекатывает меня на спину, задирает свое платье и садится верхом. Мы оба вымокли, и бедра девушки липнут к моим. Я обхватываю ее ягодицы. Ощущения просто невероятные.

– Ты знаешь, почему это место называется «Корасон дель Пайс»?

Нет, не знаю. Просто мотаю головой. Надеюсь, история длинная и Лайла будет долго ее рассказывать… Так бы и слушал ее голос всю ночь. Кстати, в гостинице есть помещение, которое называют «Большой Зал», где каждая стена представляет из себя стеллаж, уставленный сотнями книг. Лайла могла бы читать для меня ночь напролет.

– Переводится как «Сердце страны», – продолжает она восторженно. Глаза сияют. – Участок земли, где ты лежишь, является точным географическим центром континентальных Соединенных Штатов.

Мне кажется, это бессмыслица. Может, потому, что сейчас я сосредоточен на своем сердцебиении.

– Почему же? Разве сердце – центр тела? Центр тела – это желудок.

Она вновь заливисто хохочет.

– Ты прав. Вот только «эстомаго дель пайс» звучит не очень красиво.

Ни фига себе!

– Ты знаешь французский?

– Вообще-то это испанский.

– Какая разница? Все равно круто.

– Я всего год учила язык в средней школе. Скрытых талантов не имею. Что видишь, то и есть.

– Сомневаюсь. – Я сдвигаю Лайлу с себя, перекатываюсь на девушку и прижимаю ее запястья к земле. – Танцуешь ты талантливо.

Она смеется. Я целую ее.

Наш поцелуй длится несколько минут.

Мы больше чем целуемся. Мы касаемся друг друга телами. Издаем стоны.

Размах ощущений небывалый, я словно балансирую на краю гибели. Сердце сейчас буквально разорвется. Наркотик плюс поцелуи – не слишком ли много одновременно? Еще секунда в ее объятиях, и я просто лишусь сознания. Из каждого нервного окончания вырастает по нескольку новых. Я воспринимаю все в удвоенном масштабе.

– Надо остановиться, – шепчу я, выпутываясь из ее ног. – Что это было, черт возьми? Дышать не могу. – Перекатываюсь на спину, жадно глотая воздух.

– Ты спрашиваешь, что дала тебе моя сестра?

– Невеста – твоя сестра?

– Да. Ее зовут Аспен. На три года старше меня. – Лайла опирается на локти. – Ну и как? Понравилось?

– Еще бы!

– Хорошо действует, верно?

– Да, черт возьми!

– Аспен всегда дает мне эти таблетки, если я слишком много выпью. – Она склоняется ко мне и шепчет прямо в ухо: – Называется аспирин. – Отстранившись, видит замешательство на моем лице и ухмыляется. – А ты думал, мы кайф словили?

Я вскакиваю. А с чего же я себя так чувствовал?

– Не может быть!

Она падает на спину в приступе хохота и размашисто крестится.

– Богом клянусь, аспирин! – От смеха Лайла начинает икать. Наконец успокаивается и вздыхает. Как она упоительно вздыхает!.. Тьфу, неужели это я сказал «упоительно»?

Лайла смотрит на меня с ласковой улыбкой.

– Лидс, тебя развезло не от наркотиков.

Она встает и направляется ко входу в дом. Я вновь следую за ней, потому что если это в самом деле аспирин, то я пропал.

А ведь я и правда пропал.

До сих пор не случалось, чтобы кто-то заставил меня почувствовать такую эйфорию без приема внутрь определенных веществ.

В доме Лайла идет не в спальню, а в Большой Зал – тот самый, где много книг и кабинетный рояль. Когда мы оказываемся в зале, она запирает дверь изнутри. Наша одежда вымокла, и по полу тянутся следы.

Я оборачиваюсь и смотрю на Лайлу. Она изучает лужицу воды у меня под ногами.

– Здесь старые полы. Нужно их уважать. – Она через голову снимает платье и вот уже стоит в полутемной комнате, в пяти шагах от меня, в бюстгальтере и трусиках. Белье из разных комплектов – бюстгальтер белый, трусики зеленые с черным. Мне импонирует ее пренебрежение тем, что надето под платьем. Я любуюсь фигуристым телом и восхищаюсь – Лайла не старается скрыть от меня свои формы.

Моя предыдущая девушка фигурой могла сравниться с супермоделью, однако всегда была недовольна собой. И это лишь одна из ее особенностей, которые меня раздражали. Какая разница, насколько ты красива, если неуверенность в себе – самая вопиющая черта твоего характера?

А вот Лайла преподносит себя так, что выглядит привлекательной в любых обстоятельствах.

Я принимаю ее предложение – сбрасываю джинсы и остаюсь в трусах-боксерах. Лайла подбирает нашу одежду и кладет на ковер – вероятно, более ценный, чем пол, но ее это почему-то не заботит.

Я окидываю взглядом помещение. У стены рядом с роялем стоит потертый кожаный диван. Хочется бросить на него Лайлу, потонуть в ней… Однако у девушки другие планы.

Она придвигает банкетку, усаживается за рояль и трогает несколько клавиш.

– Ты петь умеешь?

– Да.

– А почему на сцене не поешь?

– Гарретт не предлагает.

– Гарретт? Лидер группы?

– Да.

– Такой же ужасный, как его стихи?

Ну, рассмешила! Мотаю головой и подсаживаюсь на банкетку.

– Он, конечно, ужасный, но не настолько. Тексты хуже.

Она нажимает среднее до.

– Он ревнует?

– С какой радости? Я всего лишь бас-гитарист.

– У него нет таланта лидера. А у тебя есть.

– Не имеет значения. Лидер может быть бесталанный, но когда он выходит на сцену, остальные теряются на заднем плане.

– Точно так же, как толпа теряется на заднем плане, когда ты танцуешь?

– Я была единственной, кто танцевал.

– Да ну? А я и не заметил.

Она приближает ко мне лицо, и я ожидаю поцелуя, но вместо этого Лайла шепчет мне в губы:

– Сыграй для меня что-нибудь. – Она перебирается на диван и ложится на него. – Что-нибудь достойное этого рояля.

Скрещивает ноги и свешивает руку с дивана. Проводит пальцами по доскам паркета, ожидая, когда я начну играть. А я не могу оторвать от нее взгляд. Есть ли на свете другая женщина, которая могла бы заставить меня смотреть на себя не мигая, до рези в глазах?

– А вдруг тебе моя музыка не понравится? Ты все равно позволишь мне целовать тебя?

Она нежно улыбается.

– Песни что-то значат для тебя?

– Я вкладываю в них частицу своей души.

– Тогда беспокоиться не о чем.

Я поворачиваюсь к роялю и на миг застываю в нерешительности. Никогда раньше не исполнял музыку для кого-то. Единственный человек, для которого хотелось бы петь свои песни, – мой отец; однако его давно нет в живых. Смерть отца – одна из главных причин, по которой я их написал.

Никогда не нервничал, играя со сцены песни Гарретта, но сейчас все по-другому. Моя песня очень личная, и хотя слушает лишь один человек, я чувствую себя так, будто еще никогда не выступал перед такой взыскательной публикой.

Набираю в легкие воздух и медленно выдыхаю его, одновременно начиная играть.

Я заканчиваю играть и кладу руки на колени, не решаясь сразу обернуться и взглянуть на девушку. Последняя нота отзвучала; зал погрузился в тишину, которая поглотила все звуки в доме. Даже дыхания Лайлы не слышно.

Я закрываю крышку рояля и медленно разворачиваюсь на банкетке. Лайла смотрит в потолок, вытирая глаза.

– Вот это да, – шепотом произносит она. – Не ожидала. Меня будто в грудь ударили.

Точно такие же ощущения я испытал, когда сегодня впервые увидел ее.

– Мне понравилась концовка. – Она садится и поджимает под себя ноги. – Оборванные прямо в середине фразы. Безупречно. Мощно.

Я не был уверен, что она сможет понять смысл концовки; то, что она его поняла, приводит меня в еще больший восторг.