Путевые записки эстет-энтомолога Забирко Виталий

ЛОВЛЯ МЛЕЧНИКА НА ЖИВЦА

1

Я прибыл на Пирену трансгалактическим лайнером межнациональной компании «Торговый дом Кузнецова и внука Смита». Точнее, лайнер доставил меня в систему Гангута, а уже на Пирену я попал челночным катером, поскольку космопорта для галактических кораблей на ней не было. Захолустная, бесперспективная для торговли планета. Но для энтомолога – сущий рай, не загаженный отбросами технологической цивилизации.

Катер приземлился на бетонную посадочную полосу посреди плоской, выжженной солнцем, каменистой равнины и подрулил к зданию космостанции: несуразной одноэтажной коробке с непомерно огромной чашей антенны галактической связи на крыше. За космостанцией виднелись чахлые деревья редкой рощицы, в центре которой располагалось небольшое озерцо.

Встречало меня трое низкорослых темнокожих пиренита – все босиком и практически голые: на двоих болтались просторные набедренные повязки, а третий щеголял в потёртых шортах в обтяжку и пробковом шлеме времён колонизации Африки. Как я тут же понял, этот третий оказался не пиренитом, а единственным землянином на планете – консулом Галактического Союза, пигмеем Мбуле Ниобе. В дипломатическом корпусе Галактического Союза издавна повелось на планеты с гуманоидным населением назначать консулов, более-менее похожих на аборигенов.

Мбуле Ниобе несказанно обрадовался моему появлению – жил он здесь безвыездно двенадцать лет, до окончания контракта оставалось ещё три года, а заказываемые им грузы доставлялись с оказией не чаще чем раз в полгода.

Аборигены навьючили консульский груз и моё экспедиционное снаряжение на четырёх громадных долгоносов с подрезанными крыльями и погнали их к зданию станции. Насколько я знал, космостанция и посадочная полоса были единственными следами человечества на Пирене. Чего мне и хотелось.

Пилот челночного катера попрощался, катер без разбега рванул в трепещущее от зноя марево у нас над головой и растаял в зените. И настолько атмосфера Пирены была однородной и изотермической, что даже инверсионного следа в небе не осталось.

После первых же шагов по Пирене рубашка взмокла от пота, и я с ужасом представил, что вот так вот со мной будет целых полгода. Климат на планете ровный, практически без сезонных изменений.

– Снимай рубашку, – безапелляционно перейдя на панибратский тон, предложил консул. – Солнце здесь яркое, но не злое. Ультрафиолета в спектре мало, не обгоришь.

Изобразив на лице нерешительность с примесью некоторой стеснительности, я вежливо отказался.

– Ну и прей себе, – махнул консул рукой, по-своему истолковав отказ. – Через неделю сам снимешь, когда цивилизация с тебя чуть-чуть пообсыплется.

Я только улыбнулся. При других обстоятельствах сам бы без особых увещеваний стащил с себя рубашку.

Пока мы шли к космостанции, Мбуле Ниобе тараторил без умолку. Странно, но двенадцать лет добровольной робинзонады не сделали из него бирюка. Впрочем, это и понятно – не времена парусного флота. Межпространственная связь позволяла Ниобе связываться с любым закоулком освоенной Вселенной, и недостатка в собеседниках он не испытывал – таких консулов-отшельников было хоть пруд пруди. Но, естественно, общение с живым собеседником не шло ни в какое сравнение с переговорами по межпространственной связи.

Поток консульского красноречия захлестнул меня, и сваренный вкрутую пиренской жарой мозг успевал схватывать лишь обрывки из рассказа консула о житье-бытье на планете, о её природе, о племенах, их обычаях, их взаимоотношениях, о местной пище… К тому же, Ниобе настолько быстро перескакивал с одной темы на другую, что я успевал только кивать, изредка вставляя неопределённые междометия. Радушие и говорливость консула вряд ли объяснялись исключительно моим появлением, скорее это было складом его характера. Флегматику в консулах-одиночках делать нечего. Можно свихнуться.

Внутри космостанция делилась на восемь отсеков: ангар, склад, диспетчерскую, кухню, столовую, комнату для прислуги, апартаменты консула и гостевую. Ниобе помог мне перетащить экспедиционное снаряжение в гостевую комнату, и тут же, извинившись, с явным сожалением ушёл рассортировывать свои грузы, пообещав через часок наведаться и пригласить меня на обед.

Гостевую комнату, похоже, никто не занимал со дня постройки космостанции. И, хотя здесь было чисто прибрано, застелена свежая постель и работал кондиционер – консула за неделю предупредили о моём прибытии, – затхлый, тяжёлый воздух нежилого помещения так и не выветрился, намертво впитавшись в обшарпанные стены, потолок и покоробившийся пластик пола.

Я открыл холодильник и с удовольствием обнаружил, что он доверху забит банками с консервированными напитками. Вскрыв банку тёмного пива, я захлопнул холодильник, перевёл регулятор кондиционера на пять градусов ниже выставленной температуры и, стащив с ног ботинки и носки, лёг на кровать поверх одеяла. Посвежевший поток воздуха приятно овевал покрытое испариной лицо, а ледяное пиво, скользнув долгожданным холодом по пищеводу, вернулось в голову охлаждённой кровью и остудило разгорячённый мозг. Отупение от жары, охватившее меня с первых минут пребывания на Пирене, сняло, как рукой. Блаженствуя, я сделал ещё пару глотков и тут же пожалел о снятых ботинках. На большой палец правой ноги степенно взобрался огромный восьминогий жук, чем-то похожий на земного Antia mannerheimi, и, усевшись, стал обстоятельно покусывать ноготь жвалами, поводя по сторонам парой длинных гребенчатых усиков. Дрыгнув ногой, я сбросил жука на пол, но тут же почувствовал, как по левой ступне, щекоча кожу, упорно карабкается какая-то многоножка. Стряхнув и её, я сел на кровати.

В комнате царил энтомологический рай. Из всех щелей и углов выползали разнообразные насекомые: шести-, восьми-, десяти– и более ногие; первичнобескрылые и крылатые, скрыто– и наружночелюстные. Закованные в хитиновые панцири и мягкие, как слизняки. Прямо нашествие какое-то. Словно они прослышали о прибытии на планету энтомолога и спешили засвидетельствовать своё почтение. Некоторые из особенно нетерпеливых раскрывали крылья и взлетали.

– Э, – сказал я с нервным смешком, – вы ошиблись. Я узкий специалист. Меня интересуют только парусники.

Обиженный моим разъяснением ярко-зелёный жук на лету сложил крылья и ухнул в банку с пивом. Я осторожно поставил банку на пол, уселся на кровати в позе Будды и стал с интересом наблюдать за нашествием. В тайной надежде, что насекомых привлёк в комнату не запах человеческого тела.

Так оно и оказалось. Конечным пунктом их нашествия являлся потолок. Крылатые достигали его довольно быстро, а вот бескрылым приходилось взбираться по стене; но, все они, оказавшись на потолке, замирали в полной неподвижности. Некоторые срывались, но, побарахтавшись на полу, упрямо возобновляли свой крестный ход. К счастью, на кровать влезали немногие, чутьём угадывая более короткий путь.

Через час, когда консул заглянул в комнату, потолок был почти полностью облеплен насекомыми. В некоторых местах они висели в два-три слоя, и я с замиранием сердца покорно ждал, когда эта хитиновая масса не выдержит собственного веса и рухнет.

Консул с изумлением уставился на потолок, перевёл недоумевающий взгляд на меня и вдруг неудержимо расхохотался. Хохоча, он подошёл к окну и распахнул его настежь. И именно тогда вся масса насекомых рухнула вниз.

Брезгливые не становятся энтомологами. Но только идиоту может понравиться, если ему на голову высыплют ведро живых, копошащихся тараканов. Как ошпаренный, я соскочил на пол и стал лихорадочно стряхивать облепивших меня насекомых, меся ногами кашу из хитиновых панцирей и трахей. Ниобе залился совсем уж истерическим хохотом.

Через минуту, смахнув с себя большую часть насекомых, я вдруг с изумлением обнаружил, что они лежат на полу абсолютно неподвижно – большинство лапками вверх. Я недоумённо посмотрел на Ниобе.

– Д-дневная диапауза, – всё ещё давясь смехом, выдавил консул. – Выше двадцати восьми градусов местные насекомые впадают в спячку. Будь осторожнее в следующий раз с настройкой кондиционера – не буди спящих пауков!

Я не стал объяснять консулу, в чём состоит разница между насекомыми и паукообразными – тем более что Arachnida здесь тоже встречались, – подобрал с пола носки, вытряхнул застывших в диапаузе насекомых из ботинок и на цыпочках, держа ботинки и носки в руках, пошёл в душевую. Мне была известна особенность пиренских насекомых во время дневной жары впадать в спячку, но то, что биологический хронометр подскажет им, что ещё не вечер, и для продолжения диапаузы погонит на потолок – самое жаркое место в комнате, – оказалось новостью. Представляю, что здесь творится ночью!

Когда я вышел из душевой, Ниобе сидел на подоконнике и болтал ногами, а один из аборигенов заканчивал сметать насекомых в большой пятиведёрный чан, трамбуя их веником, так как в чан они уже не помещались.

– Спасибо, Урма, – сказал консул. – Можешь идти.

Абориген, крякнув от натуги, взгромоздил чан себе на голову и вышел.

Ниобе соскочил с подоконника, закрыл окно и выставил регулятор кондиционера на тридцать градусов.

– Жарковато, – сказал он, – зато насекомых не будет. А теперь – прошу ко мне.

В своём кабинете он усадил меня в кресло, включил телеканал Галактического вещания и приготовил пару коктейлей. Как я давно заметил, включённый экран телеканала великолепно справляется с ролью коммуникационного связующего во время застолья. Вроде бы его никто и не смотрит, и не слушает, но он прекрасно заполняет паузы в разговоре, а иногда и направляет русло беседы.

– «Пирена», – сказал Ниобе, протягивая мне узкий стакан. – Я назвал этот коктейль «Пирена». Кроме земной водки все остальные составляющие из местных трав. Ручаюсь, тебе понравится.

Коктейль мне действительно понравился. В меру пряный, алкоголя чуть-чуть, кислинки и сладости как раз по моему вкусу. Но в названии коктейля консул был не оригинален. Почти на каждой из полусотни планет, где мне довелось побывать, гостеприимные хозяева считали своим долгом угостить коктейлем из местных ингредиентов. За редким исключением все коктейли носили название планеты.

– Как ты уже убедился, – улыбнулся Ниобе, – работы здесь для энтомолога непочатый край.

Я пожал плечами.

– Как сказать. Боюсь, вы ошибаетесь. – Панибратство консула я категорически проигнорировал. – Меня не интересуют синантропные насекомые. Как, впрочем, и все остальные, кроме парусников. Я, скорее, не энтомолог, а коллекционер.

Ниобе вопросительно посмотрел на меня поверх стакана.

– Парусники – это бабочки? – спросил он.

– По земной классификации – семейство бабочек из отряда чешуекрылых. Но в космической систематике эстет-вид Papilionidae объединяет различные живые организмы, имеющие лишь внешнее сходство с земными парусниками, и их главными отличительными признаками являются большие, так называемые «вырезанные», крылья и их цветовая гамма. Например, межзвёздный экзопарусник Parnassius diaastros имеет только одно крыло и ни внешне, ни по своему строению и близко не напоминает насекомых. Но чего стоит форма его крыла, не говоря уже о гамме расцветки теневой плоскости!

– Понимаю, – закивал Ниобе. – Мне приходилось слышать об эстетической энтомологии…

Он приготовил мне ещё один коктейль, а затем, извинившись, исчез за дверью своих апартаментов.

Я осмотрелся. Рабочий кабинет консула был оформлен согласно всем канонам провинциального убожества. Несколько кресел, рабочий стол с двумя компьютерными дисплеями, экран галактического вещания и передвижной столик с напитками соседствовали с развешенными по стенам чучелами голов местных животных, либо увенчанных массивными рогами, либо ощерившихся пилообразными жвалами распахнутых челюстей. Чисто функциональная мебель до смешного уродливо дисгармонировала с охотничьими трофеями.

Ниобе вернулся, неся три большие плоские коробки.

– Когда десяток лет безвыездно сидишь в одиночестве на чужой планете, начинаешь увлекаться всем подряд, – словно оправдываясь, с улыбкой сказал он. – В том числе и энтомологией. Вот, посмотрите мою скромную коллекцию.

Он протянул мне коробки. Кажется, официально-корректный тон, которым я вёл разговор, специально пересыпая его научными терминами, и холодное неприятие панибратства заставили консула перейти на «вы».

Под прозрачными крышками к чёрному бархату, устилавшему дно коробок, были приколоты булавками пиренские насекомые. Коробку с жуками я просмотрел мельком и сразу же отложил, а вот коробки с бабочками изучил более внимательно. О ловле мотыльков и их мумификации Ниобе имел смутное, если не сказать варварское, представление. Фактически, ни одного неповреждённого экземпляра в коллекции не было. То крыло сломано, то пигментные пятна смазаны пальцами; не говоря уже о продавленных брюшках и нехватке у многих бабочек ног и усиков. Рядовая коллекция энтомолога-любителя, в которой не было ни одного интересного экземпляра.

– Неплохо, – похвалил я, чтобы не обидеть хозяина.

Консул расцвёл.

– Это что! – явно рисуясь, махнул рукой Ниобе и осторожно извлёк из ящика стола ещё одну коробку. – А что вы скажете об этом?

Чутьё у меня, как у охотничьей собаки. Я ещё не видел, что в коробке, а сердце встрепенулось. И, как всегда, не ошиблось. На тёмно-синем бархате был распят огромный, с крыльями, как ладони, чёрный парусник. Чешуйки на крыльях напоминали пыль древесного угля – абсолютно не отражали свет. Лишь два голубых пятна полумесяцами глаз смотрели на меня с верхушек передних крыльев скорбным взглядом.

– Парусник… – восхищённо пробормотал я. Горло у меня перехватило. Я готов был убить консула – так бездарно мумифицировать великолепный экземпляр! Лет через десять он рассыплется в прах…

– Я назвал его «скорбящая вдова», – с напыщенной гордостью произнес Ниобе. – Похоже, правда?

Я только кивнул и стал рассматривать парусника под разными углами к свету. Никакого радужного отблеска от чешуек! Впервые я видел такое. Абсолютно чёрные крылья.

– Где вы его поймали?

– В бассейне реки Нунхэн. В среднем течении. – Консул защёлкал клавишами одного из компьютеров, и на дисплей спроецировалась аэровидеосъёмка участка широкой спокойной реки, медленно несущей мутные белесые воды между голыми плоскими берегами. – Приблизительно здесь. Местное племя называет бабочку вестницей смерти.

– Это её ареал?

– Вероятно. По крайней мере, в других племенах я о ней ничего не слышал.

– Она часто встречается?

– Чрезвычайно редко. Я видел единственный раз и сразу поймал.

– Н-да… – Я с сожалением вернул коробку консулу. – Буду надеяться, что и мне повезёт. Тем более, что маршрут моей экспедиции пролегает как раз вдоль русла Нунхэн. Кстати, я попросил бы вас завтра утром забросить меня на птерокаре к её истоку. Со всем снаряжением, разумеется.

– Зачем так торопиться? – искренне расстроился Ниобе. – Успеете насмотреться на Пирену. Погостите у меня с недельку – знаете, как я соскучился по цивилизованному обществу?

Будь это на любой иной планете, или при других обстоятельствах, я сам бы напросился. Всегда нужно время для акклиматизации. Но на Пирене консул был для меня помехой. И существенной. Я бы предпочел, чтобы здесь никого из гуманоидов Галактического Союза вообще не было. Кроме аборигенов, естественно.

– Весьма сожалею, – твёрдо сказал я, – но время экспедиции расписано чуть ли не по минутам. Я должен пройти вдоль русла Нунхэн всего за полгода – сами понимаете, что для трёх тысяч километров это весьма небольшой срок. Если удастся пройти быстрее, тогда непременно воспользуюсь вашим предложением.

Ниобе несказанно огорчился. Готовя очередную порцию коктейля, он передозировал водки, и напиток получился излишне крепким.

– Останьтесь хоть на завтра, – попросил он. – Кстати, здесь у озера есть любопытные экземпляры бабочек.

Я категорически помотал головой.

– Вот, всегда так, – горестно вздохнул консул. – Пилоты челночных шлюпок ведут себя аналогичным образом. Только разгрузились – и сразу назад. Словно космос им не надоел до чёртиков…

Его сетования прервал стук в дверь.

– Да-да? – отозвался Ниобе.

В дверь просунулась голова аборигена.

– Сахим, – сказал абориген, – обед готов.

– Идёмте в столовую? – предложил консул, но тут же, махнув рукой, решил по-своему. – Да чего там – вези сюда, Харук!

– Знаете, – извинился он передо мной, – я привык обедать в кабинете, поэтому столовая в запущенном состоянии. Здесь нам будет лучше.

Абориген вкатил в кабинет столик, уставленный тарелками.

– Мой повар, – наконец-то представил его консул. – Готовит бесподобно. Спасибо, Харук, можешь идти.

– Приятной еды, сахим, – поклонился абориген и вышел.

Консул пододвинул столик ко мне поближе.

– Угощайтесь. Здесь всё местное. Решил вас удивить.

Некоторое время мы ели молча. Действительно, приготовлено было вкусно, хотя я и предпочитал пробовать больше растительную пищу, к мясной притрагиваясь только тогда, когда её брал Ниобе. Подозреваю, что мясо, в основном, принадлежало членистоногим Пирены. Впрочем, как я уже говорил, энтомологи не брезгливы. На Статусе мне довелось лакомиться яйцами скальных пауков, а на Магоре-IY отведать круто перчёные коконы панцирных живоглотов.

Беседа как-то не клеилась, консул был явно расстроен моим завтрашним отлётом и, похоже, не мог найти темы для разговора. Я ему не помогал. Заводить близкое знакомство я не собирался. Кто он мне? Так, случайный попутчик в поезде жизни.

Внезапно Ниобе встрепенулся и уставился на экран галактического вещания во все глаза.

– Слушайте, а ведь это о вас! – воскликнул он.

Я посмотрел на экран. Действительно, в блоке новостей показывали моё интервью недельной давности, которое я дал корреспонденту программы «Загадки и тайны Вселенной» в космопорту «Весты».

– Господин Бугой, – тараторил корреспондент, – насколько нам стало известно, вы направляетесь на Пирену, чтобы поймать млечника. Как велика вероятность, что вам это удастся?

– Весьма велика, – лаконично буркнул я с экрана.

– Но, по данным биологов, в этом секторе Галактики млечники до сих пор не встречались. На чём основывается ваша уверенность?

– На моих личных исследованиях.

– Вы не могли бы коротко рассказать о них нашим зрителям?

– Нет, не мог бы. Это профессиональная тайна.

Корреспондент не растерялся. Тот ещё пройдоха.

– Простите, но это не праздный интерес. Профессор Могоуши утверждает, что ваша экспедиция на Пирену для поимки млечника чистой воды фикция.

Пройдоха знал, чем меня зацепить.

– Бред, – отрезал я.

– Это вы о высказывании профессора? – ехидно заметил корреспондент. Для этих стервятников нет ничего аппетитнее, чем стравить между собой старых недругов.

– Нет, я вас просто поправил. Это профессор назвал мою экспедицию не фикцией, а бредом.

– И чем вы ему можете возразить?

– Ничем. Я ни с кем не собираюсь вступать в полемику. Я сам выбирал маршрут экспедиции, поэтому чужое мнение меня абсолютно не интересует. Я верю в свою звезду. О том же, кто из нас прав, мы поговорим после моего возвращения.

Кадр сменился, и я увидел на экране всё того же корреспондента, беседующего теперь уже с профессором Могоуши. Как всегда Могоуши больше растекался мыслию по древу, пространно повествуя о своей коллекции экзопарусников и о том, как он их добывал, чем отвечал на вопросы корреспондента о целях и задачах моей экспедиции. Корреспонденту удалось пару раз вклиниться и всё-таки заставить Могоуши высказаться в мой адрес, но, честное слово, лучше бы он этого не делал, потому что профессор вылил на мою голову очередной ушат помоев. Это и понятно – моя коллекция экзопарусников превосходит его коллекцию и по количеству, и по качеству, и по широте охваченных регионов. Кроме того, в моей коллекции около сотни уникальных экземпляров, а в его – лишь два десятка. Для честолюбивого Могоуши я был бельмом в глазу. Но больше всего профессора бесило то, что ни в одном интервью, ни в одной статье я не упоминал его имени. Будто профессора эстетической энтомологии Могоуши вообще не существовало.

В конце передачи показали стереослайды экзопарусников. Я насчитал около двух десятков из своей коллекции и лишь три экземпляра из коллекции Могоуши. Но, право слово, могли бы показать ещё с сотню моих, которые по красоте превосходили этих трёх профессорских.

– Красивые у него бабочки, – сказал Ниобе.

– Не у него, а у меня, – отрезал я. – Из его коллекции показали всего три слайда.

Со злости я залпом опрокинул в себя стакан янтарной жидкости и поперхнулся. Жидкость напоминала собой адскую смесь спирта, соляной кислоты и перца. Если бы смог расцепить зубы, сведённые невыносимой оскоминой, то изо рта, наверное, вырвались языки пламени.

– Это настойка зелёного пиренского гриба, – спокойно объяснил Ниобе и, как ни в чём не бывало, протянул мне бокал с какой-то мутной жидкостью, чтобы я запил. – Пробирает изумительно!

Я оттолкнул его руку, схватил со стола банку земного оранжада и опорожнил её одним глотком.

– Да уж… пробирает… – сипло выдавил, вытирая выступившие слёзы. Огненный клубок зелья медленно опускался по пищеводу, сжигая всё на своём пути.

– Напрасно вы запили оранжадом. Настойку зелёного гриба нужно нейтрализовывать соком кактуса Сибелиуса.

Я взял бокал с соком и точно также, одним духом, проглотил и эту жидкость. Зубы отпустило мгновенно, и теперь уже приятный шар мятного холода стал медленно опускаться вслед за огненным, туша пожар. Когда они встретились, я испытал нечто вроде взрыва внутри себя. Вначале огненные иглы пронзили всё тело, затем ледяные. Хмельная дурь настойки зелёного гриба, ударившая было в голову, развеялась в клочья, сознание прояснилось.

– Этот сок полностью нейтрализует настойку? – спросил я, недоверчиво прислушиваясь к успокаивающимся внутренностям.

– Полностью.

– Зачем тогда пить?

– А для контраста! – рассмеялся Ниобе. – Хотите ещё?

– Упаси боже!

Я поспешно плеснул в стакан обыкновенной земной водки, чтобы консул не успел наполнить его какой-нибудь своей гадостью.

Ниобе последовал моему примеру и поднял стакан.

– За успех вашей экспедиции, – предложил он.

– Спасибо.

К водке я вообще-то равнодушен, если не сказать более – предпочитаю лёгкие спиртные напитки, да и те в меру, – но сейчас ей просто обрадовался.

– Вы извините, – проговорил консул, закусывая, – я что-то не совсем понял цель вашей экспедиции. Если не ошибаюсь, млечник – это гриб?

– Не ошибаетесь, – усмехнулся я. – Но это в том случае, если исходить от латинского названия Lactarius. А если от греческого Galaktikos (и то и другое слово переводятся как млечный), то вместо гриба получаете вид хищного психофага, обнаруженного на нескольких населённых гуманоидами планетах нашей Галактики в довольно обширной области. Видели его всего несколько раз, но, по косвенным данным, предполагается, что это весьма распространённый вид.

– Почему же его так редко видели?

– Потому, что гипотетически это либо живой материальный объект, обитающий в n-мерном пространстве и появляющийся в трёхмерном когда ему заблагорассудится, либо живая энергетическая субстанция на основе полей и столь малых физических частиц, что в материальном мире является абсолютно проницаемой. Отсюда, кстати, и его другое, более звучное название – призрачный парусник. Существует всего два снимка млечника. Я видел оба. Смею вас заверить, что в мире нет ничего более прекрасного.

– Как же вы собираетесь ловить его, если он абсолютно проницаем?

Я откровенно рассмеялся.

– Вы похожи на корреспондента из программы «Загадки и тайны Вселенной». Это мой маленький профессиональный секрет. Кстати, пока я буду в экспедиции, попрошу меня не навещать и не вызывать по рации. Имеются сведения, что млечник очень чувствителен к электромагнитным полям, а птерокар создает весьма ощутимые биомагнитные помехи, которые могут отпугнуть млечника. Если возникнет чрезвычайная ситуация, я сам вас вызову.

Консул совсем погрустнел. К концу дня (обед как-то незаметно перешёл в ужин) Ниобе напился, хотя и утверждал, что к спиртному, как и я, равнодушен. Вполне возможно, что так оно и было, но мой категорический отказ остаться погостить, видимо, сказался на этом обстоятельстве. Время от времени консул возвращался к уговорам и даже пообещал подарить «скорбящую вдову», если останусь хотя бы на день, но я твёрдо стоял на своём. После каждой неудачной попытки уговорить меня, Ниобе тяжело вздыхал, от расстройства выпивал рюмку водки и на некоторое время менял тему разговора. Но минут через двадцать всё повторялось. В конце концов он таки подарил мне парусника просто так, расщедрившись под воздействием алкоголя. И я не отказался, пообещав, что если поймаю ещё один экземпляр, то этот обязательно верну. Кончилось всё тем, что после очередной порции водки консул откинулся на изголовье кресла и мгновенно заснул.

Я встал, размял затёкшие ноги и вышел на крыльцо. На каменистую равнину давно опустилась прекрасная пиренская ночь. У меня захватило дух. Я очутился меж двух звёздных сфер: одна надо мной – настоящая, неподвижная, холодная; другая в ногах – колыхающееся, мигающее, бесконечное море светлячков. Воздух звенел от жужжания, скрипа и верещания насекомых. А в озере посреди чахлой рощицы за зданием космостанции кто-то шумно, со всплесками ворочался.

«Здравствуй, Пирена», – сказал я про себя.

2

По-моему, консул солгал о своём равнодушии к спиртному. На следующее утро, наскоро позавтракав, он как живчик метался от птерокара в мою комнату, помогая прислуге переносить экспедиционное снаряжение. После такой дозы, которую принял вчера Ниобе, только потомственные алкоголики не испытывают синдрома абстиненции.

Загрузились мы быстро – экспедиционное снаряжение было упаковано относительно компактно, – и птерокар, легко взмахнув крыльями, поднялся в воздух. Я оглянулся и проводил взглядом уменьшающееся здание космостанции. Если млечник клюнет на приманку, то, чем бы ни закончилась охота, мне сюда не вернуться.

Наш путь лежал в предгорье хребта Хэнэ, откуда брала своё начало Великая Река Пирены. Во время полёта консул непрерывно тараторил, с излишней запальчивостью посвящая меня в геологические и этнографические подробности этой местности. Здесь, на берегу озера Таньтэ, из которого маленьким ручейком вытекала Нунхэн, располагалось селение племени хакусинов, где я, по словам Ниобе, мог приобрести долгоносов для экспедиции и нанять проводника. Во главе племени стоял некто Колдун (я так и не понял, то ли имя у него такое, то ли должность – на мой вопрос Ниобе ответил весьма путано и невразумительно, и получалось вроде бы и то, и другое, но вместе с тем и не совсем). Этот Колдун настолько сильный экстрасенс, что понимает галактический интерлинг без перевода, и я мог, по словам Ниобе, разговаривать с ним без транслингатора. Вообще иерархия в племенах Пирены довольно любопытна – здесь верхнюю ступеньку занимает не физически сильнейший, а обладающий наиболее выраженными парапсихологическими способностями. Учитывая, что все пирениты в той или иной степени владеют экстрасенсорикой, такое не удивительно.

Всё это я знал и без консула: готовясь к экспедиции, я основательно разобрался в психопотенциальных возможностях аборигенов. Они были огромны. Статичный патриархальный уклад почти миллионнолетней истории не позволил пиренитам развиваться по технологическому пути, а повёл их по бесконечной дороге медленной эволюции парапсихологических наклонностей. К счастью, этот путь хоть и создал из пиренитов экстрасенсориков, но эволюционировавшие вместе с психикой физиологические особенности организма не позволяли направлять психоэнергию вовне. Не будь такого ограничения, пирениты давно бы правили Галактикой. Матушка-природа лишний раз показывала, что не допустит бога над собой. И если какой-то вид она чем-то щедро одаривала, то всегда можно было найти, чем она его жестоко обделяла. Человечеству достались непомерное честолюбие, рациональное мышление и логическое восприятие мира, позволившие владеть и управлять материей. Пиренитам – величие духа и тайны сознания, но абсолютное равнодушие к материальным благам. Соприкасаясь с материальным миром, они брали от него только то, что необходимо для поддержания своей физической оболочки, как и человечество обращалось к духовному лишь при наличии хоть минимального материального комфорта. Именно это обстоятельство и сыграло огромную роль в том, что я оказался здесь. Не будь Пирены, я бы никогда не отважился на ловлю млечника. Но консула не собирался ставить об этом в известность. Как, впрочем, и никого другого.

Пирена давно пережила свою геологическую молодость и зрелость и вступила в предзакатный период спокойной тихой старости. Когда-то мощные тектонические разломы превратились в щебневые и песчаные пустыни, перемежавшиеся бесконечными лёссовыми плато и рыхлыми породами континентальных осадочных отложений. Горные кряжи выветрились и просели, почти все озёра и впадины занесло илом, и только хребет Хэнэ пока противостоял эрозии. Поверхность Пирены выровнялась и, обезводев, сбросила с себя растительность. И жизнь отступила к берегам ещё сохранившихся рек да немногих озёр. Но с высоты пяти километров она совсем не просматривалась: зелёно-жёлтые листья местных растений сливались с разводами серо-рыже-охристой почвы, и пейзаж планеты сверху напоминал марсианский ландшафт. Даже реки, насыщенные до предела взвесью лёсса и осадочных отложений, имели молочно-желто-бурые цвета и не отблёскивали на солнце.

Приземлились мы на песчаном берегу небольшого озера Таньтэ рядом с селением хакусинов, и птерокар сразу окружила восторженная толпа аборигенов. По-моему, единственное, что сближает пиренитов с людьми – это любопытство. Но если человек смотрит на необычную вещь с утилитарной точки зрения, оценивая, что она собой представляет, и стоит ли стремиться заполучить её в свою собственность, то любопытство пиренитов абсолютно бескорыстно. Мысль о том, что необычной, выходящей за рамки их патриархального уклада вещью можно владеть и как-то ею пользоваться, им чужда. Их цивилизация основана на чистом созерцании и осмысливании увиденного.

Хакусины помогли выгрузить из птерокара моё снаряжение, а затем провели к Колдуну. Колдун нас встретил, сидя на циновке перед своей хижиной. Пожалуй, и в племенах, где уважали прежде всего физическую силу, ему была бы уготована роль вождя. Высокий, чуть ли не с меня ростом, грузный в отличие от своих соплеменников, с непомерно крупной головой и неподвижным тяжёлым взглядом чёрных глаз.

– Здравствуй, Ниобе, – сказал он. – Приветствую и тебя, тёмный человек.

Транслингатор, заблаговременно прицепленный мною к мочке уха, мгновенно перевёл его слова.

Ниобе с удивлением покосился на меня.

– Здравствуй, Колдун, – сказал он. – Это – господин Бугой из Галактического Союза. Он…

– Знаю, – оборвал его Колдун и жестом предложил сесть на циновки напротив себя.

Мы сели. Колдун смотрел мне прямо в глаза пронизывающим взглядом. Обычной улыбки аборигенов на его лице не было. Хорошо, что полгода назад мне вживили в подкорку мозга электроды, и теперь череп прикрывала экранирующая сетка. Экранирование преследовало иную цель, но не будь его сейчас, на моей экспедиции можно было поставить крест.

– Почему ты прячешь свои мысли? – напрямик спросил Колдун.

– Я иду на опасную охоту, – также прямо ответил я.

– На бабочек? – приподняв брови, удивился Колдун. Видно, все сведения обо мне он уже извлёк из головы Ниобе.

– Эта бабочка – хищный психофаг.

Колдун задумался. Похоже, транслингатор достаточно точно перевёл ему смысл сказанного. Зато Ниобе недоумённо уставился на меня.

– На Пирене таких бабочек нет, – наконец сказал Колдун.

– Людей на Пирене тоже не было, – возразил я. – Но мы пришли. Прилетит и млечник.

Колдун вновь задумался.

– Хорошо, – тяжело уронил он. – Все имеют право на тайну своих знаний. Что ты хочешь?

– Я хочу купить у вас трёх выносливых долгоносов и нанять проводника.

– Я понимаю, что ты подразумеваешь под словами «купить» и «нанять». Но у нас так не делается. Мы делимся всем, чем можем. Выбирай себе проводника, а он подберёт из стада лучших животных.

Я оглянулся. Полукругом нас обступила толпа аборигенов. Все они доверчиво улыбались, и каждый готов был сопровождать меня.

– Я полагаюсь на ваш выбор, – уклончиво ответил я. Но в этом уступать Колдуну не собирался.

Колдун помрачнел.

– Когда ты уходишь? – спросил он.

– Сейчас.

По лицу Колдуна заходили желваки. Он встал.

– Темны твои мысли, пришелец Бугой, – глухо сказал он. – С тобой пойдёт Тхэн.

Он повернулся ко мне спиной и, не проронив больше ни слова, скрылся в хижине.

«Чёрт! – пронеслось в голове. – Видно не так уж безукоризненна сетка экранирования, как мне обещали!» Холодок страха заструился между лопатками. Но отступать было поздно.

Тхэн оказался улыбчивым парнем с весёлым взглядом и беззаботным характером. Не мешкая, он привёл трёх тягловых долгоносов, мы навьючили на них экспедиционное снаряжение и, не откладывая, тронулись в путь. Ниобе, вконец растерянный после странного, непонятного ему разговора с Колдуном, что-то невразумительно бормотал на прощание, но мне было не до него. Мне тоже очень не понравился разговор с Колдуном, и я спешил как можно быстрее покинуть селение. Поэтому я сухо попрощался с консулом, напоследок ещё раз предупредив, чтобы он не вздумал вызывать меня по рации, или навещать на птерокаре.

Провожали нас всем селением с весёлыми шутками и добрыми напутствиями. Вначале я воспринял это благодушно, однако, когда мы прошли уже километра три по берегу озера и достигли истока Нунхэн, а толпа всё не отставала, понял, что «провожание» может затянуться до самого устья реки. Причём на полном серьёзе – из справочника мне был хорошо известен благожелательный нрав аборигенов и их готовность оказывать помощь вплоть до самопожертвования. Тогда я поблагодарил всех и объяснил, что такое количество сопровождающих будет мешать мне охотиться на бабочек. Слово «мешать» для пиренитов как табу. С многочисленными извинениями они, наконец, отстали.

И моя экспедиция началась. Правда, через полчаса продвижения вдоль узенькой здесь, как ручей, Нунхэн нас догнал птерокар, медленно плывший на небольшой высоте. Консул высунулся из фонаря и помахал мне рукой. Но я состроил зверское лицо и погрозил ему кулаком. Птерокар поспешно затрепыхал крыльями, набрал высоту и ушёл за горизонт. Оставалось надеяться, что этот идиот, страстно жаждущий общения со мной, не испортит охоту.

Наш путь вдоль реки был не из лучших. Предгорье есть предгорье. Крупный щебень, валуны, а чуть дальше от берега – глыбы потрескавшихся скал и крутые осыпи. Местами они подступали к самой реке, и тогда приходилось брести по колено в холодной воде. К счастью, Нунхэн – река не быстрая и не сбивала с ног, хотя я пару раз искупался с головой, поскользнувшись на невидимых в мутной воде валунах.

Тхэн дикой козой скакал по камням, радуясь, как мальчишка, для которого такой способ передвижения был самым лучшим развлечением. Долгоносы шли подобно танкам на суставном ходу в марш-броске по пересечённой местности – уверенно, монотонно, на одной скорости. Будь у меня восемь ног и такая же ориентация в пространстве, и я бы не спотыкался на каждом шагу, всмятку разбивая самовосстанавливающиеся бригомейские кроссовки. Пожалуй, при такой ходьбе кроссовкам не хватит ночи, чтобы полностью регенерироваться. Хорошо, что я не поскупился и заказал две пары, хотя за обувь, выращенную на Бригомее по спецзаказу, мне пришлось выложить баснословную сумму. Но, право слово, кроссовки того стоили. Мало того, что они самовосстанавливались, они ещё и массировали ступни, снимали усталость и перерабатывали кожные выделения.

Однако больше всего досаждала жара. Сухая, безветренная, от которой не помогало даже невольное купание. Добровольно же окунаться в холодную, но ужасно мутную, как грязевой поток, воду не хотелось. Пот лил с меня ручьями. Единственным утешением было то, что впадавшие днём в диапаузу местные насекомые не кружили назойливо надо мной. Сил отмахиваться от них просто не было.

Вконец выбившись из сил и начав отставать, я крикнул ушедшему вперед Тхэну, чтобы он остановил долгоносов, и в изнеможении рухнул ничком на осыпь. Тхэн подскочил ко мне, схватил за руки и попытался войти в контакт с моей нервной системой, чтобы помочь прийти в себя и снять усталость. Пуще жары я боялся именно этого. Рыкнув на Тхэна диким зверем, я ногой отшвырнул его, как котёнка. Не хватало, чтобы он таким образом проник в моё сознание.

– Запомни… – прохрипел я пересохшим горлом. – Прикосновение ко мне – табу!

Тхэн сидел на корточках и испуганно смотрел на меня во все глаза.

– Сахим, – пролепетал он, – я только хотел…

– Даже если буду умирать, – отрезал я, – не смей прикасаться ко мне!

Отдышавшись, я хлебнул из термоса тонизирующего напитка и поднялся.

– Помоги мне, – примирительно буркнул я, и лицо Тхэна вновь озарилось улыбкой. Бог мой, какие великолепные слуги получились бы из пиренитов, если бы не их экстрасенсорика!

Мы сняли часть груза с переднего долгоноса и распределили его на двух других. Затем я достал спальник, сложил его вчетверо и затолкал в ложбину между средне– и заднегрудью освобождённого от поклажи долгоноса. Седло с виду получилось неплохим – даже со спинкой, роль которой выполняли атрофированные сочления подрезанных крыльев.

Когда я взобрался на долгоноса и уселся в импровизированное седло, челюсть у Тхэна отпала. Никогда пирениты не использовали долгоносов как верховых животных. Я поёрзал на спальнике, проверяя устойчивость. Вроде бы неплохо, только рукам ухватиться не за что. Тогда я вынул из тюка пару крепёжных шнуров и привязал их к культям подрезанных крыльев наподобие ремней безопасности.

– Трогай, – сказал я Тхэну.

И наш маленький караван пошёл. Вид едущего верхом на долгоносе человека привёл Тхэна в неописуемый восторг. Он заливисто смеялся, забегал то с одной стороны долгоноса, то с другой, чтобы поглазеть на меня с разных точек, восторженно хлопал себя по бёдрам, приседал… Но я мог дать голову на отсечение, что сам он никогда не усядется на моё место. Вещи и действия, выходящие за рамки обыденной повседневной жизни пиренитов, были для него табу.

Мне приходилось ездить на лошадях и слонах на Земле, на длинноногах на Миснере, на бородавчатах на Истре, но всё это ни шло ни в какое сравнение с ездой на долгоносах. Они были рождены для верховой езды. Плавный, постоянный ход, и только когда местность становилась особенно неровной, появлялось небольшое покачивание. Чудо, а не животные!

Наконец я смог посмотреть по сторонам. Растительность в верховьях Нунхэн практически отсутствовала. Лишь изредка на скалах встречались чахлые, почти безлистые кустики, да на пологих берегах у воды некоторые валуны кое-где были подёрнуты тонкой жёлтой коркой плесени. Зато рыба в реке водилась в изобилии. В редких заводях на мелководье вода то и дело всплёскивалась, и по её поверхности расходились концентрические круги.

Некоторое время я рассматривал в бинокуляры окружающие скалы, но ничего интересного не обнаружил. Потрескавшиеся граниты, базальты, слоёные пироги карбонатных отложений. Голые, выгоревшие на солнце, разрушенные эрозией. Пирена была на миллиард лет младше Земли, но отсутствие океанов, насыщавших атмосферу влагой, не позволяло планете наложить макияж из почвы и растительности на свои морщины, и она быстро состарилась.

Тхэн наконец оставил меня в покое и теперь бежал впереди каравана, неутомимо прыгая с камня на камень. Его босые ноги так и мелькали, с одинаковым усилием отталкиваясь как от гладких валунов, так и от остроугольных камней свежих осыпей. В одном месте он прыгнул на столь острый скол кварца, что, как мне показалось, край камня по щиколотку пропорол его ногу. Но Тхэн словно не заметил этого, продолжая прыгать с той же сноровкой. Я вновь надел на глаза бинокуляры, но даже при сильном увеличении следов крови на камнях не обнаружил. Рассмотреть же в мельтешении ног, каким образом Тхэну удаётся не пораниться на острых камнях, мне не удавалось. Тогда я включил на бинокулярах запись изображения, заснял бег Тхэна, а затем прокрутил его с замедленной скоростью. Меня покоробило, когда я увидел, как острые грани камней вонзаются в ступни Тхэна, причём пару раз проткнув их насквозь. Но, всмотревшись в его прыжки и даже застопорив кадр, на котором была хорошо видна поверхность ступни, как раз после её очередного прокола насквозь, я ничего на ней не обнаружил! Пожалуй, его ноги могли дать сто очков вперёд бригомейским кроссовкам…

К полудню жара меня доконала. Не помогал и тонизирующий напиток, который я поглощал с методичностью Ниобе, хлеставшего вчера водку. Я впал в сумеречный транс безразличия и апатии. Окружающий монотонный пейзаж слился в глазах в однообразное серое марево, пышущее жарой, а русло реки превратилось в жерло туннельной печи, по которому медленно сползал наш караван. Мысли спеклись в единый ком бесконечного ожидания прохлады. Наверное, нечто подобное испытывают бедуины, пересекая пустыню верхом на дромадерах.

Вышел я из этого транса только под вечер, когда мы наконец покинули предгорье и выбрались на равнину. Появившийся горячий ветерок мгновенно высушил пропитавшуюся потом одежду, и те секунды прохлады, которые я испытал при испарении с рубашки пота, привели меня в чувство.

Перед нами расстилалась бескрайняя глинистая равнина, поросшая пучками редкой остролистой травы. Река, подпитавшись в предгорье ручьями, стала шире, но, выйдя на простор, успокоилась. Однако по-прежнему её воды были мутны, и потому извивающееся по равнине русло больше походило на гладкую искусственную дорогу, чем на реку.

– Стоп! – приказал я Тхэну. – Здесь мы устроимся на ночлег.

Поскольку днём пиренские насекомые впадали в спячку, я собирался ловить их по утрам и вечерам, а днём идти вдоль русла Нунхэн.

Чувствовал я себя окончательно разбитым. Но всё же, пока Тхэн развьючивал долгоносов, нашёл силы собрать фильтрующий насос и искупаться под его струёй прямо в одежде. Душ из чистой тёплой воды освежил, и я ощутил себя почти человеком. Естественно, пока купался, Тхэн прыгал вокруг и хохотал, будто присутствовал на цирковом представлении. Я окатил его водой из шланга, что вызвало новую бурю неуёмного восторга. Но когда я предложил ему искупаться, он категорически отказался. Чёрт поймёт их психологию!

– Сахим кушать хочет? – спросил Тхэн, когда я выключил насос.

– Да. Будь добр, приготовь что-нибудь.

Тхэн обрадовался, будто я щедро одарил его. Он залез по колено в реку, нагнулся и стал легонько похлопывать по воде ладонями. Я с интересом принялся наблюдать. Через минуту Тхэн прекратил шлёпать и тихо-тихо на одной унылой, свербящей в ушах ноте засвистел. А затем вдруг резко опустил руки в воду и одну за другой выбросил на берег пять крупных, как башмаки, панцирных многоножек, похожих на раков, только без клешней.

– Кушайте, сахим, – предложил Тхэн, выбираясь из воды.

Я посмотрел на копошащихся в траве многоножек, и меня невольно передёрнуло.

– Что, прямо живыми? – недоверчиво спросил я.

– Они так самые вкусные! – заверил Тхэн.

– Гм… А сварить их можно?

– Можно, – кивнул Тхэн, но лицо его при этом выразило неодобрение. – Но сырыми они вкуснее…

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

«Умирая, царь Иоанн Васильевич оставил царство сыну своему Федору. Понимал он, что немощный сын не в...
Создатель неподражаемых Дживса и Вустера, неистового Псмита, эксцентричных Муллинеров повзрослел. Те...
В эту женщину были влюблены самые блестящие люди века. Ее красоте завидовала Мария Антуанетта. И меч...
Его загадки при жизни были ничем по сравнению с его загадками после смерти. Есть свидетельства очеви...
«Это обвинение написал и клятвенно засвидетельствовал Мелет, сын Мелета, пифиец, против Сократа, сын...
«Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! Ибо в один час пришел суд твой» (ОТК. 18: 10...