Маршал Жуков Карпов Владимир

На той стороне, первые дни

Запустив огромную машину войны и убедившись, что танковые армады и полевые войска, следующие за ними, начали перемалывать все на своем пути, верховное командование во главе с Гитлером переехало из Берлина в новую ставку. Эта ставка была построена специально для руководства операциями против Советского Союза. Она находилась в Восточной Пруссии, недалеко от города Растенбург, рядом с системой Мазурских озер. Гитлеровское командование стремилось к тому, чтобы находиться вне воздействия английской авиации, которая в эти дни интенсивно бомбила города Германии. Строительство ставки началось еще в 1940 году. Был выбран огромный лесной массив, в котором проложили дороги, построили служебные и жилые помещения, подземный мощный узел связи, неуязвимый для бомбардировки с воздуха. К тому времени, когда сюда переселилось командование, узел связи функционировал полностью.

В ставке было несколько зон. Все эти зоны обнесены общим проволочным заграждением и минными полями. Проехать сюда можно было только по определенным дорогам, пройдя проверку на нескольких контрольных пунктах. В лес была проведена и железнодорожная ветка, по которой приходили эшелоны специального назначения.

Ставка была построена с таким расчетом, чтобы она могла работать без помех в любое время года. Для этого были созданы помещения двух типов: длинные дома – деревянные, утепленные на зиму, в которых располагались служебные помещения, залы для заседаний, кабинеты. И здесь же рядом, глубоко в земле, – железобетонные бункеры. Они обеспечивали безопасность при бомбардировках, в них можно было жить длительное время. В этих бомбоубежищах были небольшие служебные кабинеты, комнаты для совещаний и квартиры, в которых жили офицеры центрального руководства. Причем все было продумано с немецкой педантичностью. Бункера были построены не то чтобы тесно, но экономно, вроде вагонов: в коридоре с правой и левой сторон, напротив друг друга, располагались рабочие комнаты, в них были шкафы, сейфы, вделанные в стены, а также необходимые санитарные узлы. Все это имело центральное отопление, было электрифицировано и радиофицировано.

Одну из таких зон занимал ОКБ – штаб верховного командования вермахта. Неподалеку, под городом Ангербургом, в таких же помещениях располагался генеральный штаб сухопутных войск во главе с Гальдером и штаб люфтваффе – военно-воздушных сил.

В северной части этого лесного массива, неподалеку от штаба верховного командования, находилась небольшая, но самая главная, секретная личная зона Гитлера. В ней, кроме Гитлера, жили наиболее приближенные государственные деятели – Геринг, Гиммлер. Из военных тут жили только Кейтель и Йодль. Бетонный бункер Гитлера имел стены шестиметровой толщины. На поверхности были построены длинные помещения с залами для совещаний, небольшое казино, здесь же находился узел связи.

Вся эта зона, и особенно личная зона Гитлера, охранялась отборнейшими эсэсовцами из батальона личной охраны фюрера. Командир этого батальона был и комендантом лагеря, он руководил всей системой контрольно-пропускных пунктов и целой системой постов, которые выставлялись днем и ночью во многих местах.

Под густыми кронами деревьев дома, покрашенные в серо-зеленый цвет немецких мундиров, выглядели в этой тихой, отгороженной от всего мира зоне довольно мрачно. Сам Гитлер назвал это место «Волчьим логовом» – «Вольфшанце».

Надо сказать, что во все времена войны никто не знал о существовании «Волчьего логова», за исключением немногих лиц, работа которых была связана с верховным командованием. Немцы умели хранить тайну. Все те годы немецкий народ, и армия, и все учреждения были убеждены, что Гитлер и верховное военное командование находятся в столице, в Берлине, или неподалеку от него, в Цоссене, где действительно располагались отдельные управления генерального штаба сухопутных войск. В «Волчьем логове» находилось только самое высшее руководство и те, кто был ему необходим для повседневной работы.

С первого дня прибытия Гитлера в ставку был установлен распорядок дня: утром доклады об обстановке на Западном фронте, в Северной Африке, на Балканах и в районах Средиземного моря, затем – о ходе боевых действий против Советского Союза. Вечером докладывалось об изменениях, происшедших в течение дня, и о возможных перспективах на следующие сутки. Такой распорядок не менялся в течение всей войны. Узел связи работал четко, гитлеровское руководство располагало полными и точными сведениями со всех фронтов.

Что же докладывали Гитлеру представители высшего военного руководства на второй день войны? Мы можем точно установить это по дневнику начальника генерального штаба сухопутных войск генерала Гальдера.

Я уже писал, что Гальдер вел дневник, занося туда только самые важные события минувшего дня, очень коротко, конспективно, но все же с четкостью и пунктуальностью генштабиста высокого класса. Все записанное было его личным, основанным на реальностях мнением и не имело, на мой взгляд, каких-либо пропагандистских или конъюнктурных наслоений. Разумеется, в дневнике есть переоценка или недооценка каких-то эпизодов войны и действий сторон, это естественно для любого человека в соответствии с его взглядами, но в целом, повторяю, дневниковые записи Гальдера вполне достоверны. Приведу несколько абзацев, которые дают представление о том, каковы были впечатления Гальдера от первых дней наступления на Советский Союз, а следовательно, и о том, что докладывалось Гитлеру на первых совещаниях в «Волчьем логове»:

«Общая картина первого дня наступления представляется следующей: наступление германских войск застало противника врасплох. Боевые порядки противника в тактическом отношении не были приспособлены к обороне. Его войска в пограничной полосе были разбросаны на обширной территории и привязаны к районам своего расквартирования. Охрана самой границы была, в общем, слабой.

Тактическая внезапность привела к тому, что сопротивление противника в пограничной зоне оказалось слабым и неорганизованным. В результате чего нам всюду легко удалось захватить мосты через водные преграды и прорвать пограничную полосу укреплений на всю глубину (укрепления полевого типа).

После первоначального «столбняка», вызванного внезапностью нападения, противник перешел к активным действиям. Без сомнения, на стороне противника имели место случаи тактического отхода, хотя и беспорядочного. Признаков же оперативного отхода нет и следа. Вполне вероятно, что возможность организации такого отхода была просто исключена. Ряд командных инстанций противника, как, например, в Белостоке (штаб 10-й армии), полностью не знал обстановки, и поэтому на ряде участков фронта почти отсутствовало руководство действиями войск со стороны высших штабов.

Но даже независимо от этого, учитывая влияние «столбняка», едва ли можно ожидать, что русское командование уже в течение первого дня боев смогло составить себе настолько ясную картину обстановки, чтобы оказаться в состоянии принять радикальное решение.

Представляется, что русское командование благодаря своей неповоротливости в ближайшее время вообще не в состоянии организовать оперативное противодействие нашему наступлению. Русские вынуждены принять бой в той группировке, в которой они находились к началу нашего наступления».

Дальше Гальдер излагает положение по участкам групп армий – «Север», «Центр», «Юг» – и делает такое заключение: «Задачи групп армий остаются прежними. Нет никаких оснований для внесения каких-либо изменений в план операции. Главному командованию сухопутных войск не приходится даже отдавать каких-либо дополнительных распоряжений».

Вот так – у нас хаос и неразбериха, а у нашего противника нет даже малейшей потребности вносить в планы какие-либо коррективы. При всей обидности такой характеристики действий наших войск и командования она объективно отражает то, что происходило на фронте и в штабах. Опровергать нечего, наоборот, хочу обратить ваше внимание на точность и четкость формулировок и изложение общей картины.

В записи за первый день войны есть у Гальдера и такие слова: «Командование ВВС сообщило, что за сегодняшний день уничтожило 800 самолетов противника…» Я привожу эту цитату как еще одно доказательство объективности дневника Гальдера, потому что, по нашим данным, в первый день гитлеровцы уничтожили 1200 самолетов, так что запись о 800 самолетах, как видим, даже преуменьшает число уничтоженных в действительности.

Любопытна запись Гальдера от 23 июня – о том, что танковые группы должны действовать концентрированными ударами, направленными в одно место, что обеспечит массированность действия. Ее не будет, если Гот, например, пойдет вперед, да еще будет отклоняться к северу, а Гудериан задержится и пойдет несколько южнее. «Эту опасность, – пишет Гальдер, – следует учитывать, тем более что именно русские впервые выдвинули идею массирования подвижных соединений…»

Мы еще будем говорить об этой идее, разработанной советскими военными стратегами, которые, к сожалению, были уничтожены в годы репрессий.

Суммируя ход боевых действий к 24 июня, Гальдер записал: «Впрочем, я сомневаюсь в том, что командование противника действительно сохраняет в своих руках единое и планомерное руководство действиями войск. Гораздо вероятнее, что местные переброски наземных войск и авиации являются вынужденными и предприняты под влиянием продвижения наших войск, а не представляют собой организованного отхода с оперативными целями. О таком организованном отходе до сих пор как будто говорить не приходится».

И опять отметим, как ни горько это делать, острый военный глаз и четкость мышления Гальдера – его запись точно фиксирует состояние нашего командования.

24 июня, характеризуя боевые действия на различных участках, Гальдер сделал такую запись: «Наши войска заняли Вильнюс, Каунас и Кейдане. (Историческая справка: Наполеон взял Вильнюс и Каунас тоже 24 июня.)»

По ассоциации с исторической параллелью Гальдера я вспомнил запись о первом дне войны одного из сподвижников Наполеона, Дедема. Он писал в своих мемуарах: «…я приблизился к группе генералов, принадлежащих к главной квартире императора. Среди них царило мертвое молчание, походившее на мрачное отчаяние. Я позволил себе сказать какую-то шутку, но генерал Коленкур… сказал мне: «Здесь не смеются, это великий день». Вместе с тем он указал рукой на правый берег, как бы желая прибавить: «Там наша могила».

После поражения в войне многие гитлеровские генералы писали, что у них было такое же предчувствие. Один из них даже записал в день начала вторжения: это начало нашей гибели. Однако все они были так опьянены легкими победами над Польшей, Францией и другими странами, что гипноз удачливости фюрера лишил их разума, и они шагнули в тот день, как французы в 1812 году, не в Россию, а в пропасть.

Пропагандистская система Геббельса работала на полную мощь, война была объявлена не только «крестовым походом против большевизма», но и всеевропейской освободительной войной» – в этом виделось желание снискать симпатии к немецкому нападению на Советский Союз и замаскировать истинные завоевательские планы Германии. Но в своем кругу Гитлер по этому поводу откровенно сказал:

– Общеевропейскую войну за свободу не следует понимать так, будто Германия ведет войну для Европы. Выгоду из этой войны должны извлечь только немцы.

Далее Гальдер записал о том, что кольцо окружения восточнее Белостока вот-вот замкнется, а также замыкается кольцо, которое создают танковые группы Гота и Гудериана восточнее Минска. Не ускользнуло из поля зрения Гальдера и такое: «Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен». И еще Гальдер отмечает: «Войска группы армий «Юг», отражая сильные контратаки противника, успешно продвигаются вперед. Противник несет большие потери».

Напомню читателям о тех боевых действиях, которые я описал выше, и о том, что именно здесь на второй день войны уже начали наносить контрудар наши механизированные корпуса под руководством Жукова и Кирпоноса. Как видим, они были настолько ощутимы, что попали в поле зрения начальника Генерального штаба сухопутных войск.

Подводя итоги за 24 июня, Гальдер пишет: «В общем, теперь стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам. При этом верховное командование противника, видимо, совершенно не участвует в руководстве операциями войск».

25 июня Гальдер делает подробные записи об успешных действиях на всех фронтах и опять особо отмечает действия тех частей, где, как мы знаем, находился Жуков: «На фронте группы армий «Юг». Сражение еще не достигло своей наивысшей точки. Оно продлится еще несколько дней… Танковое сражение западнее Луцка все еще продолжается». И как итоговую оценку или, точнее, как признание умелого руководства в такой сложнейшей и невыгодной для нас обстановке приведу еще одну запись Гальдера за 26 июня. Характерно также и то, что раньше Гальдер делал записи, как и полагается, начиная с левого фланга: «Север», «Центр», затем «Юг», а вот 26-го, видимо, возникла такая озабоченность, что он, нарушив эту последовательность, сразу пишет о действиях наших войск против группы армий «Юг», то есть там, где был Жуков. «Группа армий «Юг» медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина».

Вот эти слова, мне кажется, и объективно, и достойно оценивают результативные действия не только Жукова, который организовывал контрудары, но и Кирпоноса с его штабом.

Все же Гальдер как начальник генерального штаба мыслил и записывал, конечно, крупномасштабно, некоторых деталей он или не знал, или не считал нужным их фиксировать. А вот что пишет находившийся ближе к боевым действиям генерал Гот, командующий одной из немецких танковых групп: «…Оперативный прорыв 1-й танковой группы, приданной 6-й армии, до 28 июня достигнут не был. Большим препятствием на пути наступления немецких частей были мощные контрудары противника».

В записях Гальдера не раз отмечается, что ему непонятны действия нашего Верховного Командования. Какую улыбку и удивление вызвала бы директива № 3 нашего Главнокомандования, которая поставила задачу на контрнаступление и выход наших наступающих частей к Люблину, на территорию противника.

Жуков по этому поводу в своих воспоминаниях пишет: «Ставя задачу на контрнаступление, ставка Главнокомандования не знала реальной обстановки, сложившейся к исходу 22 июня. Не знало действительного положения дел и командование фронтов. В своем решении Главное Командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы. В сложившейся обстановке единственно правильными могли быть только контрудары мехкорпусов против клиньев танковых группировок противника. Предпринятые контрудары в большинстве своем были организованы плохо, без надлежащего взаимодействия, а потому и не достигли цели».

Добавим здесь от себя, что механизированные корпуса из-за своего расположения в глубине от границы не были готовы для нанесения этих контрударов, им для контрударов пришлось совершать длительные марши, в ходе которых выходила из строя техника не только от бомбежек, но и по техническим причинам, и поэтому они вступали в бой уже сильно ослабленными. Следовательно, в самой группировке наших войск в приграничных округах не было заложено идеи о возможности ударов под основание клиньев, ударов, которые пробивали бы бронетанковые группировки противника. А предвидеть такие действия врага и подготовить свои войска к таким контрмерам были все возможности, потому что тактика действий гитлеровцев в Польше, Франции, да и в других боях была уже хорошо известна. Но, к сожалению, войска не были обучены конкретным действиям, по конкретной тактике врага и не находились в необходимой группировке в приграничной полосе.

В Москве

Сталин вскоре понял свою ошибку с отправкой начальника Генерального штаба на передовую. Управление войсками за эти дни так и не было налажено. Сведения, поступавшие из действующей армии, были не только не утешительные, но просто катастрофические. Пришло сообщение, что под Рославлем окружены две армии и вот-вот замкнутся клещи вокруг Минска, захлопнув в окружении еще несколько армий. В этих условиях Сталин явно растерялся, ему нужен был рядом твердый человек, таким он считал Жукова, и Жуков действительно был таким.

26 июня И.В. Сталин позвонил на командный пункт Юго-Западного фронта в Тернополь и, когда пригласили к аппарату Жукова, сказал:

– На Западном фронте сложилась тяжелая обстановка. Противник подошел к Минску. Непонятно, что происходит с Павловым. Маршал Кулик неизвестно где, маршал Шапошников заболел. Можете вы немедленно вылететь в Москву?

– Сейчас переговорю с товарищами Кирпоносом и Пуркаевым о дальнейших действиях и выеду на аэродром, – ответил Жуков.

Поздно вечером 26 июня Жуков прилетел в Москву, и прямо с аэродрома его повезли к Сталину. В кабинете Сталина стояли навытяжку нарком С.К. Тимошенко и первый заместитель начальника Генштаба генерал-лейтенант Н.Ф. Ватутин. Оба бледные, осунувшиеся, с покрасневшими от бессонницы глазами.

Здесь до прихода Жукова произошел, как говорится, крупный разговор. Сталин поздоровался с Жуковым лишь кивком головы и сразу же раздраженно сказал:

– Не могу понять путаных предложений наркома и вашего зама. Подумайте вместе и скажите: что можно сделать?

Сталин при этих словах показал на карту, развернутую на столе. На карте была обстановка Западного фронта. И по жесту, и по тону Сталина Жуков понял: Верховный находится в таком состоянии, когда ничего путного из разговора не получится, надо было дать ему остыть, а потом уже говорить о деле. Поэтому Жуков, стараясь подчеркнуть свое спокойствие и как бы призывая к тому же Сталина, сказал:

– Мне нужно минут сорок, чтобы разобраться с обстановкой.

– Хорошо, через сорок минут доложите! – все так же раздраженно бросил Сталин.

Жуков, Тимошенко и Ватутин вышли в соседнюю комнату. Без долгих слов, обменявшись лишь понимающими взглядами по поводу происшедшего в кабинете Сталина, они начали анализировать обстановку на Западном фронте.

Западнее Минска были окружены и дрались в окружении остатки 3-й и 10-й армий Западного фронта. Остатки 4-й армии отошли в Припятские леса. Остальные части, понесшие большие потери, отходили к реке Березине. И вот на эти ослабленные и разрозненные войска фронта наступали мощные группировки противника.

Через полчаса они вернулись к Сталину и предложили немедленно занять оборону на рубеже Западная Двина – Полоцк – Витебск – Орша – Могилев – Мозырь и для обороны использовать 13, 19, 20, 21 и 22 армии. Кроме того, срочно приступить к подготовке обороны на тыловом рубеже на линии Селижарово – Смоленск – Рославль – Гомель силами 24-й и 28-й армий резерва Ставки. Помимо этого, срочно сформировать еще 2–3 армии за счет дивизий Московского ополчения.

Все эти предложения Сталин утвердил и приказал немедленно довести их до войск.

27 июня утром Жуков вызвал к аппарату «Бодо» начальника штаба Западного фронта генерала В.Е. Климовских и передал ему приказ Ставки.

Дальше я привожу запись разговора Жукова и Климовских, потому что это подлинный разговор, характеризующий Жукова в динамике управления крупными операциями, к тому же в очень сложной, критической обстановке.

«Жуков. Слушайте приказ от имени Ставки Главного Командования. Ваша задача:

Первое. Срочно разыскать все части, связаться с командирами и объяснить им обстановку, положение противника и положение своих частей, особо детально обрисовать места, куда проскочили передовые мехчасти врага. Указать, где остались наши базы горючего, огнеприпасов и продфуража, чтобы с этих баз части снабдили себя всем необходимым для боя.

Поставить частям задачу, вести ли бои или сосредоточиваться в лесных районах, в последнем случае – по каким дорогам и в какой группировке.

Второе. Выяснить, каким частям нужно подать горючее и боеприпасы самолетами, чтобы не бросать дорогостоящую технику, особенно тяжелые танки и тяжелую артиллерию.

Третье. Оставшиеся войска выводить в трех направлениях:

– через Докшицы и Полоцк, собирая их за Лепельским и Полоцким УРами;

– направление Минск, собирать части за Минским УРом;

– третье направление – Глусские леса и на Бобруйск.

Четвертое. Иметь в виду, что первый механизированный эшелон противника очень далеко оторвался от своей пехоты, в этом сейчас слабость противника, как оторвавшегося эшелона, так и самой пехоты, двигающейся без танков. Если только подчиненные вам командиры смогут взять в руки части, особенно танковые, можно нанести уничтожающий удар и для разгрома первого эшелона, и для разгрома пехоты, двигающейся без танков. Если удастся, организуйте сначала мощный удар по тылу первого мехэшелона противника, двигающегося на Минск и на Бобруйск, после чего можно с успехом повернуться против пехоты.

Такое смелое действие принесло бы славу войскам Западного округа. Особенно большой успех получится, если сумеете организовать ночное нападение на мехчасти.

Пятое. Конницу отвести в Пинские леса и, опираясь на Пинск, Лунинец, развернуть самые смелые и широкие нападения на тылы частей и сами части противника. Отдельные мелкие группы конницы под водительством преданных и храбрых средних командиров расставьте на всех дорогах».

В 2 часа ночи 28 июня у Жукова состоялся дополнительный разговор по прямому проводу с генералом В.Е. Климовских. Привожу выдержки из этих переговоров.

«Жуков. Доложите, что известно о 3, 10 и 4-й армиях, в чьих руках Минск, где противник?

Климовских. Минск по-прежнему наш. Получено сообщение: в районе Минска и Смолевичи высажен десант. Усилиями 44-го стрелкового корпуса в районе Минска десант ликвидируется. Авиация противника почти весь день бомбила дорогу Борисов – Орша. Есть повреждения на станциях и перегонах. С 3-й армией по радио связь установить не удалось. Противник по последним донесениям был перед УРом. Барановичи, Бобруйск, Пуховичи до вечера были наши.

Жуков. Где Кулик, Болдин, Коробков? Где мехкорпуса, кавкорпус?

Климовских. От Кулика и Болдина сообщений нет. Связались с Коробковым, он на КП восточнее Бобруйска. Соединение Хацкилевича подтягивалось к Барановичам, Ахлюстина – к Столбцам… К ним вчера около 19.00 выехал помкомкор Светлицин. Завтра высылаем парашютистов с задачей передать приказы Кузнецову и Голубеву.

Жуков. Знаете ли вы о том, что 21-й стрелковый корпус вышел в район Молодечно – Вилейка в хорошем состоянии?

Климовских. О 21-м стрелковом корпусе имели сведения, что он наметил отход в направлении Молодечно, но эти сведения подтверждены не были.

Жуков. Где тяжелая артиллерия?

Климовских. Большая часть тяжелой артиллерии в наших руках. Не имеем данных по 375-му и 120-му гаубичным артиллерийским полкам.

Жуков. Где конница, 13, 14 и 17-й мехкорпуса?

Климовских. 13-й мехкорпус – в Столбцах. В 14-м мехкорпусе осталось несколько танков, присоединились к 17-му, находящемуся в Барановичах. Данных о местонахождении конницы нет. Коробков вывел остатки 42, 6, 75-й. Есть основание думать, что 49-я стрелковая дивизия в Беловежской Пуще. Для проверки этого и вывода ее с рассветом высылается специальный парашютист. Выход Кузнецова ожидаем вдоль обоих берегов Немана.

Жуков. Какой сегодня был бой с мехкорпусом противника перед Минским УРом и где сейчас противник, который был вчера в Слуцке и перед Минским УРом?

Климовских. Бой с мехкорпусом противника в Минском УРе вела 64-я стрелковая дивизия. Противник от Слуцка продвигался на Бобруйск, но к вечеру Бобруйск занят еще не был.

Жуков. Как понимать «занят еще не был»?

Климовских. Мы полагали, что противник попытается на плечах ворваться в Бобруйск. Этого не произошло.

Жуков. Смотрите, чтобы противник ваш Минский УР не обошел с севера. Закройте направления Логойск – Зембин – Плешеницы, иначе противник, обойдя УР, раньше вас будет в Борисове. У меня все. До свидания».

29 июня поступили сообщения о том, что наши войска оставили Минск. Наркому обороны Тимошенко позвонил Сталин и спросил:

– Что под Минском? Как там дела?

У Тимошенко не хватило сил доложить Сталину о том, что Минск сдан, он еще надеялся, что положение будет восстановлено, поэтому сказал неопределенно:

– Я не могу сейчас доложить, товарищ Сталин… – Тимошенко не успел закончить фразу, потому что Сталин его перебил:

– А вы обязаны постоянно знать все детали, товарищ Тимошенко, и держать нас в курсе событий.

Не желая продолжать разговор, Сталин положил трубку. В это время в кабинете Сталина были Молотов, Маленков и Берия. Некоторое время было тягостное молчание, потом Сталин сказал:

– Не нравится мне это их неведение. А может быть, мы сейчас поедем в Генштаб и сами посмотрим карты и донесения с фронтов?

От Кремля до здания Наркомата обороны по улице Фрунзе ехать всего несколько минут. Когда члены Политбюро вошли в массивные двери, часовой, увидев Сталина и идущих за ним Молотова, Маленкова и Берия, настолько оторопел, что даже не мог спросить пропуска или что-то вымолвить. Члены Политбюро молча прошли мимо часового и поднялись на второй этаж, где был кабинет наркома обороны. В кабинете в это время находились Тимошенко, Жуков, Ватутин, генералы и офицеры Генштаба, они стояли около больших столов, на которых были расстелены карты с обстановкой на фронтах.

Появление Сталина и других членов Политбюро было настолько неожиданно, что все присутствующие на некоторое время просто онемели. Тимошенко даже побледнел, однако, будучи старым служакой, быстро пришел в себя и подошел к Сталину с рапортом, как и полагается в таких случаях:

– Товарищ Сталин, руководство Наркомата обороны и Генеральный штаб изучают обстановку на фронтах и вырабатывают очередные решения.

Сталин выслушал доклад, ничего не ответил и медленно пошел вдоль стола с картами. Он остановился у карты Западного фронта. Тем временем на цыпочках, один за другим вышли из кабинета работники Генерального штаба, кроме Тимошенко, Жукова и Ватутина.

Сталин довольно долго стоял у карты Западного фронта и разглядывал ее. Затем повернулся к генералам и, явно сдерживая себя и стараясь быть спокойным, сказал:

– Ну, мы ждем, докладывайте, объясняйте обстановку.

Тимошенко хорошо знал Сталина, не только уважал, но и очень боялся его. Он понимал, что у Сталина внутри все клокочет, иначе он не появился бы здесь так внезапно. Не ожидая для себя ничего хорошего, Тимошенко стал сбивчиво докладывать:

– Товарищ Сталин, мы еще не успели обобщить поступившие материалы. Многое не ясно… Есть противоречивые сведения… Я не готов к докладу.

И тут Сталин сорвался:

– Вы просто боитесь сообщить нам правду! Потеряли Белоруссию, а теперь хотите поставить нас перед фактом новых провалов?! Что делается на Украине? Что в Прибалтике? Вы управляете фронтами или Генштаб только регистрирует потери?!

Желая как-то разрядить обстановку и помочь Тимошенко, которого Жуков уважал, начальник Генерального штаба обратился к Сталину:

– Разрешите нам продолжить работу.

Тут вдруг иронически спросил Берия:

– Может, мы мешаем вам?

– Обстановка на фронтах критическая. От нас ждут указаний, – сказал Жуков, стараясь быть спокойным и ни к кому не обращаясь, но затем, взглянув прямо в глаза Берии, с некоторым вызовом спросил: – Может быть, вы сумеете дать эти указания?

– Если партия поручит, дадим, – отрезал Берия.

– Это если поручит! – твердо парировал Жуков. – А пока дело поручено нам.

Повернувшись к Сталину, Жуков, опять-таки стараясь быть спокойным, сказал:

– Простите меня за резкость, товарищ Сталин. Мы разберемся и сами приедем в Кремль…

Все молчали, ожидая, что решит и скажет Сталин. Но и Тимошенко не захотел в трудную минуту оставлять без поддержки своего начальника Генерального штаба и, пытаясь прийти ему на помощь, сказал:

– Товарищ Сталин, мы обязаны в первую очередь думать, как помочь фронтам, а потом уже информировать вас…

Попытка Тимошенко сгладить ситуацию обернулась против него. Сталин опять вспыхнул:

– Во-первых, вы делаете грубую ошибку, что отделяете себя от нас! А во-вторых, о помощи фронтам, об овладении обстановкой нам теперь надо думать всем вместе. – Сталин помолчал и, видимо решив, что все-таки в такой ситуации лучше действительно дать военным возможность собраться с мыслями, сказал, обращаясь к своим спутникам:

– Пойдемте, товарищи, мы, кажется, действительно появились здесь не вовремя…

Члены Политбюро направились к двери и ушли, никем не сопровождаемые, так же как и появились здесь несколькими минутами раньше[4].

После ухода членов Политбюро Тимошенко попросил Жукова связаться с командующим Западным фронтом Д.Г. Павловым и выяснить наконец более детально обстановку. Жуков по аппарату «Бодо» говорил с Павловым, вот запись этого разговора.

«Жуков. Мы не можем принять никакого решения по Западному фронту, не зная, что происходит в районах Минска, Бобруйска, Слуцка. Прошу доложить по существу вопроса.

Павлов. В районе Минска 44-й стрелковый корпус отходит южнее Могилевского шоссе; рубежом обороны, на котором должны остановиться, назначен Стахов – Червень. В районе Слуцка вчера, по наблюдению авиации, 210-я мотострелковая дивизия вела бой в районе Щишецы. В районе Бобруйска сегодня в 4 часа противник навел мост, по которому проскочило 12 танков.

Жуков. Немцы передают по радио, что ими восточнее Белостока окружены две армии. Видимо, какая-то доля правды в этом есть. Почему ваш штаб не организует высылку делегатов связи, чтобы найти войска? Где Кулик, Болдин, Кузнецов? Где кавкорпус? Не может быть, чтобы авиация не видела конницу.

Павлов. Да, большая доля правды. Нам известно, что 25 и 26 июня части были на реке Щаре, вели бой за переправы с противником, занимающим восточный берег реки Щары. Третья армия стремилась отойти по обе стороны реки Щары. 21-й стрелковый корпус – в районе Лиды. С этим корпусом имели связь по радио, но со вчерашнего дня связи нет, корпус пробивается из окружения в указанном ему направлении. Авиация не может отыскать конницу и мехчасти, потому что все это тщательно скрывается в лесах от авиации противника. Послана группа с радиостанцией с задачей разыскать, где Кулик и где находятся наши части. От этой группы ответа пока нет. Болдин и Кузнецов, как и Голубев, до 26 июня были при частях.

Жуков. Основная ваша задача – как можно быстрее разыскать части и вывести их за реку Березину. За это дело возьмитесь лично и отберите для этой цели способных командиров. Ставка Главного Командования от вас требует в кратчайший срок собрать все войска фронта и привести их в надлежащее состояние. Нельзя ни в коем случае допустить прорыва частей противника в районе Бобруйска и в районе Борисова. Вы должны во что бы то ни стало не допустить срыва окончания сосредоточения армий в районе Орша – Могилев – Жлобин – Рогачев. Для руководства боями и для того, чтобы вы знали, что происходит под Бобруйском, вышлите группу командиров с радиостанцией под руководством вашего заместителя. Немедленно эвакуируйте склады, чтобы все это не попало в руки противника. Как только обстановка прояснится, сразу же обо всем доложите.

Павлов. Для удержания Бобруйска и Борисова бросим все части, даже школу».

Однако эта задача была совершенно невыполнима, так как противник уже 26 июня крупными силами форсировал Западную Двину и захватил Даугавпилс.

30 июня в Генеральный штаб Жукову позвонил Сталин и приказал вызвать Д.Г. Павлова в Москву. В этот день в штаб Павлова прибыл генерал А.И. Еременко с приказом о том, что командующим Западным фронтом назначается он. Павлов прибыл на следующий день, и первый, к кому он зашел, был Жуков. Как вспоминает Георгий Константинович, он не узнал Павлова, так похудел и осунулся тот за восемь дней войны. Состоялся нелегкий разговор, Павлов нервничал, искал оправдания в неудачах не только в силе противника, но и в неправильном руководстве сверху. Он был прав, но судьба его уже была решена. И не только тем, что на его место уже назначен новый командующий. Еременко пробыл в этой должности всего несколько дней. Сталин изменил свое решение и назначил командующим Западным фронтом маршала Тимошенко, а членом Военного совета этого фронта Л.З. Мехлиса. Причем, напутствуя на эту должность, Сталин сказал Мехлису:

– Разберитесь там, на Западном фронте, соберите Военный совет и решите, кто, кроме Павлова, виноват в допущенных серьезных ошибках.

Этой короткой фразы для Мехлиса было достаточно, она прозвучала для него четкой и определенной программой действий: Павлов виновен, и надо подыскать еще и других виновников «серьезных ошибок». В общем, дело должно быть «громким». По прибытии в штаб Западного фронта Мехлис, без долгих расследований, оформил предложение Военного совета фронта, согласно которому следует передать суду Военного трибунала все командование Западного фронта.

Однако Государственный Комитет Обороны СССР при принятии решения не ссылается на этот документ Мехлиса, видимо, понимая, что его бумага не очень весома для акции, которую затеял Сталин. Поэтому решение ГКО принимается «по представлению главнокомандующих и командующих фронтами и армиями».

Эта ссылка на главнокомандующих является первой фальсификацией в «деле Павлова». Никаких представлений из фронтов и тем более из армий не было, арест, а затем расправа над командованием Западного фронта были для главнокомандующих такой же неожиданностью, как и для всей армии. Сталин ощутил, как зашатался авторитет из-за его ошибок и просчетов, которые привели к таким катастрофическим поражениям в первые дни войны. Надо было спасать не только положение, но и себя. Народ не мог не думать о причинах, постигших страну и армию неудач. Нужно было направить ход их мыслей в нужную сторону. Нужны были виновники – «козлы отпущения».

И вот заседает Государственный Комитет Обороны и принимает постановление – оно «совершенно секретное», но в то же время должно быть объявлено «во всех ротах, батареях, эскадронах, эскадрильях», то есть доведено до каждого солдата, или, как гласит поговорка, «по секрету всему свету». Это свидетельствует, на мой взгляд, о растерянности Сталина, о его тайном стремлении оправдаться, отвести от себя вину. Если секретная бумага останется в штабных папках, никто не узнает виновников неудач, так и будут все думать, что он, Сталин, допустил просчеты и промахи. Нет, все должны знать, что Сталин не только не виноват – он карает виновников! Желание Сталина отчетливо проступает еще и в том, что он единолично подписал это «Постановление» – ни одного члена ГКО рядом. Он один – Сталин – увидел виновников и покарал их, это должны знать все. Поэтому и объявить все всем, несмотря на «совершенную секретность».

И действительно постановление было зачитано всем вооруженным силам, да и на промышленных предприятиях, связанных с производством продукции для фронта, а тогда все работали на армию. Но с течением времени постановление действительно стало обретать секретность. То ли Сталин понял, что все обвинения, как говорится, шиты белыми нитками, то ли в ходе войны стали отчетливо видны настоящие причины и виновники всех неудач, в общем, это постановление чем дальше от военных лет, тем глубже пряталось в архивных сейфах. О нем вспоминали, говорили общими фразами, но сам текст после того всеобщего оглашения ни разу не публиковался. И, если я не ошибаюсь, не опубликован до сих пор. Отдельные выдержки и пересказ в книгах историков и в мемуарах приводятся, но поскольку в целом найти его непросто, мне кажется, будет полезным ознакомить читателей с полным текстом этого постановления.

Сов. секретно

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

ГОСУДАРСТВЕННОГО КОМИТЕТА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР

Главнокомандующим, Военным Советам Фронтов и Армий,

Командующим Военными Округами, Командирам Корпусов и Дивизий

Настоящее постановление Государственного Комитета Обороны СССР прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах и авиаэскадрильях.

Государственный Комитет Обороны устанавливает, что части Красной Армии в боях с германскими захватчиками в большинстве случаев высоко держат Великое Знамя Советской Власти и ведут себя удовлетворительно, а иногда прямо геройски, отстаивая родную землю от фашистских грабителей, однако наряду с этим Государственный Комитет Обороны должен признать, что отдельные командиры и рядовые бойцы проявляют неустойчивость, паникерство, позорную трусость, бросают оружие и, забывая свой долг перед РОДИНОЙ, грубо нарушают присягу, превращаются в стадо баранов, в панике бегущих перед обнаглевшим противником. Воздавая честь и славу отважным бойцам и командирам, Государственный Комитет Обороны считает вместе с тем необходимым, чтобы были приняты строжайшие меры против трусов, паникеров, дезертиров.

Паникер, трус, дезертир хуже врага, ибо он не только подрывает наше дело, но и порочит честь Красной Армии – поэтому расправа с паникерами, трусами и дезертирами и восстановление воинской дисциплины являются нашим священным долгом, если мы хотим сохранить незапятнанным Великое Звание Воина Красной Армии, исходя из этого Государственный Комитет Обороны, по представлению Главнокомандующих и Командующих Фронтами и Армиями, арестовал и предал суду Военного Трибунала за позорящую звание командира трусость, бездействие власти, отсутствие распорядительности, развал управления войсками, сдачу оружия противнику без боя и самовольное оставление боевых позиций:

1) бывшего командующего Западным Фронтом Генерала Армии ПАВЛОВА;

2) бывшего начальника штаба Западного Фронта Генерал-майора КЛИМОВСКИХ;

3) бывшего начальника связи Западного Фронта Генерал-майора ГРИГОРЬЕВА;

4) бывшего командующего 4-й Армией Западного Фронта Генерал-майора КОРОБКОВА;

5) бывшего командира 41-го стрелкового корпуса Северо-Западного Фронта Генерал-майора КОСОБУЦКОГО;

6) бывшего командира 60-й Горно-стрелковой дивизии Южного Фронта Генерал-майора СЕЛИХОВА;

7) бывшего заместителя командира 60-й Горно-стрелковой дивизии Южного Фронта Полкового Комиссара КУРОЧКИНА;

8) бывшего командира 30-й стрелковой дивизии Южного Фронта Генерал-майора ГАЛАКТИОНОВА;

9) бывшего заместителя командира 30-й стрелковой дивизии Южного Фронта Полкового Комиссара ЕЛИСЕЕВА.

Воздавая должное славным и отважным бойцам и командирам, покрывшим себя славой в боях с фашистскими захватчиками, Государственный Комитет Обороны ПРЕДУПРЕЖДАЕТ, вместе с тем, что он будет и впредь железной рукой пресекать всякое проявление трусости и неорганизованности в рядах Красной Армии, памятуя, что железная дисциплина в Красной Армии является важнейшим условием победы над врагом.

Государственный Комитет Обороны ТРЕБУЕТ от командиров и политработников всех степеней, чтобы они систематически укрепляли в рядах Красной Армии дух дисциплины и организованности, чтобы они личным примером храбрости и отваги вдохновляли бойцов НА ВЕЛИКИЕ ПОДВИГИ, чтобы они не давали паникерам, трусам и дезорганизаторам порочить великое знамя Красной Армии и расправлялись с ними как с нарушителями присяги и изменниками Родины.

Председатель Государственного Комитета Обороны Союза ССРИ. Сталин16 июля 1941 г.

Вот какой грозный документ отправляет на смерть семерых генералов и двух полковых комиссаров и «предупреждает» всех остальных, что «будет и впредь железной рукой…» и чтоб они сами «…расправлялись… с нарушителями присяги и изменниками Родины».

После опустошительных репрессий перед войной, в напряженнейшие дни войны, при огромной нехватке командиров, так беспощадно и нерасчетливо вырываются из рядов армии опытнейшие командиры и комиссары. Впрочем, «нерасчетливо» не то слово. Расчет, конечно, был у Сталина, о чем я писал выше. Об этом же свидетельствуют не только расстрел «виновников», но и организованная фальсификация, подтасовка фактов, направленные на то, чтобы скомпрометировать расстрелянных. Показать их такими, чтобы они не вызывали сожаления, чтобы постигшая их кара выглядела заслуженной. Для этого были забыты все их прежние заслуги. Вопреки действительности им приписывали надуманные дела и поступки. Особенно это коснулось Дмитрия Григорьевича Павлова – его низводили по способностям до уровня командира батальона, объявили чуть ли не выскочкой, за несколько лет незаслуженно пролетевшим через несколько повышений.

К сожалению, и Жуков поддался этой очернительной волне, он в своих мемуарах принижает и заслуги, и способности Павлова. Впрочем, возможно, что это воздействие тех, кто редактировал рукопись. Так можно предположить потому, что Жукову ведь хорошо были известны и жизнь, и служба Павлова. Не был он «скороспелым командующим», и одаренностью природа его не обделила. Служба Павлова, если очистить ее от шелухи фальсификации, проходила не хуже, чем у Жукова, а в отношении образования он даже обошел Георгия Константиновича.

Судите сами, можно ли человека с такой биографией и прохождением службы объявлять «выскочкой». По возрасту Павлов почти одногодок с Жуковым – родился в 1897 году, да и с другими маршалами ровесник: Мерецков – 1897, Василевский – 1895, Малиновский – 1898, Баграмян – 1897. В Первой мировой войне участвовал рядовым. В Красную Армию вступил добровольцем, участвовал в боях на Южном, Юго-Западном, Туркестанском фронтах. Прошел путь от взводного до помощника командира полка. В 1922 году окончил Омскую высшую кавшколу, в 1928 году – Академию им. М.В. Фрунзе и в 1931 году – академические курсы Военно-технической академии. В 1934–1936 годах командовал мехбригадой. Его бригада была отмечена, а сам Павлов был награжден орденом Ленина на тех же больших маневрах, где такую же награду и тоже в должности комбрига получил Жуков. Уборевич аттестовал Павлова на командира корпуса перед отъездом в Испанию. Три современные войны прошел Павлов до нападения Германии: Испания, Финляндия, Халхин-Гол. Звание Героя Советского Союза Павлов получил на три года раньше Жукова. В Испании он был не просто «командир танковой бригады», а советник при республиканской армии по применению танковых и механизированных войск, он принимал участие в разработке крупных операций. Как военачальника его высоко ценила Долорес Ибаррури, называла в числе семи «выдающихся советских военных деятелей».

В 1937 году, после возвращения из Испании, Павлову присвоено звание комкора. Опять – плечом к плечу с Жуковым, а по должности он даже опередил Георгия Константиновича, став начальником Автобронетанкового управления РККА и членом Главного Военного совета (в числе 11!), где был и Сталин. Павлов приложил много сил и знаний при создании лучшего танка Второй мировой войны – Т-34. На стратегической игре в 1941 году Павлов (наравне с Жуковым) делал один из основных докладов и был соперником Жукова по игре. Все разговоры о том, что Павлов неглубоко разбирался в искусстве вождения танковых и механизированных войск, являются клеветой в угоду «вождю народов». Павлов был одним из теоретиков и практиков применения этих войск в современной войне. Не было у нас более опытного военачальника в вопросах стратегии и тактики применения мехвойск. Именно поэтому и был назначен генерал армии Павлов на главное направление возможного удара германской армии – командующим Белорусским Особым военным округом в 1940 году.

Обвинения, предъявленные ему трибуналом, несостоятельны. Не буду разбирать всю гору вымысла, рассмотрим только одну, якобы главную, причину его отстранения и ареста: «отсутствие распорядительности», «трусость», «бездействие», «развал управления войсками», «сдачу оружия противнику», «самовольное оставление боевых позиций». Зададим только один вопрос: у кого, на каких участках фронта и в первую неделю войны всего этого не было (30 июня Павлов уже был отстранен)? Предъявленные ему обвинения за действия в эти дни можно было предъявить почти всем – от командира отделения до Верховного Главнокомандующего Сталина. И если они были признаны трибуналом обоснованными по отношению к Павлову, то они настолько же правомерны и в отношении тех, кого я назвал. Все отходили, теряли оружие и т. д. Павлов, наоборот, проявил, на мой взгляд, большую распорядительность и находчивость, чем некоторые другие командиры. Всем военачальникам (в том числе и Жукову) всегда ставится в заслугу их стремление быть ближе к войскам, находиться в критические дни и часы на направлении главного удара. Почему же Павлову такие действия ставят в вину? В штабе нет связи с армиями, командующий совершенно правильно решает выехать вперед и на месте разобраться в том, что там происходит. Он мчится в пекло боя, а его обвиняют в трусости. Опять все наоборот, трусы бегут с поля боя! Потеря управления? А кто его не потерял в те дни?

Вот что, например, писал Жуков в своей книге о положении на другом фронте, Северо-Западном:

«…За первые 18 дней войны Северо-Западный фронт потерял Литву, Латвию и часть территории РСФСР, вследствие чего создалась угроза выхода противника через Лугу к Ленинграду, подступы к которому были еще недостаточно укреплены и слабо прикрыты войсками. За все это время Генеральный штаб не получал от штаба Северо-Западного фронта ясных и исчерпывающих докладов о положении наших войск, о группировках противника и местоположений его танковых и моторизированных соединений».

За 18 дней не получал докладов! А ведь именно эти войска, сдавшие Литву, Латвию и часть территории РСФСР, пропустили противника, и он вышел в тылы Западного фронта. Нет, я не говорю, что правильнее было бы расстрелять командующего Северо-Западным фронтом генерала Ф.И. Кузнецова и его начальника штаба, я за то, чтобы вообще никого не расстреливать. Но этим примером хочу еще раз подчеркнуть всю нелепость обвинений, адресованных Павлову и его соратникам. Теперь все эти наветы сняты, невинно расстрелянные генералы реабилитированы «за отсутствием состава преступления». Но, несмотря на это, все еще тянется за ними тень фальши и лжи, сфабрикованной сталинскими угодниками. Недавно я получил письмо из Минска от дочери генерала Павлова – Ады Дмитриевны, она просит защитить доброе имя отца, приводит несколько примеров публикаций (в «Известиях» 9.05.1988 г., «Московских новостях» 17.07.1988 г. и других изданиях), в которых и в наши дни повторяются измышления и клевета сталинских времен, несмотря на полную реабилитацию Павлова еще в 1957 году. И это происходит в дни перестройки, гласности и демократии. Удивительная сила порочной инерции! Вот бы о добрых делах так устойчиво помнили!

Вернусь на несколько дней назад, для того чтобы познакомить читателей с человеком, который помог мне в изложении некоторых событий с документальной точностью. Я говорю о майоре Николае Харлампиевиче Бедове. В самом начале войны, а именно с 26 июня, когда Георгий Константинович возвратился с фронта в Москву, Бедов был назначен старшим группы по обеспечению начальника Генерального штаба Жукова. В его обязанности входило охранять генерала армии, сохранять оперативные и стратегические документы, находящиеся у Жукова, и вообще заботиться о нем во всех отношениях. О Н.X. Бедове кто-то метко сказал: этот офицер всю войну был на два шага позади и один шаг справа от маршала Жукова. И вот этот человек сидит напротив меня (мы с ним встречались много раз) и комментирует вышеприведенные слова: