Все закончится на нас Гувер Колин

Глава 1

Я сидела на парапете, свесив ноги по обе его стороны и глядя вниз с высоты двенадцатого этажа на улицы Бостона. Я не могла не думать о самоубийстве.

Нет, не о моем. Я достаточно люблю собственную жизнь, чтобы у меня появилось желание ее закончить.

Я больше думала о других людях и о том, как они в конце концов приходят к решению положить конец собственной жизни. Сожалеют ли они об этом в конечном итоге? Когда они уже падают, за секунду до удара о землю, во время этого краткого свободного падения их должно настигать сожаление. Может быть, они смотрят на приближающуюся землю и думают: «Вот дерьмо. Это была плохая идея».

Почему-то мне так не казалось.

Я много думала о смерти. Особенно в этот день, так как незадолго до этого – всего двенадцатью часами ранее – я произнесла самую запоминающуюся надгробную речь, которую доводилось слышать жителям города Плетора, штат Мэн. Ладно, возможно, она не была самой запоминающейся. Вполне вероятно, что ее сочли самой ужасной. Пожалуй, это зависело от того, кого спросить, мою мать или меня. Скорее всего, моя мать не собиралась разговаривать со мной в течение целого года после этого.

Не поймите меня неправильно. Надгробная речь, которую я произнесла, не была настолько глубокой, чтобы войти в историю, как слова Брук Шилдс на похоронах Майкла Джексона. Или как речь сестры Стива Джобса. Или брата Пэта Тиллмана. Но моя речь была запоминающейся по-своему.

Поначалу я нервничала. Ведь это были похороны великолепного Эндрю Блума. Обожаемого мэра моего родного города Плеторы, штат Мэн. Владельца самого успешного агентства по торговле недвижимостью в черте города. Мужа Дженни Блум, самой уважаемой помощницы учителя во всей Плеторе. И отца Лили Блум, странной девушки с непослушными рыжими волосами, которая однажды влюбилась в бездомного и навлекла позор на всю семью.

Это обо мне. Я Лили Блум, и Эндрю был моим отцом.

Как только я закончила произносить надгробную речь, я первым же рейсом вылетела в Бостон и поднялась на первую крышу, которую я смогла найти. Опять-таки не потому, что я думала о самоубийстве. Я не собиралась прыгать с этой крыши. Я всего лишь нуждалась в свежем воздухе и тишине. Черт побери, именно этого мне не хватало в моей квартире на третьем этаже, без доступа на крышу и с соседкой, которой нравилось собственное пение.

Но я не рассчитала, что наверху будет так холодно. Не то чтобы невыносимо, но некомфортно. По крайней мере, я видела звезды. Мертвые отцы, невыносимые соседки по квартире и сомнительные надгробные речи не кажутся такими ужасными, если ночное небо достаточно ясное, чтобы ощутить величие Вселенной.

Мне нравится, когда небо заставляет меня ощутить себя незначительной.

Мне нравился этот вечер.

Что ж… Позвольте мне выразиться иначе, чтобы вы поняли, что так было до определенного момента.

Вечер мне нравился, пока не…

Пока, к моему огромному сожалению, с грохотом не распахнулась дверь. Мне оставалось только ждать, когда лестничная площадка выплюнет на крышу человека. Дверь с грохотом закрылась, раздались быстрые шаги. Я даже не удосужилась поднять глаза. Кто бы это ни был, он, скорее всего, даже не заметит меня, оседлавшую парапет слева от двери. Человек вышел на крышу в такой спешке, что определенно решит, будто он один. И в этом не было моей вины.

Я тихонько вздохнула, закрыла глаза и прислонилась затылком к оштукатуренной стене позади меня, проклиная Вселенную за то, что она украла у меня этот мирный момент самоанализа. Наименьшее, что Вселенная могла для меня сделать в этот вечер, – это обеспечить, чтобы вошедший оказался женщиной, а не мужчиной. Если мне послали компанию, то пусть она будет женской. Я довольно крепкая и в большинстве ситуаций смогу, вероятно, постоять за себя, но мне было неприятно оказаться на крыше ночью наедине с мужчиной. Я могла испугаться и захотеть уйти, но уходить мне на самом деле не хотелось. Как я уже говорила, мне было довольно хорошо.

Наконец я позволила глазам проделать путь до силуэта, перегнувшегося через парапет. Не повезло. Это определенно был мужчина. Хотя он и перегнулся через парапет, я поняла, что он высокого роста. Широкоплечий мужчина отчаянно сжимал голову руками. Я могла только догадываться, что его спина резко вздымается и опускается в такт тяжелому дыханию, когда он втягивал воздух и с силой выталкивал его обратно.

Казалось, что он вот-вот разрыдается. Я подумала было заговорить или кашлянуть, чтобы дать ему знать, что он не один, но пока я раздумывала, мужчина развернулся и пнул одно из уличных кресел, стоявших позади него.

Я вздрогнула, когда оно со скрежетом проехало по террасе. Мужчина вел себя так, словно не подозревал о моем присутствии. Он не ограничился одним пинком. Раз за разом он колотил ногой по креслу. Вместо того чтобы развалиться под его ударами, кресло отъезжало все дальше и дальше от него.

Это кресло, должно быть, сделано из полимера для судостроения.

Я однажды видела, как мой отец наехал на улице на стол из такого материала, и полимер только что не смеялся над ним. На бампере машины осталась вмятина, а на столе не было ни царапины.

Мужчина, должно быть, понял, что ему не справиться с таким высококачественным материалом, потому что он наконец перестал пинать кресло. Он встал над ним, опустив руки и сжав пальцы в кулаки. Честно говоря, я ему немного завидовала. Он просто взял и выплеснул агрессию на уличную мебель, как чемпион. У него явно выдался отвратительный день, как и у меня, но, если я сдерживаю агрессию, пока она не проявится в пассивно-агрессивной форме, этот парень реально дал ей выход.

Моим выходом из стресса было садоводство. Я просто выходила на задний двор и вырывала все сорняки, которые только могла обнаружить. Но после того как два года назад я переехала в Бостон, у меня больше не было заднего двора. Или патио. У меня даже сорняков не было.

Возможно, мне стоило вложиться в кресло для патио из полимера для судостроения.

Я еще немного посмотрела на парня, гадая, собирается ли он что-то предпринять. Но он просто стоял, уставившись на кресло. Его кулаки разжались. Руки уперлись в бедра, и я впервые заметила, что рубашка явно маловата ему в бицепсах. Во всем остальном она сидела нормально, но руки у него были очень мощными. Парень принялся рыться в карманах, нашел то, что искал, и – я уверена, в попытке справиться с оставшейся агрессией – закурил косяк.

Мне двадцать три года, я училась в колледже и пару раз точно так же выпускала пар с помощью косячка. Я не собиралась судить этого парня за желание покурить траву в одиночестве. Вот только он не был в одиночестве. Он просто пока еще об этом не знал.

Он сделал длинную затяжку и начал было поворачиваться обратно к парапету. Выпуская дым, он заметил меня. Как только наши глаза встретились, он остановился. При виде меня на его лице не появилось ни шока, ни удивления. Между нами было футов десять, но звезды светили достаточно ярко, и я могла видеть его взгляд, медленно двигавшийся по моему телу, не выдавая ни единой мысли. Этот парень умел держать лицо. Его глаза сузились, губы крепко сжались. Этакий мужской вариант Моны Лизы.

– Как тебя зовут? – спросил он.

Его голос я ощутила где-то глубоко в животе. Это было плохо. Голосам следует останавливаться в ушах, но иногда – очень редко, честно говоря, – голос проникает дальше и отдается во всем моем теле. У него оказался один из таких голосов. Глубокий, уверенный, немного похожий на сливочное масло.

Я не ответила, и он снова затянулся.

– Лили, – наконец произнесла я и возненавидела собственный голос. Он прозвучал слишком тихо, чтобы незнакомец его услышал, не говоря уже о том, чтобы зазвучать у него в животе.

Парень чуть приподнял голову и слегка качнул ею в мою сторону.

– Не могла бы ты слезть оттуда, Лили? Пожалуйста.

Только после этих слов я заметила его позу. Он стоял очень прямо, почти застыл. Как будто он испугался, что я вот-вот упаду. Ничего подобного. Парапет был по крайней мере в фут шириной, да и сидела я ближе к внутреннему краю. Я бы успела уцепиться, да и ветер дул не со стороны крыши, а со стороны улицы.

Я посмотрела вниз на свои ноги, потом снова взглянула на него.

– Нет, спасибо. Мне здесь неплохо.

Он чуть повернулся, как будто не мог смотреть прямо на меня.

– Пожалуйста, слезай. – Это было уже больше похоже на приказ, несмотря на слово «пожалуйста». – Здесь семь свободных кресел.

– Уже почти шесть, – поправила я его, напоминая, что он только что едва не раздолбил одно из них. Мой ответ его не рассмешил. В ответ на мое неподчинение он подошел на пару шагов ближе.

– Ты всего в трех дюймах от того, чтобы упасть и разбиться насмерть. Хватит с меня такого на сегодня. – Он жестом снова пригласил меня слезть. – Ты заставляешь меня нервничать. И к тому же ломаешь мне кайф.

Я округлила глаза и перекинула левую ногу через парапет.

– Нельзя впустую потратить косячок. – Я спрыгнула и вытерла руки о джинсы. – Так лучше? – поинтересовалась я, направляясь к нему.

Он с шумом выдохнул, как будто он на самом деле затаил дыхание, видя меня на парапете. Я прошла мимо него, направляясь к той части крыши, откуда открывался лучший вид. По дороге я не смогла не заметить, насколько он симпатичный. К несчастью.

Нет. Прилагательное «симпатичный» было оскорблением.

Парень был красив. Ухоженный, дорого пахнувший, на вид старше меня на несколько лет. Он прищурился, следя за мной, а его губы как будто сжались, хотя это было не так. Когда я дошла до той части крыши, откуда открывался вид на улицу, я оперлась на парапет и стала смотреть на машины внизу, стараясь делать вид, что он не произвел на меня впечатления. По одной только его стрижке я могла сказать, что он из тех, кто производит сильное впечатление на людей, а я не желала тешить его «я». Хотя он ничего такого не сделал, чтобы я могла подумать, будто он этого от меня ждет. Но на нем была повседневная рубашка от Burberry, а я точно знала, что ни разу не удостоилась внимания никого, кому она была бы по карману.

Я услышала шаги у себя за спиной, и через секунду он оперся о парапет рядом со мной. Уголком глаза я наблюдала, как он затягивается травкой еще раз. Потом он предложил косячок мне, но я жестом отказалась. Мне только не хватало оказаться под действием травы в присутствии этого парня. Его голос уже сам по себе был наркотиком. Мне захотелось снова его услышать, поэтому я задала ему вопрос:

– Так чем тебя настолько разозлило это кресло?

Он посмотрел на меня. Типа по-настоящему посмотрел на меня. Наши глаза встретились, и он просто смотрел на меня тяжелым взглядом, как будто все мои секреты были написаны у меня на лице. Никогда я не видела таких темных глаз, как у него. Может быть, и видела, но они казались еще темнее из-за того, что принадлежали такому наводящему страх мужчине. Он не ответил на мой вопрос, но мое любопытство требовало удовлетворения. Раз уж он заставил меня спуститься с уютного и комфортного парапета, то пусть и развлекает меня ответами на мои вопросы.

– Это из-за женщины? – поинтересовалась я. – Она разбила тебе сердце?

Он легко хохотнул, услышав этот вопрос.

– Если бы только мои проблемы были такими тривиальными, как разбитое сердце. – Он повернулся так, чтобы смотреть меня. – На каком этаже ты живешь? – Облизав пальцы, он сжал кончик косяка, загасил его и убрал в карман. – Я тебя никогда раньше не видел.

– Это потому, что я здесь не живу. – Я вытянула руку в сторону моего дома. – Видишь вон то здание страховой компании?

Он прищурился, вглядываясь в даль.

– Ага.

– Я живу в доме рядом. Он слишком маленький, поэтому его отсюда не видно. В нем всего три этажа.

Он снова повернулся ко мне, опершись локтем о парапет.

– Если ты живешь там, то почему ты здесь? Твой бойфренд здесь живет или кто-то еще?

Его комментарий почему-то заставил меня почувствовать себя дешевкой. Это было слишком легко, этакий любительский съем. По виду парня было ясно, что он способен на большее. Мне пришло в голову, что более искусные приемы пикапа он использует с женщинами, которых сочтет достойными этого.

– У вас тут красивая крыша, – оценила я.

Он поднял бровь, ожидая от меня более подробных объяснений.

– Мне захотелось свежего воздуха. Нужно было найти место, чтобы подумать. Я заглянула в Google Earth и нашла ближайшее жилое здание с достойным патио на крыше.

Парень посмотрел на меня с улыбкой.

– По крайней мере, ты экономна. Это хорошее качество.

По крайней мере?

Я кивнула, потому что действительно была экономной. И это действительно хорошее качество.

– Почему тебе потребовался свежий воздух? – спросил он.

Потому что сегодня я похоронила отца и произнесла эпически катастрофическую надгробную речь, и у меня появилось такое чувство, будто я не могла дышать.

Я посмотрела перед собой и медленно выдохнула.

– Мы могли бы просто помолчать немного?

Мне показалось, что он испытал облегчение, когда я попросила о тишине. Он перегнулся через парапет и опустил одну руку, уставившись вниз на улицу. Он оставался в таком положении некоторое время, и все это время я не сводила с него глаз. Вероятно, он знал об этом, но ему явно было все равно.

– В прошлом месяце с этой крыши упал парень, – сказал он.

Я могла бы обидеться из-за того, что он проигнорировал мою просьбу о тишине, но я была заинтригована.

– Несчастный случай?

Он пожал плечами:

– Никто не знает. Это произошло поздно вечером. Его жена готовила ужин, а он сказал ей, что поднимется сюда, чтобы сделать несколько снимков заката. Он был фотографом. Полиция считает, что он слишком сильно перегнулся через парапет, чтобы снять панораму города, и соскользнул вниз.

Я посмотрела на парапет, гадая, как кто-то мог намеренно оказаться в такой ситуации, чтобы случайно упасть. Но потом вспомнила, как сама только что сидела на парапете.

– Когда сестра рассказала мне о том, что случилось, я мог думать только об одном: успел ли он сделать снимок. Я надеялся, что фотоаппарат не упал вместе с ним, потому что это была бы настоящая потеря, понимаешь? Умереть из-за любви к фотографии, но так и не сделать последний снимок, который стоил тебе жизни…

Я рассмеялась, хотя и не была уверена, что мне следовало над этим смеяться.

– Ты всегда говоришь то, что думаешь?

Он пожал плечами:

– Большинству людей – нет.

Я улыбнулась. Мне понравилось, что, не зная меня, он все же по какой-то причине не включил меня в это большинство.

Он прислонился спиной к парапету и сложил руки на груди.

– Ты здесь родилась?

Я покачала головой:

– Нет, я переехала сюда из Мэна, когда окончила колледж.

Он сморщил нос, и это было очень сексуально. Я видела перед собой парня с двухсотдолларовой стрижкой, одетого в рубашку от Burberry, который корчил рожи.

– Значит, ты оказалась в чистилище Бостона, так? Здесь не слишком-то приятно.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

Уголки его губ дрогнули в улыбке.

– Туристы обращаются с тобой как с местной, а местные как с туристкой.

Я рассмеялась:

– Вау! Очень точное описание.

– Я здесь всего два месяца. Я еще и до чистилища не добрался, поэтому твои дела получше, чем у меня.

– Что привело тебя в Бостон?

– Ординатура. И моя сестра здесь живет. – Он постучал ногой о пол. – Прямо под нами, на самом деле. Она замужем за бостонским технарем, и они купили весь верхний этаж.

Я посмотрела вниз.

– Весь верхний этаж?

Он кивнул.

– Этот счастливчик работает из дома. Ему даже не нужно вылезать из пижамы, а он зарабатывает сумму с семью нулями каждый год.

В самом деле счастливчик.

– А что за ординатура? Ты врач?

Он снова кивнул:

– Нейрохирург. Мне осталось меньше года ординатуры, и потом я стану настоящим врачом.

Стильный, умеет говорить, умный. И курит травку. Если этот вопрос не напрашивался сам собой, то мне бы осталось только гадать, какой напрашивался.

– Разве врачам можно курить траву?

Он фыркнул:

– Вероятно, нет. Но если бы мы время от времени не доставляли себе это удовольствие, то многие из нас перешагнули бы через этот парапет, можешь мне поверить. – Он закрыл глаза, как будто наслаждаясь ветром, обдувавшим ему лицо, и снова посмотрел перед собой. Он уже не выглядел таким устрашающим.

– Хочешь узнать кое-что, известное только местным?

– Разумеется, – откликнулся он, снова глядя на меня.

Я указала на восток.

– Видишь это строение? С зеленой крышей?

Он кивнул.

– За ним на Мелчер-стрит есть здание, на крыше которого стоит дом. Все по закону, просто дом построен на крыше. С улицы этого не видно, и здание настолько высокое, что многие люди даже не знают об этом доме.

Он явно был впечатлен.

– Правда?

Я кивнула:

– Я видела дом, когда рыскала в Google Earth, поэтому прочла о нем. Судя по всему, разрешение на строительство было выдано в 1982 году. Как такое возможно? Каково это, жить в доме на крыше здания?

– Вся крыша в твоем распоряжении.

Об этом я не подумала. Если бы у меня был такой дом, я бы посадила на крыше сад. И мне было бы где выпустить пар.

– Кто там живет? – спросил он.

– Никто не знает. Это одна из самых больших загадок Бостона.

Он рассмеялся и внимательно посмотрел на меня:

– Есть еще какая-нибудь большая загадка Бостона?

– Твое имя. – Как только я это произнесла, я тут же мысленно шлепнула себя ладонью по лбу. Это прозвучало как заигрывание. Мне оставалось только посмеяться над собой.

Он улыбнулся:

– Меня зовут Райл. Райл Кинкейд.

Я вздохнула, впитывая его имя.

– Замечательное имя.

– Почему ты говоришь это с такой грустью?

– Потому что я отдала бы что угодно за красивое имя.

– Тебе не нравится имя Лили?[1]

Я наклонила голову к плечу и выгнула одну бровь.

– Моя фамилия… Блум[2].

Он молчал. Я видела, как на его лице появляется сочувствие.

– Знаю-знаю. Это ужасно. Это имя для двухлетней девочки, а не для двадцатитрехлетней женщины.

– У двухлетней девочки останется то же имя в любом возрасте. Мы из своих имен не вырастаем, Лили Блум.

– К несчастью для меня, – сказала я. – А моя любовь к садоводству только усугубляет ситуацию. Я люблю цветы. Растения. Люблю что-то выращивать. Это моя страсть. Я всегда мечтала открыть цветочный магазин, но я боюсь, что, если это сделаю, люди не сочтут мое желание искренним. Они решат, что я пытаюсь капитализировать мое имя и работа флористом вовсе не работа моей мечты.

– Может быть, и так, но какое это имеет значение?

– Полагаю, никакого. – Я поймала себя на том, что шепотом произношу «Магазин Лили Блум», и заметила, что он улыбается. – На самом деле это замечательное имя для флориста. Но у меня диплом по бизнесу. Это будет шаг вниз, ты так не считаешь? Я работаю на самую крупную маркетинговую фирму в Бостоне.

– Иметь собственный бизнес – это ни в коем случае не шаг вниз, – сказал он.

Я подняла бровь.

– Если только он не разорится.

Он кивнул в знак согласия.

– Если только он не разорится. А второе имя у тебя какое, Лили Блум?

Я застонала, и он вскинул голову.

– Хочешь сказать, что будет еще хуже?

Я уронила голову на руки и кивнула.

– Роза?

Я покачала головой:

– Хуже.

– Вайолет?

– Если бы. – Я поморщилась и пробормотала: – Блоссом[3].

Он отреагировал не сразу.

– Черт подери! – негромко произнес он.

– Ага. Блоссом – это девичья фамилия моей матери, и мои родители решили, что это судьба, раз их фамилии схожи. Поэтому, когда родилась я, название цветка первым пришло им на ум.

– Твои родители, должно быть, настоящие чудаки.

Один из них. Был.

– Мой отец умер на этой неделе.

Райл посмотрел на меня:

– Отличный ход. Я на это не куплюсь.

– Я говорю серьезно. Поэтому я сегодня сюда и пришла. Думаю, мне просто нужно было.

Он с подозрением смотрел на меня какое-то время, чтобы убедиться, что я его не разыгрываю. Он не извинился за свои слова. Вместо этого в его глазах появилось чуть больше любопытства, как будто он мне поверил.

– Вы были близки?

Это сложный вопрос. Я опустила подбородок на руки и снова посмотрела вниз на улицу.

– Не знаю, – ответила я, пожав плечами. – Как дочь я его любила. Но как человек я его ненавидела.

Я чувствовала, что он какое-то время смотрел на меня, а потом сказал:

– Мне нравится твоя честность.

Ему нравится моя честность. Я наверняка покраснела.

Мы оба молчали, пока он не заговорил:

– Тебе когда-нибудь хотелось, чтобы люди были более прозрачными?

– Это как?

Райл поддел большим пальцем кусочек отслоившейся штукатурки, потянул, пока она не отвалилась, и бросил вниз.

– У меня такое чувство, будто все притворяются не такими, какие есть на самом деле, хотя в глубине души мы все одинаково облажались. Некоторым из нас просто удается это скрывать лучше, чем другим.

Либо он уже был под кайфом, либо любил заниматься самокопанием. В любом случае меня это устраивало. Больше всего я любила разговоры, в которых не было настоящих ответов.

– Не думаю, что скрывать свои чувства – это плохо, – сказала я. – Голая правда не всегда красива.

Его взгляд задержался на мне.

– Голая правда, – повторил Райл. – Мне это нравится. – Он развернулся, ушел на середину крыши, отрегулировал спинку одного из шезлонгов у меня за спиной и устроился в нем. Он вытянулся во весь рост, заложил руки за голову и посмотрел вверх на небо. Я заняла соседний шезлонг и долго возилась с ним, пока не смогла лежать в той же позе, что и Райл.

– Скажи мне голую правду, Лили.

– О чем именно?

Он пожал плечами:

– Не знаю. О чем-то таком, чем ты не гордишься. Что поможет мне в душе почувствовать себя чуть меньшим лузером.

Он смотрел в небо, дожидаясь моего ответа. Мои глаза пробежались по линии его челюсти, по изгибу щек, по контуру губ. Его брови задумчиво сошлись на переносице. Я не понимала почему, но казалось, что ему был нужен этот разговор. Я подумала о его вопросе и попробовала найти честный ответ. Когда я его нашла, я отвернулась от него и тоже уставилась в небо.

– Мой отец бил мою мать. Меня – нет. Но когда они ссорились, он настолько выходил из себя, что поднимал на нее руку. Когда это случалось, всю следующую неделю, а иногда и две, он старался это компенсировать. Он приносил маме цветы или водил нас обеих в ресторан. Иногда он покупал мне что-нибудь, потому что знал, как я ненавидела их ссоры. Ребенком я ждала, когда они поссорятся. Ведь я знала, что если он ее ударит, то следующие две недели будут замечательными. – Я помолчала. Не думаю, что я признавалась в этом даже самой себе. – Разумеется, если бы я могла, то сделала бы так, чтобы он никогда ее не бил. Но в их браке побои были неизбежны, и это стало для нас нормой. Когда я подросла, я поняла, что, не реагируя на это, я становлюсь такой же виноватой. Большую часть моей жизни я ненавидела отца за то, что он такой плохой человек, но я не уверена на сто процентов, что я лучше него. Возможно, мы оба плохие люди.

Райл задумчиво посмотрел на меня.

– Лили, – многозначительно произнес он, – плохих людей не существует. Мы просто люди, которые иногда поступают плохо.

Я открыла было рот, чтобы возразить, но его слова заставили меня замолчать. Мы просто люди, которые иногда поступают плохо. Наверное, это в каком-то смысле было правдой. Не существует абсолютно плохих людей, как нет и абсолютно хороших. Некоторым из нас просто приходится больше потрудиться, чтобы подавить это плохое.

– Теперь твоя очередь, – напомнила я ему.

По его реакции я поняла, что ему не слишком-то хочется играть в свою же игру. Райл тяжело вздохнул и провел рукй по волосам. Он открыл рот, собираясь заговорить, но тут же закрыл его. Немного подумав, он наконец произнес:

– Сегодня вечером я видел, как умер маленький мальчик. – Его голос звучал уныло. – Ему было всего пять лет. Они с братом нашли ружье в родительской спальне. Младший брат схватил его и случайно нажал на спусковой крючок.

У меня сжалось сердце. Пожалуй, для меня это было слишком тяжелой правдой.

– К тому времени, когда малыш оказался на операционном столе, уже почти ничего нельзя было сделать. Всем вокруг – сестрам, другим врачам – было жалко семью. «Бедные родители», – говорили они. Но когда мне пришлось выйти в зал ожидания и сообщить этим родителям, что их ребенок не выжил, мне ни капельки не было их жаль. Мне хотелось, чтобы они страдали. Мне хотелось, чтобы они почувствовали всю тяжесть своего преступления: ведь они оставили заряженное ружье в доступном для детей месте. Мне хотелось, чтобы они знали, что они не только потеряли одного ребенка, но и разрушили жизнь другого, того, кто случайно нажал на спусковой крючок.

Господи Иисусе. Я не была готова к такому тяжелому рассказу.

Я не могла даже представить, как семья сможет с этим справиться.

– Бедный младший брат, – сказала я. – Не могу представить, как на нем скажется то, что произошло.

Райл щелчком сбросил что-то с колена.

– Это разрушит его жизнь, вот что случится.

Я повернулась на бок, чтобы видеть его, и подперла рукой голову.