Обещанная Демону Константин Фрес

– Хе—хе—хе! – зловеще сказала Ветта, стряхивая свою добычу с фонарика в бадью.

Пока Элиза спохватится, у нее вся голова будет в личинках. Белых, жирных. Они запутаются у нее в волосах, они накусают ее голову, уши и, если повезет, то и лицо тоже.

– Хе—хе—хе! – мысль о том, что богиньки могут изуродовать лицо Элизе, очень обрадовала Ветту. Может, если повезет, они ее так отделают, что она станет уродиной и Артур от нее сбежит! А не сбежит, так ей же хуже. Богинек она будет с себя с верещанием стряхивать. Люди будут давить их ногами. А Ветте достаточно будет затереть платком пару пятен крови на полу, или же на лице Элизы.

– И дело сделано! – торжествуя, заметила Ветта, набрав чуть не половину своей бадьи мерзких извивающихся червяков.

…Эти приготовления и нехитрую радость Ветты наблюдал в хрустальный шар тот, к кому она воззвала – Эрвин, Тринадцатый, Господин Повелитель Холодного Пламени. Он был одет в свой шикарный костюм с серебром, и, удобно расположившись в кресле, курил сигару. Выпуская серые кольца душистого дыма, он щурил синие глаза и смотрел, как Ветта выбирает самых кровожадных червяков для своей мести.

Его дом благодаря стараниям Ветты становился все более реальным, из небытия проступали очертания огромного здания с синими стеклами на высоких окнах. Ее злоба, ее ложь и гнусные намерения подпитывали черное колдовство, и лесной туман все сгущался, превращаясь в черные каменные стены.

Флигель, в котором расположился Эрвин, выглядел совершенно как настоящий. В нем было все, что полагалось для роскошного дома: и ковры, и лакированная мебель, и пылающий камин. Все это обрело свои привычные очертания и стало осязаемым, плотным, да и сам Эрвин давно уже стал не сгустком черной магии, а вполне живым человеком. Его большое сильное тело чувствовало тепло и холод, приятные ароматы и тонкие вкусы. Эрвин был жив, и наслаждался ощущениями жизни.

На роскошном резном столике из красного дерева, на медной старой подставке, стоял огромный хрустальный шар. Эрвин, поглаживая его отполированную поверхность длинными пальцами, поворачивал его и так, и этак, желая получше рассмотреть все, что делает Ветта, и усмехался.

– Эрвин, – страшный голос, похожий на вздох неуспокоенной жестокой души, раздался в тишине роскошного дома. Он шелестел, будто ветер, гонящий сухую листву, и любой человек, услышавший этот зловещий голос в лесу, умер бы на месте от ужаса. Но Эрвин лишь покосился во тьму, не прекращая любоваться своим хрустальным шаром. – Отчего ты медлишь, Эрвин? Зачем эти сложности? Возьми скорее свою жертву, Эрвин, и возроди нас! Я жажду крови и мести!

– Ты ждал столько лет, – медленно произнес Эрвин, обдумывая и взвешивая каждое слово, – твой дух дремал веками… Так неужто ты не потерпишь еще несколько дней, Первый?

– Я устал ждать, – желчно, как древний больной старик, проскрипел в ответ Первый. Бесплотная тень скользнула над полом, на миг затенив ярко пылающий огонь в камине, и вытянулась черным унылым призраком перед Эрвином. – Ты всегда был тщеславен и любил самые яркие человеческие оболочки! Неужто тебе и сейчас хочется покрасоваться и упиться всеобщим обожанием вместо того, чтобы вернуть этот мир нам? На что ты потратил жертвенную кровь? Натянул красивое гладкое лицо? Ты поранил девчонку, я знаю. У самого тебя не достало бы сил, чтобы вернуть себе даже часть того, что тебя сейчас окружает. Я слышу запах тела этой девчонки. Он пропитал весь твой дом. Он пророс в стены. Ты мог бы разбудить половину из нас этой жертвой, но твое желание покрасоваться перевесило весь здравый смысл!

– Не только это, – как можно небрежнее ответил Эрвин, взяв со стола бокал с янтарным ароматным коньяком. – Я, конечно, люблю все блага, что дает жизнь, но не в этом причина того, что я не взял девчонку.

– А в чем же тогда? – насмешливо произнес Первый.

– Я нашел твой мизинец, – как бы невзначай заметил Эрвин, внимательно глянув на черную колышущуюся тень. – И тех, кто похитил твои сокровища.

– И где же он?! – нетерпеливо завертелся Первый.

– Он был в руках той самой девчонки, которую мне якобы предназначили в жертву, – многозначительно ответил Эрвин. – Но ты ее не чувствуешь, не так ли?

Первый затих.

– Вот и я не почувствовал, – подытожил Эрвин, рассматривая красивые блики, играющие на поверхности янтарной жидкости. – Она держала его в руках, Первый. Она знала о его свойствах, но легко с ним рассталась. Твоя сила не проросла в ней, не испачкала ее души ни алчностью, ни хитростью, ни жестокостью. И моя сила… тоже. Я держал ее в руках, я ее касался ее души своей магией, и все равно она могла мне сопротивляться. У нее словно есть защита.

– Думаешь, защита? – подозрительно произнес Первый. – А может, она Помеченная?

Эрвин рассеянно пожал плечами. В его памяти всплыл образ перепуганной Элизы, ее запах, и ее слабое, но уверенное «нет»!

– Вот и я этого не знаю. Мне нужно посмотреть на нее. Почувствовать.

Первый мерзко захихикал.

– Разве ты не трогал ее? – гадко и пошло спросил он. – Я знаю, ты ее касался!

Казалось, на миг в камине пламя взметнулось выше, с гудением промчалось по трубе, синие глаза Эрвина вспыхнули ненавистью.

– Это не твое дело, – хрипнул он. – Если она Помеченная, то это моя добыча. И ты получишь свою долю только тогда, когда я возьму свое!

– Какой грозный, – усмехнулся Первый. – Еще скажи, что ее запах свел тебя с ума после стольких лет покоя!.. Впрочем, это твое дело. У меня теперь заботы поважнее есть. У кого, говоришь, ты нашел мой палец?

– У самого богатого семейства города, разумеется,– усмехаясь, ответил Эрвин.

– И у них мой сундук, или один палец? – допытывался Первый.

– Откуда же мне знать, – усмехнулся Эрвин. – Может, ты сам пойдешь проверишь?

Первый промолчал, но в его молчании было слишком много чувств.

– А ты не мог бы, – приторно—сладким голосом, после надолго затянувшейся паузы, заискиваясь, попросил Первый, – дать мне немного силы?..

– А сам не можешь разве? – невинно поинтересовался Эрвин, поблескивая смеющимися глазами. Черная тень, висящая перед ним, затряслась от злобы, завыла тоскливым голосом призрака, заблудившегося на болоте.

– Проклятый тщеславный ублюдок! – провыл Первый в муке и тоске. – Неужто нельзя обойтись без того, чтоб у тебя выпрашивали, чтобы тебя умоляли?! Так нужно унижать меня?!

– В этом мире, – посмеиваясь ответил Эрвин, – прав только сильный. Если не можешь взять сам – проси, и посмирнее! Ты, кажется, забыл, что именно мне ты обязан тем, что сейчас можешь существовать в этом мире. За то, что так непочтителен ко мне, быть тебе собакой, – Эрвин звонко щелкнул пальцами, и перед ним, цокая когтями по паркетному полу, заскакал яростный лоснящийся остроухий доберман в ошейнике с синими сапфирами.

– Но смотри мне! Только попробуй, тронь мою девчонку, – голос Эрвина тоже превратился в страшный стон злобного духа, его красивая ладонь стала черной когтистой лапой. Подцепив собаку за ошейник, Эрвин подтянул ее к себе, к своим прекрасным и страшным глазам поближе. – Я вытряхну из тебя остатки жизни. И сделаю это самым ужасным способом, какой только придумаю. Ясно?

Собака жалобно скулила в его руке, часто дыша горячей пастью.

– Пошел прочь, – Эрвин брезгливо оттолкнул Первого от себя. – Надеюсь, ты сможешь раздобыть себе немного крови, чтобы вернуть себе хоть какое—то подобие самого себя…

Собака, повизгивая от еле сдерживаемой ярости, рванула к дверям, на улицу. Послышался шорох гравия под ее лапами, и Эрвин, неспешно потягивая коньяк, прислушивался к тому, как ночной охотник удаляется от замка Демонов все дальше.

– Ах, совсем забыл, – с улыбкой произнес Эрвин, когда собаку вовсе не стало слышно. – У них на волшебных палочках магия не ниже третьего уровня. Будь осторожен!

Но его, разумеется, уже никто не услышал.

***

На бал Ветта явилась разодетой в пух и прах, в новом платье с кринолином, которым она с непривычки цеплялась за все и всех. Спереди оно было украшено целым рядком бантов, от груди до живота, рукава расшиты кружевами, а шлейф тащился вслед за девушкой на целых два шага! На голове Ветты красовался новехонький шикарный черноволосый парик. Нитки настоящего жемчуга свисали с его накрученных локонов до самых ушей девушки, а на макушке красовался бант, жирной раздавленной бабочкой распластавшийся по прическе.

Под голубой верхней юбкой, холодная и неудобная, была припрятана банка с личинками…

Разумеется, никто Ветту к невесте не подпустил бы, и червяков в волосы натрясти не позволил бы. Она, церемонно с Элизой раскланявшись, была почти сразу же оттеснена от влюбленной пары прочь.

Жених, увидев Ветту, не смутился ни на миг, хотя по залу, набитому гостями как сельдями в бочке, тотчас пробежал быстрый ехидный шепоток. С трудом Ветта пережила колкие смешки за своей спиной, проглотив слезы обиды. А Артур ничего; просто улыбнулся ей, как старой знакомой, тепло пожал ее руку и преувеличенно почтительно коснулся губами ее ладони.

– Ах ты, расфуфыренный пижон, – шипела Ветта, отступая за спины поздравляющих гостей, брезгливо отирая руку о новую шелковую юбку. – Шелковая манишка! Ну, я вам устрою…

Забравшись в укромный уголок потемнее, за портьеры, она задрала юбку и извлекла своих полусонных замороженных гусениц в банке. Поколдовав немного, она одну за другой отправила их в розовый венок на голове соперницы и проследила, чтоб гусеницы надежно спрятались в бутонах и листьях.

Элиза как будто бы ничего не заметила. Она вообще была бледна, будто напугана чем—то, и Ветте показалось, что невеста то и дело оглядывает гостей, отыскивая кого—то взглядом. Но Ветта списала это на неловкость Элизы перед ее вчерашними ухажерами, перед юношами, которые катали ее по городу на экипажах и качали на качелях на славных летних пикниках. В конце концов, они все облизнулись с невестой! А ведь наверняка строили планы. Дурачье.

«Хе—хе—хе!» – подумала Ветта, наблюдая, как последняя гусеница исчезает в розовых лепестках. Вероятно, там, если поискать как следует, можно найти дремлющую мошку или крохотную бабочку. А может, там просто теплее. Кто их, червяков, знает.

Артур, конечно, разоделся как король, в ослепительно—белое с благородным серебром. Даже небольшую мантию из блескучего черного меха умудрился пристроить на плечах. Рассматривая молодого человека, невольно любуясь его статью, красивыми жестами, исполненными достоинства, Ветта очень пожалела, что не оставила пару червяков для жениха.

«А что, – размышляла она. – Они б его покусали, он бы начал вопить, и уже не был бы таким важным и привлекательным! А если б одна богинька кусанула его за нос, он бы тоже стал уродливым. Тогда и Элиза могла б его бросить. А я тут как тут! Я б его утешила и сказала, что он не урод. И тогда б он на мне точно женился!»

Но, несмотря на эти зловредные мысли, Ветта все же очень хотела, чтобы случилось чудо, и Артур сам, без гусениц в волосах и с носом на месте, вдруг передумал и вернулся к ней. Может, рассмотрев в ней те достоинства, что не видел раньше. Ведь, в конце концов, они едва знакомы! А если б он узнал ее получше? Если б у нее был хоть шанс поразить его своим умом, своей скромностью и добротой?! Если б он понял, какая она замечательная?! Вряд ли он тогда побежал вприпрыжку за первой попавшейся девицей!

Может, поразить его красотой своих танцев? А что? Танцевать она умела и любила. Или спеть? Пела Ветта тоже неплохо. Только громко, пискляво и не попадала в ноты. Но в целом хорошо. Или вот еще верный способ – заставить Артура ревновать! Если он увидит, что она нарядна, весела и флиртует с другими парнями, он невольно призадумается, что он потерял! И вероятно поймет, что не такой уж он незаменимый!

«Надо у него под носом с кем—нибудь закружиться в танце! – размышляла Ветта. – И делать вид, что мне радостно! Пусть не думает, что я о нем страдаю…»

Свободных кавалеров нашлось немало, и Ветта, направляясь за жертвой и размышляя, какую бы хитрость придумать, чтобы заманить потанцевать хоть кого—нибудь, внезапно обнаружила, что ей улыбаются вполне доброжелательно, и никто не отворачивается, как прежде, делая вид, что не замечают ее.

«Эх, знать бы приворотное заклятье! – думала Ветта, радостно улыбаясь в ответ и не понимая причину такой перемены. – Или сходить на Старую Дубовую улицу, к старой ведьме Катрине. Она бы помогла. Да только денег нет…»

В этот самый миг до Ветты вдруг дошло, что денег—то у нее теперь полно. Артур же прислал ей обещанное! И люди об этом прекрасно знают. В этом чертовом городе целая тьма чертовых ясновидцев… Наверное, посчитали все, до последнего пятачка в дареных сундуках, в своих видениях. Вот поэтому молодые люди, которые раньше на Ветту и не смотрели, теперь так мило ей улыбаются!

«Так это же прекрасно! – подумала Ветта, с видом победительницы поглядывая на Артура и Элизу, которые церемонно раскланивались с гостями. – Если он сам не одумается, я могу заплатить ведьме. Ей не страшно брать на свою черную душу грехи; возьмет и еще один, для меня. Приворожит его, негодяя!»

От этой мысли настроение у Ветты улучшилось как никогда. Она милостиво подала руку первому попавшемуся молодому человеку и встала с ним в пару на танцы.

***

Элиза не знали ни дня покоя с того странного вечера, когда незнакомец в библиотеке едва не овладел ее телом. Но разумом, мыслями ее он овладел совершенно точно.

Ни дня не проходило без того, чтобы Элиза не вспоминала его синие, холодные, но такие прекрасные глаза. В самые неподходящие моменты накатывало вдруг отчетливое ощущение поцелуя, до мельчайших подробностей. Шумное дыхание и нежный, едва слышный звук поцелуя, страстного касания губ. Тепло мужских губ, мягкость языка, ласкающего ее язык. Проникновения горячего языка в ее рот, порочные и страстные, почти насильные, очень интимные и сексуальные. Это было по—настоящему, по—взрослому, и совсем не то же самое, что робкие поцелуи того же Стира.

Эти ощущения были непривычны и незнакомы Элизе. Казалось, что это нечто бессовестное и развратное, и ей хотелось быть такой – откровенной и бесстыжей в своих желаниях. Это пугало ее и одновременно с тем придавало сил и будило в ней какую—то другую, новую Элизу. Отчаянную, дерзкую, откровенную в своих желаниях. Готовую откинуть предрассудки и страх, позабыть о женихе и отдаться неизвестному всецело, без остатка.

Хотелось рассыпать волосы по постели, ощутить на своем извивающемся, бьющемся теле тяжесть мужского тела. Хотелось, чтобы незнакомец целовал ее, брал ее языком в рот, доведя до исступления, до умопомрачения. Хотелось, чтобы он касался ее горячего жаждущего лона, дразня и доводя до криков своими ласками. В пылающем воображении Элизы его пальцы, поглаживая ставшие неимоверно чувствительными влажные набухшие губки, вдруг коварно и сильно толкались внутрь ее тела, стремясь достигнуть самого центра ее желания и погасить терзающую девушку страсть. Элиза искусывала губы, чтобы не раскричаться от охватывающих все ее тело сладких спазмов.

Она обмирала, когда эти видения доводили ее до дрожи, почти до стона, до головокружения. За завтраком ей вдруг чудилось свежее морозное дыхание над плечом, и она едва сдерживала себя от того, чтобы обернуться. А вдруг ОН стоит позади нее?!

Но, разумеется, никого, кроме отца и матери, за завтраком не присутствовало, и Элиза маялась, не зная, как расспросить отца о его странном ночном госте. Что вообще это за человек? Откуда взялся?

«А вдруг он расскажет всем об этом происшествии в библиотеке?! – в ужасе думала Элиза, и сердце ее замирало от страха и стыда, пришедших на смену томительным сладким грезам. – Я тоже хороша! Целоваться и так вести себя с незнакомцев после помолвки! Позволить ему…»

Тут Элиза вспоминала его ласковые руки, прямо у себя на коже, на бедре. И самое опасное, самое прекрасное и самое желанное прикосновение – там, между ног, от воспоминания о котором она вертелась на стуле и стискивала колени, кое—как справляясь с возбуждением. Он будто поймал кончиками пальцев самую чувствительную точку на ее теле, местечко, в котором было заключено все наслаждение, какое себе можно вообразить. От касания к этой точке Элиза вдруг позабыла, как дышать. Все ее существо наполнилось блаженством, которое пульсировало и билось, расцветая там, под пальцами незнакомца, и прорастая в ее тело горячим и сильным безумным наслаждением.

Ей казалось, что она падает навзничь, в яму, полную огня. Лепестки пламени охватывают ее тело, словно жадные руки, и разжигают в ее душе пожар, жажду, неведомую раньше. И ей до боли хотелось снова ощутить на своем теле ласкающие ее ладони, чуть сжимающие задыхающееся горло и бережно разглаживающие кожу как драгоценную ткань.

«О нет, – Элиза, чуть не плача, почти молила неведомые силы мироздания, чтобы они стерли у нее из памяти незнакомца, его ласки, и ее желание отдаться ему. – Как стыдно—то! Я должна думать об Артуре. Я согласие ему дала! И я за него выйти должна… Он славный, он красивый и милый! Да почему ж думается—то только об этом мерзавце, который вздумал, что в приличном доме можно залезть под юбку к хозяйской дочери?!»

В день бала, уже одетая в самое нарядное, цвета розовой зари платье, тонкое и прекрасное, как крылья бабочек, она вдруг снова отчетливо вспомнила таинственного незнакомца, его руки на своих плечах, и едва не расплакалась, потому что образ его не отпускал ее ни на миг. Элиза маялась и уговаривала себя, что это пройдет. Наверное, это просто шок от пережитого? Стыд, страх и необычность происходящего с ней?

«Но это пройдет!» – твердила она себе.

Однако, не проходило совсем.

Особенно тяжело Элизе было, когда Артур – красивый, светлый, добрый и волшебный, как принц из сказки! – надел на нее венок из роз и отступил, восторженно ахнув и прижав руку к сердцу. Он—то точно не заслужил того, чтобы у него была такая порочная, испорченная невеста! Он видел, что Элизе не по себе, но принял ее состояние за естественное волнение перед свадьбой. Гости откровенно рассматривали невесту и обсуждали ее с ног до головы, а это было не так—то приятно. И, чтобы облегчить Элизе нелегкое испытание, он был мил и предупредителен, и поддерживал ее под локоть.

Пожалуй, этого бы и хватило, чтобы Элиза перестала нервничать. После первого танца она повеселела и перестала озираться по сторонам, как затравленный зверек. Кто знает, чему учился Артур в своем университете, но танцевал он божественно, и Элиза не могла не отметить, что они были действительно самой красивой парой в городе.

А потом произошло ровно две вещи.

Первая – и это можно было считать малым из двух зол, – это был разнузданный танец Ветты.

Кузина Элизы, тряся фальшивыми черными кудряшками и взмахивая на крутых поворотах голубой шелковой юбкой, похожей на полусдувшийся воздушный шар, со счастливым гиканьем кружилась в танце с не менее счастливым кавалером. Ее танцевальные па были далеки от совершенства, да и вообще все эти движения, совершаемые ею в непосредственной близости от жениха и невесты, были скорее отчаянной попыткой привлечь к себе внимание, чем действительно танцем.

Ветта, судорожно хохоча, словно в припадке эпилепсии, вращалась, только чудом не сталкиваясь с другими парами. Ее волшебная палочка, выброшенная верх ее тощенькой рукой, без остановки пускала многочисленные бенгальские искры, конфетти и серпантин, отчего ноги вальсирующих очень скоро начали путаться в длинных бумажных тонких лентах. Все ее поведение было таково, будто это не у кузины ее праздник, а у нее, у Ветты. И бал этот словно в ее честь был организован, и гости – это ее гости, а потому она вела себя так, как ей приходило в голову. И при этом Ветта умудрялась покорчить рожи обескураженной невесте.

«Смотри, – как бы говорила ее довольная ухмылка, – и я не осталась без кавалера!»

– Подожди меня минутку, – ласково сказал Артур, погладив руку Элизы. – Милая моя, я вижу, ты очень волнуешься. Но я ненадолго. Я всего лишь успокою эту разбушевавшуюся девушку и вернусь. Я не хочу, чтобы она испортила нам с тобой наш первый бал.

Элиза не ответила; она лишь кивнула головой, и Артур, вежливо раскланявшись с гостями, подхватил Ветту под локоток и потащил ее прочь из зала.

Ветта особо не сопротивлялась. Напротив, на ее толстых губах запечатлелась самая отвратительная ухмылка, девушка торжествовала оттого, что ей удалось испортить настроение невесте. И за Артуром она шла весьма охотно, рассчитывая, видимо, продолжить свой балаган. По ее хитрому виду можно было понять, что она готова повешаться на шею молодому человеку и рыдать до полного удовлетворения всех ее желаний.

Но едва Артур вывел Ветту, и Элиза перевела дух, как случилась вторая вещь, и она была куда как чувствительнее и тревожнее, чем отчаянные выходки Ветты.

Двери распахнулись впуская много света, который отражался и горел золотом в зеркалах, и герольд, стукнув посохом об пол, привлекая к себе внимание, важно и громко выкрикнул:

– Граф Эрвин Дэвис Тринадцатый!

И вслед за светом, вслед за этими торжественными словами в зал явился тот, кого Элиза так боялась и о ком грезила все это время. Сердце ее забилось так неистово, что, казалось, не вынесет и разорвется в груди. Элиза с трудом удержалась на ногах, понимая, что близка к обмороку, еще немного – и она свалится прямо к ногам пришедшего.

Эрвин.

Вот, значит, как его зовут.

Элиза не осознавала, что шепчет его имя, ласкающее ее губы так же сладко, как поцелуй. Никого вокруг словно не существовало, гул зала смолк, и в тишине девушка слышала лишь неспешные четкие шаги того, кто назвался графом Дэвисом. Дамы перешептывались, с изумлением разглядывая эффектно появившегося незнакомого красавца, и прикрывали веерами заливающиеся краской смущения лица. Незнакомец поражал всех присутствующих дам в самое сердце своими острыми, жадными, влекущими взглядами и небрежными улыбками, и Элиза отчего—то подумала с ревностью, что граф, похоже, очень любит покорять и соблазнять женщин. Любая из них готова была сейчас же пойти с ним, лишь только помани. И он манил – небрежным кивком головы, вспыхнувшим из—под черных ресниц взглядом, вежливо сказанным словом.

Элиза видела его лишь однажды, в полумраке, но ошибиться было невозможно. Это были те самые синие глаза, прекрасные и яростные; те же тонкие аристократические черты, та самая стать и широкие плечи сильного мужчины; тот шик и роскошь, рядом с которыми даже Артур терялся и казался одетым неброско и безвкусно.

– Мисс Элиза. Вы прекрасны, как рассвет над южным морем и как самые чистые звезды над Арктикой.

Его приветствие было очень сдержанным и полным почтения, когда он склонил черноволосую голову и прижался губами к ее руке – слишком страстно, слишком нежно и долго, чтобы это можно было считать приличным! Девушка ахнула, словно этот поцелуй ожег ей кожу и пронзил сладкой болью до самого сердца, и мужчина поднял на нее взгляд внимательных холодных глаз, гипнотизирующих ее, словно взгляд питона – кролика. Он мог молчать о той ночи, когда впервые целовал Элизу, мог не говорить ни слова вообще, но она видела, что сегодняшний бал и праздник – это всего лишь предлог для него, чтобы прийти к ней. Потому что его тянуло к ней так же неудержимо, как и ее – к нему. С первой же встречи между ними установилась какая—то связь, что—то тайное и необъяснимое. И Элиза чутьем женщины вдруг почувствовала, что обладает какой—то властью над этим загадочным, харизматичным человеком.

– Простите мне мой вид, – произнес Эрвин тем самым глубоким голосом, от которого в душе Элизы начинали вибрировать все струнки. – Я только что вернулся в город. Был в пути. Но как только узнал о вашем празднике, сразу же поспешил сюда, чтобы поздравить вас и сделать вам подарок.

И это походило на правду.

Его длинный черный кожаный камзол иноземного кроя со строгим жестким воротником, искусно расшитый черными шелками на плечах, был запылен, как любая дорожная одежда. Однако, белоснежная сорочка идеально чиста и свежа, и жилет с брюками – тоже. Капли мелких черных алмазов поблескивали в вышитых цветах и глазах птиц.

– Вы путешествуете? – прошептала Элиза, не слыша собственного голоса. Она смотрела, не отрываясь, в лицо мужчины, совершенно не понимая, что с ней происходит, и почему он отвечает ей таким же долгим, одержимым взглядом.

– Да, – ответил он. – Я немного времени провожу в городе. Совсем немного. Здесь скучно; а в мире так много того, чего я еще не видел! Пустыня и звёздное небо над нею. Призрачные замки. Сказочные сокровища. Я принес вам одно из них.

Элиза не сразу поняла, о чем он говорит. С трудом перевела она взгляд на его руки – снова ее бросило в жар от воспоминаний о том, как могут касаться эти длинные сильные пальцы! – она увидела, что граф Эрвин протягивает ей маленькую продолговатую коробочку из резного сандалового дерева. Тонкий аромат сандала напоминал запах духов, что—то из восточной сказки, необычное, манящее и волнующее.

– Это сандаловая палочка, – произнес Эрвин, все так же неотрывно глядя на Элизу, буквально пожирая ее взглядом. – Она может творить самые прекрасные и самые великие чудеса. И небольшие приятные сюрпризы.

Он открыл коробку; на светлом голубом шелке лежала красивая темная палочка, испещренная тонкой красивой резьбой. Она походила на высокую стройную башню из слоновой кости на фоне выцветшего от жары неба над пустыней. Ее рукоятка была украшена кольцами из белого перламутра, и у Элизы захватило дух, потому что она не смогла их сосчитать сразу.

«Это какой же уровень магии?! – в замешательстве подумала она. – Это сколько же может стоить эта вещь?! И он мне ее дарит?! За что он мне ее дарит? Неужто за то, что между нами было?! Да за кого он меня принимает?!»

– Но я не могу это принять, – прошептала Элиза чуть слышно. – Это слишком дорого…

– Сегодня, – перебив ее, ответил Эрвин, – вам можно все!

На голове Элизы лежал венок из роз. Эрвин знал, что в этом венке; богиньки уже давно проснулись и высовывали свои кровожадные рыльца из розовых лепестков. Парочка из них уже выбралась из цветов и карабкалась по волосам невесты, стремясь добраться до ее кожи. Эрвин знал, зачем эти кровожадные червяки здесь. Знал, что один укус – и капля вожделенной крови будет у него в руках. Все Демоны, дремлющие в небытие, откроют свои глаза и увидят ее – прелестную и соблазнительную девушку. Идеальная рабыня… она могла бы украсить любой дом Демона.

Но что—то мешало ему спокойно смотреть, как кровожадные твари добывают ему эту каплю крови.

Эрвин взял сандаловую палочку из ее голубого шелкового ложа, и просто взмахнул над головой невесты. Один миг – и на волосах Элизы чудесным покрывалом очутились бабочки с красивыми трепещущими крыльями вместо хищных гусениц. Никто не понял, откуда они там взялись; гости зааплодировали, радостно приветствуя чудо.

И только Ветта, высунувшая нос из укромного уголка, куда утащил ее жених, гневно поморщилась, понимая, что ее хитрость разгадана и нейтрализована.