Город лестниц Беннетт Роберт

– Питри… вам часто приходилось видеть профессора? – спрашивает она.

– Ну… я его видел, да. Но мы не были знакомы, если вы это имеете в виду.

– Тогда вы, наверное, не сможете припомнить… – осторожно формулирует она, – или сможете… давно ли профессор стал носить галстуки?

– Галстуки?.. Не знаю, госпожа…

Шара протягивает руку и подхватывает галстук за кончик. Какой он… Полосатый, красный и молочно-белый. Шелковый, прекрасной выделки. Изыск северной моды, совсем недавно обретший популярность.

– Доктор Ефрем Панъюй, которого знала я, – тихо говорит она, – предпочитал шейные платки. Так принято в академических кругах, насколько я знаю. Профессура носит шейные платки – обычно оранжевые, розовые или красные. Цвета университета. А вот в галстуке я его не видела ни разу. Вы разбираетесь в галстуках, Питри?

– Мгм. Ну… немного. Их здесь все носят.

– Именно. Здесь. А не в Сайпуре. И не кажется ли вам, что это галстук необычно тонкой работы?

И она переворачивает его – поглядите, мол.

– Очень тонкая работа, да. И шелк такой… тонкий.

– Ну… да… А что?

Не отрывая взгляда от галстука, она протягивает Сигруду ладонь:

– Нож, пожалуйста.

В ручище гиганта мгновенно возникает что-то тоненькое и блестящее – похоже на скальпель. Он вручает его Шаре. Та поправляет очки на переносице и низко склоняется над телом. Сквозь рубашку Ефрема просачивается слабый запах разложения. Шара старается не обращать на него внимания – это действительно частность. Неприятная частность, на которую нельзя отвлекаться.

Она пристально рассматривает белые полосы на шелке. «Нет, белые ему бы не подошли. Слишком заметно получилось бы…»

Вот оно – невероятно тонкая красная нить, едва заметные стежки на красном. Маленький квадрат, похожий на карманчик, на обратной стороне галстука.

Внутри белый лоскуток. Нет, не от галстука, от чего-то другого. Она осторожно вынимает его и расправляет на свету.

Несколько строчек угольным карандашом – похоже на шифр…

– Им бы и в голову не пришло искать в галстуке, – тихо говорит она. – Особенно в дорогом галстуке. Они не ожидали от сайпурца такого трюка, правда? И он об этом прекрасно знал.

Питри изумленно таращится на вспоротый галстук.

– Где же он научился таким трюкам?

Шара отдает скальпель Сигруду.

– А вот это, – говорит она, – очень хороший вопрос.

* * *

В окно кабинета прокрадывается утренний свет, осторожно ползет по пустой столешнице и голому ковру, истыканному ножками вынесенной мебели. Шара подходит к окну. Как же странно: по идее, городские стены должны закрывать солнечный свет – во всяком случае, пока оно не стоит в зените, но она видит, как светило поднимается над горизонтом… Стены странно прозрачны, смотришь сквозь них – и солнце словно бы затянуто легкой дымкой.

«Как же звали того человека, – думает Шара, – что писал об этом?» Она прищелкивает пальцами, пытаясь вспомнить.

– Вочек, – наконец выговаривает она. – Антон Вочек. Точно.

Профессор Мирградского университета. Автор теории – старой, правда, он сформулировал ее несколько десятков лет тому назад. Тем не менее. Профессор настаивал: тот факт, что Чудесные Стены никуда не делись – а это самое старое и знаменитое чудо из многих чудес Мирграда, – указывает на то, что одно или даже несколько Божеств-основателей города до сих пор в каком-то смысле живы. Подобное нарушение СУ не осталось безнаказанным: естественно, профессор тут же ушел в подполье, и никто его с тех пор не видел. Тем не менее теория не снискала популярности у континентцев. Ибо, если Божества живы, логично спросить, где же они? Почему не спешат на помощь своему народу?

«Вот главная проблема с чудесами, – вспоминает она слова Ефрема. – Голая фактология. Либо чудо есть, либо его нет».

Словно только вчера они об этом говорили… А на самом деле – что-то около года назад. Когда Ефрем Панъюй прибыл на Континент, Шара обучила его базовым техникам: экстренно эвакуироваться из опасного места, избегать слежки, преодолевать бюрократические препоны и – хотя она полагала это избыточным – как создавать и поддерживать тайники для обмена сообщениями. Дополнительные, так сказать, меры безопасности: мало ли что случится, сайпурцев на Континенте совсем не любят… Естественно, поручить такое Шаре – самому опытному из действующих на Континенте оперативников – было все равно, что отправить ее подтирать нос ребенку. Другие бы на ее месте обиделись на такое поручение, а она – она упорно добивалась, чтобы ей дали эту работу. Потому что из всех сайпурцев она больше всего почитала и уважала Ефрема Панъюя: реформатора, лектора и известнейшего историка. Ефрем Панъюй! Человек, которому Сайпур обязан новой концепцией своего прошлого, человек, воскресивший судебную систему Сайпура, человек, который вырвал сайпурские школы из рук богачей и подарил образование жителям трущоб. Так странно было сидеть напротив этого великого человека в Аханастане и смотреть, как он терпеливо кивает в ответ на ее объяснения: мол, когда на заставе в Мирграде требуют показать документы, на самом деле им нужны не документы, а банкнота в двадцать дрекелей. Шара надеялась, что голос не дрожал от благоговейного ужаса… Да уж, опыт совершенно ирреальный, но Шара бережно хранила это воспоминание в памяти. И гордилась им.

Она завершила инструктаж, и Ефрем отправился в Мирград. А она все гадала: встретятся они еще – не встретятся… И вот вчера на стол легла телеграмма: что его нашли мертвым. Точнее – нет. Не мертвым. Убитым. Это уже выбило ее из колеи, а обнаружив, что покойный умел прятать тайные послания в своей одежде – чему она совершенно точно его не учила! – Шара и вовсе не знала что и думать…

«Интересно, – думает она, – он точно здесь историческими разысканиями занимался?»

Шара трет глаза. Спина затекла – сколько в поезде ехали, еще бы… Но она смотрит на часы и думает, думает…

В Сайпуре уже без чего-то восемь.

Шара очень не хочет этого делать. Она устала, в конце концов. Она слишком слаба. Однако, если не сделать это сейчас, потом придется дорого заплатить за промедление. Вроде бы ничего особенного – всего лишь короткая поездка в Мирград, не отчиталась – ну и что, простительный промах. Вот только из Сайпура такой промах может выглядеть как акт государственной измены.

И она приоткрывает дверь своего нового кабинета. В коридоре никого. Она закрывает дверь. Запирает ее на замок. Подходит к окну и закрывает наружные жалюзи – фух, как хорошо сразу стало. Все-таки ее утомило странное, расплывчатое солнце. А потом она наглухо задвигает окно.

Шмыгает носом, разминает пальцы. Облизывает указательный и принимается писать на оконном стекле.

Шаре часто приходится нарушать закон. Работа такая. Но одно дело – нарушить законы страны, когда ты на вражеской территории. И совсем другое – проделать то, что Шара делает сейчас. В Сайпуре того, что она делает, смертельно боятся. А здесь, на Континенте, это запрещают, искореняют и всячески преследуют нарушителей. Хотя именно на Континенте впервые проделали это.

Ибо сейчас, непосредственно в кабинете ГД Труни, Шара собирается совершить чудо.

Как и всегда, почти ничего не замечаешь: легкое движение воздуха, холодок на коже, словно бы кто-то дверь приоткрыл и сквозняком потянуло. Она выводит знак за знаком, и стекло под ее пальцем размягчается. Последние буквы она выписывает словно бы по воде.

Стекло стало другим: его заволокло инеем, а потом мороз отступает, однако через окно больше не видно жалюзи. В стене зияет дыра. И в дыре Шара видит другой кабинет, где за массивным столом тикового дерева сидит высокая красивая женщина и изучает содержимое толстой папки.

«Как непривычно себя ощущаешь, – мелькает в голове, – когда вот так вот берешь – и в прямом смысле меняешь мир…»

Вообще-то Шара считает, что она выше подобных чувств, но все-таки ее не на шутку сердит вот что: внушительные технологические достижения Сайпура по-прежнему уступают большей части божественных фокусов. Божество Олвос совершала это маленькое чудо уже сотни лет назад: именно так Она могла заглянуть в одно замерзшее озеро и разговаривать с кем-то другим через другое замерзшее озеро, где бы то ни находилось. Шара так и не сумела понять, почему это чудо срабатывает не только со льдом, но и со стеклом. Самая распространенная теория такова, что стекло на Континенте обозначалось словом, очень похожим на слово «лед», и из-за этого лингвистического казуса чудо сработало и на той и на другой поверхности. Хотя… Божествам очень нравилось стекло, они использовали его в самых разных целях, подчас очень странных: так, они могли поместить вещь или даже человека в стекло шириной не толще волоска – прямо как солнечный луч в кристалл.

Женщина за истаявшим стеклом поднимает взгляд. Странная перспектива – словно в иллюминатор смотришь… На самом же деле по другую сторону стекла жалюзи, а за ним – пустота, стофутовый обрыв. Все это игра цвета и звука: где-то в Галадеше, за Южными морями, в Сайпуре, из окна кабинета этой женщины выглядывает Шара, а за ее спиной проступают очертания комнаты ГД Труни.

Женщина вздрагивает от неожиданности, губы ее приходят в движение. Голос тоже слышен, далекий и резкий, как металлическое эхо в водосточной трубе:

– Ой! Ой!

– Можно подумать, вы ожидали увидеть кого-то другого, – говорит Шара.

– Нет. Я ждала, когда ты выйдешь на связь, но не ожидала, что ты прибегнешь к… экстренным средствам связи.

«Экстренное средство связи» искажает голос, но даже так чувствуется, какой он низкий и хриплый. Прокуренный.

– Вы бы предпочли, чтобы я к нему не прибегала?

– Ты так редко используешь выданные тебе средства… – говорит женщина, поднимается и подходит к стеклу, – …по назначению.

– Вы правы. Потому что ситуация… не экстренная, – признает Шара. – Я хотела бы сообщить, что я… в общем, в Мирграде нужно кое-что сделать. По линии оперативной работы.

Женщина в зеркале стекла улыбается. Несмотря на возраст, она все еще удивительно красива: локоны цвета воронова крыла рассыпаны по плечам, и только в падающей на лоб пряди видна седина. Хотя в ее годы многие женщины перестают следить за фигурой, дама в зеркале выглядит превосходно: все изгибы на месте, и это такие изгибы, которых у Шары нет и не будет. Но секрет обаяния тетушки Виньи не в красоте. Нет, все дело в глазах – они у нее большие, широко расставленные, темно-карие. И смотрит тетушка Винья так, словно бы припоминает события долгой и бурной жизни. Жизни, которой можно до смерти позавидовать.

– Ну какая же это оперативная работа? – усмехается Винья. – Обычное дипломатическое поручение.

Шара с облегчением вздыхает – про себя:

– Как вы узнали?

– Документы на имя Тивани, – отвечает Винья. – Они у тебя много лет без дела лежали. Я обычно замечаю такие вещи. Когда кто-нибудь, скажем так, утаскивает с фуршета в рукаве пару печенюшек. А потом это имя всплывает в ночь, когда приходят известия о судьбе бедняги Ефрема. Я верно поняла, чем ты там занимаешься?

«Зря я это сделала, – проносится в голове у Шары. – Я слишком устала для этого разговора».

– Шара, что на тебя нашло? – Голос тетушки звучит мягко и успокаивающе. – Ты же прекрасно знаешь, что я бы ни за что не разрешила тебе ехать.

– А почему нет? Остальные оперативники не успели бы прибыть так быстро. Я – самая подходящая кандидатура, чтобы вести расследование.

– Нет. Не самая. Потому что ты лично в нем заинтересована. Тебя с Ефремом связывают личные отношения. Для тебя найдутся другие дела. И да, ты обязана была уведомить меня, прежде чем ехать.

– Осмелюсь попросить вас проверить почту, – чеканит Шара.

Тень раздражения омрачает лицо Виньи. Она подходит к двери, опускает руку в щель почтового ящика и перебирает накопившуюся стопку депеш. И вытаскивает бумажный листок.

– Прибыло четыре часа назад, – говорит она. – Очень вовремя.

– Именно. Итак, – кивает сама себе Шара. – Все формальности соблюдены. Я не нарушила ни одной директивы. Я – самый старший по званию оперативник. И я прекрасно разбираюсь в материале. Лучше, чем я, историю Мирграда не знает никто.

– О да, – соглашается Винья. И снова подходит к стеклу. – Ты прекрасно разбираешься в истории Континента. Пожалуй, нет в мире человека, который знал бы больше об их мертвых богах. Ефрем знал больше, но он умер.

Шара опускает взгляд.

– Прости, – вздыхает Винья. – Я причинила тебе боль. Но ты должна понять… мне довольно трудно выказывать сострадание подобно обычному человеку. Даже в этом случае.

– Я знаю, – отвечает Шара.

Семь с лишним лет назад тетушка Винья заступила на должность министра иностранных дел. Она всегда была мотором и сердцем Министерства и всегда держала в руке нити важнейших решений. Просто в какой-то момент настало время официально признать этот факт. Однако с тех пор, как она заняла руководящий пост, полномочия Министерства расширились, а сферы ответственности распространились… практически на все. Теперь Министерство присматривает и за торговлей, и за промышленностью, и за политическими партиями. Даже проблемами окружающей среды занимается. И теперь всякий раз, когда Шара оказывается рядом с Сайпуром – а это случается нечасто, – до нее доходят слухи, что Винья Комайд, матриарх знаменитой семьи Комайд, не просто большая шишка, а одна из самых больших шишек в галадешском политикуме, – так вот люди поговаривают, что она не прочь занять кресло премьер-министра. При самой мысли об этом Шара волнуется и трепещет: а вдруг, если тетя займет высшую должность в Сайпуре – да что там в Сайпуре, в мире! – она сможет наконец-то вернуться домой… Но что это будет за дом?..

– Если бы не ты обучала Ефрема, – говорит Винья, – если бы не ты вела его, не ты тестировала – а ведь ты сама вызвалась и проводила с ним так много времени… ты же сама все понимаешь, дочка. Если бы не это, я бы мигом тебя вызвала… Но кураторам нельзя заниматься делами, связанными со смертью их оперативников. Ты это тоже знаешь.

– Я не была его куратором. Я его только обучала.

– Согласна. Но и ты согласись: за тобой числится один серьезный проступок. Безответственное поведение, и причиной стала как раз личная заинтересованность.

Шара горько вздыхает:

– Я просто поверить не могу, что мы говорим об этой… истории. Сколько можно?

– Не мы, а я говорю. А ты отказываешься слушать. А в политических кругах мне эту историю припоминают до сих пор – всякий раз, когда я заговариваю о расширении финансирования.

– Это случилось семнадцать лет назад?

– Шестнадцать. Уж я-то знаю. У избирателей короткая память. А у политиков – очень долгая.

– Но после того, как я уехала, разве я доставляла хоть какие-нибудь неприятности? Ни одного скандала, ни одного нарекания. Вы же знаете меня, тетушка. Я прекрасный работник.

– Нет, сокровище мое, я не стану этого отрицать…

И Винья со вздохом замолкает. И глубоко задумывается.

Шара сидит с бесстрастным лицом, на котором, она надеется, невозможно ничего прочесть. Сидит и быстро перебирает в памяти свои реплики – что она успела сказать за эти пять минут. Беседа развивалась совсем не так, как она предполагала: Шара ждала, что тетя ее сурово отчитает, поскольку все выглядит так, словно она ненароком вмешалась в какую-то глубоко секретную и весьма опасную операцию, участником которой, судя по всему, был Панъюй. Но пока тетушка Винья не подает виду и говорит о Панъюе словно тот обычный историк, которому дали поручение по дипломатической линии… «Что значит: либо она не в курсе, – думает Шара, – либо не хочет, чтобы я знала, что она в курсе».

Потому-то Шара сидит и молчит. Если сидеть, молчать и смотреть, можно очень многое узнать – несмотря на все попытки собеседника скрыть истину. Винья, конечно, ее тетя. Но не бывает такого, чтоб начальник и находящийся у него в подчинении оперативный работник не ощущали себя в каком-то смысле соперниками.

– Что ж, – говорит наконец Винья. – Что ж. Раз так, излагай. Что там сейчас за ситуация?

Интересно дело оборачивается. Ну ладно.

– Люди живут очень бедно. Они недовольны. И будет изрядным преуменьшением сказать, что ГД Труни не слишком хорошо руководил посольством.

– Труни?.. Господи ты боже мой, я и забыла, что они засунули его туда… Молодые девицы в поле зрения были?

Шара вспоминает девушку, приносившую чай.

– Одна.

– Беременная?

– Я ничего такого не заметила.

– Слава морям! Замечательно, хоть здесь обошлось…

– А как быть с Мулагеш? Губернатором полиса? Она демонстративно держалась… подальше от мирградской политики. Строго следовала инструкциям, так сказать. Могу я на нее положиться?

– Возможно. Она из армейских. Участвовала в подавлении восстаний. Железная женщина. Ты с такими всегда хорошо ладила. Так, а что там с профессором?

– Я нахожусь в процессе сбора информации, – сообщает Шара.

Она сейчас сама беззаботность и услужливость. Все в порядке, все хорошо, сообщает ее голос.

– А когда ты узнаешь, кто и почему его убил, что станешь делать? – спрашивает Винья.

– Оценю ситуацию на предмет возможной угрозы безопасности Сайпура.

– Значит, о мести и не помышляешь?

– Как можно думать о мести, – чеканит Шара, – когда глаза всего мира устремлены на тебя? Мы должны быть благоразумны и не проливать крови. Я, как и всегда, готова стать послушным орудием в руках руководства нашей страны.

– Ну хватит высоких слов, – отмахивается Винья, – можно подумать, кто-то верит во всю эту риторику…

И задумчиво глядит в сторону.

– Скажем так, Шара. Я буду щедра к тебе. Я дам тебе сроку… ну, скажем… неделю.

Шара вспыхивает:

– Неделю?!

– Да. За эту неделю ты должна выяснить, есть ли в этом деле что-то важное для Сайпура. В конце концов, весь Мирград до последнего человека мечтал убить беднягу! Может, это был дворник, откуда мы знаем? Так что я дам тебе неделю на то, чтобы доказать обоснованность твоего присутствия в Мирграде. В противном случае я тебя отзову и отправлю кого-то другого уладить оставшиеся формальности. Это дело не для тебя, дорогая, Министерство сможет тебе предложить задания, достойные твоего опыта и умений, не сомневайся.

– Неделя…

И Шара лихорадочно думает про себя: сказать про записку? Не сказать? Потом решает: нет, если скажу, вреда будет больше, чем пользы.

– Что такое? Не эта ли храбрая девушка только что сообщила мне, что она – самый старший по званию оперативник на указанной территории? Да еще таким тоном, словно она дунет – и все разлетится, как карточный домик… – И Винья поводит тонкими пальцами, показывая, как, крутясь в воздухе, разлетаются карты. – Если ты такая опытная и умная, моя дорогая, тебе и пары часов хватит! Не правда ли?

Шара поправляет очки на переносице. Ничего не поделаешь, тетя ее переиграла.

– Ладно.

– Вот и хорошо. Держи меня в курсе. И да, постарайся сделать так, чтобы твой человек никого не убил. По крайней мере в ближайшие несколько дней.

– Не могу ничего обещать.

– Знаю. Я на всякий случай попросила.

– Если я в течение неделю сумею справиться с ситуацией, – медленно выговаривает Шара. – Если я совершу невозможное и закрою дело, есть ли у меня шанс…

– На что?

– На то, что меня переведут.

– Переведут? Куда?

– Обратно в Галадеш.

Винья непонимающе глядит на нее, и Шара напоминает:

– Мы же говорили об этом. В прошлый раз.

– Ах да, да, – спохватывается Винья. – Действительно, в прошлый раз, да…

«Все ты помнишь, – думает Шара. – Потому что мы говорили об этом и в позапрошлый раз, и позапозапрошлый раз…»

– Должна признать, – улыбается Винья, – что ты единственный оперативник, который желает, чтобы его перевели на кабинетную работу в головном офисе. Я думала, тебе нравится на Континенте. Ты же столько их изучала, столько опыта накоплено…

– Я не была в Сайпуре, – тихо говорит Шара, – шестнадцать лет.

– Шара… – Винье, судя по улыбке, очень неловко. – Ты прекрасно знаешь: ты – мой самый ценный сотрудник на Континенте. Ты лучше всех представляешь себе, что такое Божества… более того, в Галадеше ведь никто не подозревает, что Божественное не исчезло окончательно, что на Континенте сохраняются следы его присутствия…

Сколько раз Шара это слышала, сколько раз…

– Министерство придерживается точки зрения, что рассекречивать информацию о существовании Божественного, точнее, его остаточном присутствии нецелесообразно. Сайпурцы предпочитают верить в то, что все это стало историей. Точнее, прахом. Что ничего этого больше не существует. Они не должны узнать, что на Континенте активны некоторые чудеса. И им точно не следует знать, что там остались кое-какие божественные существа. Которых вы с напарником так замечательно… элиминируете.

Шара молчит. Тетушка даже отдаленно не представляет себе, что это значит – уничтожить божественное существо.

– Пока Божества пребывают в своем нынешнем состоянии – то есть технически мертвом – нас все устраивает. И даже более чем устраивает. Незачем говорить людям то, что они не хотят слышать, – продолжает Винья.

Шара вздыхает и проговаривает очевидное:

– А поскольку я видела слишком много вещей и существ, существование которых мы не можем официально признать, я не могу вернуться домой.

– Учитывая, кто ты, мы уверены: как только ты вернешься, тебя станут усиленно расспрашивать. А поскольку ты знаешь слишком много о том, что никому знать не надо…

Шара закрывает глаза.

– Подожди немного, родная моя, – вздыхает Винья. – Ты же видишь, я делаю для тебя все, что могу. Сейчас входят в силу политики, которые прислушиваются к моему мнению. Скоро у них не останется другого выбора – им придется согласиться со мной…

– Проблема в том, – тихо говорит Шара, – что мы, оперативники, сражаемся ради того, чтобы дома было все спокойно. Но… время от времени нам нужно возвращаться домой. Просто для того, чтобы помнить – какой он, этот дом, ради которого мы сражаемся.

Винья презрительно отфыркивается:

– Что за сантименты! Ты – Комайд, детка. Ты – дочь своих родителей. Ты мое дитя. Ты патриотка. Где ты – там Сайпур.

«У меня на глазах умерло столько людей, – хотела бы сказать Шара. – И я подписала столько смертных приговоров, что перестала быть похожей на родителей. Я стала другой. Совсем другой».

Винья улыбается, глаза блестят от слез:

– Пожалуйста, береги себя, девочка моя. В Мирграде вес истории ощущается сильней, чем в прочих местах. Я бы на твоем месте следила за каждым своим шагом. Ведь ты – прямой потомок человека, который не оставил от прежнего Континента камня на камне.

И она протягивает руку, протирает стекло и исчезает из виду.

Задача Министерства иностранных дел состоит в том, чтобы упорядочивать то, что в принципе не поддается упорядочиванию.

Так или иначе, если нечто невозможно сделать, это не значит, что жители Сайпура не должны ожидать, что это все-таки будет сделано: в конце концов, разве перед Войной невозможное не случалось на Континенте каждый день и каждый час?

И разве не по этой причине в Сайпуре и остальном мире людям снятся по ночам кошмары?

Из письма премьер-министра Анты Дуниджеш министру Винье Комайд. 1712 г.

Запретное

Мирградский университет прячется в тени городских стен на западной окраине. Это целый каменный лабиринт комнат, переходов, двориков. На потемневших от дождя стенах расцветают темные пятна мха, плиты полов и тротуаров стерты до гладкости – наверняка множеством ног, ходивших по этому камню в течение долгих веков… Толстые и раздутые печные трубы напоминают осиные гнезда, а не детали архитектуры – так не строят, по меньшей мере, вот уже несколько столетий.

Однако Шара заходит в здание и оглядывается: ого, а с водопроводом и канализацией дела обстоят более чем замечательно. Труб почти не видно – разве что тут выглядывает колено стояка, там на потолке виднеются противопожарные оросители. Ну и, конечно, везде, как и положено, раковины и краны. Вполне современного вида.

Шара пытается скрыть улыбку. Она прекрасно знает: университет выглядит старинным, но на самом деле постройке лет двадцать с небольшим.

– В каком мы крыле? – спрашивает она.

– Лингвистическом, – отвечает Нидайин. – Они предпочитают говорить не «крыло», а «камера».

Шара медленно смигивает: как грубо и быстро ее поправили, однако. Нидайин – типичный работник посольства: заносчивый, самодовольный, самоуверенный. И, тем не менее, он занимает должность посольского представителя по связям с общественностью, а значит, в его обязанности входит сопровождать послов и дипломатов во время важных визитов – например, в университет.

– Какие длинные тут камеры, – бормочет Питри, оглядываясь. – На коридор больше похоже, а не на комнату…

– Слово «камера», – с нажимом произносит Нидайин, – имеет глубоко символическое значение.

– И какое же?

Нидайин явно не ожидает, что его примутся экзаменовать по этому вопросу. Поэтому он гордо отвечает:

– К расследованию это не относится, уж будьте уверены. Так что неважно, какое.

Среди каменных стен гуляет эхо шагов. После смерти доктора Панъюя университет опустел. Возможно, это все голубоватые отсветы ламп на стенах (кстати, лампы газовые), но Шара не может отделаться от ощущения, что они внутри чего-то… живого. То ли в улье, то ли в брюхе огромного животного. Возможно, архитекторы именно этого эффекта и добивались.

Интересно, как Ефрем относился к этому зданию. Она уже осмотрела его комнаты в посольстве: естественно, пусто. Голо. Хоть шаром покати. Но другого Шара и не ждала: Ефрем был из тех людей, что живет работой. А уж такая работа поглощала его целиком – еще бы, город какой! Легендарный город. Кладезь для историка. Наверняка какой-нибудь ящик стола университетского кабинета Панъюя ломится от карандашных рисунков: здешние карнизы, ворота, и конечно – десятки набросков с дверными ручками. Ефрема буквально гипнотизировало все, что люди делали руками. «Сразу видно, как они взаимодействуют с миром, – пояснил он ей как-то. – В глазах отражается душа, а вот материя, подсознательное, основа поведения – все это в руках. Понаблюдай за руками человека – и узнаешь его сердце». Возможно, он говорил правду – потому что сам Ефрем, приближаясь к очередному открытию, всегда трогал предметы: проводил пальцами по столешницам, постукивал по стенам, ковырял землю, оглаживал спелые фрукты… Ибо для Ефрема Панъюя и целого мира было мало – он хотел видеть и знать больше и больше.

– Так, я заинтригован, – заявляет Питри.

– Я же сказал – это неважно, – упирается Нидайин.

– Тебе откуда знать? – сердится Питри.

– Уж я-то знаю, – заявляет Нидайин. – Просто у меня под рукой нет справочных материалов. А я бы не хотел давать непроверенную информацию.

– Чепуха какая, – не сдается Питри.

Сигруд тихонько вздыхает. По его меркам, это все равно, что кулаком по столу треснуть.

Шара прочищает горло и говорит:

– В университете шесть камер, потому что континентцы представляли себе мир в виде сердца с шестью камерами, и каждая считалась домом определенного Божества. От Божества к Божеству перетекала сила – и так рождалось течение времени, судьбы, событий. Так обращалась кровь мира. Университет – это микрокосм, отражающий общее устройство вещей. Приходя сюда, можно было научиться всему обо всем. Во всяком случае, так было задумано.

– Это правда? – изумляется Питри.

– Да, – кивает Шара. – Но это – не изначальный университет. Настоящий был уничтожен во время Войны.

– Во время Мига, хотели вы сказать, – поправляет ее Нидайин. – Исчез вместе с большинством построек Мирграда. Правильно?

Шара не обращает на него ровно никакого внимания.

– Университет выстроили заново, основываясь на довоенных изображениях и рисунках. Мирградцы настаивали, чтобы здание восстановили в прежнем облике. Они даже разобрали огромное число старинных зданий, чтобы строительство велось из подлинного древнего камня. Они хотели вернуть ему подлинный облик – правда, с некоторыми оговорками, – тут она осторожно дотрагивается до газового рожка, – ведь им пришлось согласиться на кое-какие современные новшества.

– Откуда вы все это знаете? – спрашивает Питри.

Шара поправляет очки:

– Что здесь сейчас преподают?

– Мгм… сейчас – в основном экономику, – отвечает Нидайин. – Основы торговли. Базовые рабочие навыки. В основном, потому, что полис приложил массу усилий, чтобы войти в число мировых финансовых игроков. Это все дело рук движения «За Новый Мирград». Правда, в последнее время они не столь активны – некоторые люди воспринимают их действия как призыв к модернизации. Что так и есть, на самом деле. Так что вокруг кампуса время от времени проходят демонстрации протеста. Либо из-за «Нового Мирграда», либо, мгм…

– Из-за доктора Панъюя, – продолжает за него Шара.

– Да.

– Я так понимаю, – говорит Питри, отсутствующим взглядом скользя по дверям, – что они не могут преподавать историю.

– В большом объеме – нет, – соглашается Нидайин. – Материалы курса строго цензурируются на предмет соответствия СУ. Из-за Светских Установлений у них, по правде говоря, ничего толком преподавать здесь не получается. И у них проблемы с обучением естественным наукам и базовым физическим законам. Потому что в прошлом здесь не работали базовые физические законы. А в некоторых местах – так и до сих не работают.

«Естественно, – думает Шара. – Как здесь преподавать естественные науки, если каждый здешний рассвет опровергает законы природы?»

Сигруд резко останавливается. Дважды принюхивается, а потом оборачивается к одной из дверей по правой стороне коридора. Она ничем не отличается от других дверей: толстое дерево, толстое стекло посередине. Никаких надписей.

– Это кабинет доктора Панъюя? – спрашивает Шара.

– Да, – отвечает Нидайин. – А как он…

– Сюда кто-нибудь, кроме полицейских, заходил?

– Не думаю.

Но Шара все равно морщится. Одна полиция чего стоит…

– Нидайин, Питри, – я была бы признательна, если бы вы прошлись по комнатам и кабинетам этой камеры университета. Нам нужно знать, кто из сотрудников мог находиться рядом, а также в каких отношениях эти сотрудники состояли с доктором Панъюем.

– Вы уверены, что нам следует начинать расследование таких масштабов? – спрашивает Нидайин.

Шара одаривает его не то чтобы холодным – так, еле теплым взглядом.

– В смысле… я бы не хотел показать грубым, но… вы же просто исполняете обязанности Главного дипломата, – выговаривает он.

– Да, – соглашается Шара. – Исполняю. И следую приказам губернатора полиса, в чем вы сейчас убедитесь.

И предъявляет ему розовую ленточку телеграммы.

Нидайин открывает ее и читает:

«К-ПОС ТИВАНИ ПРЕДВ РАССЛЕД ПОЛИС ОКАЗ ВСЕМЕРН СОДЕЙСТВ ТЧК ГШК512»

– Вот оно что, – говорит Нидайин.

– Всего лишь предварительное расследование, – кивает Шара. – Но по свежим следам работать проще, и мы должны этим воспользоваться. Во всяком случае, так меня учили. Вы согласны?

– Да, – кивает Нидайин. – Согласен совершенно.

И они с Питри принимаются обходить соседние кабинеты. Отойдя на двадцать шагов, они снова начинают ругаться.

Ничего, это их должно занять на какое-то время…

Страницы: «« 12345678 »»

Читать бесплатно другие книги:

Посвящается всем мечтателям.Да, так и есть, мечта полезная штука, мне бы хотелось в это верить, как ...
Вы знаете друг друга с детства и всегда вместе. Вот только что делать, если твой друг давно тебе нра...
В этом томе мемуаров «Годы в Белом доме» Генри Киссинджер рассказывает о своей деятельности на посту...
«Сумма технологии» подвела итог классической эпохе исследования Будущего. В своей книге Станислав Ле...
«Общество изобилия» – самая известная работа Джона Гэлбрейта, увидевшая свет в 1958 году и впервые в...
Роман «Каторга» остается злободневным и сейчас, ибо и в наши дни не утихают разговоры об островах Ку...