Дотянуться до солнца Одер Рита

«Назначающая»

«Я буду жить в Америке», неожиданно для всех в разгар загулявшегося вечера сказала Татьяна1. Остолбеневшая от неожиданности и впавшая в припадок радости от того, что ее ребёнок наконец-то издал первые звуки, Татьянина мама выронила из рук вилку, на которую был насажен малосольный огурчик собственного посола с целью закуски горячительного. Пытаясь не спугнуть внятную речь ребёнка, от которого ровно до второго года от роду не было слышно ни звука, мама сделала серьёзное лицо, но в то же время, пытаясь призывно улыбаться, спросила:

– Почему, деточка моя?

– Там дома большие, – непринуждённо ответила Татьяна, говоря на чистом языке, не гнусавя, не шипя и никаким иным образом не коверкая звуки родного русского. Тут же раздался хохот гостей, мама плакала от счастья, понимая, что у ребёнка нет дефекта речи и он не немой, как она думала все эти два года. Не слышав от дочери даже плача по ночам, она сначала облегчённо вздыхала, затем же вздыхала озабоченно и тревожно.

И вот теперь, в день своего рождения, дочь вдруг сказала какие-то нелепые фразы для ребёнка, родившегося в Советском Союзе. Тут же радость мамы стала поводом для тоста. Татьяне всучили плюшевого медведя странного красно-жёлтого цвета с огромными пуговицами вместо глаз и отправили играть с сестрой в соседнюю комнату. Неожиданное заявление Татьяны стало кульминацией вечера. После чего взрослые по привычке хвалили правительство, жаловались на жизнь и дефицит сгущенки и масла и удивлялись, почему для своих первых в жизни слов Татьяна выбрала именно этот день и именно эти слова. Которые, в принципе, вскоре всеми глубоко позабылись.

И неудивительно, что такие глупости, вылетевшие из уст двухлетнего ребенка, вскоре забылись. Время было не из легких. Советский союз братских республик трещал по швам, будущее было неизвестным, казалось смутным, пугающим. Заводы и фабрики закрывались, безработица не коснулась только единиц людей, остальные промышляли как могли и чем могли, чтобы выжить и обменять связанные носки на килограмм сахара и пачку чая. Браки рушились, семьи распадались, отцы, привыкшие быть добытчиками и кормильцами семей, заливали безысходность никчемного существования алкоголем. Сильный пол прогибался и чах под тяжестью сложившихся обстоятельств и личных принципов. Даже совесть и здравый смысл не могли заглушить в них чувство вины и беспомощность, в которой очутились многие семьи постсоветского периода. В одночасье все, к чему призывал главный покойник страны, то, за что было положено много жизней и сил – священная идея коммунизма – рухнуло. И очнулся однажды народ уже не в Союзе Советских Социалистических Республик, а каждый в своём царстве-государстве. Участь распада семьи и борьба с алкоголизмом коснулись и Татьяниной семьи.

Уже в юном возрасте Татьяна поняла, что в жизни нужно надеяться только на себя и женщин. Отец Татьяны, как и многие, не выдержал потерянного статуса главы семьи и утонул в вине в поисках истины и своего жизненного назначения. Почему-то, странным образом, в это смутное время женщины были более предпочтительны на рабочих местах. Мать Татьяны работала на трех работах, чтобы прокормить двух дочерей и мужа, бывшего инженера, который никак не мог найти себя в новой стране. Или женщины были, скорее, более непритязательными, более практичными и не боялись грязной работы, падали с вершин, отряхивались и, не задумываясь о прекрасном прошлом, шагали в неизвестность за настоящим. Такие женщины не могли терпеть рядом с собой романтиков-неудачников, знающих себе цену. Вот и Татьянина мать не заставила себя долго уговаривать и не испытывала собственное терпение, а выставила мужа из дома с недопитой бутылкой водки и старым самолатанным чемоданом. Две ее малолетние дочери, четырёх и шести лет, из которых Татьяна была младшей, с детства поняли, что женщина – сильный пол. Это независимое существо, которое не теряет лица и достоинства, чем бы оно ни занималось, потому что оно – женщина. В семье Татьяны воцарился матриархат.

Отец то ли из-за трусости, то ли из чувства стыда, то ли по наглости так и не давал о себе знать, давая тем самым понять, что он предпочел уже сложившейся семье заветную формулу С₂H₅ОН. Однажды в погоне за горячительным он умудрился недоползти до алкогольного ларька несколько метров и прикорнул в сугробе. В крещенские сибирские морозы. Кто-то в тот поздний час всё-таки осмелился выйти в -40 на улицу и увидел беспомощного пьяницу. Карета скорой помощи доставила его сразу на операционный стол, где ему ампутировали уже почерневшие ноги и кисть левой руки. Убегая от постсоветской депрессии и беспомощности он превратился в ещё более, теперь уже физически беспомощного человека. Единственный, кто его любил и мог принять в любом состоянии – это была его мать. К ней он и направился, закатываясь на инвалидном кресле в вагон поезда. Он уехал в соседний город О. В другое государство – в Россию. Там он поселился у матери, которая тоже была слишком стара для того, чтобы выхаживать взрослого сына-инвалида. На помощь пришла сестра.

И так он снова оказался среди женщин, ухаживающих за ним, работающих, трудящихся. Но теперь быть инвалидной алкоголезависимой обузой под старость лет ему было совсем неудобно. И даже стыдно. Еще раз пожалев себя самого, он предпринял несколько попыток самоубийства. Но одной рукой причинить себе еще больший вред, чем он уже причинил, было сложно. Вскрытие вен сорвалось, повешение было также неудачным ходом. Как ни старался он освободить мир от себя, ничего не получалось. Время шло, и он уже смирился с тем, что судьба, которую он сотворил собственными руками, уготовила ему такую нелегкую жизнь. Он перестал жаловаться, перестал думать, перестал пить. Перешел на сигареты и, утопая в депрессии, зависел от женщин.

Его дочь Татьяна тем временем росла маминой радостью и горестью одновременно. Никто не мог похвастаться более эрудированным ребенком, более талантливым и более правильным во всех моральных смыслах. В школе она училась только на отлично, ходила в музыкальную школу по классу фортепиано, пела в школьном хоре, посещала индивидуальные занятия по вокалу, учила внеклассно английский язык, играла в драмкружке, а в свободное время читала книги на самые разнообразные темы и рисовала точные портреты, словно делала фотографии. Когда ее вокальный талант стал выходить за рамки школьного хора, она с друзьями организовала собственную группу, писала стихи и клала на них мелодию, которую тоже вытворяла из собственной головы. В общем, о таком ребенке можно было только мечтать, если бы не одно «но», которое включало в себя очень многие подпункты: Татьяна была готом. Было когда-то в нулевые, примерно 10 лет спустя после коллапса союза республик, модно самовыражаться и самоопределяться. Эстрада пестрела чокнутыми людьми, народ пестрел фантазией и удивительно глупой способностью подражать всему и всем. Были рэперы – приверженцы черной музыки американских гетто, неформалы, короновавшие Цоя и приносящие в жертву свои малолетние неокрепшие умы, были готы, которые верили в загробную жизнь, реинкарнацию, увлекались эзотерикой, в общем, слушали мрачные песни и Библией их были тексты песен мутного Мэрлина Мэнсона, фильм «Ворон» обязательным к просмотру, а Брендон Ли – секс-символом и примером того, как можно скоропостижно скончаться так, что даже через 20 лет твоя смерть будет окутана тайной и мистикой. Они не боялись смерти и даже хотели ее испытать, т.к. были уверены, что потом переродятся в нечто высшее.

Татьяна была настоящей готессой. Черные ажурные юбки в пол, тяжелая черная лакированная обувь на шнуровке, черный кардиган с рюшами, черный кожаный плащ, черная шапочка и шарф, все это прекрасно дополняло ее темный макияж и черный облупившийся лак на ногтях. Готов часто называли сатанистами. И при виде этих экземпляров хотелось действительно перекреститься и выкрикнуть «чур меня». Они думали, что любят черную магию, т.к. это плохо, запрещено и противоречит религии. Они резали себя, оставляя шрамы в форме сатанинских пиктограмм на руках и других частях тела. И, конечно, делали татуировки с определенным мистическим символизмом. В общем, странноватая это была субкультура. И уж тем более для людей предыдущего поколения. Татьянина мама часто плакала, глядя на то, как бабушки у подъезда молитвенно причитают, завидев ее дочь, прижимая распятие к груди, как предрекают ей гореть в аду за ее жуткий макияж и пугающие наряды, какими нелестными эпитетами описывают ее учителя на собраниях и даже собственные друзья упрекали маму в неправильном воспитании, приговаривая «всыпать бы ей хорошенько». Но кроме пугающего вида к Татьяне претензий не было. Она была добрым, заботливым, чувственным, понимающим подростком, никогда не грубила матери, помогала во всем и лишь иногда приходила домой «на рогах». Это была часть её мира, т.к. готы были великие экспериментаторы и знахари. Напившись манаги2 с целью войти в транс и понаблюдать свое тело со стороны чисто из познавательных целей, а не ради удовольствия или получения кайфа, Татьяна, бывало, перебарщивала. Хотя что уж говорить, с алкоголем готы были на короткой ноге, да ещё при том являлись известными травокурами. Но у Татьяны было достаточно понимания и уважения к маме, чтобы не позволять себе являться домой, пока «не отпустит».

Настоящей готессой Татьяна была еще и потому, что по синей лавочке далась не менее синему энтузиасту, вообразившему себя мастером тату-ремесла. На самом деле, молодой человек по прозвищу Череп не просто не был мастером, он в принципе не мог прямой линии нарисовать. Но после того, как человек побывал в астрале и понял, что тело есть не что иное как никчёмная оболочка микрокосмоса, становится все равно, что с этой бренной оболочкой произойдет. И вот, не чувствуя боли, громко смеясь от очередного «прихода», Татьяна стала обладательницей татуировки в форме летучей мыши. Кровопийца, житель пещер и шуршащий ужас ночи – что может быть более подходящим отображением готического сознания? Лишь утром, превозмогая головную боль, Татьяна поняла, что художество «Черепа» было совсем не тем изображением, которое можно было бы с гордостью демонстрировать знакомым. Летучая мышь была настолько крива и асимметрична по форме, что больше напоминала чернильную кляксу, чем маленький значок для вызова Бетмэна. И это была не хна. И не какой-то временно несмывающийся декоративный материал. Это были самые настоящие чернила, которые вводились под кожу иглой. Точно, как зеки рисуют себе голых женщин на фоне червовых тузов на зоне. Таким образом Татьяна получила клеймо на всю жизнь, как награду за взятие астрала под манагой.

Готическое безумство, к счастью для ее матери, длилось недолго. Татьяна заканчивала школу с золотой медалью, а затем она планировала поступать в ВУЗ в городе О, где проживал жизнью овоща ее отец, о котором она совсем ничего не знала и которого, конечно же, не помнила. Директор на последнем звонке с двоякими чувствами перекрестился и поздравил Татьяну с прекрасным окончанием школы, пожал ее тяжелую от железных шипованных украшений руку, взглянул на ее черные сеточные колготы и черные банты в волосах и понял, что это был все-таки лучший день в его жизни. Через несколько месяцев Татьяна уже пугала своим внешним видом жителей города О.

Странная компания

– Рита! Знакомься, эта девочка тоже из Казахстана. Даже с твоего же города, – воодушевленно представила мне Татьяну моя одногруппница Дарина. «Что серьезно? Несите мне распятие!» —пронеслось у меня в голове, и, наверное, промелькнуло бегущей строкой на моем совсем не умеющем скрывать эмоции лице. Я же решила быть вежливой, но пальцы в кармане своего розового пальто на всякий случай скрестила:

– Привет! Что серьезно, тоже из П?

Татьяна, судя по всему, тоже не умела особо скрывать свои истинные умозаключения, но тоже решила быть вежливой и не посылать меня к «аццкому сотоне» сразу. Это я поняла по ее короткому ответу «да».

Крашенную блондинку в розовой панамке, в розовом пальто и на 10-ти сантиметровой шпильке можно было вполне себе не удостаивать своей многословностью. Но нас было двое. Я и моя одногруппница Дарина, открытый всему миру и максимально позитивный человек, свободный от любых предубеждений и дающий шанс всем. Она была нещадно «перегидроленной» блондинкой, не гнушающейся любой цветовой гаммой и любым стилем одежды. Ее можно было увидеть как в джинсовой мини-юбке, на шпильке и в какой-то розово-голубой кофточке с рюшечками, так и в драных джинсах, лоснящейся косухе и в кедах. Я, в отличии от Дарины, была менее толерантным человеком, менее открытым и менее позитивным, но за счет своей экипировки и завитых соломенных кудрей, розовой помады и наивно приподнятыми бровками создавала впечатление типичной тупой П. В тот день Дарина была как раз в чем-то черном и в хорошем расположении духа. Профессор усыпляюще-монотонно читал какой-то нудный материал с листа. Время тянулось черепашьим темпом, было невыносимо скучно, что располагало к безделию, и она решила разболтать Татьяну. На теме "блондинства" с Дариной мы сошлись в первый же учебный день. Будучи экстравертом, Дарина устанавливала контакты со всем, что движется и разговаривает по-русски. Татьяна, будучи непонятой социумом, склонялась больше к интровертизму, но, как известно, при правильном подходе любой интроверт становится тем еще болтуном. Так и случилось с этими, как могло показаться с первого взгляда, совершенно разными людьми. Дарина своей харизмой и природным любопытством растопила холодное готическое сердце неприступной Татьяны.

Я же, будучи больше человеком осторожным и очень избирательным в своих знакомствах, не смогла принять Татьяну с первого раза. Но неподдельный интерес моей блондинистой соратницы к Татьяниной персоне подогревал и мое любопытство. Все-таки с субкультурой готов я была не особо знакома, а адекватных людей в университете не наблюдалось настолько, что даже какая-то замороченная готесса мне казалась пределом моих удачных знакомств в новом городе. Так сформировалась наша странная компания: две блондинки и готесса. По мере отхода от общих тем для разговоров, наши отношения становились дружелюбнее и доверительнее. Несмотря на такие разные наружности, черты характера и, совершенно разным образом проведенные детские и юношеские годы, когда этот характер как раз закладывался, мы сошлись на одной общей теме интересов: английский язык как средство общения, понимания любимых фильмов, книг и песен в оригинале, а в перспективе – как средство свалить из страны. Мы были лучшими студентками курса: прекрасные оценки, безукоризненная посещаемость. Только вот народ никак не мог понять, что же нас объединяло? Карамельная блонди, в образе легкомысленной Барби, в неизменно розовом, пепельная блонди в гриндерсах и косухе, готесса в лучших традициях жанра.

А объединяла нас чужбина. Каждый из нас чувствовал себя не на своем месте. Дарина, хоть и была коренной уроженкой города О, чувствовала себя с ранних лет изгоем в собственном доме. За 22 года жизни в одном и том же месте, казалось бы, можно нарастить вполне себе стабильный круг общения. Но у Дарины никак не получалось иметь друзей. При всей ее открытости и других качествах, располагающих к беспроблемным контактам, окружение ее не принимало. Ни в школе, ни в колледже, где она училась до университета, ни в кружках, которые она посещала, ни во дворе, ни даже в семье она не находила единомышленников. Суровая сибирская реальность затачивала людей на то, чтобы выживать, формировала характер таким образом, что люди работали, чтобы жить, чтобы мирились с окружающей несправедливостью и бесчинством, чтобы процветало взяточничество, чтобы издевались над слабыми, чтобы побеждал тот, у кого больше власти, денег, авторитета. Дарина была этаким идеалистом и не хотела мириться с тем, что что-то происходит не по совести, хотела делать так, как она хочет, а не так, как ждет окружение, не хотела оправдывать чьи-то ожидания и думать о том, что скажут люди, не хотела быть кому-то чем-то должной, потому что «так заведено», не могла терпеть незащищенность слабых и беспомощных. В общем, Дарина была обречена на одиночество в городе О. Мы же с Татьяной были по своим мировоззрениям близки к Дарининым идеалам, а помимо этого были еще и приезжими, так что чужбина была у каждого своя, и именно она стала основным фактором притяжения между нами.

Кочевник

Сначала Татьяна жила в съемной комнате у какой-то бабули в часе езды от университета. Это было максимально неудобно и дорого. Чтобы получить комнату в общежитии нужно было подождать пару месяцев, благо Татьянин козырь был в том, что она была иногородняя. Бабуля-квартиродатчица была не очень современных взглядов и при виде Татьяны снова уверовала во Всевышнего. Хотя Татьяна была крайне неприхотливой квартиранткой и вообще имела уважение перед старшими, какими бы тронутыми они ни были (издержки воспитания), но терпеть безумные глаза старухи и какие-то странные шептания по ночам под дверью она уже не могла. Бабуля, ведомая наживой, тем не менее, не могла упустить такой шанс – срубить бабосов за свою койку, пусть даже девочка-квартирантка больше напоминала посланника самого дьявола. Будучи приезжей, Татьяна плохо ориентировалась в ценах на жилье. Квартирный вопрос должен был решиться максимально быстро, иначе все Татьянины готические корсеты рисковали быть запертыми в вокзальной камере хранения на неопределенный срок, а сама Татьяна, слишком гордая, чтобы возвращаться в маленький городишко П «на щите», оказалась бы в вокзальной ночлежке. Поэтому первое попавшееся объявление о сдачи койки было воспринято как послание свыше.

И все же, большую часть времени Татьяна проводила у толерантной и открытой всему миру Дарины. После пар они вместе делали домашние задания, т.к. на тот момент у Дарины знания английского языка были на довольно слабом уровне, что нельзя было сказать о Татьяне, которая была одной из самых сильных студенток вуза по профилирующему предмету. Она даже участвовала в олимпиаде среди первокурсников вместе со мной, где мы снисходительно получили второе место, имея высший бал за все задания в конкурсной программе и далеко оторвавшись от «блестящих умов» бюджетников. На творческой части наши результаты занизили до максимально дозволенного бесприличия, чем вызвали волну «бууу» со стороны нашей группы поддержки при оглашении общих результатов конкурса. После нас вызвал на аудиенцию куратор этого театра абсурда под названием «лингвистическая олимпиада» и с бесстыдным откровением заявил, что на самом деле наши результаты были намного выше. Его вынудили поставить минимальный балл, так как «нельзя, чтобы в олимпиаде победили студенты на платном обучении». От такой наглости мы сначала переглянулись с Татьяной в недоумении, а потом направили свои воспламеняющие взгляды на этого беспомощного и глупого человека, что тот, в свою очередь, тут же почувствовал ничтожность своего бытия. Боль от осознания того, что твое происхождение, статус, даже факт того, что у твоих родителей не было денег дать на лапу нужным людям в деканате, чтобы тебя зачислили не по уровню знаний, а по толщине кошелька на бюджетное место, вынудила нас работать в направлении поиска лучшей жизни за бугром с еще большим упорством. Почему-то мы были уверены, что американская мечта может сложиться и у девчонок из Казахстана.

Чтобы вырваться из этого общества, где твое упорство, мозги, креативность, работоспособность, сообразительность, прилежность, целеустремленность ни в коем случае не считаются залогом успеха, нужны были деньги. Много денег. В то время очень популярной была программа «Work and Travel». Условия участия были достаточно простыми:

– нужно было обязательно быть студентом, зачисленным на очное отделение ВУЗа;

– нужно было зазубрить ответы на стандартные вопросы для собеседования в американском посольстве и суметь их распознать.

Да-да. Любопытно, но знания английского языка на более или менее сносном коммуникативном уровне не требовались вообще. Ошалелые студенты из постсоветского пространства были настолько доведены до ручки на своей родине, либо настолько жаждали получить острые ощущения от борьбы за выживание, что готовы были мигрировать на чужбину, даже не умея читать на английском языке.

И последним условием было, всего-ничего, наличие трех тысяч американских ассигнаций, которые пропорционально расходовались на оформление документов, поиск работодателя на летние каникулы в США, оформление визы, билет на трансатлантический рейс и карманные расходы на первое время, пока не придет первая зарплата на «кэш чек».

Схема довольно проста. Многие отчаянные путешественники, которые попадали в страну грез по программе «Work and Travel» на 4 месяца, влюблялись в ощущение себя повелителем мира и хватались за любые возможности остаться там навсегда: фиктивный брак за вознаграждение или без; поиск политического убежища, вообразив себя представителем ЛГБТ-сообщества, ущемленного в правах в консервативном социалистическом обществе; запись на курсы по английскому с перспективой обучения; оформление рабочей визы на долгосрочный период. В общем, главное было – попасть на другой континент. А там – фантазия и чудо в компании со случаем и прозорливым умом могли сулить светлое будущее и, наконец, полное использование и развитие своего потенциала для достижения всеобъемлющего счастья. Главным камнем преткновения для многих мечтателей был, конечно же, пункт третий.

***

Происхождение Татьяны не было из привилегированных благородных семей: Мать, работающая по сменам за гроши, которых едва хватало, чтобы прокормить себя и немного отложить для детей; сестра, которая зарабатывала на жизнь пошивом одежды на заказ, что было так же нестабильным и невысоким заработком. Отец, который вдруг пообещался помочь с обучением в городе О, видимо, не рассчитывал на согласие дочери, и предложил свою помощь в надежде, что гордость матери не допустит этого знакомства. Когда же Татьяна все-таки нарисовалась в городе О, зачисленной в местный ВУЗ, ему пришлось обратиться к своей сестре за помощью. Та, стиснув зубы, все-таки согласилась отчислять немного денег на Татьянино существование, чем Татьяна была одновременно эмоционально обременена, озадачена и мотивирована: ей хотелось как можно скорее избавиться от этой «поддержки».

Метод побега из «совка» Татьяна взяла себе на заметку, но ей пока что смутно представлялось, что она в ближайшие пару лет сможет этот план осуществить, имея в распоряжении на проживание две тысячи российских рублей, по сусекам наскребленных стареющей матерью, и оплачивая свое проживание из кармана тетки, которая в любой момент могла перекрыть этот вентиль, просто повздорив с беспомощным отцом Татьяны.

Через пару месяцев проживания у старухи Татьяне предложили комнату в общежитии, на что юная готесса выдохнула с облегчением, закатив глаза, и уверовав уже не в «аццкого сотону», а во Творца Всевышнего. Видимо, шептания под дверью со стороны старухи были направлены на конвертирование Татьяны в богопослушного человека, и молитвы сработали. Собрав свои немногочисленные пожитки, Татьяна переселилась в комнату, за которую по большей части платило государство. Часть собственных вложений в оплату была не так велика, чтобы не суметь эти деньги заработать параллельно с учебой и избавиться от гнетущей помощи своих родственников по линии отца. Влившись в ритм студенческой жизни, настало прекрасное время оценить нагрузку в университете и выкраивать пару часов на подработку.

Татьяна принялась за две работы сразу, чтобы не только суметь вырваться из зависимости от «чужих» родственников, но и облегчить жизнь матери, дав ей возможность под старость лет, наконец-то, тратить деньги на себя.

Три раза в неделю Татьяна подрабатывала в пиццерии, оттачивая свое актерское мастерство и подымая уровень сервиса заведения в надежде на хорошие чаевые. Через дорогу от ее общежития был ночной клуб, в котором она проводила свои выходные и поздние вечера четверга и пятницы, разнося алкогольные напитки веселящейся публике. Что такое сон, Татьяна знала в лучшем случае два раза в неделю. Зато ее финансовое положение значительно улучшилось. До такой степени, что она уже могла оплатить не только сухой паек и проживание, но и начала удовлетворять свои потребности в хорошей косметике и средствах ухода за телом, а также подкупая витамины и активные добавки. В этом вдруг появилась острая необходимость, т.к. все ее бессонные ночи и бешенный темп жизни в вечных бегах и страхе опоздать на учебу, работу, другую работу, закрытие общаги в комендантский час, начали проявляться на ее ставшем серовато-желтоватым лице, в тусклых, активно выпадающих волосах, и в ставших уже ежедневными головных болях и носовых кровотечениях. После ночных смен в клубе об отдыхе и регенерации в комнате общежития с тремя девочками из села не могло быть и речи. Никакого понимания со стороны соседок Татьяна не добилась, а только наоборот подогрела негативное отношение к своей персоне. Видя, как активно Татьяна борется за финансовую независимость и входит во вкус режима «самоубийства», Дарина начала таскать из дома, прямиком из кладовки с закатками на зиму, всевозможные лечо, компоты, варенья, чтобы как-то помочь другу сократить расходы на пропитание, и тем самым отказаться хотя бы от губительной работы по ночам. Жизнь в общежитии не стала спасительным решением для Татьяны. Соседки поедали втихаря ее провиант, т.к. тоже были не в лучшем финансовом статусе, а Татьяна была настолько вымотана своей жизнью, что просто не находила сил для дискуссии с ними. Они пользовались ее личными вещами и средствами гигиены, и при этом изнуряли ее своим шумным присутствием в моменты, когда она пыталась поспать и зарывалась в одеяло, спасаясь от их гогота.

***

Посовещавшись с Дариной, мы стали настойчиво приглашать Татьяну к себе в гости на чай, с перспективой на сон. Я тогда тоже проживала на съемной однокомнатной квартире с очень странной, на мой взгляд, соседкой Оксаной, которая неприкрыто шугалась Татьяны и выговаривала мне каждый раз после Татьяниного ухода, как я могу дружить с такой асоциальной маргинальной личностью. Оксана училась в параллельной группе на отделении китайского языка и тоже была выходцем из нашего общего славного города П. Ее одногруппники знали, что мы проживаем в одной квартире, и, наблюдая мое разношерстное окружение в университете, докучали Оксане осудительными взглядами. Мое искреннее расположение к Татьяниному готическому образу настойчиво мешало Оксаниному имиджу гламурной чики. Не пристало девочке с сумочкой «Хлои» и в сапогах от «Гуччи» жить с фейковой Барби, зависающей в обществе сатанинской оборванки. Когда Дарина и Татьяна были приглашены на мою сторону комнаты, будь то общий проект или презентация по учебе или просто суровая студенческая девчачья пирушка с дешевым пивом и сухариками, Оксана закрывалась на кухне, затыкала уши плеером и нарочито долго делала себе маникюр и педикюр, до тех пор, пока мои гостьи не покидали квартиру. В итоге она перестала общаться со мной на людях, делала вид, что не замечает моего присутствия на общих парах, дабы не навредить своей репутации и не пошатнуть свою воображаемую корону, показывающими на нее пальчиками толпы. Татьяна же, после пары таких «гостеприимных» вечеров в моих стенах, будучи проницательной личностью, каждый раз находила причину, почему она снова не может побывать у меня в гостях, и тем самым становилась все более и более частым гостем у Даринки: именно Дарина, которая жила в большом частном доме с мамой и редко приезжающим из командировок отцом, была идеальным планом по спасению нашей готической подруги из плена самоуничтожения в погоне за финансовым благополучием. Дарина ввела маму в курс дела о нелегком положении Татьяны, рассвистывая трели о Татьянином блистательном уме и сообразительности, и давила на мамино благородство тем, что хорошим и перспективным людям надо помогать. В итоге неработающая Даринкина мама, одиноко скучающая в разлуке с зарабатывающим, но вечно отсутствующим мужем, была рада приютить у себя дома кого-то, о ком она могла бы заботиться. Ведь с родной дочерью у нее тоже не было особого взаимопонимания. К тому же, присутствие Татьяны в их доме означало, что и Дарина теперь будет чаще проводить время в родных стенах, а не сбегать на спасение приезжих подруг.

Предложение жить у Дарины бесплатно больно ударило по гордости Татьяны. Так же было задето ее гипертрофированное чувство самостоятельности, в совокупности со сложившейся привычкой решать все проблемы самой и не быть никому обязанной. Но постепенно, пытаясь остановить вытекание очередного литра крови из носовой полости, а затем мучаясь двухдневной мигренью, Татьяна поняла, что нынешнее состояние ее здоровья, возможно, не совсем соответствует норме, и предложила встречный компромисс. Она договорилась со своими родственниками по линии отца оставить на хранение свои вещи, т.к. переезжает из общаги к подружке. Это был чисто психологический ход, чтобы не казаться иждивенкой в собственных глазах. Мол, пока все нажитое и накопленное имущество не находится в Даринкином доме, это похоже на затянувшуюся пижамную вечеринку. К тому же, прознав подробности о жизни дочери, у отца и даже у вечно раздраженной тетки, защемило сердце. Они, чувствуя себя в этой ситуации спасителями, предложили жить у них, чтобы Татьяна не скиталась по чужому дому. Мол, они же вроде бы как семья. Татьяна понимала, что план Б никогда не бывает лишним, и согласилась иногда приходить к ним.