Ключевой вопрос Сабило Иван

6

Ранним утром Виктор перед выходом из дому решил поговорить с Любой, но она была в ванной. Родители последний раз в этом сезоне уехали готовить дачу к зиме, и вернутся только вечером. Он слонялся по квартире, подыскивал и тихонько произносил нужные слова, чтобы как можно убедительнее разговаривать с женой, но всё не находил. И даже сомневался, что такой разговор нужен именно сейчас, когда она занята не тем, чем занят он. Но боялся, что, если не поговорит сегодня, то уже и вообще не поговорит. Дождавшись, когда Люба выйдет из ванной, позвал её в комнату, сели на диван. Посмотрел в розовое после ванны лицо жены, чуть склонил голову к плечу и ласково улыбнулся. Взял и поцеловал руку.

– С лёгким паром, любимая! Ты прекрасно выглядишь! – сказал он глаза его засветились от радости.

Люба давно не слышала от него подобного обращения и насторожилась. Погладила жёлтый халат на груди, стала ждать.

– Красивая, зрелая осень пришла – глаз не отвести. Дождики, солнышко, всё нам в усладу, представляешь? А деревья нынче какие! Что ни утро, всё золотистее и золотистее. Будто по ночам их расписывает невидимый нам талантливый… нет, гениальный художник. Тебе нравится осень?

Вкрадчивый тон, ласковые слова мужа сулили нечто новое, ранее им непроизносимое. Можно было смолчать и подождать других речей. Но Виктор ждал ответа, и она сказала:

– В общем, да. Хотя, когда затяжные дожди и город без неба, то бывает зябко и неуютно.

– А помнишь классику: «Октябрь уж наступил, уж роща отряхает последние листы с нагих своих ветвей…»

– Да, в школе проходили.

– Пушкин, конечно, титан, только с чего он взял, что в октябре на ветвях уже последние листы? Я вчера пригляделся – почти все листы на месте. К тому же красоты неописуемой.

– Так ведь у нас только первые числа октября, а может, он писал свой стих в последние.

– Хорошее, точное замечание. Прямо в сердцевину. Животворящая природа меняет времена, а вместе с ними и всё, что нас окружает. И все мы придаём этому большое значение.

– Да, конечно. Только, я уверена, что самим временам абсолютно всё равно, придают им значение или нет. Они идут себе и пускай идут. Для них у нас есть разная обувь и одежда.

– Хороший ответ, ценю. Я вообще, высокого мнения о твоих мыслительных способностях. Иногда мне кажется, что ты окончила не один университет, а, минимум, два или даже три. У тебя широкий диапазон и могучая опора на эрудицию. Я думаю…

– Витенька, ну что ты всё вокруг да около? Говори прямо, что ты хочешь сказать?

– Ух, какая нетерпеливая. Тебе сразу и всё выложи в готовом виде. Но, как ты сама понимаешь, для серьёзного разговора нужен небольшой разбег. Или разминка, чтобы чётко подготовить и сохранить мышцы и дыхалку для интенсивной и длительной работы. Меня этому на протяжении всей нашей совместной жизни учил мой спортивный отец. Ты согласна?

– Согласна, хорошее наставление.

– Вот и я говорю. Среди многих достижений человечества есть такие, что способствуют созданию уравновешенной, деятельной жизни. Здесь и культура, и спорт, и наука, и многое другое. Например, медицина. Ей дано приходить на помощь тому, кто в ней позарез нуждается.

– Например? – посмотрела она в глаза. – С тобой что-то не так?

– И со мной тоже. Но прежде всего с тобой. Теперь сделай глубокий вдох и ещё более глубокий выдох. Тебе не кажется, что нам пока ещё рано становиться родителями?

– Даже так? Обижаешь, милый, – заставила она себя улыбнуться. – А когда ты предлагал выйти за тебя, думал об этом?

– О нет! Честно говоря, нет. То есть, женатому быть хотелось, это факт. Но и в голову не приходило, что нужно будет возиться с пелёнками и распашонками, сосками и колясками. Честно говоря, я плохо представляю себе меня, толкающего по многолюдной улице детскую коляску. Этакий разгуляй папаша питерского разлива.

– И что ты имеешь в виду?

– Повременить. Скажем, отложить на пару-тройку лет, а там взвалим на себя родительские обязанности. И под руку вдвоём покатим наш кабриолетик в светлое будущее. Клянусь моей незапятнанной жизнью…

– Ты в самом деле? – спросила Люба и застегнула верхнюю пуговицу халата, словно бы ей вдруг стало холодно. – Ты с Ирой и Николаем советовался?

Виктор поджал губы и недовольно сказал:

– Ещё чего! У меня своя сообразиловка. Мне их советы и прочие наставления ни к чему. И не понимаю, зачем такие шутки?

Люба прошлась по комнате, остановилась у окна. Внизу детская площадка, крошечный мальчик в синем комбинезоне с трудом взбирается на красную горку. Рядом мама, помогает ему преодолевать высокие ступени.

– Чего ты молчишь? – подошёл он. – Сейчас, насколько я знаю, легко освобождают…

– Полно, Витя! – перебила она. – Тебе не кажется, что это стыд и унижение? Впервые я подумала, есть ли у тебя сердце? Я замечала, что ты остываешь ко мне. Хочешь, чтобы я подала на развод?

– И куда потом? К мамульке в деревушку Линяево?

– Может быть. Для тебя она только деревушка и только Линяево. Хотя, когда мы были в ней, ты восхищался её красотами. А для меня родина. Не сомневайся, не пропаду.

– А ребёнок?

– И ребёнка воспитаю, можешь не переживать. Прости, пожалуйста, но ему не нужен такой кисляй!

– Я так и знал, – вздохнул он. – Люба, не заводись и не становись в позу обиженной. Ты изумительно красивая, но при этом какая-то слишком не смелая. По-видимому, нет у тебя решимости сделать что-то неординарное, «выйти из себя», показать своё…

– Всё ясно, дорогой Витенька. Но вот что я тебе скажу. Не нужно меня дробить на мелкие части. Я такая, как есть. И не собираюсь рассыпаться перед кем-либо. Даже перед тобой. Особенно в той теме, которую ты столь ясно и бессовестно обозначил.

– Ну, чудачка! Я ж хочу, как лучше, как подсказывает мне моя душа. Ты посмотри, какая обстановка. Одна Украина чего стоит. А ковид?! В какую страну и в какое время мы выпустим своего ребёнка? Ты думаешь, он обрадуется и скажет нам спасибо?

– Полно, Витя, не надо. Ты, желая ему пользы, собираешься его убить. И что ты будешь думать потом?

Он сел на диван, локоть поставил на колено, подбородок на кулак – типичный роденовский мыслитель. И продолжал настаивать:

– Конечно, женщину украшает сдержанность и расчётливость. Но не до такой же степени! Распусти члены, посмотри на жизнь с другой стороны бинокля. И увидишь, что абсолютно всё на самом деле меньше, чем тебе кажется. В том числе и наше предполагаемое отцовство-материнство. Разве я глупости предлагаю?

– А я предлагаю другое. Пускай он родится, поживёт с нами, посмотрит на нас, а мы на него. И если в тебе сохранится его неприятие, мы уедем к маме.

Виктор повертел головой и отчего-то быстро-быстро заговорил:

– Ты удивляешь меня своим непониманием. Я же не против него родившегося и подрастающего. Я же за то, чтобы отложить на несколько лет само рождение.

– Нет, Витенька, не сомневайся. Я отлично всё понимаю. Ты не столько против ребёнка, сколько против меня. Но неужели ты думаешь, что я могу отважиться и пойти… Даже не знаю, как это выговорить. Боже, как мне жаль, что у нас такой разговор. Лучше бы не начинали. А ты представь себе, что вот он родился. И растёт. И похож на тебя и немножко на меня. И радуется, что у него есть мы с тобой, папа и мама.

– То-то и есть, что не имеешь ты желания вести разговор на серьёзную тему, – сказал он и встал. – Ну, как хочешь., в данном случае ты хозяйка положения. И, поскольку ты против, убеждать не буду. Словом, решай сама. И не сердись, у нас всё ещё впереди, – он посмотрел на часы. – Однако пора. А у тебя прошу прощения.

Он ушёл.

Чтобы не расплакаться, выпила стакан воды. Позвонила Ира, спросила, как дела. И тут же стала говорить о своих делах – о нескончаемой работе, прытко растущих ценах в магазинах, и, главное, о том, как она себя чувствует в «интересном положении».

– Представляешь, всё время хочется селёдки с картошкой. И дома, и на работе, и в транспорте. Иногда ем, но чаще запрещаю себе. Николай подозревает, что наш будущий сын станет капитаном дальнего плавания – любит солёное. А что у тебя с этим?

– Нет, всё нормально. Думаю, как будет дальше. Такое беспокойное время. И наши никак не могут договориться с этими. Всё думаю, родятся дети, а что их ждёт? Какая жизнь, если всё так шатко?

– Любочка, не бери в голову. Захотят жить по-человечески – поладят. Коля говорит, что, бывало, и не таким вставляли мозги и этим вставят. Не сомневайся.

– Лихо ты, – рассмеялась Люба. – Если бы от меня зависело, я бы тебя главным начальником страны поставила.

– Так ставь, не подведу. Уж если мы с тобой в себе деток комплектуем и готовим их на выход, то и со страной как-нибудь управимся. Что называется, не боги горшки обжигают.

– Ладно, оптимистка, не задавайся. Кто-нибудь со стороны, послушав наш разговор, подумал бы, что мы слегка того. А может, и не слегка. Давай о чём-нибудь другом.

– И я того же мнения. Коля недавно мне говорил, что у него с Виктором какие-то разногласия. Они теперь почти не общаются. Это при том, что раньше и дня не могли прожить друг без друга.

– Не знаю. Мой молчит. Хотя, да, раньше всё время вспоминал Николая. А теперь перестал.

– Может, слегка поостыли? И мы с тобой частично отняли их друг у друга. Надо вчетвером встретиться. Хочешь, у меня?

– Давай у тебя. Но, полагаю, они сами разберутся. Наше дело думать о другом. Всё, пока. До следующего контакта.

Люба убрала телефон и стала собираться на работу.

7

Ирина не ограничилась разговором с Любой. Почувствовав, что подруга не в себе, позвонила мужу и выказала тревогу. Николай поначалу предложил перенести обсуждение на вечер, но, решив, что это обидит её, сказал, что у Любы и Виктора есть давнишние проблемы, с которыми сиюминутно никак не разобраться. А вот с чем они связаны, говорить не стал.

– Погоди-ка. У тебя с ним раскол? – спросила Ира.

– С чего ты взяла?

– Мне кажется, в последнее время вы как-то отдалились друг от друга. Встречаться перестали, не звоните. А где тогда ваша легендарная мужская дружба?

– Конечно, меньше контактируем. Оба взрослеем, стали серьёзнее ко всему относиться. К тому же много работы, семья. Ты ведь тоже с Любой не так часто встречаешься.

– Ну так это из-за вас, ребятушки. Из-за того, что вы утеряли один к одному приятельский интерес. Ты бы поговорил с Виктором.

– О чём?

– Если у вас немного разладились отношения, не допускайте большего. Хочешь, вместе поговорим? И не нужно откладывать дело в долгий ящик. Боюсь, как бы не зашло у них слишком далеко.

– Ты о чём?

– Всё о том же. Не нравится мне Любино настроение. Вы там вместе на работе, загляни к нему, ладно?

– Мы вместе, но мы не эти… которые не разделены друг с другом.

– Сиамские близнецы?

– Да, ксифопаги.

– Тоже придумал! При чём тут ксифопаги? Я имею в виду, что Любу надо поддержать. Она молчаливая, но порывистая, мне давно известно. Может учинить такое, чего от неё никто не ждёт.

– Например?

– Того и гляди, возьмёт и повесится.

– С какой стати? – спросил он, хотя понимал, что у Виктора с Любой назревают малоприятные развороты. – Говорят, время лечит. Будем надеяться. А ты не бери в голову и не паникуй. У Любы достаточно ума, чтобы разобраться в семейных делах.

– Ох, я думаю, тебе этого не понять, милый Коленька. Ты слишком благополучный. Этакий красивый городской фонтанчик с кристально чистой водичкой. А время лечит только то, что само проходит.

Она отключила телефон, а Николай сходил в управление за образцом Соглашения о транспортной безопасности, и на обратном пути заглянул к Виктору. Тот удивился, но не обрадовался другу. Вышли на лестницу. Виктор спросил:

– Что-то случилось?

– В целом, ничего особенного. Твоя Люба с Иркой по телефону общалась. Короче, Ирка сказала, что Люба как будто в плохом настроении. Боится, чтобы чего-нибудь не выкинула.

– Так вот откуда сквозняки. Да, чуткая и отзывчивая у тебя жена, позавидовать можно. Только скажи Ирочке, что напрасно она переживает. Просто сегодня малость поговорил с Любой насчёт того, чтобы повременить с ребёнком. Она ни в какую. Поэтому будем носить.

– Не надумал пожить с ней отдельно от родителей? Квартиру ты снял, оба работаете. А родится малыш, назад переберётесь. Бабушка и дед помогут взращивать потомка. Не знаю, как тебе, а мне бы это подошло.

– Нет, Коль, шутки и я люблю. Но шутки, а не глупости. Я ещё до конца не разобрался в своих чувствах к Любе, но, если честно, понимаю так, что не быть нам вместе. Не быть, до тебя это доходит? Женившись, я не увеличился в размерах, а сделался как будто меньше. Тебе это о чём-то говорит?

– Становись отцом, станешь вдвое больше.

– Или, наоборот, вообще стану мандариновой долькой, – рассмеялся Виктор, довольный своим остроумием. – Ведь по жизни как выходит? Чем больше у матери детей, тем величественнее мать. А если при ордене, то мать-героиня. А чем больше детей у отца, тем меньше отец. И никакого ордена. Ты разделяешь моё понимание?

– Я не хочу это слушать, давай оставим. Ты в своём уме?

– Как ни странно, да. Пока что своего хватает. Или, если всё-таки быть с Любой, то крайне короткое время. Подобный исход мне давно подсказывает моя интуиция. Ирине, конечно, огромное спасибо за участие, но здесь уже ничего не поправить. И тебе спасибо, ты настоящий друг. Хотя в последнее время ощутимо сказывается твоя солдафонская сущность.

Николай выпрямился, не ожидал он таких слов.

– Солдафонская?

– Именно. – И не лезь не в свои дела.

– Что ж, ваше суверенное право. Хотел, как лучше, но…

– Извини, ждут в отделе, и потому до новой встречи. Привет Ирине, у тебя отличная жена!

Николай ничего не ответил и пошёл к себе. И что тут ответишь, когда не только ему, но и всей медицине не по силам вернуть друга в нормальное состояние. Хотя, если провести встречу вчетвером, возможны какие-то подвижки. Но согласится ли он?

8

Андрей Евгеньевич позавтракал вместе с женой и детьми, отвёл сына в детсад и приехал в следственный отдел. Первый, кого он встретил, был капитан Дорофеев.

– Как дела? – спросил Маков. – По Смоленской разобрались?

– Там нет особых сложностей, – сказал Дорофеев и энергично потёр себе виски. – Графологи подтвердили, что прощальное письмо изобразил именно самоубийца.

– Укажите в рапорте и отдайте секретарю.

– Нет секретаря, ушла в декретный отпуск.

– Ага, я так и думал. И кто теперь вместо неё?

– Пока никто. Скачков решает.

– Тогда мне. Что с мамашей? Она то хоть жива?

– Жива. Отпустили её из больницы. Хмелёв передал ей ключи. Потеряв сына, в короткий срок стала буквально седая. Значит, что-то было не так в твоих с ним отношениях. – сказал Дорофеев и снова потёр виски. – Я бы судил таких дамочек за преступную халатность в отношении детей. Тогда и другие бы задумались, как нужно обращаться с детками.

Два года Маков работает с капитаном Дорофевым – исполнительным и чётким, готовым, не щадя сил и времени, заниматься розыскным делом. И многое им удаётся даже в самых, казалось бы, трудных ситуациях. Надо – значит надо, и весь вопрос. Хотя в одном не идеален – любит выпить. И сейчас Маков понял, что его помощник накануне слегка перебрал, поэтому излишне критичен в отношении несчастной женщины. Легче всего теперь ткнуть пальцем в самого близкого к покойнику человека и обвинить его в недосмотре. И не обмолвиться о тех, кто влияет на нас, кроме наших отцов и матерей. Разрушительно влияет. И где государство, способное противостоять этому? И где люди, которые, по вменённой им обязанности должны ограждать растущие особи от роящихся вокруг них изъянов и пороков?

– Суровый ты в отношении матери, – сказал он. – А что мы, так называемое государство, сделали, чтобы оградить от беды нестойкую душу? В продовольственных магазинах бывал? Слышал, как там полки пищат и трещат от водяры, всяких висок, коньяков и прочей бодрости?

– Товарищ майор, прошу без намёков. Они тоже считаются продуктами. Их потребляют вместе с колбасой, рыбой, курицей и даже пельменями. Разве не так? Кроме того, все мы отдали и продолжаем отдавать дань зелёному змию.

– Очень может быть. Но…

– А что касается меня, вчера двоюродный брат из Краснодара приехал. Пять лет не виделись. И что, прикажешь нашу встречу ром-бабой с простоквашей отмечать? – Дорофеев привычно потёр виски, понюхал пальцы и рассмеялся: – У меня был один знакомый пенсионер, кстати, тоже следователь, но бывший. Так он, когда у него спросили, сколько спиртного принял за свою жизнь, на время задумался, в уме посчитал и брякнул: «Если совсем откровенно, вёдер сто пятьдесят набежало».

– Так и сказал?!

– Ну да, сто пятьдесят. Я спросил, а почему он счёт на вёдра ведёт? Не из ведра же он водку хлебал? Он в ответ, мол, так быстрее, а если на бутылки, то слишком долго считать.

– Экий оригинал! Сколько же всего наберётся, если перевести на бутылки?

– Смотря какое ведро. Обычное – литров десять, а то и двенадцать. А закуски, если перевести на килограммы, и того больше. Тонны выйдут!

– Ничего себе, – сказал Маков. – Выходит, мы таким неординарным способом легко и просто присоединяем хорошее и полезное к дурному и вредному. Я уж не говорю о сигаретах и другой стандартной радости вроде вина и пива. И всё это общедоступно и легально.

– Да, но были же попытки сухого закона – и к чему это приводило? Только росло число покойников от сивухи и палёнки.

– Тогда, может, не надо совсем запрещать, но как бы слегка отдалить от нас зелёного змия, – усмехнулся Маков. – Убрали бы в особые лавочки. Скажем, в подвальные. И всех потребителей спиртного при входе радостно встречали бы красочно изготовленные забулдыги с орденами «Сизого Носа» на испитом табло. При этом нахваливали: «Ага, подстаканник двуногий! И ты пошёл на рекорд вместе с нами!»

– Смешно, – хихикнул Капитан Дорофеев.

– Постой, доскажу. Или, наоборот, учинили бы алкогольную лавочку на пятнадцатом или даже двадцатом этаже. И без лифта. И чтобы по ступенькам туда и обратно. А для поощрения наиболее активных покупателей учредили бы почётное звание «Мастер спирта»! – весело и в то же время несколько смущённо рассмеялся Маков. Он и сам не ожидал от себя, как ему показалось, столь отклонённого от здравого смысла остроумия.

– Наивная и вместе с тем жестокая идея, – ответно усмехнулся капитан Дорофеев. И постарался придать их полемике разумный ход: – Спиртное законом не запрещено. К тому же мальчик нашей седовласой мамы не просто выпивоха, а наркоман. А это, как говорится, две большие разницы. И почти всегда – с приветом!

– Ясно, – сказал Маков. Ты осуждаешь, но не порядки, при которых становятся наркоманами, а мамочку. Теперь к вопросу о тебе. Ты женатый и горячо любишь свою Регину. Да или нет?

– Ну да, а что?

– Мой дружеский совет: не тяни время, заводи детей. При детях, говорю это из собственного опыта, как-то стыдно ставить на стол бутылку и наливать из неё. Потом с ними же вести беседу и воспитывать их заплетающимся языком. Они слушают и снисходительно посмеиваются. А иногда и просто тебя жалеют, что ещё хуже. Выходит, привыкли мы к тому, что всё давным-давно устаканилось, и, значит, не следует ничего менять. И лимит на революции, дьявол бы их побрал, исчерпан.

– Ох, майор, какой-то нынче ты взъерошенный. Или что-то случилось? Божусь, твоё классическое внутреннее устройство подвергается немалой коррозии и намекает на то, что взведён курок на…

– Не строй догадки, ничего особенного. Просто набралась в голове масса докучливо-панических мыслей, бульдозером не разгрести. Придётся пылесосом пройтись.

– Хорошо сказал. И бульдозер с пылесосом приплёл. Но мне спиртное не мешает. Оно никому не мешает, если знать меру. Главное, не допускать перебору.

– Ты прав, ни в чём не допускать перебору. В том числе в словах. А мы в данный момент допускаем. Скачков здесь?

– Да, тебя ждёт. Хочет чем-то обрадовать.

– Чем?

– Сам скажет. Не могу отнимать у него впечатление от твоей безмерной радости.

– Даже так? Интересно. Тогда пока.