Колдырь Федяев Даниил

Мухоморы

Геннадию было важно оказаться у лиственницы на выступе горы, он провел Федора по наиболее ровным участкам, останавливал только, когда нужно было выразить недовольство безучастными глупыми жителями. Те, дескать, при появившейся возможности не сочли нужным вкинуть копейку, чтоб уравнять и закатать дорогу асфальтом, предпочитая ее вывихнутым стопам и набитым шишкам. Сели, значит-с, они на прибитое бревно, а рядом – похоронный венок.

– Вычитала из газет, как мухоморы используются в народной медицине, – вырвал с корнем, соскоблил пальцами землю с ножки и продолжил: – Накупила стеклянной и глиняной посудины, целлофана, заказала сметаны и не смогла усидеть до моих выходных. Пришел со смены, а дома не застал. Обошел подруг, думал, может, уже настойки и мази заготавливают, но они и знать не знали, где она находится. Нашел лежащей под этой лиственницей, была ранена медведем. Врачи предприняли, что могли, но спасти не удалось. Опоздал, получается, – и сжал трясущийся кулак.

– Давно произошло?

– Лет десять назад.

– Прими мои соболезнования, – и положил руку на плечо.

– Дочь осталась, только вот перебралась с муженьком и внуками далековато. Болтаем по телефону, пустеют карманы… но хоть возможность предоставляется.

– Так и продал бы имущество да сел на чемоданы.

– Думал-думал об этом, но далее чем и не зашло. Многое пережито. И пережито именно на этом участке. На крыльце по-прежнему кресла, в тумбе – магнитофон, кассеты и карандаш, чтоб перемотать. По темени ближе к обществу жены. За могилою еще надобно ухаживать. Не положу конфет, никто и не помянет. Не скошу траву, никто и не дотянется. А дочерь и внуков буду навещать.

– Понимаю эту привязанность.

Фары у подножия перестали подскакивать, люди поутихли, иголки завихрились и прикрыли белые наросты на красных шляпках.

Два холодильника

В квартиру Федора со дня на день должны были постучать строители. Полетит штукатурка, падут доски, заискрит арматура. С папками, кои выносит с работы для подробного изучения, было просто – в портфель, и обратно на полки. С картинами же куда сложнее – завернуть и еще определить к кому-то на хранение. Доверить дельце мог исключительно бабуле. Единственное, что мешало наведаться – ее сожители. Состояли таковые исключительно из корысти и наглости, потому как всячески и часто притесняли. Являлись таковые сыном и снохой. В общем, обхватил картины, и к бабуле. Тащить было неудобно и даже, чтоб оплатить проезд, пришлось уговорить кондуктора залезть в собственный же карман.

– Холодильник приобрели? – убрал салфетку и принялся уплетать блины с творогом и изюмом.

– Прихоть снохи, потому как и тот тарахтит тоже, – и махнула ладонью.

– Так… а прежний?..

Прежний холодильник теперь тарахтел в отдельности для бабули.

Водочка

Поздним воскресным вечерком Федору вздумалось отужинать в трактире пригородной деревеньки. Постояльцы уже вдарили по водочке и, как то обязательно случается в подобных ситуациях, приступили к разрешению неотложных вопросов.

– Неужто думал, что имеешь право ухаживать за этими женщинами? – и хлысть по затылку сопляку.

– Не меньше твоего имею, – исподлобья пробормотал тот.

– Еще и дерзить смеешь, – и опять хлысть, что глаза чуть не выпали.

– Отвали, увалень, – и вырвался рывком.

– Воротишься – на гвоздь повешу.

– Туфли да штанцы на гвоздь повешай, – покрутил пальцем у виска.

– Гаденыш, – хотел было догнать, но спотыкнулся.

– Не дури, дядь – воткнешься ведь, – с издевкой указал на слишком уж острые носы туфель и удалился без какой-либо спешки.

Увальню хотелось было сигаретки, но имеющаяся пачка прямо-таки вся да помялась, покамест возился с этим сопляком, потому ничего и не оставалось, кроме как бросить к урне и, чтоб хоть немного да остыть, плюнуть со всею выразительностью. Плюнул, значит-с, прошел через арочный проем и принялся льстить женщинам, чтоб хоть какую, но завлечь.

– Вот и ковыляй теперь, коль незрячая, – заворчал хриплый постоялец так, что вывалилась зубочистка.

– Прошу прощения, – ответила официантка.

– Усядься скромнее, гусь важный! – выкрикнул Федор.

– Не лезь в чужие дела, – и убрал лапы под стол, хоть и искривил губы.

– Не делайте таким замечание, прошу, – шепнула на ухо, побаиваясь, что только хуже и будет.

– Таких надо затыкать, ибо это не прекратится.

– Оставлю вас, покамест листаете меню, – поправила плетеную веревочку на запястье и хотела было отойти, чтоб справиться со смущением.

– Постойте, проще будет опереться на ваши рекомендации, – и хлопнул кожаной оберткой.

Позже ему преподнесли блюдо на досточке, что покрыто хрустящею корочкой, разрезано на кровавые ломти и осыпано смесью перцев да укропом. Подле кровавых ломтей был красный нарезанный кольцами лук, дольки свежих помидоров и огурцов, деревенский картофель и лепешка. В заварочном чайнике листья вперемешку с ягодами вишни.

Народец местный по пьяни буйный – да, но в трезвом состояньице, когда таковое все-таки случается, довольно мастеровитый. Всякий из проходов накрыт дубовой ветвью и задекорирован желудями. На стенах висят картины и чучела животных, а в углу каждой из работ по ценнику. Лавки со столами выструганы и собраны и удобны. Инструменты их для исполнения музыки в состоянии хорошем: и шансон, и рок-композиции звучат без нареканий. В общем, все у этого народа да получается, только водочка потихоньку, но губит.

Федор закончил с кушаньем, снял кожанку с крючка и достал зажим, чтоб оплатить по счету, только появился кой-то мужичок, что потянул официантку к уборной, и пришлось вмешаться. Дал, значит-с, по шее и толкнул с таким усилием, что попадали горшки с зеленью, и чуть было не перевернулся малый из столов. Это такой низкорослый и дородный мужичок, что опускает бороду с усами, лишь бы спрятать лишний подбородок и пухлые губы, что в обувках, о подошву коих бьются бегунки, потому как лень нагибаться и застегивать, и что без пуговиц на ширинке. Никаких действий, кроме как буркнуть, не предпринял. Зажал ноздрю, высморкался, вытер все о штанины и удалился.

– Прошу прощения, все возмещу, – сообщил Федор тому, чьи блюда попадали во время разборок.

– Ничего не нужно, успел обглодать, – и сощурился, выражая, что неудобств то не доставило.

Помазок

Немногим позднее, когда чай из облепихи и груши поостыл и практически был выхлебан, Федор с Семеном вышли на крыльцо, что хоть теперь и в окурках, но свободно, оперлись кому как удобно, и…

– …так вот, – Семен поправил шестиклинку и продолжил: – Забили, значит-с, до завязки эти большущие рюкзаки всякими там консервами, крупами и поднялись на чердак. Ну, это нам казалось, что до завязки, жена втихаря умудрилась докинуть закусок с погреба и овощей с огорода. Залатали там же лодку, потому как чердак освещен и чист и там можно залатать, подтащили к лестнице складных стульев, бинокль, палатку со спальниками и на всякий сапогов из резины. Так-с, залатали, подтащили, спустили… а! С поленницы – топорик, а из комода – газет.

До лесной опушки добросил сосед, за то с нас причитался бутыль и шматок копченого сала. Стыдно, но даже при имеющейся карте местности уже довольно скоро заплутали. Положение спасло, что наткнулись на мужичка, собирающего черемшу.

– …вброд проберетесь, и достаточно будет. Вытряхивайте палатку, а остальная часть маршрута уже после, – закончил объяснение, предупредил, чтоб не истоптали черемшу, и вновь с ножичком к стебелькам.

Местечко, на которое тот указал, было уже обустроено. И очаг первобытный из камня-то, и стол со скамьей из сколоченных бревен. В общем, чего только и оставалось – так это уложить газетку и примять поленьями…

…Зенки продрал ранее остальных. Набрал, значит-с, водицы в кастрюльку и подвесил, чтоб к возвращению была горяченькой.

С некоторых берез капельницами выкачивался сок. Бутыли были объемными и мутнели без присмотра. В шиповнике завтракали дрозды. Рытвины были покрыты высохшими иголками. Промеж папоротника догнивали коряги. В певчей обстановке успокоился до того, что позабыл о всякой осторожности. Свезло, что мне, такому дураку, тогда попалась гильза под ноги, а не капкан. Впредь всматривался, даже если травы было по щиколотку. Лишнего шума не наводил. За птицами не следил…

Позднее оказался на безлюдном участке со смотровой площадкой. Оттуда-то и увидел деревушку, скотоводный двор и сенокосные угодья с тарахтящей техникой. Из валяющегося и запыленного барахла посчитал пригодной только малую пехотную лопату в кожаном чехле и холщовый мешочек с колышками. Продел чрез ремень, подобрал, значит-с, да воротился.

Кушанья хотелось, и чтоб досыта так, но хоть те и пробудились, а сготовить не сготовили. Лодыри, в общем-то, и спросу с таких никакого. Морды собственные и те не удосужились ополоснуть от слюней. Картофель испек в мундире, салат нарезал из огурцов, помидоров и лука. Был еще паштет из гусиной печени и хлеб. Натрескались, двинули.

Прежде чем удалось выйти к накатанной дороге, потоптали с десяток муравейников и засыпали по случайности кротовую нору. У глинистого пригорка стоял заглохший фургон, если точнее – каблук. Водитель, узнавший в нас подмогу, остановил попытки справиться своими силами, почесал предплечье щетинистым подбородком, отряхнул колени и поднял с земли сжатую бутылку воды. На его худощавом теле висела помутневшая от выделившегося поту тельняшка, на ногах болтались брюки с прорезью у пояса и завязанной в узел резинкой. Дури в нем столько, что справился бы и не будь нас здесь.

– Быть может, подкинуть куда? – спросил, после того как с толкача завели каблук.

– Нам бы до деревни добраться.

– Так и полезайте в багажник, места там предостаточно. Разгоняться не стану, чтоб не пылить, смело открывайте форточки. А молочную флягу… да зажмите ее меж сиденьями и свернутым линолеумом, чтоб не громыхала. Если чего потребуется – стучите-с.

В дороге были и остановки: так, сначала нахлебались воды из родника, после тормозили уже, чтобы справить туалет. На одной из таких, уставши от табачников, пересел к водителю. Ехали и вправду тихо – не подлетали и задницы не отбили. В деревеньку въехали где-то к двенадцатому часу – это по полудню-то.

На крыльце дома этого-то мужичка появилась хозяйка. В сарафане каком-то легоньком, что в поясе перетянут тонким поясом, плетеных босоножках и с тазом вещей. Увидела, что явились гости, сбросила и отодвинула стопой этот таз, убрала за уши вьющиеся волоски и спустилась к калитке. Постояла-постояла, да увела его под локоть.

– Хоть бы поставил в известность о приезде гостей. Представил меня лохматой, детей не переодетыми. Посуда не мыта, гарнир не готов. Повезет, если средь этих твоих завалов в кладовой, между прочим, в которой должен был навести порядок еще в прошлом месяце, отыщу скатерть. Тяни время, приглашу, – отчитала, пофыркала и отправила обратно толчком в плечо.

Хозяин почесал-почесал репу и придумал, что протянет время, если проведет по загонам и складским помещениям. Выяснилось, что начинал без особого размаху, лишь бы семье было чего потребить, но соседи спросом на продукт побудили выйти на рынок, и теперь имеется несколько точек, и что реализацией занимаются исключительно родственнички, потому как и польза, и спокойнее. Имение хоть и грандиозное, но репа у хозяина все же вновь от почесываний покрылась краснотцой, ибо немногословен. Выручило, что мальчишка появился и передал приглашение к столу.

Скатерти видно не было, потому как все пищей хозяюшка да заставила. Посуда была где глиняная, а где – деревянная. Домашнее молочко плескалось в кувшинах. На блюде лежал гусь холодного копчения, а на мелкой закусочной тарелке – ломтями конская колбаса. От перечницы пахло молотым черным. Из кастрюли на плите торчал очищенный картофель, что вот-вот да проварился бы. При нас с решетки достали булку свежеиспеченного хлебу, с дуршлага – охлажденные куриные яйца, а из холодильника – зернистого творогу и густой сметаны.

Кушал медленно, наслаждался обществом. Поглядывал то на девчушку с тонкими бровками, тремя заколками на голове и торчащими из витиеватых волос ушками, то на ее старшего братика с прямым подбородком и пухлыми, но способными пальчиками. Их обращений к родителю было немного, но манерой описали обстановку в семье. Было с чем сравнивать – бывал во всяких домах. Ясно, что этими детьми занимаются как подобает. Как свечерело, пошли в баньку. Поснимали нам с гвоздей сушеных веников, указали на бочку с ледяной водой да на тазы с ковшами. В предбанник к креслам поставили графин клюквенной настойки, а на спинку закинули полотенца. Хозяин долго не высидел из-за проблем с давлением, но стопку несколько раз поднял.

– Мужики, прошу не терять, поручу жене застелить кровати, и обратно. За оградой темень, и переться в лес после опустошенного графина никак нельзя, – икнул и добавил: – Так спокойней будет.

Еле-еле удалось настоять на своем. Чрезмерно пользоваться гостеприимством не хотелось. Хозяйке наверняка нелегко пришлось, хоть и всячески отнекивалась. Детям положен спокойный сон. Неизвестно, что было на уме у баламутов, может, и хотели остаться, да вот только слова вставить не позволил, вдруг еще с пьяна чего-нибудь нехорошего выдали бы.

В детской горел ночник, немного было свету и из коридора. С разрешения родителей поднялся попрощаться. Оба ребенка были в пижамах. Девчушка еле отодрала кота от доски со взъерошенным шерстяным покрытием и понесла к кровати. После нескольких попыток тот все же прижал свой курдюк и был накрыт овечьим одеялом. Ее брат в утомленном состоянии раскатывал на картонке кусок пластилина.