Вниз по реке Харт Джон

Глава 1

Река – одно из самых ранних моих воспоминаний. Главное крыльцо отцовского дома смотрит на нее с невысокого взгорка, и у меня сохранились фотографии, выцветшие и пожелтевшие, моих первых дней на этом крыльце. Я спал на руках у своей матери, сидящей тут в кресле-качалке, играл рядом в пыли, пока мой отец ловил рыбу, и даже сейчас мог представить эту реку, как наяву: медленное бурление красных глинистых струй, ползущие вспять воронки водоворотов под обрывистыми берегами, шелестящий шепот, которым она делится своими секретами с твердым розовым гранитом округа Роуан… Все, что сформировало меня, произошло возле этой реки. Я потерял свою мать на виду у нее, встретил свою первую любовь на ее берегах. Я до сих пор мог ясно ощутить, как она пахла в тот день, когда отец спровадил меня отсюда. Эта река стала частью моей души, и мне уже казалось, что я потерял ее навсегда.

Но все имеет свойство меняться – вот что я твердил себе. Забываются прошлые ошибки, прощаются давние обиды. Вот это-то и привело меня домой.

Надежда.

И гнев.

Я провел без сна уже тридцать шесть часов, десять из которых просидел за рулем. Неделями не находил себе места, не спал ночами – и это решение потихоньку прокралось в меня, будто вор. Я никогда не собирался возвращаться в Северную Каролину – навеки похоронил ее, – но не успел и глазом моргнуть, как вот мои руки уже лежат на руле, а Манхэттен тонущим островом проваливается за горизонт на севере. На лице у меня недельная щетина, на плечах – джинсовка, из которой я не вылезал три дня, я охвачен таким напряжением, что граничит с болью, но любой здесь узнает меня с первого же взгляда. На то они и родные места, к лучшему это или к худшему.

Едва впереди показалась река, как нога сама собой слетела с педали газа. Солнце все еще низко висело над деревьями, но я чувствовал, как оно упорно лезет вверх, ощущал его жесткий, жаркий напор. Остановив машину на дальней стороне моста, ступил на раскрошенный гравий и опустил взгляд на реку под названием Ядкин. Зарождающаяся где-то в горах, она протянулась через просторы обеих Каролин. В восьми милях от того места, где я стоял, река касается северного края фермы «Красная вода» – земли, которой наше семейство владело с тысяча семьсот восемьдесят девятого года. Еще миля, и вот она уже скользит мимо дома моего отца.

Мы не общались целых пять лет, мой отец и я.

Но не по моей вине.

Прихватив с собой на берег банку пива, я встал в самом низу. Под растрескавшийся мост убегала полоска гладкой земли, усыпанной речным мусором. Ивы нависали над самой водой, и я заметил привязанные к их нижним ветвям пластиковые молочные канистры, подпрыгивающие на течении. Где-то там под ними, в слое ила, скрывались крючки, и одна из канистр сидела в воде совсем низко. Глядя, как она двигается, я с треском открыл пиво. Белая емкость погрузилась еще глубже и повернула против течения. Двинулась вверх по реке, оставляя за собой острый треугольный след. Ветка дернулась, и канистра остановилась – на белесом пластике заиграли красноватые отсветы от реки.

Прикрыв глаза, я подумал о тех, кого был вынужден покинуть. После стольких лет я ожидал, что их лица поблекнут, а голоса истончатся, потеряют выразительность и объем, но это оказалось не так. Воспоминания затопили меня с головой, ошеломляюще живые и яркие, и я ничегошеньки не мог с этим поделать.

Больше мне это было не под силу.

Выбравшись из-под моста, я наткнулся на малолетнего мальчишку на запыленном велике. Он опирался одной ногой о землю, нерешительно улыбаясь. Лет, может, десяти, в продранных джинсах и расхлябанных высоких кедах. С плеча на завязанной узлом веревке у него свисало ведро. Моя большая немецкая машина по соседству с ним выглядела космическим кораблем из иной галактики.

– Чудесное утречко, – сказал я.

– Да, сэр. – Он кивнул, но с велика не слез.

– На донку ловишь? – спросил я у него, махнув рукой вниз на ивы.

– Поставил вчера две штуки, – отозвался мальчуган.

– Там же их три.

Он помотал головой.

– Одна папина. Это не считается.

– Там на средней вроде что-то увесистое.

Его лицо осветилось, и я понял, что это его собственная снасть, а не его старика.

– Может, подсобить? – спросил я.

– Нет, сэр.

В детстве я частенько таскал из этой реки сомов, и, судя по тому, как средняя канистра недвижимо напряглась в воде, ему наверняка предстояло иметь дело с настоящим чудовищем – обтянутым глянцевой черной шкурой, всосавшимся в придонный ил зверем, который мог легко потянуть фунтов на двадцать[1].

– Ведро-то не маловато? – сказал я ему.

– А я его прямо тут разделаю.

Его пальцы гордо двинулись к тонкому ножу на ремне – к захватанной деревянной рукоятке с бледными, вытертыми до блеска металлическими заклепками. Ножны были из черной кожи, с паутинкой белых трещинок там, где он не смазал их должным образом защитной пропиткой. Парнишка разок коснулся рукоятки, и я ощутил его нетерпение.

– Ну ладно тогда. Удачи.

Я обошел его по широкой дуге, а он так и не слез со своего велика, пока я не отпер машину и не забрался за руль. Пацан перевел взгляд с меня на реку, и улыбка расползлась по его лицу, когда он перекинул тонкую ногу через седло. Выезжая на дорогу, я глянул на него в зеркало заднего вида – на запыленного мальчишку в бескрайнем, залитом мягким желтым светом мире.

Почти припомнилось, каково это.

Где-то через милю солнце уже жарило на всю катушку. Это было уже слишком для моих воспаленных глаз, и я надел темные очки. Нью-Йорк научил меня, что такое жесткий камень, узкие пространства и серые тени. Здесь же все было так открыто! Так пышно! Нужное слово копошилось где-то в глубине головы.

«Первозданно».

Так чертовски первозданно!

Почему-то я про это забыл, а это было плохо в большем числе смыслов, чем я смог бы подсчитать.

После нескольких сменяющих друг друга поворотов дорога сузилась. Нога придавила педаль, и у северного края фермы своего отца я уже валил все семьдесят[2] – просто не смог удержаться. Земля вокруг была вся в рубцах от эмоций. От любви и потери и тихой, разъедающей душевной боли. Мимо пролетел въезд – распахнутые ворота и длинный проселок, уходящий в холмистую зелень. Стрелка коснулась восьмидесяти, и все плохое рассыпалось в прах, так что едва ли я смог бы различить и все остальное. То, чего было хорошего. Годы перед тем, как все развалилось на куски.

Через пятнадцать минут показалась городская черта Солсбери, где я сбросил газ и потащился еле-еле, натянув на глаза бейсболку, чтобы скрыть лицо. В моей одержимости этим местом есть что-то нездоровое, я знаю, но оно было моим домом, и я любил его, так что решил проехать через город, чтобы проверить это. Он остался столь же историческим и богатым, столь же маленьким и южным, и я подумал: интересно, до сих ли пор этот город чувствует, каков я на вкус – даже сейчас, через столько лет после того, как он разжевал меня и с отвращением выплюнул?

Я проехал мимо перестроенной железнодорожной станции и старых особняков, набитых деньгами, отворачивая лицо от мужчин на знакомых скамейках и женщин в ярких нарядах. Остановившись на светофоре, посмотрел, как адвокаты возносят пухлые портфели вверх по широким ступенькам, а потом свернул влево и притормозил прямо перед зданием суда. Я мог припомнить глаза каждого из присяжных, ощутить шершавую фактуру дерева на столе, за которым просидел три долгие недели. Если б сейчас закрыл глаза, то мог бы легко представить толчею на ступеньках суда, почти физическое, словно ожог от пощечины, ощущение от яростных слов и сверкания гневно оскаленных зубов.

Невиновен.

Это слово спустило с поводка ярость.

Бросил на здание суда последний взгляд. Все это было, и было глубоко несправедливо, и мне никак не удавалось справиться с горящими во мне обидой и возмущением. Пальцы впились в руль, день перекосился, а грудь настолько переполнилась гневом, что покзалось, будто этот гнев вот-вот задушит меня.

Покатил к северу по Мейн-стрит, потом к западу. Через пять миль впереди показался мотель «Верный». Что совершенно неудивительно, за время моего отсутствия он лишь продолжал свое снижение по придорожной спирали к полнейшему упадку. Лет двадцать назад заведение процветало, но поток приличных постояльцев постепенно сошел на нет, когда церковные мамаши и священнослужители вбили осиновый кол в сердце расположенной прямо через дорогу развеселой придорожной закусочной «Три икса», где заезжающих автомобилистов обслуживали едва одетые девицы на роликах. Теперь мотель представлял собой натуральную дыру – длинную череду обшарпанных дверей с почасовой и понедельной оплатой и гастарбайтерами, напиханными по четыре человека в комнату.

Я знал парня, чей отец владел этим мотелем, – Дэнни Фэйта, мы с ним в свое время крепко дружили. Выросли вместе, частенько весело проводили время. Он пользовался репутацией дебошира и пьяницы и толком нигде не работал – лишь иногда в сезон мог подкалымить на ферме. Три недели назад Дэнни позвонил мне – первый человек, который вышел со мной на связь после того, как меня с позором вышибли из города. Понятия не имею, как он меня нашел, но вряд ли это было такой уж сложной задачей. Дэнни – надежный малый, хорош в случае какой-нибудь заварушки, но далеко не великий мыслитель. Он позвонил мне с просьбой о помощи и попросил вернуться домой. Я ответил ему отказом. Дом был для меня потерян. Целиком и полностью. Навсегда.

Но тот телефонный звонок был только началом. Дэнни и понятия не имел, какие это будет иметь последствия.

Парковка перед длинным приземистым строением представляла собой обычную земляную площадку. Я вырубил мотор и прошел за грязную стеклянную дверь. Оперся локтями о стойку и изучил единственный предмет декора – здоровенный гвоздь с дюжиной пожелтевших освежителей воздуха в виде елочек. Повел носом, не ощутив ничего похожего на хвою, и посмотрел на пожилого латиноамериканца, выходящего из подсобки – с хорошо ухоженными волосами, в кардигане под Мистера Роджерса[3], со здоровенным куском бирюзы, свисающим с шеи на кожаном ремешке. Его глаза скользнули по мне с отработанной непринужденностью, и я понял, что он увидел. Парня лет под тридцать, высокого, крепко сложенного. Небритого, но с хорошей стрижкой и при дорогих часах. Без обручального кольца. Костяшки на пальцах основательно сбиты и в шрамах.

– Да, сэр? – произнес он уважительным тоном, который в этом месте обычно был редкостью. Опустил взгляд вниз, но я заметил, как прямо он держит спину, ощутил полную неподвижность его маленьких пергаментных рук.

– Я ищу Дэнни Фэйта. Скажите ему, что Адам Чейз спрашивает.

– Дэнни уехал, – отозвался старик.

– А когда вернется? – Я с трудом скрыл разочарование.

– Нет, сэр. Его уже три недели как нет. Не думаю, что он вернется. Впрочем, его отец по-прежнему тут хозяин. Могу позвать его, если хотите.

Я попытался все это осмыслить. Округ Роуан производит только два вида людей: тех, что рождены оставаться здесь до скончания своих дней, и тех, кто должен покинуть эти края при первой же возможности. Дэнни принадлежал к первой категории.

– А куда уехал? – спросил я.

Старик пожал плечами – утомленно поджав губы и разведя руками.

– Он ударил свою подружку. Она выпала на улицу вон через то окно. – Мы оба посмотрели на стекло у меня за спиной, и он еще раз, едва ли не на французский манер, пожал плечами. – Здорово порезала лицо. Подала на него заявление в полицию, а он смылся. С тех пор никто его тут в округе не видел. Ну так как, позвать мистера Фэйта?

– Нет.

Вариант с родной фермой сейчас даже не рассматривался – я слишком устал, чтобы провести за рулем еще хотя бы секунду, и пока не был готов иметь дело с собственным отцом.

– Найдется комната?

– Si[4].

– Тогда просто дайте мне комнату.

Старик опять оглядел меня с головы до ног.

– Вы уверены? Вы хотите комнату здесь? – Он уже во второй раз раскинул руки.

Я вытащил бумажник и положил на стойку стодолларовую купюру.

– Si, – сказал я ему. – Именно здесь.

– Надолго?

Его глаза не были направлены ни на меня, ни на купюру – нацелились они на мой бумажник, который едва ли лопался от банкнот крупного достоинства. Я закрыл его и сунул в карман.

– До вечера пробуду.

Он взял сотню, выдал мне семьдесят семь долларов сдачи и сказал, что тринадцатая комната свободна, если меня не смущает номер. Я заверил его, что нисколько не смущает. Старик выдал мне ключ, и я ушел. Он наблюдал за мной, пока я переставлял машину к концу здания.

Я вошел, накинул цепочку.

В комнате пахло сыростью и шампунем – наверное, последний постоялец перед отъездом принимал душ, – но здесь было темно и тихо, и после суток без сна это меня вполне устраивало. Я сдернул покрывало с кровати, стряхнул с ног туфли и повалился на ветхие простыни. Вскользь подумал про надежду и гнев: интересно, какое из этих чувств во мне сейчас сильнее? Ни один из вариантов не выглядел однозначным, так что пришлось принять волевое решение. Надежда, решил я. Я проснусь с чувством надежды.

Едва я закрыл глаза, как комната перекосилась. Я словно взмыл вверх, поплыл, а потом все вдруг разом рассыпалось в пыль, и я окончательно отключился, оказавшись вне места и времени, будто никогда и не возвращался.

Проснулся я со сдавленным звуком в горле. Перед глазами по-прежнему стояла все та же картинка – кровь на стене, темным полумесяцем протянувшаяся к полу. Услышал глухие удары, не понимая, где я, и дико оглядел полутемную комнату. Тоненький ковер вздыбился под ножками видавшего виды кресла. Из-под края занавески на пол падала узенькая полоска слабого света. Стук прекратился.

Кто-то стоял у двери.

– Кто там? – хрипло спросил я.

– Зебьюлон Фэйт!

Это был отец Дэнни, вспыльчивый и узколобый тип, способный со знанием дела просветить окружающих разве что по части двух вещей: как выглядит изнанка окружной тюрьмы и каким образом лучше всего задать трепку своему собственному великовозрастному сыну.

– Секундочку! – выкрикнул я.

– Надо поговорить!

– Обождите.

Я подошел к раковине и поплескал в лицо водой, заталкивая кошмарный сон обратно в самую глубину головы. В зеркале я выглядел совершенно измотанным, старше своих двадцати восьми лет. На ходу вытираясь полотенцем и чувствуя, как по жилам побежала кровь, двинулся в двери и распахнул ее. Солнце низко повисло над горизонтом. Дело к вечеру. Раздраженная физиономия старика вся так и пылала.

– Здрасьте, мистер Фэйт. Давненько не виделись.

Он практически не изменился – может, разве что малость пообтесался, – но производил все столь же неприятное впечатление. Одуревшие, словно после многодневной пьянки, глаза двинулись по моему лицу, губы под унылыми бесцветными усами ехидно скривились. От этого подобия улыбки по спине у меня пробежали мурашки.

– А ты все такой же, – объявил он. – Я-то думал, время возьмет свое, подпортит малость твою смазливую мордашку…

Я проглотил отвращение.

– Я искал Дэнни.

Его следующие слова соскользнули с его губ медленно, с намеренной растяжечкой.

– Когда Мэнни сообщил, что тут Адам Чейз, то я ему просто не поверил! Сказал ему, что ни в коем разе Адам Чейз тут не остановился бы. Только не при том здоровенном особняке на реке, полном всякой родни. Не при всех этих чейзовских деньгах! Но жизнь не стоит на месте, насколько я понимаю, и вот ты в итоге здесь. – Он опустил подбородок, и меня обдало вонью из его рта. – Вот уж не думал, что у тебя хватит пороху вернуться…

Я с трудом удержал внезапно вспыхнувшую злость в рамках:

– А что, место ничуть не хуже любого другого.

Старик злобно хохотнул:

– Это место – натуральная дыра. Оно высасывает из меня жизнь.

– Вам видней.

– Так что, с папаней приехал побалакать? – спросил он, с внезапным блеском в глазах.

– Да, планирую повидаться сним.

– Я не в этом смысле… Ты здесь, чтобы просто поболтать с ним? Это я к тому, что пять лет назад ты в округе Роуан кем-то вроде наследного принца считался… – Презрительная усмешка. – А потом с тобой приключилась маленькая неприятность, и вот раз – и нет тебя. Насколько я понимаю, с тех пор ты так сюда и не возвращался. Должна быть какая-то причина после столь долгого отсутствия, и вразумить этого надменного, упрямого сукина сына – лучшая из тех, что приходят мне на ум.

– Если у вас есть что сказать, мистер Фэйт, то почему бы вам просто не сказать это прямо?

Он подступил ближе, неся с собой запах застарелого пота. Его глаза над носом пьяницы приобрели жесткий стальной оттенок, а голос визгливо поднялся:

– Только не умничай со мной, Адам! Я-то помню тебя таким же тупоголовым придурком, как и мой собственный сыночек, Дэнни, – у вас обоих не хватило бы мозгов, чтобы просто выкопать яму в земле, даже если б вам дали лопату! Я-то видел, как ты бухаешь без просыпу, видел, как ты валяешься с разбитой в кровь мордой на полу в баре! – Он перевел взгляд с моих ног на мое лицо. – Теперь у тебя шикарная тачка, и несет от тебя большим городом, но выглядишь ты ничуть не лучше любого другого. Только не для меня. Можешь заодно передать это и своему старику. Передай ему, что скоро он останется и вовсе без друзей!

– Не думаю, что мне нравится ваш тон.

– Я пытался быть вежливым, но вы никогда не изменитесь – вы, Чейзы! Думаете, что раз уж у вас все эти земли, а ваши предки засели в этом округе чуть ли не с сотворения мира, так вы намного лучше всех остальных? Ничто из этого не означает, что вы лучше меня! Или лучше моего парнишки.

– Я никогда не говорил, что я лучше.

Старик кивнул, и его голос задрожал от раздражения и злости:

– Передай своему папаше, что ему давно пора засунуть свой чертов эгоизм себе в жопу и подумать и об остальных людях в этом округе! И это не только я так говорю. Куча людей здесь уже сыта по горло. Передай ему это от меня.

– Хватит уже! – сказал я, подступая ближе.

Ему это не понравилось, и его руки сжались в кулаки.

– Не говори со мной в таком тоне, щенок!

Что-то горячее вспыхнуло у него в глазах, и я почувствовал, как где-то внутри меня опять вскипает гнев – воспоминания нахлынули обратно. Вновь припомнились мелочность и презрительное самодурство старика, его скорые на расправу руки, когда его сын делал какую-то невинную ошибку.

– Вот что вам скажу, – медленно произнес я. – Почему бы вам самому не пойти в жопу?

Я подступил еще ближе, и как ни высок был старик, я все равно возвышался над ним. Его глаза заметались вправо-влево, когда он увидел закипающий во мне гнев. Мы с его сыном действительно давали джазу в родном округе, но, несмотря на то, что он только что сказал, не так-то уж часто я оказывался с разбитой в кровь мордой на полу какого-нибудь бара.

– Дела моего отца вас не касаются. Никогда не касались и никогда не будут. Если у вас есть что сказать, предлагаю вам сказать это ему прямо в лицо.

Фэйт попятился, и я последовал за ним в плавящийся от жары воздух. Он продолжал держать руки на весу, нацелив взгляд на меня, и его голос звучал резко и жестко:

– Вещи меняются, парень. Мельчают понемногу, а потом им и вовсе наступает конец. Даже в округе Роуан. Даже у чертовых Чейзов!

И он тут же ушел, быстро двигаясь вдоль облупленных дверей своей придорожной империи. Дважды оглянулся назад, и на его топорной физиономии я увидел коварство и страх. Он показал мне средний палец, и я спросил себя, далеко уже не впервые, не было ли возвращение домой большой ошибкой.

Я проследил, как старик скрывается в своей конторе, а потом зашел обратно в номер, чтобы смыть с себя его вонь.

Понадобилось десять минут, чтобы принять душ, побриться и переодеться в чистое. Едва я переступил порог, выходя на улицу, как горячий воздух плотно принял меня в свои объятия, словно расплавленный воск. Солнце уже придавливало деревья на противоположной стороне дороги, мягким бесформенным комком расплющиваясь о мир. Я закрыл и запер за собой дверь, а когда опять повернулся, то почти одновременно заметил две вещи. Зебьюлон Фэйт стоял, прислонившись к стене конторы мотеля и скрестив руки на груди. Рядом ошивались еще два каких-то жлоба чуть постарше меня – с широкими плечами и откровенно ехидными улыбочками. Это было первое, что я заметил. Вторым была моя машина. Вернее, большие буквы, глубоко выцарапанные на пыльном капоте.

«Убивец».

Единственное слово, в два фута длиной как минимум.

Вот тебе и надежда…

На физиономии старика тоже прорезалась улыбочка, и он буквально протолкал сквозь нее слова.

– Два каких-то гопника, – сообщил он. – Вон туда побежали…

Фэйт-старший ткнул рукой через пустую улицу, на старую парковку придорожной закусочной, которая теперь представляла собой безбрежное море асфальта с пробивающимися кое-где кустиками травы.

– Надо же, какая неприятность, – закончил он.

Один из мужиков пихнул другого локтем. Я знал, что они видели перед собой: машину богатея с нью-йоркскими номерами, городского парня в сияющих ботинках.

Они и понятия не имели…

Я подошел к багажнику, положил в него сумку, вытащил монтировку – два фута прочного металла с баллонным ключом на конце. И двинулся через парковку, опустив тяжелую железяку к ноге.

– Зря вы это сделали, – произнес я.

– Иди в жопу, Чейз!

Они тяжело соскочили с крыльца – Зеб Фэйт посередке. Рассыпались по сторонам, ширкая подметками по спекшейся земле. Мужик справа от Фэйта был повыше остальных и выглядел испуганным, так что я сосредоточился на его дружке слева – ошибка. Удар прилетел как раз справа, и двигался этот тип на удивление быстро. Это было все равно что получить удар бейсбольной битой. Его дружок налетел на меня почти с той же быстротой. Увидел, как я обвис, и наметил апперкот, который мог запросто сломать мне челюсть. Но я взмахнул монтировкой. Она вступила в дело быстро и жестко, перехватив руку детины на полпути, и сломала ее столь моментально и чисто, что я сам подивился. Было слышно, как хрустнули кости. Он с воплем рухнул на землю.

Первый ударил меня еще раз, угодив в висок, и я замахнулся на него тоже. Металл соприкоснулся с мясистой частью его плеча. Тут подоспел и Зебьюлон Фэйт, но я опередил его, достав коротким тычком в кончик подбородка, и он тоже свалился. И тут словно кто-то выключил дневной свет. Я оказался на коленях, с затуманенным зрением, и на сей раз мне реально пришлось несладко.

Фэйт лежал на земле. Мужик со сломанной рукой – тоже. Но его дружок зря времени не терял. Я опять увидел подлетающий тяжелый башмак и замахнулся что было сил. Монтировка вошла в соприкосновение с его подбородком, и он шлепнулся в пыль. Я так и не понял, сломал ли ему что-нибудь – реально было плевать. Главное, что он тоже вырубился.

Я попытался было встать, но не держали ноги. Уперся руками в землю и тут ощутил, как надо мной встает Зебьюлон Фэйт. Дыхание пилой елозило у него в глотке, но голос его был достаточно тверд. «Сраные Чейзы!» – прохрипел он и принялся орудовать ногами. Удары сыпались один за другим. После очередного удара башмак отлетел назад уже в крови. Я уже реально лежал на земле, тщетно искал монтировку, а старик пыхтел так, будто всю ночь кому-то впердоливал и теперь никак не может кончить. Я свернулся в клубок, пытаясь спрятать лицо, и полными легкими вдохнул дорожной пыли вперемешку с мелкой щебенкой.

И тут услышал сирены.

Глава 2

Поездка в «Скорой» прошла как в тумане – двадцать минут белых перчаток, болезненных прикосновений тампона к ранам и ссадинам, толстый фельдшер с каплей пота, повисшей на носу… За матовым стеклом мелькнул красноватый отсвет мигалок, отразившихся от стены, и меня вытащили наружу. Больница сгустилась вокруг: знакомые звуки, запахи, которые мне доводилось обонять чаще, чем хотелось бы… Тот же самый потолок, что и двадцать лет назад. Ординатор с детским личиком, который меня заштопывал, ворчал при виде старых шрамов: «Что, не первый рз руки распускаешь?»

Ответ ему на самом деле не требовался, так что я держал рот на замке. Драться я начал лет в десять. Самоубийство моей матери имело к этому самое непосредственное отношение. Равно как и Дэнни Фэйт. Но с тех пор как я дрался последний раз, прошло уже порядком времени. Целых пять лет я ухитрился прожить, ни разу ни с кем не сцепившись. Никаких заводок. Никаких обидных слов. Пять лет оцепенения, и вот нате: трое на одного в первый же день после возвращения в родные края. Надо было просто сесть в машину и уехать ко всем чертям, но такая мысль даже не приходила мне в голову.

И на секунду не приходила.

Вышел я только часа через три – с облепленными пластырем ребрами, шатающимися зубами и восемнадцатью стежками хирургических швов на башке. Злой как черт. Болело все адски.

Раздвижные двери сомкнулись у меня за спиной, и я встал, покосившись на левый бок – давая передышку ребрам на этой стороне. По ногам у меня мазнул свет, и мимо по улице проехали несколько автомобилей. Я смотрел им вслед пару секунд, а потом опять повернулся к автостоянке.

В тридцати футах от меня открылась дверца машины, и на асфальт выбралась женщина. Сделала три шага, остановилась у капота. Я сразу узнал ее до мельчайших подробностей, даже издали. Пять футов восемь дюймов[5], стройная, с золотисто-каштановыми волосами и улыбкой, способной осветить самую темную комнату. Внутри меня волной поднялась новая боль, более глубокая, более фактурная. Вроде бы у меня уже было полным-полно времени, чтобы найти нужный подход, нужные слова. Но в голове было пусто. Я сделал шажок навстречу, стараясь скрыть хромоту. Она встретила меня на полпути, и все лицо ее состояло из пустот и сомнений. Изучила меня с головы до ног, и хмурое выражение у нее на лице практически не оставляло сомнений насчет того, что она увидела.

– Офицер[6] Александер… – произнес я, выдавливая улыбку, которая даже мне самому показалась насквозь лживой.

Ее глаза пробежались по моим увечьям.

– Детектив, – поправила она меня. – Уже два года как повысили.

– Поздравляю, – сказал я.

Она примолкла, высматривая что-то на моем лице. Задержала взгляд на стежках хирургических швов на лбу под волосами, и на миг ее лицо немного смягчилось.

– Несколько не так я представляла нашу следующую встречу, – произнесла она, опять глядя мне прямо в глаза.

– А как?

– Поначалу воображала, что мы с ходу бросимся друг к другу в объятия. С поцелуями и извинениями. – Она пожала плечами. – А после того как ты несколько лет пропадал без вести, представлялось уже нечто не столь радужное. С криками. Может, даже с пиханием в грудь. Но такого я никак не ожидала. Такой вот встречи, в полном одиночестве и в темноте… – Она показала на мое лицо. – Мне тебя сейчас даже по физиономии не шлепнуть!

Улыбка у нее тоже не вышла. Да, ни один из нас не представлял, что это произойдет таким вот образом.

– А почему ты не зашла внутрь?

Она уперла руки в бока.

– Не знала, что сказать. Думала, что слова сами придут ко мне.

– И?..

– Ничего так и не пришло.

Поначалу я никак не отреагировал. Любовь умирает не сразу, если вообще умирает, и действительно нечего было сказать помимо того, что уже было много раз сказано в далеком прошлом, в совсем другой жизни. Когда я все-таки заговорил, слова давались мне нелегко:

– Мне надо было забыть это место, Робин. Надо было забыть его с концами.

– Давай не будем, – сказала она, и я узнал гнев. Достаточно долго сам прожил с таким же.

– Так что теперь? – спросил я.

– Теперь я отвезу тебя домой.

– Только не к отцу!

Робин подалась ближе, и глаза ее на миг осветились прежней теплотой. В уголках рта проглянули смешливые морщинки.

– Такой гадости я тебе точно не сделаю, – заверила она.

Мы стали обходить ее машину, каждый со своей стороны, и я заговорил через крышу:

– Я здесь не для того, чтобы остаться.

– Ну да, – натужно произнесла она. – Естественно, не для того.

– Робин…

– Залезай в машину, Адам!

Я открыл дверцу и кое-как пролез на сиденье. Это был большой седан, типично полицейская тачка – рации, лэптоп, дробовик в держателе на приборной панели… Я был просто никакой. Болеутоляющие таблетки. Усталость. Утонув в подушке сиденья, я бездумно пялился на темные улицы, пока Робин вела машину.

– Вот тебе и вернулся домой, – произнесла она через какое-то время.

– Могло быть и хуже.

Робин кивнула, и я ощутил ее глаза на себе – мимолетный взгляд, когда дорога выпрямилась.

– Классно видеть тебя, Адам. Тяжело, но классно. – Она опять кивнула, словно все еще пытаясь убедить себя. – Не думала, что это вообще когда-нибудь произойдет.

– Я тоже.

– Остается один большой вопрос.

– Какой? – Я знал, что за вопрос, он мне просто не нравился.

– Почему, Адам? Вот в чем вопрос: почему? Ведь целых пять лет прошло! Никто и слова от тебя не слышал.

– Мне нужна какая-то особая причина, чтобы приехать домой?

– Ничего не происходит в вакууме. Тебе-то это должно быть известно получше, чем остальным.

– Все это просто коповские разговорчики. Иногда нет абсолютно никаких причин.

– Лично мне в это не верится. – С лица Робин не сходила обида. Она немного выждала, но я не знал, что еще сказать.

– Ладно, можешь не рассказывать, – произнесла она наконец.

Молчание пролегло между нами – лишь ветер подвывал, обтекая быстро несущуюся машину. Пощелкивали шины, проскакивая над трещинами в асфальте.

– Ты собирался позвонить мне? – спросила она наконец.

– Робин…

– Ладно, не обращай внимания. Проехали.

Еще несколько минут бессловесной тишины – неловкости, которая сковывала нас обоих.

– Зачем ты вообще поперся в этот мотель?

Я поразмыслил, сколько ей стоит рассказать, и решил, что для начала надо все прояснить с отцом. Если я не сумею все уладить с ним, то не смогу ничего уладить и с ней.

– Ты не представляешь, где может быть Дэнни Фэйт? – спросил я.

Я сменил тему, и она это поняла. Но не стала на этом заостряться.

– Слыхал про его подружку? – спросила Робин. Я кивнул, и она пожала плечами. – Это далеко не первый мелкий подонок, скрывающийся от ордера на арест. Никуда он не денется. С подобной публикой всегда так.

Я посмотрел на ее лицо, на его жесткие линии.

– Тебе никогда не нравился Дэнни. – Прозвучало это обвиняюще.

– Совершенно никчемный тип, – сказала Робин. – Игрок, алкаш и дебошир, просто пробы ставить негде. С чего это он должен мне нравиться? Это ведь он затащил тебя на дно, подкармливал твою темную сторону… Драки в барах. Скандалы. Это он заставил тебя забыть все хорошее, что в тебе было. – Она покачала головой. – Я-то думала, что ты перерос Дэнни. Ты всегда был слишком хорош для него.

– Он прикрывал мне спину еще с четвертого класса, Робин. Нельзя так вот попросту бросать таких друзей.

– И все же ты это сделал. – Она оставила все остальное недосказанным, но я все понял.

«Точно так же, как ты бросил меня».

Я отвернулся к боковому стеклу. Мне нечего было сказать, чтобы рассеять ее обиду. Она и так знала, что тогда у меня не было выбора.

– Чем, черт побери, ты занимался, Адам? Пять лет! Целая жизнь! Люди говорили, что ты в Нью-Йорке, но, кроме этого, никто ничего не знает. Серьезно, чем ты там вообще был занят?

– А это важно? – спросил я.

– Естественно, важно!

Робин никогда не сумела бы понять, а мне не нужна была ее жалость. Собственное одиночество я давно уже привык держать под замком, так что не стал вдаваться в подробности.