Тонкий меч Нильсон Фрида

Хирн

Мы лежали в колючих зарослях, не смея пошевелиться или сказать хоть слово. Тялве и его огромный папа остановились всего в нескольких метрах от нас. Старший брат долго осматривался и наконец пробормотал:

– Он часто приходит сюда.

Папа захрюкал в ответ. Голос у него был низкий, словно раскаты грома.

– Я велел ему не уходить далеко от дома, – продолжал Тялве, – но он, как всегда, не послушался. Ну почему нам вечно приходится разыскивать его? Разве у нас нет дел поважнее?

Папа снова захрюкал.

– Я сегодня колол дрова, убирался в саду, стирал и готовил еду, – продолжал Тялве. – А он чем занимался? Играл и бил баклуши. И вот теперь из-за него обед задерживается. А ведь мне еще надо успеть собрать орехи.

– Обойдемся один день без орехов.

– Конечно, но все-таки… не пора ли Трине больше помогать по дому? Поговорил бы ты с мамой об этом. Разве можно бездельничать просто потому, что ты маленький?

Папа упер копыта в бока, огляделся и гаркнул:

– Трине! Обедать пора! Где ты?

Он подождал немного и, не получив ответа, кивнул в сторону песчаных дюн.

– Пойдем, может, он на берегу.

Они зашагали прочь по густой зеленой траве и скоро скрылись из глаз.

Я покосился на маленького хильдина, прятавшегося со мной в кустах. Он встряхнул мокрой мордой. Я не мог понять, рассердился он или огорчился – или и то и другое вместе. Но я догадывался: не так-то приятно услышать то, что говорили о нем папа и Тялве.

– Трине, – повторил я. – Это тебя так зовут?

Он кивнул.

– А меня Саша, – сказал я и протянул ему руку.

Он протянул в ответ копытце и словно немножко повеселел. Трудно объяснить, но мне вовсе не казалось странным, что я пожимаю не руку, а крепкое волосатое копытце. Я считал, что это вполне нормально.

Трине посмотрел туда, где скрылись Тялве и его папа, а потом, прищурившись, оглянулся в сторону поселка. Глаза его походили на два небесно-синих камешка, а брови были светлые, почти белые.

– Ты правда хочешь отыскать Господина Смерть? – спросил он. – Хоть и знаешь, что он может убить тебя?

Я надолго задумался, прежде чем ответить. Как все это будет, если я умру? Я никогда больше не увижу папу, Нинни и моих плюшевых мишек. Никогда не прокачусь у папы на плечах до песчаной косы и не увижу, как наши мокрые плавки оставляют цепочку капель-следов на дороге. Никогда больше не открою калитку в наш сад, не посижу в траве под кленами в тенистой прохладе и не буду смотреть, как ветер колышет листья, словно пускает в пляс тысячу зеленых юбочек.

Все это я могу потерять, если отправлюсь на поиски Господина Смерть.

А если я не стану его искать, если вернусь домой, то сохраню все это и потеряю лишь одно. Я думал, что уже смирился с этой потерей, но на поверку вышло иначе: я оказался не готов к ней.

– Да, хочу, – ответил я. – Хочу найти Господина Смерть.

Трине кивнул. Он прикусил губу, а потом сказал:

– Тогда я тебе помогу.

– Правда?

– Конечно. Кто-то же должен показать тебе дорогу.

Не знаю, как это случилось, но внезапно мои руки обняли его и сжали так, что кости хрустнули. Трине эти объятия удивили не меньше моего, но за ненормального он меня точно не принял. Нет, он улыбнулся так, что я увидел все его белоснежные зубы, и в глазах у него заплясали радостные искорки.

– Ну, идем? – спросил я.

– Сперва надо немножко поработать над твоим видом, – ответил он и выбрался из кустов. Я последовал за ним. Когда мы встали на ноги, он снял с себя плащ с красивой медно-красной подкладкой, вытащил несколько шипов, застрявших в ткани, а потом надел его мне на плечи. Плащ оказался тяжелее, чем я думал. Он был очень теплый. Трине застегнул пряжку на левом плече и накинул мне на голову большой широкий капюшон. Отступил на пару шагов и осмотрел меня.

– Не так уж и плохо. Только старайся их не высовывать, – он кивнул на мои босые ноги. – А теперь идем ко мне домой. Надо собрать вещи в дорогу.

Трине показал мне тропу прямиком в поселок, но мы по ней не пошли, чтобы ни с кем не встречаться. Вместо этого мы направились к реке. Она протекала по лугу, словно длинный кривой разрез от ножа, а по обоим берегам густо росли рябина и черемуха. Они укрывали нас от посторонних взглядов, пока мы шагали к далеким печным дымкам.

Приятно было идти босиком по влажной траве, чувствовать, как клевер щекочет ступни, а маленькие цветки застревают между пальцами. Когда мы дошли до дикой яблони, устроили привал. Трине залез на дерево и сорвал нам по яблоку. Мы уселись на берегу, опустили ноги в реку, плескали ими по воде и жевали яблоки.

В Царстве Смерти было как-то по-особому спокойно… словно на кладбище. Я не сразу догадался почему. А потом понял: обычно, когда сидишь вот так у реки, над тобой летают ласточки, пчелы и бабочки. А здесь мы были только вдвоем – я и Трине, да еще ветер, шевеливший траву.

– У вас что, тут нет ласточек? – спросил я.

– Чего? – переспросил Трине и выплюнул огрызок.

– Ласточек. А еще пчел и бабочек. Есть они в Царстве Смерти или нет?

– Насколько мне известно, нет, – ответил он, помедлил немного и спросил: – А кто они такие – эти ласточки, пчелы и бабочки?

Я постарался не рассмеяться: не хотел выглядеть невежливым. И все-таки забавно было сидеть вот так рядышком и болтать ногами в воде с тем, кто не знал об обыкновенных бабочках.

– А косули? – допытывался я. – Навозные жуки? Или ежи?

Трине понюхал цветок клевера и задумался.

– Пассатижи у папы в ящике для инструментов наверняка найдутся, – сказал он. – Но о других я никогда не слышал.

Я смотрел на темную мутную воду и чувствовал, как трава щекочет мою ладонь.

– А мухи? Про них ты слышал?

Раздался тихий всплеск, это Трине швырнул в воду палку.

– Не-а, – ответил он. – Ну что, пойдем?

И мы пошли дальше. Я вдруг почувствовал себя необыкновенно счастливым. Счастливым и сильным! И смелым! Но не только потому, что оказался там, где не было мух. Нет, не только поэтому. Может быть, потому, что не остался дома, а отправился за Семиллой.

Страна, где жили хильдины, называлась Хильд, рассказал Трине. А поселок, куда мы направлялись, назывался Хирн. У меня засосало под ложечкой, когда запахло печным дымом. Трине шагал рядом и тихонько что-то напевал. Для него, конечно, тут не было ничего нового и удивительного. Он продирался сквозь густую траву и то и дело подскакивал, чтобы идти побыстрее. Вдруг он остановился, словно столкнулся с серьезным препятствием. Похоже, маленький хильдин сообразил, что приятель, которого он ведет домой, не очень-то желанный гость. Что, если жители поселка… Как они меня встретят?

Трине еще раз осмотрел мою одежду.

– Надвинь капюшон пониже, – велел он. – И ни за что не поднимай голову.

Мы свернули от реки и пошли по сухой пыльной тропинке. Я не отставал ни на шаг. Мы больше не продирались сквозь траву, а шли по цветущему лугу. Все цветы тут были одинаковые – маленькие лиловые колокольчики на тонких стебельках. Порой мне казалось, что я вижу на лугу какие-то склоненные силуэты, но я не был в этом уверен: капюшон мешал их разглядеть. А мне так хотелось рассмотреть здесь все хорошенько!

Когда мы вошли через южные ворота в поселок, в нос ударил запах навоза. Тут уж я не смог сдержать любопытства и чуть-чуть приподнял капюшон.

На извилистой улице стояли тесно прижавшиеся друг к дружке старинные фахверковые[1] дома из кирпичей и бревен, выкрашенных в тускло-красный, как кровь, цвет. Крыши поросли густым мхом. Почти из каждой печной трубы поднималась тонкая нитка дыма.

Сады утопали в цветах: жимолость, васильки, маргаритки. На одном клене висели качели, сделанные из мешка и двух веревок. На посеревших, потрескавшихся табличках у калиток были написаны имена хозяев: Золотая Щетина, Земляная Нога, Жирная Шея.

– Опусти сейчас же капюшон, пока тебя никто не заметил! – прошипел Трине. – Ты что, не понимаешь?

– Прости, – буркнул я. – Трудно удержаться, очень хочется все рассмотреть.

– Еще труднее будет объяснить, почему у тебя нет рыла, – проворчал Трине.

Я поднял руки, чтобы хорошенько натянуть капюшон, так что на время перестал следить, куда шагаю, – и тут же в кого-то врезался. У незнакомца были грязные копыта и жирное пузо – такое толстое, что выпирало в прореху между штанами и курткой, словно бледное щетинистое тесто.

Встреча

– Не видишь, куда идешь? – проревел толстяк, в которого я врезался. От него разило потом и навозом.

– Да, то есть нет. Я тут запутался с капюшоном, – пробормотал я, а сам подумал: хорошо, что этот вонючка не обратил внимания на мои руки! Я отступил в сторону и хотел обойти его, но он вытянул вперед копыто и остановил меня.

– Что надо сказать?

– Когда?

– Что надо сказать, если шел, не разбирая дороги?

Трине, не заметив, что я остановился, уже успел пройти немного вперед и теперь поспешил вернуться.

– Надо извиниться, – подсказал он.

– Ах да, конечно. Извините, пожалуйста.

Я снова попытался улизнуть, но толстяк пнул меня копытом:

– А капюшон почему не снимаешь?

Я не знал, что отвечать. Противно стоять вот так и получать пинки от того, кого и разглядеть-то как следует не можешь, а знаешь только, что это какой-то вонючий верзила.

– Солнце сегодня больно припекает, – снова подсказал Трине и потянул меня: – Пойдем!

– Ну нет! – рявкнул вонючка и снова пнул меня. – Не такое оно и яркое. Что-то тут не так, – пробормотал он, не спеша заправляя жирный живот в штаны. – Что это у тебя за куртка?

Сначала я не понял, о чем речь, но тут заметил, что воротник моей пижамы торчит из-под плаща.

– Обыкновенная куртка, – сказал я.

– Ничего себе обыкновенная! – гаркнул толстяк. – В наших краях таких не носят. Кто ты, собственно, такой? Может, спартан?

– Никакой он не спартан, – вступился за меня Трине. – Слово даю. Да отпусти уже нас!

– А я думаю, что спартан! – проревел толстяк и ткнул копытом мне в живот. – Может, Король Спарты подослал тебя к нам шпионить?

– Я знать не знаю Короля Спарты, – сказал я и теперь по-настоящему испугался: этот толстый верзила распалился не на шутку, и вдобавок, похоже, у него не все дома – ну я и влип!

Он наклонился ко мне.

– Так сними тогда капюшон, – велел он. – А не снимешь сам, я тебе помогу.

Когда толстяк схватился за мой капюшон, у меня сердце ушло в пятки. Он почти уже сорвал его, как вдруг кто-то отпихнул верзилу с такой силой, что тот потерял равновесие и свалился.

– Сегодня, что ли, все забыли, как себя вести? – проревел он, растянувшись посреди улицы.

– Извини! – бросил на бегу тот, кто его толкнул. – Всех сзывают на рыночную площадь. Что-то случилось!

– Что еще там стряслось? – прошипел толстяк, но толкнувший его хильдин уже умчался.

Множество хильдинов, один жирнее другого, бежали вниз по улице – туда, где, видимо, была площадь и откуда доносился звон колокола. Толстяка, сидевшего на дороге, то и дело толкали. Рыча от бешенства, он наконец поднялся на ноги. И, видимо, решил, что сбор на площади важнее, чем я и мой капюшон. Я услышал, как он, прежде чем устремиться за остальными, пробормотал: «Тебе повезло». И был таков.

Трине глубоко вздохнул и заправил воротник моей пижамы под плащ.

– Ты чудом спасся, – сказал он. – Скорее бежим домой.

Мы припустили по узкой улочке, которая круто шла в гору. Иногда я спотыкался о валявшиеся повсюду картофельные очистки, а один раз наступил в лужу помоев: кто-то вылил их прямо на улицу. Колокол продолжал звонить, и по дороге нам то и дело встречались хильдины, спешившие на площадь.

– Интересно, что там стряслось, – сказал я, задыхаясь от бега. По спине у меня тек пот, плащ и в самом деле был очень теплый.

– Да какая разница! Главное, чтобы тебя не заметили, – ответил Трине. – Вот мой дом.

Я осторожно приподнял капюшон и посмотрел на дом, который он мне показывал, – свежепокрашенный и довольно большой, с двумя окнами, выходящими на улицу. На веревке между яблонями сушились выстиранные штаны. Садовая ограда была сложена из серых камней. Местами она разрушилась, но все-таки выглядела нарядно; поверху росла бирючина, словно пояс из живой зелени и розовых цветов.

– Мы войдем? – спросил я.

Трине неуверенно покосился на дом.

– Не знаю… – начал он, но не успел досказать, потому что дверь вдруг распахнулась. Мы едва успели нырнуть за телегу, стоявшую возле дома. Сквозь спицы серого колеса я увидел того, кто вышел на крыльцо. И застыл от испуга и восхищения. Ни один из хильдинов, которых я встречал до этого, не был таким толстым. Казалось, что крыльцо под этим великаном вот-вот проломится. Живот похож на пузатую бочку, ноги здоровенные, как стволы, на спине огромный горб. Лицо сморщенное и бугристое, а глаза – пара едва различимых щелочек между складками жира. Одет он был в штаны и куртку из коричневой грубой ткани.

Хильдин закрыл дверь, спрятал ключ в щель под крыльцом и зашагал вниз по улице – туда, где звенел колокол.

Трине пихнул меня локтем.

– Видишь, какая у меня мама красивая! – прошептал он.

– Это что, т-твоя м-мама? – потрясенно спросил я, глядя, как она скрывается за поворотом.

– Конечно, – подтвердил Трине. В его синих глазах светились любовь и гордость.

– А она тоже служит у Господина Смерть? – уточнил я.

– Ясное дело. Она гребец.

С этими словами Трине напряг мускулы своих коротеньких ручек и подмигнул мне, словно хотел сказать: тот, кто хочет стать гребцом у Господина Смерть, не должен быть слабаком.

Трине выглянул из нашего укрытия, огляделся и прошмыгнул к дому, а я следом. Он выудил ключ из тайника и с легким щелчком открыл дверь.

В сенях запах навоза и жареной картошки смешивался с тем домашним запахом, который обычно ощущаешь, если приходишь в чужой дом, но никогда – если возвращаешься к себе. Внутри оказалась просторная комната, пол вымощен кирпичами. Посредине сложен очаг. Рядом – блестящие медные чайники и чугунные кастрюли. Обеденный стол и стулья, столешница истерта и поцарапана. В дальнем конце комнаты я заметил лестницу на чердак и несколько деревянных сундуков, расписанных цветами. Стены украшали многочисленные рисунки, изображавшие хильдинов за самыми разными занятиями: они танцевали, целовались, держали на руках маленьких хильдинчиков. Но больше всего мне понравилась та картина, где была нарисована лодка. Это была лодка Господина Смерть, на которой работали папа и мама Трине. Даже на картине она казалась такой красивой, что у меня ком подступил к горлу, и я с трудом сдержал слезы.

Трине достал плоскую корзину с лямками и заметался между сундуками, собирая вещи, которые могли нам понадобиться в путешествии: одеяло, запасные штаны, нож, огниво, оловянная фляжка. Он подскочил к очагу и сгреб оттуда в корзину кукурузные лепешки, баклажаны, жареную картошку, вареные бобы и еще что-то съестное. Пару картофельных оладий он протянул мне, и они оказались очень вкусными. Кроме того дикого яблока я давно уже ничего не ел.

Я жевал, продолжая рассматривать лодку на картине. Никак не мог насмотреться.

– Какой он? – спросил я.

– Кто?

Трине слизывал жир со своих копытец.

– Господин Смерть. Он… Я хочу знать: он и вправду ужасный?

– Вовсе нет. Папа говорит, что лучше Господина Смерть он никого не знает.

– Как он может такое говорить? – ужаснулся я.

– Ну… Мы же все как бы принадлежим ему. А вот ты – нет.

Последняя фраза заставила меня поежиться. Трине произнес ее так, что я почувствовал, насколько я здесь одинок. Он, видимо, заметил, что я пал духом, закрыл крышку корзины и попытался меня утешить:

– Не бойся: ничего с тобой не случится. Пока никто не знает, что ты здесь. Да и откуда им о тебе узнать?

И правда, как меня могут обнаружить? Я задумался, вспомнил о сходе на рыночной площади, на который все так спешили. А еще – о папе и старшем брате Трине, которых мы встретили неподалеку от берега. Но тут за дверью послышались взволнованные голоса. У меня мороз пробежал по коже, я посмотрел на Трине и воскликнул:

– Ялик Палмгрена!

В сундуке

Наверняка в колокола звонили из-за лодки Палмгрена. Когда папа и Тялве отправились на поиски Трине, они обнаружили на берегу ялик. Поспешили назад в Хирн и созвали хильдинов – решать, что делать. Теперь все знают: приплыл чужак. Живой, а не мертвый.

Трине тоже услышал голоса за дверью и в панике оглядел комнату. Взгляд его упал на сундук, из которого он только что вытащил одеяло. Он зна