Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра Ротфусс Патрик
– Она мне, к сожалению, самому нужна, для работы. Но если тебя устроит взять ее на время внаем, то мы, пожалуй, сумеем договориться за уме…
Послышался увесистый тумак, мой отец болезненно крякнул своим звучным баритоном.
– Никакие другие знаки на ум не приходят?
– Предполагается, что они холодные на ощупь. Хотя каким образом это стало известно – ума не приложу. Я слышал, что возле них огонь не горит. Хотя это прямо противоречит тому, что огонь становится синим. Возможно…
Поднялся ветер, деревья зашумели. Шелест листвы заглушил то, что сказал Бен. Я воспользовался шумом, чтобы подобраться на несколько шагов поближе.
– …«Скованы тенью», что бы это ни значило, – услышал я голос отца, когда ветер улегся.
Бен хмыкнул:
– Я этого тоже сказать не могу. Слышал я историю, в которой их выдало то, что тени их смотрели в противоположном направлении, навстречу свету. И еще одну, в которой говорилось, будто один из них был «В ярме тени». Там было сказано «что-то там в ярме тени». Но будь я проклят, если помню имя…
– Кстати, насчет имен – с ними у меня тоже проблемы, – сказал отец. – Я собрал пару десятков и был бы тебе признателен, если бы ты сказал, что думаешь по этому поводу. Самое распространенное…
– Вообще-то, Арль, – перебил его Бен, – я был бы тебе признателен, если бы ты не стал их произносить. Их имена, я имею в виду. Можешь написать на земле, коли хочешь, а не то я могу сходить за грифельной доской, но мне будет куда спокойнее, если ты не станешь их называть вслух. Знаешь, как говорят: береженого Бог бережет.
Воцарилось глубокое молчание. Я, пробиравшийся вперед, так и застыл с поднятой ногой, из опасения, что меня услышат.
– Ну, чего вы на меня так уставились? – сердито буркнул Бен.
– Да мы просто удивлены, Бен, – ответил мягкий голос моей матери. – Нам казалось, ты не из суеверных.
– Я не суеверен, – сказал Бен. – Я осторожен. Это разные вещи.
– Ну да, разумеется, – сказал отец. – Мне и в голову не приходило…
– Прибереги это для тех, кто тебе платит, Арль, – перебил Бен. В его голосе отчетливо слышалось раздражение. – Ты, конечно, слишком хороший актер, чтобы это показывать, но я прекрасно вижу, когда меня держат за свихнувшегося!
– Да я просто не ожидал такого, Бен, – виновато отвечал отец. – Ты человек образованный, а я так устал, что люди тут же хватаются за железо и льют пиво, как только упомянешь о чандрианах! Я же не путаюсь с темными силами, я просто историю восстанавливаю!
– Так вот, выслушай меня. Вы оба мне слишком нравитесь, чтобы допустить, чтобы вы считали меня старым дураком, – сказал Бен. – И к тому же мне потом надо кое о чем с вами поговорить, и для этого мне нужно, чтобы вы принимали меня всерьез.
Ветер набирал силу, и я воспользовался этим, чтобы пройти последние несколько шагов. Я подобрался к углу родительского фургона и выглянул сквозь завесу листвы. Все трое сидели вокруг костерка. Бен устроился на пеньке и кутался в свой потрепанный бурый плащ. Родители сидели напротив, мать привалилась к отцу, на плечи у них было накинуто одеяло.
Бен наполнил кожаную кружку из глиняной бутыли и протянул кружку моей матери. Когда он говорил, изо рта у него шел пар.
– Как относятся к демонам в Атуре? – спросил он.
– Боятся! – отец постучал себя по виску. – От всей этой религии у них мозги размякли.
– Ну а в Винтасе? – спросил Бен. – Там довольно много тейлинцев. Они к демонам так же относятся?
Мать покачала головой:
– Они полагают, что это несколько глупо. Они предпочитают думать, что демоны – это метафора.
– А кого же тогда боятся по ночам в Винтасе?
– Фейри, – ответила мать.
– Курганных жителей, – ответил отец одновременно с ней.
– Оба вы правы, смотря в какой части страны вы находитесь, – сказал Бен. – Ну а тут, в Содружестве, люди посмеиваются и над тем, и над другим. – Он указал на деревья вокруг нас. – Однако ближе к осени они стараются вести себя осторожно, чтобы не накликать шатунов.
– Так уж жизнь устроена, – добавил отец. – Половина актерского ремесла – в том, чтобы знать, чем дышит публика.
– Вы по-прежнему думаете, будто я тронулся умом, – усмехнулся Бен. – Вот послушайте: предположим, завтра мы приедем в Бирен и кто-нибудь вам скажет, что в лесу водятся шатуны. Вы ему поверите?
Отец покачал головой.
– Ну а если вам это скажут двое?
Отец снова покачал головой.
Бен подался вперед, не вставая с пенька:
– Ну а если десять человек вам скажут совершенно серьезно, что в лесу бродят шатуны, которые пожирают…
– Да нет же, конечно, я в это не поверю! – рассердился отец. – Это же курам на смех!
– Не поверишь, конечно, – согласился Бен и поднял палец. – Но вопрос-то вот в чем: а в лес ты после этого пойдешь?
Отец замер и впал в задумчивость.
Бен кивнул:
– Глупо было бы не прислушаться, когда полгорода тебя предупреждает, что там опасно, даже если ты и не веришь в то, во что верят они. Ну а если шатунов вы не боитесь, чего же тогда боитесь вы?
– Медведей.
– Разбойников.
– Хорошие, разумные страхи для бродячего актера, – сказал Бен. – Страхи, которых горожане не поймут. В каждой местности – свои мелкие предрассудки, и все смеются над той чушью, в которую верит народ за рекой.
Он серьезно взглянул на них:
– Но вот слышали ли вы хоть раз шуточную песню или забавную историю про чандриан, а? Ставлю пенни, что ни разу.
Мать поразмыслила и покачала головой. Отец как следует приложился к кружке и последовал ее примеру.
– Так вот, я не хочу сказать, что чандрианы и в самом деле бродят где-то поблизости, налетая и убивая, точно молния с ясного неба. Однако боятся их повсюду. А такого обычно без причин не бывает.
Бен усмехнулся и опрокинул свою глиняную чашку, вытряхнув на землю последние капли пива.
– А имена – штука странная. Опасная штука имена! – Он пристально посмотрел на них. – Уж это-то я знаю наверняка, именно потому, что я – человек образованный. Ну а если я вдобавок чуток суеверен… – Он пожал плечами. – Что ж, это мой выбор. Я человек старый. Уж будьте ко мне снисходительны.
Отец задумчиво кивнул.
– Странно, как это я раньше не замечал, что к чандрианам все относятся одинаково? А ведь, казалось бы, я должен был это увидеть… – Он потряс головой, словно пытаясь прочистить мозги. – Однако, думаю, к именам мы можем вернуться и потом. Так о чем ты хотел поговорить?
Я собрался было незаметно улизнуть, пока меня не застукали, но то, что сказал Бен, заставило меня застыть на месте, не сделав и шага.
– Вам это, наверное, не заметно, вы ж его родители и все такое. Но ваш юный Квоут весьма способный мальчик. – Бен снова наполнил свою чашку и протянул кувшин отцу. Тот отказался. – На самом деле, «способный» – это слабо сказано. Очень, очень слабо.
Мать посмотрела на Бена поверх своей кружки:
– Ну, Бен, это любому видно, кто хоть немного с ним пообщается. Не понимаю, почему на этом следует заострять внимание. Тем более тебе.
– Мне кажется, что вы недооцениваете ситуацию, – сказал Бен, вытягивая ноги чуть ли не в самый огонь. – Скажите, легко ли он выучился играть на лютне?
Отец был, похоже, несколько удивлен столь внезапной переменой темы.
– Ну, довольно легко, а что?
– И сколько лет ему было?
Отец задумчиво потеребил бородку. В тишине, точно флейта, прозвучал голос моей матери:
– Восемь.
– Ну а теперь вспомни, как учился играть ты сам. Помнишь, сколько лет тебе было? Помнишь, с какими трудностями ты столкнулся?
Отец все теребил бородку, но вид у него сделался более задумчивый и взгляд отстраненный.
Абенти продолжал:
– Могу поручиться: он осваивал каждый аккорд, любой перебор с первого же раза, не запинаясь, не жалуясь. А если он и ошибался, то не более одного раза, верно?
Отец выглядел несколько смущенным:
– Ну, в основном да, но у него же тоже были трудности, как и у любого другого. Вот аккорд ми-мажор ему не давался. У него были большие проблемы с увеличенным и уменьшенным ми-мажором…
– Да, дорогой, я тоже это помню, – мягко вставила мать, – но, мне кажется, дело было просто в маленьких ручонках. Он был все-таки еще очень мал…
– И ручаюсь, что надолго его это не остановило, – негромко сказал Бен. – У него удивительные руки; моя мать назвала бы это «руки волшебника».
Отец улыбнулся:
– Ну да, руки у него от матери, тонкие, но сильные. То, что надо, чтобы горшки выскребать, а, женщина?
Мать шлепнула его, потом поймала за руку, развернула его кисть и показала Бену.
– Руки у него от отца: изящные и ласковые. То, что надо, чтобы соблазнять господских дочек!
Отец попытался было возразить, но она его не слушала.
– С такими глазами и руками ни одна женщина на свете не сможет чувствовать себя в безопасности, когда он начнет охотиться за дамами!
– Ухаживать, дорогая, ухаживать!
– Смысл тот же, – пожала она плечами. – Охота здесь идет, охота там, и, право, я жалею честных дам, что непреложно помнят о законе и убежать сумели от погони.
Она снова приникла к отцу и положила его руку себе на колени. Она слегка склонила голову набок, он уловил намек, наклонился и поцеловал ее в уголок губ.
– Воистину! – воскликнул Бен, воздев кружку.
Отец обнял ее свободной рукой и сжал за плечи.
– И все равно, Бен, не пойму, к чему ты клонишь.
– Он все делает именно так: стремительно, как удар бича, и почти безошибочно. Могу поручиться: он знает все песни, что ты когда-либо ему пел. Он лучше меня знает, что где лежит у меня в фургоне.
Он снова взял бутыль и открыл пробку.
– Однако дело не только в хорошей памяти. Он соображает! До половины из того, что я только собирался ему показать, он уже дошел сам, своим умом.
Бен подлил пива моей матери.
– Ему одиннадцать лет. Вы когда-нибудь встречали мальчика его возраста, который разговаривал бы так, как он? Конечно, в значительной степени это связано с тем, что он растет в столь просвещенной атмосфере, – Бен указал на фургоны. – Но все же обычно самые глубокие мысли одиннадцатилетних мальчиков сводятся к тому, как ловчей играть в камушки и оттаскать кошку за хвост.
Мать рассмеялась звонким, как колокольчик, смехом, однако лицо Абенти осталось серьезным.
– Это правда, сударыня. У меня бывали ученики намного старше, которые были бы в восторге, если бы добились хотя бы половины того, чего добился он. – Он ухмыльнулся. – Будь у меня его руки и хотя бы четверть его ума, через год я бы уже ел на серебре!
Воцарилась тишина. Мать негромко сказала:
– Я помню, когда он был младенцем, только-только учился ходить – как он смотрел, как он смотрел вокруг! Ясными, блестящими глазами, как будто весь мир хотел вобрать.
Голос у нее слегка дрогнул. Отец прижал ее к себе, и она опустила голову ему на грудь.
На этот раз молчание длилось дольше. Я уже было подумывал убраться прочь, но тут отец нарушил тишину:
– И что же ты советуешь делать?
В его голосе слышалась легкая озабоченность и отцовская гордость одновременно.
Бен мягко улыбнулся:
– Да ничего особенного. Просто подумайте о том, что вы можете ему предложить, когда придет время выбирать. Он оставит след в мире как один из лучших!
– Лучших в чем? – буркнул отец.
– В чем угодно, в том, что он выберет. Если он останется здесь – не сомневаюсь, он сделается новым Иллиеном.
Отец улыбнулся. Для актеров Иллиен – истинный герой. Единственный эдема руэ, который сумел по-настоящему прославиться и оставить след в истории. Все наши древнейшие и лучшие песни принадлежат ему.
Более того, если верить легендам, в свое время Иллиен заново изобрел лютню. Иллиен сам был лютнистом, и именно он преобразовал архаичный, хрупкий, неуклюжий придворный инструмент в восхитительную, универсальную семиструнную актерскую лютню, на которой мы играем в наше время. В тех же легендах говорится, что на лютне самого Иллиена струн было восемь.
– Иллиен… Эта мысль мне нравится, – сказала мать. – И короли будут приезжать за много миль, чтобы послушать моего маленького Квоута!
– Он будет останавливать своей игрой трактирные потасовки и пограничные войны! – улыбнулся Бен.
– И дикие бабы станут садиться ему на колени и класть сиськи ему на голову! – с энтузиазмом добавил отец.
Ненадолго воцарилось ошеломленное молчание. Потом мать медленно и подчеркнуто произнесла:
– Полагаю, ты хотел сказать, «дикие звери станут класть головы ему на колени»?
– В самом деле?
Бен кашлянул и продолжал:
– Если он решит сделаться арканистом, думаю, годам к двадцати четырем он получит должность при дворе. Если ему взбредет на ум стать торговцем, не сомневаюсь, что под старость он будет владеть половиной мира.
Отец насупил брови. Бен усмехнулся:
– Ну, насчет последнего можешь не беспокоиться. Для торговца он чересчур любопытен.
Бен помолчал, словно тщательно обдумывая то, что собирался сказать дальше.
– Его примут в университет, знаете ли. Разумеется, не прямо сейчас, много лет спустя. Моложе семнадцати туда не берут, но я не сомневаюсь, что…
Остального я уже не слышал. В университет! Университет к тому времени сделался для меня чем-то вроде двора Фейе, сказочным местом, о котором можно только мечтать. Школа размером с небольшой город! Десятью десять тысяч книг! Люди, знающие ответ на любой вопрос, который я мог бы задать…
Когда я снова обратил внимание на них, все молчали.
Отец смотрел на мать, угнездившуюся у него под мышкой:
– Ну что, женщина? Ты, часом, не с каким-нибудь залетным богом переспала двенадцать лет тому назад? Это могло бы разрешить нашу загадку!
Она шутливо шлепнула его, а потом ее лицо сделалось задумчивым:
– Ну, если так подумать, двенадцать лет тому назад ко мне и впрямь явился один мужчина… Он связал меня поцелуями и оплел своей песней. Он лишил меня девичьей чести, украл и увез с собой. – Она помолчала. – Но он не был рыжий. Нет, вряд ли это он!
Она лукаво улыбнулась отцу. Тот, похоже, немного смутился. Она поцеловала его. Он поцеловал ее в ответ.
Мне нравится вспоминать их именно такими. Я тайком убрался прочь. В голове у меня вертелись мысли об университете.
Глава 13
Интерлюдия. Плоть и кровь внутри
В трактире «Путеводный камень» царило молчание. Молчание окутывало двоих людей, сидящих за столом в зале, где никого, кроме них, не было. Квоут умолк, и, хотя глаза его были устремлены на его скрещенные на груди руки, видели они нечто совсем иное. Когда он, наконец, поднял взгляд, он, похоже, удивился, увидев сидящего напротив Хрониста, с пером, зависшим над чернильницей.
Квоут смущенно выдохнул и сделал Хронисту знак отложить перо. Помедлив, Хронист повиновался: протер кончик пера чистой тряпицей и положил его на стол.
– Я бы чего-нибудь выпил, – внезапно объявил Квоут и как будто сам удивился. – В последнее время мне не так часто доводилось рассказывать истории, в горле пересохло.
Он плавно поднялся из-за стола и, лавируя меж пустых столов, направился к стойке.
– Могу предложить вам практически все что угодно: темный эль, светлое вино, сидр с пряностями, шоколад, кофе…
Хронист вскинул бровь:
– От шоколаду я бы не отказался, если он у вас есть. Я просто не ожидал встретить подобную роскошь в такой дали от… – Он вежливо кашлянул. – В общем, от всего.
– У нас в «Путеводном камне» есть все! – сказал Квоут, небрежным жестом обводя пустой зал. – Ну, кроме посетителей.
Он вытащил из-под стойки керамическую бутыль, гулко брякнул ее на стойку. Вздохнул и позвал:
– Ба-аст! Сидру принеси, а?
Из-за двери в глубине зала буркнули в ответ что-то нечленораздельное.
– Эх, Баст… – укоризненно сказал Квоут, слишком тихо, чтобы быть услышанным.
– Сгонял бы да сам принес, бездельник! – крикнули из подвала. – Я тут занят!
– Что, работник? – поинтересовался Хронист.
Квоут облокотился на стойку и снисходительно улыбнулся.
Вскоре за дверью послышался топот каблуков по деревянным ступеням. И в дверях, что-то сердито бормоча себе под нос, показался Баст.
Одет он был просто: черная рубашка с длинными рукавами заправлена в черные штаны, черные штаны заправлены в мягкие сапожки. Черты лица у него были резкие и изящные, можно сказать, красивые, с ослепительно-голубыми глазами.
Он принес бутыль на стойку, двигаясь со странной, довольно приятной для глаз грацией.
– Всего один посетитель? – укоризненно сказал он. – И ты не мог сходить сам? Ты меня, между прочим, оторвал от «Целум тинтуре»! А сам целый месяц зудел, чтобы я ее прочел!
– Баст, а знаешь ли ты, что делают в университете со студентами, которые подслушивают своих учителей? – коварно осведомился Квоут.
Баст прижал руку к груди и принялся уверять, что он, мол, ни сном ни духом…
– Ба-аст! – Квоут посмотрел на него сурово.
Баст закрыл рот. У него сделался такой вид, словно он придумывает новое оправдание, но потом плечи у него поникли.
– А как ты узнал?
Квоут хмыкнул:
– Да ты этой книги избегал целый смертный век! И либо ты вдруг сделался на удивление прилежным учеником, либо ты был занят чем-то неположенным.
– И что же в университете делают со студентами, которые подслушивают? – с любопытством осведомился Баст.
– Понятия не имею, я-то ни разу не попадался! Думаю, заставить тебя сесть и дослушать мою историю до конца будет справедливым наказанием. Однако же я забылся, – сказал Квоут, указывая в сторону зала. – Мы совсем забросили нашего гостя!
Хронист, однако, судя по всему, отнюдь не скучал. С тех пор, как Баст вошел, Хронист наблюдал за ним, не отводя глаз. И, слушая разговор, Хронист выглядел все более озадаченным и сосредоточенным.
Честно говоря, о Басте стоит рассказать поподробнее. На первый взгляд он выглядел довольно обыкновенным, хотя и смазливым молодым человеком. Однако было в нем нечто необычное. Вот, к примеру, ходил он в мягких сапожках из черной кожи. По крайней мере, если посмотреть на него в упор, видны были именно сапожки. Однако, если взглянуть на него краем глаза, когда свет падал нужным образом, можно было увидеть нечто совсем иное.
И, если вы обладали нужным складом ума, если вы из тех, кто действительно видит то, на что смотрит, вы могли бы обратить внимание, что глаза у него какие-то странные. И, если вы обладали редким даром не позволять вашим собственным ожиданиям вас обманывать, вы могли бы заметить в них кое-что еще, нечто странное и удивительное.
По этой-то причине Хронист, не отрываясь, смотрел на молодого ученика Квоута, пытаясь сообразить, что же с ним не так. К тому времени как они закончили разговор, взгляд Хрониста можно было назвать как минимум пристальным, если не наглым. И когда Баст, наконец, повернулся лицом к залу, глаза Хрониста заметно расширились, и лицо его, и без того бледное, побелело еще сильнее.
Хронист сунул руку под рубашку и достал что-то, висевшее у него на шее. Он положил это на стол, на расстоянии вытянутой руки, между собою и Бастом. Все это он сделал в долю секунды, не отрывая глаз от черноволосого молодого человека у стойки. Лицо Хрониста, когда он твердо вдавил металлический диск в стол двумя пальцами, было спокойным.
– Железо! – сказал он. Голос его приобрел странную звучность, как будто то был приказ, которому следовало повиноваться.
Баст согнулся пополам, как будто ему дали под дых, ощерил зубы и издал звук, средний между рыком и воплем. Со сверхъестественным, гибким проворством он вскинул руку на уровень головы и напрягся, готовясь к прыжку.
Все это – за время, которое требуется, чтобы сделать резкий вдох. И тем не менее длиннопалая рука Квоута каким-то образом перехватила запястье Баста. Баст либо не заметил этого, либо не счел нужным заметить и бросился на Хрониста, но рука Квоута остановила его на полпути, словно железный наручник. Баст отчаянно забился, пытаясь освободиться, но Квоут стоял за стойкой, вытянув руку, неподвижно, точно стальной или каменный.
– Стоять! – возглас Квоута рассек воздух, точно приказ командира, и в воцарившейся тишине прозвучали резкие и злые слова:
– Я не потерплю драк между моими друзьями! Я и без того довольно всего потерял.
Его взгляд упал на Хрониста.
– А ну, прекратите, а не то сломаю!
Потрясенный Хронист помедлил. Затем беззвучно шевельнул губами и с легкой дрожью отвел руку от кружка тусклого металла, лежащего на столе.
Напряжение Баста схлынуло, и на миг он безвольно, точно тряпичная кукла, повис на руке, за которую по-прежнему держал его стоящий за стойкой Квоут. Потом дрожащий Баст кое-как встал на ноги и привалился к стойке. Квоут посмотрел на него долгим, испытующим взглядом и выпустил его руку.
Баст плюхнулся на табурет, не сводя глаз с Хрониста. Двигался он осторожно и неуверенно, точно человек с незажившей раной.
Кроме того, Баст изменился. Глаза, смотревшие на Хрониста, по-прежнему были ослепительно-голубыми, как море, но теперь стало видно, что они сплошь одного цвета, точно драгоценные камни или глубокие лесные омуты, а вместо мягких кожаных сапожек обнаружились изящные раздвоенные копытца.
Квоут властно махнул Хронисту, потом обернулся и взял два стаканчика толстого стекла и одну из бутылок, будто наугад. Он поставил стаканы на стойку. Баст с Хронистом опасливо смотрели друг на друга.
– Значит, так, – сердито сказал Квоут. – Вас обоих, конечно, можно понять, но это далеко не значит, что вы оба вели себя достойно. Так что нам, пожалуй, стоит начать все заново.
Он взял дыхание.
– Баст, разреши представить тебе Девана Локхиса, известного также под именем Хронист. Он славится своим умением рассказывать, запоминать и записывать истории. Помимо этого, если я не лишился вдруг рассудка, он достойный член арканума, как минимум – ре-лар, один из, быть может, двух десятков людей во всем мире, знающих имя железа.
– Однако же, – продолжал Квоут, – невзирая на все сии достоинства, он несколько наивен в том, что касается обычаев мира сего. Как показала его редкостно слабоумная и почти самоубийственная попытка напасть на первого, подозреваю, представителя народа, которого ему посчастливилось встретить в своей жизни.
Все время, пока Квоут представлял Хрониста, сам Хронист бесстрастно стоял, глядя на Баста так, словно тот был змеей.
– Господин Хронист, я хотел бы представить вам Бастаса, сына Реммена, князя Сумерек и телвит-маэль. Самый способный, то бишь единственный ученик, которого я имею несчастье обучать. Мастер ворожбы, буфетчик и, не в последнюю очередь, мой друг. Который за свои сто пятьдесят лет, не считая уже почти двух лет обучения под моим руководством, ухитрился так и не узнать нескольких важных фактов. Во-первых, того, что нападать на члена арканума, достаточно искусного, чтобы выполнить связывание железа, просто глупо.
– Он же сам на меня напал! – с жаром возразил Баст.
Квоут холодно взглянул на него:
– Я не говорил, что это было неоправданно. Я сказал, что это было глупо!
– Я бы его одолел.
– Вполне вероятно. Но ты бы при этом был ранен, а он – ранен либо убит. Ты забыл, что я представил его как моего гостя?
Баст умолк. Однако выражение лица у него осталось воинственным.
– Ну вот, – сказал Квоут с натянутой жизнерадостностью, – теперь вы знакомы!
– Очень рад, – ледяным тоном процедил Баст.
– Аналогично, – в тон ему ответил Хронист.
– У вас нет никаких причин не быть друзьями, – продолжал Квоут, мало-помалу начиная закипать. – Так ли говорят между собой друзья, а?
Баст с Хронистом продолжали смотреть друг на друга, не двигаясь с места.
– Если вы не бросите дурить, – очень тихо произнес Квоут, – можете сразу убираться отсюда, оба. Один из вас останется с жалким огрызком истории, а второму придется искать себе нового наставника. Если я чего не готов терпеть, так это злостной гордыни!
В негромком и настойчивом голосе Квоута было нечто, что заставило их оторвать взгляд друг от друга. А когда они обернулись и посмотрели на него, то им показалось, что за стойкой стоит совершенно другой человек. Добродушный трактирщик куда-то исчез, и его место занял некто мрачный и грозный.
«Он же так молод! – удивился Хронист. – Ему никак не может быть больше двадцати пяти… Как же я не заметил этого прежде? Он может переломить меня голыми руками, точно щепку. И как я мог хоть на миг принять его за трактирщика?»
И тут он увидел глаза Квоута. Они потемнели, сделавшись такими густо-зелеными, что казались почти черными. «Вот кого я искал! – подумал про себя Хронист. – Вот человек, дававший советы королям и бродивший древними путями, не имея иного проводника, кроме собственного разума. Вот человек, чье имя сделалось в университете одновременно похвалой и бранным словом!»
Квоут по очереди уставился на Хрониста и на Баста. Ни тот, ни другой не сумел долго выдержать его взгляда. После неловкой паузы Баст протянул руку. Хронист, поколебавшись какую-то долю секунды, подал руку каким-то рывком, точно совал ее в огонь.
Ничего не случилось. Оба, похоже, были несколько удивлены.
– Удивительно, не правда ли? – ядовито сказал им Квоут. – Пять пальцев из плоти, и кровь внутри! Еще чуть-чуть – и можно подумать, будто на том конце руки – разумное существо!
Лица у обоих мало-помалу сделались виноватые. Они разжали руки.
Квоут плеснул что-то из зеленой бутылки в оба стакана. И этот простой жест его преобразил. Он как будто выцвел, снова сделавшись самим собой. В нем осталось очень мало от того темноглазого человека, что стоял за стойкой минуту назад. Хронист посмотрел на трактирщика, с рукой, замотанной в белую тряпку, и ощутил горечь утраты.
– Ну вот, – Квоут подвинул им стаканы. – Возьмите, садитесь вон за тот стол и поболтайте пока. Желательно, чтобы, когда я вернусь, оба вы были живы и дом не был объят пламенем. Договорились?
Баст смущенно улыбнулся. Хронист взял оба стакана и вернулся за стол. Баст последовал было за ним и чуть было не сел, но потом спохватился, вернулся и сграбастал бутылку.
– Смотрите, не особо налегайте на это пойло! – предупредил Квоут, уходя в заднюю дверь. – Я не хочу, чтобы вы хихикали, когда я примусь рассказывать!
Двое за столом завязали неловкую, напряженную беседу. Квоут ушел на кухню. Несколько минут спустя он вернулся и принес сыр, каравай черного хлеба, холодную курицу, колбасу, масло и мед.
Они пересели за стол побольше. Квоут расставил тарелки. Он деловито суетился, ну ни дать ни взять – трактирщик! Хронист исподтишка наблюдал за ним. Ему просто не верилось, что этот человек, который мурлычет себе под нос, нарезая колбасу, – тот самый, кто буквально только что стоял за стойкой, грозно темнея глазами.
Пока Хронист собирал бумагу и перья, Квоут через окно посмотрел, на какой высоте стоит солнце. Лицо у него сделалось задумчивым. Наконец, он обернулся к Басту:
Читать бесплатно другие книги:
