Хроника Убийцы Короля. День первый. Имя ветра Ротфусс Патрик

Баст провел ладонью по щеке.

– То есть ты пытаешься заставить себя не передумать?

Коут замялся.

– Ну, можно и так сказать, – сознался он.

– Мне – можно, Реши, – самодовольно сказал Баст. – Ну а ты вечно все усложняешь без нужды!

Коут пожал плечами и снова посмотрел на подставку:

– Ну что ж, видимо, ничего не остается, кроме как подыскать для него место.

– Прямо тут? – в ужасе переспросил Баст.

Коут лукаво ухмыльнулся, и лицо у него слегка ожило.

– А то как же! – сказал он, словно бы наслаждаясь реакцией Баста. Он задумчиво окинул взглядом стены, пожевал губами.

– А куда ты его, вообще, засунул?

– Он у меня в комнате, – сознался Баст. – Под кроватью.

Коут рассеянно кивнул, по-прежнему глядя на стены:

– Ну так сходи за ним.

Он махнул рукой – брысь, мол! – и Баст с несчастным видом убежал.

Когда Баст вернулся в зал, стойка была уставлена сверкающими бутылками, а Коут взгромоздился на опустевшую полку между двумя массивными дубовыми бочками. В руке у Баста небрежно болтались черные ножны.

Коут, который как раз пристраивал подставку над одной из бочек, остановился и вскричал:

– Баст, что ж ты делаешь! У тебя в руках, можно сказать, благородная дама, а ты ее крутишь, как девку в хороводе!

Баст остановился на бегу и бережно взял ножны двумя руками, прежде чем продолжил свой путь к стойке.

Коут вколотил в стенку пару гвоздей, прикрутил какую-то проволоку и надежно закрепил подставку на стене.

– Ну что, давай его сюда, – сказал он. Голос у него почему-то сорвался.

Баст обеими руками протянул ему ножны, на миг сделавшись похожим на оруженосца, вручающего меч какому-нибудь рыцарю в сияющих доспехах. Но нет, никакого рыцаря не было – всего лишь трактирщик, человек в фартуке, называющий себя Коутом. Он взял у Баста меч и выпрямился, стоя на полке.

Он без особого шика и пафоса обнажил меч. В лучах осеннего солнца блеснул тусклый серовато-белый клинок. Меч выглядел как новенький. Ни ржавчины, ни зазубринки. Ни единой блестящей царапины не было на тусклой серой поверхности. Но, хотя меч был гладок и чист, он был очень древний. И, хотя это, несомненно, был меч, форму он имел непривычную. Во всяком случае никто из жителей городка не сказал бы, что эта форма ему знакома. Выглядел меч так, словно алхимик перегнал в тигле десяток мечей, и, когда тигель остыл, это было то, что осталось лежать на дне: меч в самом чистом виде. Тонкий, изящный. Опасный, как острый камень на стремнине.

Коут немного подержал его в руке. Рука у него не дрожала.

Потом пристроил меч на подставку. Серовато-белый металл отчетливо выделялся на фоне черного роа. Рукоять же, хотя и была видна, почти не выделялась на фоне дерева. И, черным на черном, укоризненно темнела надпись: «Глупость».

Коут слез с полки, и они с Бастом немного постояли бок о бок, молча глядя наверх.

Баст нарушил молчание.

– Довольно впечатляюще, – сказал он, словно ему не хотелось в этом сознаваться. – Но…

Он умолк, пытаясь подобрать слова. Его передернуло.

Коут хлопнул его по спине. Он почему-то вдруг повеселел.

– Да не переживай ты из-за меня!

Он как-то ожил, как будто возня с подставкой придала ему сил.

– Мне нравится! – уверенно заявил он и повесил черные ножны на один из колышков подставки.

Тут же обнаружилась куча дел: протереть и расставить по местам бутылки, приготовить обед, прибраться после обеда. На какое-то время в трактире поднялась веселая, деловитая возня. За работой оба болтали обо всяких пустяках. И, хотя они много суетились, было очевидно, что им неохота заканчивать свои дела, как будто оба страшились того момента, когда работа иссякнет и в зале вновь воцарится молчание.

И тут произошло нечто странное. Распахнулась дверь, и в «Путеводный камень» ласковой волной ворвался шум. Вошли люди, гомоня и бросая свертки с пожитками. Они рассаживались за столы, вешали куртки на спинки стульев. Один, в кольчуге из тяжелых металлических колец, отстегнул меч и приставил его к стене. Еще у двух-трех на поясе висели ножи. Человек пять потребовали выпить.

Коут и Баст уставились на них, а потом расторопно взялись за дело. Коут принялся улыбаться и наполнять кружки. А Баст выскочил на улицу посмотреть, не надо ли поставить лошадей в конюшню.

В десять минут трактир изменился до неузнаваемости. На стойку со звоном падали монеты. Появились тарелки с сыром и фруктами, на кухне над огнем закипал большой медный котел. Гости двигали столы и стулья, так, чтобы рассесться всей компанией – их была едва ли не дюжина.

По мере того как они входили, Коут определял, кто есть кто. Двое мужчин и две женщины – погонщики, с лицами, загрубелыми от многолетнего пребывания под открытым небом, улыбающиеся оттого, что им предстоит провести ночь в тепле. Трое охранников – с жестким взглядом, пахнущие железом. Лудильщик, пузатенький, улыбчивый, охотно демонстрирующий свои немногочисленные зубы. Двое молодых людей: один белобрысый, другой черноволосый, прилично одетые, с грамотной речью – путешественники, достаточно разумные, чтобы присоединиться к большой компании ради безопасности.

Пока все устроились, ушло часа два. Немного поторговались насчет цены на ночлег. Возникло несколько дружеских перепалок насчет того, кто с кем будет ночевать. Достали необходимые мелочи из фургонов и седельных сумок. Кое-кто потребовал ванну, нагрели воды. Лошадям задали сена, Коут наполнил все лампы маслом доверху.

Лудильщик убежал торговать, пока светло. Он шагал по улицам городка со своей двухколесной тележкой, запряженной мулом. Вокруг мельтешила ребятня, выпрашивая конфет, сказок и мелких монеток.

Когда сделалось ясно, что ни конфет, ни сказок, ни мелочи не будет, большинство ребятишек утратили интерес к лудильщику. Они выстроились в кружок, в центре которого остался один мальчишка, и принялись хлопать в ладоши, отбивая ритм детской песенки, которая была старой-престарой еще в те времена, когда ее пели их деды и бабки:

Мальчишка в центре круга, хохоча, попытался вырваться наружу, остальные дети толкали и не пускали его.

– Лудильщик! Кому лудильщика! – голос старика гремел, точно колокол. – Чинить-паять! Ножи точить! Лозой воду искать! Резаная пробка! Матушкин лист! Шелковые платочки прямиком из столицы! Бумага писчая! Сласти!

Последнее привлекло внимание детей. Они снова сбежались к нему и побрели вслед за ним небольшой процессией, а лудильщик все твердил нараспев:

– Кожа на ремни! Черный перец! Тонкие кружева и яркие перья! Нынче лудильщик тут, а завтра и след простыл! Торгую, пока не стемнеет! Собирайтесь, жены, собирайтесь, девушки, для вас есть мягкие тряпицы и розовая водица!

Пару минут спустя он расположился напротив «Путеводного камня», поставил точило и принялся точить нож.

Вокруг старика начали собираться взрослые, и ребятишки вернулись к игре. Девочка в кругу зажала глаза ладонью и принялась ловить других детей, а они разбегались в разные стороны, хлопая в ладоши и распевая:

Лудильщик обслуживал всех по очереди, а иной раз и двоих-троих одновременно. Менял острые ножи на тупые и мелкую монетку в придачу. Продавал ножницы и иголки, медные котелки и пузырьки, которые купившие их тетки немедленно прятали. Он торговал пуговицами и мешочками с корицей и солью. Лаймами из Тинуэ, шоколадом из Тарбеана, полированным рогом из Аэруэха…

А ребятишки все распевали:

Коут прикинул, что путешественники провели вместе не больше месяца: достаточно долго, чтобы притереться, но еще не так долго, чтобы начать грызться по пустякам. От них пахло дорожной пылью и лошадьми. Он вдыхал этот запах, точно аромат благовоний.

А главное – звуки! Скрип кожи. Мужской хохот. Треск и шипение дров. Кокетливое женское хихиканье. Кто-то даже стул опрокинул. Впервые за долгое время в «Путеводном камне» не было тишины. Или, даже если и была, она сделалась слишком незаметной или слишком хорошо пряталась.

Коут находился в самом центре событий – он постоянно пребывал в движении, точно человек, управляющий большим и сложным механизмом. Он говорил, где надо, слушал, где надо, и всегда был готов налить еще, как только попросят. Он смеялся над шутками, пожимал руки, улыбался, смахивал со стойки монеты так, будто ему и впрямь нужны были деньги.

А потом, когда настало время петь песни и все спели свои любимые и хотели еще, Коут принялся запевать, стоя у себя за стойкой, и хлопал в ладоши, задавая ритм. В волосах у него сияли отблески пламени, и он спел им «Лудильщика да дубильщика», столько куплетов, сколько никто из них прежде не слышал, и никто не имел ничего против.

Несколько часов спустя зал трактира сделался совсем другим: теплым, уютным, гостеприимным. Коут стоял на коленях возле очага, подбрасывая дрова в огонь, как вдруг за спиной у него кто-то спросил:

– Квоут?

Трактирщик поднял голову и слегка растерянно улыбнулся:

– Простите, сэр?

Это был один из тех прилично одетых путников. Он слегка пошатывался.

– Вы же Квоут!

– Коут, сэр, – поправил Коут тем снисходительным тоном, каким матери говорят с детьми, а трактирщики – с пьяными.

– Квоут Бескровный! – повторил постоялец с пьяной настойчивостью. – Вы мне сразу знакомым показались, только я никак не мог сообразить, кто вы.

Он гордо улыбнулся и многозначительно постучал себя пальцем по носу.

– Но тут я услышал, как вы поете, и понял, что это вы. Я ж вас слышал как-то раз в Имре. Чуть все глаза потом не выплакал. Никогда не слыхал ничего подобного, ни прежде, ни потом. Просто сердце разрывалось.

Язык у молодого человека заплетался все сильней, но смотрел он серьезно.

– Я знал, что это не можете быть вы. Но подумал, что это вы. Несмотря на… Потому что у кого еще такие волосы?

Он потряс головой, пытаясь протрезветь, но безуспешно.

– Я видел то место в Имре, где вы его убили. У фонтана. Мостовая вся разбр…

Он нахмурился, сосредоточился и повторил:

– Раз-би-та. Говорят, будто теперь никто не может ее починить.

Белобрысый снова помолчал. Сощурился, приглядываясь, – и, похоже, был удивлен реакцией трактирщика.

Рыжий расплылся в улыбке:

– Так вы говорите, я похож на Квоута? На того самого Квоута? Вы знаете, я и сам так думал! У меня наверху его портрет висит. Помощник мой все меня дразнит за это. Вот не могли бы вы ему повторить то, что только что говорили мне?

Коут положил в огонь последнее полено и встал. Но, когда он отходил от очага, нога у него вдруг подвернулась, и он тяжело рухнул на пол, сшибив стул.

Кое-кто из гостей кинулся было к нему, но трактирщик уже поднялся на ноги и замахал им, чтобы не беспокоились.

– Нет-нет! Все в порядке. Прошу прощения, что я вас напугал.

Он улыбался, но видно было, что он действительно сильно ушибся. Лицо у него кривилось от боли, и он тяжело опирался на стул.

– Колено мне прострелили по пути через Эльд, три года тому назад. Вот время от времени дает о себе знать…

Он поморщился и со вздохом сказал:

– А то бы я, конечно, кочевую жизнь нипочем не бросил!

Он наклонился и осторожно потрогал неловко выгнутую ногу.

Один из наемников заметил:

– Я бы припарку положил, а то разнесет ведь.

Коут снова пощупал ногу и кивнул:

– Да, сэр, пожалуй, вы правы.

Он обернулся к белобрысому, который, слегка пошатываясь, стоял у очага:

– Можно попросить тебя об одной вещи, сынок?

Молодой человек тупо кивнул.

– Прикрой малость дымоход, – Коут указал на очаг. – Баст, проводи меня наверх, а?

Баст подбежал, закинул руку Коута себе на плечи. Коут тяжело наваливался на него при каждом втором шаге. Они добрели до двери и стали подниматься по лестнице.

– Колено, значит, прострелили? – вполголоса осведомился Баст. – Неужели ты действительно так сильно ушибся?

– Слава богу, что ты так же легковерен, как и они! – резко ответил Коут, скрывшись с глаз постояльцев. Поднявшись еще на несколько ступенек, он принялся браниться сквозь зубы, при том что колено у него явно было цело и невредимо.

Глаза у Баста расширились, потом сощурились.

Коут остановился на верхней площадке и протер глаза.

– Один из них знает, кто я, – Коут нахмурился. – Ну, подозревает.

– Который?! – спросил Баст. В его голосе слышались гнев и тревога.

– В зеленой рубахе, белобрысый. Тот, что стоял ближе всех ко мне, у очага. Дай ему что-нибудь, чтобы он уснул. Он уже успел набраться. Если он вырубится, никто и внимания не обратит.

Баст ненадолго призадумался:

– Левотраву?

– Мхенку.

Баст вскинул бровь, но кивнул.

Коут расправил плечи:

– Слушай меня трижды, Баст!

Баст моргнул и кивнул снова.

Коут заговорил четко и отрывисто:

– Я был охранником с городской лицензией от Ралиена. Был ранен, успешно обороняя обоз. Стрелой в правое колено. Три года назад. Летом. Сильдийский купец из благодарности дал мне денег, чтобы открыть трактир. Звали его Деолан. Обоз шел из Пурвиса. Упомяни между делом. Все запомнил?

– Слышал тебя трижды, Реши, – официальным тоном ответил Баст.

– Ступай.

Полчаса спустя Баст принес наставнику миску и заверил его, что внизу все в порядке. Коут кивнул и сухо велел, чтобы до утра его не тревожили.

Как только Баст затворил за собой дверь, лицо у него сделалось озабоченным. Он немного постоял наверху лестницы, пытаясь придумать, что можно сделать.

Трудно сказать, что именно так сильно тревожило Баста. Коут с виду особо не изменился. Разве что двигался он как-то медлительнее, и та малая искорка, что разгорелась было у него в глазах от сегодняшней суматохи, вновь потухла. На самом деле, это было почти незаметно. На самом деле, может, ничего и не было…

Коут сидел у камина и механически поглощал свой ужин, как будто просто запихивал в себя еду. Доев, он остался сидеть, глядя в пространство, не помня ни что он ел, ни каково оно было на вкус.

В камине треснуло полено. Коут моргнул и огляделся. Посмотрел на свои руки, одна в другой, лежащие на коленях. Немного погодя, поднял руки и растопырил пальцы, словно грея их у огня. Руки были изящные, с длинными тонкими пальцами. Он пристально глядел на них, как будто ждал, что они что-то сделают сами по себе. Потом опустил их на колени, обняв одной другую, и снова принялся смотреть в огонь. Он сидел и смотрел, равнодушно и неподвижно, пока пламя не прогорело дотла, оставив лишь серую золу да тускло тлеющие угли.

Когда он принялся раздеваться, огонь вдруг вспыхнул снова. Алое пламя высветило тонкие линии, которыми было исчерчено его тело, в основном спина и руки. Шрамы были гладкие и серебристые, они разбегались по коже, точно молнии, точно линии смутных воспоминаний. Вспышка пламени ненадолго озарила их все: старые раны и новые. Все шрамы были гладкими и серебристыми – кроме одного.

Пламя моргнуло и угасло. Сон встретил его, точно возлюбленная в пустой постели.

Путешественники уехали рано утром. Обслуживал их Баст – он объяснил, что колено у хозяина сильно распухло и спускаться по лестнице в такую рань он не расположен. Все его поняли – кроме белобрысого купеческого сына, который был слишком сонный и вообще ничего не понимал. Охранники переглянулись с улыбочкой и закатили глаза, а лудильщик произнес импровизированную проповедь об умеренности. Баст порекомендовал ряд средств от похмелья, одно противней другого.

Когда они уехали, Баст занялся работой по хозяйству. Работы было немного – постояльцев-то не было. Большую часть времени он потратил, изобретая разные способы себя развлечь.

Спустившись заполдень вниз, Коут обнаружил, что его ученик колет на стойке грецкие орехи тяжелой книгой в кожаном переплете.

– Доброе утро, Реши!

– Доброе утро, Баст, – отвечал Коут. – Что нового слышно?

– Забегал парнишка Оррисонов. Спрашивал, не нужна ли нам баранина.

Коут кивнул, как будто этого и ждал.

– И сколько ты заказал?

Баст скривился:

– Реши, я терпеть не могу баранины! Она на вкус как мокрые перчатки!

Коут пожал плечами и направился к двери:

– Мне тут по делам сходить надо. Присматривай за трактиром, ладно?

– А то как же!

На улице недвижный, тяжелый воздух стоял над пустынной немощеной дорогой, делящей городок пополам. В небе висела сплошная серая пелена облаков, которая выглядела так, будто хочет пролиться дождем, да все никак с силами собраться не может.

Коут перешел через улицу и вошел в распахнутые двери кузницы. Волосы кузнец стриг коротко, а борода у него была густая и лохматая. Коут понаблюдал, как он аккуратно вбивает пару гвоздей в пятку косы, надежно закрепляя ее на кривом деревянном косовище.

– Привет, Калеб!

Кузнец приставил косу к стене:

– Чем могу служить, господин Коут?

– Парнишка Оррисонов к тебе тоже забегал?

Калеб кивнул.

– Что, у них до сих пор овцы пропадают?

– Ну вот, часть пропавших нашлась. Все растерзанные, считай, в клочья.

– Волки? – спросил Коут.

Кузнец пожал плечами:

– Время года неподходящее. Ну а кто это еще может быть? Медведь? Подозреваю, они просто распродают тех, за которыми углядеть не могут, – рук-то у них не хватает.

– Как рук не хватает?

– Ну, батрака-то им уволить пришлось из-за налогов, а старший сынок еще в начале лета взял королевские деньги. Теперь с мятежниками в Менате воюет.

– В Менерасе, – ненавязчиво поправил Коут. – В общем, если мальчишка еще прибежит, скажешь ему, что я бы купил три полутуши.

– Ладно, скажу. – Кузнец понимающе глянул на трактирщика. – Еще что-нибудь?

– Ну-у… – Коут отвел глаза, внезапно смутившись. – Я, на самом деле, хотел спросить, не завалялось ли у тебя еще железных прутков, – сказал он, стараясь не встречаться глазами с кузнецом. – Имей в виду, мне ничего особенного не надо, самая простецкая железяка сгодится.

Калеб хмыкнул.

– А я все думал, зайдешь ты или нет. Старина Коб и прочие ко мне еще позавчера приходили!

Он подошел к верстаку и откинул холстину.

– Вот, еще парочку про запас отковал, на всякий случай.

Коут выбрал железный пруток в пару футов длиной и помахал им на пробу.

– Молодец!

– Ну, я свое дело знаю! – самодовольно отвечал кузнец. – Еще что-нибудь надо?

– Ну, вообще-то, – сказал Коут, удобно пристроив пруток на плечо, – есть еще одно дело. Не найдется ли у тебя запасного фартука и пары кузнечных рукавиц?

– Может, и найдутся, – осторожно ответил Калеб. – А что?

– Да у меня тут за трактиром ежевика разрослась, – Коут кивнул в сторону «Путеводного камня». – Я подумываю ее выкорчевать, на будущий год садик разобью. Не хотелось бы потерять на этом деле половину шкуры.

Кузнец кивнул и поманил за собой Коута в глубь мастерской.

– Вот, мои старые, – сказал он, доставая толстые рукавицы и жесткий кожаный фартук. И то, и другое местами было обуглено дочерна и уляпано маслом. – Не особо красивые, но от худшего они тебя уберегут, я так думаю.

– Сколько ты за них просишь? – сказал Коут и полез за кошельком.

Кузнец покачал головой:

– Да йоты с ушами хватит. Они уже ни мне, ни мальчику не годятся.

Трактирщик протянул ему монету, и кузнец запихал фартук и рукавицы в старый джутовый мешок.

– А ты уверен, что хочешь заниматься этим прямо сейчас? – спросил кузнец. – Дождя-то вон сколько не было. По весне, как растает, земля будет куда мягче!

Коут пожал плечами:

– Мой дед, бывало, всегда говорил, что осень – самое время выкорчевывать то, от чего хочешь избавиться раз и навсегда.

И Коут изобразил дребезжащий старческий голос:

– «По весне все слишком полно жизни! Летом все слишком сильное, не продерешься. А вот осенью…» – Он бросил взгляд на желтеющую листву на деревьях. – «Осенью – самое время! По осени все устало и готово умереть».

После обеда Коут отправил Баста отсыпаться. А сам принялся бесцельно бродить по трактиру, доделывая мелкие дела, оставшиеся со вчерашнего вечера. В трактир никто не заходил. Когда, наконец, настал вечер, он зажег лампы и принялся скучающе листать книгу.

Обычно-то осенью на дорогах путников больше всего, но в последнее время проезжих считай что не было. Коут с тоскливой уверенностью понимал, что зима будет очень долгой.

Трактир он закрыл рано, чего прежде никогда не делал. Подметать не стал. Пол и так был чистый. Мыть столы и стойку было тоже незачем – за ними весь день никто не сидел. Протер пару бутылок, запер дверь и ушел спать.

И рядом не было никого, кто мог бы заметить разницу. Никого, кроме Баста. Баст следил за своим наставником, тревожился и ждал.