Некоторые не попадут в ад Прилепин Захар

– Возьму? – спрашивал он, кивая на мои, привезённые из России, сигареты, изящные, с белым полупустым фильтром.

Он спрашивал это уже тысячу раз, я тысячу раз отвечал: «Конечно!» – но он никогда не брал сигареты без спроса.

Сам я в это время суток предпочитал чашку кофе (который, на самом деле, терпеть не могу), стакан свежевыжатого апельсинового пополам с грейпфрутовым и рюмку коньяка. Есть давно не хотел, только закусывал.

Они сметали заказанное. Смотрел на них, как на собственных детей.

Расплачивался, и мы усаживались в машину.

Официант – безупречные балетные движения, белые брюки, белая рубашка – собирал посуду с непроницаемым лицом. Он тоже когда-то служил в ополчении, я знал. Был грязный, контуженный, с ошалевшими глазами; теперь сменил амплуа; вот мельком, навскидку, судьба – для рассказа, для кинофильма по этому рассказу. Можно в этой точке остановиться, свернуть, и прожить целую чужую жизнь, пойдя боковой тропкой.

Но мы двигались дальше, дальше, под Горловку.

Очередные наши позиции были в районе Пантелеймоновки, через дорогу от этой деревушки. Мы называли своё месторасположение – Пантёха. Кто-то из бойцов вскоре давал всякому населённому пункту, куда нас бросало, цепкое прозвище: и оно приживалось насмерть. (Можно с лёгкостью метать слова, можно лепить из того, что наметал, поразительные штуки и жарить их на весёлом огне – желающим в угощение, но: «Пантёху» я всё равно не сумею.)

Попали туда так.

Подъехал Глава к воротам нашего гостевого домика, – стоит кортеж из трёх джипов, он в первом, за рулём; вызванный личкой, я выскочил за ворота, Глава кивнул: «Садись!»; сел позади, молчу, даже не гадая, куда мы, – не моё дело.

Закатились на передовую под Донецком.

Выгрузились под сползшим набок, покорёженным мостом, – Глава: «Здравия желаю!» – в ответ: «Здравия желаю, товарищ Главнокомандующий!» – и тут же, старший из местных, шёпотом ему на ухо: «Комкор на позициях!».

Батя сразу развеселился:

– Комко-о-о-о-ор? Самолично? Прежний комкор месяцами на позициях не появлялся. Ну-ка, пойдём к нему…

По пересечённой местности, сквозь изуродованный, обгорелый лесок, затем по длинным, изгибистым окопам поспешили к самому пятачку на передке.

Посвистывало: постреливали, – но так, по деревьям.

Сейчас расскажу про секрет, который давно не секрет.

Ополчение было разделено на две части: армейский корпус и гвардия Главы.

В ту половину, что подчинялась Главе, помимо прочих подразделов, входил полк спецназначения: его составной частью был наш разведывательно-штурмовой батальон.

Другой половиной, корпусом, командовал армейский генерал, явившийся из одной соседней северной страны.

Возможно, генерал был уже на пенсии, кто знает, кто знает.

Скажем, добрые люди посоветовали ему дослужить здесь, добрести к законному покою, креслу-качалке, собаке у кресла, соседским детям, подглядывающим за грозным дедом в щель забора, тяжеловесным и немного скучным мемуарам: всю правду не опишешь, постоянно не хватает яркого мазка кистью, сведённых счётов с одной штабной сукой, последнего смертного откровения.

Комкоры время от времени сменялись. На смену одному являлся другой, тоже, наверное, пенсионер – хотя по виду и не скажешь.

(На стороне нашего несчастного неприятеля была та же картина: целые этажи в их военных ведомствах заселяли спецы в погонах и без, – такие же пенсионеры, только англоязычные.)

Генерал сюда заявлялся, естественно, не один, но с компактной группой уполномоченных и управленцев (нужно добавлять, что пенсионеров, или уже запомнили?).

Принимали их поначалу с щемящим чувством.

В объявившихся вдруг русских местные вглядывались как разномастные сибирские партизаны, загнанные в непроходимую дебрь, в стройных конников Блюхера, Унгерна или Колчака.

Донецкие верили: русские советники – умные, от русских толк будет; у русских есть белый император, который смотрит на мир прозрачными глазами, и мир тоскует.

Потом чувство удивления прошло: оказалось, что кровь у редких пришлых тоже мокрая, что они пугаются, глупят, блядствуют. На одного толкового заехавшего сюда офицера приходилось три залётных, которые там, на севере, всем надоели – и теперь были сосланы в донецкие степи, чтоб дома их не расстреливать.

Но, несмотря на обидные разочарования в некоторых из северян, каждый местный служивый по-прежнему знал, что самую большую думу думает про них комкор: мало кем виденный человек с огромными звёздами на погонах.

Встретить комкора было большой удачей, – но мы встретились.

У комкора не было никакой свиты. Сопровождал его один человек.

(Свиту может высмотреть снайпер с той стороны и опытным глазом вычислить, кто в этой толпе самый основной: кому то и дело докладывают и, объясняясь, указывают на что-то.

И тогда: завозите следующего комкора, этот закончился.)

Перед нами стоял не такой генерал, каких привыкли воображать: сто двадцать килограмм веса, бордовое лицо, желваки, челюсти, закалённый бас, беспощадный кабаний пригляд, – всё не то.

Этот, показалось, несколько даже смутился при нашем появлении.

Мы пожали друг другу руки.

Протянутая рука была суха, спокойна, в меру крепка.

У комкора было интеллигентное лицо инженера или учителя старших классов, по совместительству директора школы: седеющий блондин с тонкими пальцами человека, в юности неплохо игравшего на пианино.

Он был немного выше меня и Захарченко.

Мы стояли за насыпью; до позиций нашего несчастного неприятеля было метров двести.

– Товарищ комкор! Беспилотник! – доложил подбежавший, из местных, офицер.

Все посмотрели на небо.

– Сейчас накроют! – сказал офицер.

Он был явно взволнован – но, конечно, не своей судьбой: мало ли их тут накрывало, – а здоровьем невиданных гостей: впервые здесь объявились сразу комкор и Глава республики.

Комкор, не глядя на офицера, еле заметно кивнул, но не двинулся с места; стоял, красиво прислонившись плечом к дереву.

Захарченко выждал с полминуты, и начал что-то говорить комкору. Некоторое время тот внимательно молчал. Затем несколько раз ответил: коротко, очень тактично, по интонации – скорей, задумчиво.

Я стоял рядом и не особенно слушал разговоры взрослых, пока Захарченко не сказал, качнув в мою сторону головой:

– …а на Пантелеймоновку батальон Захара зайдёт.

Комкор поднял на меня глаза и снова едва заметно кивнул: пусть так, хорошо.

Отношения между корпусом и гвардией Захарченко были в меру деловыми: корпус удерживал основную часть позиций, оставшееся куски фронта ушли под Батиных офицеров.

Полноценное наступление Захарченко устроить не мог – корпус, как Главнокомандующему, подчинялся ему номинально: отчитываться о происходящем комкор обязан был, увы, не здесь, – иначе: никакого кресла-качалки и никаких мемуаров.

Глава мог позволить себе почудачить на отдельных направлениях.

Но ссориться Главе и комкору было совершенно ни к чему.

Они оба входили в сложное положение друг друга.

Разговор наш носил характер ритуальный. Я был частью ритуала: вовремя подвернулся.

Местный офицер – нарушая субординацию – взмолился, чтоб мы ушли, наконец. Глаза у него были совершенно несчастные.

Ещё раз пожав друг другу руки, мы попрощались с комкором и направились в разные стороны: комкор и его сопровождающий налево, а мы направо и назад.

На другой день Глава вызвал меня к себе в резиденцию. В своей манере изложил самые трудные из возможных перспективы: будет танковая атака, – он назвал какое-то несусветное количество танков, я даже в кино столько не видел, – примерно показал на карте, где лучше всего занять позиции, на которых батальон будут давить, – и напоследок спросил для проформы: «Всё понятно?».

– Так точно.

Я вышел на улицу и посмотрел на солнышко.

Сел, покусывая губы, в машину.

Граф привычно скосился на меня, не выдавая любопытства, но уже любопытствуя.

Тем временем я не столько думал, сколько спрашивал сам себя: это со мной? это уже где-то было? а где?

* * *

Батальон наш расположился в дачном посёлке Донбасс, метров за пятьсот от Пантёхи. До украинских позиций был километр с гаком.

Мы прокопали вокруг посёлка, на расстоянии двухсот-трёхсот метров, несколько линий обороны, и тем самым сократили расстояние до нашего несчастного неприятеля.

Сами расположились прямо в домиках: смешных теремках и покосившихся коробках летнего типа.

Из местных на весь дачный посёлок оставалось немногим более десятка гражданских: в основном старики.

Плюс мы – рота сепаратистов, разведка, миномётчики, повара, прочие.

Другая рота батальона сидела на располаге в Донецке, стерегла Швейка, патрулировала район, охраняла городскую вышку связи, которую несколько раз пытались подорвать специально подосланные люди.

Роты сменялись.

Третья рота просматривалась пока только в перспективе.

Очередь желающих устроиться в наш батальон была ещё в два батальона длиной, – со всей большой северной страны писали, как под копирку: «Возьмите к себе служить, люди добрые, жена совсем заколебала», – не без мстительного чувства, я никого не брал: заколебала – мирись.

Причины, однако, были другие: нам не давали расширяться. В полку на батальон наш смотрели косо.

Командир моего полка встречался с Главой при самых лучших раскладах раз в месяц, а меня вызывали постоянно: обсудить всякие новости, почудачить на передке, прокатиться по республике, выгулять почётных гостей – кто-то ж должен был общаться с французскими депутатами, российскими политологами, американскими артистами; тем более что каждый третий из них вкрадчиво спрашивал по приезду: «А правда, что у вас служит здесь солдатом русский писатель?» – «Не солдатом, а офицером… Казак, набери Захара, где он, пусть приедет…»

Комполка за два года даже не пытался что-то мне приказать – по одной должности, в качестве замкомбата, я был его подчинённым, но как советник Главы – уже нет; кому такое понравится. Батальон наш жил в своей располаге, стоял на отдельных позициях и, в сущности, подчинялся Главе напрямую.

Операции, которые комбату, начштаба или мне приходили в голову, – мы ни с кем не согласовывали.

Если операция была палевной (а все операции были палевные, потому что действовали своеобразные – не-мира-не-войны – международные соглашения, позволявшие в ежедневном режиме убивать, но не позволявшие наступать или убивать за раз слишком много, тем более из тяжёлого вооружения), – я говорил: ничего, сделаем, как задумали, а перед Главой прикрою. Хорошо получится, он похвалит. Плохо – признаю, что виноваты; но потом скажу, что нас оболгали.

Сегодня после завтрака мы как раз собирались заняться чем-то подобным.

Четыре дня назад наш несчастный неприятель, пропалив, что у нас миномётный расчёт перебрался по своим причинам жить в самый крайний домик посёлка, выкатив БТР, отработал по миномётчикам.

Итог: трое «трёхсотых», один тяжёлый, инвалид на всю жизнь – перебит позвоночник. (Заскакивал последним в домик – в его двери оказалось ближе, чем до вырытого во дворе блиндажа, – на миг, пропуская другого бойца, замешкался – и вот).

С утра я заезжал поболтать с миномётчиками. По должности мне было положено работать с личным составом, без устали поясняя им поставленные республикой задачи, – но за всё время службы я ни разу ничем подобным не занимался; какие-то журналы вела специально для этого взятая в штат умная девушка – но и в журналы эти я не заглядывал никогда, в батальоне будучи по очередности всем: командиром, «крышей», корешом, консультантом, «кошельком», но точно не замполитом; однако мимо ехал, миномётчики позвали на чаёк, и остановился.

Граф всё это время едва заметно нервничал – он воевал уже четыре года, выживая там, где выжить было маловероятным, – и наработал себе чутьё. Ничего не сказал тогда, но я видел, что ему не нравится ни костерок во дворе, ни беззаботность миномётчиков.

Успокоился, только когда мы укатили обратно в свой домик в глуби посёлка.

…Сегодня даже не заехали к себе.

На въезде в дачный посёлок стоял начальник штаба, Араб. Привычно спокойный, красивый, с будто подведёнными восточными глазами.

(При знакомстве первым делом спросил у него про национальность – он ответил: «Хохол». Я: «Мы тут все хохлы, – а если вглубь времён всмотреться?» Он: «Из венгров. Но вообще – луганский хохол».)

Из машины я не стал выходить: спросил, приспустив стекло: «Всё готово?»

– Да, тебя ждём, – ответил Араб.

– Кофе пили, – пояснил я.

Араб без улыбки кивнул.

– Ты где будешь? – спросил.

– На передок проеду. Пусть меня встретят.

Араб потянулся к рации.

Мы проехали посёлок насквозь и стали в самом низу, за разлапистыми деревьями, – не на «круизёре» же мне выкатываться к окопам. Нас ждал заведённый «козелок».

За посёлком, на лугу, как ни в чём не бывало, паслись козы. Нас разделял протекающий в глубокой низине ручей.

Открыв багажник, достал броник, шлем; быстро надел всё это на себя, подтянул, попрыгал: готов.

Когда «козелок», полный вооружённых мужиков, тронулся, громыхая по железному настилу проложенного через ручей мостика, – козы, словно нехотя, чуть-чуть пробежали вперёд.

По буеракам, через луг, скрываемые взгорьем, мы проехали ещё двести метров. Оттуда уже пешком, бочком, пригибаясь, – к позициям, где только-только начал работать в ту сторону «Утёс».

Долбил как в стену; убедительный звук.

С-под куста, выбежав на открытый участок, сделал выстрел гранатомётчик.

Всё вокруг было весело, словно на пикнике, где люди готовят мясо. У бойцов – привычно небритых, но сегодня как-то даже получше приодетых, – были с виду смурные, но, если присмотреться, – собранные, сияющие лица. Никто ни о чём не волновался.

Мы стояли в окопе. Я, чуть улыбаясь, смотрел, как все работают.

На краю окопа росла какая-то поебень-трава, я оборвал стебелёк, засунул в зубы. Всегда так делал, если находилась травка: личная примета.

Расчёт был банален, но верен: мы хотели дождаться ответа с той стороны на раздражающий огонь.

– «Сапог» выкатили! – сообщил, наконец, наш наблюдатель. (Станковый противотанковый гранатомёт, СПГ-9: вещь!)

Ага, купились.

– Арабу передай, – сказал я радисту.

Арабу передали, что выкатили «сапог».

Сейчас они будут нам отвечать.

«Слева прилёт! Миномёт!» – крикнул кто-то; Граф резко потянул меня за броник, чтоб я присел, не торчал, и сам тут же сменил позицию, встав слева от меня, прикрывая.

…уже отвечают, но мы их опередим.

На вооружении нашего батальона имелись особые ракеты, получившие в батальонном народе имя «вундер-вафля»: я б и такое тоже не придумал.

Весила, как снаряд «Града», – девяносто. Внутри имелись: движок от того же «Града» и взрывчатка, придуманная в недрах оборонных ведомств, управляемых кумом Главы – тем самым Ташкентом.

Во всей армии Донецкой республики «вундер-вафли» имелись на вооружении только в подведомственном Ташкенту подразделении – и у нас: Батя подогнал, за красивые глаза. Сегодня решили истратить две из оставшихся двенадцати. Разведка три дня подряд пасла неприятельские позиции и уточняла цели.

Говорили, что радиус поражения «вундер-вафли» – до трёхсот метров; думаю, что создатели подвирали, меньше; но и сто пятьдесят – много.

Имелась единственная проблема: ракета могла отклониться далеко в сторону от намеченного маршрута.

Лететь они будут почти через нас – это представлялось, пожалуй, даже более неприятным, чем стрельба в нашу сторону. Кто знает, что у этой ракеты на уме – может, в движке закисли контакты, и ей придётся упасть куда-нибудь поближе к нам. Тогда здесь никто не выживет, даже я.

Другая опасность: случится перелёт. За позициями нашего несчастного неприятеля находился посёлок Троицкое, который мы однажды собирались освободить. А не убить.

Пока я гонял в голове мысль, какой вариант предпочтительный: сейчас угодить в ад, но с правом на адвокатуру (явный недолёт), либо чуть позже, но стопроцентный, не подлежащий пересмотру (явный перелёт), – сзади хлопнул выстрел.

Было ощущение, что летящая сначала позади нас, в нашу сторону, потом над нами, потом дальше, прочь от нас, ракета накручивает воздух, как рыбацкую сеть на пропеллер, – со всеми рыбами, птицами, звёздами и облаками.

Сейчас меня подхватит и понесёт вослед.

Это было жутко – и я не в силах вообразить чувства тех, в чью сторону она летела.

Могу угадать два слова, которые произнесены.

Выставим их отдельной строкой, воткнём колышки по четырём краям: тут умирают. Вот они, эти слова.

«Ебать, мужики».

Возможно, потом прозвучали ещё два слова, плюс частица.

Ещё четыре колышка, чтоб никто глупый на заступил, не натоптал.

«Ну, всё, пиздец».

Но тогда я об этом не успел подумать, оттого что ракета – будто бы заметив что-то любопытное – повела себя как живая, разумная, внимательная рыба, и резко пошла вбок.

Я высунулся из окопа; во-первых, мне было всё равно, что убьют: если она упадёт на посёлок – самое малое, что со мной можно сделать, это убить; во-вторых, с той стороны никто уже не стрелял: воцарилась тишина.

Наши тоже сидели, щурясь и всматриваясь вперёд.

Ракета ушла за пределы видимости и жахнула, грохнула, грянула где-то там, вне пределов видимости.

Расстояние было точно не меньше километра – но ударная волна дохнула с огромной силой, качнула поле, ридавила травы; даже хаки на мне, штаны и рукава, на миг прилипли к телу.

– …херасебе, – сказал кто-то рядом в одно слово.

Где-то там, где случился взрыв, располагались позиции наших корпусных соседей, – и окраина деревни тоже лежала поблизости: всё впритык.

«Господи», – подумал я.

Сплюнул поебень-траву и крикнул водителю:

– Поехали к чёрту! – мне надо было срочно узнать, куда это попало.

Напоследок обернулся к бойцам, – «Утёс» молчал:

– А чего не работаем? Работаем!

Мы уселись в «козелок» – я на переднее сиденье, и рванули вниз, к посёлку; по дороге было метров тридцать, когда мы находились в зоне видимости с той стороны, а дальше пропадали, – тридцать метров пролетели в миг; на лугу водитель сбавил скорость, чтоб не развалить машину о выбоины и расколдобины, – и тут же, совершенно обыденно, почти не слышные за стрельбой с наших позиций и за надрывом мотора, – в травке, метрах в тридцати, не больше, от нас, подбросив безобидный столб пыли, – жахнул взрыв, и следом ещё один, ближе к нам.

«Наугад накидывают из АГС», – подумал я отстранённо.

Это всё чепуха – по сравнению с тем, что мы уронили только что неведомо на кого.

Я оглянулся назад: как там пацаны мои? Граф, сидевший за водителем, судя по лицу, даже не заметил ничего; поднял на меня вопросительные глаза: что? – я махнул головой: всё в порядке!

Только водитель заметил, что нас кроют, и чуть пригнулся к рулю, словно это могло спасти.

Фигня не фигня, а если б это упало нам на крышу – нас бы тут всех размотало.

– Стой, – вдруг увидел я.

Водитель с недоумением посмотрел на меня; я пояснил:

– Коза вон…

По нам вроде бы больше не накидывали. Зато коза, подбитая и пробежавшая сколько-то на раненой ноге, неподалёку от нас утратила силы и завалилась, как бы присев.

Остальное стадо, сбившись в кучу, топталось поодаль; вернуться домой они могли только по железному мостику, но туда уже заехали мы. Опыт предыдущих перестрелок ничему коз не научил: забывали пережитое на другой же день. Память хуже, чем у людей.

Раненая коза безуспешно пыталась поднять себя.

– Тайсон! – окликнул.

– Я! – как всегда молодцевато, отозвался он.

– Иди козу прихвати, свезём на кухню.

– Есть, – бесстрастно ответил Тайсон.

Я взял рацию и запросил Араба.

– На приёме, – ответил тот ровным голосом, как будто вообще ничего не происходило.

– Как у нас дела? – поинтересовался я, уверенный, что он понимает, о чём речь.

– Пока причин для паники нет, – ответил Араб после секундного молчания.

– А чего по мне тут стреляют тогда? – спросил я.

В эту секунду Тайсон выстрелил козе в голову; так совпало.

– Уже исправляем, – ответил Араб, причём последний слог слова «исправляем» был оборван: раньше отпустил тангенту – что-то отвлекло.

Понятно что: услышали ещё один выход «вундер-вафли».

Пронзая воздух, стремительная, как воплощённая злоба, она пронеслась над позициями и на этот раз прошла прямо до верхней точки параболы – а потом, гонимая чудовищной инерцией, вниз.

Разрыв, казалось, качнул «козелок».

Я смотрел куда-то туда, в сторону, откуда пришёл тугой и огромный звук, – но видел только Тайсона, волочившего козу: в момент взрыва он остановился, чуть нагнув голову. Отпечаток этого кадра вклеен в меня навек: поле, трава, грязное стекло «козелка», мёртвое животное, живой боец.

– Ко мне, что ли, – посетовал водитель тоскливо.

– Раненых возишь, у тебя и так всё в крови, – сказал я.

– То ж люди, – ответил он моляще.

– А то ж коза, – сказал я. – Сам её жрать будешь.

– Не буду, товарищ майор, – сказал он.

Я выскочил из «козелка»:

– Тайсон, давай в нашу, у него всё равно места нет. На кухню её свезём… Надо только хозяина найти, компенсировать.

До «круизёра» дошли пешком – оставалось метров тридцать.

Граф сдвинул в багажнике «эрдэшки», вещи, развернул клеёнку – у нас при себе имелась. Забросили козу.

Помчались к штабу, – у кухни, по пути, тормознули, взметнув пыль: «Э! товарищи женщины! – поварихами у нас служили сердечные и волевые молодухи. – Мясо привезли!». Ещё через минуту я был в штабе.

Сразу вперился глазами в Томича – тот кивнул мне: привет, мол; ощущения катастрофы в воздухе не витало.

– Что с первой? – спросил я.

Томич кивнул на радиста: вон, связывается.

– Ещё никакой инфы нет? – спросил я чуть громче, чем надо.

Томич поднял на меня озадаченные глаза – и вдруг понял, о чём я.

– Всё нормально, всё нормально, – в своей быстрой манере заговорил он. – Попала куда надо.

– Не по деревне? Не по нашим соседям? – спрашивал я уже напрямую.

– Нет-нет, – поспешил меня успокоить и радист тоже. – Всё нормально. Соседи очень довольны. В укропский укреп-район вроде попало.

– Мы даже туда и не целились, – сказал Томич и засмеялся.

* * *

После того, как упала вторая «вундер-вафля», ответка с той стороны сразу же затихла.

Через полчаса явился командир разведки, Домовой.

Спрашиваю: «Что там?» – он потешно изобразил, как, находившаяся чуть в стороне от взрыва, дорабатывала своё пулемётная точка нашего несчастного неприятеля: «Сначала быстро, пару очередей, – “Тыг-дыг-дыг, тыг-дыг-дыг…”, – потом вдруг сбавив ритм – “Тыг-тыг… Тыг-тыг… Тыг…”, – а затем совсем уже медленно, из последних сил: “Тыг… Т-т-ты-ы-ы-ыг…”– и брык, бай…»

«Дошло, что убиты…» – Домовой смеялся; чернявый, невысокий, похожий на цыганёнка, всегда в отличном настроении, москвич, кстати, из Люберец; недавно был ранен в ногу, месяц выздоравливал, томился, даже глаза погрустнели – «когда опять за работу…», мне всё время хотелось его шоколадкой угостить, или там салом, чтоб развеселился.

Ещё он писал стихи; но я ни разу так и не попросил его почитать вслух, чтоб не огорчаться; мне он и так нравился.

Один раз позвал его поужинать с нами: сидели я, Араб, Граф.

Домовой чуть удивлённо нас оглядывал, улыбался, посмеивался, изредка шутил; быстро съел салат, котлету, и, выждав минуту, попросился: «Пойду, товарищи командиры?» – ему было будто не по себе; он прошёл «срочку», отслужил по контракту, потом приехал сюда, – кажется, у него в крови было: нечего среди офицеров лишний раз крутиться.

Теперь Домовой выглядел счастливым.

Мы десять раз покурили; кто-то из остававшихся при кухне забавно рассказывал, как, едва рванула в небеса первая ракета, и потом прошла взрывная волна, – качнув кроны и перелистнув страницу на оставленной кем-то раскрытой книжке, – тут же местные поселковые граждане, оседлав велосипеды, поспешили из деревни вон: люди опытные, приученные к тому, что ответка может не заставить себя ждать.

Мы смеялись. Мы выглядели как циники и были циниками.

А что надо было сделать? Заранее обойти эти десять домиков и сообщить: дорогие жители, сейчас будет обстрел? Здесь едва ли не у каждого второго оставалась родня на той стороне – они б через минуту могли туда отзвониться.

(Как нам с той стороны иной раз звонили.)

Ответки всё не было.

Страницы: «« 1234 »»

Читать бесплатно другие книги:

Количество сайтов и приложений только увеличивается с каждым годом, и в последнее время растет спрос...
Меня зовут Андрей Тихомиров. Десять лет назад мою жизнь разрушила маленькая лживая девчонка. Она еще...
Книга детского психолога и кандидата наук Мэдлин Левин предлагает пересмотреть существующие взгляды ...
Книга известного культуролога и публициста Александра Станкевичюса является весьма любопытным исслед...
Топ 16 эроисторий 2022 годаДоминантные миллиардеры и пылкие турецкие хозяева, опасные террористы и м...
Жизнь очень похожа на стремительно мчащийся поезд. Мелькают леса, поля, станции. Не успеешь оглянуть...