Стальные небеса Котова Ирина

Часть 1

Глава 1

Девятое апреля, Дармоншир

Провал, пылающий среди зеленого рассветного леса, окутанного инляндским туманом, был похож на распахнутый в агонии рот: с неровными краями, подернутыми белесой каймой пепла, с языком-огнем, поднимающимся над землей.

В дымке у ямы стояло несколько человек, одетых в траурные одежды. Две молодые женщины – одна из них со вдовьей фиолетовой лентой в светлых волосах – и женщина постарше, поддерживаемая бледным офицером, который так клонился вбок, что непонятно было, кто кого поддерживает. Находились здесь и еще мужчины, в том числе военные, был и служитель Триединого, уже отчитавший слово прощания. Двое солдат на веревках опустили в яму темный небольшой ящик – и огонь вдруг заревел, взметнувшись выше деревьев, будто снизу его раздуло мощным порывом ветра.

Отшатнулись все, кроме вдовы, стоявшей у самого края провала и что-то прижимавшей к груди. Пламя окутало ее, скрыв на мгновение, но не тронуло, отступив, – а она, тонкая, с отчаянием, плещущимся в голубых глазах, напряженная, как струна за миг до срыва, так и не двинулась с места. На секунду показалось, что она сама готова прыгнуть вниз, – но тут старшая женщина тихо и тревожно окликнула ее. Молодой офицер, тяжело шагнув вперед, взял овдовевшую за руку – и она вздрогнула, оглянулась, сказав что-то успокаивающее. Военный отступил, а женщина снова повернулась к огню.

К груди она прижимала платиновый брачный браслет, покрытый копотью, потеками застывшего пластика, ошметками человеческой плоти и запеченной кровью.

Марина

Огонь ревел, ворочался у моих ног, завораживал, успокаивал и утешал, целуя горящее лицо и трясущиеся руки, поднимаясь из кремационной ямы, что стала братской могилой для десятков солдат – тех, кого мы не смогли спасти, и тех, кого не успели довезти до замка Вейн.

Теперь она стала последним пристанищем для моего Люка. Для того, что от него осталось. Мы не могли рисковать, закрывая его останки в семейном склепе: маг Тиверс при освидетельствовании сообщил, что известны случаи, когда и фрагменты человеческих тел перерождались в мелкую нежить.

Я не хотела Люку такого посмертия.

Внутри у меня все было выжжено. Мертво. Я не ощущала ничего, кроме головокружения и звона в ушах, и звуки казались отдаленными, странными. Кремационный ящик полыхал красноватым пламенем, а я сжимала в руке брачный браслет Люка. Целые сутки, пока шли опись и следствие, медицинское и виталистическое освидетельствование и подтверждение того, что часть руки и ноги действительно принадлежат мужу, я не могла заставить себя снова взглянуть на его останки.

Но когда солдаты уже несли ящик к огню, я приказала остановиться, подняла крышку и дрожащими пальцами содрала с переломанного запястья мужа браслет.

Я отступила от ямы, только когда сильнее закружилась голова, а в горле плеснуло желчью. Повернулась – родные и домочадцы Люка ждали меня: леди Шарлотта, прижавшаяся к Бернарду и невыносимо тусклая, Маргарета, пронзившая меня тяжелым, обвиняющим взглядом. Дворецкий Ирвинс, Жак Леймин, капитан Осокин, несколько слуг и маг Тиверс.

Я подошла к леди Лотте и взяла ее под вторую руку. И мы, придавленные горем, медленно, тихо побрели сквозь рассеивающийся туман обратно к замку.

Эти сутки были страшными. Безжалостными. Наполненными болью. Неверием. Надеждой и отчаянием. Воспоминаниями и звуками его хриплого голоса, когда я вскидывалась на кровати – потому что казалось, что он стоит рядом и зовет меня, – ненавистью к себе и тяжелым, глухим, разъедающим душу пониманием, что это все, что он действительно мертв.

Как я не свихнулась в первые часы после известия о его гибели, я не знаю.

Хотя нет, знаю. Меня спасла Пол.

Когда я вынырнула из темноты после обморока, в который упала, увидев то, что осталось от моего мужа, единственное, что я осознавала – что мне тяжело дышать. Тело было деревянным, сводило горло, и я застонала, пытаясь разглядеть, что происходит вокруг.

– Марина Михайловна, не двигайтесь, – раздался голос нашего виталиста Росса Ольверта. Он держал меня за правую руку, склоняясь надо мной – темный, размытый силуэт. Кожу покалывало – сканировал, – затем по телу потекла прохладная вита, заставляя мышцы расслабляться. Через секунду прекратилась боль. Я попыталась вдохнуть – и не смогла, потому что вернулись воспоминания.

Ссора, Люк, сапфировая нить на моей щиколотке, изуродованная рука с впеченным в мясо брачным браслетом.

Я захрипела, выгибаясь на постели, сжимая ладонью горло и поворачиваясь на бок. Начался приступ удушья.

В окна бил солнечный свет, а у кровати сидела бледная, похожая на восковую куклу с заострившимися чертами лица и безжизненными глазами леди Лотта и смотрела, как я сиплю и задыхаюсь. Приступ не отпускал, и я не могла протолкнуть воздух в легкие, но все окружающее видела и осознавала так четко, будто была в полном порядке.

У стены стояла моя горничная Мария, нервно сжимая руки, приподнялся и со стоном рухнул обратно в кресло в углу Бернард – я отчетливо рассмотрела капли пота на его лбу, – от открытого окна повернулась Рита. Я увидела ее красное заплаканное лицо, глаза, сверкающие ненавистью. Она была бы рада, если бы я тоже умерла.

Да и я была бы этому рада.

– Господин Ольверт? – прошелестела леди Лотта, переводя взгляд куда-то поверх моего плеча.

– Я пытаюсь, – пробормотал Росс, вдавливая пальцы мне в висок и в запястье.

Я еле слышала его сквозь судорожные сипы, производимые моей сокращающейся диафрагмой и сдавленным горлом. Перед глазами начали плясать темные пятна.

– Это психическое, от шока, сейчас… не успокоить, – бубнил виталист нервно. – Придется отправить ее светлость в стазис…

Взгляд мой остановился на часах, стоящих на прикроватном столике рядом с шаманским мешочком.

Без трех минут двенадцать.

Я рванулась вперед, вывернувшись из-под рук Ольверта, когда тело уже начало сковывать оцепенением. Виталист попытался перехватить меня, но я с рычанием оттолкнула его, хватаясь за мешочек. Горло отпустило, в горящие легкие полился воздух, а я трясущимися влажными руками развязала тесемки, выхватила иглу, чуть не выронив ее, и неаккуратно загнала себе в левую руку. И упала обратно на кровать, тяжело дыша, – кожу словно окатило кипящим маслом, кости в теле заныли, а из глаз побежали слезы. Но от браслета на запястье уже шли прохладные волны, и по телу разлилось такое расслабление, что оно стало казаться пустым и легким.

Щелкнуло, и часы в гостиной забили полдень. А я смотрела в потолок и дышала, дышала, чувствуя, как от напряжения из носа в горло идет кровь.

Я могла ненавидеть себя, но сегодня я не стану причиной смерти сразу двух близких людей.

Росс Ольверт остановил мне кровь, проверил состояние и ушел, уводя Бернарда – ему стало хуже, и он едва не рухнул, сделав несколько шагов. Ушла и Мария, оставив меня, Маргарету и леди Шарлотту одних.

Когда я осмелилась повернуть голову, свекровь так же сидела у кровати в моей разгромленной спальне и смотрела на меня. Но в заплаканных, горестных глазах ее не было обвинения, не было ненависти. И я сползла на пол, положила голову ей на колени, обняла за ноги.

– Я во всем виновата, – сказала я глухо.

Она сжала меня за плечи, а затем легко погладила по волосам. Я подняла голову – свекровь плакала.

– Я очень хотела обвинить тебя, – ответила она тихо. – Но не буду. Не ты стреляла в его листолет.

Она не хотела меня ненавидеть – а мне так нужно было, чтобы хоть кто-то уничтожил меня.

– Мы поссорились, – продолжила я, глядя ей в глаза.

– Знаю, – проговорила она.

– Все знают! – срывающимся голосом крикнула от окна Рита. – Из-за нее он улетел!

Я сжалась, зарыдав.

– Маргарета, замолчи! – Леди Лотта жестко вцепилась мне в плечи, до боли. – Марина, посмотри на меня!

– Рита права, – проговорила я, запрокидывая голову и вытирая мокрые щеки. – Это я его убила. Я. Я, понимаете? Он прилетел ко мне, а мне так плохо было, и я его прогнала… Не знаю, как жить с этим … Как я хочу умере-е-еть… Простите меня, простите… – Меня снова начало трясти, и тут свекровь сама несколько раз тряхнула меня. Губы ее дрожали, лицо было искажено.

– Чтобы я не слышала больше о смерти! – прошипела она мне в лицо незнакомо, жестко и тут же прижала к себе, к груди, укачивая и всхлипывая.

– Бедная девочка, – говорила она, гладя меня по спине, – как мы будем теперь, Марина? – Руки ее были горячими, и сердце колотилось рвано, гулко. – Ты не знаешь, как тебе жить? Это я не знаю… теперь, когда я потеряла их обоих. Но у меня есть Берни и Рита. Рита… Рита, иди сюда, Рита… дочка моя…

От окна доносились всхлипы, а свекровь продолжала говорить, то сжимая меня, то гладя, – как бы тяжело мне ни было, я понимала, что и она на грани истерики.

– Люк часть меня, мой мальчик, сын мой… – шептала она, – жизнь моя. И ты, Марина, и твои с Люком дети… все, что осталось у меня от него. Ты и дети! И ты обязана жить для них, – она снова сжала меня до боли, заставила поднять голову. – Я не виню тебя. Но обещай мне, что будешь жить, – она почти рычала, по щекам ее текли слезы.

Мне хватило сил только кивнуть. Страшно было, что леди Шарлотта сейчас не выдержит, сломается, потому что в глазах ее проскакивало что-то пугающее, почти безумное. Что-то, что я ощущала и в себе, – лихорадочное, болезненное, разрывающее душу.

Раздались шаги – от окна подошла Маргарета, опустилась рядом со мной на колени, обняла и меня и мать, и мы застыли, ощущая, как тяжелой плитой наваливается на нас горе. Мы то молчали, то начинали говорить, то плакали – долго мы сидели вот так, обнимая друг друга и не в силах оторваться, отстраниться от поддержки.

– Люк такой… такой он всегда был, – шепотом говорила свекровь. – На грани, безрассудный, любимый мой сын. Он столько раз умирал, и я умирала вместе с ним, что сейчас просто не могу в это поверить. Я привыкла, что он всегда побеждает… Люк мой, Люк… мальчик мой… не могу поверить!

В груди у меня сдавило, и тут же полыхнуло надеждой.

– Но ведь тело еще не нашли, – сказала я сипло, отодвинувшись и вытирая опухшие глаза. Леди Лотта смотрела на меня с понимающей обреченностью.

– С такими повреждениями не живут, – резко произнесла Рита. Она то отворачивалась, то смотрела на меня с яростью, которая то и дело сменялась растерянностью и жалостью. – Даже если он не умер от ожогов, он бы умер от потери крови. Майор сказал, был прилив, тело унесло, а фрагменты застряли меж камней. Он сказал, листолет разбился в лепешку, половину обломков тоже смыло.

Она была права, но я помотала головой, поднимаясь. Я должна была увидеть место крушения. Я должна была сама увидеть, мог он выбраться или нет.

– Военные, которые нашли листолет, еще здесь? – спросила я.

Леди Шарлотта покачала головой.

– Они уехали в Третий форт.

Я потерла ладонями лицо и потянулась к телефону – набрать Леймина.

Через час я с леди Лоттой и Ритой стояла в окружении охраны и военных на мокрых валунах у моря. Прибыли и те, кто нашел Люка, и командующий Майлз, который выглядел так, будто его сначала помиловали, а потом снова повели на плаху, и еще несколько высоких чинов, комендантов и командиров.

Царило молчание, у разбитого листолета суетились военные следователи, и только волны шуршали в пяти метрах от аппарата.

Листолет, черный, мокрый после прилива, с потеками морской воды на обгорелых сиденьях, расплющенный, с вывернутыми железяками и острыми торчащими во все стороны обломками, на которых лишь кое-где сохранился красный лак, выглядел так, будто его переехало катком. Выжить после такого крушения было невозможно.

Я вздохнула, прижимая руки к животу, вытерла снова пошедшую носом кровь и попросила отвезти нас обратно в замок Вейн.

Рис.1 Стальные небеса

Весь последующий день и ночь прошли как в тумане. Вернувшись, я рухнула в постель и больше не смогла встать. Не могла есть и пить, но заставляла себя ради детей, не могла спать – и тут уже воля не помогала. Безжалостная память подкидывала мне то картины ссоры – я половину вспомнить не могла, – то наши с Люком счастливые мгновения. Длинные чуткие пальцы, ухмылку, хриплое «детка», темные глаза, странную и смешную любовь к драгоценностям, скорости и ко мне, которая и убила его.

Как бы я хотела все изменить. Как бы я хотела быть с ним каждый момент, который был нам отпущен.

И сейчас, ступая по парковой дороге рядом с леди Лоттой и Бернардом, я тоже была погружена в воспоминания. Раздался голос капитана Осокина – но я по инерции продолжила идти вперед, пока леди Лотта мягко не заставила меня остановиться.

Пересекая дорожку, в трех шагах впереди поспешно полз в сторону моря желтый длинный полоз, не обращая на нас внимания. Чуть в отдалении я увидела темного ужа, скользнувшего в траву.

– Мы уже с десяток змей видели, – пробормотал Берни.

– Слуги боятся выходить из замка, – подал голос Доулсон. – Везде змеи. Шепчутся, что проснулся змеиный король.

Я слушала эти реплики как сквозь туман. Голова кружилась все сильнее.

Мы снова направились вперед, то и дело останавливаясь, чтобы пропустить очередного ползущего гада. Зазвонил телефон. Краем уха я слышала, как Леймин что-то уточняет в трубку.

Мы вышли из парка.

– Ваша светлость! – Леймин нагнал меня, пошел рядом, и я с трудом заставила себя повернуть голову. – Пришли новости из Рудлога. Ваша сестра, ее величество Василина, вернулась. Говорят, прилетела на гигантском огненном звере и закрыла портал на Севере.

Я остановилась, слабо улыбнувшись и прислушиваясь к себе. На мгновение даже алчная, больная пустота моя скрылась под разлившимся в душе теплом.

Сестра действительно больше не находилась под землей. И теперь, судя по всему, имя ее окончательно войдет в легенды.

– Спасибо, Жак, – поблагодарила я хрипло. И только хотела двинуться дальше, как в небе раздалось хлопанье больших крыльев – и я, задыхаясь от снова вспыхнувшей, невероятной надежды, вскинула голову. Это должен был быть Люк. Люк. Люк!

Мелькнул светлый силуэт. Затем еще один и еще, и я снова заплакала, глядя на то, как перед замком один за другим опускаются белые драконы.

Огненная птаха добралась до Истаила, и Ангелина выполнила мою просьбу. Теперь в замке Вейн будет мало места для смерти.

Жаль, что ни Люка, ни меня это уже не спасет.

Два дня назад

Седьмое апреля, Пески, Ангелина

Владычицу Песков во дворце называли «нари-вая» – неутомимая, неспящая. Хотя, конечно, она спала, иногда даже больше шести часов в сутки. Слишком много чего нужно было сделать и слишком много куда успеть.

Ангелина настолько влилась в жизнь Песков, настолько прониклась ею, что испытывала огромное удовольствие, глядя, как запускается неповоротливый маховик изменений, как незаметные, точечные решения вырисовывают контур глобального скачка в развитии страны. Она была счастлива и в работе, и в редкие минуты отдыха с мужем. Единственное, что омрачало ее жизнь помимо текущей войны, в которую был погружен Рудлог и которая могла прийти и в Пески, – невозможность регулярно общаться с сестрами.

Телепорты не работали, телефонную линию все еще тянули из Эмирата Тайтана к Истаилу – изначально проложить хотели из Теранови, но через Милокардеры это было многократ сложнее. Ангелина могла бы попросить Нории отнести ее в Теранови, чтобы позвонить сестрам и Мариану, но это была бы непозволительная трата времени и для нее, и для мужа. Поэтому Ани успокаивалась знанием, что родные живы, и снова, как в те времена, когда жила здесь пленницей, писала письма, которые надеялась при случае отправить через посольство в горном городке.

Ее очень беспокоила Василина – она по-прежнему находилась под землей, только теперь двигалась от Ангелины на север. Страшно было представить, что испытывает младшая сестра, страшно, что не вернется. Но Василина, мягкая и нежная, к радости и гордости Ани оказалась очень сильна – ведь до сих пор не растворилась в родной стихии. И Владычица каждое утро начинала с обращения к Красному воину – чтобы не позволил страшному случиться.

Марина почти не меняла свое положение, и пусть война к ней была ближе всех, Ани почему-то меньше всего за нее беспокоилась. С лордом Дармонширом было обговорено, что при необходимости он вывезет родных либо в Рудлог, либо в Пески, и, несмотря на упрямство Марины, Ангелина понимала: он сделает все, чтобы убрать жену из-под удара.

Поля оставалась на севере. Очень хотелось знать, что с ней, помогли ли иглы, которые вкалывали после шаманского обряда, сумела ли сестра обрести человеческий облик окончательно. Но самое главное – четвертая Рудлог была жива, и страшная пустота, которая возникла в душе после ее смерти, не возвращалась.

Алинка тоже сместилась ближе к северу, но Ангелина знала, что ее планируют перевезти к столице, а изменение означало, что враг подошел близко к побережью и переезд, слава богам, прошел успешно.

С Каролиной и Святославом Федоровичем Ани общалась письмами, а пару раз родные даже прилетали навестить ее на попутном драконе. Младшая сестра, яркая, откуда-то набравшаяся привычки плавно жестикулировать, пахнущая какими-то восточными благовониями, благо, подобранными с мерой и вкусом, очень радовалась встречам, но при этом так искрилась счастьем, рассказывая про Тафию, что Ангелина никак не могла настоять, чтобы она осталась с ней в Истаиле. Хотя и надо было бы – для собственного спокойствия и безопасности сестры. Когда Ани спрашивала, что Каролина рисует сейчас и видела ли что-нибудь важное, та пожимала плечами и грустно отвечала:

– Войну. И никого знакомого, Ани. Я бы показала! – возмущенно добавляла она, так как старшая сестра смотрела на нее с сомнением. – И вообще это не часто происходит. Раз в неделю, бывает и реже. Правда!

Отец это подтверждал. Но Ангелине все равно очень хотелось, чтобы визит к Хань Ши произошел побыстрее. Она не любила, когда не способна была что-то контролировать.

Иногда с почтой из Тафии приходило письмо от Святослава Федоровича и к Валентине. Подруга, которая оставалась гостьей во дворце, с нетерпением принимала запечатанный сургучом лист, открывала его и читала. А если у Ани находилось несколько минут, чтобы выпить с соседским семейством чаю, зачитывала письма вслух: ничего интимного, бывший принц-консорт описывал свою работу, архитектуру Тафии, впечатления от общения с людьми. После она писала ответы.

– Я половины слов-то не понимаю, – говорила Валя, смеясь, и ее круглое лицо становилось еще милее. Она поправилась после травмы, остригла седые волосы, и они стали отрастать русыми, как прежде, и снова она стала похожа на себя: невысокую, ладную, большеглазую, большеротую и юркую. И молодую, чуть младше Ангелины. – Но Славка, как пишет – ровно поет… как он ухитрялся скрывать, что такой художник, когда в огороде морковку дергал!

С Валентиной пообщаться удавалось редко, обычно они перекидывались парой слов на бегу. Благо соседка не обижалась.

– Я же понимаю, что тебе не до меня, – говорила она прямо и сердечно. – Не боись, Ань, главное, что ты меня вытащила и я на своих двоих теперь бегаю, а уж с моими пацанами мы с мамой не заскучаем. Так у меня их всего трое, а тебе надо с целой страной управляться!

Личный круг общения Ангелины не ограничивался Валиной семьей. Во дворце по-прежнему жили нани-шар, и Ани периодически навещала их: узнать, как дела, есть ли просьбы или нужды, потому что девушки перед ней благоговели и сами обращаться боялись. Ее практичность не терпела безделья, поэтому в один из таких визитов она и объявила:

– В течение месяца в Истаил прибудут учителя, в том числе преподаватель этикета и несколько фрейлин рудложского двора, которые согласились обучать вас. Дворцу нужны придворные дамы, но я предупреждаю, что это не праздный статус, а тяжелый труд. Подумайте, готовы ли вы остаться здесь в качестве моих воспитанниц, готовы ли учиться вместе с другими девушками, которых мы пригласим из разных городов и кочевий. Если нет, каждой, кто решит отказаться, будет выделен свой дом в Истаиле и щедрое содержание.

– Я останусь, – первой сказала Зара. Ани кивнула – в ней она и не сомневалась. Зара оказалась сообразительной и быстрой и уже помогала Ангелине, исполняя мелкие поручения.

Девушки задумались, кто-то живо обсуждал предложение между собой. Большая часть из них останется, конечно. И Ани была рада этому. Нани-шар, смешные и наивные, привязались к ней, но помимо этого они стали бесценным источником информации о жизни народа Песков. Их щебет веселил ее, а бывшая близость с Нории совершенно не беспокоила – Ангелина даже не вспоминала об этом. Она была слишком занята для того, чтобы тратить время на ревность, и слишком хорошо знала, что значит для мужа.

В последнее время правописанием и чтением с нани-шар занималась Таисия, жена Энтери. К ней Ани прониклась приязнью, которая не перерастала в дружбу только потому, что у старшей Рудлог не хватало времени. Тася любила мужа спокойной и чистой любовью и на редких семейных обедах с удовольствием рассказывала о том, как помогает ему в делах лечебных.

Сегодня Нории прислал брату с супругой приглашение, и теперь все четверо сидели за столом у широкого окна в семейных покоях, которые раньше были покоями Владыки. Пахло фруктами, жареным мясом и специями, а легкий ветерок шевелил лазурные занавески, принося из парка аромат сладких цветов и зелени. Тася пересказывала слухи, что продолжали появляться среди суеверных жителей Песков.

– Говорят, что великая колдунья, которая пленила могучего Владыку…

– …или которую пленил Владыка, болтуны в этом расходятся, – уточнил Энтери…

– …имеет множество глаз по всему телу, которые ночью превращаются в звезды, и поэтому она видит все, что происходит в стране. А еще служат ей тысячи духов, поэтому она успевает не только сделать тысячи дел, но и объезжать владения мужа на огненном верблюде размером с гору…

Нории слушал и улыбался, тепло глядя на Ани, и она усмехалась в ответ. Он только ночью вернулся из Тайтаны с дипломатической делегацией и, уставший, упал рядом с женой спать. А поутру проснулся, прохладный и горячий от нетерпения: огладил широкими ладонями, разогрел губами, заставил смеяться и выгибаться от скольжения красных волос по животу и бедрам и распалил ее так, что – невиданное дело – снова впервые за много дней над Песками прокатилась не простая, а вызванная ими гроза, а завтрак и все дела пришлось отложить часа на два. Тело до сих пор ныло и помнило удовольствие. Но приходилось заставлять себя работать.

– Только огненного верблюда мне и не хватало, – невозмутимо резюмировала «повелительница тысячи духов», когда Тася закончила говорить.

За резными ставнями окон согласно тявкал тер-сели, чирикали анодари, по белым стенам с лазурными изразцами, нагретыми солнцем, потрескивая и вереща, бегали огненные саламандры, для которых Нории приказал устроить небольшую круглую печь в саду – чтобы было откуда появляться и куда уходить, – и подкармливать их ароматическими маслами. Ани под страхом изгнания запретила огнедухам спускаться ниже человеческого роста, а в парке – ниже уровня деревьев. Не дай боги кто из слуг наступит и будет испепелен, или начнется пожар вокруг дворца. Огневики пищу и внимание отрабатывали сполна: ночью зависали в коридорах и над дорожками парка, освещая их и сопровождая охранников.

Нории рассказывал о последних новостях, которые узнал в Тайтане, – о делах в Рудлоге и победе Дармоншира над иномирянами, о войске, которое эмираты послали в Рудлог, – когда за окнами раздался приглушенный гул. Недалеко от дворца, меж зеленых деревьев, как раз там, где в парке была установлена круглая печь, на глазах обедающих поднялся в воздух тонкий столб огня, закрутился смерчем – и соткался в маленькое сияющее пятнышко.

– Это что-то новое, – тревожно сказала Ани, подойдя к окну. За ней встали и остальные, а она повернулась к Нории. – Это не опасно?

Он присмотрелся и улыбнулся.

– Нет, Ани-эна. Это тоже огнедух.

К трепещущему пламенному пятнышку огненными лентами рванулись со стен саламандры, закружили в воздухе искрящимися бабочками, заметались над пышными кронами, словно что-то обсуждая, а затем роем бросились к окну, у которого стояла Ангелина. Зависли метрах в двух от нее – на Владычицу пахнуло жаром, а из скопления пылающих шаров вырвалась крошечная птица, удерживающая в лапах… бутылку коньяка.

Нории гулко засмеялся:

– Кажется, я знаю, откуда этот подарок.

Птица, медленно подлетев к Ангелине, требовательно загудела, несколько раз ткнулась в ее руку, лежащую на подоконнике. Огнедуха трудно было не понять – Ани перевернула ладонь, и в нее упала бутылка, странно легкая, а маленький гонец кувыркнулся в воздухе, словно кланяясь, и понесся обратно в парк. Ангелина с удивлением поднесла «подарок» к глазам, а затем потрясла его вниз горлышком и взяла в руки выпавший на пол скрученный лист бумаги.

– Это от моей сестры Марины, – сказала она, быстро пробежав письмо глазами и чувствуя, как легче становится на сердце от добрых известий и привычной ироничной Марининой манеры выражаться, хотя даже в нескольких строках ощущалось, как та устала. – И как я не догадалась использовать духов для связи? Тоже сообщает, что Дармоншир выстоял и переходит в наступление. У нее есть просьба, – Ани повернулась к Нории, передала ему письмо.

– Наверное, нам пора, – понимающе проговорила Таисия, взяв мужа за руку.

– Нет, ничего сверхсрочного. Тем более, это в какой-то мере касается и Энтери, – пояснила Ани. – Марина организовала госпиталь в Дармоншире и пишет, что им катастрофически не хватает виталистов. Просит драконов помочь.

– Эту помощь я могу оказать, – тяжело пророкотал Нории. – Энтери?

– Я полечу, – кивнул брат Владыки. – Мы, – добавил он, увидев укоризненный взгляд жены.

– Сегодня поговорю с теми, кто живет в Истаиле, – продолжил Нории. – Завтра мы сможем дать ответ, Ани-эна.

Глава 2

Седьмое апреля, Тафия, Четери

Владыка Четерии в делах и управлении городом был столь же прям, быстр и точен, как в бою. Советники знали, что он не терпит долгих разговоров и велеречивости и требует конкретных решений и расчетов. За провинности с должностей он снимал без сожаления, льстецов от себя удалял сразу. Чет понимал, что пусть у него нет эко-но-ми-ческого образования, но люди в городе – и жители Песков, и беженцы – должны иметь защиту, кров, воду, пищу, медицинскую помощь и не задыхаться от отходов. А еще нужно было довыполнить обещания, данные теще, чтобы, когда придет время уходить, он мог оставить Свету со спокойной совестью.

Но Тамара Алексеевна, которая вместе с отцом Светы и родными Матвея продолжала гостить в Тафии, была довольна и интеллигентно хвалила зятя. Правда, не слишком часто, «чтобы не перехвалить». Уже вовсю работали магазины с иностранными и местными товарами, открылся лазарет с родильным отделением, со стороны Йеллоувиня начали проектировать новую дорогу и тянуть телефонный кабель, а на крышах домов появились первые солнечные батареи. Часто теперь проезжали по улочкам Города-на-реке машины и грузовички – по большей части с йеллоувиньскими и эмиратскими знаками. Мастер иногда позволял себе сентиментально погрустить, глядя на отблески с крыш, – белоснежная Тафия становилась белоснежно-зеркальной. Но так было всегда: чтобы открыть путь новому, нужно изменить старое.

Этим Владыка и занимался, а глобальное планирование и политику оставил Нории и Ангелине. Занимался, не получая удовольствия, но четко следуя принципу, перенятому от Мастера Фери: «Неважно, какое дело назначила тебе судьба, – делай его хорошо и принимай как урок к совершенствованию».

С утра Четери согласовывал взносы, которые при заходе в порт Тафии должны были платить иностранные корабли, и слушал главу государственной речной строительной компании Йеллоувиня, который был приглашен с согласия Хань Ши, чтобы обсудить развитие этого самого порта. Хотя, конечно, «развитие» было преувеличением – если для пассажирских и туристических судов можно было еще использовать старые пирсы, то грузовой порт нужно было строить, и желательно в стороне, чтобы не портить кранами и контейнерами дивные виды Тафии и реки Неру.

Йеллоувинец, вопреки национальному менталитету, оказался человеком, тоже не терпящим долгих речей, – поэтому соглашение о начале проектирования было подписано быстро и к взаимному удовольствию.

В кабинет, где Четери просматривал указы, подготовленные советниками, уже заглядывала Света – пополневшая и цветущая. Она каждый день заходила и утром, и незадолго до обеда, целовала мужа в макушку, распускала ему косу, массировала голову. Как-то сразу приходило понимание, что пора отдохнуть.

– Ты не забыл про обед? – спрашивала она строго. – Через полчаса, Чет.

И Мастер подчинялся – в делах домашних он полностью уступил главенство жене и никогда не оспаривал ее решений. Она вела дом, пусть он и был побольше обычных, управлялась со слугами, хотя могла этого не делать, с радостью вместе с родителями занималась садом и следила, чтобы муж был накормлен и обихожен. Только поначалу она спрашивала его разрешения на переделку их покоев, например, или обустройство беседок в саду – потом Чет приучил, что это ей решать.

– Делай что хочешь, – говорил он, – только чтобы ты была довольна. И чтобы, – добавлял он, жмурясь, – у тебя всегда хватало времени на меня, Света.

У нее хватало. И так ему с ней было хорошо, так смягчала она его сердце, что он и понять уже не мог, как жил без нее пятьсот лет назад.

Только однажды он запретил ей что-то. Светлана часто в вечерние прохладные часы выходила с родителями погулять в город. Ее, конечно, сопровождали охранники, хотя вряд ли во всех Песках нашлись бы глупцы, способные тронуть жену Мастера. Но люди в Тафию прибывали разные, и Четери не желал рисковать.

Супругу Владыки узнавали, кланялись ей и сердечно желали здоровья и удачного родоразрешения, а то и подходили с подарками и прошениями. Света как могла старалась решать посильные ей проблемы жителей Тафии. А то, что было не в ее власти, передавала мужу.

Несколько дней назад, нежась в постели поутру, когда Чет уже вернулся с тренировки, она сказала, что встретила накануне вечером Вей Ши, несущего на закорках смешного старика. Что ученик выглядел голодным и сильно похудевшим. И попросила разрешения передать ему еду и одежду.

– Ты против, я уже вижу, – сказала она со вздохом, не успел дракон и рта открыть. – Я не стала бы делать это без твоего ведома, Чет. Но мне так жалко его!

Четери забрался к ней в кровать, обняв и прижавшись лицом к плечу, как мальчишка, – он очень любил ощущение уюта, которое появлялось рядом с женой, – и Света ласково поцеловала его в макушку.

– Ты навредишь, – прикрыв глаза, объяснил он. – Вей Ши не может сейчас принять это как должно: уязвленное самолюбие заставит его отказаться от помощи и тем самым обидеть тебя. В лучшем случае он решит отдать твой дар кому-то другому, что только укрепит его гордыню. Он не готов смиренно принять помощь и искренне поблагодарить за нее, Света. Я люблю твою доброту, но ты правильно сделала, что спросила меня.

Светлана снова вздохнула, но не стала спорить.

Она была теперь немного рассеянной, в глазах появился влажный блеск, походка стала более осторожной. Шел седьмой месяц беременности, сын уже вовсю ворочался в ее чреве, и она то и дело замирала, прислушиваясь к себе. И если драконицы в период вынашивания ребенка или высиживания яиц становились агрессивными, то Света с каждым днем наполнялась спокойствием и любовью. Аура ее, напоенная стихией Матушки-воды, стала немного мощнее, а в центре теперь сияло ровное сине-белое сплетение.

Такой – налитой, на пике своей женственности – Светлана возбуждала Чета еще сильнее. Он, конечно, не трогал бы ее, если бы ей было неприятно. Но Света сама тянулась к нему.

– Я теперь все время тебя хочу, – призналась она как-то страшным шепотом ночью, когда он, расслабленный, сытый и довольный, почти засыпал, аккуратно прижав ее к себе спиной. – Даже сейчас, опять… кажется. Ужас какой-то, никогда не думала, что в беременность стану такой ненасытной. Прохожу днем мимо твоего кабинета, а сама думаю, что надо зайти и… Чет, а ты все еще хочешь меня? Тебе не трудно?

Он издал сонный смешок, подгреб еще ближе и привычно потерся бедрами о ее ягодицы.

– Я тебе утром еще раз покажу, как хочу, раз возникли сомнения. Только не сейчас.

– Почему? – настороженно спросила Света.

– Мне же трудно, сама сказала. Старенький я у тебя, – весело буркнул Четери и снова потерся об нее. – А нет, уже снова молоденький…

– Чет! – застонала она, давясь от смеха.

Он захохотал ей в затылок.

– Ну как мне еще реагировать на эти глупости, Света? Не выдумывай. И еще, женщина. Как твой муж и Владыка, повелеваю: если днем тебя настигает желание объездить меня, ты не томишься, а идешь ко мне. Я соберусь, выгоню советников, разомну свои старые кости и сделаю тебя довольной. Должен же я отрабатывать твою заботу.

Светлана потянула к себе его пальцы и с улыбкой коснулась их губами.

– Ох, Чет, – сказала она с грустной нежностью. – Не могу представить, как бы я жила без тебя. Иногда я боюсь, что проснусь, а тебя нет. И всего этого нет. Приснилось, привиделось. Или что ты уйдешь на войну… уйдешь, я знаю. И не вер…

Четери мягко закрыл ей рот ладонью.

– Ты права, – сказал он, не дурачась боле. – Я скоро уйду. Но мы смертны. В любой момент можем умереть, поэтому есть ли смысл об этом печалиться и отравлять себе жизнь заранее? Нужно радоваться, что мы сейчас живы, и исполнять свое предназначение. Женщина, не хорони меня заживо. Ты не будешь плакать и истязать себя, а будешь ждать и верить, что я вернусь. Да, Света?

– Да, – сказала она, глотая слезы.

– И правда твоя стихия теперь вода, – сказал он ворчливо, поворачивая ее к себе. Поцеловал глубоко, нежно, чувствуя на губах соленые слезы, спустился ниже – прикусил шею, лизнул грудь над округлым животом, смял ладонями ягодицы. Света, прекратив всхлипывать, вздрогнула, заерзала – она стала очень чувствительной.

– Что ты делаешь?

– Утешаю тебя, конечно, – объяснил воин-дракон охотно. – Недоработал, раз у тебя силы остаются на страх и слезы.

– Это не повод для шуток, Чет, – прошептала она с упреком.

– Какие уж тут шутки, – сказал он серьезно, перекатываясь на спину и очень бережно помогая ей сесть сверху. – Моя женщина не должна бояться и плакать. И ничего смешного в этом нет.

Восьмое апреля

Владыка Четерии любил нагружать тело ранним утром – когда сады Тафии были напоены темнотой и прохладой, ветерки лениво текли над остывшей землей и звонко пели птицы, радуясь скорому появлению солнца.

И в это утро он поднялся еще до рассвета, оставив потяжелевшую, крепко спящую Свету в кровати. Она перестала просыпаться вместе с ним, чтобы посмотреть на тренировки, и Чет ее не будил – мимолетно провел по плечу жены губами и направился в купальню, а оттуда – во двор, на ходу заплетая косу.

Босые ноги его коснулись холодной плитки, и через несколько секунд Мастер присел на бортик фонтана, зачерпнул свежей воды, напоенной силой, поднимающейся из глубинной жилы. Встал, прошептав короткую молитву Отцу-Воздуху и Матери-Воде, поклонился небу – и, уже начиная улыбаться, потек по плитке вокруг фонтана в гибком, размашистом танце, все быстрее, разминаясь и разогреваясь.

Когда пришло время доставать клинки, Чет на мгновение остановился, закрыв глаза и слушая вдруг наступившую тишину с мечтательным умиротворением. Над Тафией разливались тихий покой и счастье, и целый город сейчас спал так же сладко, как и весь последний месяц по утрам.

Четери знал, что в эти минуты тренируется не один. До рассвета на склон у обители Триединого выходит с шестом юный гордец. Он повторяет упражнения, которым его научил Мастер, выдерживает ритм дыхания – который ему ставил Мастер, улыбается от нагрузки, дающей телу отдохновение, и наконец-то отстраняется от страстей окружающего мира, погружаясь во внутреннее спокойствие. И погружая в него целый город.

Медитация начала даваться наследнику Желтой империи чуть более месяца назад. Для этого Мастеру пришлось попотеть: затупить его гордыню о служение простым людям и вымотать чрезмерной нагрузкой на органы чувств, болезненной для любого высшего потомка Желтого. Вей Ши должен был рано или поздно познать транс – а дело ускорили травы, которые предложили принцу в кальяне хлебосольные жители города. Но сам по себе, без предыдущей и текущей нагрузки, дурман бы не сработал. Как и не сработал ранее – вряд ли в семье Ши не использовали растения, расширяющие сознание, чтобы помочь наследнику.

Чету каждый день докладывали о том, что делает и как ведет себя ученик, и Мастер был доволен. От дождя новых впечатлений, возделываемая помощью страждущим и тяжелым трудом, через годик послушничества эта закаменевшая желтая глина снова станет мягкой, и прорастут в ней подавленные любовь к людям, сочувствие и сострадание. Вей Ши, неглупый, упорный, даже не желая этого, учился сквозь шоры своей заносчивости и исключительности, воспринимая новую информацию, узнавая людей и меняясь.

Мастер еще раз глубоко вдохнул сочащийся запахом ночных цветов и покоем воздух – эманации юного Ши в эти минуты заслоняли отголоски дальних боев и смертей, заставляющих тело дрожать и проситься в битву. Вдохнул и сорвался с места, продолжая тренировку.

Четери уже несколько дней ощущал, как подергивает в сердце тревога, словно призывая его прислушаться, присмотреться и понять, где он совсе скоро будет нужен. Война, идущая на северо-западе, звала его, распахивая черные руки, громадой поднимаясь за Милокардерами, и часто он беспокоился теперь, предчувствуя на губах привкус крови врагов, и скалился хищно время от времени так, что Света испуганно вглядывалась в него.

Но Мастер не поддавался, ибо война была его сутью, но он был больше, чем война. Чет продолжал ждать знака, который укажет ему путь. Вся натура его стремилась сейчас в гущу боев, но он легко справлялся с этим, терпеливо встречая каждый новый день.

«Вы – оружие, – говорил Мастер Фери, – но каждому оружию свое место и время. Нельзя использовать вместо молота клинок, нельзя ударить раньше или позже. Иначе вы выиграете бой, но проиграете битву».

Клинки пели, смеялись вместе с ним, когда Владыка уловил поспешные шаги за спиной, остановился и обернулся, улыбаясь. Его ослепил огонек высотой с молодую яблоню, причудливым образом танцующий вокруг и внутри раскрытого золотисто-фиолетового лотоса. Огонек этот набирал силу весь последний месяц, и все отчетливей очерчивалась в пламени родовая форма Желтых, усиленная красной кровью, ставшая прекрасным обрамлением для этого пламени и сдерживающая его буйство.

Безмятежная, умеющая видеть красоту, тонко чувствующая, редко вспыхивающая и быстро отпускающая даже самую сильную обиду – вот какой вырастала юная Каролина, принцесса дома Рудлог. И Четери, как ценитель гармонии и красоты, радовался возможности любоваться тем, как раскрывается этот цветок. Только Нории мог бы разделить с ним это ощущение. И правители Туры, конечно, прежде всего Хань Ши и его дети. О, Желтый император будет бесконечно тронут и восхищен, когда увидит эту девочку во время предстоящего через неделю визита Нории и Ангелины в Йеллоувинь. Чет был в этом уверен. Слишком равновесно и утонченно ее пламя, чтобы старый тигр не оценил его прелесть.

А вот у гордеца по имени Вей Ши лотос, сияющий желтым и фиолетовым – цветами стихии Разума, – поднимающийся выше самых высоких куполов Тафии, начал приоткрываться лишь недавно. И пламя, иногда вскипающее внутри, часто пробивало лепестки, сотканные из равновесия и гармонии.

– Доброе утро, Владыка! – звонко поздоровалась принцесса.

Маленькая Рудлог, одетая в длинное цветастое платье, с двумя косами, тяжелыми серебряными серьгами в ушах и браслетами на запястьях, остановилась перед Четом, поправляя на груди ремень, на котором висел сложенный чемоданчик с мольбертом и прочими таинственными художественными принадлежностями. Во второй руке она сжимала лист бумаги. Неподалеку тихими тенями застыли двое охранников с переносными магическими светильниками в руках.

– Доброе утро, девочка-огонек, – ответил воин-дракон, улыбаясь. Если у ее сестры Алины огонь, смешанный с сакральной тьмой Жреца, обратился в страсть к познанию, то у Каролины он воплотился в страсть к творению.

– Я хотела вам сказать… – она запнулась и вздохнула. – Точнее, показать. Только не думайте… ох… я долго сомневалась, показывать ли вам плохое… но это важно!

– Я уверен, что важно, – ответил он, уже догадываясь, что речь может идти об одном из ее рисунков-видений. Ему о них сообщила Владычица Ангелина, попросив особо приглядывать за сестрой, пока не появится возможность нанести визит Хань Ши.

Каролина протянула ему лист бумаги, и Мастер, взмахом руки попросив у одного из охранников светильник, приподнял его и всмотрелся в рисунок.

На нем был изображен он, Чет: лежащий, запрокинувший голову, он пытался встать и не имел сил это сделать, заливаясь кровью из многочисленных ран – на груди, на лице, на голове. Художница с беспощадной точностью вырисовала испарину на теле, и влажные волосы, и исхудавшее лицо с провалившимися от усталости глазами, полными постбоевого экстаза и боли, и полубезумный оскал-улыбку, и руку, бессильно вытянутую к зрителю. И странную слизь, которая местами покрывала кожу.

В руках он сжимал свои клинки, тоже покрытые этой слизью, – один из них, что уж совсем невероятно, был обломан. Нет – Четери присмотрелся внимательнее – срезан. Неужели есть где-то оружие, способное разрушить клинки, выкованные им из собственной ауры, являющиеся его частью?

– Они не всегда сбываются, – виноватым шепотом попыталась ободрить его принцесса.

– Конечно, не всегда, – проговорил он с мягкостью. – Будущее – это сбывшееся из бесконечного числа несбывшегося. Самое вероятное и видят такие, как ты, маленький огонек разума. И знаешь, зачем нужно обязательно рассказывать о плохом?

– Зачем? – завороженно и тихо спросила Каролина.

– Чтобы дать тому, кому выпало предсказание, возможность изменить будущее. Если он хочет.

– Но разве это возможно? – В голосе юной художницы зазвучала взрослая горечь, и Чет задумался, сколько же всего увиденного она несет в себе, боясь показать и рассказать.

– Ты грустишь из-за дара, – сказал он, не спрашивая, и принцесса тяжело взглянула на него. – Не нужно. Любой дар – это клинок, который можно направить как во зло, так и во благо. Тебе просто нужно научиться властвовать над ним.

– Я бы хотела, чтобы я была совсем обычной и ничего такого не умела, – буркнула принцесса совсем тихо.

– Не нужно, – Чет улыбнулся. – Твой дар – это часть тебя. Без него ты будешь кем-то другим. А судьба очень не любит, когда человек пытается быть кем-то другим, Каролина. И всеми силами возвращает его на свое место.

Принцесса совсем опечалилась, и Чет поспешил ее приободрить:

– Ты спрашиваешь, возможно ли изменить будущее. Не все возможно изменить. Какие-то события неизбежны, они как гвозди, которые держат ткань бытия, – выдерни гвоздь, и мир рухнет. Но, благодаря твоему дару, все можно попытаться изменить. Спасибо тебе. – Он торжественно поклонился ей. – Ты правильно сделала, что показала мне.

– Правда? – Лицо ее просветлело. – Хорошо. Ой, – она посмотрела в небо, которое едва заметно начало светлеть. – Я все-таки опоздаю. Еле встала, – пожаловалась она. – Опять не успею к обители до рассвета!

– Не опоздаешь, – проговорил он. – Ты оказала мне большую услугу, девочка. Отойди-ка в сторону, я обернусь и отнесу тебя.

– Ну зачем, – она смутилась. – Это совсем пустяк… поделаю пока наброски.

– Это совсем не пустяк, – улыбнулся Чет с нежностью. – И совсем не равная оплата. Прошу, если ты увидишь что-то еще, касающееся меня, не бойся показать. Ты мне очень поможешь, девочка-огонек.

Мастер не стал объяснять, что этот ребенок дал ему в руки, так точно изобразив его падение и бессилие. Карту его слабых мест, портрет умений его будущего врага. Тип оружия, нанесшего раны, силу удара противника. Принцесса дала ему план тренировок и отработок – и за это он был готов хоть каждое утро носить ее до обители и обратно.

Страницы: 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

Чистая случайность занесла меня на самый необычный отбор королевских невест в истории Риртона. Вперв...
Что может быть интереснее мира магии? Мира, в котором действия совершаются силой воли, по мановению ...
Бояръ-аниме. Вехи параллельной России…Продолжается поразительная история о жизни и загадочных приклю...
Выпускник исторического факультета МГУ, кандидат исторических наук, сотрудник РАН. Представитель Гер...
Эрика любила Керналиона и Зефира, и нет, Зефир - это не еда, а ее сын. Ах, подождите, ошибочка. Кели...
Обходя территорию леса, лесничий обнаруживает труп мужчины. Следственная группа, прибывшая на место ...