Стрелок. Путь в террор Оченков Иван

– Здравствуйте, Владимир Степанович, – сделала она книксен и приняла у него шляпу и трость.

– Проходите, Дмитрий, не стесняйтесь. Это наша Глашенька, отдайте свое кепи ей.

Будищев внимательно осмотрел пышную фигуру прислуги и с легкой улыбкой протянул ей свой головной убор. Та недоуменно посмотрела на странного гостя, но возражать не посмела.

– Глаша, покажите, где у нас ванная комната, господину Будищеву надобно привести себя в порядок.

– Пожалуйте, – посторонилась она, и когда унтер прошел мимо, брезгливо сморщила носик от въевшегося в форму больничного запаха.

Сказать, что ванна была шикарна – не сказать ничего. Огромная, так что довольно рослый Дмитрий мог бы запросто в ней утонуть, опирающаяся на пол львиными лапами, она стояла посреди комнаты, в которой можно было запросто устроить гостиную. Стоящий в углу пышущий жаром титан намекал, что с горячей водой проблем нет. Пол и стены были выложены молочно-белой плиткой, а у умывальника было вделано большое овальное зеркало.

– Ты хоть пользоваться-то сумеешь? – с легким пренебрежением в голосе спросила горничная, не ставшая церемониться с нижним чином в отсутствие хозяина.

– Хочешь спинку потереть? – тут же отреагировал тот.

– Вот еще! – презрительно фыркнула Глаша и величественно выплыла из комнаты.

– Знойная женщина – мечта поэта! – ухмыльнулся ей вслед Дмитрий.

Не успел он разобраться с кранами, «знойная женщина» появилась вновь с полотенцами и парой нового белья, вероятно, пожертвованного Барановским.

– На-ка вот, переоденешься. И не забудь занавеску задернуть, а то мало ли…

– Спасибо, красавица. А ты всегда такая сердитая?

– Я, чай, в хорошем доме служу, и потому никакого баловства не позволяю! – с достоинством ответила девушка.

– Это правильно! – с готовностью поддержал ее Дмитрий. – Я вот тоже человек до крайности серьезный и положительный.

– Уж я вижу, – скривила губы горничная. – Поторапливайся лучше. Скоро на стол подавать, а господа сказали, что без тебя не сядут. Рубаху свою с портами в угол кинешь, я прачкам отдам.

Молодой человек не без сожаления во взгляде проводил глазами Глашу и коротко вздохнул. Как и абсолютное большинство представительниц женского пола в эти времена, она слыхом не слыхивала о фитнесе, диетах и тому подобных глупостях, но от ее пышной фигуры так и веяло здоровьем и какой-то первобытной красотой. Щеки ее были румяны и без косметики, соболиные брови сроду никто не выщипывал, а густые темно-каштановые волосы и не подозревали, что на свете существует перхоть.

– Эхма, кабы денег тьма – купил бы деревеньку да девок любил помаленьку! – хмыкнул Дмитрий, а потом, прислушавшись к организму, вздохнул. – А воду, походу, надо было холодную набирать!

Приведя себя в относительный порядок, он вышел из ванной комнаты и едва не налетел на стойко ожидающую его служанку. Та, ни слова не говоря, сделала ему знак идти за собой и решительно направилась по коридору. С тылу фигура девушки была ничуть не менее примечательна, и наблюдать за тем, как она движется, было довольно занимательно. К несчастью, путь их скоро закончился, и засмотревшийся на соблазнительно двигавшуюся Глашу Дмитрий оказался в просторной гостиной, где собралась семья изобретателя, во главе со своим патриархом – профессором Степаном Ивановичем Барановским.

– Здравствуйте, молодой человек, – приветливо обратился тот к немного растерявшемуся Будищеву. – Весьма рад знакомству. Мой сын мне о вас рассказывал много лестного.

– Взаимно, – только и смог ответить Дмитрий, отвечая на крепкое рукопожатие.

– Ну-ну, не тушуйтесь, – правильно понял его состояние профессор. – Мы люди простые и не кусаемся! С моим племянником Петром вы, я так понимаю, знакомы. С невесткой Паулиной Антоновной и ее детьми – тоже. Мои младшие сыновья заняты службой и не смогли присутствовать, но с ними вы познакомитесь в другой раз. А теперь нам нужно с вами поговорить. Где бы это…

– Пойдемте ко мне в кабинет, – предложил внимательно прислушивающийся к их разговору Владимир Степанович.

Мужчины извинились перед дамами и вышли. Кабинет инженера-изобретателя Барановского носил на себе отпечаток его мятущейся и беспокойной натуры. С одной стороны, он был совершенно обычен. Посреди большой стол, рядом бюро и секретер. Стен не видно из-за книжных шкафов, причем литература – в основном техническая, немецкие, французские издания, реже – английская и русская. Но в углу стояла чертежная доска с неоконченным наброском какого-то механизма. На полках, помимо книг, стояли модели пушек, необычного вида паровоз и непонятная модель, тем не менее показавшаяся бывшему унтеру знакомой.

– Вы знаете, что это такое? – живо спросил профессор, заметив любопытствующий взгляд Будищева.

– Наверное, подводная лодка, – пожал плечами Дмитрий. – Только странная какая-то.

– Великолепно! – восхитился Степан Иванович. – А как же должна, по-вашему, выглядеть «не странная» подводная лодка?

– Ну, не знаю. Перископа, наверное, не хватает.

– Что, простите?

– Ну, такой трубы, которую можно поднять из подводного положения и осмотреться. Пока на какую-нибудь хрень не налетели. Еще хорошо бы рубку повыше, а то зальет первой же волной.

– Любопытно! – заинтересовался Барановский-старший, от волнения не обратив внимания на простонародное словечко, вырвавшееся у их гостя. – А изобразить ваши идеи, так сказать, графически вы сможете?

Хотя умение рисовать никогда не было сильной стороной Будищева, кое-чему на уроках черчения он все же научился. А в библиотеке техникума, где он учился до армии, помимо всего прочего, были шикарные подшивки «Техника – молодежи» и других научно-популярных изданий.

– Можно попробовать, – пожал плечами отставной унтер-офицер и решительно снял с чертежной доски ватман с неоконченной работой.

Затем выбрал из стоящего подле стакана с острозаточенными карандашами один и уверенной рукой принялся наносить на девственную белизну листа четкие линии, сплетающиеся в самый настоящий эскиз. Толпящиеся рядом члены семьи Барановских были людьми творческими, а потому следили за работой Дмитрия с неподдельной заинтересованностью. Несмотря на раздиравшее их любопытство, ни один из них не стал прерывать молодого человека, пока тот не закончил, и лишь после этого раздался сакраментальный вопрос:

– Что это?

– Значит, так, – начал объяснения Будищев. – Это примерная схема подводной лодки. В центре – прочный корпус. Он сделан так, чтобы выдерживать максимальное давление. Вокруг него – легкий корпус, его предназначение – обеспечивать лодке аэродинамику.

– Вероятно, все-таки гидродинамику, – машинально поправил его Владимир Степанович.

– Ваша правда! – ничуть не смутился георгиевский кавалер и продолжил объяснения: – Прочный корпус разделен водонепроницаемыми переборками на изолированные отсеки. Отдельные для механизмов, людей и вооружения.

– А вот тут…

– Цистерны балласта.

– А это что за трубы?

– Это трубы торпедных аппаратов в боевом отсеке.

– Каких аппаратов? – удивился Степан Иванович.

– Ну, для стрельбы торпедами.

– Вероятно, наш друг имеет в виду самодвижущиеся мины Уайтхеда, – пришел на помощь своему гальванеру Петр Викторович.

– Иван Федорович[23] именно так предлагал назвать самодвижущуюся мину, – задумчиво пробормотал Барановский-старший. – «Торпедо»… но вы говорите так, будто такие аппараты уже есть.

– А что, еще нет? – широко улыбнулся в ответ Будищев. – Ну, так будете патентовать, про меня не забудьте!

– Но как их запускать, ведь вода проникнет внутрь подводного судна? – попытался вернуться к теме Владимир.

– Вот тут крышка и вот тут крышка. Плюс устройство, не позволяющее им открываться одновременно.

– Гениально! – не удержался от восхищенного возгласа изобретатель.

– И все это – всего лишь за двадцать пять рублей в месяц, – горестно вздохнул Дмитрий.

Увы, пришедшие в возбуждение господа предпочли не расслышать намек, а возможно, просто не сочли подобное жалованье неподобающим для гения и продолжили бурное обсуждение. Тем временем отошедший в сторону Будищев продолжил осмотр. В угловом шкафу за стеклом стояла винтовка, немедля привлекшая его внимание. Судя по всему, перезаряжалась она с помощью скобы Генри, как английские винтовки системы Пибоди. Дмитрий хорошо знал эту систему, поскольку именно с таким оружием воевал на Балканах, захватив его в качестве трофея. Но все же, несмотря на сходство, были и довольно существенные отличия.

– Вы, как я погляжу, не только митральезы и пушки конструируете? – поинтересовался он у хозяина кабинета.

– Пустое, – отмахнулся Владимир Степанович. – Подавал этот образец для участия в конкурсе, но, несмотря ни на что, приняли все равно Бердана с усовершенствованиями Горлова и Гуниуса.

– Бывает, – хмыкнул унтер и, вернувшись к Барановским, спросил: – Кстати, а что за двигатель был у вашего «Наутилуса»?

– Пневматический, – тут же ответил фабрикант, бросив быстрый взгляд на кузена.

– Какой?! – округлил глаза Будищев, и на лице его отразилась сложная гамма чувств – от изумления до неприкрытого скепсиса.

– Пневматический, – повторили ему и принялись, перебивая друг друга, объяснять принцип действия и достоинства пневматических механизмов.

– Это значит, когда подводная лодка будет подходить к противнику, ее будут выдавать тысячи воздушных пузырьков?

Такого довода Барановские, бывшие все как один энтузиастами пневматики, не ожидали и крепко призадумались. С одной стороны, пренебрежение к пневматике показалось им ересью, а с другой – крыть было нечем. Выручило всех появление Паулины Антоновны.

– Господа, не угодно ли вам сделать перерыв и отобедать? – спросила она, заглянув в кабинет.

Владимир Степанович с готовностью поддержал столь своевременное предложение.

– Действительно, пойдемте – поедим, а после вернемся к обсуждению нашего проекта.

– С удовольствием! – отозвался Петр Викторович.

За большим овальным столом Будищеву отвели почетное место между Степаном Ивановичем и его сыном – Владимиром. Остальные, включая детей, группировались вокруг них. Паулина Антоновна, как радушная хозяйка, потчевала собравшихся изделиями своей кухни – в том смысле, что она нахваливала, а Глаша разносила блюда, приготовленные кухаркой. Последняя, впрочем, свое дело знала, и обед вышел на славу.

Все это время Дмитрий держался непринужденно, ел, что давали, не забывая нахваливать, выслушивал тосты в честь спасителя хозяина дома с похвальной скромностью. От горячительных напитков не отказывался, но и не напрашивался. Некоторое затруднение вызвал выбор столовых приборов, но он справился. Во всяком случае, вилкой в щи и ложкой в рыбу не тыкал. Вообще, было видно, что ножом и вилкой молодой человек пользоваться умеет, хотя и не имел в последнее время практики.

Разговор за обедом шел о литературе, театре, а также прошедшей войне, но, памятуя о сидевших рядом с ними детях, взрослые старались не затрагивать совсем уж серьезных тем. Правда, как только речь зашла о войне, Володя встрепенулся, и со всем своим гимназическим пылом принялся расспрашивать о сражениях, в которых довелось участвовать Будищеву. Мать даже хотела сделать ему замечание, но Дмитрий, нимало не смущаясь, рассказал пару забавных случаев, приключившихся с ним на Балканах, заставив всех собравшихся смеяться.

Вообще, в его изложении прошедшая война была делом исключительно веселым и нисколько не опасным. И лишь иногда выражение лица его неуловимо изменялось, глаза становились строгими и безжалостными, как будто он в кого-то целился. Но проходило несколько секунд, и отставной унтер снова принимался шутить. Отчего Володенька с Машенькой хохотали во все горло, взрослые сдержанно посмеивались, а Глаша, подававшая им перемены блюд с такой грацией, как будто прислуживала при дворе, хихикала, прикрыв рот кружевным платком.

– Ну, хватит! – решительно прекратила балаган Паулина Антоновна и обратилась к сыну: – За то, что ты не давал нашему гостю ни минуты покоя, тебе, друг мой, придется отплатить ему той же любезностью. Изволь принести мандолину и что-нибудь сыграть.

– Хорошо, матушка, – с глубоким вздохом ответил гимназист и поплелся в детскую за инструментом.

– Глашенька, чай с десертом подашь нам в гостиную! – приказала хозяйка горничной, и все дружно устремились на выход.

На десерт у Барановских были самые настоящие эклеры, а свежезаваренный кяхтинский[24] чай на вкус оказался просто восхитительным. Все это было под аккомпанемент мандолины, причем Будищев внимал игре мальчика с таким восхищением, будто перед ним играл сам Паганини. Володя даже несколько раз сбился с такта, но Дмитрий продолжал слушать со всем вниманием и даже похлопал совсем смутившемуся музыканту.

– Браво! Я думаю, молодой человек вполне заслужил пару пирожных.

Возражений не последовало, и мальчик, отложив свой инструмент, немедля напихал себе полный рот сладостей.

– А вы умеете играть? – неожиданно спросила Машенька, уже покончившая со своей долей.

– А как же, – невозмутимо тот отвечал ей и взялся за инструмент, сразу обратив на себя еще большее внимание собравшихся.

– Просим-просим, – не без удивления в голосе отозвался Владимир Степанович и даже подвинул свое кресло поближе.

– «Шаги по кладбищу»! – объявил название своего произведения самопровозглашенный музыкант.

И пока присутствующие переваривали столь странное для пьесы наименование, он начал размеренно стукать по деке пальцем, изображая неторопливую походку. Общее недоумение на лицах Барановских послужило наградой исполнителю, но вдруг он, резко захватив ногтями двух пальцев струну, довольно верно изобразил скрип отдираемой доски. И тут же исполнитель застучал по деке быстрее, как будто только что вальяжно шедший человек бросился наутек. Ошарашенные зрители какое-то время молчали, а потом разразились просто гомерическим хохотом. Причем на этот раз рассмеялась даже обычно невозмутимая горничная.

– Это невероятно! – вытирая выступившие от смеха слезы, проговорил Владимир Степанович. – Может, вы еще и поете?

– У меня ужасный голос, – попробовал было отказаться Дмитрий, но его не послушали и дружно попросили исполнить что-нибудь еще.

Делать было нечего, но молодой человек не собирался сдаваться. Петь и играть на музыкальных инструментах он действительно не умел и вообще не имел слуха. Однако в своей прошлой жизни он видел и слышал немало концертных номеров, где умение петь было совсем не главным. Перевернув мандолину, он принялся отстукивать себе ритм и запел неожиданно гнусавым голосом:

– Приходи ко мне, Глафира, сядем вместе – посидим, приноси кусочек сыра, мы вдвоем его съедим!

Зрители, никогда прежде не слышавшие дуэт «Иваси»[25], до появления которого было еще более ста лет, приняли новый номер весьма благожелательно. Разве что у Глаши улыбка начала медленно сползать с лица, уступая место сначала растерянности, а затем возмущению.

– Буду ждать желанной встречи я у двери начеку. Приходи ко мне под вечер, посидим – попьем чайку!

– Вот паразит! – охнула красная от возмущения горничная.

Тут Дмитрий от гнусавого дисканта перешел к не менее противному басу:

Дальнейший текст Будищев не запомнил, да и надобности в этом не было. Пошедшая пятнами горничная выбежала из гостиной вон, сопровождаемая взрывами хохота.

Барон Штиглиц с непроницаемым лицом рассматривал лежащие перед ним массивные золотые часы. Помощник сделал все, как он просил, выбрал подороже и повнушительнее. Гравер нанес приличествующую случаю надпись. Нижний чин, оказавший столь важную услугу главному банкиру России, наверняка должен стать счастлив от такого знака внимания. Казалось, все сделано правильно, но обстоятельства неведомым образом переменились.

– Папа, о чем ты думаешь? – спросил сидевший напротив Людвиг.

– Так, – неопределенно пожал плечами банкир и ласково посмотрел на сына.

Сказать, что барон любил сына – значило не сказать ничего! Он его обожал, боготворил, потакал ему во всем. А тот на радость отцу рос умным и красивым мальчиком. Дело в том, что он родился, когда Штиглицы уже потеряли надежду иметь наследников. Их единственный ребенок – тоже Людвиг – умер в младенчестве, и супружеская чета усыновила подкидыша. Маленькая девочка была найдена в их саду в корзинке с роскошными пеленками и запиской, что крещена по православному обряду – Надеждой.

Злые языки утверждали, что это внебрачная дочь брата императора – великого князя Михаила Павловича, и придворный банкир таким образом помогает прикрыть грех одного из своих главных клиентов. Другие, еще более злые языки поговаривали, что маленькая Надежда Июнева – такую фамилию дали малышке – внебрачная дочь самого Александра Людвиговича. Так это или нет – с определенностью не мог сказать никто. Сам барон, разумеется, молчал, а остальные ничего наверняка не знали. Во всяком случае, Штиглицы растили ее как свою собственную дочь, и Господь вознаградил их.

В год отмены крепостного права Каролина Логиновна (жена Штиглица) почувствовала себя непраздной. Это было настолько невероятно, что супруги сначала не поверили, затем таились, как будто боясь сглазить, а потому не приглашали врачей и вообще никак не оглашали это обстоятельство. Правда, шила в мешке не утаишь, и в обществе поползли слухи о грядущих переменах в семье банкиров. Наконец, в положенный срок пожилая уже роженица разрешилась от бремени, и счастливому отцу подали маленького сморщенного человечка, оглашающего окрестности тонким писком. Казалось, счастью его не будет конца, но через несколько минут ему подали еще одного ребенка, а затем Каролина Логиновна вздрогнула, широко раскрыла глаза и испустила свой последний вздох, выполнив, ценою жизни, свое женское предназначение в этом мире.

Людвиг и Люсия были похожи друг на друга, как только могут быть похожи брат и сестра, а близки – как это бывает только с близнецами. Но если сына старый банкир любил и всячески баловал, то дочку, похоже, считал причиной смерти своей обожаемой супруги и… просто не обращал на нее внимания. Она, разумеется, не голодала и не ходила в обносках, как Золушка, но вся нерастраченная отцом нежность доставалась ее старшему брату. Старшему на семь минут.

– Скажи, Людвиг, как тебе показался этот солдат?

– Какой солдат?

– Тот, что тебя спас.

– А, унтер-офицер Будищев… а почему ты спрашиваешь?

– Людвиг, я задал тебе вопрос.

– Прости, папа. Но я правда не понимаю, что ты хочешь узнать. Унтер как унтер. Георгиевский кавалер. Хотя, конечно, есть в нем некая странность…

– Продолжай, пожалуйста, – поощрил сына старый банкир.

– Он не боялся меня.

– Что?!

– Ну, понимаешь, все нижние чины, когда видят офицера, особенно незнакомого, тут же замыкаются в себе, как улитки, прячущиеся в своих раковинах, поскольку не знают, что от нас можно ожидать. Мне, право, неловко в этом признаваться, но солдаты в нашей армии боятся своих офицеров, и, к сожалению, у них есть на это причины.

– А он, выходит, не боялся?

– Нет. Может быть, он слишком много пережил за прошедшую войну, а может, от природы таков, но он смотрел на меня, как на…

– Равного?

– Нет, папа. Как на пустое место. Как будто он лучше понимал, что и как делать в той ситуации. Нет, не подумай, он вел себя в полном соответствии с уставом, но глядя на него, я ясно понимал, что он – ветеран, а я – желторотый юнец. Наверное, так.

– Жаль, что ты не захотел стать банкиром.

– Папа, мы уже не раз говорили об этом!

– О, Людвиг, я вовсе не порицаю твой выбор! Просто ты умеешь разбираться в людях, а это очень важно в нашей профессии. Не менее важно, чем хорошо считать. Впрочем, считать ты тоже умеешь хорошо. Не зря ведь ты окончил Михайловское училище по первому разряду, да еще и на год раньше своих сверстников.

– Папа!

– Хорошо-хорошо, больше не буду.

– Эти часы для Будищева?

– Да, но, кажется, мой помощник слегка ошибся фирмой. Надо было брать «Брегет».

– Нижнему чину?

– Побочному сыну графа Блудова. Причем – единственному сыну.

– Ты с доверием относишься к этой басне?

– Ах, Людвиг! Совершенно не важно, как к этой истории отношусь я. Важно, как к ней относятся государь-император, наследник-цесаревич и… графиня Антонина Дмитриевна Блудова.

– А сам граф Блудов?

– Это тоже важно, но в меньшей степени.

– Знаешь, отец, он необычный человек, но не похож на аристократа. А для бастарда – и такие часы недурны.

– Ты думаешь?

– Тебе решать.

– Вот именно. Ты что-то хотел спросить?

– Да, – молодой человек немного помялся. – Отчего Люси сразу не сообщили о том, что со мной все в порядке?

Лицо банкира в какое-то мгновение из живого и участливого превратилось в бездушную маску. Глаза стали ледяными, а только что улыбавшиеся губы вытянулись в тонкую нитку.

– Людвиг, мне надобно еще поработать. Я тебя больше не задерживаю.

– Хорошо, папа.

Юноша нервно поднялся и, машинально застегивая верхнюю пуговицу своего новенького мундира, двинулся к выходу. Ему было крайне неприятно такое отношение отца к любимой сестре, но ничего поделать с этим было невозможно. Стоило ему только завести разговор о ней, как тот делался глухим. Однако на этот раз что-то сдвинулось с мертвой точки, и, может быть, впервые за много лет в суровой душе банкира шевельнулись глубоко загнанные прежде чувства. И, проводив сына глазами, барон дрогнувшим голосом сказал:

– Я так растерялся, когда получил эти известия, что совсем забыл. Прости.

Аким Степанович отложил в сторону ложку и с благодарностью посмотрел на сидящую напротив дочь. Стеша почувствовала его взгляд и подняла на старика озорные глаза.

– Еще подлить, батюшка?

– Да нет, что ты, – отозвался отец. – Наелся уже. Хотя щи у тебя знатные. Жирные да наваристые.

– Когда есть с чего варить, так отчего же им жирными не быть?

– Это верно, – закряхтел машинист. – Слава богу, живем мы не скудно… эх, совсем большая ты у меня уже стала. Невеста!

– Скажете тоже, невеста, – засмеялась девушка. – Женихов только не видать. Один Семка, да и тот, почитай, неделю носа не кажет.

– Это пока, – продолжал гнуть свою линию Филиппов. – А вот просватают, так и улетишь со двора, а я один тут бедовать останусь!

– Полно вам, батюшка. Никуда я от вас не уйду! Даже если и просватают, станем все вместе жить. Места, я чаю, хватит.

– Дай-то Бог.

На некоторое время они замолчали. Стеша разливала чай, а отец колол ножом сахар. Чай они пили, можно сказать, по-господски. Большие граненые стаканы покоились в массивных металлических подстаканниках с вычеканенными на них изображениями тройки лошадей, запряженной в сани. Как они появились в их семье, было неясно. Отец на расспросы односложно отвечал, дескать, приданое матери. Откуда у ее матушки могли в приданом взяться такие добротные вещи, девушка не знала, да, по совести говоря, и не слишком-то задумывалась над такими вопросами. Есть, да и есть. Чай пить с них удобно, а еще красиво.

Наконец, все было готово, и Филипповы приступили к чаепитию. Глава семейства, закинув за щеку кусочек сахару, шумно отхлебывал из своего стакана и, блаженно щурясь, процеживал ароматную жидкость сквозь редкие уже зубы. Дочка, напротив, быстро разгрызла свою долю и с мечтательной улыбкой наслаждалась разлившейся во рту сладостью, и не думая смывать ее вкус чаем. Невольно вспомнился их нежданно-негаданно появившийся, а затем пропавший постоялец, угостивший ее с Семкой диковинной сластью с чудным названием – рахат-лукум.

– Батюшка, а куда Дмитрий делся? – неожиданно спросила она чуть не поперхнувшегося от такого вопроса отца.

– А ты чего это за него вспомнила? – подозрительно спросил Аким, отставив в сторону чай.

– Да так, – пожала плечами Стеша. – Был человек, и нету…

Старый мастер чертыхнулся про себя, мол, зачем я этого обормота в дом пустил, у дочки только и мыслей теперь! Но вслух нехотя ответил:

– С их благородием Владимиром Степановичем на полигон поехал, да и поранился там.

– Сильно? – ахнула Стеша.

– Не очень, – скривился Аким Степанович. – Сказано – бестолковый!

Но не успел он договорить, как на улице стукнула калитка, затем послышались шаги в сенях, затем скрипнула дверь, и на пороге появился тот, о ком они только что говорили.

– Привет честной компании! – весело поприветствовал их вошедший Будищев.

– Вспомни черта – он и появится, – пробухтел вполголоса старик, но его, слава богу, никто не расслышал.

– Здравствуйте, Дмитрий Николаевич, – подхватилась девушка. – Как раз к ужину, садитесь, не побрезгуйте!

– Спасибо, Стеша, – отозвался постоялец. – Только я сыт.

– Ну, хоть чайку.

– А вот от чая не откажусь! Тем более что у меня тут кое-что к чаю найдется…

С этими словами Дмитрий положил на стол сверток с медовыми пряниками, увидев которые младшая Филиппова только что не замурлыкала от радости.

– Налетай, сластена, – ухмыльнулся отставной унтер, подвигая лакомство к девушке.

– Ой, а что это у вас с мундиром? – округлила глаза Стеша, увидев грубо заштопанные дырки на спине Будищева.

– Что? – делано изумился парень. – А, вон ты про что! Это – моль проела. Слушай, ты себе не представляешь, какая там моль по госпиталю летает. Караул просто!

– А кровь на щеке?

– Где?! Ой, и правда. Это, наверное, кошка.

– Кошка?

– Ага, большая такая, но дикая. Зараза. Глафирой зовут. Ты ешь пряники. Хотел тебе эклеров принести, но они, гадство такое, кончились. Так что в другой раз!

Все это Будищев проговорил так быстро, что Филипповы слушали его открыв рот, не успевая понять, говорит он правду или же по привычке балагурит. Сам же постоялец деловито налил себе чаю, набросал туда сахару внакладку и, привычно побренчав ложкой, размешал и с удовольствием отхлебнул. Аким Степанович хотел было возмутиться такой бесцеремонностью, но, увидев, как дочка с аппетитом уплетает принесенные парнем пряники, только вздохнул.

Анна Виртанен с досадой отложила в сторону свою работу и прикрыла усталые глаза рукой. Работая дни и ночи напролет, она едва сводила концы с концами. Хватало только на оплату комнаты и самую немудрящую еду. Одежда ее давно износилась, и стоило большого труда поддерживать ее в порядке. Но иначе было нельзя, ведь кто сделает заказ портнихе в дурно сшитом или небрежно заштопанном платье? А тут еще клиент как сквозь землю провалился. Работа, вправду сказать, была невелика и больших прибылей не сулила, но в ее положении лишних денег не было. Слава богу, хоть задаток оставил, а то совсем худо пришлось бы.

За тонкой дверью послышались шаги, но вряд ли это был очередной клиент. Точнее, вряд ли это был очередной ее клиент. Совсем недалеко от нее в двух небольших комнатках проживала мадам Ряполова – профессиональная гадалка. К той частенько приходили разного рода подозрительные личности. Несчастные влюбленные, люди, оказавшиеся в стесненных обстоятельствах. И, наконец, мужчины и женщины, пытавшиеся вернуть какую-либо пропажу. Первых было легко узнать по безумному взгляду и поступкам, вторых выдавала одежда и поведение, а третьих – озабоченный вид. Мадам Ряполова была дамой опытной и говорливой; раскидывая для своих посетителей карты, она ухитрялась по малейшим нюансам поведения узнать суть дела, с которым к ней пришли, а затем с большим успехом использовала свои догадки.

Слава о ней шла по всему Петербургу, и в прежние времена она жила в гораздо более фешенебельном доме куда ближе к центру и богатым господам, однако пару лет назад с ней приключилась какая-то история, после чего гадалке пришлось срочно переехать. Правда, некоторые состоятельные клиенты у нее еще остались, но к тем она ездила на дом. Помимо основной своей профессии, сия достойная кисти Караваджо[26] дама занималась еще подборкой прислуги для состоятельных холостяков, или попросту говоря – сводничеством. А также принимала вещи под залог и давала небольшие ссуды в рост. Кроме того, так уж сложилось, что соседи ее немного побаивались. Неизвестно, была ли она действительно связана с потусторонними силами, но с людьми, конфликтующими с нею или просто не выказывающими должного почтения, частенько приключались разного рода неприятности. Кого в околоток заберут, кого обворуют, а кто просто на ровном месте споткнется.

Увы, все оказалось гораздо хуже. Гадалка пришла к ней.

– Мадам Виртанен, голубушка, – вкрадчивым голосом патентованной обманщицы начала та. – Что-то вы совсем про меня забыли…

– Добрый день, мадам Ряполова, – попыталась придать любезное выражение лицу портниха.