Мост для императора Барышникова Галина

– Так ведь убежит. – У Валерия ёкнуло сердце, столько он настрадался от этого петуха.

– А собака на что? – У Лени на всё был ответ. – Выпускаем собаку, она находит фазана, тот поднимается в небо и…

– Улетает… – обреченно закончил Валера.

– Да не улетает! – Лёня перешел на ультразвук. – Не улетит! Понимаешь, не улетит! У тебя ружье на что? Охотнички. Все понятно? Главное: не спеши отпускать собаку, фазан должен набродов оставить, пусть собачка поработает. Понял?

– Да, понял, – сказал Валера и прищурился вдаль.

Так и порешили. И только Лёня выпустил из тесной коробки фазана и тот чуток почуял свободу, распрямил шею… как все вздрогнули от истошного вопля дяди Лёни: «Собаку держи, так твою разэтак!» Куда там. Берта на всех парах неслась к добыче. Фазан свечой взмыл в небо, тут же грянуло ба-бах! И битая птица камнем упала прямо на голову собаке. Та еле успела отскочить, развернулась и дернула обратно. Молчаливый Пётр повесил ружье на плечо, почесал бороду и виновато развел руками.

– Как-то вот… – смущенно пробормотал он.

Охота была окончена.

– И всё? – Валера и Берта переводили одинаково растерянный взгляд от распростертого на траве фазана к охотникам. – Вся охота?

– Ну, было бы у нас с пяток фазанов, тогда бы… – утешал Петр, укладывая в коробку отстрелянную птицу.

– Эх, охотнички хреновы! Вся охота – полторы минуты. Я же говорил: держи собаку. Ай! – Леонид в сердцах махнул рукой, сел на сырой пенек и закурил. – Вот бывало, по двое суток ходишь за лосем, найдешь его, выследишь, измокнешь весь, исстрадаешься, истомишься, вот тогда и вскинешь ружьецо, и так радостно тебе от этого выстрела. Это же тебе, победителю, салют. А тут – живая мишень… Я ж тебе говорил, подожди пока. А ты… – Дядя Лёня вздохнул, глубоко затянулся и исчез в табачном облаке.

Рис.16 Мост для императора

– Лёнь, да ты не расстраивайся. В следующий раз мы купим фазана, двое суток по болоту пошлепаем, потом подползем к этому полю, ты выпустишь фазана, и мы… ба-бах. Этот самый салют.

– Ты чего это, Федорыч, спятил?

– Ладно тебе, смотри, на парне и так лица нет, – кивнул Пётр в сторону Валеры.

– А вот у меня случай на охоте был… – Лёня с пенька пересел на любимого конька.

– С кем?

– С тем, кого в природе здешней нет. Как вашего фазана.

– Всё у тебя загадки… – отмахнулся Петр.

– Пойдем в карьер, хоть по банкам постреляем что ли. А по дороге расскажу.

Встали с сырого бревна и побрели с коробкой по сырой раскисшей земле к карьеру на краю поля.

– Так вот, – продолжил Лёня. – Было это лет десять назад. Я тогда заядлым охотником был. Сообщили мне, что где-то под Коломной бродит чернобурка. Но хитрая такая, зараза, все ее видят, а взять никто не может.

– Под Коломной, говоришь? Редкость для чернобурки…

– Да в том-то и дело, что нет ее в этих краях. Я вскинулся. Отпуск взял, жена меня не пускает, я уж на рожон пошел. Кровь загудела… Поехал. Три недели я за этой пройдохой ходил. Вижу, целюсь – и нет никого. И так всякий раз. Измотала она меня. Отпуск кончился, а я не у дел. Звоню на работу и беру еще две недели за свой счет. И вот уже в последние дни моего шатания по лесам и полям я выследил зверюгу эту и уложил-таки. Подхожу к ней и…

– Что? – Валерка не дышал.

Петр, который слышал эту историю раз, десять, лишь улыбался в бороду.

– Подхожу, а она – такая красавица на снегу белом лежит вся в черно-серебристом своем меху. Всё, думаю, Настьке, жене своей, шапку сделаю…

Подхожу ближе и не пойму: чего-то снег вокруг моей красавицы тоже черный. Беру в руки и…

– Что? – Седобородый Валера вдруг стал мальчишкой с горящими в нетерпении глазами.

– Чего дальше-то?

– Беру в руки, а это… оказалась обычная рыжая лиса.

– Как?

– Вся в саже перемазанная. Нашли мы потом с охотниками ее логово. Она, зараза такая, в старом разрушенном доме, в печном дымоходе себе нору сделала. Дымоход, печка – много ли надо, чтобы из рыжей лисы чернобуркой стать.

– И что ты сделал?

– Да злой я, как шайтан, был. Пять недель потратить на эту бестию. Взял ее, проволокой к арматуре, что из бетона торчала, привязал, и стояла она так до весны. Представь, выходишь из чащи – а там чернобурка стоит. Так охотники всю бетонную плиту изрешетили.

– Да, Лёня, месть твоя страшна.

– И танки наши быстры. Но не важно. Лиса меня, конечно, здорово обманула, но я все же ее взял.

– Да, потешил ты свое ретивое, охотничье, это правда. – Пётр тем временем установил банки, поставил щит и начертил на нем угольком мишень.

– Стреляем по очереди, – скомандовал Лёня.

И полетели пули по мишеням, только грохот стоял да банки звенели.

К вечеру, голодные да усталые, мужики вернулись домой. Настасья, жена Леонида, уже наготовила им всякую закуску: грибочки, огурчики, картошечку с лучком. И пока охотники медленно одомашнивались, уже и суп из фазана был готов. Праздник бравого охотника был в самом разгаре, как вдруг Петр, убрав в сторону приветливость улыбки, нахмурил брови.

– Я давно хотел поговорить с тобой, Лёнь.

– Я слушаю Вас, сударь. – Леонид любил витиеватый слог и манерность голубой крови.

– Не водил бы ты парней на эти раскопки.

– Так ты бы сразу сказал.

– Я и говорил тебе.

– Уж видно, как всегда, сударь, за Вашей деликатностью не уследишь.

Настя привстала, поцеловала мужа в курчавую макушку

– С Вашей-то Демидовской кровью, да за чужим целомудрием наблюдать.

Она отодвинула от Лёни стакан с красным вином.

– С какой кровью? – Пётр отставил в сторону свой стакан.

– С Демидовской. Я разве не рассказывал тебе, что мы из рода Демидовых?

– Настя, мужу больше не подавать. У него красная горячка. Да и гостей пожалей. – Пётр встал, чтобы попрощаться.

– Так он правду говорит, байстрюк он. Внук… праправнук байстрюка.

– Я знаю тебя уже лет двадцать, Лёнь, и что-то впервые ты байстрюком стал. Завтра будешь внуком Петра Первого, да?

– Петра не буду, а вот Демидова – да. Знаешь такой Ямало-Ненецкий округ?

– Ну…

– Я там родился. Мой прапрадед был байстрюком, от помещика и местной. У этого помещика при родах умерла жена, и он женился на Ефросинье Тавловой, крестьянке, очень красивой женщине. Вот так-то явился в мир Иван Тавлов. Через пять лет Ефросинья умерла. Видно, тогда женщинам трудно было на свете белом жить. И помещик дал сыну вольную, выучил его, отдал в Калужское Бергерское училище, и тот стал маркшейдером, горным инженером. Но уж очень охоч был Ванька до женщин. Выяснилось это, когда он связался со своей родной сестрой по отцу – Ольгой. Отец всё узнал, велел связать сына и выпороть его на конюшне. Но сыночек-то был не промах, развязал веревки, сбежал, потом вернулся, съездил батюшке по кумполу…

– Убил? – вскрикнул Валерий.

– Да нет, постращал малость, неблагодарный, забрал свои документы, деньги и пустился в бега. В Туле, на постоялом дворе, как того и следовало ожидать, его ограбили, и он оказался без документов и без денег. Ивана поймали как беглого крестьянина, а Демидовы тогда всех собирали. И он из Тулы попадает в Туру. И тут выясняется, что Иван – то, оказывается, грамотный человек, и притом горный инженер. Вот Демидов его и приблизил к себе. А у Осипа Демидова была племянница – сиротка Наталья Демидова. Представляешь, поворот какой? Он – красавец голубоглазый, говорят, я на него похож…

– И что, есть свидетели? – Заглянула ему в голубые очи жена Настасья. Тавлов отмахнулся и продолжил.

– Вот и случилась у них любовь. Осипу это не понравилось, и молодым пришлось бежать. По реке Тура до Оби дошли, а это, извините, более восьмисот километров. Демидовы тогда цари были, свою армию имели. Погоня за ними пошла, и как вы думаете, господа охотники, что Иван сделал?

Петр и Валерий пожали плечами.

– Наталья в санях оставалась, а он прыгал, в снег закапывался. Сани подъезжают, Иван вскакивает на сани – а он здоровый мужик был, под два метра росту – скидывает всех в снег и дальше едет. Потом опять спрыгивает, закапывается и новых валит в снег. Так и ушел от погони, и никого не убил. Оторвались они от преследователей и устроили свое займище. Так и называлось, Тавловское займище.

– Почему Тавловское?

– По отцу-то он Красавцев должен быть, но взял материнскую фамилию и стал называться Тавлов.

– А где его займище?

– Если показать по карте… – Лёня в воздухе начертал что-то на невидимой карте. – Вот село Кандинское, от него 62 километра ровно по прямой, мимо речушки такой мелкой без названия… вот тут.

Лёня поставил в воздухе жирную точку.

– А где это?

– Под Тюменью. Северо – Тюменский край. Там он построил дом, там семеро детей у него родились. Он грабил караваны купеческие. Брал спички, провиант, порох, соль, инструменты – все то, что не мог сделать своими руками. И даже, как говорят, не столько грабил, сколько оплачивал, выкупал – у него охотничья пушнина там была всякая… Совершал торговый обмен, в общем. А задетые за живое купцы сказали Демидовым, что, мол, Наташка Демидова со своим мужем на дорогах промышляют. И всё. Хоть и прошло 14 лет, и семеро деток народилось, а их нашли и хотели расстрелять. И тогда Наталья встала впереди мужа со всеми детками: «Стреляйте!»

– Собой закрыла?

– Да. Осип Демидов махнул рукой: «А-а. Живите.». И отправил их в ссылку, в Салехард, соль варить. Его пять раз секли на площади купцы… Небось, родственнички твои, Пётр Купцов. – Лёня ткнул друга локтем в бок.

– За что? – отмахнулся невозмутимый Петр.

– Водку продавал ненцам. А это было строжайше запрещено, потому что ненец моментально спивался. За неделю. У них иммунитета нет к этому делу.

– Как полное имя твоего прадеда?

– Иван Исаевич Тавлов. Его могила вон, у меня в саду.

– Подожди, демидовские времена, а ты говоришь, что в саду у тебя…

– А Иван Исаевич был в третьем поколении от того Тавлова, о котором я тебе рассказываю.

– То есть ты от Натальи Демидовой и Ивана Тавлова через семь поколений стоишь?

– Все верно. А рассказал мне об этом мой прадед, Иван Исаевич, который в моём саду похоронен. Вместе с немцем.

– С каким немцем? – Пётр Федорович, с иронической улыбкой воспринимавший рассказ Лёни, посерьёзнел.

– А вот так. Во время войны это было…

– Расскажи.

– А что рассказывать? Ему было 83 года, когда умер. Стали хоронить. И солдатик тогда немецкий помер.

– От чего?

– От ран, наверное. От чего тогда умирали? Вот немцы тогда с моим отцом вместе вырыли могилу и похоронили сразу двоих.

– Вот интересно… Вместе вырыли, почти по-соседски.

– Наша семья в землянке тогда жила. Немцы скоро ушли. Бабушка рассказывала, что один наш солдатик, видимо, туберкулезный был, в госпитале лежал, а после того, как наши отошли – его оставили, так его деревенские и немцы вместе подкармливали.

– Почему? – Валерий с детской непосредственностью хлебал жиденький фазаний бульон и не сводил восторженных глаз с рассказчика.

– Да понятно было – не жилец. Жалели. Он спокойно ходил по деревне в своей советской форме. А когда он умер, то его вон под тем дубом немцы сами схоронили. – Лёня показал на старый развесистый дуб за оградой. – Не бросили, а похоронили. Это было в начале войны. Еще таких зверств не было. Еще что-то человеческое в людях оставалось. Вот бабушка рассказывала, что идут немцы по деревне: «Киндер, киндер! Ком, ком.». И детишек подкармливали. Но это в начале. А потом, мать рассказывала, в Брянске все колодцы были трупами завалены: дети, женщины… Страшное это дело – война. Хотя, когда они только к нам пришли, школы организовали, колхоз работал, госпиталь…

– Немцы организовали?

– Немцы – немцы. Школы были такие, что родителей наказывали, если детей не водили.

– А зачем им это было нужно?

– Им были нужны грамотные рабы. Может, программа какая онемечивания населения была, кто знает…

– А ты рассказывал, что какие-то приятели твои раскопали что-то и взорвались… – вернулся к больной теме Петр.

– Да, это Дроздовы такие были, пять братьев. Под Тютихой, под хутором, до сих пор огромная воронка стоит на месте их дома: они уже взрослыми накопали немецкие противотанковые мины – наши-то были деревянные квадратные, а эти металлические такие. Мы пацанами были, а эти Дроздовы – почти взрослые мужики. Накопали они штук тридцать таких мин, сложили их…

– Погодь, а разница в чем была?

– Да была. Мы делали мины с тротилом, а немцы – с гексогеном, страшное дело в соединении с медью. Взрывателей не было, они все были выкручены. Но само соединение – страшное. Я помню, это был май месяц, я в четвертый класс тогда ходил… – Лёня задумался. – Да, точно. Это был 1965 год. И такой взрыв. Подумать только, шесть с половиной килограммов гексогена в каждой, а их, этих мин было штук тридцать… Рвануло так, что окна во всех домах повылетали, а их-то, конечно, и не нашли никого.

– И вас, мальчишек, это не остановило?

– Да какое там. Мальчишек разве чем остановишь? Мы по болотам, по гатям болотным топали, на Аникинском болоте танк нашли. Как сами-то не утонули… Коровы, вон, все время тонули там.

– Так, чай, вы не коровы.

– Остряк. Помню, люк мы открыли, а там скелет – в истлевшем комбинезоне, пилотка набекрень и пистолет торчит. Мы такого деру дали. Это вечером было, а утром прибежали – кости разбросаны, пистолета нет. Кто-то из наших, видно, проболтался, и взрослые нас опередили. Вот такое опасное детство у нас было, Федорыч. – Лёня тепло потрепал Петра по плечу. – Не переживай, я отговорю парней или больше водить их не буду. Это я тебе как Демидов говорю.

– Вот и спасибо тебе за это. Пора ехать. – Пётр встал из-за стола. Дома, в Москве, его ждал сын.

– И не бойся ты так. – сказал на прощание Лёня. – Вся русская послевоенная деревня была вооружена.

«Только куда подевались эти находки?», – подумалось Петру.

Глава 8. Зигзаг судьбы

Рис.17 Мост для императора

Ваня так вошел в раж со своими раскопками, что чуть было не завалил зачетную сессию, явившись на следующий день после общей сдачи. Благо, препод, Семен Семенович Ростиков, давно его знал и замял ситуацию. Это он двумя годами раньше помог Ване с поездкой в Мюнхенский университет и нашёл ему подработку, чтоб поездка эта всё-таки состоялась… Это он утвердил ему дипломную тему. И только Иван отдышался, подтянул «хвосты» и сдал зачеты, как вдруг…

Выбегая из института под проливным дождем, он увидел перед собой огромный алый зонт. Он был такой глубокий, абсолютно семейный, в белый, желтый и черный горошек, и почти по пояс закрывал двоих. Такой грибок на четырех ножках. Из-под шляпки торчали и смешно передвигались желтые ботинки и черные ботфорты. Иван засмеялся и понял, как давно не видел Майку. Недели две назад она приглашала его в кино – он отказался, был «копательный день». Копали одни – дядя Лёня наотрез отказался их сопровождать. А на прошлой неделе Майка звала в театр: по эскизам ее отца построили декорации к спектаклю. И опять у Ивана не получилось, нужно было срочно сдавать «хвосты». Девочка тогда здорово обиделась. И трубку на следующий день не взяла, и в универе он не мог ее поймать. Даже в столовой ее не было. Иван достал телефон и снова набрал номер. Пора было мириться, тем более что с раскопками, скорее всего, до весны было покончено – пора было налаживать мирную жизнь. Зарядили дожди, дядя Лёня их кинул, да и в последний раз копали часов шесть, а повытаскивали не пойми что: старую мусорную бочку, жестяные банки, алюминиевый котелок, расстрелянный охотниками так, что его вывернуло наизнанку. Как же тогда разозлился мокрый и грязный Иван…

– Всё! Достала меня эта долбаная работа. – высказал он Глебу. – Что мы за два месяца нарыли? Два котелка: один для моряков, другой для дураков! Горстку ржавых патронов.

– И мину. Забыл?

– На которой чуть не взлетели, хорошо, что дядя Лёня был рядом. Где бы мы с тобой сейчас были?

Глеб не на шутку растерялся: его коммерческое предприятие трещало по швам.

– Вань, подожди. А штык мы нашли. Это ж какой трофей.

– Ну и что штык? Истлевший привет с восемьсот двенадцатого года.

– Вань, так ты историк или нет? – Глеб ухватился за новую идею. – Это я – коммерсант поганый, а ты – настоящий ученый. У тебя совсем другое сознание. Историческое. Ты тут не просто деньгу копаешь, ты… Ты нашел стык двух эпох!

Они шли с металлоискателем наперевес под проливным дождем по краю лесного оврага. Вдруг в небе сверкнула такая молния, что Глеб от неожиданности шарахнулся, поскользнулся и полетел в овраг, заполненный болотной жижей. Ванька скатился с лопатами вслед за ним.

– Живой?

– Живой. Как в машину-то теперь сядем? – Глеб осмотрел себя, облепленного жидкой грязью. Потом перевел взгляд на такого же лепного Ивана, сидевшего в луже. – Красавец!

Иван невесело рассмеялся: они были в глубоком, раскисшем от дождей овраге правильной округлой формы. А дождь всё усиливался.

Отдышавшись, Ваня с силой воткнул лопату в грязь.

– Шагай давай!

Он стал копать ступени восхождения, опираясь на лопату. Глеб последовал его примеру. И вдруг – звяк. Еще шаг – дзинь.

– Вань. Тут что-то есть.

– Да иди ты!

– Я тебе говорю, тут что-то… – Глеб снял с плеча металлоискатель. – Посмотрим.

Прибор тут же издал характерный писк.

– Я говорю тебе, тут что-то…

В этот момент блеснула такая молния, что ребята увидели всё, как днем: глубокая воронка, окруженная густым лесом, и они, словно на дне вулканического кратера. С треском лопнуло небо. Иван отбросил свою лопату и вырвал из рук Глеба металлоискатель.

– Ты чего?

– Убьёт!

И действительно, ливень, молнии… И они по колено в этой жиже, да еще с железом в руках. Неровён час…

– Выбираться надо.

Ребята стояли без движения.

Молния еще раз чиркнула небо, и тут Ваньку осенило:

– Это же не овраг. Это воронка. Военная, от бомбы!

– Ну? А я тебе о чем…

– Это же… Тут же…

– Тут все может быть, братишка! Пошли?

– Поехали!

И Ваня, презрев опасность, как с горки, съехал по скользкому склону вниз, в самую грязь.

Тут, на самом дне воронки, прибор заверещал, как ненормальный. Ребята переглянулись и, забыв обо всём, бросились копать. Яму заливал дождь, глина тяжелела с каждым взмахом лопаты, и все же через полчаса сумасшедших усилий они вытянули из-под земли тяжелый обломок металла непонятной формы, сантиметра два в толщину и около полуметра по диагонали.

– И что это? – Глеб подошёл поближе.

Иван старался очистить поверхность от грязи.

– Кто его знает. Отмыть надо. Какая-то хрень.

– Может ещё пороем, а? – Глеб просительно уставился на Ваню.

– Ну уж нет, достаточно с меня грязевых ванн.

– Такую воронку мы с тобой надыбали!

– Она никуда не денется, А долбанет молнией, так и воронка не нужна будет.

Ваня запихнул, как мог, грязный кусок железа к себе в рюкзак, и, опираясь на лопату, стал подниматься наверх.

– На карту сейчас занесем… эту твою воронку… дома рассмотрим… эту твою железку… Тогда будет понятно… – Он вылез наверх и обернулся. – Эка силища!

– Что?

– Воронка! – Прокричал Иван сквозь шум ливня.

– Вот Ванька, вот ученый! Вот что мы нашли! – Радостно отозвался Глеб и полез вслед за Иваном. У него появилась надежда, что это – не последний их поход.

Но поход оказался последним: зарядили непрерывные дожди. Одно утешение: их находкой заинтересовались у Ивана на кафедре. Когда ее хорошенько почистили, «железка» оказалась куском лафета, разбитого ядром, судя по всему, от французской пушки времен войны 1812 года.

– Это не мое время, – разочарованно сказал Иван. – Мое – это немцы, а это…

– Но ты ведь мне поможешь?

Настойчивости Глеба не было предела. Иван молчал.

– Весной, – наконец-то произнес он. На том и расстались. Иван не сомневался, что до весны Глеб ему даже не позвонит.

И вот теперь совершенно свободный от раскопок, но несколько температурный Иван шагал с последнего зачета. Опять шел дождь, но под зонтом он ему не мешал. В смысле Иван не мешал идти дождю, и дождь отвечал ему взаимностью. Иван легко, даже в какой-то эйфории шлепал по лужам. «Хвосты» были закрыты, до сессии допущен, мирная жизнь налаживалась. Пора было подумать о себе, то есть о ней. Легкая лихорадка температуры делала все нереальным. Впереди зонт – грибок на четырех ножках бежал вприпрыжку по лужам. Смешно: большой летний зонт, алый и в горошек, а под ним – четыре ноги. Он набирал Майкин номер, напевая любимую песню деда: «Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки… А девушки потом!».

Майка не отвечала. Иван решил приехать к ней домой и там ждать. В крайнем случае, может, ее мама дома, не оставит же она его мокрого и больного на улице. Ваня еще раз набрал номер. Удача!

– Алло?

– Майка! Ты где?

– Какая разница? Ты освободился от своих бравых мужских дел?

– До весны.

– А кто Вам сказал, Иван Петрович, что я соревнуюсь с дождями за право обладания Вами?

– Май, ты это чего?

– А кто Вам сказал, Иван Петрович, что я – демисезонная девушка?

– Май, ну…

Вдруг грибок остановился, зонт тут же скукожился и… Ваня узнал: Майка! И… Глеб? Это температура, не иначе.

– Глеб?

– Ваня, привет! Вот уж не думал.

– Да и я не думал… вас вместе…

– Да тут человечка пришлось встретить. Знакомься…

– Неожиданно, правда? – Мая, сузив глаза и задрав нос, с вызовом посмотрела на Ваню.

Глеб переводил взгляд с растерянного Ивана на огненную Майку.

– Что это? – Ваня, как в тумане, видел странное несоответствие этих лиц: бледного, поросшего рыжей щетиной – его, и нежного, разрумяненного гневом, и от того еще более красивого – её.

– Надо уметь жить с вопросом. Так Вы любите говорить, Иван Петрович. Да? Прощайте!

И Майка, взяв Глеба под руку, развернулась к Ване спиной. Зонт снова раскрылся над их головами, и алый грибок медленно поплыл к выходу, перебирая четырьмя ножками.

Иван подставил голову под дождь: «Я что, сошел с ума?». Когда он присел на лавку и снова посмотрел в сторону «грибка», то увидел только Майкин силуэт. Глеб бесследно испарился.

Рис.18 Мост для императора

Глава 9. Корни: Людмила Чешская

Рис.19 Мост для императора

Папа Майи был известным художником: писал картины, работал декоратором в театрах, оформителем в журналах «Театральная жизнь», «Сцена», «Театр». Майка выросла в галереях своего отца, все детство жила в Праге, потом – в Шанхае и Токио, пока семья не вернулась в Москву. С малых лет она помнила залитые солнцем папины мастерские. Сначала все думали, что Майя пойдет по стопам отца – она хорошо рисовала в детстве. Потом – что она будет искусствоведом и театральным критиком, в маму. А непредсказуемая огненная Майка вдруг резко взяла, да и подалась в другую сторону – в журналистику.

Однажды, в день памяти ее отца, Анатолия Александровича Рыбакова, был выпущен очередной спектакль по его эскизам. Майка, тогда смешная рыжая десятиклассница, помогала маме готовить большую пиар-акцию в театральном журнале. Приглашены были критики, журналисты, друзья – художники, друзья друзей. Оба холла театра были украшены папиными картинами, макетами и эскизами декораций, разнообразной театральной бутафорией, которую он очень любил делать своими руками. Майка встречала гостей, водила их по экспозициям и записывала на диктофон воспоминания. Она задумала написать книгу об отце и стала собирать материалы. Одну такую статью даже напечатали в театральном альманахе, вторую – в «Вестнике Союза Театральных Деятелей». Мама уже договорилась о приеме на искусствоведческий факультет, статьи шли в зачет ее вступительных творческих экзаменов.

Папина выставка шла все пять дней спектакля. И вот, в последний день Майя стояла у входа – одна, без мамы, встречая гостей. Перед ней появился молодой человек – высокий, рыжеволосый, с орлиным носом, карими вишнями глаз под густыми бровями. Рядом с ним стояла невысокая женщина с русыми, гладко зачесанными в элегантный пучок волосами. «Как балерина», – подумала Майка, оценив ее строгую осанку и ладную фигуру, собранную в лаконичный бирюзовый костюм. У женщины были тревожные глаза, и она крепко держала под руку рыжеволосого юношу.

– Вы с билетом? – Майя отошла в сторону, пропуская их к контролеру.

– Нет.

– Вы по списку?

– Да.

Женщина тяжело вздохнула и нервно провела маленькой ладошкой по волосам. Темно-синим светом блеснул большой перстень на ее руке.

– Ваша фамилия?

– Шарова.

– Та-а-а-к, – Майка оживилась и стала смотреть в списке. – Нашла. Марина Сергеевна и Глеб Шаровы. Так? Тут почему-то написано: «Родственники».

– Правильно написано, – ответила женщина и протянула ей маленькую руку.

Девушка удивленно пожала протянутую ладонь, а потом, скрывая смущение, приобняла даму за локоть и проводила в холл.

– Вот папины последние картины… А кем Вы будете Анатолию Александровичу? – с интересом спросила она у спутницы.

– Он – его сын, – ткнула «балерина» сухим перстом прямо в грудь своему рыжему отпрыску.

– У папы был сын? – Майя всегда несла на своем лице озера, которые легко пополнялись внутренними родниками и обильно проливались на высокие скулы. Вот и сейчас они заполнились до самых краев.

– Да. Представьте себе, – это Ваш старший брат, – улыбнулась женщина и протянула руку к ее рыжей голове.

Майка попятилась к стене и уперлась в отцовскую картину. Это был автопортрет. Казалось, что отец сам захотел принять участие в разговоре и притянул дочку к себе.

– Но вы же… не моя мама.

– Конечно, нет. – женщина протянула руки, но та отстранилась и буквально щекой прижалась к папиному портрету.

Страницы: «« 123456 »»

Читать бесплатно другие книги:

После развода с мужем Майя переехала в облезлую питерскую коммуналку. Тут то в её жизнь и ворвалась ...
Многие девушки верят, что влюбиться возможно с первого взгляда. А если приближается День святого Вал...
Все решения и поступки зарождаются в нашей психике благодаря работе нейронных сетей. Сбои в ней заст...
Должники есть у многих компаний, и, казалось бы, просроченная дебиторская задолженность – неизбежная...
В своем загородном доме убит высокопоставленный чиновник.Преступником может быть кто угодно из самых...
Книга о том, как воспитать свободного и счастливого ребёнка. Как баловать, не балуя. Как получить уд...