Больше боли. Книга 1. Татуировка Левин Алексей

– Клево, тогда я будильник поставлю. – То ли в шутку, то ли всерьез, сказал Паша, нацепил наушники и вернулся в исходную позу. Я еще немного посмотрел в его затылок, потом взял пачку сигарет и пошел курить.

Я не сразу осознал, что время от времени трогаю свое приобретение. Это получалось как-то само собой. Например, я искал зажигалку по карманам, и то и дело задевал локтем низ татуировки. Поначалу я вздрагивал и ругался сквозь зубы, а потом вообще перестал это замечать. То есть, боль не ушла, она была постоянным оранжевым фоном, колеблющимся где-то в самом низу моей картины мира, но я стал к ней привыкать. И, как будто желая напомнить себе о ней, я, как назло, задевал боком дверные косяки, углы, сутулился, трогал повязку, думал о боли. Под конец вечера это так меня довело, что я прямо заорал, когда Паша уронил на меня книгу с полки.

– Бл*ть, ну будь осторожней!

– Оу, прости, прости, Тем-семпай. – Забормотал он, поднимая с меня томик манги. – Че, прям по ней попало, да?

И хоть попало не по ней, а по груди, я все равно сказал:

– Да. – И двинул ему кулаком по ноге. Паша заржал и сел на пол.

– Хочешь, чай сделаю?

– Валяй…

Паша умел делать вкусный чай. То есть, у него было совсем другое отношение к приготовлению чая, чем у всех обычных россиян. Или у меня. Когда я делал чай, я просто закидывал туда пакетик и болтал его в кипятке какое-то время. Да я даже кружку мог не мыть после вчерашнего чая. Зачем это делать, если там и до этого было то же самое?

А Паша нет, Паша не зря был анимешником, знатоком японской культуры и прочего. У него был чайный набор, разные сорта чая, четыре глиняных кружечки без ручек. Можно было велеть ему заварить чай, и пойти в душ, потом покурить и зашить носки – а Паша сидел бы над своим черным блестящим чайничком, приоткрывая его и наслаждаясь идущим оттуда чудным травянистым запахом. Потом он приглашал на половое чаепитие. Этот термин придумал я, потому что оно обычно совершалось сидя на полу. Паша аккуратно и очень неспешно разливал пахучую светло-коричневую жидкость по кружкам, потом предлагал первую кружку мне, вторую брал себе, и мы сидели так молча, отпивая кипяток по крохотным глоткам, и думая о вечном цветении сакуры.

Я, конечно, будучи далеким от восточных культур, только притворялся, что думаю о сакуре. Я мог думать о тысяче вещей одновременно, совмещая розовых пони и претенциозных, гламурных баб с механикой на заводах Германии XIX столетия в одном миксере. Но глядя на Пашу, на его просветленное чело и прикрытые тысячелетней японской мудростью глаза, я прямо слышал шелест лепестков сакуры в его голове.

Вот и теперь Паша приготовил четыре кружки чая с шалфеем и корицей за восемь прочитанных мною страниц англоязычного Чака Паланика, а потом сел, поджав под себя ноги, и стал ожидать моего присоединения к половому чаепитию. Я присоединился.

На этот раз я и вправду думал о цветении сакуры. Вернее, я пытался представить, как пахнет в садах, где растет и цветет каждый год сакура. Мне представлялся запах черемухи или сирени, что, боюсь, было не совсем то. Паша же, в противовес мне, видимо думал о массовой вырубке сакуры, потому что более расстроенного вида я уже давно не наблюдал на его лице.

– Давай колись, что случилось. – Сказал я между первой кружкой чая и второй.

Паша опять опустил свои ресницы, и я снова рассмеялся. У него это здорово получалось.

– Я же сказал тебе. – Отмазался он, даже не взглянув на меня.

– Слушай, я уже понял, что я плохой переводчик. Не надо меня каждый раз унижать. Но я правда не знаю японский язык, прости покорно. – Я попытался придать своему тону больше дружественности, но все равно получилось язвительно. Однако Паша пропустил мои колкости мимо ушей и сохранил унылое выражение лица. Мы молча выпили остатки чая. Вставая, Паша произнес только:

– Ты все равно не поймешь.

Я оставил это его высказывание без комментариев. Вообще-то Паша был прав, у нас с ним было мало общего, кроме того, что обычно есть у людей, живущих вместе. Мы живем вместе уже целых три года, и, пожалуй, Паша знает меня лучше кого-либо. Мы вместе готовим, я знаю, что у него аллергия на чеснок и апельсины, а он – что я ненавижу укроп и петрушку. Я одалживаю ему пену для бритья, когда у него кончается, и сам порой ворую его зубную пасту, когда мне лень покупать свою, а из старого тюбика уже даже душа не идет. Паша по утрам встает сразу после будильника, а потом расталкивает меня, кидает в меня подушкой, засовывает палец в ухо, чтобы я проснулся, и идет на все крайние меры, чтобы я наконец восстал из постели. Короче, Паша стал роднее отца для меня за все это время.

И все же я во многом его не понимал, как теперь, например, непостижимой для меня была его причина грусти.

Короче я решил оставить Пашу в покое, уповая на завтрашний день. Завтра, все-таки, мой день рожденья. А человек, имеющий день рожденья, всегда может рассчитывать на поблажки.

Я ложился спать беззаботным парнем в возрасте двадцати лет, без каких-либо заморочек и особых проблем, вполне довольным своей жизнью и в чем-то даже оптимистичным, но я не знал, что уже спустя четыре часа мне суждено будет проснуться постаревшим на один год и познавшим нечто невообразимо неестественное.

Начнем с того, что я проснулся от дикого стояка. Извините, конечно, за такие подробности, но дальше их будет попадаться все больше и больше, так что вам лучше отбросить всякие религиозные убеждения и моральные принципы.

Так вот, мне даже во сне ничего такого не снилось, как бывало раньше, в лихие подростковые годы. Я в принципе не понял, что мне такого должно было привидеться, чтобы проснуться буквально с бревном, каменно застывшим посередине моей кровати. Я даже не поверил, что такое бывает. У меня вообще-то такого сильного никогда не было. Я говорю, пошевелиться было страшно, как будто его чем-то накачали.

Я сглотнул, быстро посмотрев в сторону Пашиной кровати. Он бы мне не простил, проснись я с таким эпичным стояком при его бодрствовании. Слава Богу, тот мирно спал и не чувствовал густой черной тени, опасно сгустившейся над его головой. Минуту я размышлял, что с этим делать. Можно было обратно лечь спать, надеясь, что к утру все пройдет. А вдруг не пройдет? Паша всегда вставал раньше меня. Я не хотел просыпаться под его дикое ржание.

Ладно, поковылял в туалет. Там понемногу этот дикий отек (не знаю, как еще это назвать) опал, и позволил мне вернуться в постель незамеченным и с виду невинным. Но как только я закрыл глаза, как моя татуировка начала страшно зудеть. Не открывая глаз, я рисовал себе желанные картины. Как я впиваюсь пальцами в свои ребра и разрываю зудящую кожу. Как я достаю терку или ершик, и начинаю выдирать чужеродную краску из тела. Как я потом прижимаю холодные ладони к кровоточащим ранам.

Я завертелся на постели. Долго на одном боку не лежалось. Я так умаялся, ища подходящее, не чесательное положение, что в итоге нашел себя с лицом, уткнутым в подушку. Придавленная к простыне часть татуировки немного успокоилась, но зато та, уходящая на спину, просто начала разрываться, лопаться, идти пузырями и расползаться в стороны. Всю эту гамму чувств я не мог долго выдерживать. Я же не шпион, все-таки. Немного почесать можно. Чуть-чуть, вокруг.

Я лег на бок, нащупал вслепую мокрой рукой повязку. Прижал пылающую огнем тысячи костров инквизиции татуировку и пораженно открыл глаза. Это было такое адское возбуждение, что я опять ощутил утяжеление внизу живота. Вот дерьмо! Я убрал было руку, но потом рывком сдавил татуировку опять. О Боже, миллион и одна девственница танцевали вокруг меня стриптиз, кормили клубникой, целовались друг с другом и исполняли еще не весть что. Да будь я порно-режиссером, после такой ночки я бы снял шедевр шедевров фильмов для взрослых.

Вселенная медленно вращалась вокруг меня, а я лежал на кровати, прижимая к татуировке руку, и плавился. Как будто бы меня сжимала в клыках огромная собака. Мир трепетал и дрожал с каждым моим выдохом. Мысли, высвободившись от обычного меня, рвались вверх, чтобы потом вернуться и наброситься на мое тело, зажатое и совсем ничего не понимающее. С каждым ударом сердца кровь разносила по телу вирус вожделения, и особенно щедро одаривала его нижнюю часть.

Я срочно должен был себе помочь. Я бы не смог заснуть после этого. Не сегодня. Не сейчас. Я такого не испытывал уже… Да никогда я такого не испытывал. Вся моя прежняя жизнь, все мои псевдо-оргазмы, все мои девушки, все мои случаи мастурбации – все, все померкло перед этой невероятной хренью, что сейчас со мной творилась!

Я мигом заперся в ванной. Я парил над своими жалкими попытками познать, что такое секс, и вожделение, и кульминация, и смеялся с высоты своего неожиданного триумфа. Эта чертова татуировка, которая была сделана, видимо, на эрогенной зоне и которая превратилась в секс-рычаг, она горела огнем и исходила оранжевыми и фиолетовыми лучами, она захватывала меня, она уносила куда-то далеко, вверх по течению, не оставляя возможности сопротивляться, возможности мыслить, вразумительно говорить и прямо ходить. Я был сверхчеловеком. Я мог читать мысли и проходить сквозь стены. Кажется, я познал секреты мирового хода времени и рассчитал траекторию полета кометы Омега мимо Юпитера за тридцать тысяч световых лет от нас в тот момент, когда на меня обрушился невообразимый, никогда не испытываемый прежде оргазм. Я спустил и еще минут пять приходил в себя, тяжело дыша.

Боже, что это было?

Как какой-то пацан, только-только лишившийся девственности, я еле переставлял ноги, когда тащился к постели. Рухнул в комок из простыни, одеяла и подушки, и тотчас же заснул светлейшим сном младенца Иисуса.

Меня разбудил Паша. Он заскочил на мою кровать, радостный и не подозревающий о том, ЧТО вчера произошло между мной и моим членом, и закричал:

– Отандзё би омэдэтоооо, Тем-семпай!

Три года лингвистического университета подсказали мне, что это было поздравление с днем рождения. Паша был такой радостный, что мне даже стало стыдно за вчерашнее. Сияя, он протянул мне мой праздничный колпачок и еще нечто, завернутое в пакет.

– Тебе, как моему самому лучшему старшему брату, положено иметь это.

Несомненно, мне как раз не хватало огромной шапки кота и тетради с черепами. Но все равно это было очень мило. По глазам Паши я понял, что он мечтает увидеть меня в своих подарках. Я надел ушастую шапку.

– Кавайи дес! – Воскликнул анимешник, зажмурившись и наклонив голову. – А это тетрадь смерти. Эни хьюмэн хуз нэйм из вритэн ин зис ноут шэл дай.

Я не стану делать сносок на нормальное произношение этой фразы, но я оценил, что хоть что-то он сказал на языке, понятном мне. А это было примерно “Any human whose name is written in this note shall die”, то есть, любой, чье имя будет записано в этой тетради, умрет. Что ж, звучит довольно позитивно.

– Это из того офигенского аниме про тетрадь смерти. Ты помнишь? Мы смотрели с тобой.

Да, это было на первом курсе, что-то длинное, но довольно интересное. Я благодарственно улыбнулся.

– Да, я помню. Ты еще сказал, что я похож на этого… Ну который со страшилищем каким-то ходил.

– На Лайта!

– Да. Спасибо, чувак. Это как раз то, чего мне не хватало.

Он так заулыбался, что у него прямо искры из глаз посыпались. Я был рад, что он разбудил меня вот так. И что не расстраивался по неизвестной причине, как вчера. Поэтому пошел на место ночного преступления, не снимая смешной шапки.

Из зеркала на меня взирал странный парень с головой кота. Я всмотрелся в собственные глаза, и нашел, что в них, кажется, угодила парочка Пашиных искр. Нет, мне, пожалуй, повезло с соседом.

***

Оглядывая себя в зеркале, я как-то запоздало вспомнил про татуировку. Повязку уже можно было снимать. Не без волнения, я ее намочил и тихонько снял бинты. О, она выглядела божественно. Очень ярко, очень… брутально, так сказать. Конечно, она поблекнет и вытрется, местами заживет, местами кожа вообще отторгнет краску, и потом я пойду на коррекцию. Я похолодел при мысли от того, что, возможно, все эти ночные события повторятся, но уже при свете дня, и под машинкой мастера. Может, валиума напиться перед коррекцией? Она, кстати, уже через неделю.

Я умывался и размышлял о том, что может со мной стать в дальнейшем. Например, я могу начать страдать от беспричинных оргазмов. А что, я это в каком-то фильме видел. Там у парня эти приступы случались везде и без повода. Он не мог нормально работать и жить полноценной жизнью, потому что другим казалось это очень странным, и его чуть ли не судили. И пока он не лег на операционный стол к хирургам, чтобы те что-то там сделали с его мозгом, он не успокоился.

Тут я приказал себе остановиться, потому что, на самом деле, все это было бредом. То, что случилось вчера, просто роковое стечение обстоятельств. У меня не было нормального оргазма уже очень и очень давно, не говоря уж о мастурбации, так что все вполне логично. Возможно, татуирование стало стрессом для моего тела, и поэтому оно выкинуло такой вот фокус. Довольно приятный, скажу я вам. Я бы даже хотел, чтобы такие фокусы почаще случались, да еще и с какой-нибудь зажигательной, сексапильной партнершей.

Так что, Темыч, забей ты на это. Все путем. Пошли бухать.

Когда я вернулся в комнату, Паша снова протягивал мне мобильный. Это опять был отец. После него позвонила мама, и я снова ощутил сосущую тоску по ее звонкому, оживленному голосу. Я рассказал ей, как учеба, как я одеваюсь, что ем, о чем думаю, и как у меня продвигаются отношения с Юлькой. В общем, прошел собеседование с любящей матерью.

Кстати о Юльке. Она написала шедевральное сообщение: «С др, мудак». Господи, женщина, на тебя я потратил полтора года своей жизни, наверное, тысяч десять на твои капризы и твой желудок, миллион презервативов и получил всего лишь двадцать процентов удовлетворения, как физического, так и духовного. Мы с Пашей от души посмеялись над ее поздравлением, и я даже сохранил его на телефоне.

Потом была торжественная яичница.

– А че, будем че-нить пить сегодня? – Спросил Паша, потом вдруг встрепенулся и сказал. – Дай посмотреть!

Я долго делал вид, что не понимаю, о чем он просит. Меня накрыло такое противоестественное чувство, как будто мы были в детском саду, и Паша просил меня снять штаны и показать пипиську, чтобы потом сравнить со своей. Не знаю, чего я боялся. Но потом после отчаянных Пашиных «Ну онегаааай, Тем-семпай!!», я все-таки задернул футболку.

Он задержал было дыхание от восторга, а потом разочарованно поджал губы.

– А че такую страшную?

– В смысле?? – Я опустил футболку.

– Не, нормально, конечно, – Он опустил глаза и начал разглаживать ногой замявшийся ковер. – Ну просто сделать на ребрах татуировку ребер это… Ну как-то по-кэповски, если честно. Как если бы ты набил на лбу слово «лоб». Почему именно это?

– Да фиг знает. – Я встал, чтобы убрать посуду. – Мне понравилось. Чтобы не забывать, куда мы все пойдем, когда сыграем в ящик, наверное.

– Можно подумать, ты об этом можешь забыть. – Засмеялся Паша. – Если бы я захотел сделать себе татуировку, я бы набил какое-нибудь высказывание из аниме. Из «Евангелиона» например. Что-нибудь философское.

– Иероглифы себе девчонки только делают. – Сказал я уже из ванной. – Ну или педики.

Паша помолчал, а потом как-то запоздало сказал:

– Как будто бы кости – это очень по-натуральски.

Я не очень-то надеялся, что Паше понравится. Да, в общем-то, и какое мне дело до того, понравилась ему моя татуировка или нет. Главное, что она нравилась мне, и что я был полностью согласен с ее значением, хоть пока и не торопился на тот свет. Ну, ладно, уговорили, про педиков это я из обиды сказал. Каждый ведь все-таки в душе надеется и жаждет одобрения. Хотя что-то в последнее время я уж слишком часто стал получать неодобрение Паши. Зазвездился он, что ли…

Мы с ним собирались в магазин, чтобы купить что-нибудь выпить (он пообещал добавить), как вдруг к нам зашла Элла.

– Ой, привет, не знала, что вы уходите. – Очаровательно улыбнулась она и достала из-за спины аккуратно упакованную коробочку. – Вот, Тем, это тебе. С днем рожденья.

– Спасибо, Элл. – Я принял у нее коробочку. – А мы в магазин. Придешь к нам примерно через час? Отметим.

Ее улыбка была чем-то вроде огромного прожектора; если Элла стояла слишком близко, лучи от ее улыбки могли напрочь снести тебе череп, размазав мозги по стене. Впрочем, это и произошло с нашими с Пашей головами, и когда она ушла, мы продолжали пялиться ей вслед.

– Няша же. – Первым выдохнул Паша. – И какого хрена у нее парня нет?

– Так подкати. – Кивнул я, закрывая дверь.

– Нее… Я слишком страшный.