Больше боли. Книга 1. Татуировка Левин Алексей

1

И до меня вдруг дошло, в чем была вся моя проблема, и каким я был идиотом, когда пытался исправить в себе совершенно не то. Ну вот подумайте. Нет, я напишу, а вы подумайте, не идиот ли я, потому что мне кажется, что даже мое собственное отношение к себе и своей внешности продиктовано моим извращенным подсознанием.

Я с детства пытался сделать это, хотя и не осознавал точно, что именно. Вообще-то, я не помню, чтобы надо мной кто-то издевался: у меня не было отца-шизофреника, который бы меня бил. Да и мать была вполне обычная, она не гладила меня слишком часто по голове и не порола ремнем. У меня даже не было старших-младших братьев и сестер, за первым сексуальным опытом которых я не наблюдал из-за занавески и не поглаживал липкими дрожащими руками напрягшиеся спереди штаны. Нет, у меня было даже счастливое детство.

Было много моря. И солнца. Я часто бегал купаться в плавках с двумя белыми полосочками и корабликом. Вместе с друзьями мы поили друг друга соленой морской водой, ухватив за ноги, и пытались незаметно развязать девчонкам лямочки на их купальниках, хотя, в общем-то, там еще и смотреть не на что было. Еще я читал много всяких книжек, и потом важничал во дворе, рассказывая запутанные истории Эдгара По и выскакивая из подвала в темно-коричневом чехле от кресла, крича, что я граф Дракула. Тогда не было компьютеров и порно-сайтов в открытом доступе, и мы развлекались как могли: со всех ног бежали к телевизору в три пятнадцать, чтобы не пропустить новую серию Покемонов, воровали у соседа яблоки из сада, и даже девчонок с собой брали, чтобы они посмотрели, какие мы храбрые. Потом рот вязало от этих неспелых, твердо-зеленых шариков.

Мы много дрались. Я любил драться. Здорово было потом сидеть рядом со своим противником в пыли и делиться одним измятым листком подорожника. Правда противно болели разбитые губы, мне чаще всего почему-то именно по ним попадало. Это были еще вполне невинные детские драки, после которых можно было потом вместе выпить горячей газировки из нагретой солнцем бутылки и даже поделиться фишками с Пауэр Рейнджерс.

Я сейчас сопоставляю, как сильно изменились драки после того, как в голову и задницу ударил тестостерон, и понимаю, что, наверное, все произошло именно тогда, когда мы с семьей вдруг переехали на Средний Урал. Это я громко, конечно, сказал, что с семьей, переехал только я с отцом, потому что мама нас бросила. А потому как я был весь в отца, она не стала меня с собой брать. Потому что сыновья это всегда маленькие, когда-то возлюбленные мужья.

Свое четырнадцатилетие я встретил в компании немного выпившего папы, который то и дело ронял в торт обиженные слезы, и самого себя в разноцветном колпачке. Я его до сих пор даже храню, потому что он напоминает мне то время, когда было море, солнце, друзья, драки и мама с папой. Это была наша традиция, ну, эти колпачки. Когда было день рождения, или Новый Год, или даже 9 Мая, мы всегда были в таких колпачках. На Среднем Урале все были слишком суровы, чтобы поддерживать подобные обычаи, но я решил не поддаваться. Я хотел помнить маму такой же солнечной и радужной, какой она всегда была со мной.

Я пошел в новую школу, в которой тоже как-то все не задалось. Наверное, это я виноват, потому что я не желал расставаться со своими старыми друзьями, и любой, кто хотел заменить их, не подходил. Люди все-таки так сильно меняются вдали от моря и щедрого солнца. Я смотрел на их серые кучки в школьном дворе и трогал резинку на радужном колпачке. Я его не стал снимать.

Теперь покончим с моим скучным повествованием, и перейдем к делу.

Привет, меня зовут Артем, мне сейчас 21, я захожу в студенческое общежитие с пакетом, полным пива. На пятой ступени крыльца я наступаю на развязавшийся шнурок и, немного развернувшись, эпично падаю на ребра ступеней, похожих на длинные крыши дачных домиков. Падая, я чувствую, как с козырька над крыльцом мне на щеку падает смачная холодная капля. Мир на миг застывает, чтобы потом, сойдя с привычной дистанции, с размаху влепиться в меня и толкнуть вперед на тридцать пропущенных секунд. Бутылки в хлам, лицо в пиве, мат изо рта, смех вахтерши за окном.

Вот это я. Я, вспотевший алкоголем и порвавший последние кеды. Я, поднимающийся на третий этаж и оставляющий за собой грязно-песочные следы. Я, ставящий на стол две уцелевшие жестяные банки.

Мой сосед (о да, мой сосед) сидит у окна. Он в темно-синих джинсах и в черной футболке. Еще у него челка убрана на парикмахерские заколки назад, бережет ее «для тяночек сегодня вечером». Он, кажется, из тех, кто убивается по японским мультикам, и у которого есть второе имя, из разряда Джеки Чана, и у которого висит девчачий постер над кроватью. Но вы ни в коем случае не должны смеяться, потому что аниме – это не мультики, а фильмы с глубоким философским началом.

Мне всегда нравилась его непринужденность. Наверно, это аниме сделало его таким терпимым и толерантным. Он поворачивается ко мне, и эти две заколки с розовыми гребешками торчат в разные стороны.

– А сдача где?

Я захожу в ванную чтобы выжать волосы. Запах алкоголя вызывает ностальгию по отцу.

– Я все потратил.

– И купил пиво в золотых банках?

– Остальное я разбил.

Вернулся. Разулся и стал смотреть, как бы починить свои кеды. Никак.

Мой сосед (ах да, Паша) подходит ко мне. Начинает дико ржать.

– То есть, ты угробил все наши деньги на пиво, которое разбил?

– Слушай, я последние кеды из-за этого пива порвал. Все, больше ни капли.

– Ага, – он открывает обе банки сразу, – Ну тогда я твою тоже выпиваю.

Я смотрю на него. Нет, он не гей, просто анимешник. У них там, кажется, даже мультики есть про то, как два парня долбятся. Я, конечно, не видел, но он-то точно знает, что это такое.

Я имел ввиду мультики.

– Дай сюда, я заслужил.

Мы с ним устраиваемся на полу у моей кровати. Он клевый, потому что никогда не заморачивается. Я стремный, потому что пытаюсь понять, гей он или нет уже третий год. И до сих пор не понимаю.

Я впервые его увидел на заселении. Я-то с утра заехал, чтобы к вечеру устроиться уже полностью. Я вообще думал, что один буду жить, потому что день кончался, а мой сосед так и не появлялся. До конца рабочего дня оставалось минут десять, не больше. Я закончил укладывать свои вещи, и смотрел из окна на улицу, думая, что здесь так же холодно, как и везде.

Потом вдруг распахнулась дверь, и ввалилось это чудо. Я говорю чудо, потому что Паша тогда действительно выглядел странно. Во-первых, у него была дикая прическа: что-то среднее между всклоченным бешеным ежиком и полной бритостью на правой стороне черепа. Во-вторых, на нем была розовая толстовка с какой-то няшей спереди. Вот гей, вот чертов педрила, как мне с ним жить, да он же будет ко мне приставать, я должен убедить комендантшу переселить меня, о, черт, я так и знал, ну пипец, как же так – все эти мысли роем мусорных мух пронеслись у меня в голове в те восемь секунд, когда я поворачивал свою голову от соседа обратно к окну. Я даже не поздоровался, кажется, тихо отходя от шока с широко открытыми в окно глазами.

А этот педрила с легкостью девчонки заскочил ко мне на подоконник и сунул костлявую руку.

– Привет, сосед.

Мое рукопожатие было легким и едва ощутимым.

– Я Кира.

ТОЧНО ПЕДРИЛА.

– Но для своих можно просто Паша. – Он улыбнулся и стащил с плеч здоровенный рюкзак.

– Артем. – Пересохшее горло конвульсивно дернулось. Я должен переселиться отсюда, да он же меня в первую ночь…

– Ну что, какая кровать твоя?

У меня сердце провалилось в кишки. Я повернул к нему голову. Он так беззаботно улыбался, что мне стало еще больше не по себе.

– Да… Я не знаю. – Промямлил я. – Я, может, вообще не в этой комнате еще. Как-то непонятно все, и… – Я продолжал нести бессвязный бред, всплескивая тощими руками как какой-то неполноценный, а Паша все смотрел на меня, смотрел, смотрел… И вдруг начал деловито распаковывать вещи.

– Я слышал, общага забита до отказа, так что вряд ли тебя куда-то переселят. – Он вытаскивал книжечки, раскладывал аккуратно сложенные вещи в шкаф, вешал постеры рядом со своей кроватью, а я все сидел пригвожденный к подоконнику и тоскливо взирал на улицу. Мне как никогда хотелось обратно к отцу, к моему гетеросексуальному, пуритански воспитанному отцу.

В постель я ложился как йог на гвозди. Осторожно, миллиметр за миллиметром, задержав дыхание. Паша в это время уже часа три как спал. Но я не мог позволить себе уснуть раньше него. Я должен был быть уверен, что он крепко спит, и что моей костлявой заднице ничего не угрожает.

В таком отчуждении мы прожили вместе почти неделю. Я за это время уже успел надоесть нашей комендантше, уверяя ее, что мы с моим соседом не переносим друг друга, что он крадет мою еду из холодильника и постоянно курит в комнате. Потом я возвращался в комнату, а там Паша уже шел с кухни с кастрюлей в руках и говорил, что сварил лапшу и сейчас мы ее посыплем сыром – будет офигенски вкусно. Что этому его тяночки научили.

Эти спагетти едва проскальзывали вниз в моем зажатом горле. Я все пытался понять тактику его действий, но Паша был гениальным стратегом – он бездействовал. Будь я параноиком, как мой отец, я бы, конечно, и в бездействии нашел что-нибудь, но мои нервы пока были относительно целы, и моя бдительность вскоре уснула, погребенная под Пашиной едой и его постерами со смешными девочками.

Время шло, и мы научились вполне неплохо ладить. А после того, как его не пустили в общагу из-за того, что он пришел позднее комендантского часа, и я уговорил вахтершу впустить его, мы вообще стали друзьями.

И вот поэтому сейчас мы уютненько устроились у кровати с банками пива в руках.

– Че, когда вернешься с клуба? – Изображая безразличие, вяло спросил я. Паша посмотрел на часы.

– Да фиг знает, может зависну у кого-то.

– Блин, ты реши прям сейчас, я не хочу в три часа ночи спускаться вниз, потому что тебя опять не пустят.

– Хахах, а помнишь, как меня в первый раз не пустили? Она такая мне – нельзя! Иди ночуй, где хочешь! Я думаю, ксооо, попал я. Там холодно, еще панки какие-то прицепились от остановки. И ты вдруг такой: Да пустите вы его! Он заблудился, хахахах.

Да, я знаю, Паша не очень хорошо передает суть ситуации. Ну и понятно, он так-то на программиста учится, ему слова как ослу вторые уши. Зато видели бы вы, какие сайты он создает. Я даже не верил поначалу, что это он сделал, думал, вообще какой-то иностранный сайт, с графикой обалденной, со звуками, музыкой – все в тему, короче.

– Да, если б не я тогда, ты бы точно заночевал на скамейке.

– Да, анэ-чан. – Он хитро прищурился и чокнулся со мной банками. – Мой большой семпай.

Вообще-то, мне поначалу было не по себе от этих странных слов. Тем более, что я смутно представлял, кто такой этот «анээээээ-тян», как он любил пищать, или «Тем-семпай» – мое прозвище в его устах собственной персоной. А в словосочетании «мой большой Тем-семпай» мне все еще виделись грозные призраки гомосексуализма. Но потом я узнал, что семпай это кто-то вроде старшего брата или коллеги, а «анээээээ-тян» так и вообще старший брат. Это меня порадовало – как-никак, я показался себе авторитетом.

– А ты чем заниматься будешь? – Спросил он после некоторого молчания.

– Не знаю. – Я пожал плечами. – С Юлькой наверно встречусь.

– Оу, шпилли-вилли? – Он толкнул меня под ребра

– Да пошел ты. – Я ткнул его в ответ. Насчет Юльки я еще не был уверен, просто сказал так, чтобы не выглядеть forever alone. Я-то ведь по клубам не шатался и с «тяночками» не зависал каждую пятницу. Если бы не существование девушки Юли, у меня были бы все причины чувствовать себя типичным отстоем.

Впрочем, я все чаще себя так и чувствовал.

2

После того, как я спровадил Пашу-чана в клуб, позвонил Юльке. Она сказала, что хочет в кино и роллов. Я понял, что цены на шпилли-вилли как-то незаметно подскочили. Я всегда держу деньги для девушки отдельно от денег на выпивку.

У меня есть девушка, потому что она дает. Я бы не сказал, что она красавица. Я бы не сказал, что вижу ее матерью своих детей. Я бы вообще ничего о ней не сказал, потому что я вспоминаю о ней только тогда, когда возникает угроза ощутить собственную никчемность в этой жизни и тщетность этого бытия. Она же, в свою очередь, держится за меня руками и ногами и ведет себя в присутствии других девушек, как самая настоящая самка. Как будто бы считая меня лучшим представителем среди самцов и возлагая на меня надежды на здоровое, сильное потомство. Упаси Боже, да я сам о себе никогда не был такого мнения.

Так, что там должен делать парень, идя с девушкой на свидание? Ах да, купить цветы. Ладно, купил цветы.

А, кеды порвались, блин… Я поискал еще какую-то обувь. Нашел туфли на случай торжеств. Повертел их в руках. Ладно, лучше сухие ноги в туфлях, чем мокрые в кедах. Носки, промокая, имеют ужасное свойство вонять на три этажа, а мне этого ну никак не нужно сегодня вечером.

Я шел по блестящей от дождя улице, держа в руке несколько роз. Со стороны я выглядел, наверное, как какой-то идиот, потому что на мне была черная куртка, синие потертые джинсы и огромные черные лыжи-туфли. Время от времени я смотрел на свой букет. Мне не очень-то нравилось, какое внимание она уделяла всему тому, что я ей дарил. Например, когда я подарил ей букет из воздушных шариков на 8 марта, она сделала, наверное, миллион снимков и все эти одинаковые фотки выложила к себе на страницу ВКонтакте. Думаю, это какой-то специальный обряд. Потому что одна самка выложила триста фоток букета, а остальные пятнадцать самок, называющихся ее подругами, должны были поставить под всеми одинаковыми фотографиями лайки и написать, как они счастливы за нас.

Наверно, она бы понимала мое недоумение, если бы я фоткал все использованные в ней презервативы и выкладывал это к себе на стену в том же Контакте. Я бы еще подписывал фотографии типа «Клубничный гандончик на 8 марта ^^» или там «Экстра-стимулирующий гандончик на 23 февраля, уиииии! ^^». А потом все парни оценивали бы эти фотки и писали «Вау, мужик! Я так рад за вас. Вы такие милые :-*».

Она стояла у входа в кинотеатр. Она была в берете и коротком пальто, при всей боевой готовности: в юбке, в капроновых колготках, в сапогах на каблуке, с распущенными волосами и подкрашенными глазами и еще издалека искрящимися губами. Она увидела меня еще раньше, чем я ее, но это я должен был подойти к ней и обнять ее, подарить цветы и поцеловать при всех, чтобы все люди вокруг увидели силу наших с ней чувств и разрыдались от радости за нас и сожаления по своим никчемным жизням. Потом я должен был взять ее за руку, чтобы все самцы видели что «Арррррр! Это моя баба!».

Мы смотрели какой-то фильм про страшную девушку и манекена. Манекен оказался вампиром и страдал. Аудитория страдала в унисон, в сумерках зрительного зала. Юлька тоже страдала, обхватив мою руку и складывая в рот попкорн.

Потом мы сидели в суши-баре, где она поглощала роллы и говорила о своих подружках. Я курил, глядя на нее и гадая, обломится ли мне сегодня. В принципе, она была недурна собой. Мне нравилась ее грудь. Ей, кажется, ее грудь нравилась еще больше, потому что она всегда выкладывала ее в вырезы своих футболок. Еще она горделиво прохаживалась с этой грудью по залу от нашего столика до туалета, собирая на себе как можно больше заинтересованных взглядов.

А, понял, это еще один их обряд. Называется «калькулятор вожделений». Они специально одеваются откровенно, блистая тем, чем одарила природа, и подсчитывают каждый взгляд в свою сторону. Учитываются не только восхищенные взгляды, но также завистливые взгляды других самок, укоризненные взгляды тех, у кого дары природы уже высохли и съежились, ну и просто случайные взгляды, зацепившиеся за что-то из ряда вон. Например, за почти оголенные груди.

– Тема? – Она ловит мой засосавшийся в ее сиськи взгляд и явно польщена, хоть и строит из себя, что ей неприятно.

– Что? – Я сую в рот ролл. Она улыбается и дотрагивается до моего колена своей коленкой в капроне. Складывает на сцепленные на столе руки свои огромные сиськи. Я прижат к стене этими двумя достоинствами. Она пользуется моей слабостью, я все никак не могу научиться не смотреть в них.

– Ко мне или к тебе?

Мы с ней живем в общагах, только в разных. А так условия похожи, только в ее общагу сложнее пройти, потому что она почти вся женская, а там фейс-контроль почему-то всегда жёстче, чем у нас. Я мог бы привести ее к себе, но у меня не прибрано.

Идем к ней. На вахте мне везет – вахтерша на что-то отвлеклась. Или просто уже привыкла к моей унылой физиономии. Ее соседка съехала еще в начале учебного года, так что мы закрываемся на ключ и не беспокоимся ни о ком.

Секс изнурителен. И, кажется, он почти мне надоел. Я смотрю в ее лицо с потекшей тушью, и гадаю, так ли это изнурительно для нее. Извивается она не хуже порноактрисы, переполненная самолюбованием. Грудь без лифчика, кстати, не такая уж и огромная. Симулирует. Хочет быть супершлюхой. Но я перестал кончать еще два месяца назад, и успел выучить, когда она играет, а когда чувствует по-настоящему.

Увы, она считает себя актрисой.

На остановке тем же вечером я закуриваю и размышляю о тщетности бытия. Она шлет обиженные смски, вынуждая меня называть ее «заей, любимой, солнышком» и убеждать, что все было круто, но мне правда пора идти, завтра как-никак серьезные пары.

Кажется, сегодня ее тело стало слишком пресным на моих губах. Уныло.

На обратном пути я купил на все оставшиеся деньги «для девушки» пива и завалился в свою комнату. Пожалуй, надо бы порвать с Юлькой, но смогу ли я проводить все выходные в компании себя, своего ида и порно?

На третьей бутылке ко мне зашла Элла. Элла – красавица. Это ее главный недостаток. Когда я смотрю на нее, я не понимаю, почему я родился парнем. Потому что будь я девушкой, я бы сразу нашел в ней тысячу недостатков. Но, не имея женских глаз, я не имею и шанса вырваться из собственного идеализма. Ведь она действительно очень красива. Она потрясающе красива. У нее отличная фигура, без вымени и полных бедер, и ноги паучьи, тощие. У нее лицо, нетронутое угрями и прыщами, чистое, как яичная скорлупка. У нее глаза тепло-шоколадного цвета. У нее длинные волосы, буйные и лохматые, как у ведьмы. У нее губы, которые всегда готовы улыбнуться в ответ.

Но ее главная проблема в том, что все всегда застревают на ее внешности. Понимаете, она как будто носит на себе каркас из драгоценных камней. Даже когда она плачет и размазывает по лицу слезы, когда она меняет себе тампон, когда сидит на унитазе – я уверен, она все равно остается красавицей, потому что этот каркас болтается на ее костях и затмевает любые неприятности на ее теле. Она почти не использует косметику – и все равно остается «няшей», выражаясь словами Паши. Она может не делать себе укладку – и останется естественней Евы в Эдемском саду. Она может прийти в платье своей бабушки, и выглядеть лучше всех девиц, обряженных в тренд.

Поэтому у нее нет подружек. У нее нет постоянного парня. У нее нет хороших рекомендаций от преподавателей, потому что восемьдесят процентов наших преподавателей – старые мымры с подведенными карандашом бровями. На любом зачете ее спрашивают вдвое строже, потому что думают, что красавицам и так живется слишком хорошо.

А им, оказывается, вдвое тяжелее.

Я поделился с ней бутылочкой, и спустя некоторое время мы лежали на противоположных концах моей кровати, жалуясь на свою жизнь.

Когда я думаю, что я, возможно, ее единственный друг, я ежусь от двоякого чувства. Во-первых, я похож на друга-педика. Во-вторых, она никогда не посмотрит на меня, как на возможного партнера. Впрочем, как и я никогда не представлю ее своей девушкой. Думаю, я и для нее кто-то вроде «анееееееее-тяна».

Мы с ней как-то случайно познакомились на первом курсе. Она сидела на подоконнике и плакала из-за какого-то очередного не перезвонившего ей парня, а я отрабатывал у коменданта часы, драя плиты в общей кухне. Так и разговорились.

Нам ничего не мешало сейчас вот так просто лежать на одной кровати и говорить о том, какие вокруг все идиоты. Я рассказал ей про Юльку и то, что собираюсь ее бросить. Она хвасталась своим педикюром на аккуратных, мраморных ножках. Мы выпили еще по одной, и вдруг мне пришла от Юльки смс: «Прости, я больше так не могу. Дело во мне, а не в тебе. Мы должны расстаться. Прощай :-*».

Я прочел, удивился, как быстро работает сила мысли и показал смску Элле. Она захихикала и предложила отослать ей фото, как мы лежим вместе. Но я предпочел ничего не отвечать, потому что Юлька оказалась умницей, и бросила меня первой, избавив меня от сочинительств собственных причин.

Мы продолжили разговор о вечном. Спустя полчаса, моя экс-девушка прислала ехидное: «Что, даже ничего не скажешь?». Элла предложила подождать, что она еще напишет. Наш эксперимент увенчался одиннадцатью прощальными смс. Я не ответил ни на одно, хотя начиная с восьмого сообщения, мне пришла в голову мысль, что она устроила проверку прочности наших отношений. Мол я должен был сейчас броситься к ней, купить там цветы, кольца, всех плюшевых медведей мира, написать у нее под окнами «Милая, я без тебя ничто!», сказать пламенную речь о своих чувствах и в конце концов убедить ее оставить меня подле себя еще на пару недель, до следующего теста.

Но спасибо, мне тестов по горло и в универе хватает. Так что, будем считать, у Юльки я получил неуд. Без права пересдачи. Ну или с правом, но при наличии взятки в виде цветов (меня уже тошнит от них) и очередной порции роллов.

В общем, неплохо так мы посидели. Потом Элла отправилась восвояси, прихватив еще одну бутылочку, а я стащил с себя футболку и уснул. Утром я ни на какие пары, конечно же, не пошел.

Встал я в довольно паршивом настроении. Есть хотелось жутко. В холодильнике я нашел одну сосиску. И оказался ей очень рад. Поставил заранее воду нагреваться. Покурил на балконе в коридоре, зашел в комнату за сосиской, распаковал ее и понес ее на кухню. В принципе, можно было бы и холодной ее съесть, но вареная и горячая была повкуснее. А во мне после вчерашнего пива проснулся великий гурман.

Так вот я и моя сосиска медленно продвигались по направлению к кухне. Я задумался о своей вновь приобретенной свободе. Кто-то довольно стремительно спустился с лестничного пролета прямо на мой этаж и натолкнулся на меня. Я не вписался в поворот, и тут произошло самое трагичное расставание в моей жизни. Я упал на задницу, а моя сосиска полетела вперед, за спину внезапной преграды. Я так неожиданно стал обречен на утренний голод, что еще минуты полторы сидел на полу перед кем-то в темных джинсах и куртке и растерянно хлопал глазами. Потом эхо от падения моей еды отдалось в ушах, а на кухне зашипела перекипаемая вода.

– Сука, это был мой завтрак! – Воскликнул я, подрываясь с места. Воистину голод страшен.

– Свали нахер, – Он оттолкнул меня, и хотел было продолжить свой стремительный путь вверх по коридору, но я навалился на него и тоже уронил. Так мы были бы квиты, если бы в этот момент незнакомец меня не ударил прямо в рожу. Пришлось ему ответить тем же. Потом я сбился со счета, кто кому чего должен, потому что мы неожиданно начали драться.

Вы знаете, драка это один из самых быстрых способов познакомиться с человеком. То есть, после трех минут драки ты уже знаешь человека так, как не узнал бы его за семь лет ваших самых тесных дружеских отношений. Ты знаешь, какие ругательства он предпочитает, в какие места больнее всего бьет, а какие оставляет незащищенными. И потом, ведь вы дарите друг другу тепло, соприкасаясь телами.

Ладно, ладно, кроме тепла вы дарите еще и разбитые носы, фингалы, синяки и ссадины. Но это, так сказать, огрехи производства. Главное здесь – быстрое установление контакта.

Контакт установился уже тогда, когда он уложил меня на пол, и мой завтрак прикоснулся к моей саднящей щеке. Мой партнер по общению, увидев сосиску, вдруг начал ржать. А так как смех ослабляет, мне не доставило особенных хлопот вылезть из-под него.

– Вот это, что ли, твой завтрак? – Продолжал ржать мой новоиспеченный знакомый, пытаясь отдышаться между приступами смеха.

Я поднял обросшую пылью и волосами сосиску и сглотнул. После такого развития событий голод, конечно, притупился, но не настолько. Под ложечкой до сих пор сосало.

– Тема. – Я протянул ему руку с разбитыми костяшками. В ответ получил крепкое рукопожатие смуглой руки.

– Тоха.

Вышло, что Тоха на курс меня старше, но на том же факультете, что и я. Мне показалось это клевым, потому что у него можно было бы потом брать лабы, контрольные и шпоры. Он по-дружески одолжил мне макарон, и мы выкурили сигарету мира. Контакт был чертовски хорошо налажен.

Когда я вернулся домой, нашел там Пашу. Он чистил зубы в ванной, и когда увидел меня, тоже долго ржал.

– Фига се, ты пошпилился с Юлькой. Решили сменить приоритеты?

Я оперся плечом о косяк и сказал.

– Так-то она меня бросила.

Он прыснул, оставив на зеркале брызги зубной пасты.

– Из окна что ли?

Тут я и сам засмеялся.

– Не, по телефону. А это я познакомился со старшекурсником. Из-за сосиски.

Паша прополоскал рот и выпрямился. Кинул на меня долгий, пристальный взгляд.

– Покурил что ли, нарк чертов?

– Достал блин. – Я треснул его полотенцем по голове и зашел в комнату. – Ну что, как тяночки?

– О*ительно, восхитительно. – Ответил анимешник, заходя следом. – Просили рассказать о хентае. Ну я рассказал. В лицах.

Хентай это на их языке рисованное порно. Примечание переводчика, так сказать. Я представил Пашу в процессе изображения хентая. Как-то с трудом представлялось. В следующий раз буду требовать фотки.

Паша направился к своей кровати и тут запнулся о бутылку. Опять выпрямился и повторил свой долгий, изучающий взгляд.

– Ты ее напоследок решил ограбить, что ли?

Мне было лень объяснять, где я достал деньги на кучу пива, поэтому я сказал:

– Да. – И сел за комп.

– Ну ты альфа-самец. – Он сел за свой соседний комп. – Ладно, надо мне фоток залить новых в портал. Обещал сделать.

Я тоскливо открыл практикум по переводу. Домашки не избежать, как ни крути.

Я парился с Лонгфелло битый час, но в итоге все равно вышла какая-то ерунда. Паша, как извечный дегустатор моих переводов, надолго завис, пытаясь понять, что же я имел в виду. Потом уверенно сказал:

– Херня. – И обратился к своему порталу.

Я устало вздохнул. Во всяком случае, я заслужил отдых. Мне еще надо было аудирование слушать. Захотелось выть от такой безысходности.

В этот момент к нам заглянул мой новоиспеченный быстрознакомый.

– Темыч, – сказал он, – сиги есть? В ломы идти до ларька.

Я обернулся и полетел к нему на крыльях радости и минутного освобождения от рутины. Я бежал навстречу Тохе по белоснежному пляжу, а с боку на нас светило огромное красное солнце, садящееся в море. Я кричал «Тооооохааааа! Я люблю тебяяяяя!», а он бежал ко мне и орал: «Теееемыыыыч! Дай сигуууу!».

Нет, прав все-таки Паша. Я по ходу нарк.

Короче я очень обрадовался его приходу, потому что можно было уйти курить и провести еще полчаса в болтовне о ерунде, вдалеке от моих низменных попыток переделать на адекватный русский язык пару строчек из Лонгфелло.

– И в общем как ни крути, а получается ересь. – Так я и закончил свои жалобы на проклятого американского поэта. – Ну, не получается у меня с поэзией. Дерьмо какое-то.

– Так ты чего тупишь-то. – Он облокотился о перила и затянулся. – Нашел перевод, прочитал, понял, о чем, и написал то же самое, но другими словами.

Я воззрился на него, как на Иисуса, идущего по воде.

– Точняк! Блин, как мне это в голову не пришло!

– Я до этого еще на втором курсе додумался, как у нас практикумы пошли. – Он глянул на меня. – Но я не советую так со всем поступать. Если ты, конечно, по специальности планируешь потом.

Да, тут он задел меня за живое. Я мечтал стать переводчиком, вернуться на юг, и снова там жить. Для этого я должен был быть хорошим переводчиком, чтобы не застрять тут на заводе или в офис-компании.

– Нет, конечно, хочу. – Быстро ответил я. – Но я явно не буду переводить поэзию. Это как-то вообще не мое.

Он засмеялся и выбросил окурок.

– У меня кстати полно фильмов без перевода. Приятное с полезным, так сказать. – Как бы между делом заметил он. – Заходи, если че.

Он покидал меня, как покидает учитель Сей-Мей своего покоренного и раздавленного ученика. Я смотрел в его спину, и понимал, как еще я далек от того, чтобы стать профессионалом. Да я вообще вошь, по сравнению с ним! С Ним! Я должен взять у него все фильмы. Сейчас же.

– Подожди, подожди, я с тобой!

Когда я вернулся к аудированию через час, вся моя прежняя жизнь казалась мне потухшей и бесцветной. Видели ли бы вы эти две огромные полки, уставленные аутентичными книгами! Видели бы вы эту коллекцию кино на съемном харде! Видели бы вы, как он, с деловитым прищуром, вдавался в рассказы о своей параллельной работе удаленного переводчика! Видели бы вы!..

Вечером мы с Пашей заспорили, что посмотреть. Он предлагал смотреть четвертый сезон Наруто, как его самый любимый сезон, я предлагал смотреть Геймера, как мой самый любимый фильм о компьютерных играх. В итоге победил я, но с началом первого диалога в фильме, Паша подскочил:

– Он че, на английском?!

– Д-да, а ты разве не понимаешь?

– Блин, это ты на переводоведческом факультете, а не я!

Мы помолчали, и я предложил:

– Ну, давай, я тебе переводить буду.

Он посмотрел на меня. Действие там закручивалось, ему стало интересно.

– Ладно, давай.

Но как только я получил возможность переводить для кого-то, я сразу забыл весь русский язык. Кровь бросилась мне в лицо, когда Паша, упорно слушая меня, вдруг сказал:

– Так-то по-русски так не говорят.

Я попытался оправдаться.

– Это вообще-то не так-то просто.

–Так кто переводчик, я или ты?

Я прищурился, и забарабанил на около-русском так отчаянно, что Паша похлопал меня по плечу.

– Да молодец, молодец, ты прям как тот гундосый мужик, который половину фильмов озвучивал.

Нет, это несправедливо. Вообще-то, я все прекрасно понимал, о чем они говорят. Просто это был какой-то неизвестный барьер, между моим пониманием и моим переводом на родной язык. Мне было так обидно, что я прям чуть не заплакал. Я представил себя рыдающим на пресс-конференции. Пытающимся перевести японских делегатов и снова рыдающим. Кто-нибудь из женщин успокаивающе похлопал бы меня по плечу и сказал на английском с мягким японским акцентом: «Ну не расстраивайся, на заводе на всех мест хватит».

– Да не расстраивайся ты так. – Паша принял на себя обличье сочувствующей японской женщины. – Ты же на третьем курсе еще. Научишься. Да и кто знает, может, устный перевод – это вообще не твое. Ну или если не научишься – иди в учителя, кто не умеет – тот всегда учит. – И ушел делать свои профессиональные, без единого изъяна, прекрасные сайты.

Я остался нем и унижен. Нет, устный перевод должен был быть моим, обязан был быть. Переводить на дому рассказики про лишение девственности двумя прекрасноволосыми людьми можно и в этом отвратительно холодном, сером городе. А я должен уехать. Я должен вернуться обратно, в солнце, в море, в счастливых людей. А для этого я должен быть отличным, суперским, офигенским переводчиком!

Нет, я сделаю так, что ты не отличишь моего перевода от официального многоголосого. Да я еще так переведу, что ты молча опустишься на колени и будешь целовать пол, по которому я ходил. Да ты еще в блогах своих напишешь, что имел честь жить с этим величайшим мировым переводчиком в одной комнате.

3

Короче я твердо решил подтянуть свои умения. Поэтому, когда все недалекоживущие обитатели общаги в пятницу собирались домой, я постучался в комнату Антона. Но на мое дикое удивление (!), мне открыла очень симпатичная девушка с красными волосами. Ей потребовалась всего тридцать секунд, чтобы составить в своей женской базе данных досье на меня и мою внешность, и, уверен, оно сразу же было отмечено синей печатью «негоден». Мой мозг, будучи мужским, только-только успел внести поправку «Красивые глаза. Есть сиськи», как она сказала:

– Привет.

– Э… привет. – Я глянул за ее плечо. – Я к Тохе вообще-то.

– А мы уезжаем.

Ну конечно, это была его девушка. У всех крутых парней есть крутые девушки. Они чем-то были похожи. Пожалуй, оба неформалы. У нее были красные длинные волосы и черная майка с рентгеновским снимком скелета. А еще куча фенечек, кожаных браслетов и других примочек на руках и груди. Из-за ее спины вырос Антон, в черной толстовке и ярко-зелеными шнурками.

– О, здорова. – Мы пожали руки. – Познакомься, это Лина, моя девушка.

– Артем. – Мы подарили друг другу довольно безразличные улыбки. Антон жестом пригласил меня в комнату. Я вошел, снова благоговея от атмосферы иностранных языков и крутизны. – Блин, я не думал, что ты уезжаешь на выходные. Хотел, чтобы ты мне какую-нибудь книгу по устному переводу одолжил. У тебя же по любому есть? Ну или может какие-нить тексты самые базовые?

– Так это… – Он закинул свои вещи в рюкзак. – Я такого не держу, вообще-то. Хватает того, что в универе дают. А что у тебя случилось? Проект задали?

– Ну, нет, вообще-то. – Я не знал, куда мне поместить себя в этом храме переводчика, и поэтому остался бледной тенью у стола. – Просто обнаружил, что в устном синхронном я абсолютный ноль. Надо исправляться.

– А-а. – Он облачился в черное полупальто. Его девушка тоже оказалась в черной блестящей куртке. – Так устный синхронный это вообще ерунда, если тренироваться каждый день. Приходи, когда я приеду, че-нить соорудим.

– Да? – У меня дыханье сперло от такой щедрости. Сам сенсей предлагает мне свои бесценные уроки. – Клево! Спасибо, чел, ты мне так помог.

– Да ладно, че ты. – Он усмехнулся, натягивая увесистые берцы. – Надо помогать братьям нашим меньшим.

Я ушел в свою комнату просветленный и успокоенный, хоть и сопровождаемый звонким, глупым смехом его подружки Лины. Моя жизнь казалась мне раем, хоть я и влачился босиком по липкой грязи, то и дело натыкаясь на камни.

Паша, как и я, жил далеко, и поэтому все выходные мы с ним проводили вместе. Нет, не как педики. Под словом «вместе» я понимаю, что мы видели друг друга утром и перебрасывались парочкой фраз, когда вдруг пересекались днем или вечером.

Я вернулся в комнату. Паша сидел на своем альфа-стуле за компом и молча протягивал мне мой разламывающийся от мелодии звонка мобильник. Это был папа. Он поздравил меня с наступающим днем рождения (завтра), и сказал, что послал мне денег на следующий месяц и на подарок. Просто мой отец очень прагматичен – поэтому мы всегда дарим друг другу деньги на все праздники, убеждая себя и окружающих, что лучше подарка, чем от самого себя, тебе никогда не получить. Поэтому этим же днем я снял все деньги с карточки и пошел в тату-салон.

Я до сих пор не могу себе полностью и до конца объяснить выбор татуировки. Видимо, это все была девушка Антона. Не могу сказать, что она мне так уж и понравилась с первого взгляда, но этот рентгеновский снимок на ее футболке так и встал у меня перед глазами, когда я засел с журналом эскизов в салоне. Место для татуировки я уже давно надумал, а вот трудности с рисунком кое-какие были.

Я лег на предложенную кушетку. До этого я никогда не делал себе татуировок. Я никогда не выщипывал себе брови, или прокалывал губу, или делал пирсинг в соске, или приклеивал к тощим ляжкам куски с воском, а потом их отдирал, или выдавливал прыщи у косметолога. Скажем так, я в принципе не был подготовлен к каким-то легким преобразованиям своего тела. И когда жужжащая игла коснулась моего невинного тела, меня поразила ужасная догадка: это больно!

Почему-то, думая о татуировке, я никогда не осознавал, что она наносится путем микро-прокалываний кожи. Я бы даже сказал, я не отдавал себе отчета в том, что, по сути, татуировка есть жесткое вмешательство в благополучную жизнь моего кожного покрова. Когда я представлял на своем теле татуировку, процесс ее приобретения казался мне чем-то средним между рисованием акварелью и визитом к парикмахеру. Я никогда не представлял себе боль. Я представлял красивый, профессионально законченный результат боли.

Возможно, именно так размышляют о будущем ребенке матери. Ведь они не думают о боли, о каком-то монстре, бултыхающемся в животе, о процессе низвержения некоего одушевленного существа, о крови, разрыве тканей, йоде и тому подобном. Они представляют детский смех, маленькое тельце, они даже испытывают к этому любовь, и готовы пойти на все, вплоть до вживления в их организм неизвестной спермы, чтобы получить конечный продукт.

Поэтому могу с уверенностью сказать, что, когда я, вздрагивая от каждого прикосновения одежды к моему изувеченному участку кожи, шел в общагу, я чувствовал себя матерью чего-то, что должно было в скором времени стать частью меня.

Пашу я застал в том же положении, в каком и оставил. Только теперь он лежал головой на столе и отсутствующим взглядом смотрел в стену. На голове были большие наушники с оскалившимся Пикачу.

– Хай. – Сказал я, осторожно высвобождаясь из куртки. – С тобой чего?

До меня видимо не дошло, что наушники надеты не просто так, а играют музыку. Но Паша все равно ответил:

– Ничего. – И закрыл глаза.

Он выглядел очень уныло. Как щенок, например, или кот, который очнулся после кастрации. Я очень аккуратно сел на соседний стул и заглянул в его компьютер. Паша грустил на странице Google.

– Сайт не грузится? – Решил я поднять ему настроение.

– Не-а. – Голова Паши не двинулась.

Я вздохнул. Мне так адски жгло с левой стороны ребер, что я принял полученный ответ как единственный, и стал, не дыша, стягивать с себя толстовку. Паша вдруг повернулся ко мне.

– Ваташи-ва дай ски дес. – Произнес он следующую абракадабру, и снова грустно опустил ресницы. Он стал так похож на кого-то из своих мультиков, что я улыбнулся.

– Ты на этот свой маскарад что ли готовишься?

Паша регулярно ходил на странные сборища, где собрались люди, обряженные в костюмы своих любимых героев из аниме. Когда он потом показывал мне эти фотки, я диву давался, как кого-то угораздило покрасить себе волосы в синий цвет, чтобы только быть похожим на персонажа. Они бы себе еще и глаза тогда выбивали, если изображали кого-нибудь с повязкой. Я бы хотел посмотреть на девушку-пулемет в исполнении поклонников. А что, вполне тру, хоть и не из аниме.

Я провел пальцем по забинтованным ребрам. Каждый миллиметр отозвался горячим уколом в коре головного мозга. Я зашипел, прикусив губу. Это была странная боль, ноющая, расщепляющая тебя на несколько тысяч частиц. Ты терялся в ней, как в Космосе, среди мириад звезд и планет, но все же сохранял способность спокойно мыслить и говорить.

Паша открыл глаза.

– Что это у тебя?

– Татуировку набил.

Он поднял брови, но ничего не сказал. Потом выпрямился, стащил наушники с головы, и спросил:

– Можно посмотреть?

– Не, пока нельзя. – Я еще раз провел пальцами по бинту и посмотрел на часы. – В шесть утра можно будет.