Русское Резерфорд Эдвард
Они вместе поужинали, тихо обмениваясь немногими словами, однако Иванушка заметил, что старик, хотя и погружен в грустные размышления о событиях сегодняшнего дня, хочет сказать ему что-то важное. Поэтому его не удивило, когда тот, завершая трапезу, внезапно резко сказал:
– Конечно, ничего этого не случилось бы, если бы страной управляли как полагается.
– О чем ты? – почтительно спросил Иванушка.
– Да о князьях русских, – презрительно ответил Хазар, – о дураках этих. Никто из них и ведать не ведает, как построить государство. Нет у них законов, нет никакой системы.
– У нас есть законы.
Жидовин пожал плечами:
– Зачаточные законы славян и варягов. Ваши церковные законы лучше, признаю. Однако вы переняли их у греков и римлян, из Константинополя. Но кто стоит во главе вашего правления, какое бы оно ни было? Чаще всего хазары и греки. Почему народ сегодня взбунтовался? Потому что князья ваши либо нарушают закон, либо не заставляют соблюдать закон, либо просто не принимают законов, которые мешают им бесчинствовать.
– Воистину, нами всегда правили дурно.
– Оттого, что нет у вас законов и системы, и измениться ничто не может. Ваши князья все воюют друг с дружкой, а земля слабеет, и даже порядок наследования не установят, чтоб мир воцарился.
– Но, Жидовин, – возразил Иванушка, – разве не правда, что наследование от брата к брату мы переняли не у северян-варягов, а у тюрков? И стало быть, мы заимствовали его и у вас, хазар?
– Может быть. Но ваши русские князья не способны соблюдать порядок. Уж это ты отрицать не можешь. Разруха, разруха во власти.
Иван с ласковой снисходительностью поглядел на него. Старик говорил дело, но Иванушка не был до конца убежден в справедливости его слов.
Толпа с ее тупой кровожадностью и ненавистью к евреям была ему противна, и все ж таки он невольно думал: «Как же ошибаются эти евреи! Все бы им системы да законы – нет, мы пошли дальше их». Он вздохнул, а вслух сказал:
– Знаешь, законом не все исчерпывается.
Жидовин изумленно воззрился на него.
– Но у вас и того нет, – резко сказал он.
Иван покачал головой. Как же ему объяснить, что его, Жидовина, образ мыслей – неправильный.
Нет, знал Иван систему мира куда лучшую, чем у хазар, – христианскую.
Сам он, пожалуй, не мог найти нужных слов, но это было не важно.
Ибо разве они уже не были произнесены – красноречивее и убедительнее, чем все, что могло прийти ему на ум, в самой знаменитой проповеди, когда-либо прочитанной в русской церкви?
Она была произнесена незадолго до его рождения, но получила такую известность, что уже ребенком он запомнил фрагменты ее наизусть. Эту проповедь великий славянский священнослужитель Иларион прочитал в память Владимира Святого. Он назвал ее «Словом о законе и благодати». А смысл ее был весьма прост. Иудеи дали человечеству Закон Божий. Но затем пришел Сын Божий и принес высшую истину – торжество благодати, непосредственной любви Господней, бесконечно превосходящей любые правила и установления. Именно это чудесное послание новая Церковь и откроет гигантскому миру леса и степи.
Как же ему рассказать об этом старику Жидовину? Имеющий вместить – да вместит, только ведь евреи никогда не примут этого учения.
Но разве его собственный жизненный путь не был паломничеством в поисках благодати? Разве сам он, Иванушка-дурачок, не открыл для себя любовь Господню без всяких сборников законов?
Иванушке не по душе пришелся мир законов, установлений и предписаний, каким видели его евреи. Вся природа его восставала против этого расчисленного мира. По Господней благодати все должно было решаться намного проще.
– Все, что нам нужно, – втолковывал он Хазару, – это мудрый и благочестивый человек, достойный князь, сильный правитель.
Этому средневековому мифу суждено было стать проклятием для большей части русской истории.
– Славу Богу, – продолжал он, – у нас есть Мономах.
Однако перед расставанием Иванушка подарил старику подвеску, маленький металлический диск, который носил на цепочке на шее и на котором был изображен трезубец – тамга клана его предков.
– Пусть он напоминает тебе о том, – промолвил Иванушка, передавая Хазару амулет, – что ты спас жизнь мне, а я – тебе.
А несколько дней спустя, по благодати Господней, князья склонились перед волей веча, и так – благодаря народному бунту – началось правление одного из величайших монархов, которого знала Русь, – Владимира Мономаха.
Радость Иванушки от восшествия на престол Мономаха еще более усилилась, когда той же осенью возведение маленькой церкви в Русском завершили с быстротой, граничащей с чудом.
Он часто приезжал в деревню и оставался там по целым дням, притворяясь, будто проверяет, как идут дела, но втайне наслаждаясь удивительным покоем и миром, царящим в этом местечке.
Но более всего любил он на исходе дня глядеть на эту каменную жемчужину. Каким нежным сиянием облекалась по вечерам церковь, когда лучи заходящего солнца освещали ее розовые стены.
Иван сидел, умиленно созерцая маленькое здание, вопреки обстоятельствам воздвигнутое на поросшем травой холме над рекой, выделяющееся на фоне темного леса, а солнце тем временем медленно опускалось за горизонт.
Не было ли разлито ощущение угрозы, тайной опасности, печали над золотым византийским куполом, когда на нем вспыхивали последние закатные лучи? Нет. Иван полагался на свою веру. Ему казалось, будто ничто никогда не нарушит покоя и безмятежности маленького дома Божьего, возведенного перед дальним лесом, над рекой.
Вся природа, казалось, была исполнена умиротворения в необозримом русском безмолвии.
А еще он иногда думал: как странно, что когда он стоял на берегу возле церкви и глядел в бескрайнее небо над бесконечной степью, то, куда бы ни плыли облака, само небо казалось подобным великой реке, одновременно неподвижной и уходящей вдаль, вечно уходящей.
И легкий ветерок с востока пролетал над землей, едва касаясь.
Глава третья. Татарин
Широкое монгольское лицо всадника было настолько обветренным, что приобрело охристо-коричневый оттенок.
Борода и усы его, жидкие, черные, ниспадали отдельными прядями.
Поскольку дело было зимой, он был закутан в пышные меха, а под ними скрывались одеяния тончайшего китайского шелка. Он носил войлочные носки, а поверх них – тяжелые кожаные сапоги. Голову его венчала меховая шапка.
На самом деле ему исполнилось всего двадцать пять, но ветер и непогода, война и лишения, которым он постоянно подвергался в открытой степи, превратили его в человека без возраста.
На поясе у него висела кожаная фляга с перебродившим кобыльим молоком, кумысом, который так любили его соотечественники. К седлу был приторочен мешок с сушеным мясом. Ведь монгольский воин всегда выступал в поход, запасшись всем необходимым.
Среди самого необходимого была и жена: вместе с сыном-младенцем она ехала в гигантском верблюжьем обозе, который перевозил имущество позади войска.
Лишь одним этот воин отличался от других. Четыре года тому назад вражеское копье едва не вонзилось ему в левый глаз, но только глубоко рассекло высокую скулу, соскользнув наискось по щеке и отрезав ему почти все ухо, так что от него остался только неровный обрубок. «Повезло», – заметил он и более об этом не думал.
Звали его Менгу.
Медленно двигалось гигантское войско по замерзшей степи. Как обычно, оно было выстроено пятью отрядами: по два, друг за другом, в авангарде и в арьергарде, с каждого фланга, а пятый отдельно располагался посередине.
Менгу находился на правом фланге. За ним ехала сотня, которой он командовал, легкая кавалерия, где каждый всадник был вооружен двумя луками и двумя колчанами и мог стрелять прямо с седла, скача галопом. Луки были устрашающим оружием: очень большие, составные, с силой натяжения тетивы, равной трем с половиной пудам, то есть более мощные, чем прославленные английские «длинные луки». Их дальнобойность доходила примерно до ста пятидесяти саженей. Как и все его люди, Менгу научился стрелять из лука в возрасте трех лет.
Слева от него ехал отряд тяжелой кавалерии, вооруженный саблями и копьями, боевыми секирами или булавами – что кому было более по вкусу – и арканами.
Сам Менгу восседал на вороном скакуне, и потому в нем тотчас можно было узнать воина Черного отряда – элитной ханской гвардии. В огромном табуне запасных коней, перегоняемых позади войска, бежали и его четыре жеребца, все вороные.
Он был рад тому, что его жена и первенец сейчас рядом с ним. Он хотел, чтобы они стали свидетелями его торжества. Ибо в этом походе он впервые получил под начало сотню воинов.
В основе монгольского войска, как и всей империи, которая из него выросла, лежала десятичная система исчисления. Низшим воинским подразделением считался десяток, далее следовала сотня. Более важные люди командовали тысячей, а темники имели под своим началом тьмы, отряды численностью десять тысяч. Менгу командовал сотней. «К концу этого похода, – обещал он жене, – я стану тысяцким». А к тому времени, как будут завоеваны все остальные западные страны, которые, по словам купцов, простираются до самого края обитаемой суши, он, возможно, сделается даже темником.
Однако, как ни жаждал он повышения, надобно было проявлять осторожность.
Ибо, хотя все люди были равны на службе у Великого хана и получали должности, награды и отличия по заслугам, важнее всего была верность суждения и такт. Ведь, как гласила старинная пословица, родившаяся в азиатской степи: «Если ты знаешь слишком много, тебя повесят, а если будешь вести себя слишком скромно, на тебя наступят».
Хорошо было, например, то, что его клан в милости и чести. С полным правом он мог сказать о себе монгольской поговоркой: «Два темника от той же кости, что и я». Происхождение уже помогло ему вступить в ханскую гвардию.
Было и еще одно обстоятельство, которое, как он полагал, могло способствовать его возвышению.
На одном из проводимых Великим ханом смотров красавиц, куда посылали своих дочерей все знатные монголы, была избрана его сестра. «Дева, подобная луне», – заметил сам Великий хан, а это была высочайшая похвала. В качестве главной наложницы она предназначалась самому хану Батыю. Несколько раз он видел ее возле ханской юрты.
«Она найдет способ обратить на меня его внимание», – самонадеянно думал он, удовлетворенно обращая свое жестокое, бесстрастное лицо к горизонту.
Менгу знал, что вскоре они выйдут на опушку леса.
Согласно основанному на двенадцатилетнем цикле календарю монголов, в котором каждому году покровительствовало свое особое животное, до года крысы оставалось еще два. К концу года крысы русская земля будет завоевана. Это было столь же непреложно, как и то, что солнце встанет утром, а звезды засияют ночью.
Ибо монголы намеревались завоевать весь мир.
Так повелел им Чингисхан. Чингисхан, по рождению – глава знатного рода, в 1206 году, всего лишь за тридцать лет до описываемых событий, объединил под своим началом монгольские кланы и, по образцу правителей древнетюркских империй азиатской равнины, взял себе титул кагана, или хана.
Многие до него носили этот титул, но никто никогда не построил империи, подобной той, что предстояло основать монголам.
Чингиса именовали также Далаем – «всемогущим».
Выйдя со своей родины, с пастбищных земель к северу от пустыни Гоби, эти всадники, чуть ли не с рождения ездившие верхом и стрелявшие из лука, ринулись на юг и, преодолев Великую стену, вторглись в Китай, а затем понеслись на запад, избрав целью нападения тюркские государства Средней Азии, которые теперь приняли ислам. Государства эти были отнюдь не беззащитными, напротив, весьма могущественными. Они оказали монголам ожесточенное сопротивление. Однако Чингис сокрушил их. Через несколько лет пал Пекин, к 1220 году Чингисхан покорил большую часть Персии, а потом, подобно всем завоевателям с востока, монголы перешли через протянувшуюся полумесяцем горную цепь и понеслись по великой, широко раскинувшейся северно-евразийской равнине.
Любая азиатская империя стремилась взять под контроль богатые караванные пути, ведущие на запад. Это приносило огромные прибыли. Однако Чингисхан жаждал не просто подчинить себе караванные маршруты, но основать государство, которое стало бы править всем миром. Такова была его миссия, таков был его долг.
«Тенгри, бог Великого Голубого Неба, даровал мне власть над всеми, кто живет в войлочных юртах», – объявил он. Но Чингисхан имел в виду не только степных кочевников, но и все цивилизованные народы. И, подобно китайским императорам, которых он победил, стал величать себя Сыном Неба.
Целью его, о которой не без некоторых оснований часто забывает популярная история, было установление всеобщего мира. Правила нового миропорядка Чингис установил в уложении законов, великой Ясе, копии которой, подобно ковчегу Завета, таящему скрижали, считались священными и, скрытые от всех, хранились в каждой из монгольских столиц.
«Все люди равны, – провозглашала Яса, – и все они, по своим способностям, должны служить Великому хану». Подобную формулу использовали в своих законах и другие империи, например Китайская. «Стариков и бедных также надлежит защищать», – повелевала Яса. И действительно, империя Чингисхана была неким подобием государства всеобщего благосостояния.
Будучи мудрее многих деспотов, Чингисхан также дозволял свободу вероисповедания. «Поклоняйтесь любым богам, каким хотите, – заявлял он покоренным народам, – лишь неизменно поминайте в своих молитвах Великого хана». И все законы, все уложения, все правила скреплялись одной-единственной формулой: «Един Бог в небесах, один правитель на земле – великий Чингисхан».
В 1227 году Чингис умер. Многие верили, что, подобно соколу, тамге своего клана, он вознесся на небеса. Однако его империя не дрогнула. На протяжении столетий ханы будут избираться из числа его прямых потомков. Империя, которую в своем завещании оставил сыновьям и внукам Чингисхан, была поделена на четыре части. На Востоке с каждой стороной света связывался определенный цвет: север считался черным, юг – красным, восток был синим, а запад – белым. А с царственным средоточием всего мира, центром Вселенной, ассоциировался золотой цвет.
Вот почему потомков Чингиса стали именовать Золотым родом. Своим сыновьям Чингис отдал приказ расширять границы империи. А в завещании даровал каждому не серебро и золото, а войска, способные их завоевать.
Великое войско, наступающее на западный мир в 1237 году, возглавлял хан Батый, младший правитель и внук Чингисхана. Правый его фланг вел в битву великий монгольский полководец Субэдэй. Перед походом курултай Великого хана решил, что войско Батыя, хотя оно и принадлежит западной части империи, будет усилено крупными соединениями остальных трех. По приблизительным оценкам, оно насчитывало сто пятьдесят тысяч; ядро его составляли монголы, остальные – тюрки из покоренных стран Средней Азии.
С тех пор и это войско, и огромную западную империю, которой ему суждено было править, принято именовать Золотой Ордой. На самом деле это название появилось в результате неверного прочтения текста, написанного много веков спустя. Гигантские западно-монгольские земли именовались не золотыми, а белыми, поскольку располагались на западе. А Орда этой огромной белой четверти, которая явилась покорить Русь, называлась Белой Ордой.
Монгольская разведка работала прекрасно. Прежде, во времена Чингисхана, монголы совершили вылазку в южную степь, за Дон, но русские не поняли, что это за воины, и не увидели опасности в их появлении. С тех пор лазутчики регулярно приносили важные сведения, регулярно допрашивались торговые караваны, степь всегда полнилась слухами. Русские почти не подозревали о существовании монголов, а правители могущественной империи тем временем готовили план нападения на Русь.
«Этот поход не продлится долго», – сказал Менгу своей жене.
Действительно, если монгольский курултай полагал, что на завоевание всей Китайской империи, от севера до юга, может потребоваться шестьдесят лет, то на покорение Руси отводилось всего три года.
Чтобы представлять себе внешний облик и природу русских княжеств, нужно посмотреть на три крупнейшие русские реки. Очертания их повторяют весьма несложную фигуру, ибо напоминают, грубо говоря, прописную латинскую букву R.
Во-первых, с незапамятных времен существовала протянувшаяся с севера на юг великая сеть водных путей, которая вела от холодных северных земель на побережье Балтийского моря к югу, до широкой реки Днепр, а оттуда, через светлый лиственный лес, по южной степи, где подстерегают опасности, и, наконец, впадала в теплое Черное море. Эти водные артерии составляли вертикальную черту нашей воображаемой буквы R, на севере которой располагался Новгород, в центре – Смоленск, а на юге, над самой степью, – Киев.
Косую черту буквы R, простирающуюся из центра в степь, а оттуда южнее, к восточному берегу Черного моря и поселению Тмутаракань, составляла река Дон.
Петлю буквы R описывали две реки: верхнюю ее часть, начиная свой путь гигантским изгибом, прорезывающим темные северо-восточные леса, а затем вновь поворачивающим на юг, составляла могучая Волга; нижнюю часть петли формировала медлительная Ока, которая, изгибаясь, поворачивала на север, где воссоединялась со своей сестрой. От места их слияния, примерно на середине петли, Волга снова несла свои воды на восток, продолжая путь по бескрайней Евразийской равнине.
Внутри этой огромной петли, на землях лесистых и болотистых, где с незапамятных времен обитали первобытные финские племена, постепенно стали возникать города: Суздаль – в центре; Ростов – дальше к северу; на внешнем контуре «петли», на реке Оке, – Рязань; а севернее – Муром.
Русь питали четыре главные реки: Днепр, Волга, Ока и Дон. Русла их простирались примерно на полторы тысячи верст от ледяного севера до теплого Черного моря, а с запада на восток, поперек «петли», – почти на семьсот пятьдесят. Вот каковы были внешние очертания княжеств русских.
Однако за столетие, прошедшее со времен правления Владимира Мономаха в Киеве, в русских княжествах произошла одна серьезная перемена. Их правители стали все больше интересоваться землями, расположенными внутри «петли» буквы R. Росли и ширились новые города вроде Ярославля и Твери. Мономах сам основал на землях суздальских крупный город и дал ему свое имя – Владимир. Тем временем на юге – не только из-за продолжающихся набегов степных кочевников-половцев, но и из-за почти полного разграбления Константинополя крестоносцами, которые не гнушались никакой добычей и давно утратили страх перед Богом, – причерноморская торговля захирела, а великий город Киев вступил в полосу медленного упадка.
В результате всех этих изменений центр тяжести в земле Русской переместился на северо-восток. Гордые потомки Мономаха предпочитали лесные края, куда не проникали половецкие налетчики. Главный представитель правящего клана теперь именовал себя великим князем владимирским, а златоглавый Киев, подобно некогда знаменитой, стареющей, но все еще поражающей воображение красавице, сделался предметом роскоши, которым богатые и могущественные князья любили похваляться, как изысканным украшением.
Великие князья владимирские действительно обрели немалую власть. Обычно в их руках находился Новгород и вся его огромная торговля с ганзейскими немецкими и даже более далекими городами. Именно во Владимире встречали крупные караваны, приходившие по степи и по лесу из земель волжских булгар и с Ближнего Востока.
А чтобы возвысить свою новую северную столицу, придав ей еще и религиозную значимость, владимирские князья привезли из Греции святой образ Божьей Матери и поместили в новом владимирском соборе. Не было на всей Руси реликвии более почитаемой, чем икона Владимирской Божьей Матери.
Однако земля русская страдала одним существенным изъяном: она была раздроблена. Хотя правило, согласно которому княжеский престол переходил по наследству от брата к брату, все еще применялось, когда речь шла о наследовании великокняжеского титула, отдельные города постепенно стали оказывать политическую поддержку той или иной ветви многочисленного княжеского дома. Князья бесконечно ссорились между собой. Ни один великий князь, сидевший во Владимире, не в силах был призвать их к объединению.
А раздробленность Руси была хорошо известна монголам.
Янка проснулась на рассвете. Небо постепенно светлело.
Она тихо соскользнула с теплых полатей над печью и направилась к двери. До нее доносилось дыхание родителей и брата. Никто из них не пошевелился.
Натянув шубу и прочные валенки, она подняла дверной засов и вышла на свежевыпавший поскрипывающий снег.
В полумраке деревня казалась сплошь серой, одного цвета. В нескольких шагах справа от нее на снегу виднелась маленькая темная точка. Она присмотрелась и поняла, что это всего-навсего собачье дерьмо, за ночь окаменевшее на морозе. Ветра не было, от курных изб тянуло дымом. Никто не видел, как она вышла за околицу деревни.
У Янки не было никаких особых причин гулять по лесам этим утром, на рассвете, вот разве что после бессонной ночи приятно было пройтись по холоду, на открытом воздухе, на равнине, вдали от деревни. Она пошла по тропинке, извивавшейся между деревьями.
Этой тихой, сдержанной девочке с зелено-голубыми глазами и соломенными волосами было семь лет. Среди детей сельца Русское она принадлежала к тем, кому более всех посчастливилось, ведь семья ее матери происходила от смерда Щека, хозяина медоносного леса во дни боярина Ивана и великого князя Владимира Мономаха. К концу жизни Щек обзавелся многочисленными собственными ульями, и даже сейчас, спустя много поколений, кроме обычного приданого: прялки, солонки и маслобойки, – мать Янки получила немало ценного, в том числе и несколько ульев. Мать была веселая, смышленая и остроумная и напоминала своего дальнего предка густой темной шевелюрой да коренастостью; а еще она любила петь. Правда, иногда Янка замечала, как в отношениях между ее родителями возникает какая-то напряженность. Она даже слышала, как мать говорит об отце язвительно, с насмешкой. Однако по большей части в доме их царило согласие.
Приближался восход. Лучи солнца упали на одно-единственное маленькое белоснежное облачко высоко-высоко, и оно переливалось в небе. Янка шла дальше. Она почувствовала слабый терпкий запах лисы, – может, лиса пробегала тут раньше. Повернулась – лиса была тут как тут, наблюдала за девочкой из-за деревьев, стоя шагах в тридцати справа. «Здравствуй, лисичка», – тихо поздоровалась Янка.
Лиса тенью скользнула прочь по сугробам, на снегу осталась цепочка темных следов.
Пора было поворачивать назад, но Янка все шла и шла дальше, словно решила пересечь степь. «Только гляну на рассвет над степью, – подумала она, – и вернусь».
В последнее время сельцо Русское превратилось в довольно заброшенное место. Крепость по-прежнему стояла, но дружину в ней держали совсем крохотную, ведь с недавних пор в Переяславле даже не сидел более князь. Боярское семейство давным-давно перестало показываться в деревне. Внук Иванушки, тоже Иван, взял в жены половчанку, а их сын, странный светловолосый человек по имени Милей, с голубыми глазами на весьма скуластом, тюркском лице, совершенно не занимался Русским. Сельчане прозвали его Турком, хотя, по меркам русских князей, среди которых теперь нашлось бы немало тех, в чьих жилах текло семь восьмых половецкой крови, он не особенно-то выделялся своим тюркским происхождением. Кроме Русского, боярскому семейству принадлежали обширные имения на северо-востоке, за Окой. Боярин жил в городе Муроме. Его тиун время от времени наезжал в Русское с проверкой да за прибылью от продажи меда. Бояре также содержали маленькую церковь, хотя иногда за ней присматривал только старый, полуслепой поп.
Так что вся коротенькая Янкина жизнь протекала в местечке сонном, добром и ленивом, жители деревеньки собирали урожай и дикий мед, обманывали боярина, который у них и не показывался, и коротали долгие летние вечера, сидя на завалинке.
Вот только из-за горизонта им грозила опасность.
Янка не могла взять в толк, что это такое. Год тому назад на земли к северу от них совершили налет половцы или какие-то другие кочевники, разорили и разграбили все, что только смогли найти. А этой осенью боярский тиун к ним не приехал. Кто его знает, что это значит. Но отец сказал ей: «Не тревожься, со мной тебе бояться нечего».
Когда она добрела до опушки леса, солнце как раз поднялось из-за горизонта. Впереди, на востоке, белые снега, казалось, простирались бесконечно, словно солнце взошло из-за какого-то скрытого уклона, затерянного в их бескрайних просторах. А сейчас великое золотое солнце как властитель восходило на голубое небо востока, и она застыла, не в силах оторваться от этого великолепного зрелища.
Воздух был прозрачен, вокруг царило совершенное безмолвие. Примерно в полутора верстах, немного левее, маленький холмик круглился там, где высился когда-то древний курган. Далеко на юге длинные слои сероватых туч тянулись вдоль горизонта от степи к лесу, и их края отливали золотом.
Янка вышла из-за деревьев на равнину. Ее окутало бескрайнее, безграничное безмолвие этих мест. Она глубоко вдохнула ледяной воздух и улыбнулась. Налюбовались вдосталь, а теперь и домой пора.
Как раз когда она собралась уходить, ее зоркие глаза заметили далеко-далеко на горизонте крошечную точку. Она уставилась на это крохотное пятнышко, заслоняя глаза от солнца, даже не зная наверняка, есть там что-то или нет. Точка словно бы не двигалась. Или она все-таки растет? Нет, все же не двигается. «Как странно, – думала она, глядя на крохотное пятнышко. – Может быть, деревце в степи растет».
А потом она повернулась и пошла домой, а солнце, владыка голубого неба, утвердилось на своем утреннем престоле.
Менгу наблюдал за ней.
Он выехал из лагеря с первыми лучами солнца и вскоре добрался до небольшого холма, словно предназначенного для осмотра местности. На расстоянии пятнадцати верст он ясно различал опушку леса и заметил маленькую фигурку, как раз появившуюся из-за деревьев.
Ибо если зрение у Янки было острое, то у степняка – и вовсе несравненное.
Ранним утром, когда воздух прозрачен, когда еще не поднялась пыль или не спустился туман, жители пустыни и степей могут разглядеть человека за двадцать с лишним верст. Опытный воин за шесть верст углядит врага, спрятавшегося за утесом.
Менгу усмехнулся. Как просто все оказалось. Северные города: Рязань, Муром, Владимир – сдались, не оказав серьезного сопротивления. Великий князь погиб со всем своим войском. Жаль только, что весенняя распутица заставила их повернуть назад, прежде чем они дошли до Новгорода; но ничего, они разорят его позже. У этих жалких городов, несмотря на высокие стены, просто не было шансов. Монгольским военным инженерам, привыкшим осаждать гигантские укрепленные города Китая, эти западные крепости казались детской игрушкой.
А теперь, намереваясь завоевать юг, они пришли снова, на сей раз зимой. И в выборе времени для нападения также проявили мудрость.
Горько ошибаются те, кто полагает, будто русскую землю защищает зима. Зимой-то как раз и удобно нападать на Русь. Весной и осенью, в распутицу, дороги делаются непроходимыми. Летом приходится переправляться через широкие полноводные реки. А зимой реки замерзают, покрываясь льдом, и все пути открыты, если готов вытерпеть холод и умеешь ходить по снегу. Монголы хорошо знали, что такое суровая зима. Суровые зимы им нравились.
Менгу задумчиво смотрел на далекую линию деревьев, за которыми скрылась девочка. Пока все шло недурно; его люди храбро сражались; жаловаться было не на что. Лишь одно тревожило его: он до сих пор не сумел обратить на себя внимание своего темника.
Его сестра, не жалея усилий, восхваляла его перед ханом Батыем. Однако ответ правителя был столь же прост, сколь и неутешителен. Услышав о ее брате и его надеждах, Великий хан всего-навсего заметил: «Что ж, пусть отличится».
Ему требовался благоприятный случай: достаточно было даже маленькой стычки, лишь бы она произошла на глазах у начальника. Менгу кивнул. Такая возможность ему вот-вот представится. Но хорошо бы поскорее.
Он еще раз окинул взглядом леса. Если по опушке леса бродит девочка, значит деревня где-то рядом.
Они доберутся туда к полудню.
Почти тотчас после пробуждения Янка побелела от ужаса.
Они были повсюду. А ее бросили.
Она стояла у окна, содрогаясь всем телом. Лошадиные бока пахли потом, кони были близко, рукой подать: мимо домов, задевая края крыш, ехали всадники в толстых тулупах, за плечами у них были огромные луки. Некоторые держали в руках горящие факелы.
Куда же все подевались?
Еще до конца не проснувшись, она оглянулась. В избе пусто. Ей понадобилось какое-то мгновение, чтобы собраться с мыслями.
Утром ее отец запряг старую кобылу и поехал на санях по замерзшей реке в соседнюю деревню. Ясное небо, так радовавшее ее на рассвете, нахмурилось. С юга приползли тучи и медленно заволокли весь небосвод, отец уехал – и, хоть день и был в разгаре, на дворе стоял тоскливый скучный сумрак. Ее мать решила сходить в крепость, а Янка осталась в избе и заснула.
Она не слышала криков.
А проснувшись, увидела чужеземцев с зажженными факелами. Словно бы, не просыпаясь, девочка очутилась в другом сне – кошмарном. Стук лошадиных копыт по замерзшему снегу отдавался зловещим эхом.
Откуда было знать Янке, что все свершилось почти мгновенно? Внезапно в дальнем конце большого поля появился какой-то всадник. Потом показались трое. Потом, когда люди закричали, откуда-то ринулась сотня всадников, словно все лесные деревья вдруг обратились в надвигающихся на них наездников, вооруженных луками и копьями.
Монголы безмолвно прошли сквозь лес пятью огромными отрядами, выстроившись на ширину около четырех с половиной верст. Деревня Русское оказалась примерно по центру. И сейчас они темным потоком устремились между деревьями на беззащитных крестьян.
Сельчане были застигнуты врасплох, им оставалось только спасаться бегством. Трое соседей успели поколотить в дверь Янкиной избы и кинулись бежать, решив, что в избе пусто. Они метнулись по льду за реку, словно дичь в поисках убежища от охотников. Некоторые побежали в крепость; нашлись и те, кто стал искать приюта в церкви; иные же предпочли укрыться в лесах.
Услышав первые крики, доносившиеся из деревни, мать Янки выглянула за ворота маленькой крепости. На миг у нее перехватило дыхание. Потом сердце бешено забилось.
Из деревни высыпали жители, маленькие, жалкие, тепло укутанные фигурки, со всех ног бросившиеся по грязно-белому льду в сторону укрепления. Но где же Янка?
Спустя мгновение она увидела то, что не в силах был разглядеть ни один из жителей деревни, – истинную протяженность монгольского строя, заполонившего всю замерзшую реку.
Она еще раз окинула взглядом толпу – не с ними ли Янка? Янки не было.
Мать бросилась вниз по склону, по направлению к реке и к монгольскому всаднику, который уже пересек реку и достиг противоположного берега. За ее спиной односельчане, себе на беду, закрыли крепостные ворота.
Менгу почти не поверил своему счастью, когда ворота захлопнулись и к нему подскакал темник. Это был тучный, хмурый, немногословный человек. Подняв руку, он ткнул камчой в сторону крепости за рекой:
– Возьми ее.
Здесь открывалась возможность возвыситься. Менгу словно бы увидел свою сестру. Ничто, ни одно событие, сколь бы незначительным оно ни казалось, не происходит просто так во вселенной Великого хана, и теперь он лихорадочно соображал, рассчитывая все шансы.
Едва остановившись выслушать приказ, он развернул коня и, отдав две резкие, отрывистые краткие команды, выстроил ближайшие части двумя шеренгами, которые тотчас же поскакали через замерзшую реку и разделились, обходя и забирая в клещи крепость и церковь справа и слева.
Подозвав десятского, он велел:
– Осадную машину сюда. Катапульту. – И тот помчался, торопясь выполнить поручение.
Они перевозили осадные машины по льду чуть севернее, туда, где лес рос не так густо.
Монгольская осада весьма напоминала охоту Великого хана. Крепость надлежало окружить, лишив осаждаемых любых шансов спастись. Иногда, если какой-нибудь город покрупнее проявлял особое упрямство, монголы возводили вокруг него частокол, словно желая сказать: «Думаете, ваши стены защищают вас? Смотрите, вы пойманы в ловушку нашими стенами!» Затем, неспешно, они либо обрушивали укрепления противника, либо засыпали ров и строили мосты, ведущие на стены. Они никогда, ни при каких обстоятельствах не сдавались. Окруженная крепость была обречена.
Менгу поглядел на жалкую маленькую деревянную крепость. Какие же они глупцы, зачем они заперли ворота? Войско даже не потрудилось бы сжечь это местечко, если бы они просто оставили ворота распахнутыми.
Но все складывалось для него весьма удобно. Их глупость давала ему шанс показать себя и свою храбрость.
План был таков: сделать все как можно быстрей. Темник будет недоволен, если осада затянется и цель не будет достигнута сразу.
– Поторопись! – крикнул он в спину десятскому, который уже успел отъехать слишком далеко и потому не мог его услышать.
Менгу нетерпеливо нахмурился.
Янка замерла.
Всадники оставили деревню. Они подожгли две избы, но не стали терять время на остальные. Впереди кто-то прокричал приказ, и они быстро поскакали к реке. Внезапно сделалось очень тихо.
Может быть, ее семья затаилась где-то в окрестностях. Может быть, они уже лежали на земле бездыханные. Или бежали, бросив ее, и теперь она останется совсем одна. Что ей делать? Чужеземные всадники внушали ей ужас, но одиночество было страшнее.
Она вышла из избы.
Всадников уже отозвали к реке. Выходя из деревеньки, она увидела, как две колонны всадников рысью скачут по льду на противоположный берег, чтобы окружить крепость. Дальше, слева от нее, мимо старого кладбища, двигался отряд из примерно трехсот пехотинцев. На них были тяжелые кожаные куртки, напоминающие доспехи, а их шеренги ощетинились длинными черными копьями. Справа и прямо перед ней пятеро или шестеро верховых бесстрастно ожидали на берегу окончания дела, а еще дальше, впереди, на краю льда, один-единственный всадник, по-видимому, отдавал приказы. Никто ее даже не заметил.
И тут она увидела такое, от чего у нее чуть было не вырвался радостный крик. И даже не одно, а два желанных зрелища предстали ей.
Первым заметил Янку ее брат Кий.
Девятилетний мальчик вместе с отцом возвращались домой, почти доехали до деревни и уже почти поравнялись с последней излучиной замерзшей реки, за которой открывалось Русское, и вдруг Кий услышал, как у отца вырвалось:
– Напасть какая! Половцы пришли!
Кий быстро взглянул направо. Из-за деревьев на берег неспешно выезжали три всадника. Потом он увидел десять. Потом пятьдесят. Отец резко дернул вожжи, сворачивая в сторону:
– А что за нами?
Кий оглянулся:
– Еще больше. Переходят реку!
Отец выругался.
– А как же мать и Янка? – выкрикнул мальчик.
Отец ничего не сказал, но в бешенстве вытянул кнутом по спине старую кобылу. Она отпрянула, раздраженно вскинула голову и изо всех сил понеслась по направлению к речной излучине.
– Господи, сделай так, чтобы их не было впереди! – шептал крестьянин.
Маленькие сани быстро скользили по льду. Отец и сын затаили дыхание. Наверное, это крупный налет. Кий беззвучно молился. Славу богу, когда они поворачивали из-за излучины реки, им на мгновение показалось, будто на берегу пусто… и тут они въехали в самую гущу монгольского войска.
Колонна всадников рысью скакала по льду на противоположный берег, чтобы окружить крепость, расположенную прямо перед ними. Кий не заметил матери. Но как раз когда его отец повернул сани, чтобы понестись направо, в укрытие, к спасительному лесу, он вскрикнул:
– Смотри, Янка! На берегу! Она нас видела!
Его поразило, что отец только пробормотал:
– Цыц! Всех нас погубишь!
И тут он увидел, как сестренка бросилась к монголам.
Ведь Янка заметила не только их. Она увидела мать, бегущую к ней по льду, между двумя колоннами всадников. Янка открыла рот и хотела было закричать. Но, словно все это происходило в кошмарном сне, не сумела издать ни звука, только едва слышный шепот, который никто не уловил. Она попыталась кинуться к матери, но не смогла, словно окаменев. И тут мать увидела ее.
Внезапно девочка ощутила прилив облегчения. Ну все, теперь спасена. Уже не раздумывая, ни на миг не останавливаясь, она сбежала по берегу на лед, прямо к матери, забыв даже о всаднике, который преграждал ей путь, стоя между ними.
Менгу изумленно воззрился на женщину. Да что же делает эта крестьянка?
Он нетерпеливо ожидал, когда подвезут осадную машину. Еще несколько мгновений – и можно рушить крепостные стены. Кольцо его людей вокруг крепости почти сомкнулось. Это будет день его торжества. На темника Менгу старался лишний раз не смотреть. «Я сокрушу их быстрее, чем вода закипит в котле», – пробормотал он.
Хотя на его лице не отразилось никаких чувств, он был в восторге. Это и вправду походило на великую облаву во время ханской охоты, и сегодня он – старший ловчий. На какой-нибудь час, но он сделался главным здесь. «Уж я им покажу!» – восхищенно думал он.
Но что это за крестьянка идет прямо на него?
Несколько лун тому назад ему рассказали одну историю. Крестьянка, несомненно очень похожая на эту, бросилась на молодого сотника, когда монголы предали огню Рязань. Она выхватила откуда-то нож и зарезала его. «Так что смотри, берегись их женщин», – предостерег его товарищ. Менгу раздраженно нахмурился. Ну уж нет, не какой-то русской помешать его возвышению!
Она уже добежала до него.
Повинуясь легчайшему нажиму коленей, его конь, стуча копытами, поскакал вперед. Менгу выхватил саблю, круговым движением кисти, одним ударом разрубил ее от плеча до груди, и дерзкая рухнула на лед. Он снова повернулся к осадной машине.
И тут раздался пронзительный крик: «Мама!»
Менгу еще не успел понять, кто перед ним, а его кривая сабля уже взметнулась в воздух, лицо напряглось, рот застыл в жестоком оскале.
Маленькая девочка упала на колени рядом с лежащей на льду женщиной. Кровь из глубокой раны била непрерывно. Глаза у женщины были открыты; неотрывно глядя на девочку, она пыталась ей что-то сказать.
На миг Менгу тоже забыл обо всем. Он видел перед собой только лица матери и ее ребенка.
– Янка! – снова раздался крик, на сей раз кричали с саней крестьянин и мальчик. Он заметил их только сейчас, раньше их закрывали всадники, ускакавшие теперь за реку.
– Янка!
Крестьяне стояли возле саней, не в силах шевельнуться: несколько сотен лучников покончили бы с ними мгновенно.
Глаза у женщины остекленели. Она была мертва.
Раздался топот копыт на льду: это монгол нагнулся и подобрал девочку одной рукой. Звездчатые осколки льда полетели из-под копыт его коня, когда монгол направил его к саням. Презрительно глядя сверху вниз на мальчика и его отца, монгол швырнул девочку наземь и махнул рукой, веля им убираться.
Спустя миг их сани уже уносились прочь, мелькая между деревьями.
Как правило, монголы старались щадить крестьян в завоеванных странах. Крестьяне пахали землю, платили налоги и поставляли новобранцев в войско. Монголы убивали только тех, кому достало глупости оказать сопротивление, как, например, укрывшихся в крепости в Русском.
Менгу поскакал назад. Все происшествие заняло менее минуты, и он полагал, что в это время его подчиненные были слишком поглощены своими делами, чтобы что-то заметить.
Солдаты стояли на местах. Катапульту уже приготовили, инженер ждал только его команды. Глупое это происшествие уже почти изгладилось из памяти. Втайне он стыдился того, что убил женщину. А вот девочка… На лице его не отражалось никаких чувств.
Холодным кивком Менгу отдал приказ штурмовать.
Жители Русского никогда прежде не видели катапульты. Устройство ее было весьма простым: когда на один конец рычага клали массивный противовес, плечо рычага взмывало в воздух, посылая камень с другого конца на вражеские укрепления. Первый же камень разбил бревенчатый навес над воротами. Второй в щепки разнес уже сами ворота.
По команде Менгу монголы устремились в образовавшуюся брешь. Они действовали стремительно, но методично, пинками открывая все двери, обыскивая каждое помещение, каждую щелочку. Вооружены они были копьями и мечами. Все живое, будь то мужчина, женщина или ребенок, быстро и умело уничтожалось. Монголы убивали своих жертв столь искусно, что почти никто из крестьян даже не испытал особых страданий, разве что мгновенный ужас при виде врага.
Съестных припасов в крепости монголы обнаружили немного, зато захватили пятьдесят четвертей зерна, которые и увезли на телегах, взятых из деревни. Стремительно разграбив крепость, монголы подожгли здания и деревянные стены – вместе с трупами тех, кто чаял спрятаться от врагов.
На маленьком холме быстро разгорелся гигантский костер. Вскоре всю крепость охватило пламя, а над остатками стен заплясали языки ревущего огня, и черный дым взметнулся высоко в воздух над лесом. Широколицые монголы смотрели снизу, как вся крепость словно содрогается от рева, треска и стенаний, обрушиваясь в огненном море.
Менгу повернулся к десятскому.
Читать бесплатно другие книги:
