Русское Резерфорд Эдвард

Игорь безмолвствовал, погруженный в свои размышления. Правильно ли он поступает? Даже для столь благочестивого и сурового боярина, как он, сегодняшняя поездка была необычайным шагом, ведь Игорь задумал отдать Иванушку в монастырь.

Он долго терзался, прежде чем принять это решение. Обыкновенно бояре не хотели видеть своих сыновей даже священниками, а тем более монахами. Жизнь в бедности и смирении представлялась им позорной, а те аристократы, что выбирали духовное поприще, почти всегда делали это против воли своей семьи. Бесспорно, боярин вроде Игоря мог проводить по нескольку часов в день в молитве, князь на смертном одре мог постричься в монахи, но для молодого человека похоронить себя в монастыре, приняв обет бедности, было неслыханно.

И только когда на небе взошла красная звезда, замысел его обрел отчетливые очертания. «Я не хочу сказать, что Иванушка – дурачок, – говорил он жене, – но он мечтатель. Сегодня ночью я застал его глядящим на звезду, и если бы не увел его в дом, то он бы замерз до смерти. Быть ему монахом». Игорь приложил немало усилий, чтобы стать воином, членом княжеской дружины и деловым человеком; ему ли не знать, что для этого требуется. «Не думаю, что по силам Иванушке моя стезя».

«Ты к нему излишне строг», – возразила Ольга.

Действительно ли он был чрезмерно строг к сыну? Но какой же отец стерпит – хотя в этом Игорь никогда не признался бы вслух, – что любимый сын его слаб и никчемен? И разве в душе его не звучал чуть слышно неведомый голос, повторяющий: «Мальчик похож на тебя, ты мог стать таким, как он».

И вот неделя проходила за неделей, никаких возможностей для мальчика не представлялось, и все чаще Игорь размышлял: «Может быть, хотя мне это и не по нраву, Господь избрал этого моего сына для себя». А постепенно Игорь уже начал строить планы, как сладить дела, если Иванушка и вправду примет постриг, хотя все же и печалили его эти думы.

В планы эти входили долгие беседы с отцом Лукой, которому он открывал все свои помышления. Впрочем, может, и лукавил иногда Игорь, расписывая, как влечет мальчишку духовная стезя. Он умолял старого монаха посмотреть на мечтательного мальчика и ободрить и воодушевить его, если и вправду заметит тот в отроке склонность к подобному призванию. Ведь если отец Лука сам пригласит Иванушку стать одним из братьев монастыря, как же сможет мальчишка отказаться от такой чести?

Жене он сообщил о своем выборе всего лишь за день до отъезда в Киев, и Ольга, услышав, что он задумал, побелела.

– Нет! Только не это, не прогоняй его! – взмолилась она.

– Конечно нет, – ответил он. – Он примет постриг, только если сам того захочет.

– Но ты намерен его поощрять.

– Я только покажу ему монастырь, не более.

С лица Ольги не сходило выражение скорби и отчаяния. Она тоже хорошо знала своего младшего сына. Что угодно могло завладеть его воображением.

– Он запросто может вбить себе в голову, что хочет постричься в монахи, – сказала она. – И тогда я навеки его потеряю.

– Он может остаться в Киеве, – возразил Игорь. Будучи честолюбив, он втайне надеялся, что мальчик какое-то время прослужит в одном из великих греческих монастырей на далекой горе Афон, ибо так получали высокий духовный сан. Мальчик может даже сделаться вторым Иларионом! Но жене Игорь об этом не сказал.

– Я никогда его больше не увижу.

– Все сыновья покидают матерей, – продолжал он. – А потом, если будет на то воля Божия, нам останется только смириться. И кто знает, а вдруг это и есть его дорога? Может быть, даже станет счастливее меня. – И хотя нехорошо было говорить так собственной супруге, но была в этих нечаянных Игоревых словах и своя правда. – Я только покажу ему собор и монастырь, – пообещал он ей. – Отец Лука побеседует с ним. Вот и все.

А что же сам мальчик?

«Ну, может, и вправду – увидит он монастырь, да и прикипит к нему сердцем», – подумал Игорь. Тогда и придется ему сказать Иванушке правду и открыть, что никогда мечтателю не стать боярином. А такая правда нелегка. Но к тому времени найдется и другой выход. «И тогда поглядим», – заключил он.

Так и случилось, что этим утром Иванушка приехал в монастырь.

Никогда прежде он здесь не бывал.

Они добрались до северной оконечности мыса и двигались дальше, пока не доехали до открывшейся среди леса поляны и не увидели поблизости прочных деревянных ворот. Монах в черной рясе поклонился им, когда они проезжали во двор, а Иванушка, бледный от волнения, принялся оглядываться по сторонам.

Монастырь оказался довольно невзрачным. Небольшая деревянная часовенка да несколько сбившихся в стайку домишек, где жили насельники монастыря, а рядом с ними – два низких, похожих на сараи строения: трапезная и лечебница для больных. Ничего похожего на великолепный собор, подумал Иванушка разочарованно и решил, что есть во всем облике монашеской обители что-то печальное.

Хотя солнце уже давно взошло, на темных стенах изб еще виднелись капли росы, словно деревянные срубы пропитались холодной влагой сырой земли. Между деревьями виднелись крупные валуны. Там и сям на расчищенном под двор участке попадались пятна светло-бурой грязи. Надо же, весна-красна, а паломников не покидало чувство, будто сейчас осень, пора листопада.

Не прошло и двадцати лет с тех пор, как Антоний Печерский, придя из далекой Греции, с Афона, нашел это уединенное место с его пещерами. Вскоре к святому присоединились другие жаждущие духовного подвига, и эта маленькая община, состоявшая из примерно десяти отшельников, вырыла глубоко в земле настоящие соты из крошечных келий и подземных переходов. Кельи эти теперь находились у паломников под ногами, и Иванушку охватило странное чувство при мысли, что там, внизу, под землей, молятся Богу люди святой жизни и слышат каждый его шаг наверху. Он знал, что сам Антоний жил отдельно от монашеской общины в собственной пещере, откуда являлся только по особым случаям, например, для того, чтобы потребовать у князя киевского этот холм в полное владение и затем исчезнуть снова. Однако, как гласила молва, святой дух его парит над обителью, подобно туманной дымке, стелющейся над землей. Тем временем твердые в вере монахи, возглавляемые добрым Феодосием, выстроили не только подземный, но и надземный монастырь. А одним из этих праведников стал отец Лука.

Иванушка и его отец спешились. Один монах увел их коней в стойло; другой, пошептавшись с боярином, исчез за дверью маленькой избы.

– Оттуда ведет путь в пещеры, – пояснил Иванушке отец.

Они подождали. Двое пожилых насельников монастыря в сопровождении третьего, человека лет двадцати с небольшим, медленно прошли мимо них в деревянную часовню. Иванушка заметил, что один из монахов носил на шее большую тяжелую цепь и, казалось, двигался с трудом.

– Зачем он надел на себя цепь? – прошептал он. Отец посмотрел на него так, словно он ляпнул какую-то глупость.

– Для умерщвления плоти, – сухо ответствовал он и благоговейно добавил: – Это богоугодное деяние.

Иванушка не сказал ни слова. Щекой он ощутил слабое дуновение холодного ветра.

Тут дверь избы напротив медленно отворилась, и давешний монах вышел, придерживая дверь для кого-то, идущего следом. Иванушка услышал, как отец его прошептал: «Вот он». Он затаил дыхание, увидев над порогом полу рясы. Настал долгожданный миг, наконец появится благочестивый провидец и предречет ему славную судьбу.

И тут из избы вышел маленький, щупленький человечек.

Волосы у него были седые и, хотя и причесанные, не очень чистые; да и черная ряса его, перехваченная полуистлевшим кожаным ремнем, явно нуждалась в стирке. Борода у него была всклокоченная и неопрятная. Он зашаркал к ним, а монах не отставал от него ни на шаг, словно для того, чтобы подхватить его, если тот оступится.

Лицо у отца Луки было морщинистое, мертвенно-бледное, с густыми, нависшими бровями, которые казались еще более насупленными оттого, что он так сильно сгорбился. Медленно приближаясь к паломникам, он приоткрыл рот, словно готовясь встретить высоких гостей приветливой улыбкой. Иванушка заметил, что зубы у него желтые, стариковские и многих не хватает. Очи его не сияли, подобно солнцу, как воображал прежде мальчик, отнюдь нет. Глаза у старца слезились и, кажется, слегка косили. Старец был занят тем, что, почти не поднимая глаз, глядел на свои ноги в кожаных, весьма рваных башмаках, сквозь дыры в которых виднелись его грязные ступни. Но то, как выглядел муж святой жизни, было еще полбеды.

Запах.

Те, кто долго живут в подземных кельях, не только бледнеют, уподобляясь трупам, но и пропитываются ужасным смрадом; именно волна этого смрада, окутывающего отца Луку, и оттолкнула мальчика окончательно. Запах был невыносим, и Иванушке невольно пришли на ум сырость, тлен, мертвая плоть и гниющая опавшая листва. Монах остановился рядом с ним.

Он услышал, как отец промолвил:

– Это Иванушка, – и склонил голову.

Вот, значит, каков отец Лука. Иванушка не мог в это поверить. Ему хотелось убежать. Как отец мог обмануть его столь жестоко? «Только бы, – взмолился он, – монах до меня не дотронулся».

Когда он наконец заставил себя поднять глаза, то увидел, что его отец и старый монах о чем-то тихо беседуют. Старец время от времени взглядывал на Иванушку, и глаза его оказались голубыми, взор их – куда более проницательным и пытливым, чем мальчику представилось поначалу. Отец Лука иногда устремлял взгляд на Иванушку, а потом снова опускал глаза долу.

Взрослые будничным тоном обсуждали дела самые обыкновенные, житейские: торговлю и политику Тмутаракани, цену на соль, строительство нового монастыря Святого Дмитрия в городе. Все это представлялось Иванушке странным и довольно скучным. Поэтому старец застиг его врасплох, внезапно кивнув в его сторону головой и промолвив:

– Значит, ты мне про этого молодца говорил.

– Про него самого.

– Иван, – продолжал отец Лука, словно бы ни к кому не обращаясь, но с легкой улыбкой поглядывая на мальчика. – Вот такое имя и пристало христианину.

Действительно, в те времена лишь немногие русские носили это имя, славянскую форму древнееврейского Иоанн. Однако, дав двоим старшим сыновьям в качестве домашних обычные славянские имена, а христианские имена оставив для них лишь как крестильные, Игорь по какой-то причине нарек третьего сына всего одним, христианским именем.

Иванушка заметил, что отец ободряюще улыбается ему, пытаясь вселить в него уверенность, но истолковал эту улыбку как напоминание, что ему-де надобно произвести достойное впечатление, и, как всегда в таких случаях, тотчас же словно сжался в комочек, смутился, смешался и от страха забыл обо всем на свете. Следующий вопрос старца лишь усугубил его смятение и ужас:

– По нраву ли тебе здесь?

Что он мог ответить? Он был так опечален, что, услышав прямой вопрос, не в силах был более сдерживать свои чувства и скрывать боль разочарования. Из глаз у него хлынули слезы; в ярости на отца, в безудержном отчаянии, он не в силах был поднять взгляд, и тут у него вырвалось:

– Нет!

Он почувствовал, как его отец окаменел от гнева:

– Иван!

Он оторвал взгляд от земли и встретился глазами с разъяренным отцом. Монаха же его ответ, по-видимому, нисколько не смутил.

– Что ты здесь видишь?

Вопрос снова застал его врасплох. Он казался таким простым, что, слишком взволнованный, чтобы его обдумать, Иванушка тотчас же выпалил:

– Гниющие листья.

Он услышал, как его отец ахнул от негодования, а потом, к своему удивлению, увидел, как монах протягивает бледную, костлявую руку и ласково берет Игоря за плечо.

– Не сердись, – мягко упрекнул он боярина. – Мальчик всего-навсего сказал правду.

Он вздохнул:

– Но молод он еще тут жить.

– Здесь и молодые селились, – резко возразил ему отец.

Монах кивнул, но явно без большого воодушевления.

– Случалось, – согласился он и повернулся к Иванушке.

Что будет дальше, Иванушка не мог и вообразить. Уж никак не то, что сделал старец, а он спросил:

– Что ж, Иван, хочешь ли стать священником?

Священником? Да о чем этот старик только думает! Иванушка намеревался стать героем, боярином. С открытым ртом, в ужасе уставился он на монаха.

Суховато улыбаясь, обернулся отец Лука к Игорю:

– Ты уверен, что не ошибся, друг мой?

– Я думал, так будет лучше, – отвечал Игорь, сдвинув брови от гнева и смущения.

Иванушка поднял глаза на отца. Поначалу ему трудно было понять даже, что именно они обсуждают, но постепенно, преодолевая свое внутреннее смятение, он стал осознавать: если его отец полагал, что ему надобно сделаться священником, значит его считали недостойным боярского звания. И вот к едва пережитому разочарованию оттого, что внушающий благоговейный трепет отец Лука оказался маленьким неопрятным старичком, добавилась двойная боль – оттого, что отец обманул его и отверг, даже не сообщив о своих намерениях.

Тут отец Лука достал книгу и открыл ее.

– Это литургия святого Иоанна Златоуста, – сказал он. – Можешь прочитать?

И показал Иванушке молитву.

Мальчик, запинаясь, прочел, и отец Лука тихо кивнул. Потом он достал другую книгу и показал ее Иванушке, но письмо в ней было иное, чем то, к которому привык мальчик, и он покачал головой.

– Это старинный алфавит, придуманный для славян блаженным святым Кириллом, – объяснил старец. – На самом деле есть еще монахи, которые до сих пор предпочитают старинное письмо. Но сегодня мы пользуемся алфавитом, изобретенным последователями Кирилла: большинство букв в нем греческие, а называют его кириллицей. Если хочешь стать священником, не мешало бы тебе все это знать.

Иванушка повесил голову и промолчал.

– Мы в нашем монастыре, – тихо продолжал старец, – живем согласно уставу, введенному нашим игуменом Феодосием. Сей устав мудр. Наши монахи много времени проводят за пением и молитвой в часовне, но и благотворят – например, ходят за больными. Есть и те, кто и вправду выбирает себе более суровое послушание и отшельничество в кельях или в пещерах, где подолгу остаются одни. Но таков их выбор.

– Это выбор угодника Божьего, – почтительно вставил Игорь.

На отца Луку это не произвело особого впечатления.

– Жизнь такая под силу не всем.

Он вздохнул, и вздох его напомнил Иванушке шипенье. Ему казалось, что монах дышит реже и не так глубоко, как обычные люди.

– Жизнь иноческая есть постоянное стремление приблизиться к Господу, – тихо продолжал он. Трудно было сказать, обращается он к Игорю или к его сыну. – Тот, кто неустанно взыскует единения с Господом, умаляется плотью, но прирастает духом – такова щедрость Господа нашего.

В ушах Иванушки тихий голос монаха звучал словно шелест опадающих листьев.

Тут отец Лука зашелся сухим, хриплым кашлем. И Иванушка подумал: «Он точно полова, в землю зарытая».

– И потому тело умирает, чтобы душа жила вечно.

Иванушка знал, что некоторые монахи у себя в кельях спят в гробах, дабы приуготовиться к смерти.

Он почувствовал, что отец Лука бесстрастно смотрит на него, наблюдая, как принял мальчик его слова, – но все равно не смог скрыть отвращения и желания позабыть о смерти.

– Однако это не смерть, – продолжал отец Лука, словно угадав его мысли, – ибо Христос победил смерть. Трава засыхает, цвет увядает, а слово Бога нашего пребудет вечно. Вот потому-то, хотя плоть наша подвластна смерти, наши души живут в Духе Господнем, умаляясь пред Ним.

Но если старец произнес эту фразу с намерением утешить и успокоить мальчика, то не преуспел.

Аскетический идеал умерщвления плоти был известен издавна. Много веков ему следовали одержимые религиозным рвением отшельники христианской Сирии. Выбирая его, монахи не причиняли себе неумеренной дикой боли, в отличие от флагеллантов на Западе, но медленно, постепенно лишали себя жизненных сил, чтобы плоть, укрощенная и смирённая, не препятствовала жизни духа и служению Господу.

По-прежнему внимательно глядя на Иванушку, монах продолжал:

– Но такие крайности под силу лишь немногим. Большинство здешних иноков ведут жизнь простую и мирную, посвященную служению Господу и своим единоверцам. Воистину, именно такой устав одобрял игумен Феодосий.

Однако Иванушка слишком уж упал духом и потому не находил утешения ни в чем.

– Ты хочешь служить Господу? – внезапно вопросил старец.

– Да, конечно.

Он готов был расплакаться. О, как страстно он мечтал служить Господу! Как часто в мыслях он видел себя верхом на коне, скачущим по колышущемуся степному ковылю во имя Господа навстречу язычникам кочевых племен – без тени сомнений и колебаний.

Старец хмыкнул:

– Сын твой еще слишком мал. Он еще слишком привязан к собственному телу.

Отец Лука произнес эти слова тихо, без гнева, но явно изрекая окончательный приговор. Он отвернулся от Иванушки.

– Думаешь, монаха из него не выйдет? – с тревогой спросил Игорь.

– Господь касается всякого в положенное время. Мы и сами не ведаем, что с нами станется.

– Значит, вы не станете обучать его и готовить к священническому сану? – попробовал было Игорь получить разъяснение.

Но, не отвечая, отец Лука обернулся к Иванушке и возложил длань ему на голову, то ли благословляя мальчика, то ли нет, – кто знает.

– Вижу, ты отправишься в странствие, – промолвил он, – из которого вернешься.

С этими словами он снова отвернулся.

«В странствие?» – лихорадочно соображал Иванушка. Неужели он говорил о путешествии на Дон? Наверняка все так и есть. И не сказал ни слова о том, что Иванушке надлежит сделаться священником. По крайней мере, остается надежда.

Тем временем старый инок довольно сурово воззрился на Игоря.

– Ты слишком много постишься, – резко сказал он.

– Но разве поститься запрещено? – изумленно переспросил Игорь.

– Пост есть десятина, которую мы платим Господу, всего десятая часть, и не более. Будь умереннее в соблюдении постов. Ты слишком строг к самому себе.

– А молитвы?

Иванушка знал, что его отец подолгу молится на рассвете, а потом три или четыре раза в течение всего дня.

– Молись сколько хочешь, коль скоро не забываешь о делах, – жестко ответил монах. Он помолчал, а затем продолжил: – Эти посты пришли в нашу Церковь с латинского Запада, через Моравию. Я не из тех, кто вечно бранит Запад, но слишком усердно поститься мирянину глупо. Если хочешь упорствовать в неумеренных постах, перейди в Римскую церковь и прими ее обряд, – добавил он с легкой улыбкой.

Более десяти лет тому назад между Восточной и Западной христианскими церквями, то есть между Константинополем и Римом, произошел раскол. Несогласия касались главным образом понимания Божественного начала и Святой Троицы в христианской вере, хотя определенную роль в этой схизме сыграли также особенности богослужения и теологические тонкости. Папа притязал на высшую власть в мире, а Восточная церковь воспротивилась этому. Однако разрыв между церквями в ту пору был еще не столь глубок.

Незлая насмешка монаха лишь напомнила: Игорь – его духовное чадо и потому обязан его слушаться.

– Я сделаю, как ты велишь, – ответствовал боярин. – А что же сын мой: если не быть ему священником, то кем тогда?

Отец Лука даже не взглянул в сторону Иванушки.

– Один Господь ведает, – ответил он.

Киев златоглавый был прекрасен. Впрочем, одно препятствовало процветанию земли Русской: правители ее придумали политическую систему, которая не давала ей развиваться. Причиной тому стала особая форма престолонаследия – лествичное право.

Ведь когда княжеский род принял решение, что города будут передаваться не от отца к сыну, а от брата к брату, никто не мог предвидеть катастрофических последствий такого выбора.

Поначалу, когда городом правил тот или иной князь, он мог сажать на княжение своих сыновей в городах поменьше, давать им уделы, расположенные на подвластных ему землях. Но когда он умирал, им приходилось отказываться от своих владений в пользу следующего по старшинству князя, зачастую даже не получая ничего взамен. Хуже того: если один из братьев князя умирал до того, как ему даровали удел, то его детей совершенно исключали из длинной череды тех, кто мог рассчитывать на наследство. Существовало немало таких безземельных князей, которым судьба не сулила ничего хорошего, и название для них было то же, что и для других обездоленных и не имеющих собственных доходов, – изгои.

И даже если лествица, которая предусматривала передачу земель от старшего брата к младшему, и не порождала изгоев, из-за нее все равно возникали нелепицы, тягости и беды.

Русские князья жили на свете долго, и сыновей у них было много. Бывало, что старший сын производил на свет собственных сыновей и те успевали стать взрослыми воинами и государственными мужами до того, как вырастал младший отпрыск старого князя, их дядя. И всем им приходилось отказываться от власти в пользу этого дяди – сущего юнца. Что удивительного в том, что племянники роптали?

Поколения менялись – и становилось все труднее установить, кто и на что имеет законное право, и уж тем более – прийти к согласию по поводу наследуемых уделов. Устанавливались договоры о любви и мире, заключались союзы – но все было тщетно: сама система наследования по природе своей была нежизнеспособна. Князья киевские так и не нашли достойного решения.

Киев златоглавый был прекрасен, однако с недавних пор Иванушке казалось, что этому златоглавому городу угрожает резкий, яростный свет. В воздухе чувствовалась измена. И теперь, спустя год после того, как зловещая звезда появилась на небе глухой зимой, смысл этой мрачной вестницы судьбы, озарившей небосвод, становился понятен всем жителям земли Русской.

Поначалу Иванушка даже опасался за жизнь своего отца.

Среди князей, правивших в земле Русской, не было никого, страннее князя полоцкого. Ходили слухи, что он оборотень. Внушал страх одним своим видом.

– Он родился в рубашке и един глаз у него диким мясом заплыл, – сказала Иванушке мать, – да так по сей день и носит язвено свое.

– А он что, и вправду злодей? – спросил Иванушка.

– Хуже Бабы-яги, – ответила она.

Мятеж, поднятый князем полоцким, был обыкновенным династическим спором. Хоть и не был изгоем обездоленным внук Владимира Святого, однако из числа основных наследников его исключили, и потому, хотя он и княжил в городе Полоцке, но ни Киева, ни Новгорода, ни Чернигова, ни какого иного города и покрупней, и побогаче было ему не видать.

Пока другие, не столь влиятельные князья-изгои затевали междоусобицы на окраинах, князь полоцкий не нарушал мира. Но внезапно в середине зимы он напал на Новгород, и в пору, когда еще не стаяли глубокие снега, Игорь и двое его старших сыновей поскакали на север вместе с князем киевским и его братьями.

Если бы только мог Иван отправиться в поход с ними… Со времени посещения инока прошел год, и год этот принес Иванушке одни несчастья. Из-за половецких набегов на степные владения русов караван, который Игорь намеревался снарядить вместе с Хазаром Жидовином, отложили. Игорь несколько раз пытался определить сына в свиту того или иного князя, но все тщетно. Неоднократно отец спрашивал его, не хочет ли тот снова побывать в монастыре, но каждый раз отрок только опускал голову, и Игорь пожимал плечами и отворачивался. А теперь отец и братья охотятся на оборотня.

– Отец убьет его, – повторял Иванушка, провожая близких, но в душе был не столь уверен в благоприятном исходе. Прошло три недели. Пришли вести: мятежный Минск пал и войска двинулись дальше на север. После этого настала тишина.

И вот в начале марта, когда еще не сошел снег, под вечер Иванушка услышал конский топот и позвякивание сбруи, донесшиеся со двора; он выбежал из терема и увидел, как спешивается высокий, суровый всадник.

Это был его брат Святополк. Как красив и храбр он был, как похож на отца! Он взглянул на Иванушку.

– Мы победили, – сухо объявил он. – Отец возвращается вместе с Борисом. Он послал меня вперед передать эту весть матери.

– А оборотень?

– Проиграл битву и бежал. С ним покончено.

– Что случилось в Минске?

Святополк улыбнулся. Почему рот его, когда он улыбается, растягивается в злобной ухмылке и почему он улыбается, только говоря о том, как кого-то убивают, терзают и мучают?

– Мы вырезали всех мужчин, а женщин и детей продали в рабство. – Он усмехнулся коротким сухим смешком. – Рабов захватили столько, что цена на них упала до полгривны за голову.

Иванушка прошел следом за ним в дом.

– Кстати, есть и для тебя добрые вести, – небрежно бросил Святополк.

– Для меня? – переспросил Иванушка и стал лихорадочно соображать, что же это может быть.

– Одному Богу ведомо почему, – заметил Святополк. – Ты этого ничем не заслужил.

Святополк произнес эти слова весело, но Иванушка знал, что брат не шутит.

– И что ж это за вести? Скажи мне какие!

– Тебе скажет отец.

По-видимому, Святополка не очень-то радовали эти добрые вести, какими бы они ни были. Он сухо улыбнулся, а затем отвернулся от младшего брата.

– А вот теперь помучайся до приезда отца, погадай, поломай голову! – промолвил он, входя в дом.

Иванушка услышал, как мать плачет от счастья. Он знал, что она любит Святополка, ведь тот был вылитый отец.

Вести, которые на следующий день принес отец, были столь удивительны, что Иван не мог в них поверить.

Младший брат князя киевского Всеволод сидел на столе в прекрасном южном приграничном городе Переяславле, расположенном примерно в ста верстах по течению Днепра от столицы. Всеволод заключил брак, который произвел немалое впечатление на русскую знать, ведь он взял в жены византийскую царевну из рода самих Мономахов. А их сын Владимир был всего на год старше Иванушки.

– Нам еще надобно устроить встречу мальчиков, – с гордостью пояснил Игорь жене, – но мы с Всеволодом подружились во время похода, и в целом он согласился… согласился, – подчеркнул Игорь, сурово воззрившись на Иванушку, – чтобы Иван стал отроком-гридем при молодом Владимире.

– На сей раз судьба тебе благоволит, – сказала Иванушке мать. – Говорят, Владимир – юноша даровитый и впереди у него большое будущее. Поступить к нему на службу, когда вы оба еще так юны… – Она развела руками, словно хотела сказать, что Иванушке достанутся сокровищница киевская и византийская столица Константинополь, вместе взятые.

Иванушка был вне себя от волнения.

– Когда? Когда? – только и смог вымолвить он.

– Я отвезу тебя в Переяславль на Рождество, – пообещал Игорь, – так что к этому времени лучше подготовься.

И с этими словами жестом велел сыну уйти.

– А все-таки жаль мне расставаться с Иванушкой, – призналась Ольга мужу, когда они остались вдвоем. – Я буду скучать по нему.

– Таков жребий женщины, – холодно заметил Игорь, не желая сознаваться в том, что и его печалит предстоящая разлука с сыном.

Вскоре после этого в конюшне произошел случай, который потряс бы Игоря и его супругу, если бы они о нем узнали.

Сначала братья пришли туда втроем. Борис, широко улыбаясь, дружески хлопнул младшего брата по плечу, так что тот растянулся во весь рост на соломе; потом он дал Иванушке целую серебряную гривну на счастье и ускакал на Подол. Иванушка и Святополк остались вдвоем.

– Что ж, братец, разве я не говорил тебе, что тебя ждут добрые вести? – тихо заметил Святополк, восхищенным взглядом окидывая своего коня.

– Да.

Иванушку охватило дурное предчувствие, что сейчас он услышит от брата какую-то гадость.

– Я бы даже сказал, что ты добился большего, чем мы с Борисом, – задумчиво добавил Святополк.

– Ты и правда так думаешь?

Иванушка понимал, что перед ним открывается блестящая будущность, но не задумывался о практической стороне дела.

– «Ты и правда так думаешь»? – не оборачиваясь, передразнил его Святополк.

Иванушка непонимающе уставился на него, гадая, что последует за его выпадом. Внезапно Святополк обернулся к нему. Его темные глаза были полны ненависти и презрения.

– Ты ничем не заслужил такой чести. Тебе было назначено церковное поприще.

– Но так решил отец…

– Да, так решил отец. Но не думай, что можешь меня обмануть, я вижу тебя насквозь, ты от меня ничего не скроешь. Ты честолюбец. Ты хочешь добиться большего, чем мы. Прикидываешься этаким простачком, а на самом-то деле ты думаешь только о себе.

Иванушка был столь поражен этой неожиданной вспышкой, что просто потерял дар речи. Неужели он и вправду честолюбец? Он в замешательстве воззрился на Святополка.

– Что, – язвительно продолжал его брат, – правда глаза колет? Почему бы тебе не признать, что ты хуже нас? Мы-то это давно знаем. Ты – каверзник и лукавец, только и знаешь – строить ковы, одно слово – змей.

Последнее обвинение он прошипел, и Иванушка ощутил его физически, словно обрушившийся удар. Святополк тем временем совсем разошелся.

– Ты наверняка и отцовской смерти дожидаешься? – добавил он.

Иванушка и понятия не имел, что он хотел этим сказать.

– Как ты думаешь, во сколько обошлось бы отцу твое монашество? – и дальше просвещал его Святополк. – Он сделал бы несколько пожертвований, только и всего. А если ты теперь станешь отроком-гридем при княжеском сыне, значит он выделит тебе такое же наследство, как и нам. Значит, ты отбираешь мою законную долю и у меня.

Иванушка мучительно покраснел. К глазам его подступили слезы.

– Я не хочу, чтобы отец умер. Можешь взять себе мою долю. Все взять.

– Вот радость-то, – глумливо усмехнулся брат, – легко сказать. Само собой, теперь, когда монастырь тебе не грозит, ты и будешь так петь. Но еще поглядим.

Иванушка расплакался. Святополк не сводил с него глаз.

И это стало только началом Иванушкиных бед.

Иванушка нарушал волю отца.

Но что поделать, если в этот день в городе происходили столь удивительные вещи.

Мальчику казалось, что вот уже два года не ослабевает зловещее влияние красной звезды. Но даже если помнить об этом, вокруг творилось многое, что и постичь было трудно.

Его так и не представили молодому князю Владимиру – поскольку скончалась византийская царевна, мать князя. «Владимир вместе с отцом оплакивает ее, – пояснил Игорь, – сейчас не время. Ну, подождем год – все устроится». Но и года не прошло, как отец Владимира женился во второй раз, на половецкой княжне.

«Это политика, – втолковывал ему Игорь. – Ее отец – могущественный половецкий хан, и князь хочет защитить Переяславль от нападений степных кочевников». Но не прошло и месяца, как на Русь вновь напали половцы и теперь грабили и жгли еще пуще прежнего.

Киевский князь так и не приглашал его к себе. Похоже, он забыл о своем обещании, и Иванушка слонялся без дела по Киеву.

Может быть, его брат Святополк и в самом деле говорил правду, когда одним холодным весенним утром прошипел ему на ухо: «Не быть тебе Владимировым гридем, сам знаешь. Не зовут они тебя, потому что прослышали, какая ты ни на что не годная бездарь». А когда он стал спрашивать, откуда они могли это узнать, Святополк ухмыльнулся и прошептал: «Может быть, я им поведал».

А кроме того, не утихала смута вокруг князя полоцкого. Разбив его в бою, князь киевский и его брат обещали допустить оборотня на переговоры, не чиня ему никаких препятствий. А затем вероломно заманили в ловушку и бросили в темницу в Киеве, где он до сих пор и томился. Однако, когда Иванушка спросил у отца, не грех ли совершать предательство, тот только мрачно ответил, что лгать иногда приходится. Иванушка не мог взять в толк, как это возможно.

И в довершение бед, грозя уничтожить всех и вся, обрушились половцы. Не прошло и недели, как русы выступили в поход, желая нанести степным налетчикам решающий удар… И потерпели поражение. К своему стыду, его отец и князья бежали обратно в Киев и укрылись за каменными стенами княжьего двора. Хуже того – дружина отнюдь не спешила поквитаться за позорное свое бегство. День за днем напрасно ждал Иванушка, что его отец и бояре снова пойдут на половцев. Но возможно ли, чтобы они боялись врагов? Возможно ли, чтобы они бросили свой народ на милость завоевателей, спрятавшись за высокими стенами? Не иначе как их опутали злые чары красной звезды, думал мальчик.

И вдруг ясным сентябрьским утром всколыхнулся весь город. Вне себя от ужаса прискакали во весь опор к княжескому терему вестники, возгласив, что на Киев надвигается половецкое войско. На Подоле, за стенами кремля, спешно созывали городское собрание, знаменитое вече. Все жители города устремились туда.

Пошли толки о мятеже.

Вот почему этим утром, вместо того чтобы вместе со своей семьей укрыться в высоком чертоге княжеского терема, он выскользнул оттуда, перешел по мосту овраг, отделявший старый город от нового, и направился мимо собора Святой Софии к воротам, за которыми открывалась дорога на Подол.

В новом городе царила зловещая тишина. Знать бросила свои терема: на подворье его отца не видно было ни лошадей, ни конюхов. Кое-где на улицах ему попадались навстречу женщины и дети да иногда священник, однако все мужское население города, казалось, ушло на вече на Подол.

Иванушка хорошо знал, что такое вече. Даже сам князь киевский боялся его. Конечно, обыкновенно горожане вели себя на вече смирно, а все решения принимали там богатейшие купцы. Однако в неспокойные, переломные времена каждый свободный горожанин имел право прийти на вече и выразить свое мнение.