Русское Резерфорд Эдвард

Глава вторая. Река

В лето от Рождества Христова 1066-е, в месяце январе, в небе появилось ужасное знамение. Наблюдали его по всей Европе.

В хрониках англосаксонского королевства Англии, которому грозило вторжение Вильгельма Нормандского, сие знамение описывали как несомненное предвестие бедствий и катастроф. Видели его во Франции, в Германии и по всему побережью Средиземного моря. В Восточной Европе, в недавно основанных государствах Польше и Венгрии, ужасная звезда царила на ночном небосводе. А еще дальше, в той пограничной области, где лес смыкается со степью, а широкий Дон несет свои воды к теплому Черному морю, огромная красная комета каждую ночь озаряла белоснежные безмолвные снега, и люди гадали, какое же новое зло обрушится на мир.

А как изменился этот мир за прошедшие века! За девять столетий войн, политической борьбы и катаклизмов, что отделяли его от правления Марка Аврелия и Траяна, западная цивилизация из античной сделалась средневековой, и переходу этому сопутствовали значительные перемены. Рим принял христианство, но вскоре небывало широко раскинувшаяся империя, поделенная между западной столицей, Римом, и восточной, Константинополем, пала под напором многочисленных варварских племен.

Они пришли из монгольских земель к северу от Великой Китайской стены, волна за волной накатывались они с востока, пересекли южные горные цепи, имеющие облик огромного полумесяца, и помчались по пустыне и степи гигантской Евразийской равнины. Часть этих завоевателей принадлежала к белой расе, часть – к монголоидной, большинство из них были тюркоязычными; эти ужасные варвары сметали все на своем пути. Так, на Европу обрушился сначала Аттила со своими гуннами, потом авары, затем тюрки. Однако Римскую империю погубили не их внезапные вторжения, не их гигантские, недолговечные степные царства, а неуправляемая цепная реакция, которую они запустили, вторгшись во владения племен Восточной Европы, и которая вызвала Великое переселение народов. Именно в ходе этих миграций во Франции появились франки, в Болгарии – потомки гуннов болгары, в Британии – саксы и англы, именно эти миграции дали названия таким областям, как Бургундия и Ломбардия.

Когда этот процесс завершился, старый мир лежал в руинах. Рим пал. Западная Европа, хотя варвары медленно переходили в христианство, оставалась пестрым лоскутным одеялом племенных и династических регионов. Лишь в Восточном Средиземноморье и на Черном море действительно сохранялось подобие старого порядка. Ибо там, чуть севернее Греции, возле узкого пролива, что связывает воды Черного и Средиземного морей, находился величественный город Константинополь, также известный как Византий. Не завоеванный врагами, сохраняющий традиции классической культуры и восточного христианства, по своему характеру скорее греческий, нежели латинский, Константинополь оставался непобедимым и неприступным: это был город, где на протяжении всего Средневековья будет править, хотя бы номинально, римский император-христианин.

Но этим беды Запада не исчерпывались, ведь в 622 году пророк Мухаммед впервые совершил хиджру, отправившись из Мекки в Медину, и исламская вера, могущественная и притягательная, начала стремительно распространяться по миру. Мусульманские полководцы бросались в атаку с боевым кличем: «В райские кущи, мусульмане, а не в огонь!» – ведь тот, кто пал в битве, несомненно, попадал в рай. Из Аравии мусульманские войска вторглись на Ближний Восток, оттуда двинулись дальше, в Персию и в Индию, а потом на запад, в Северную Африку и даже в Испанию. Другой марш-бросок довел их до ворот Константинополя. На протяжении столетий христианская Европа будет трепетать при одном упоминании имени пророка.

И наконец, мир ожидало еще одно испытание – появились викинги.

Пираты, купцы, колонизаторы, авантюристы – эти скандинавские мореплаватели начиная примерно с 800 года врываются на историческую сцену. Они заняли большую часть Центральной Англии, основали колонии в Исландии и в Гренландии и даже достигли побережья Северной Америки. Они создали герцогство Нормандское и, предприняв дерзкую вылазку, дошли до Средиземноморья.

Группа шведских викингов, основав торговые колонии по берегам Балтийского моря, как раз и отправилась вниз по рекам внутренних восточных, удаленных от побережий районов, где жили славяне.

Иногда этих скандинавов именовали варягами. Они основали гигантскую, протянувшуюся с севера на юг сеть торговых поселений, стали покупать и обменивать товары в славянском Новгороде на севере и плавать на юг по Днепру, Дону и Волге. На побережье Черного моря возле устья Дона они учредили факторию под названием Тмутаракань. И вот, потому ли, что были они белокожие и светловолосые, потому ли, что в этих южных странах торговали и сражались бок о бок с белокурыми аланами, или по какой-то иной, неизвестной нам причине в южном мире, куда они столь дерзко ворвались, эти скандинавские пираты и купцы вскоре получили то же древнее иранское имя, что до сих пор носили некоторые аланы, имя, означающее «светлый» или «сияющий», – «русы».

И так родилось новое государство – Русь.

Из-за высокого частокола мальчик, снедаемый лихорадочным волнением, глядел на огромную красную звезду.

Далеко внизу во тьме лежала широкая река Днепр; лед, сковавший ее по краям, тускло отражал кроваво-красный свет звезды. За спиной у мальчика замер в молчании город Киев.

Прошло почти два века с тех пор, как этот древний славянский город на Днепре сделался столицей государства Русь. Расположенный на поросших лесом холмах в одном дне пути от окраин южной степи, он был сборным пунктом, откуда все товары, доставленные из северных земель, отправлялись дальше по реке – к далекому Черному морю и южнее.

«Что же звезда предвещает городу?» – гадал мальчик. Наверняка это знамение, ниспосланное Богом.

Русь уже приняла христианство. В благословенное лето Господне 988-е Владимир, князь Киевский, был крещен, а крестным отцом его согласился стать не кто иной, как сам римский император Константинополя. Разве уже за одно это крещение не нарекли бы Владимира Святым? И разве не говорили люди, что двое из его сыновей, молодые князья Борис и Глеб, также были причислены к лику святых?

История их гибели, за каких-нибудь полстолетия до описываемых событий, тотчас же сделалась народной легендой. В расцвете своей молодости оба князя встретили наемных убийц, подосланных их коварным старшим братом, со спокойствием и смирением, не преступили против братской любви и предали свои души Господу. Гибель их, горестная, но возвышенная, глубоко тронула славянские сердца, и князья Борис и Глеб стали святыми покровителями земли Русской. Их именовали страстотерпцами, и на могилах их творились чудеса исцеления.

За прошедшие века Киев украсился множеством церквей. Улицы его оглашали не только крики и шум, доносящиеся с торговых ладей на реке, но и монотонные песнопения монахов и священников в ста церквях, а приземистые, в византийском стиле купола самых величественных храмов горели пламенем в лучах солнца. «Когда-нибудь, – уверяла знать, – мы сравнимся с самим Царьградом». Так именовали в здешних землях столицу римского императора Константинополь. И даже если, как неохотно признавали летописцы, в сельской местности и оставалось немало смердов, приверженных язычеству, со временем и они присоединятся к великому братству христианских народов.

А что означала звезда для этого мальчика? Не грозила ли она ему какой бедою? Не ждут ли его тяжкие испытания?

Ведь грядущий год обещал сделаться самым важным в его жизни. Ему исполнилось двенадцать. Он знал, что отец подыскивает ему место в свите одного из князей; ходили слухи и о его предстоящей помолвке. А еще более взволновало его известие, что отец этим летом посылает караван на восток, по степным землям. Неделями он умолял отца разрешить ему отправиться вместе с отряженными туда людьми. «Я доскачу верхом до великой реки Дон», – мечтал мальчик. Его мать была против этого рискованного предприятия, но всего неделю тому назад отец обещал подумать, и с тех пор мальчик ни о чем ином и не помышлял. «А когда вернусь, то начну обучение ратному делу и стану воином, – решил он, – как батюшка».

Его так захватили мысли о предстоящем путешествии, что он не заметил, как к нему приблизились двое и стали рядом с ним.

– Проснись, Иванушка, деревцем станешь!

Звали его Иваном, но чаще кликали ласково – Иванушкой. Он едва заметно улыбнулся, но взгляда от звезды не отвел. Он знал, что братья пришли дразнить его. Младший из двоих, Борис, был светловолос и добродушен с виду, и в свои шестнадцать уже отпустил бородку. У старшего, Святополка, было удлиненное, серьезное лицо и темные волосы. Ему исполнилось восемнадцать, и он уже был женат. Борис с минуту улещивал брата, пытаясь заманить его назад в дом, но Святополку это надоело, и он пнул Иванушку:

– Нечего тут мерзнуть! Ты что, снегурочка?

Борис потопал валенками – ноги озябли. Святополк выругался. С тем они и ушли восвояси.

А красная звезда по-прежнему царила на небе. Четвертую ночь подряд созерцал ее Иванушка, стоя в полном одиночестве, не откликаясь ни на какие призывы вернуться домой. Он был мечтательным мальчиком. Частенько кто-нибудь из членов семьи заставал его на улице, устремившим взгляд в пустоту, уходил, а потом возвращался, а Иван все стоял как вкопанный – с полуулыбкой на широком лице, глаз не сводя с чего-то, ведомого ему одному. И никто не мог отвадить его от странного этого занятия, потому что такова была его созерцательная натура. Был он из тех людей, с кем мать-природа говорит своим тайным языком. И сейчас время текло себе – а он все стоял не шелохнувшись и глаз не сводил со звезды.

– Иванушка, – позвала его мать, – глупенький, у тебя же руки как лед.

Он почувствовал, как она набрасывает ему на плечи шубу. И хотя по-прежнему не мог оторваться от звезды, все же нежно пожал ей руку. А как прикоснулся к ней, обернулся и улыбнулся.

Их связывали особые узы. Как много часов провел он, сидя рядом с нею у огня в их большом деревянном тереме, и блаженно внимал, как она не то говорит, не то поет былины о героях-богатырях или рассказывает волшебные сказки о Бабе-яге или жар-птице, обитающей в глухом лесу.

Ольга была высокая и стройная, с широким лбом, но довольно мелкими, тонкими чертами и с темно-каштановыми волосами. Она была из северных славян, ее род насчитывал многих славных вождей. Когда она пела родовые сказания тихим, отрешенным голосом, Иванушка завороженно глядел на нее, не в силах отвести взор. Ее прекрасное, нежное лицо часто представало ему в мыслях; ее образ, подобно иконе, сопровождал Иванушку неизменно, повсюду, всю жизнь.

Но его отцу она порой певала другие песни. Голос ее в таких случаях делался низким, резким контральто, а самая манера – насмешливой и презрительной. Догадывался ли он о том, что ее изящное, бледное тело таит в себе сокрытый огонь, что она способна дивно преобразиться, сводя с ума, опьяняя страстью его отца? Возможно, как все на свете дети, он лишь подозревал, какие отношения существуют между взрослыми.

Иногда они увлеченно читали вместе священные книги, с трудом, но все же в конце концов торжествующе разбирали слова Нового Завета и апокрифов, начертанные квадратным уставным письмом. Он изучал гомилии великих богословов Восточной церкви – Иоанна Златоуста и Василия Великого или, еще лучше, славянских проповедников вроде святителя Илариона. Он также выучил несколько поэтических сказаний великого певца Бояна, которого знавал его собственный дед, и мог прочитать наизусть их без запинки, на радость отцу.

Но не только это особенно связывало Иванушку с матерью – он унаследовал от нее особый жест, когда она, разговаривая с кем-нибудь, медленно поднимала руку, словно подзывая собеседника и приглашая его пройти в дверь. Это изящное движение казалось почти печальным, но неизменно нежным и ласковым. Из троих братьев только Иванушка перенял у нее этот жест, но и сам не ведал: то ли бездумно подражал он матушке, то ли получил в дар по рождению. Зато он всегда помнил, что в отличие от своего мужа, Иванова отца, она была славянкой. «Значит, и я наполовину славянин», – думал он.

Но что означало быть славянином? Он знал, что славян на свете превеликое множество. На протяжении веков расселились они в бесчисленных землях. На западе живут поляки – они славяне, венгры и болгары – отчасти славяне; а двинешься дальше, на юг, так народы, поселившиеся в Греции, на Балканах, тоже славянской крови, и хотя их языки уже сильно отличались от того наречия, на котором говорили восточные славяне, жившие в земле под названием Русь, сходство по-прежнему было велико.

Была ли то единая раса? Трудно сказать. Даже на Руси существовало много племен. Те, что поселились на юге, давным-давно смешались со степными захватчиками; северные славяне заключали браки с балтами и литовцами, восточные постепенно породнились с финно-угорскими лесными жителями.

Однако, глядя на мать и сравнивая ее с отцом и с другими чужеземными приближенными правящей династии потомков скандинавских героев, Иванушка сразу мог сказать: она славянка. Отчего? Оттого ли, что она была музыкальна? Или, может, оттого, что она легко переходила от грусти к веселью? Нет, дело было в каком-то ином свойстве, особом, и для него самом славянском. «Оно присуще и крестьянам, – думал он, – ведь, даже когда они злятся и дерутся, они в мгновение ока успокаиваются и делаются покойными и смиренными. Значит, дело в том, что они добрые».

Его мать тем временем шла к дому. Иванушка еще раз посмотрел на звезду. Что она пыталась ему сказать? Некоторые священники уверяли, что звезда предвещает конец света. Разумеется, он знал, что грядет светопреставление, – но ведь не может же быть, чтобы оно наступило сейчас?

Он вспомнил проповедника, который всего-навсего месяц тому назад взволновал его до глубины души. «Воистину, дорогой мой брат во Христе, славяне поздно пришли работать на винограднике Божием, – молвил священник, – но разве не говорит нам эта притча, что те, кто явились последними, будут вознаграждены не менее, чем те, кто опередил их? Господь уготовил великую судьбу народу своему, славянам, которые по праву превозносят имя Его».

Эти слова восхитили Иванушку. Судьба. Может быть, оттого, что он приближался к порогу отрочества, он много размышлял о судьбе. Судьба. Конечно, и он сыграет свою роль в судьбе славян. И уж конечно, молился Иванушка, чтобы Страшный суд не наступил прежде, чем он не совершит великие подвиги, – ибо для славы и подвигов и родился он на свет.

Он не подозревал, что его судьба решается в этот миг.

День выдался для Игоря неудачный. Помолвку Иванушки, как ему казалось, прочно скрепленную согласием сторон, нынче расторг отец невесты, и Игорь никак не мог взять в толк почему. Знатное семейство, с которым он мечтал породниться, внезапно пошло на попятную. Происшествие это было весьма и весьма досадным, хотя в иное время он бы заставил себя о нем забыть.

А теперь еще и это. Молча глядел он на стоящего перед ним человека.

Игорь был высок ростом и внушителен. У него был длинный прямой нос, глубоко посаженные глаза и чувственный рот, волосы черны как вороново крыло, но остроконечная бородка уже поседела. На шее у него висел на цепочке маленький металлический диск с выгравированной древней тамгой его клана, трезубцем.

Происхождение многих киевских аристократов было трудно угадать. В самом деле, даже среди множества русских князей, предками которых были скандинавы, светловолосые и белокожие встречались не реже черноволосых и смуглых. Однако Игорь вел свою родословную от сияющих аланов.

Род его пришел с востока. Вместе с другими представителями аланских и черкесских кланов отец Игоря примкнул к великому воину, князю Руси, и стал вместе с ним участвовать в походах за реку Дон, а поскольку сражался он храбро (не было равного ему всадника), то был даже принят в княжескую дружину. Когда князь вернулся в свои земли, отец Игоря сопровождал его и так дошел до рек и лесов Руси. Там он женился на благородной варяжской девице, и теперь их сын, Игорь, в свою очередь служил в дружине князя киевского.

Однако, кроме воинского поприща, были у Игоря и деловые интересы. В городе Киеве можно было вести самую разнообразную торговлю. Из плодородных черноземных южных областей в города, расположенные в огромных северных лесах, можно было посылать зерно, а по реке в Константинополь перевозить меха и рабов. С запада, из Богемии, доставляли серебро, а из земель, находящихся еще дальше за нею, – франкские мечи. Из Польши и с западных окраин Руси привозили важнейшую приправу – соль. А с востока, из сказочных неведомых стран, либо речным путем, либо караванами, по степи, доставляли множество чудесных вещей: шелка, камку, драгоценности, пряности.

Торговые связи Руси и в самом деле были весьма обширны. На всем протяжении водных торговых путей, объединяющих север и юг, – от северных прибалтийских лесов до степей по берегам теплого Черного моря – располагались фактории и даже крупные города. На севере важную роль играл Новгород. На середине водных торговых путей, в верхнем течении Днепра, находился Смоленск, а к западу от него – Полоцк. К северу от Киева располагался Чернигов, а южнее, образуя форпост на границе со степью, – Переяславль. Каждый из этих городов, как, впрочем, и многие другие, мог похвастаться тысячным населением. Примерно тринадцать процентов жителей Руси были купцами или ремесленниками – куда больше, чем в феодальной Западной Европе. Таким образом, по гигантской территории, где население жило охотой (охотясь старинными, дедовскими методами) или примитивным земледелием, были разбросаны многочисленные оживленные центры торговли, экономических союзов и товарно-денежной экономики. А правили ими главы торговых династий.

Итак, будущий сват расторг помолвку Иванушки со своей дочерью. Игорь, усмирив в душе обиду, надеялся, что встреча с товарищем по торговым делам изгладит разочарование. Уже давно он намеревался снарядить караван на юго-восток, по степным землям. Там, за полноводным Доном, где Кавказские горы спускаются из поднебесья к Черному морю, располагалось на полуострове Тамань древнее русское поселение Тмутаракань. А напротив Тмутаракани, на широком полуострове Крым, что выдавался в море в центре северного берега, простирались гигантские солончаки. В последние годы эту торговлю с Тмутараканью ослабило могущественное степное кочевое племя половцев. Однако, как сказал Игорь, «если мы сможем привезти большой груз соли, то в накладе не останемся».

Все складывалось неплохо. В начале лета они собирались привести несколько ладей, груженных солью, в маленькую факторию и крепость Русское на окраине степи; там у его товарища был склад. Оттуда и отправится караван под охраной вооруженных конников. «Жаль только, я не смогу с вами пойти», – искренне заметил он.

А потом обратился к компаньону с просьбой, которая повергла того в смущение.

Человек, сидевший напротив него, был на несколько лет младше. Он был не так высок, как Игорь, но массивен – с тяжелым подбородком, крупным восточным носом, набрякшими веками и черными глазами. У него были густые черные волосы и черная борода, подстриженная широким клином, а на затылке, грозя вот-вот упасть, красовалась крохотная ермолка. Это был Жидовин Хазар.

Он принадлежал к странному племени. На протяжении нескольких столетий его предки, воинственный народ тюркского происхождения, царствовали на территории, что простиралась от пустыни на берегах Каспийского моря до самого Киева. Когда адепты ислама подчинили себе Ближний Восток и попытались перейти через Кавказские горы на великую Евразийскую равнину, именно могучие степные хазары вместе с грузинами, армянами и аланами смогли остановить их на горных перевалах. «Так что скажите нам спасибо за то, что Киев сейчас не исповедует ислам», – любил напоминать он своему другу Игорю.

Хазарское царство ушло в прошлое, но хазарские купцы и воины до сих пор курсировали по степи между Киевом и своими опорными пунктами в пустыне, а в Киеве существовала крупная хазарская торговая община, поселившаяся возле городских ворот, названных Жидовскими. Ни один из товарищей Игоря не мог бы снарядить караван и провести его по степи более умело, чем Хазар Жидовин, лишь ему, по мнению Игоря, это было под силу. В самом деле, Игорь полагал, что у его компаньона только один недостаток.

Хазар Жидовин исповедовал иудаизм.

Все хазары исповедовали иудаизм. Эту религию они приняли, когда, на вершине их могущества, правитель их решил, что примитивное язычество недостойно их нынешнего царского статуса. Поскольку халиф Багдадский исповедовал ислам, а император Константинопольский – христианство, то правитель степей, не желая предстать младшим, второстепенным союзником ни того ни другого, вполне разумно выбрал последнюю оставшуюся религию, предполагающую веру в единого Бога, и хазарские полководцы перешли в иудаизм. Вот потому-то Жидовин говорил и на славянском, и на тюркском языке и предпочитал писать на них, пользуясь древнееврейским алфавитом!

– Возьмешь с собой в поход моего младшего сына Иванушку?

Только об этом и просил его друг Игорь. Так почему же тогда хазар медлил с ответом? Ответ, впрочем, был совсем прост: брать Иванушку с собой Жидовин боялся. Слишком хорошо знал он мальчика.

«Ясное дело, – думал он. – Если на нас нападут половцы и он погибнет в схватке с ними – что ж, это понятно. Но я этого мальца знаю как облупленного. Все будет по-другому. Он чего доброго в реку свалится да утонет или еще как-нибудь пропадет по глупости. А вина на мне». Но все ж ответил уклончиво:

– Иванушка еще молод. Не взять ли мне лучше его братьев?

Игорь прищурился:

– Ты мне отказываешь?

– Конечно нет, – смутился хазар. – Если ты уверен, что этого хочешь…

А теперь внезапно смутился Игорь. В иное время он просто приказал бы Жидовину взять Иванушку с собой, и тот подчинился бы. Но сегодня сердце его уже было уязвлено расторжением помолвки, и Игорь вдруг почувствовал, как его охватывает стыд. Хазар отлично разбирался в людях, стало быть, просто не хотел возиться с его сыном. На какое-то мгновение Игоря обуял гнев на Иванушку. Воин не любил неудачников.

– Не важно. – Он встал. – Ты прав. Он еще слишком молод.

На том размолвка была исчерпана.

Или почти исчерпана, ведь, уже уходя из дома хазара, он не удержался и спросил:

– Скажи мне, что ты думаешь об Иванушке? Каков он нравом?

Жидовин минуту подумал. Мальчик ему нравился, он немного походил на одного из его собственных сыновей.

– Он мечтатель, – любезно ответил хазар.

На обратном пути Игорь почти не поднимал глаз на красную звезду. Истому христианину не пристало сомневаться, что се – знамение Господне. А долг христианина – нести любые испытания, которые на него обрушатся. «Иванушка – мечтатель», – сказал Жидовин. Игорь знал, как прозвали мальчика собственные братья. «Святополк иначе как Иванушкой-дурачком его не величает», – с грустью подумал он.

А что с дурачком делать, ему было невдомек.

Спустя три дня красная комета исчезла с небосклона, и более никаких знамений в ту зиму на небе не появлялось.

Пришла весна. В начале каждого года в этих плодородных краях землю заливала вода, и вода эта была речная. Киев по праву считался городом на воде. Они вот-вот его увидят. Длинная ладья ровно шла по течению широкого, спокойного Днепра. Четверо гребцов в такт налегали на весла, ведя ладью по направлению к городу. Игорь стоял с сыном на корме, обнимая Иванушку за плечи.

Трехсаженная ладья была выдолблена из цельного древесного ствола. «Нет деревьев выше тех, – сказал Игорь сыну, – что растут на русской земле. Любой может взять топор и вырубить себе лодку из нашего могучего дуба». И теперь, стоя рядом с отцом, мальчик думал, что никогда еще не видел такого тихого, безмятежного утра.

Иванушка одет был в простую льняную рубаху и штаны, а поверх них накинул бурый шерстяной кафтан, ведь утро было еще холодное. На ногах у него ладно сидели маленькие зеленые кожаные сапожки, которыми он очень гордился. Его светло-каштановые волосы были подстрижены коротко, «под горшок».

На рассвете они побывали выше по течению, на запрудах, где княжеские данники ловили рыбу, а сейчас, успев управиться за утро, возвращались в город, на раннюю трапезу. А после того… Иванушка ощущал дрожь нетерпения, отдававшуюся где-то в желудке, ибо настал решающий день.

Он поднял глаза на отца. Как часто он видел его на какой-нибудь караульной площадке на высоких деревянных стенах над рекой: орлиным оком взирал он на простирающуюся далеко внизу водную гладь. Теперь же, когда Игорь, высокий и худой, стоял на корме, закутавшись в длинный черный плащ, действительно могло показаться, что он вот-вот раскинет руки, как крылья, взовьется в небо и замрет над рекой и лесами, чтобы внезапно камнем ринуться сверху на ничего не подозревающую добычу.

Какой сильной была отцовская рука, приобнимающая сейчас его за шею! Впрочем, сила эта была не только мужской, земной, человечьей: подле Игоря Иванушка ощущал и иную силу, волной прибывающую из прошлого, – неуловимую, точно призрак, неотступную, словно воспоминание, но наполняющую все его существо живым, трепетным теплом. «В твоих жилах течет кровь могучих воинов, – часто повторял ему Игорь. – Они сражались как львы, мир не знал наездников, которые сравнились бы с твоим дедом и прадедом; еще до прихода хазар, когда еще и горы были юными, наши предки уже славились силой и могуществом». И сердце его начинало учащенно биться, стоило отцу добавить: «А когда-нибудь и ты тоже поведаешь об этом своим сыновьям и тем, кто придет после них». Вот что означало иметь отца и быть сыном.

А сегодня он наверняка начнет свое великое поприще, уподобившись отцу и старшим братьям, и сделается воином, богатырем.

Монах разрешит все сомнения.

Тихо скользила ладья по волнам. В утренней тишине великий поток, открываясь взору, нес свои воды на юг. Воздух был прохладен, но тих. Туман еще клубился над рекой, и ее мощное, неустанное течение едва ощущалось на поверхности. Перед Иваном расстилалась бесконечно ускользающая, но неизменная и неподвижная река. Если посмотреть на юг, серо-синие воды и бледно-голубые небеса, казалось, сливаются на горизонте, образуя нежную дымку и вдалеке делаясь неотличимыми друг от друга, тогда как на востоке золотистый солнечный свет рассеивался в тумане.

Теперь перед ними стали вырисовываться вдали очертания городских зданий, и Иванушка едва слышно вздохнул в восхищении. Как прекрасен был Киев!

На правом берегу Днепра, отвесно возвышающемся над водой больше чем на пятнадцать саженей и ощетинившемся высокими деревянными частоколами, город протянулся версты на три, сильный, могущественный и неприступный, взирая с высоты на тихие, безмятежные окрестности.

Город состоял из трех главных частей. В первую очередь это был северный участок, находящийся на невысоком холме: там стоял мощный старинный детинец с княжеским теремом и большой церковью, основанной за восемьдесят лет до описываемых событий самим Владимиром Святым и называемой Десятинной. На юго-западе, совсем рядом с ним, отделив лишь небольшим оврагом, возвели новый, куда более внушительный «город»; построили его по приказу великого сына Владимира Ярослава Мудрого, составителя «Русской правды», первого русского свода законов. С «городом Ярослава» граничил еще один участок, даже больше предыдущего; он сбегал к реке и тоже был защищен деревянными стенами. Это была окраина, так называемый Подол, где селились купцы победнее и ремесленники. А реку усеивали причалы, к которым приставали неуклюжие, массивные парусные ладьи.

Многие высокие здания в Киеве были сложены из кирпича. На Подоле почти все, исключая несколько церквей, было выстроено из дерева. Насколько хватит глаз, землю покрывали приветные лиственные леса, растущие даже на высоких, отвесных склонах, обрывавшихся над Днепром.

Повсюду в городе блестели в лучах утреннего солнца золоченые кресты с дополнительной косой перекладиной, символизирующей в восточном христианстве подножие, на которое опирались ступни Христа, и сияли золотом широкие купола церквей. Воистину, великий город сам походил на огромный, сверкающий корабль, скользящий по речным волнам.

Хотя правый берег был высок и усеян частоколами, левый был низок, и здесь, как и во многих иных местах по течению Днепра, река затопляла берега. Поблескивая на солнце, заливала она поля, принося с собой не только воду, но и плодородный ил. Каждую весну благодаря этому чудесному омовению земля возрождалась.

Когда город стал приближаться, Иван забеспокоился. Не так давно у него, слишком быстро растущего отрока, обнаружилась боль в коленях. Но самое главное – он не мог сдержать волнение.

Ведь всего неделю тому назад Игорь объявил ему: «Пора нам решить, как поступить с тобою. Возьму-ка я тебя к отцу Луке».

Это была великая честь. Отец Лука был духовным наставником его отца, и тот никогда не принимал ни одного важного решения, предварительно не посоветовавшись с ним. Говоря о старом монахе, он всегда с почтением понижал голос, уверяя, что его духовник всеведущ. И всегда отправлялся к нему в одиночестве. Даже старших братьев Иванушки Игорь никогда не привозил к отцу Луке. Неудивительно, что, когда Игорь сообщил ему о готовящейся поездке, Иванушка сначала покраснел, а потом побледнел.

Он снова и снова воображал предстоящую встречу. Добрый старик, высокий, с пышной, ниспадающей на грудь белоснежной бородой, с ангельски умиротворенным ликом, с очами, сияющими подобно солнцу, возложит длани на главу его, благословляя, и объявит: «Воля Господа, Иван, в том, чтобы ты стал великим воином». Вот как должно быть. Он посмотрел сначала на отца, потом на крепостной вал с блаженной доверчивостью во взоре.

А Игорь поглядел на сына. Правильно ли он поступает? Ему казалось, что да, но он намеревался обмануть Иванушку.

Как красивы его родители, как красивы его братья! Его охватывал блаженный трепет, стоило ему только взглянуть на своих близких. Все они собрались в палате большого деревянного терема. Свет проникал сквозь окна, забранные не стеклом, а слюдой. Свет также отражался от желтых глиняных изразцов, которыми был выложен пол, и потому вся палата, казалось, была напоена сиянием.

Со стола еще не убрали остатки утренней трапезы. У стены возвышалась большая печь; в углу напротив висела маленькая иконка Николая Чудотворца, а перед нею, на трех серебряных цепочках, – крохотная глиняная лампадка. На сундуке справа стояли, тускло поблескивая, два больших медных подсвечника. Восковые свечи в них пока не зажгли. Посреди комнаты, в тяжелом резном дубовом кресле, навощенном и отполированном до такого блеска, словно оно было выточено из черного дерева, сидела его мать.

– Что ж, Иванушка, готов ли ты?

Он был готов и с радостью смотрел на нее.

Она была облачена в богатый парчовый сарафан. Пояс ее был расшит золотом. Широкие рукава нижней рубахи словно окутывали ее нежные запястья облаками белой ткани. На одной кисти она носила серебряный браслет, украшенный драгоценными каменьями: зелеными азиатскими лалами и теплым янтарем с северного побережья Балтийского моря. В ушах у нее красовались серьги с жемчужными подвесками. На стройной шее висела на цепочке золотая лунница. Русские аристократки одевались вот так, подобно знатным гречанкам Константинополя, столицы Византии.

Сколь бледно было ее широкое чело, сколь изящно покоилась рука с обращенными долу, унизанными золотыми кольцами перстами, на резном льве, украшающем подлокотник кресла. Сколь нежно ее лицо, сколь исполнено доброты. И все же стоило ей взглянуть на него, как по лицу ее пробегала тень грусти. Отчего же она печалилась?

Оба его брата также присутствовали на проводах. Оба они, Святополк, которого сопровождала его белоликая прелестная молодая жена-полька, и Борис, были одеты в кафтаны с богато расшитыми поясами и с собольими воротниками. Иванушка старался любить их в равной мере, но, хотя он и восхищался обоими, он невольно побаивался Святополка. Говорили, что Святополк как две капли воды похож на отца, но точно ли это было так? Ведь если во взгляде Игоря читалась отрешенность и сдержанность, то лицо Святополка часто искажалось гневом и горечью. Но почему же? И хотя оба брата, случалось, награждали его затрещинами, именно рука Святополка была тяжелее и немилостивее.

По приказу отца Иванушка оделся в простую льняную рубаху, перехватив ее поясом, и порты. Вопреки желанию матери, ему все же позволили поехать в его любимых зеленых сапожках. А руки и лицо ему как следует вымыли в большом медном чане, стоявшем на умывальнике.

Игорь тоже отправился в путь в простой одежде, и его рубаху отличала от крестьянской только изящная вышитая кайма. «Богатые украшения неуместны там, куда мы едем», – сурово повторял он. Глаза у Иванушки сияли. Он был так взволнован, что смог проглотить только кусочек хлеба да чуть-чуть овсяной каши. И вот, поцеловав мать и братьев, он выбежал во двор и спустя несколько мгновений верхом на своей маленькой лошадке, чувствуя, как холодит его щеки прохладный, влажный воздух, выехал на улицу.

Там было грязно. Дома знати чаще всего представляли собой большие одно- или двухэтажные деревянные терема с высокими деревянными шатровыми крышами и службами на заднем дворе. Дома эти возводились на небольших участках земли, огороженных частоколами, и эти дворики сейчас так промокли от растаявшего снега и весенних дождей, что от наружных ворот к стойлам пришлось проложить мостки. Кое-где на улице тоже положили доски, но там, где их не было, лошадиные копыта утопали в грязи.

Иванушка на своем сером коньке трусил за отцом на почтительном расстоянии. Как же был он статен и величав: простой черный плащ ниспадал с его плеч поверх белой рубахи, и Иванушка взирал на царственную его осанку с безграничным восхищением. Игорь ехал на своем лучшем вороном коне. Отцовского коня звали именем древнего императора, но за несколько веков имя это изменилось и теперь звучало округлей, плавней: Троян.

Простой люд, встречая отца и сына, прикладывал правую руку к сердцу и кланялся в пояс; даже священники в рясах с уважением склоняли перед ними головы. Игорь был не им, холопам да смердам, чета, – если б, боже упаси, кто-нибудь убил такого знатного мужа, то должен был бы платить сорок серебряных гривен виры, а жизнь простого крестьянина, «смерда», оценивалась всего в пять.

Даже имена представители правящего класса носили не такие, как простонародье. Князья и их избранные приближенные часто получали «царские» имена с корнем «слав» – «похвала» – или «мир», то есть «вселенная». Таковы были и великий князь Владимир, и его сын Ярослав. Любили в знатных семьях и скандинавские имена вроде Рюрика и Олега. Даже супруга Игоря, хотя и была славянкой, звалась Ольгой – русский вариант скандинавской Хельги. Среди простого люда все еще были в ходу славянские имена-прозвища – Щек или Мал. Но более всего отличала знать от простолюдинов манера, в которой полагалось к ним обращаться: если смерд мог быть просто Ильюшкой, то аристократ добавлял к своему имени имя отца – отчество. Так, юный Иванушка был Иваном, сыном Игоря, или Иваном Игоревичем. Да и всех троих братьев могли величать «сыновьями Игоря», Игоревичами, ведь все знали Игоря: был он не просто знатным мужем, но дружинником самого князя киевского. Много было князей в земле Русской. Каждый торговый город на великих водных путях был под защитой и управлением своего собственного князя, а все князья числились потомками славного варяга Олега, который отвоевал Киев у хазар двести лет тому назад. Во время описываемых событий наиболее крупные города этой огромной «империи», торговые пути которой пролегали по воде, находились в руках сыновей последнего князя киевского, могущественного Ярослава Мудрого. Сыновья Ярослава избрали форму престолонаследия по старшинству: старший брат получал главный город, Киев, а остальные разбирали города поменьше – в зависимости от возраста – и приносили клятву верности князю киевскому. Так и вышло, что повелитель Игоря был старшим, или великим, князем киевским; в городе Чернигове к северу от Киева княжил его брат Святослав; осторожный Всеволод, третий по старшинству, правил в Переяславле, городе поменьше, расположенном на юге. Если один из братьев умирал, ему наследовал не сын, а следующий за ним по старшинству брат, и потому младшие братья один за другим, в порядке старшинства, постепенно получали все более и более крупные города.

Игорь служил князю киевскому. Более того, он едва ли не считался членом княжеского совета. Братья Иванушки тоже уже вошли во внешний круг дружины, хотя Борис еще ходил в отроках – был младшим помощником, не то слугой, не то оруженосцем; Иванушка приходил в восторг при мысли, что и он когда-нибудь пойдет по их стопам.

«Спешиться!» – раздался строгий приказ отца, и Иванушка вздрогнул, очнувшись от своих мечтаний. Они проехали всего несколько сотен саженей, но Игорь уже соскочил с коня и шел пешком, и Иванушка, подняв глаза, понял почему. Они достигли собора. При виде собора ему сделалось страшно.

В обнесенном стенами городе Ярослава Мудрого было немало прекрасных зданий. Кроме красивых деревянных теремов знати, там возвели монастыри, церкви, школы и чудесные ворота, выстроенные из камня, именуемые Золотыми. Они были особенно хороши, так как их венчала возносящаяся под небеса маленькая надвратная церковь Благовещенья с золотым куполом. Но нигде на землях русских не сыскать было собора более величественного, чем тот, что возвышался теперь перед ними, ведь подобно тому, как отец его, Владимир Святой, воздвиг свою великую Десятинную церковь в старом детинце, Ярослав начал строительство огромного собора в новом.

Ярослав освятил его в честь святой Софии; да и какое иное имя пристало ему, когда все знали, что величайшая церковь Византии, престол патриарха Константинопольского, – во имя святой Софии, Премудрости Божьей?

Этот новый северный народ гордо объявлял себя «русами», но веру, обычаи, самый уклад жизни он перенимал у греков. Духовенство высокого сана по большей части состояло из греков. Даже единственный славянин, красноречивый проповедник, возглавивший Русскую церковь десять лет тому назад, именовался по-гречески – Иларионом. При крещении славянским детям избиралось еще одно, крестильное имя, в честь святого покровителя – из греческих святцев. Владимир Святой – во крещении стал Василием, а сыновья его Борис и Глеб поминались в церквях как Роман и Давид. Сколь велик был представший перед ними собор! Он был возведен из красного гранита, выложенного узкими длинными полосами и скрепленного почти такими же по длине и ширине слоями розового цементного раствора. Массивная, довольно приземистая красно-розовая твердыня, задуманная поразить всякого величием и могуществом недавно обретенного христианского Бога была видна издалека. В центре ее сиял большой золотой купол, сходный с тем, что венчал Константинопольский собор, а вокруг него теснились двенадцать куполов поменьше. «Они олицетворяют нашего Господа и двенадцать апостолов», – пояснил ему Игорь. Собор был почти достроен. Только небольшие подмости с одной стороны здания свидетельствовали о том, что работы еще не окончены. С трепетом Иванушка перешагнул порог.

Если снаружи собор напоминал крепость, то внутри обширные сумеречные пространства казались целой вселенной. В стиле величественных византийских церквей с запада на восток он был поделен чередой пяти нефов; посредине проходил самый широкий, его обрамляли по обеим сторонам по два нефа поуже. На восточном фасаде располагались пять полуциркульных апсид, на западном, высоко над полом, – хоры, где собирались на молитву князья и их придворные и откуда они глядели сверху вниз на простой народ. А посреди церкви, под огромным куполом, помещалось обширное пространство, где священники в сияющих облачениях являлись прихожанам, а земля соприкасалась с небесами.

Но более всего во внутреннем убранстве этого огромного, полутемного, словно пещера, храма привлекали взор и поражали воображение не высокий купол, не пять нефов, не массивные колонны, а мозаики.

Увидев их, Иванушка затрепетал. Они покрывали все стены от самого пола, теряясь под куполом. Они изображали Богоматерь, возносящую руки в молитве, как принято показывать ее в восточной христианской традиции; Отцов Церкви; Благовещение; таинство причастия. Выполненные из кубиков синей и коричневой, красной и зеленой смальты, выделяющиеся на сияющем золотом фоне, все эти образы, величественные и внушающие благоговейный страх, взирали на бренный, исполненный тщеты мир внизу. Темноволосые, с бледными овальными лицами и черными очами, устремляли они со своих золотистых стен скорбные, но бесстрастные взоры на людскую суету где-то под ними. А в вышине царил Христос-Пантократор, Вседержитель, всеведущий, но непознаваемый, недоступный никаким земным мудрствованиям, взирал Он с главного купола, и Его большие греческие глаза прозревали все и словно не различали ничего.

В церкви земля встречалась с небом, в полутьме мерцали сотни свечей, а на стенах сияли золотые мозаики, озаряя своим великим и ужасающим светом мрак, владеющий миром.

Несколько священников нараспев читали молитву.

«Господи помилуй». Они пели на церковнославянском варианте обиходной речи, одновременно понятном и таинственном, священном.

Игорь зажег свечу и в безмолвной молитве стал у иконы рядом с одной из массивных колонн, а Иванушка тем временем оглядывался по сторонам.

Все знали историю обращения Владимира Святого: он направил послов в земли, где исповедовали три великие религии – ислам, иудаизм и христианство, – и его посланники, вернувшись из Константинополя, возвестили ему, что в греческой христианской церкви «они и сами не ведали, на земле они или на небесах».

Возводя соборы, подобные этому, императоры Константинополя – а теперь и князья Киева, которые стали им во всем подражать, – совлекали видимые, зримые небеса на землю и напоминали своим подданным, что именно они, правители, молящиеся на хорах вверху, – предстоятели вечного Господа, золотая вселенная которого, всемогущего и непознаваемого, незримо присутствует в земном мире.

Игорь, в жилах которого текла восточная кровь, обретал покой в размышлениях об этом абсолютном, непознаваемом, всевластном начале. Иванушка, наполовину славянин, инстинктивно чуждался такого Бога, тоскуя по более теплому и благому божеству. Потому-то в этом прекрасном соборе он и дрожал, словно от холода.

Спустя несколько минут он с радостью вышел из храма и отправился к воротам, за которыми начиналась тропа, уводившая по лесу к монастырю, и решалась его судьба.

Наконец они достигли монастырских ворот.

Сперва они поскакали по такой чудесной дороге, что Иванушка преисполнился восторга. Проехав мимо изб черного народа, разбросанных то там, то сям под городскими стенами, они повернули по тропе на юг, к мысу Берестово, который теперь стал предместьем Киева и на котором располагался загородный дворец самого Владимира Святого. Слева, за верхушками деревьев, можно было рассмотреть поблескивающую внизу реку, а дальше, за широким разливом половодья, по равнине простирались леса, уходящие за горизонт. Дубы и буки, уже покрывающиеся новой листвой, словно окутали всю открывающуюся взору местность мягкой светло-зеленой дымкой под омытым дождями голубым небом. Ничто не нарушало сладостного пения птиц в тишине весеннего утра, и Иванушка, блаженствуя, ехал вслед за отцом на юго-запад, по направлению к широкому мысу, где примерно в трех верстах от города находилась монашеская обитель.

И все же Иванушка по-прежнему не догадывался, зачем отец взял его с собой.