Моя любимая свекровь Хэпворс Салли
– Да. Я… э… просто привезла тебе курицу.
Я сознаю, что это странный подарок, я же не идиотка. Но когда Олли был маленьким, кое-кто принес мне домой курицу, и это был один из самых разумных и полезных подарков, какие я когда-либо получала. Это было до эпохи «Убера» и прочих доставок на дом, в те времена от самой мысли о том, что надо одеваться и брать ребенка с собой в супермаркет, опускались руки. Сегодня я подумала, что, наверное, расскажу Люси эту историю. Ну не знаю… это могло бы стать семейной традицией Гудвинов или чем-то вроде того – приносить курицу женщине, которая недавно родила. Но в данный момент это представляется сущим идиотизмом.
– О… – откликается она. – Ну, может, войдешь?
Я следую за ней в дом, отмечая пятно отрыгнутого молока на плече у Люси и еще одно ниже по спине. Арчи тянет вверх маленькие ручки, и мне хорошо видно его рассерженное личико, а он заводит вой. Милый мальчик.
Гостиная великолепно грязная. На полу валяется пакет, из которого высыпался попкорн, на журнальном столике миска с хлопьями, молоко в которой свернулось. Повсюду разбросаны пакеты детских салфеток, мешки для пеленок и грязная посуда. Я замечаю, что в углу валяется грязный подгузник, свернутый в комок, но не убранный в мешок. От меня требуется все самообладание, чтобы не охнуть.
– Я вчера вечером убиралась, – оправдывается Люси, – но просто… Арчи был так несчастен… у него колики… и у меня просто не было времени…
– Я все сделаю, – говорю я, потому что, правду сказать, не могу больше оставаться в этой грязи ни минуты. Не говоря уже о том, что в отличие от светской беседы в уборке я кое-что смыслю. Кроме того, Арчи явно голоден, и его крик похож на скрежет гвоздей по классной доске. – Садись и покорми ребенка.
– Ну если ты уверена…
– Уверена.
Положив курицу на кухонный стол, я принимаюсь за работу. Сворачиваю и убираю в мешок подгузник и выношу мусор на улицу, затем собираю грязные кружки и тарелки и несу их на кухню. Понятия не имею, как они могут так жить. В последний раз, когда я приезжала (кажется, на день рождения Олли), тут все блестело и сверкало, как в доме из телепередачи, вплоть до цветов, диванных подушек и негромкой музыки. Бедняжка Люси весь день в поте лица трудилась на кухне, готовя самый нелепый вьетнамский банкет. Я предложила просто заказать еду на дом, но Люси настояла. Она сказала, что хочет попробовать какой-то новый рецепт.
Боже ты мой…
Я опустошаю и загружаю посудомоечную машину и уже собираюсь включить ее, когда замечаю кое-что в духовке – полдюжины старых куриных наггетсов. Наггетсы твердые как камень.
В этом вся Люси, думаю я про себя. Пир или голод.
Люси появляется позади меня, когда я вытаскиваю поднос с наггетсами из духовки.
– О! Наверное, это Олли… боже мой… он вечно ставит что-то в духовку, а потом забывает об этом. О нет, дай я.
Она выхватывает противень у меня из рук. Арчи кричит у нее на плече. Мне хочется сказать, мол, разбирайся с ребенком, а я разберусь на кухне, но я уже попробовала, и это явно не сработало. Так что же мне делать? Проблема в том, что свекрови так легко сделать неверный шаг. Такое впечатление, что существует бесконечный список неписаных правил. Будьте заинтересованы, но не давите. Поддерживайте, но не переступайте черту. Помогайте с внуками, но не присваивайте их себе. Поделитесь мудростью, но не досаждайте советами. Очевидно, я этот список не освоила. Сам груз требований настолько пугает, что страшно даже пытаться. А самое обидное – что свекор как будто всегда прав и все делает как надо. От него требуется только быть приветливым. И все. Люди к собакам предъявляют больше требований.
Арчи все еще воет, подтягивая свои маленькие ножки к животу, а Люси сражается с противнем. Оказавшись так близко к Люси, я вижу, насколько же она измучена. У нее прыщи на подбородке, и, надо сказать, от нее попахивает. На футболке у нее застарелое пятно… судя по виду, от соуса для спагетти.
– Люси, пожалуйста, позволь мне, – говорю я. В моем голосе слышится мольба, чем я совсем не горжусь. – Садись и покорми ребенка. Давай же!
Вероятно, я произнесла это правильно, потому что Люси кивает и исчезает в гостиной. Я делаю глубокий вдох. У меня так редко что-то получается с Люси, и не потому, что я не пытаюсь. Я пыталась, когда в день ее свадьбы одолжила ей мое самое дорогое сокровище, мое кельтское ожерелье. Моя свекровь Лилиан дала его мне взаймы, когда я выходила замуж. Узел служил символом силы, и Лилиан купила его, чтобы оставаться сильной и стойкой, пока ее муж, отец Тома, был на войне. По завещанию, она оставила его мне с припиской: «Ради силы». Теперь мне приходит в голову, что, возможно, мне следовало рассказать эту историю Люси, когда я одалживала ей ожерелье. Какая же я глупая…
– Он весь день беспокоится? – спрашиваю я Люси, закончив убираться на кухне.
Я принесла ей чашку чая, которую поставила на журнальный столик. Арчи лежит у нее на коленях, красный и плачущий, несмотря на то что его накормили.
– Каждый день, – отвечает она. – И каждую ночь.
– А укропную воду пробовала? – Я сажусь рядом с ней. – Когда Олли был маленьким, она всегда ему помогала, когда у него были газы.
– Пробовала. Я все перепробовала.
– Можно?
Люси беспомощно пожимает плечами:
– Почему бы и нет?
Взяв Арчи, я кладу его вертикально ей на грудь, так, чтобы его голова оказалась под подбородком Люси. Затем я крепко похлопываю его по середине спины. Почти сразу же он рыгает – издает громкий и гулкий, как из бочки, звук, совершенно не соответствующий его крохотным размерам. Признаюсь, это невероятно приятно. С мгновение кажется, что Арчи сейчас снова заплачет, но потом он закрывает глаза и тут же засыпает.
– Ну вот, – радостно говорю я.
Люси смотрит на меня так, словно у меня открылся третий глаз.
– Как ты это сделала?
– Заставила срыгнуть? – Я во все глаза смотрю на невестку. – Боже, Люси. Скажи, что заставляла ребенка срыгивать!
Глаза Люси наполняются слезами. Мысленно я даю себе пинка.
– Так вот, – поспешно говорю я. – Он должен срыгивать после каждого кормления. Иногда даже во время кормления. Иначе газы не выходят, а от них у него болит животик.
– Ладно, – кивает она. Как будто никто раньше не давал ей материнских советов. – Хорошо, я буду так делать.
– Молодчина. А теперь положи его в кроватку и отправляйся спать. Я просто включу посудомоечную машину и сама за собой дверь закрою.
Вид у Люси делается удивленной.
– Но… разве ты не собираешься… остаться ненадолго?
На это я знаю правильный ответ. Никто не хочет, чтобы свекровь задерживалась надолго. Ребенок спит, в доме прибрано. Сейчас самое время уходить. Я во многом сомневаюсь, но в этом я абсолютно уверена.
– Нет-нет. У меня уйма дел. Мне надо бежать.
Я собираю свои вещи и включаю посудомоечную машину. И только когда я выскакиваю за дверь, до меня доходит, что я так и не объяснила значение курицы.
11
ЛЮСИ
НАСТОЯЩЕЕ…
За три дня, прошедшие со смерти Дианы, я ни разу не готовила, не стирала и не ходила в супермаркет. Я не ругала детей, не помогала никому с домашним заданием и не прятала овощи под соусом для спагетти. Я вообще ничего нормального не делала. Мы словно бы застряли в пустоте без времени и движения, а остальной мир рассеянно и равнодушно продолжал жить своей жизнью.
Сегодня старшие дети вернулись в школу, но Олли так и не пошел на работу. Это сюрприз, даже в свете смерти его матери. За последние два года мой до того не слишком честолюбивый муж превратился в трудоголика, отправлялся на работу по выходным, по вечерам и в праздничные дни. Теперь он сидит на диване рядом с Эди, уставившись в пустоту, словно в каком-то трансе. Время от времени я подхожу к нему и говорю, как мне жаль и как бы мне хотелось что-то сделать. И каждый раз я задаюсь вопросом: «А действительно ли я хочу?»
Я иду на кухню, решив, что пришло время прибраться и восстановить некое подобие порядка. Это самое меньшее, что я могу сделать. На углу стола лежит груда нераспечатанной почты, поэтому я начинаю с нее, вскрываю каждый конверт ногтем большого пальца и, расправляя, складываю бумаги стопочкой.
Первый документ – банковское уведомление. Как правило, я не просматриваю банковские уведомления: поскольку на мне груз родительских обязанностей, я только рада, что могу взвалить на Олли возню с финансами (это не столько сексизм, сколько справедливое распределение ответственности). Но когда мой взгляд падает на цифру в конце страницы – в колонке задолженность, а не прибыль, – я невольно вздыхаю. Мой взгляд резко перепрыгивает к началу страницы, где в шапке значится «Кокрэм Гудвин». «Кокрэм» – это, разумеется, фамилия Эймона, делового партнера Олли. Как, скажите на милость, они могли столько задолжать? И, что еще важнее, почему Олли не сказал мне об этом?
Я открываю рот, чтобы спросить мужа, но не успеваю я заговорить, как раздается стук в дверь. Я смотрю на Олли, но он едва замечает, он слишком погружен в свою пустоту.
– Я открою, – говорю я без всякой надобности.
Когда я открываю дверь, то вижу на пороге двоих: не в форме, но явно полицейские. Это подсказывает мне интуиция, а еще об этом свидетельствует значок, который предъявляет женщина.
– Я старший детектив-констебль Джонс, – говорит она. – Это детектив-констебль Ахмед.
– Привет, – говорю я.
Это уже не Саймон и Стелла, молодые румяные полицейские, которые сообщили нам о смерти Дианы. Детективу Джонс за сорок, она худощавая, среднего роста. У нее привлекательное, хотя и немного мужское лицо и каштановые с золотистыми перышками волосы до подбородка. Одета она просто и практично: белая рубашка и темно-синие брюки, достаточно облегающие, чтобы предположить, что она гордится своей фигурой.
– А вы кто? – спрашивает она.
– О… Я… э-э-э… Люси Гудвин.
– Ага, невестка, – кивает Джонс. – Сочувствую вашей утрате.
Ахмед склоняет голову. На макушке волосы у него редеют, и сквозь копну черных волос виден круг светло-коричневой кожи.
– Можно войти? – спрашивает Джонс.
Я делаю шаг назад от двери, и Джонс с Ахмедом входят в холл.
– Симпатичное местечко, – говорит Джонс.
– Спасибо, – отвечаю я, хотя не такое уж оно симпатичное. С другой стороны, полицейские, вероятно, видели много домов, которые были гораздо хуже моего. – Чем могу помочь, детективы?
На глаза Джонс попалась свадебная фотография, и она останавливается, чтобы ее рассмотреть.
– Милая фотография. Это ваша свекровь?
Она указывает на Диану, стоящую слева от Олли.
– Да. Это Диана.
– Думаю, это трудное время для всех вас. Вы были очень близки со своей свекровью?
Джонс продолжает рассматривать эту фотографию и остальные вокруг нее на стене, по-видимому, не интересуясь ответом.
– Все очень сложно.
– Всегда ведь так, верно? – Джонс улыбается. – Мать моего бывшего была та еще штучка. Я едва могла находиться в одной комнате с жалкой старой коровой. В конце концов это прикончило мой брак. А как насчет вас? Насколько для вас было сложно?
– Ну не знаю. Просто… сложно.
Джонс и Ахмед продвигаются по коридору, останавливаясь, чтобы посмотреть на развешанные по стенам фотографии. Джонс, насколько я могу судить, является в этом тандеме старшей по чину – невзирая на то что младше Ахмеда и вообще женщина. Невзирая на одолевающие меня более насущные мысли, я ловлю себя на том, что феминистка во мне ей рукоплещет.
– Вы много времени проводили вместе? Как семья? – продолжает Джонс. – Дни рождения, Рождество и тому подобное?
Читать бесплатно другие книги:
