Христианство и страх Пфистер Оскар

Содержание и определения

До сих пор или по крайней мере до недавнего времени и психология, и психиатрия уделяли проблеме страха очень мало внимания. Страх играет огромную роль в жизни как отдельных людей, так и целых народов, и это ясно как день, но официальная психология им почти не занималась, а там, где наука все же решала нарушить гробовое молчание, она удовлетворялась парой-тройкой бессодержательных и неадекватных описаний и кратких обзоров. О происхождении страха; о законах, которые им управляют; о его влиянии на мышление, чувствование и волю – как осознанном, так и после того, как он загнан в подсознание; об изменениях в сфере бессознательного и о переменах в сознательной психической деятельности, к которым те ведут, – об этом психология не говорила ничего, хотя даже скромное знание человеческой натуры показывало, что из-за этих упущений в поле научного понимания не попали обширные и важные области психической и культурной жизни.

В последнее время значение страха определили яснее, с самых разных аспектов. В авангарде оказались учение о неврозах и психиатрия. Обе науки осознали, что те болезни, с которыми они имеют дело, по большей части тесно связаны с проблемой страха, и если его не учесть, те останутся неразрешимой загадкой. Страх исследовали с поразительным рвением, и это привело к результатам в высшей степени примечательным. Психиатрия и психология уже не могли не обращать на них внимания – в ином случае им бы пришлось довольно туго.

Философия тоже научилась видеть важность проблемы в новом свете. Мартин Хайдеггер посвятил страху и его приложению к философской мысли тщательное исследование, о котором мы еще поговорим. Путь, по которому он следовал, в некоей степени определили двое богословов: Лютер, чье отношение к Богу и связанным с Ним представлениям было обусловлено в основном переживанием и укрощением страха; и Кьеркегор, который испытывал переживания подобного рода и дал богословам важные указания, ставшие итогом его глубокого исследования психологии страха.

Странно: ни теология, ни наука о религиозной вере не осмелились пройти по этим указаниям до конца. Хотя в конце XVIII – начале XIX веков провели огромную работу в сфере религиозной психологии, та увязла в неплодотворных банальностях; и после напрасных попыток отвести для религии какую-нибудь конкретную душевную функцию – мышление (Гегель), чувствование (Шлейермахер) или волевой акт (Кант), – сошлись на том, что в ней, как и в любом другом психическом действии, принимают участие все три функции[26]. Проблема страха оставалась без внимания до тех пор, пока в 1917 году Рудольф Отто в его книге «Священное» не доказал восхищенным богословам, сколь огромную роль в жизни различных религий играет mysterium tremendum и тем самым – страх[27].

Но и проницательный мыслитель из Марбургского университета не задумался о том, чтобы проследить роль страха дальше, с вышеупомянутых точек зрения – психологической и биологической. Он тоже застрял на общих фразах и классификациях. Его великая заслуга прежде всего в том, что он заставил всех, кто изучал феномен веры, или в беспомощном изумлении замереть перед страшным mysterium – страхом как таковым, – и тем самым научно капитулировать, не сделав и первого шага, – или начать психологическое исследование и думать в понятиях причинности.

Основанием для прежних неудач было отсутствие научных методов, призванных точно представить истоки религиозного страха, его влияние и его вытеснение. Чего не хватало на практике, так это средств, способных явить на свет психологический процесс, происходящий в подсознании.

Уильям Джеймс, Теодор Флурнуа, Карл Гиргенсон и многие другие склонялись к тому, что источник религиозных переживаний скрыт именно в бессознательном, которое многие воспринимали с некой долей антипатии. Другим казалось, что и вера, и грех со всеми его смыслами, и вся реальность божественной благодати, да и все, что связано со спасением, попадет под угрозу, а то и будет совершенно отвергнуто, если не станет обретаться, как и прежде, непосредственно из откровений свыше – и без всякого посредничества психологии. Отвращение к самой мысли о том, что религиозный страх имеет под собой психологическую основу, не позволило многим взяться за эту задачу хоть со сколь-либо заметным вниманием. Богословы прятались за неприязнью, которую глубинная психология приобрела в их глазах. А когда исследователи, не имеющие отношения к теологии, представляли итоги своих наблюдений о психологии бессознательного, о психологических процессах переживания веры в жизни людей, о религиозных истинах и о сущности религии в целом, они чаще всего проявляли такое непонимание и забвение неизбежных ограничений психологии и такую вражду против любой веры, что легко понять, почему теологи питали столь великое отвращение к любому психологическому исследованию страха. Да и методами такого исследования приходилось весьма долго овладевать.

Но не думаю, будто есть смысл перенимать ошибки оппонентов, лишь бы избежать необходимой научной дискуссии. Я даже убежден, что богословие лишает себя необходимых познаний о важном инструменте, когда не решается исследовать религиозный страх при помощи тщательного психологического метода. Лично меня долг пастыря и подкованная богословием совесть уже тридцать лет тому назад привели к мысли основательно заняться и проблемой религиозного страха, и многими другими феноменами сознательной набожности. Кроме методов глубинной психологии, я не знаю другого средства, позволяющего освободить некоторых больных от пагубных заблуждений в оценке фундаментальных религиозных фактов из Ветхого и Нового Заветов и из истории Церкви – и спасти тех, кто пал жертвой религиозного страха, от тяжелейших страданий и чувства беспомощности.

Мы попытаемся подступиться к решению проблемы религиозного страха с психологической стороны. При этом мы будем отталкиваться от страха, не имеющего отношения к религии: он уже дал психологам важнейшие сведения и не потребует от нас сверхъестественных объяснений, способных свести на нет любое научное исследование. До того, как мы сможем применить психологический метод к религии, нужно тщательно заложить психологический фундамент.

Мы пойдем по стопам Рудольфа Отто, продолжим его путь и изучим роль страха в религиозной жизни и в истории христианской набожности в их историческом развитии; выясним условия и законы его возникновения; рассмотрим то, как страх влияет на сознательную и бессознательную религиозную жизнь; увидим, какие он принимает личины и как трансформируется под влиянием бесознательного; проясним связь страха перед жизнью и страха перед чувством вины; раскроем скрытые тенденции, проявленные в возникновении страха и его последствиях; посмотрим, как религиозный страх влияет на нравственное поведение, а особенно на любовь к Богу и к людям; взглянем на патологические порождения страха; укажем условия, необходимые для освобождения от него и для его полного уничтожения, и обозначим другие психологические задачи, которые попытаемся разрешить в исследовании конкретных проявлений религиозного страха. Разумеется, мы должны приложить все усилия и как психологи, и как историки, чтобы не погибнуть под лавиной фактов и не предъявлять невыполнимых требований к читателям.

В монографии мы не ограничимся только болезненными проявлениями и влияниями страха в христианской религиозной жизни – пусть даже теория страха, примененная нами и кое-где нами же развитая, по большей части, а может, и целиком строится на наблюдениях за больными. Мы не считаем страх абсолютным злом – и допускаем, что он может содержать в себе нечто положительное[28] и стать его началом[29].

И вот на какие вопросы нам нужно ответить. Как именно христианство относилось к страху в ходе своего развития? Как пыталось победить страх перед жизнью и страх вины? Как смогло породить новый страх, а с ним – и последствия, чью связь с источником возможно объяснить лишь в свете теории страха? Могли ли при этом христианская религия и христианская этика сохранить в чистоте намерения своего Основателя – или в христианской набожности произошли пагубные изменения, с этими намерениями несовместимые? Что было суждено религиозному и нравственному благосостоянию христиан? Какие условия позволят сохранить христианскую веру от пагубных искажений, а ее последователей – от вреда? Какое место отвести избавлению от страха в жизненной задаче христиан? Возможно ли для людей, и в частности для христиан, устранить страх совершенно, и нужно ли к этому стремиться любой ценой?

Подводя итог, определим нашу задачу примерно так: «Мы хотим знать, как христианство влияло на страх – и как страх влиял на христианство». Рядом с этим историко-психологическим вопросом встает вопрос из области душевной терапии: «Как защитить христианство и верующих от пагубных пороков, которыми грозит страх?»

Значение нашей задачи огромно. Церковная история показывает, как евангельское учение постоянно неверно трактовалось, и дух этих трактовок противоречил духу Основателя. Иисус проповедовал о Боге как любящем Небесном Отце, а любовь к Богу и ближнему считал главным и единственным требованием и отличительным признаком своих учеников. Но развитие христианской Церкви явило – наряду с замечательными явлениями, которые соответствуют взглядам Иисуса Христа, – постыдную цепь догматических споров и дикого фанатизма, перешедших в варварские войны за веру и гонения на еретиков, а позже – в столетия охоты на ведьм и других искажений Благой Вести Иисуса. История христиан – это не только история христианства, но точно так же – история «не-христианства», а может быть, и «антихристианства». И не надо приписывать эту страшную реальность, от которой сердце любого христианина обливается кровью, наущениям дьявола. От этого те ложные пути развития, которые мы обозначили, не станут понятнее, и никакого способа их исправить нам не представится. Наша задача – при помощи научных методов изучить их возникновение и распознать их причины и правящие ими законы. И для этого нам обязательно нужно рассмотреть взаимоотношения христианства и страха. Только теория страха объяснит нам те изменения, которые под бременем жизненных тягот претерпевает любовь; только она объяснит, почему любовь исчезает, когда возрастает чувствительность к иллюзиям, порожденным страхом и неврозами; и откуда возникают примитивные садистские порывы, которым обычно мешают проявляться культурные традиции; и как формируется толпа с ее непрестанными массовыми неврозами и психозами – и она же укажет еще многие явления, обладающие бесценной важностью для процветания христианства и христиан.

Проблема страха не локализована где-то в душе, ее можно разрешить только при восприятии души и даже всей человеческой культуры как единого целого, и потому наша тема обретает и глубину, и широкий охват.

Еще важнее с самого начала обозначить границы. В раскрытии вопросов, возникающих при решении проблемы страха в его религиозно-психологическом и религиозно-терапевтическом аспектах, мы воздержимся от методов теории познания, метафизики, этики и догматического богословия. Конечно, в будущем подобные рамки необходимо снять, но по причине добровольных ограничений мы не имеем возможности обсудить эти моменты. Наше исследование не может выходить за рамки психологии и душевной терапии.

В ином труде мы уже говорили о том, что понимаем под душевной терапией[30]. Это слово несет двойную нагрузку: оно может означать ту терапию, которую религия, как полагают, дает человеку – либо личности, и в этом наша сфера граничит с психиатрией, либо всему обществу, и тогда происходит встреча со сферами социологии и богословия. Еще она может означать поддержание благополучия самой религии – в нашем случае через набожность и братскую любовь, явленную Иисусом Христом. Если следовать первому методу, то расширяется медицинское понятие терапии, связанное с нормальным устроением и распределением человеческих сил. Идеального телесного и психического здоровья, с нашей точки зрения, для формирования совершенно благополучного человека недостаточно. Конечно, этика и религия не могут не обратить внимания на «естественное» здоровье. Но понятие жизни возрастает и возвышается от «естественного» к социальному и духовному, а в своем космическом и абсолютном аспекте может воспарить для христианина на высоту могущественных слов Иисуса Христа, прозвучавших в Евангелии от Иоанна[31]: «Ибо Я живу, и вы будете жить» (Ин. 14:19), и то же самое происходит и с понятием здоровья. Здесь для религиозной терапии открываются огромные возможности.

Наше исследование, основанное на теории страха и наблюдении за людьми, подверженными страху, не позволяет закрыть глаза на то, что сама набожность, которой учил Иисус, в больных искажена, и мы должны назвать эти искажения пагубными, ведь больная душа перетолковывает христианство в соответствии со своей болезнью.

И потому два смысла душевной терапии, антропологический и религиозный, совпадают. Высочайшая душевная терапия и высочайшая религиозность – две стороны одной медали. Тому, как это происходит, и посвящено наше исследование.

Предмет исследования

В первой части мы обратимся к психологическим и биологическим основам темы – к теории страха, и начнем с изучения неврозов, ибо до сих пор лишь в этой области основательно изучен наш предмет и лишь она позволяет нам четко и ясно рассмотреть причины и последствия, управляющие страхом у нормальных людей, в психологическом аспекте. Предвижу, что некоторые, несмотря на мои протесты, попрекнут меня тем, что я считаю страх пагубным, – и даже страх перед грехом. Но тот, кто не осмеливается рискнуть, опасаясь, что его неправильно поймут невнимательные и небрежные, теряет право на участие в дискуссии. И нам не следует воздерживаться от обращений к самой теории сумасшествия, иначе наши психологические и пастырские труды увязнут в роковых ошибках и глупостях. Мы еще увидим: при должной осторожности теория страха в ее неврологическом смысле даст нам много ценных сведений для диагностики и излечения религиозного страха у здоровых людей.

Особенно важно то, что на этом пути мы получим полное знание о страхе как о массовом явлении: нас наставит в этом психология толпы – наука, с которой, как ни странно, до сих пор не знакомы богословы наших дней. Насколько это возможно в наше время, мы должны ознакомиться с сутью и законами массовых неврозов и психозов – и выяснить, в чем они согласуются с личными психозами и неврозами, а в чем расходятся. А для решения практических задач нам следует с осторожностью обратиться к теории массовой терапии: к сожалению, она еще только зародилась, хотя Генрих Менг очень многое сделал, стремясь довести ее до совершенства.

Получив необходимые сведения, мы обратимся ко второй, исторической части, где речь пойдет о возникновении и преодолении страха в истории иудейской и христианской религий. Мы кратко обсудим роль борьбы со страхом в примитивных религиях; увидим, как в условиях, означенных в первой части, рождается страх, как в религиях появляются соответствующие галлюцинации и как они начинают формировать важную часть религиозной веры; и поймем, что уже на столь ранней ступени развития склонность к умиротворению страха начинает играть свою роль. Еще мы посмотрим на то, как объект, развеивающий страх, играет свою роль в ритуале; и поищем ответ на вопрос, почему религиозные учения и церемонии так часто, особенно во всех ортодоксальных ветвях веры, приобретают черты страха и насилия. Мы постараемся установить, почему в истории иудаизма и христианства избавление от страха, воплощенное в пророческом творческом деянии, тотчас же сменяется процессом, усиливающим власть страха до тех пор, пока стеснение и насилие не становятся непереносимыми для нового гения и не проводится более или менее решающая проблему реформа – в широких массах или в узких кругах. Так нам станет понятно, по каким причинам история развивается циклически, и почему деяния, склонные уменьшать страх и преображать его в счастье, регулярно сменяются гораздо более долгими периодами порождения страха, и как этот страх становится причиной, из-за которой возникает потребность в пророке или гении, призванном даровать освобождение. Это приведет нас к вопросу о том, почему изначальные намерения основателей и реформаторов религий так часто разрушаются и превращаются в свою противоположность, да еще и так, что все искажения приписывают изначальным намерениям реформаторов.

Мы осветим главные этапы иудейской истории и поговорим о том, как к проблеме страха относились Иисус Христос и апостол Павел, как ее воспринимали в новозаветный период и что в ней видели католики и наконец, протестанты. По необходимости это будет лишь краткий обзор, но он четко покажет нам, подтверждаются ли заявления нерелигиозной теории страха, примененные к сфере религии; или же в последней действуют иные законы, не имеющие отношения ни к биологии, ни к психологии – или же в ней вообще не действуют никакие законы. И в то же время нам откроются факты, необходимые для практического понимания истории спасения.

Ни один разумный читатель не поверит, будто подобное исследование способно нанести вред истинным религиозным ценностям, – и равно так же не поверит, будто реальность и животворящее действие Божественной справедливости, благодати и любви представлены в нем как иллюзии, сведенные к понятию человеческих заблуждений. Такая идея смешивает психологический метод с метафизикой религии и онтологией, и если ее высказывали противники религии, я решительно выступал против них, – а потому могу выступить против этой идеи и тогда, когда ее придерживаются верующие.

Третья часть, посвященная религиозной терапии и избавлению от страха в христианстве, призвана предотвратить патологические искажения благочестия, которому учил Иисус; что же до исторической части, то она, с помощью теории страха, подтвердит нам ужасную психологическую необходимость, из-за которой предпринимались такие искажения намерений Основателя. В ней мы рассмотрим и вопрос о том, как исцелить страдающее человечество. Мы отдаем себе отчет в том, что связь терапевтических и биологических воззрений с религией и этикой многим покажется странной. Однако мы верим: такая научная трактовка и польза от ее применения жизненно важны, и показать это, во-первых, возможно, а во-вторых – необходимо.

Понятие страха

Под страхом мы понимаем чувство, возникающее при появлении опасности. Это определение сложно оспорить, однако при ближайшем рассмотрении оно едва ли окажется полным. Возражения возникают уже потому, что из правила есть исключения: храбрец и в опасности может не испугаться. Конечно, не стоит и спрашивать, жил ли хоть когда-нибудь человек, не ведающий страха. Многие психологи утверждают, что мы даже в эту жизнь входим со страхом, а иные полагают, что с этого страха рождения и начинаются все дальнейшие. Правда, новорожденные ничего не говорят о том, что им довелось испытать, а выводы, полученные впоследствии, убеждают не всех.

В определении слегка неясно понятие «опасности», и в нашем случае оно становится особенно щекотливым. Что такое «опасность»? Если я восхожу на ледник и вдруг понимаю, что на меня валится глыба размером с печку, или если на улице заносит машину и та мчит прямо на меня; или когда на меня, безоружного, на пустыре нападает грабитель с пистолетом и орет: «Кошелек или жизнь!» – то, наверное, я испугаюсь или, как еще говорят, устрашусь. Но так бывает не всегда. В моей статье о мышлении и фантазиях в наивысшей опасности[32] речь идет о людях, которые от страха перестали воспринимать реальность и ушли с головой в радостные фантазии: так психика защищает себя от внешних стимулов. Там, где не возникает ни дереализации по отношению к миру, ни деперсонализации по отношению к собственной личности («Это не со мной!»), или там, где они прекращаются, в то же мгновение приходит страх.

Точное разграничение терминов «страх» или «боязнь» возможно только в том случае, если чувство вызвано опасностью, присутствующей во внешнем мире. Более точно его душевное содержание определить нельзя. Можно лишь указать на отдельные признаки, которые, однако, никоим образом не описывают это душевное переживание целиком. Немецкое слово «Angst», обозначающее страх, происходит от латинского «angustiae» – «ограниченность», «теснина», – и указывает на определенные телесные проявления страха: в частности, на то, что становится трудно дышать. Используется здесь и немецкое «Beklemmung» – «стеснение в груди». При некоторых состояниях, рожденных страхом, той же стенокардии, angina pectoris, страдания возрастают многократно. Часто проявляются и другие телесные симптомы: задержка дыхания, ступор, мышечная дрожь, мурашки, спонтанное опорожнение кишечника или мочевого пузыря, бледность…[33] При таких соматических явлениях более важную роль играют ощущения – только они принадлежат к чувству страха как таковому. Особенно это связано со склонностью кидаться в бой или бежать, проявленной наравне с ними. Страх, особенно в интенсивных формах, радости не доставляет. В конце концов, он ведь относится к самым «ужасным» и «страшным» вещам, какие только могут случиться с человеком. Обратим внимание: оба описания взяты из переживаний страха и испуга. Но можно доказать, что в страхе часто присутствует удовольствие. Многие любят опасность, и даже дети чувствуют «сладкую дрожь» – например, проходя мимо дома, где «живет ведьма». Боясь экзаменов, многие стимулируют себя сексуально – как с выделением секреции, так и без нее. Этот страх, доставляющий удовольствие, лишь отчасти можно представить формой мазохизма: вносить свою лепту могут чувство стыда, любопытство, агрессивность и другие склонности.

Наряду с «эмпирическим страхом», который основан на реальной опасности и который следует отличать от «безотчетного страха», есть чувство с такими же характеристиками, но не связанное с внешней опасностью – или же связанное с неким неприятным событием, но столь незначительным, что степень вызванного страха не идет с ним ни в какое сравнение. Такое случается, когда некто, к примеру, все время ждет страшной катастрофы и не способен привести ни одной разумной причины, по которым та может произойти; когда молодая девушка, испуганная до колик, с визгом вскакивает на стол при виде мыши; когда мужчину с детства до преклонных лет пугает число 13 и он вынужден терзаться этим страхом до тех пор, пока не увидит церковной колокольни[34]. Эти переживания, пусть даже их содержание и телесные проявления не отличаются от тех, которые сопровождают реальный страх, имеют под собой совершенно иные причины. Когда говорят о страхе в научном понимании, чаще всего речь идет о проявлениях именно второго чувства, которое субъективно ничем не отличается от «эмпирического страха». Зигмунд Фрейд не отделяет четко эмпирический страх от безотчетного, хотя и признает: «Безотчетный страх обозначает психическое состояние в отрыве от объекта, которым вызван; в то время как “страх эмпирический”, или боязнь, направлен именно на объект»[35]. Однако, с другой стороны, страх, вызванный внешней причиной, Фрейд называет невротическим – и четко отличает его от «безотчетного страха». Оскар Либек в своей книге «Неизвестное и страх»[36] проводит иные границы. С его точки зрения, в страхе всегда присутствует элемент неизвестности (с. 67), а бояться можно только того, что имеет очертания (с. 69), и боязнь кошек или пауков можно с полным правом назвать «боязнью», а страх негра перед неведомой ему молотилкой – «страхом». По его мнению, страх и боязнь могут возникнуть лишь тогда, когда объект, вызывающий их, находится в опасной близости (с. 71). Методы Либека по большей части описательны, и ему это, наверное, выгодно, а поскольку значение слов четко не определено, никто не может запретить ему употреблять их именно так. Но если уделять внимание не только поверхностному впечатлению, а истокам, внутренней сути, воздействию на психические процессы, законам развития и исцелению вредных и пагубных форм, то такая терминология ничего не дает[37].

Вильгельм Штекель также полагает, что боязнь всегда направлена на определенный объект, а страх люди испытывают перед чем-то неизвестным и незнакомым. Для него страх – «невротический брат боязни»[38]. Однако представленные им страхи, каждый из которых вызван определенным объектом, противоречат его же разграничению.

В дальнейшем мы будем говорить о боязни в том случае, когда опасность угрожает извне, а о страхе – когда то же самое чувство проявляется без внешней угрозы. Такое разделение зависит от объективного познания и порой, прежде всего в сфере религиозного страха, сталкивается со сложностями, но мы не станем придавать этому большого значения. Невротик поверит в реальную внешнюю опасность там, где здоровый и смелый ее даже не заметит.

Теперь укажем на третье проявление этого душевного феномена: слияние боязни и страха (смешанный страх). Ничтожный повод для боязни превращается в источник терзающего страха – и этот страх усиливает изначальную боязнь. Легкая боль в животе пробуждает в ипохондрике мучительный страх, что это рак; альпинист на вершине паникует, что упадет и разобьется насмерть, хотя спуск для него совершенно не опасен; молодая девушка, которая до этого спокойно возвращалась ночью домой по оживленной улице, вдруг начинает жутко бояться, что мужчина, идущий навстречу, на нее нападет, – хотя тот выглядит не более опасным, чем сотня других, мимо которых она при тех же внешних обстоятельствах спокойно проходила прежде. Такое соединение страха и боязни мы назовем смешанным страхом.

Очень важно сказать о том, что невротики, склонные трястись от ужаса из-за абсурдно незначительной внешней причины, в момент реальной опасности извне могут сохранять невероятное мужество и хладнокровие[39]. Фельдмаршал фон Робертс, победитель буров, боялся кошек[40]. Такие факты должны бы послужить во исправление нынешней путаницы между страхом и боязнью и указать на их различные истоки.

Тесная связь между страхом и любовью заставляет нас четко определить, как мы понимаем последнюю. Здесь прекрасно подойдет эпиграмма Ибсена: «Ни одно слово не было так наполнено ложью и лукавством, как сегодня это происходит со словом “любовь”».

В книге «Любовь ребенка и патологии ее развития» я обозначил любовь как «чувство влечения и сильной привязанности, исходящее из потребности в удовольствии и направленное на объект, способный его дать»[41]. Вместо слова «привязанность» я бы сегодня сказал «предпочтение». Тем самым в каждой любви можно выделить: (1) субъект, (2) объект, (3) зависимость между ними, которой свойственны чувство и воля и за которую ответственен субъект, хотя эту ответственность часто приписывают объекту. Любви без объекта не существует.

Любовь может полностью или по большей части принадлежать чувственной сфере. Дети любят сладкие фрукты и испытывают желание их попробовать, и, когда они представляют их образ, приходит и воспоминание о полученном удовольствии. Эстетическое восприятие также связано с чувствами – приятнее есть красивый торт, а не раздавленный.

На высшем уровне любовь вызвана эстетическими, этическими, религиозными или интеллектуальными ценностями – как реальными, так и мнимыми. Ее можно направлять на себя и на объект. В первом случае объектом любви становится то, что призвано повысить удовольствие, престиж, свойства, власть, защищенность вас самих; в последнем – интересы возлюбленного выходят на первый план, любовь требует «все для другого, ничего для себя», она хочет любить, помогать, содействовать, благодетельствовать, исцелять, прощать, в сильнейшем проявлении любви влюбленный хочет отдать себя вплоть до смерти. Любовь всегда содержит волю. Любовь к самому себе – нарциссизм.

Сублимированная любовь вычеркивает все чувственное из объекта, хотя из самого переживания любви этого не вычеркнуть, ибо оно сопровождается ощущениями – в сосудах, мышцах, внутренних органах… Нравственная любовь допускает влечения как факторы, определяющие ее направление. Тем не менее, влечения подчинены этическим и религиозным нормам, которые в протестантизме не считаются ни хорошими, ни плохими, а оцениваются исходя из их подчинения или неподчинения этим нормам.

А о христианской любви мы узнаем в историческом исследовании.

Причины страха

Проявления страха

Мы определили сущность и причины страха, и теперь можем обратиться к его проявлениям. Но есть проблема: их великое множество, и все время появляются новые. Поэтому мы должны будем ограничиться несколькими особо важными для нас комментариями.

Рудольф Брун признает: есть все основания утверждать, что страх – основной симптом каждого невроза[58]. Но не психоза, в случае которого страх может подавляться до возникновения психотических симптомов. Карен Хорни называет страх, кроме того, еще и главным двигателем невроза[59].

Люди могут бояться чего угодно. Есть некий безотчетный страх. Если настоять на том, чтобы пациенты признались в том, чего боятся, они, возможно, скажут, что боятся «всего», «будущего», или, опять же, «жизни». Чаще встречаются фобии – постоянные страхи, которые повторяются снова и снова при определенных условиях и имеют отношение к определенным объектам, тем же змеям, жукам, паукам… Мы знаем, что эти териофобии относятся к животным, исторически или символически связанным с реальным объектом боязни. Другие без видимых причин боятся отдельных людей или групп людей, третьи чрезмерно пугаются грозы, четвертые – огня (пирофобия); пятые – боятся закрытых комнат (клаустрофобия) и на лекции могут сидеть только на конце скамьи; шестые безосновательно мучаются беспокойством за свое мнимо находящееся в опасности здоровье (ипохондрия) или по поводу якобы грозящей им опасности. Легкий экзамен сопровождается жуткой тревогой. Некоторые боятся преследований злых врагов, которых в реальности не существует (параноидальное поведение).

Приступы страха могут и не иметь связи с объектом, как при фобиях. Порой они, сохраняя свой безотчетный характер, случаются в определенное время, в определенном месте или в ситуации. Один из моих пациентов испытывал такие атаки три раза в день и всегда в то время, в которое строгий отец обычно корил его и наказывал[60]. Сын боялся потому, что, с одной стороны, желал преступить закон, а с другой – желал быть наказанным. Многие страдают от непереносимого страха, если им необходимо перейти через открытое пространство (агорафобия).

Пример: одна из моих подопечных страдала от этого недуга только на вокзальной площади. Ей казалось, что множество рук хватают ее снизу. Анализ показал, что она страдала от желания любовных утех, которое немедленно подавлялось. На вокзальной площади всегда царила сутолока, там толклись и сомнительные личности, и никто бы не заметил, если бы она решилась на запретное эротическое приключение – именно это пришло ей на ум. Образ хватающих рук – как и в стереотипном сне умирающей от страха девочки[61], – восходит к соблазну, с одной стороны, инстинктивно желанному, а с другой – отвергаемому совестью с еще большей силой. Моральный конфликт не разрешить с помощью галлюцинаций, пронизанных страхом. Отсюда постоянство симптомов.

Здесь стоит упомянуть и страх перед темнотой, страх грозы, страх лестниц и головокружение в безопасных местах. Безотчетные страхи, связанные с конкретными ситуациями, Брун называет псевдофобиями[62].

Одни испытывают страх, потому что их мучает чувство вины, другие – потому что хоть и безвинны, но им кажется, будто их преследуют судьба или «рок» (хотя, конечно, в этом чувстве тоже есть ощущение вины, только и оно, и связанный с ним грех вытесняются). Шкала страданий содержит бесчисленное количество отметок. Про обилие сопутствующих физических явлений мы уже кое-что сказали.

Для нас важнее этих различий вопрос о том, имеет ли страх мирской или религиозный характер. Нас заботят даже страхи, в которых вроде бы отсутствуют религиозный и этический фон: они происходят из нравственных и религиозных конфликтов и поэтому психологически и терапевтически при определенных обстоятельствах могут быть тесно связаны с проблемами христианства – и чаще всего так оно и есть.

Религиозные страхи чаще всего обращены в прошлое: человек боится, ибо согрешил против Бога, хотя в этом случае за осознанным грехом, как правило, скрыты одно или несколько неосознанных нарушений. Многие испытывают чувство, что согрешили против Святого Духа; иные чувствуют себя хуже всех грешников (страх, сопровождаемый чувством собственной никчемности).

Многие объясняют испытываемый страх своим ужасным положением: им грозит гнев Божий, и они не знают, как от него освободиться. Некоторые страшатся будущего, суда Божия во времени и вечности; нескончаемых мучений в аду… Многие боятся за себя, многие – за других.

Говоря о религиозном страхе, мы сталкиваемся с терминологической и понятийной сложностью. К страху его отнести – или к боязни? Мы видели: субъективно их не различить. Только в результате осознания можно решить, существует ли внешняя опасность. И нерелигиозный человек, отрицающий существование Бога, всегда будет говорить о безотчетном страхе, а религиозный – о боязни: например – о страхе Божием. Как справиться с этими сложностями? Должны ли мы сперва решить вопрос существования Бога и того, какими качествами Он обладает, прежде чем узнаем, можно ли говорить о религиозной боязни – или о религиозном страхе? Думаю, нет. Здесь нам поможет параллель со страхом, вызванным муками совести. Даже у тех, кто признает существование и высший авторитет моральных заповедей, нет сомнений в том, что наряду с нормальной и в целом оправданной реакцией совести есть еще нездоровый педантизм. Рабан Лирц пишет об этом в статье «Педантизм как тревожный невроз»[63], а также в брошюре «О чувстве вины»[64]. Фрейд тоже говорил о нормальных и невротических муках совести или о «страхе “Я” перед “Сверх-Я”». Он даже уверял, будто те сопровождают людей всю жизнь, однако затем стал отличать их от чрезмерно усиленной невротической реакции (педантизма).

Пример из собственных наблюдений: страдающая педантизмом женщина еще маленькой девочкой-школьницей под давлением брата украла и отдала кому-то тетрадь. Насколько она помнит и как удалось выяснить в ходе анализа, то был единственный нечестный поступок в ее жизни. В дальнейшем из-за него ее страшно мучила совесть. Будучи взрослой, она пришла к бывшему учителю и обо всем рассказала, но из-за такой мелочи над ней только посмеялись. Она отдавала большие суммы на нужды школьников, но не могла обрести внутреннего мира, поскольку за этим крылась глубоко лежащая неосознанная вина. Несоразмерность осознанной вины и наказания поразительна.

Точно так же могут себя вести и верующие, которые, несмотря на свое покаяние, раскаяние, признания, сердечные сокрушения, молитвы, прощение, перемену взглядов, освящение, веру в милость Божию и в то, что Бог простит им совершенный проступок, который другим, в том числе и католическим священникам, и протестантским пасторам, кажется незначительным, испытывают страшные угрызения совести и не могут найти из них выхода. Религиозные и церковные средства не действуют. Католик, страдающий педантизмом, после причащения не чувствует совсем или почти никакого облегчения, хотя считает, что с точки зрения церковной доктрины, с которой он согласен, это нелогично и даже ересь, а потому является новым грехом[65]. Точно так же протестант, страдающий от тревожного невроза, на определенном этапе развития болезни не испытывает облегчения, несмотря на все евангельские обещания, утешения духовника, покаяние, раскаяние, исповедь и молитву, – именно потому, что из-за скопления и заклинивания самоупреков, вытесненных в бессознательное, направленные на сознание аргументы духовника не достигают цели и не могут оказать никакого влияния. Это страшное чувство, что тебя не спасло ревностное обращение к предложенным религией средствам получения благодати, даже усиливает страх, часто вплоть до отчаяния, когда человек чувствует, что Бог отверг его и он навеки проклят. Тогда у человека возникает уверенность в том, что он согрешил против Святого Духа, при этом он не может четко сказать, в чем состоит этот грех. В качестве реакции часто выступает апатия (Лирц, с. 16). Мы не можем в рамках этого исследования назвать все побочные явления (эквиваленты страха, порожденного чувством вины). Проявления страха и его действия часто нельзя отделить друг от друга.

В крайних случаях такого рода эксперт распознает смешанный страх и решит, что к «нормальному» страху перед Богом, который обижен совершенным грехом и после покаяния и обращения снова становится милостивым, прикрепляется страх безотчетный, который нужно рассматривать как невротический (или психотический) педантизм. Однако кто сможет сказать, сколь сильно следует бояться суда Божьего? Ссылка на библейские изречения во многих случаях тоже не пригодится, ибо кто в силах безошибочно сказать, какие в этом случае применить выражения о действиях Бога? Суровые? Или мягкие? Но тем не менее эта религиозная сложность, которая возникает при решении, идет ли речь о нормальной боязни или о патологическом страхе, не больше, чем соответствующий этический диагноз. Я только хотел бы предупредить то банальное и тривиальное лечение, которое не видит серьезности проблемы и довольствуется простой отсылкой, говоря о страхе и неврозе там, где замалчиваются самые важные вопросы, ждущие ответа. Но точно так же мерой не может быть и мрачный страх фанатика-невротика. Мы знаем, что люди, которые испытывают невротическое чувство вины, склонны к тому, чтобы всех не-невротиков обвинять в поверхностности. Экстремальный пессимист, раздавленный своими же взглядами на жизнь, из-за невроза презирает каждого не-пессимиста как наивного тупицу, не способного осознать бездну и ужас жизни; меланхолик презирает обычных людей. Ему невозможно объяснить, что он сам слеп для радостей и красоты жизни и не видит ее светлой части.

Странно, но к проявлениям страха относятся такие, при которых страх почти не осознается или не осознается совсем. Вытесненный из сознания в бессознательное, страх часто можно обнаружить при внезапной или хронической дрожи, при заикании, стыдливом смущении, ознобе, потении, чесотке и других симптомах истерии, но еще чаще – при многочисленных случаях навязчивых ощущений, мыслей, чувств и поступков, которые мы еще будем обсуждать. Даже при поверхностном исследовании причиной и настоящим смыслом происходящего является страх. Если помешать навязчивым действиям, сколь бы те ни казались бессмысленными – тому же мытью рук, – то может возникнуть страх невероятной силы. Если не мешать – все нормально. А теперь поговорим о последствиях страха, их природе и истоках.

Как боязнь пробуждает инстинкт самосохранения, так страх приводит к инстинктивной защите душевной жизни. Боязнь вызывает и уместные действия, и поразительно пагубные – она может парализовать в случае, когда нужно мгновенно сбежать или контратаковать. Т. Бове, наряду со многими неврологами и психиатрами, считает все неврозы предохранительными механизмами против страха: «Невроз – это короткое замыкание для устранения внезапного напряжения, вызванного страхом, из-за которого тормозится дальнейшее гармоничное развитие личности и постоянно растет нарушение равновесия»[66]. Точно так же страх вызывает на удивление изобретательные, но и поразительно неуместные действия и идеи[67].

Все эти явления имеют одну цель: устранить внутреннюю опасность, о которой сигналит страх. Нам кажется, выражение «защита от страха» не полностью описывает этот механизм. Враг – не сам страх, а напряжение между влечением и «Я» либо же совестью, и страх просто фиксирует это напряжение, как датчик манометра. Мы увидим, что сперва самозащита оборачивается против страха. Но все же эта «защита от раздражителей», призванная избавить «Я» от непереносимых потрясений, составляет шаг к частичной разрядке импульса.

Из этого инстинктивного желания отогнать страх и обеспечить средства для разрядки импульса происходят многочисленные психоневрозы и психозы. Единственное условие – необходимая духовная или телесная предрасположенность. Склонность к выздоровлению можно увидеть и в тяжелейших болезнях, и во всех процессах, где замешан страх. Последствия, вызванные страхом, тоже являются реакцией против него.

Однако для преодоления страха служат и высшие творения человеческого духа. Теоретическую и прикладную науку мы можем по большей части воспринимать как средство борьбы против страха, вызванного угрозами внешнего мира, хотя, конечно, это не объясняет всю сущность технического и духовного развития и участие в нем сознательного и бессознательного. Мы увидим, что преодоление страха активно участвует в истоках и развитии религиозной жизни, хотя было бы совершенно неправильно объяснять ее только на этой основе и игнорировать все другие потребности и все другие познавательные акты. То же самое можно сказать про искусство, мораль, право и другие достижения разума.

Мы разберемся с отторжением страха и с внутренним расслаблением, усиливающим отторжение, – и для этого обратимся к помощи бессознательного, в той мере, в какой это необходимо для понимания того, как страх преодолевается в христианстве.

Защита от страха. Снятие напряжения

Проще всего изгнать страх из сознания, вытеснив его в бессознательное. Это происходит при нервном обмороке; впрочем, часто власть над телом не теряется. В результате человек перестает не только ощущать мучительную боль, но и предпринимать дальнейшие защитные меры. Вытеснение происходит не в результате осознанного намерения – преднамеренно вытеснять нельзя. Эту услугу оказывает так называемое «предсознание»[68]. Оно заботится и о том, чтобы держать на расстоянии[69] ощущения или воспоминания, способные пробудить страх.

Пример: солдат, которого я лечил, ясно помнил, как началась атака. Он покинул свой окоп, швырнул дощатый настил на заграждения из колючей проволоки – свои и вражеские, – и побежал по равнине, но он совершенно не помнил, как стрелял, резал, колол штыком: он не помнил убийств, вызывающих угрызения совести. Или еще: студент столкнулся лицом к лицу с отцом, а чуть позже – с бывшей возлюбленной, но не узнал их. Основание: он был вместе с новой подругой, и при встречах ему было стыдно.

Здесь еще нужно указать на часто встречающую разновидность вытеснения страха, которая оставляет за собой обременительные телесные проявления. Сердцебиение, дрожь, покраснения, выделение пота, диарея, позывы к мочеиспусканию и другие телесные проявления часто возникают без подтвержденных органических причин, когда страх был вытеснен из сознания. Чаще всего возникает головная боль, иногда в виде мигрени – некий «эквивалент» изгнанного страха. То же самое относится к судорогам, параличам и конвульсиям. В наши задачи не входит рассмотрение огромного количества истерических и невротических проявлений страха, которые противостоят страху и действуют как его заменители.

Наряду с вытеснением страха, о котором шла речь, есть и другой инстинктивный метод избавления от него с помощью новых путей разрядки. В этом случае страх заменяют другие эмоции. На месте вытесненного чувства появляются желание плакать, гнев, уныние, дурное настроение, чувство неполноценности, сознание собственного величия вплоть до мании. Играют свою роль и другие случаи. Иногда, например, страх замещается гневом и ненавистью.

Один знакомый пожаловался мне, что больше не может посещать спектакли, ибо при виде одного из актеров на него накатывал такой гнев, что он не мог держать себя в руках. Он часто встречал этого человека на улице и, хотя тот ничего ему не сделал, он едва мог сдержаться, чтобы не залепить ему пощечину. При апперцепции объекта ненависти выяснилось следующее: «У того человека противные, отвратительные, вытаращенные глаза, он такой жирный и носит брюки без манжет». Преодолев обычное сопротивление, пациент добавил: «У меня у самого выпученные глаза. Врач говорит, базедова болезнь. Я от нее жирею. Я костюм износил, а новый купить не могу. Жене нужно слишком много денег».

Ненависть этого театрала носила ярко выраженный характер навязчивого чувства и заменяла собой боязнь, усиленную страхом. Его телесные страдания не достигли опасного уровня, и он беспокоился больше, нежели его болезнь и диагноз требовали на самом деле. Он занимал прибыльную государственную должность и был обеспечен. Проблем с деньгами, из-за которых он ссорился с женой, не было бы, если бы не тот факт, что его брак терпел крах и создавал блокировки в эротической сфере. Гнев и ненависть отвлекали его от страха, а трудности с деньгами давали желанную возможность злиться на жену. Он явно слишком дорого платил за свое избавление от страха и мог бы все уладить гораздо более практичными методами, если бы подошел к ним сознательно. Подавленное состояние, гнев, ненависть и фанатизм часто являются плохой заменой страху и рождаются из-за недостаточной защиты от него.

Один человек, чье поведение я анализировал, в детстве начинал безудержно плакать, когда в одиннадцать били церковные колокола. В это время хоронили людей, и колокола звонили часто. А мальчик представлял себе, что хоронят его родителей, у которых на самом деле было прекрасное здоровье. Втайне он желал им смерти, но подавлял это желание, хотя часто тайно выражал его искаженным способом. Из-за этих ужасных желаний он испытывал чувство вины, и страх пытался овладеть его сознанием. Впрочем, благодаря предсознанию ему удалось спастись, – спасение приняло форму глубокой грусти и рыданий. Так он притворялся перед самим собой и учителями, будто испытывает нежную детскую любовь. Позже у маленького лицемера развился тяжелый душевный порок.

Мы видим, что и этот метод вытеснения страха опасен. Благодаря ему можно испытать временное облегчение от подавленного чувства, однако вытесненный страх остается в подсознании и часто, как мы еще увидим, губит нас неврозом.

Яснее всего побочные эффекты вытеснения страха видны при неврозе навязчивых состояний, о котором мы скоро поговорим. Здесь отдельные представления, которые временами, но не всегда, сопровождаются сильным страхом, принимают безвредную форму. К сожалению, страх прорывается в другом месте или в облике другого чувства.

Сказанное относится и к религиозному страху, к бремени греха в его самых суровых формах, к тяжелому чувству вины, к ужасной боязни гнева и суда Божьего. Многие могут думать о своих проступках без угрызений совести и без боязни наказания от Бога. Внешне кажется, что они примирились с грехами, считают их незначительными, или относятся к ним равнодушно, или полагают, что с ними покончено. Более внимательное исследование показывает, что угрызения совести только вытеснены и заменились самонаказанием, жестокость которого соответствует уровню вытесненных самообвинений.

Один мой пациент с гордостью называл себя «абсолютно безнравственным». Не мучаясь сознательными самоупреками или угрызениями совести, он совращал то молоденьких служанок, то маленьких девочек, и довел сам себя почти до полного отчаяния, пылая патологической ревностью, которой изводил ни в чем не повинную жену. Он устал от жизни, и только во время беседы с духовником распознал в этом бессознательное самонаказание. Иногда вытесняется даже вся вера в Бога, чтобы успокоить угрызения совести, однако тогда вытесненная совесть возьмет на себя жестокое наказание, с которым придется разбираться в другом месте. Часто при вытеснении морального и религиозного страха начинают преобладать злые влечения.

Одна лесбиянка рассказывала: она смогла так успокоить свою совесть, что предавалась разврату без малейшего упрека. Но за последние полгода она почти не выходила из комнаты. Она едва могла, в сильнейшем ужасе, дотащиться до врача, который жил по соседству. Она, сама того не замечая, вела жизнь заключенной. Лишь после осознания вины и прекращения разврата она сумела исцелиться от страха.

Другими чувственными процессами, призванными отогнать страх и устранить блокировки, мы займемся чуть позже, – а пока изучим, как с той же самой защитной целью трансформируются фантазии.

Борьба ума со страхом