Невидимая девушка Джуэлл Лайза

7

За день до Дня святого Валентина Кейт в местном торговом центре выбирает поздравительную открытку для Роана. Она не станет дарить ему ничего романтического. Более того, за тридцать лет она как минимум раз десять вообще не покупала ему валентинки. День святого Валентина на самом деле не для них. Но уже тот факт, что, несмотря на все, что произошло в прошлом году, они дожили до еще одного Дня святого Валентина, заставляет ее думать, что открытка будет очень даже к месту.

Она берет открытку с изображением двух держащихся за руки фигурок. Над их головами надпись: «Ура! Мы все еще любим друг друга!»

Кейт кладет ее обратно на полку, как будто кусочек картона жжет ей пальцы. Она не уверена, что они с Роаном все еще любят друг друга.

В конце концов Кейт берет открытку с большим красным сердцем и простой надписью «Я тебя очень люблю». Это правда. Она все еще любит его. Любовь проста, все остальное сложно.

Кейт вспоминает, что ровно год назад они с Роаном чуть не расстались. Это случилось ближе к середине семестра. Они думали, что, возможно, им даже придется отменить отпуск стоимостью семь тысяч фунтов, вот как все было плохо.

Это была ее вина.

Целиком и полностью.

Она решила, что у Роана роман с другой женщиной. Нет, не решила, а поверила… поверила всеми фибрами своего существа, без единой крупицы сомнения, ни разу не видев Роана с другой женщиной, ни разу не найдя его эсэмэсок, адресованных этой другой, ни разу не обнаружив ни единого пятна губной помады на воротнике. На какое-то время у нее совершенно поехала крыша.

В течение шести месяцев Кейт одержимо обшаривала все самые сокровенные уголки жизни своего мужа: его электронную почту, его текстовые сообщения, его WhatsApp, его фотографии и даже его рабочие документы. Она тщательно изучала ужасные детали психологически травмированной, но очень красивой молодой девушки, тщетно пытаясь найти подтверждение своей убежденности в том, что Роан занимается с ней сексом, беззастенчиво нарушая частную жизнь подростка, которая по наивности думает, что все, что она говорит своему психологу, должно оставаться в строжайшей тайне.

Роан обнаружил, чем занимается Кейт, в начале февраля. Или, вернее, она была вынуждена признаться ему, чем она занималась, после того как он, придя с работы домой, сказал ей, что, по его мнению, его новая ассистентка просматривает личные записи его пациентов и даже его электронную почту и его телефон. Роан добавил, что следит за ней и, в случае необходимости, готов сообщить о ней куда следует.

При мысли об официальном расследовании Кейт запаниковала и сказала:

– Это я. Это я. Это я… – И разрыдалась, пытаясь все объяснить, но ее слова не имели смысла, абсолютно никакого, потому что тогда, в течение нескольких месяцев, она совершенно съехала с катушек.

Она надеялась, что после этого признания он обнимет ее, что она услышит рядом с ухом его тихий ободряющий голос, что он скажет ей, мол, все в порядке, я все понимаю, я прощаю тебя, не плачь. Вместо этого он посмотрел на нее и сказал:

– Большей подлости я не видел за всю свою жизнь.

Конечно, у него не было никакого романа. Он просто работал допоздна, уставал, ежедневно сталкивался с невообразимыми ужасами, общался с новой ассистенткой, которая была отнюдь не на высоте, у которой был больной отец. Он пытался привести себя в форму, от случая к случаю занимаясь бегом, и постоянно расстраивался из-за того, что ему никогда не хватало времени заниматься этим постоянно. По его словам, его жизнь была нескончаемой борьбой со всем этим. И теперь вот Кейт, идиотка, как свинья, сует свой нос в его личные дела, вторгаясь в его профессиональную сферу, подвергая опасности его работу, воображая о нем самое худшее, самое-самое худшее.

– С какой стати, – спросил он, умоляюще глядя на нее, как будто не верил своим глазам, – у меня должен быть роман?

Такой простой вопрос. Она умолкла и на минуту задумалась. Правда, зачем ему роман?

– Потому что я старая, – в конце концов сказала она.

– Я тоже старый.

– Да, но ты мужчина. У вас нет срока годности.

– Кейт, – ответил он. – И у тебя тоже. Не для меня. Ради бога, ты и я. У нас нет сроков годности друг для друга. Мы – это мы. Мы… просто мы.

После этого он съехал на несколько дней. Это была ее идея. Ей нужно было проветрить голову. Когда Роан вернулся, он сказал: «Я чувствую, что мы потеряли нашу нить. Как будто мы были в некой зоне, а теперь вышли из нее, и я не знаю, как вернуться в нее снова».

– Я чувствую то же самое, – сказала Кейт.

За этим последовали несколько дней экзистенциальной драмы и переживаний, а также множество споров по поводу отмены жутко дорогого отпуска с катанием на лыжах, о том, как это воспримут дети, о страховых полисах (где не было специального пункта для «неожиданных семейных разногласий»). Затем за два дня до вылета они выпили бутылку вина, занялись сексом и решили просто поехать в отпуск и посмотреть, может, это все исправит.

В какой-то степени исправило. Дети были в восторге, полны веселья, солнце светило весь день и каждый день, а отель, который они выбрали, был выше всех похвал и полон приятных людей. Через неделю они вернулись домой и, подсознательно и без дальнейших обсуждений, просто решили жить дальше и забыть, что такое когда-либо случилось.

Но все же оно случилось. Кейт перешла линии и границы, нарушила доверие между ними, и даже сейчас она все еще чувствует себя жалкой. Материнство давало ей ощущение морального превосходства, но за шесть безумных месяцев она полностью утратила свое положение и теперь вздрагивает под пристальным взглядом Роана, страшась, что он увидит за якобы прочным фасадом ее жалкую суть. Теперь Кейт комфортнее, когда он не смотрит на нее, когда он ее не видит. Потому что, если он ее не видит, он не может ее ненавидеть. А он ее ненавидит. Она это точно знает.

Сафайр, так звали пациентку, чьи личные записи она читала. Сафайр Мэддокс. В то время ей было пятнадцать, и она с десяти лет занималась членовредительством.

Однажды во время безумия прошлой зимы Кейт даже пришла к школе, где та училась, и стала наблюдать за ней через ограду. Вот она, та девушка, с которой, как подозревала Кейт, был роман у ее мужа. Высокая, худощавая, с плоской грудью, темные волосы собраны в пучок, руки в карманах черного блейзера. Взгляд светло-зеленых глаз прикован к спортивной площадке. Почти царственная особа. Кейт ожидала увидеть совсем другую. На глазах у Кейт к девушке подошел мальчик, игриво пытаясь добиться ее внимания, и Кейт увидела, как мальчишка тотчас слинял, вернулся к своим друзьям. Его добродушное поведение было поведением человека, который ожидал получить то, что получил.

Затем к Сафайр подошли две девочки, и они втроем синхронно зашагали обратно к зданию школы.

Сафайр не производила впечатления девушки, которая резала себя разогнутыми скрепками. Скорее, она была похожа на пчелиную матку.

Последний раз Кейт видела Сафайр спустя пару месяцев после того, как они переехали в квартиру в Хэмпстеде. Она шла по Финчли-роуд с каким-то мужчиной, таща за собой хозяйственную сумку на колесиках.

Кейт некоторое время шла за ними, и ее сердце бешено колотилось от страха, она боялась, что ее застукают. У мужчины была явная хромота, и Сафайр то и дело останавливалась, чтобы он мог догнать ее, прежде чем они оба свернули в жилой квартал в конце Финчли-роуд и исчезли за дверями высотного многоквартирного дома.

Как только дверь за ними закрылась, Кейт остановилась и перевела дыхание. До нее внезапно дошло, что она делает. Он повернулась и быстро зашагала домой, пытаясь очистить свою психику от дурного поступка.

8

На следующее утро Роан с застенчивой улыбкой передает Кейт через стол красный конверт.

– Не волнуйся, если ты не успела… – говорит он. – Это было всего лишь… ну, ты знаешь…

Она улыбается, достает из сумочки свой красный конверт и протягивает ему.

– А теперь открываем… – игриво говорит она.

Они одновременно открывают конверты. Оба чувствуют себя довольно неловко. У Кейт открытка Роана с рисунком Бэнкси. Это красный воздушный шар в форме сердца с налепленным пластырем, который висит на стене в Бруклине в Нью-Йорке. Просто невероятно.

Кейт открывает открытку.

Внутри корявыми буквами написано: «Вы готовы отодрать пластыри?»

Она смотрит на Роана. С ее губ слетает легкий смешок. Ее живот приятно сжимается и растягивается.

– Ты готов? – спрашивает она.

Он опускает голову на грудь, затем поднимает снова. Он улыбается.

– Полностью, – говорит он. – Уже давно. Просто я…

Он смотрит на открытку, которую она только что ему протянула, с вежливой надписью: «Моему любимому мужу, счастливого Дня святого Валентина! С любовью, К.».

– Я ждал, – говорит он.

Кейт кивает. На секунду она растеряна, не зная, кому именно налепили на сердца пластыри, кто исцелился, а кто ждал. Она думала, что все наоборот. Что это она причинила ему боль.

– Может, сходим сегодня куда-нибудь выпить? – предлагает он. – Пусть даже в какой-нибудь захудалый паб? Во всех остальных столики будут заказаны заранее.

– Хорошо, – говорит Кейт. – Предоставь это мне. Я постараюсь найти самый захудалый паб.

Роан уходит. Кейт открывает ноутбук и приступает к работе. Общение с мужем ее немного нервирует. С тех пор как они переехали сюда, все идет наперекосяк. Даже их супружеская дисгармония, и та изменилась, слегка сдвинулась в такое место, которое Кейт плохо понимает. Она почти скучает по той прямоте и однозначности, которые чувствовала даже через несколько месяцев после признания Роану. Роан хороший. Кейт плохая.

Но после переезда в Хэмпстед она в этом уже не уверена. Поведение Роана было странным. Многие месяцы. Он поздно приходил домой, казался расстроенным и резким по отношению к ней и детям. Он внезапно отменял семейные планы, буквально накануне, за пять минут, часто без всякого разумного объяснения. Он шепотом отвечал на звонки на свой мобильный за запертыми дверями или даже выходил при этом на улицу. Что-то было. Определенно было. Что-то такое.

Кейт снова берет его открытку и перечитывает надпись. Фактически это признание того, что у нее есть причины для обиды. Но обиды на что? На его резкую реакцию на ее поведение? Или на что-то еще? Она закрывает открытку и ставит ее вертикально на стол. И пока работает, ее взгляд все время невольно скользит к ней.

У нее никак не получается сосредоточиться на работе, поэтому она открывает браузер и набирает «пабы рядом со мной». Прокручивая страницу, она слышит стук почтового ящика на общей входной двери и звук упавшей на коврик почты. Обрадованная возможностью отвлечься, Кейт вскакивает и идет в коридор, чтобы забрать почту. Она отодвигает в сторону письма для других жильцов дома и уносит в квартиру стопку своих. Почти на всех – большие белые наклейки с переадресацией почты поверх их адреса в Килберне. Но один конверт подписан от руки и адресован прямо Роану по этому адресу.

Кейт пару секунд смотрит на конверт. Почерк явно женский, почтовый индекс неполный, а содержимое жесткое, плотное, явно какая-то открытка. По идее, это может быть что угодно: предложение скидки из местной химчистки, визитка какого-нибудь мойщика окон. Все что угодно.

Кейт кладет конверт на стопку писем на кухонном столе и возвращается к поиску местных пабов. На ее телефон приходит сообщение. Оно от Джорджии.

МАМ.

Как будто она зовет ее из коридора.

Кейт вздыхает и отвечает.

– Да.

– Можешь принести мой бланк для экскурсионной поездки? Прямо сейчас.

Кейт закатывает глаза.

– Где он лежит?

– Не знаю. Где-то на кухне.

Кейт обыскивает кухню, просматривает груды собственных документов и, наконец, в корзине для бумаг находит бланк. Она разглаживает листок и отвечает Джорджии.

– Нашла. Сейчас принесу.

По правде говоря, Кейт рада возможности выйти из дома. На улице солнечно, и на обратном пути она может зайти в магазины. К тому же она всегда испытывает легкое волнение, входя в дверь средней школы, где учатся ее дети, проникая в таинственный мир, в котором они проводят по восемь часов в день.

По дороге в школу она проходит мимо многоэтажного дома, в который, как она видела несколько месяцев назад, входила Сафайр, таща за собой сумку на колесиках. Кейт на миг замедляет шаг и смотрит вверх. Солнечный свет отражается от окон, его лучи достают высоко, до самого неба. Кейт вновь вспоминает открытку, которую принесли с почтой сегодня утром, женский почерк, которым написан адрес на конверте, и чувствует, как на поверхность снова всплывает зудящее, неприятное чувство. То самое, которое год назад заставило ее совершать немыслимые поступки.

Она тотчас ускоряет шаг и быстро идет к стенам школы из бордового кирпича, где учатся ее дети. Здесь ее встречает молодая женщина, сидящая за столом. Она ободряюще улыбается, как будто Кейт собирается обратиться к ней с какой-то неловкой просьбой.

– Для учащейся, – говорит Кейт, передавая дежурной сложенный лист бумаги. – Джорджия Форс из одиннадцатого G.

– О, прекрасно, спасибо. Я прослежу, чтобы ей его передали.

Глаза Кейт оглядывают холл в надежде увидеть ребенка, которого она узнает, ощутить нечто крошечное, что можно унести с собой. Но сейчас идут уроки, и детей в коридорах нет. Она снова выходит на улицу и делает глубокий вздох. Кейт замечает свое учащенное сердцебиение. Все ее чувства как будто обострились, а в воздухе пульсирует некая энергия, которую она только что заметила.

В супермаркете она покупает авокадо для Джорджии, куриные гужоны и багет для Джоша, литр яблочно-мангового сока, который исчезнет в течение тридцати секунд после того, как дети вернутся из школы. Она берет бульонные кубики и соль в тот самый редкий момент, когда вспоминает, что нужно купить именно бульонные кубики и соль. Затем берет масло, молоко и коробку медовых сот в шоколаде и расплачивается на кассе самообслуживания. В очереди за ней никого нет, поэтому она сканирует медленно и спокойно, все время косясь на стоянку такси. Там каждый день стоят одни и те же водители. Они толпятся на тротуаре, своего рода театр в миниатюре. Затем ее взгляд перемещается с таксистов на вход станции метро, где она видит знакомую фигуру. Он идет внутрь. Высокий, стройный, с гладким куполом бритого черепа, с сумкой, перекинутой по диагонали через плечо, с характерным отскоком подошвы при каждом шаге.

Роан, еле слышно бормочет Кейт себе под нос. Там ее муж. В темные, тайные моменты его жизни. Это сродни ощущению, которое она испытала, будучи в школе своих детей. Она достает телефон и звонит ему. Телефон звонит десять раз, затем отключается. По какой-то причине Кейт представляет, как Роан вытаскивает телефон из кармана, видит ее имя и сует его обратно в карман.

Полдень. Насколько ей известно, сегодня у него нет приема вне клиники. Может, у него встреча с кем-то во время обеденного перерыва?

Внезапно она вспоминает, что сегодня День святого Валентина. Она тотчас представляет Роана в модном ресторане в Сохо, красную розу на столе, официанта, наливающего шампанское в высокий бокал для красивой молодой женщины, сидящей напротив ее мужа.

Кейт качает головой, чтобы избавиться от этого образа.

Она больше не будет той, прежней.

9

В тот вечер Роан возвращается домой незадолго до семи часов. Кейт наблюдает, как он просматривает письма на кухонном столе. Роан добирается до белого конверта с открыткой в нем, и Кейт кажется, что сквозь него как будто проходит крошечный электрический разряд. Пальцы плохо повинуются, но Роан продолжает перебирать письма, затем безмолвно кладет конверт на кухонный стол.

– Ты все еще готова выпить сегодня вечером? – спрашивает Роан.

– Это да, – быстро отвечает она. – Я искала в интернете, но не нашла ничего без бронирования.

– Может, нам стоит просто отправиться в деревню? Заглянем в какой-нибудь самый затрапезный непраздничный паб?

– Я не против. Часиков в восемь?

Роан кивает.

– Отлично. Значит, часиков в восемь. Думаю, я даже успею совершить пробежку. Во сколько ужин?

Она смотрит на духовку, в которой готовятся гужоны Джоша. Она не думала про ужин для Роана. И для себя.

– Разве мы сегодня не ужинаем где-нибудь в пабе?

– Можно поужинать и там. Я не возражаю. В любом случае, я не настолько голоден.

Она открывает рот, чтобы сказать: «Это потому, что ты по какой-то причине обедал с кем-то где-то в городе». Но ей не хочется начинать вечер с упреков. Вместо этого она улыбается и говорит:

– Отлично. Удачной пробежки.

Мгновение спустя появляется Джорджия. Она идет к хлебнице и достает буханку дорогого ржаного хлеба, который Кейт покупает специально для нее. Джорджия кладет ломтики в тостер, затем идет к холодильнику, открывает отделение для овощей, шарит в нем какое-то время, выходит со свежим авокадо в руке, режет его над кухонной раковиной, кончиком ножа вытаскивает косточку, бросает ее в мусорное ведро, измельчает авокадо в той же миске, в которой она всегда делает пюре из авокадо, посыпает его солью, намазывает им два больших ломтика тоста, ставит на стол рядом с большим стаканом яблочно-мангового сока и впивается в него зубами.

Джорджия замечает, что Кейт наблюдает за ней.

– С тобой все в порядке, мама? – спрашивает Джорджия. Кейт кивает, стряхивая с себя легкую задумчивость.

– Все в порядке, да.

Джорджия свободной рукой берет валентинку работы Бэнкси и рассматривает ее.

– Ого, – говорит она. – Мило. Папа подарил тебе открытку. Вот это да. Что это значит?

– Это значит… – Кейт отрывает от рулона лоскут бумажного полотенца и вытирает пролитый на столешницу чай. – Я не знаю. Наверное, он думает, что я все еще переживаю из-за того, что произошло в прошлом году.

– Ты имеешь в виду ваш кризис?

– Да. Наш кризис.

– Это было так странно, – с набитым ртом говорит Джорджия. – Просто очень, очень странно. Из-за чего это вообще было?

Они никогда не рассказывали детям, из-за чего. Никогда не говорили детям, насколько близки они были к тому, чтобы расстаться. Они просто сказали, что у них небольшой кризис, что совершенно нормально после стольких лет совместной жизни, что они намерены провести несколько дней отдельно друг от друга, посмотреть, что они почувствуют после. А потом не было никакого «после». Роан вернулся. Они катались на лыжах. Жизнь продолжалась.

Кейт качает головой.

– Я все еще не поняла, – говорит она. – Просто одна из многих причин. Думаю, такое случается с каждой парой.

– Но теперь-то у вас все нормально? У тебя и папы?

– Да. Теперь все нормально. Скажу больше, сегодня вечером мы с ним идем в паб.

– Ой, а мне можно с вами?

Кейт приподнимает бровь.

– Это еще зачем? – улыбается она.

– Обожаю пабы.

– Ты такая странная.

– Что странного в том, что я обожаю пабы?

– Ничего, – улыбается Кейт. – Ничего. – И спрашивает: – Получила сегодня валентинки?

– Мам, с твоей стороны старомодно задавать такой вопрос. Ты должна спросить, подарила ли я кому-нибудь открытку. Я не какая-то там пассивная дурочка, которая сидит и ждет, когда мальчишки сделают что-то такое, чтобы произвести на нее впечатление.

– Отлично, – говорит она. – Рада это слышать. Ты послала кому-нибудь открытку?

– Ни за что! – восклицает Джорджия. – Ты видела мальчишек в моей школе? Отстой! – Джорджия кладет валентинку. – Где папа?

– Ушел на пробежку.

– Вот ненормальный.

Джорджию и Кейт объединяет нелюбовь к бегу. Ни одна из них не создана для него. От пота у обеих начинает зудеть и чесаться тело, и обе не любят ощущение твердого асфальта под ногами. Они обе считают, что в своем спортивном костюме из лайкры Роан выглядит довольно нелепо.

Джош входит на кухню, как обычно, чуть растерянно, как будто что-то ищет, но без особого воодушевления. Он подходит к Кейт и обнимает ее. Она чувствует исходящий от него запах школы и дезодоранта. Затем сын лезет в задний карман и вытаскивает помятый конверт.

– С Днем святого Валентина! – говорит Джош.

Кейт открывает конверт и вытаскивает открытку, которую он сам сделал из черного картона с красным бумажным сердечком на бумажной петельке. Внутри написано: «Лучшей в мире маме. Я так люблю тебя».

Он каждый год сам делает для нее валентинку – с раннего детства. Он из породы милых, ласковых мальчиков: любит маму больше всего на свете, возносит ее на пьедестал. В каком-то смысле это ей льстит. Но она боится, что достаточно одного неверного шага или резкого слова, чтобы полностью разрушить эту духовную связь.

– Спасибо, сынок, – говорит Кейт, целуя его в щеку.

– Не за что, – говорит он и тотчас добавляет: – Что на ужин?

Кейт выключает духовку, достает куриные гужоны и ставит открытку рядом с двумя другими, уже стоящими на кухонном столе. И когда она это делает, у нее ёкает сердце. Джорджия открыла белый конверт, адресованный Роану. Она уже вытащила открытку и собирается ее развернуть.

– Боже мой, Джорджия! Что ты делаешь?

Кейт выхватывает открытку из рук дочери.

– Блин! Зачем так психовать? Это ведь просто открытка.

– Да, но она адресована папе. Нехорошо открывать чужую почту.

– Но ты же открываешь мою!

– Да, но ты же ребенок! И я бы никогда не открыла нечто такое, что выглядит слишком личным. – Она берет конверт, надеясь вставить открытку обратно, но дочь, как это обычно за ней водится, чтобы вытащить открытку, фактически разорвала конверт пополам. – Черт, Джорджия. Не могу поверить, что ты это сделала. О чем ты думала?

Джорджия пожимает плечами.

– Просто хотела посмотреть, кто шлет папе открытки ко Дню святого Валентина.

Кейт грубо сует карточку в нижнюю половину разорванного конверта и засовывает ее в ящик. Ей не хочется сейчас даже думать об этом.

– И ты даже не посмотришь? Чтобы узнать, от кого она?

– Нет. Это меня не касается.

– Как ты можешь так говорить? Он твой муж. Валентинки от посторонних людей – это тебя касается на все сто процентов.

– Вероятно, это кто-то из его пациентов, – говорит Кейт. – То есть вообще не мое дело.

– Но если это кто-то из его пациентов, то откуда, черт возьми, они взяли этот адрес?

– Понятия не имею, – отвечает Кейт. – Может, он был написан на чем-то в его офисе. На табличке, возможно. Я не знаю.

– Гм. – Джорджия театрально приподнимает бровь и прикладывает палец ко рту. – Что ж, тогда желаю хорошего Дня святого Валентина в пабе, – шутливо говорит она. Она относит пустую тарелку к раковине и, как обычно, с громким стуком бросает ее туда. – Есть что-нибудь хорошее вместо пудинга?

Кейт передает ей коробку с пчелиными сотами в шоколаде и поворачивается к кухонному окну, где видит свое лицо. Лицо немолодой женщины, которая выглядит так же, как и она. Женщины, чья жизнь, как ей кажется, движется по темной извилистой тропе туда, где она не хочет быть.

Ее пальцы нащупывают ручку кухонного ящика, того самого, где спрятана загадочная открытка Роана. Она выдвигает ящик, затем снова плотно его закрывает и выходит из комнаты.

Роан возвращается лишь после восьми. В течение десяти минут, с восьми пяти до восьми пятнадцати, Кейт звонит ему трижды, но он не отвечает на ее звонки. Когда в восемь двадцать он, наконец, появляется в коридоре, потный, почти измученный, то идет прямиком в спальню, чтобы принять в ванной душ.

– Я буду готов через пять минут! – кричит он ей из коридора.

Кейт вздыхает, берет телефон и несколько мгновений бездумно просматривает Facebook. Открытка все еще в ящике стола. Кейт все еще не прочитала ее. В восемь сорок Роан, наконец, готов к походу в паб.

Они прощаются с детьми, которые сидят в своих комнатах и делают уроки или, по крайней мере, набирают на своих ноутбуках что-то, что якобы является их домашним заданием.

Они поднимаются по склону холма в деревню. Воздух влажный и липкий. Кейт чувствует, как ее кожа тоже становится липкой. Она хочет протянуть ладонь, чтобы взять Роана за руку, но не может заставить себя это сделать. В эти дни держаться за руки, обниматься в постели, побуждать к сексу или целоваться в губы похоже на выражение одобрения, подобно звездочкам в таблице вознаграждений – действия, которые неким образом нужно заслужить. Взять Роана за руку – значит, признать, что они все те же, что и двадцать пять – тридцать лет назад, что она по-прежнему чувствует то же самое, что чувствовала к нему тогда, но она не может закрыть глаза на все, что случилось с тех пор. Не может притворяться, будто ничего этого не было.

– Итак, – говорит она, – как прошел день?

– Я хорошо пообедал. Я проследил за тем, чтобы к ужину у меня был аппетит.

– Понятно. И что ты ел на обед?

– Съел большую тарелку пасты со сливочным соусом. Я не ожидал сливочного соуса, но все равно умял его целиком.

– За рабочим столом?

– Нет, нет, я ездил в город.

Его тон легкий, непринужденный. Никаких признаков того, что за его обедом в городе кроется что-то предосудительное, но ее голос по-прежнему звучит нехорошо, слишком пронзительно.

– И что же это было?

– Просто встретился с Джерри. Ты его знаешь. Из Университетского колледжа Лондона, помнишь? Он предложил мне взять в следующем году модуль первого года обучения по детским психозам. Три часа в неделю. Сотня в час.

– Понятно, – говорит она, и странная тьма начинает немного рассеиваться. – Это здорово! И ты согласился?

– Конечно, согласился! Дополнительно 1200 фунтов в месяц. Этих денег хватит на приличный отпуск или даже два. Пару новых диванов, когда мы переедем в новый дом. Плюс мне очень нравится Джерри. И я слопал бесплатную порцию пасты. Так что тут даже не о чем раздумывать.

Роан смотрит на нее и улыбается, и это прекрасная, искренняя улыбка, лишенная какого-либо притворства или скрытых намерений. У него был хороший обед в компании хорошего человека, а теперь у него будет хорошая работа, которая обеспечит им хороший отпуск и покупку нескольких хороших диванов. Кейт невольно улыбается следом.

– Прекрасно, – говорит она. – Правда, прекрасно.

Ее так и тянет спросить, почему Роан ничего не сказал про обед, когда они разговаривали сегодня утром. Она бы сказала ему, что встречается с кем-то за обедом, чтобы поговорить о работе. Но тут же отгоняет эту жалкую мысль прочь, чтобы не портить настроение.

Они достигают вершины холма, и деревня Хэмпстед, как обычно, открывается перед ними, словно сон или съемочная площадка. В переулке с булыжной мостовой они находят паб, где в каминах горит огонь, а на старых волнистых половицах растянулись собаки. И хотя они решили, что не намерены специально отмечать День святого Валентина, Роан возвращается из бара с бутылкой шампанского и двумя холодными бокалами. Они поднимают тост за его новую работу, и на их лицах танцуют тени, отбрасываемые языками пламени, и рука Роана находит на сиденье ее руку и берет ее в свою. Это так приятно, и Кейт на время забывает об открытке в ящике стола.

10

Мне было двенадцать с половиной, когда я впервые встретила Роана Форса. К этому моменту я резала себя уже более двух лет. Я как раз начала ходить в восьмой класс, и мальчики начали становиться проблемой.

Их внимание, их взгляды, то, о чем они думают и что они говорят обо мне друг другу, – проведя большую часть детства в обществе мальчишек, я знала, что происходит за сценой, – вызывали у меня чувство усталости, опустошенности. Мне очень понравилась идея терапии – побыть в тихой комнате со спокойным мужчиной, тихо разговаривая с ним о себе примерно в течение часа.