Человек с фасеточными глазами Мин-и У

Тому, с кем я говорил у огня, – читателю русского издания

У Мин-и

Когда я узнал от своего агента о предложении издательства АСТ перевести «Человека с фасеточными глазами», то в глубине души испытал легкое удивление и радостное волнение.

Пожалуй, среди людей пишущих и читающих вряд ли найдется хоть один человек, на которого не повлияла бы русская литература. В моей молодости многие книги были запрещены властями, но все-таки можно было читать Федора Михайловича Достоевского, Льва Николаевича Толстого и Антона Павловича Чехова. Во всех тайваньских книжных магазинах их переводы (видимо, об авторских правах и речи не шло) стояли на полках с надписью «Великие произведения». Для меня эти русские писатели золотого века, несомненно, составили благодатную среду, питавшую мои скудные представления о литературе.

Среди них Чехов до сих пор продолжает вдохновлять меня. Когда в университете я преподавал писательское мастерство, его тексты служили мне самой главной Книгой Истоков.

«Человека с фасеточными глазами» я начал писать в 2005 году. В интернете я наткнулся на одну интересную новость на английском языке. В ней говорилось о том, что в Тихом океане образовался неслыханных размеров мусорный водоворот, который медленно смещается, однако ученые так и не придумали, как решить эту проблему. Иногда на лоне природы, иногда в каких-нибудь маленьких городках, иногда на берегу моря, не знаю, почему, но этот никогда не виденный мной образ острова в Тихом океане, составленного из брошенных людьми вещей, не выходил у меня из головы. Постепенно на острове, который я стал себе представлять, появился юноша, и я дал ему имя Ателей. Через некоторое время я решил, что он родился в дальнем уголке Тихого океана на острове, о котором практически никому ничего неизвестно.

В один прекрасный день я придумал название для острова, и он стал островом Ваю-Ваю. Таким образом роман и начался.

В отличие от прежних романов, извлеченных из закутков памяти в прошлом, никакие персонажи в этом романе не были определены заранее, и никакие события не принадлежали исключительно моей собственной памяти. Когда я заканчивал ту или иную часть, то история останавливалась до тех пор, пока не возникал другой персонаж и не говорил мне, в каком направлении будет развиваться сюжет. У меня не было намерения вплетать реальность в ткань повествования романа. Когда я писал, то просто использовал все, что было у меня в голове, чтобы найти путь для продолжения истории.

Вот так роман с перерывами писался три года. Позднее я занялся научной работой и по этой причине поехал на западное побережье, где и завершил эту историю о восточном побережье Тайваня и острове в Тихом океане.

Когда я начинал писать роман, то принимал активное участие в экологическом движении, поэтому у меня была возможность каждый день достаточно глубоко размышлять над тем, как маленький остров оказывается один на один с «природой», особенно такой остров, как Тайвань, чьи ресурсы весьма ограниченны. На мой взгляд, если этот остров потеряет свою красоту, это, быть может, обогатит его жителей, но духовно они сделаются сиротами, потому что многие воспоминания и культурный опыт на острове берут свое начало в природном ландшафте, совсем как культура России связана с русской природой.

Несколько лет назад на проходящем во Франции литературном фестивале «Атлантида» у меня состоялся диалог с российским писателем Михаилом Тарковским. В ходе дискуссии выяснилось, что его дядя – великий русский режиссер Андрей Тарковский.

Передо мной предстал господин Тарковский: в джинсах и удобной куртке, рослый человек, от которого веяло дыханием леса. Когда его представляли, то упомянули, что он охотник, рыбак и зоолог, писатель и поэт, а большинство его произведений написаны в отчетливо реалистической манере. В них он рассказывает о своем опыте охоты в холодной Сибири.

В тот раз был задан вопрос о вымысле и реальности, о том, можно ли сравнить писателя с чародеем? Он ответил, что реальность природы превосходит действительность, и то, что являет нам мир природы, – не магия, а сила. В этом мы, не сговариваясь, пришли к единому мнению. Я упомянул, что Тихий океан или высокие горы на Тайване вообще не имеют индивидуальности. Они не поддаются никакой характеризации. Попытки описать природный ландшафт, который не обладает фиксированным образом, но при этом вскармливает и забирает жизни людей, – такие попытки и составляют очарование литературы.

Сидя по другую сторону от ведущего, он в ответ поднял в полусгибе руку, сжатую в кулак, – «но пасарн!».

Для первого издания романа в 2011 году я написал послесловие, уподобив эту книгу тем историям, которые рассказывают, сидя у затухающего камина, для небольшого круга собравшихся у огня слушателей. Огонь отражается в глазах у одних, у других по щекам скользят красноватые отблески, кто-то уже задремал, прислонившись к стене, у кого-то на глаза медленно наворачиваются слезы с кончик булавки, а кто-то, в конце концов, в определенный момент встает, открывает дверь и уходит. За дверью накрапывает не большой и не маленький дождь, такой, как на гравюрах в японском стиле укиё-э – прямые линии дождя.

Надеюсь, что этот роман сможет донести до тех, кто будет читать его по-русски, культурный опыт «далеких островных стран», оказавшихся перед лицом сил природы.

И наконец, мне хотелось бы поблагодарить издательство АСТ, а также Виталия Андреева, взявшегося за перевод романа. Он серьезно подошел к делу, не поленившись обсудить со мной некоторые вопросы по электронной почте. Это переводчик, влюбленный в горы и культуру коренных народов Тайваня. Благодарю также Отдел культуры тайваньского представительства в России и работающих в нем сотрудников Министерства культуры Китайской Республики за их усилия по продвижению тайваньской литературы.

Часть первая

Глава 1

Пещера

Посреди шума воды, журчащей в расщелинах, гора вдруг издала чудовищный, но как будто отдаленный звук.

Все затихли.

Последовал громкий крик Ли Жун-сяна. Это были не потоки воды, нет; и даже близко не напоминало катящиеся камни или разломы глубинной породы, звук был другой. Это было не эхо. Скорее было похоже на то, как будто совершенно ровная стена из стекла испытала какой-то внезапный удар, на первый взгляд не вызвавший видимых повреждений, но, на самом деле, уже доносится еле слышимый шорох расходящихся во все стороны крохотных трещин. Правда, тот звук в одно мгновение пропал, и все, кто были ниже под землей или в диспетчерской, теперь слышали лишь дыхание друг друга, да еще «ш-ш-ш-ш-ш-ш» – шипение рации.

Детлеф Болдт протяжно выдохнул и произнес по-английски с сильным акцентом: – Вы только что слышали какой-то звук?

Никто не ответил, хотя все слышали, но только не знали, как объяснить. И тут полностью отключилась система электроснабжения, и пещера, скрытая в глубине горного массива, вдруг погрузилась во тьму. Никто не видел перед собой ничего, кроме непроглядной мглы. В следующее мгновение тот звук возник вновь, словно внутри горы было какое-то исполинское существо, и оно то ли приближалось, то ли удалялось.

– Тихо! Тихо все! – Ли Жун-сян намеренно понизил голос, чтобы звуковая волна не вызвала вибрацию и не привела к обвалу. Но, вообще-то, все уже и так смолкли.

Глава 2

Ночь Ателея

Островитяне на Ваю-Ваю полагают, что мир – это остров.

Остров лежит посреди безбрежного моря, так далеко от большой земли, что в памяти островитян никто из соплеменников, однажды покинувших остров, больше никогда не возвращался с известиями о материке, хотя прежде и появлялись белые люди. Ваювайцы верят, что в начале было море, а Кабн (что означает «бог» на ваювайском языке) сотворил этот остров для них, словно положил малюсенькую пустую раковину в огромную чашу с водой. Остров Ваю-Ваю дрейфует в море по воле приливов и отливов, и всю пищу ваювайцы добывают в море. Но есть пища, в которую воплотился сам Кабн, например, в асаму, рыбу с черными и белымиполосками, которую Кабн посылает, чтобы, когда нужно, высматривать и испытывать людей. Так они пришли к выводу, что эту рыбу нельзя употреблять в пищу.

«Если по неосторожности съешь эту рыбу, то вокруг пупка вырастет чешуя, и всей жизни не хватит, чтобы ее содрать». Подпрыгивающей походкой, опираясь на служащую посохом китовую кость, Кудесник моря каждый вечер усаживается под деревом и принимается пересказывать детям истории о море, какие только есть на острове Ваю-Ваю: и как солнце тонет в море, и о том, как дети, становясь девушками и юношами, проходят обряд совершеннолетия. Все его слова пропитаны морем, и дыхание источает солоноватый аромат.

– А что делать, если чешуя вырастет? – спрашивает кто-то из ребят. Здешние дети с огромными, как у ночных животных, глазами.

– Эх, дитя мое, люди не могут обрасти чешуей, как морские черепахи не могут спать брюхом кверху.

На другой день Кудесник моря ведет детей туда, где в низине между двух выступов растет акаба, что значит «похожее на ладонь растение». На острове совсем мало растений, дающих крахмал, и акаба как раз одно из них, его заросли точно бесчисленное количество рук, обращенных к небу в молитве. Так как остров слишком маленький, а никаких орудий труда на нем нет, островитяне просто обкладывают землю камнями, защищая высаженные растения от ветра и поддерживая влажность почвы. «Надо с любовью возделывать землю, земля – самое дорогое, что есть на Ваю-Ваю, совсем как дождевая вода и женское сердце». Кудесник моря учит детей, как выкладывать камни, его кожа похожа на растрескавшуюся глину, спина выгнута, как холм: «На свете, дети, следует доверять только Кабну, морю и земле».

На юго-востоке от острова расположена лагуна, окруженная атоллоподобным рифом. Это удобное место, где островитяне ловят рыбу маленькими сетями и собирают ракушки.

На северо-востоке, в «десяти кокосовых орехах» от острова (то есть на удалении десяти бросков кокосовыми орехами) есть коралловый риф. При отливе он весь показывается из-под воды, и туда слетаются морские птицы. Из веток одного дерева островитяне делают приспособление для ловли птиц, называемое кувана. С виду кувана кажется обычной заостренной палкой, но на тупом конце островитяне проделывают отверстие, через которое продевают веревочку, свитую из дудника. Ваювайцы берут кувану и на лодке-однодеревке подплывают к коралловому рифу, а потом по течению делают круги вокруг него. Они специально не смотрят на птиц, про себя молятся Кабну, а когда лодка приближается к птицам, то одним резким движением бросают кувану. Веревочка, с благословения Кабна, захватывает птицу за шею, и остается только повернуть руку, чтобы острым концом куваны умертвить птицу, после чего из куваны льется кровь, будто ранена была не птица, а палка. Альбатросы, олуша, фрегаты, буревестники, чайки размножаются, сопротивляясь куване, весенней порой вьют гнезда на острове и откладывают яйца. Так что в это время люди ваюваю каждый день едят яйца, при этом на лицах у них жестокие, но довольные улыбки.

Как бывает на всех островах, на Ваю-Ваю часто ощущается нехватка пресной воды, хотя есть дождевая вода и озеро в центре острова. А так как птица и рыба, в основном употребляемые в пищу, содержат много соли, островитяне выглядят и смуглыми, и худыми, нередко страдают от запоров. Ваювайцы испражняются ранним утром, сидя спиной к морю у выкопанной рядом с домом выгребной ямы, и у многих от чрезмерных усилий на глазах выступают слезы.

Остров совсем не большой, если судить по тому, что обойти его вокруг можно, отправившись после завтрака и вернувшись чуть позднее обеденного времени. И именно потому, что остров невелик, островитяне привыкли оценивать текущий момент приблизительно, говоря «лицом к морю» или «спиной к морю», ориентируясь при этом на гору-коротышку в самом центре острова. Они разговаривают лицом к морю, принимают пищу спиной к морю, приносят жертвы лицом к морю, занимаются любовью спиной к морю, чтобы не разгневать Кабна.

На острове Ваю-Ваю нет вождей, есть только «старцы», и самого мудрого из них они называют «подобный-морю-старец». Жилище, в котором живет «подобный-морю-старец», входом обращено к воде, и напоминает перевернутую лодку, с обеих сторон украшенную раковинами и резьбой, по бокам обклеенную рыбьей кожей, а перед входом островитяне строят для хозяина жилища стену из подводных камней, преграждая путь ветру.

Островитяне не могут найти «места, где не было бы слышно моря», не могут сказать фразу, в которой не упоминалось бы море. Когда по утрам они встречают друг друга, то говорят: «Сегодня выходишь в море?» Днем спрашивают: «Не хочешь ли выйти в море попытать счастья?» И даже если сегодня слишком большие волны, чтобы выйти в море, вечером при встрече обращаются к другому с такими словами: «Чуть погодя послушаю твою историю о море».

Каждый день островитяне отправляются в море на лов рыбы, и если кто увидит, то с берега громко кричит: «Не дай мон забрать у тебя имя!» Мон значит «волна». Обычно при встрече приветствуют друг друга так: «Какая сегодня погода на море?» И даже если на море сильно штормит, другой человек обязательно отвечает: «Очень ясная». Язык ваювайцев по своей интонации напоминает крики морских птиц, резкие и звонкие; он сродни трепетанию крыльев, дрожанию перьев в их складках, а каждая фраза завершается конечным звуком, как будто птица разбивает волну, опускаясь на воду.

Иногда ваювайцам не хватает пропитания, иногда из-за плохой погоды они не могут выйти в море, иногда между двумя племенами возникает конфликт, но что бы ни случилось, каждый островитянин способен замечательно рассказывать всевозможные истории о море. О море говорят во время еды, говорят во время встречи, говорят во время ритуальных обрядов, говорят во время любовных игр, говорят даже во сне. Хотя и не делалось каких-либо полноценных записей, но через много лет, быть может, антропологи узнают, что остров Ваю-Ваю – место, где собрано больше всего историй о море. У каждого островитянина излюбленной присказкой стали слова: «Я тебе расскажу одну историю про море…» Островитяне никогда не спрашивают другого человека о возрасте; они рослые как деревья; подобно цветам, выпячивают свои гениталии; как устрицы, настойчиво следят за течением времени; точно черепахи, умирают с улыбкой на устах.

Если на острове Ваю-Ваю рождается мальчик, отец выбирает для него дерево, и каждый раз, когда луна умирает и рождается вновь, делает одну зарубку. После ста зарубок мальчик должен соорудить свою талаваку. Несколько лет назад единственный антрополог, живший некоторое время на острове, англичанин Тедди, сделал запись о том, что талавака – это лодка-однодеревка. На самом деле это не так, скорее это камышовая лодка. Ведь остров не такой большой, на нем мало достаточно толстых деревьев, чтобы можно было изготовить лодку-однодеревку. Получается, что эта запись Тедди – не более чем анекдот в истории антропологии, однако это совсем не бессмысленный анекдот, так как любой человек, увидевший талаваку, решил бы, что эта лодка выдолблена из дерева. Ваювайцы сначала собирают кору деревьев, лианы и три-четыре вида камыша для того, чтобы сделать каркас, а потом смешивают растительные волокна с водой, растирают их до получения волокнистой массы, заливают ею каркас, повторяют так три раза; после этого оставшиеся щели замазывают торфянистым грунтом, который берут в низинах, а снаружи обмазывают лодку древесным соком, делая ее водостойкой. Выглядит талавака такой же прочной и совершенной, как если бы была выдолблена из ствола одного большого дерева.

Сидящий сейчас на берегу юноша – обладатель самой красивой и прочной талаваки на всем Ваю-Ваю. В его внешности соединились самые характерные для людей ваюваю черты: плоский нос, глубоко посаженные глаза, кожа цвета солнца, тоскливый изгиб спины, стрелоподобные руки и ноги.

– Ателей, не сиди там, морской дьявол тебя увидит! – закричал юноше проходящий мимо старик.

* * *

Раньше Ателей, как и остальне ваювайцы, считал, что мир – это остров, дрейфующий в море, точно пустая раковина.

Строить талаваки Ателея научил отец, и соплеменники расхваливали юношу за то, что он научился мастерить талаваки лучше всех своих ровесников, даже лучше старшего брата Наледы. Несмотря на юный возраст, Ателей, когда нырял, мог за один раз поймать три золотых макрели, и телосложением более всего годился для того, чтобы стать рыбой. Все девушки на острове были тайно влюблены в Ателея, и каждая мечтала о том, как он однажды остановит ее и понесет в густые заросли травы, а после третьего полнолуния, когда станет понятно, что она ждет ребенка, она тайком скажет об этом Ателею, вернется домой и, как ни в чем не бывало, будет дожидаться, когда он, неся нож из китовой кости, придет свататься. Возможно, первая красавица на острове, девушка по имени Расула тоже об этом мечтала.

«У Ателея судьба младшего сына, а младший сын, даже если умеет хорошо нырять, то не пригодится, ведь младшие сыновья нужны богу моря, а не острову», – так часто говорила мать Ателея разным людям. Те понимающе кивали, поскольку нет ничего более горестного для ваюваю, чем вырастить незаурядного младшего сына. Мать Ателея говорила об этом утром, говорила об этом вечером, ее толстые губы подрагивали, как будто своими долгими разговорами она могла помочь ему избежать судьбы младшего сына.

За исключением тех случаев, когда старший сын погибает в молодом возрасте, младшие сыновья на острове Ваю-Ваю почти никогда не женятся и не становятся «подобными-морю-старцами». Всё потому, что с наступлением сто восьмидесятого полнолуния после своего рождения на младших сыновей возлагается миссия отправиться в плавание, из которого не возвращаются. С собой позволено взять запасы воды только на десять дней, поворачивать назад строго запрещено. Оттого на острове Ваю-Ваю существует поговорка, которая звучит так: «Видно будет, когда вернется ваш младший сын». Значение ее простое: чему не бывать, тому не бывать!

Ресницы Ателея мерцают, все тело обсохло от морской воды и блестит кристалликами соли, будто Ателей – сын морского бога. Уже завтра он должен будет выйти в открытое море на талаваке, а пока он забрался на самую высокую скалу и глядит вдаль, как одна за другой набегает волна, неся с собой белые складки, как летают у берега водяные птицы. Ему вспоминается легкая, точно тень парящей птицы, Расула, и кажется, что уже миллионы лет волны бьются о собственное сердце и вот-вот разобьют его на кусочки.

Когда стемнело, девушки, страстно желавшие Ателея, спрятались в засаде согласно обычаю. Как только он оказывался рядом с зарослями травы, ему тотчас же преграждали путь. Он всё время надеялся, что из травы к нему выйдет Расула, но она так и не появлялась. Ателей снова и снова занимался любовью с разными девушками в разных зарослях. Это было то, что он мог оставить острову напоследок. Если встречаешь девушку, которая влечет тебя в заросли травы, то ты должен заниматься с ней любовью, таковы законы ваювайцев, таковы нравы ваювайцев, к тому же это последняя возможность, чтобы оставить на Ваю-Ваю своих потомков. И лишь в ночь перед тем, как младший сын выйдет в море и навсегда покинет остров, девушки могут сами устроить засаду своему возлюбленному. Ради того, чтобы приблизиться к зарослям травы у дома Расулы, Ателей продолжал изо всех сил заниматься любовью, и делал это не из плотского удовольствия, – он хотел до рассвета оказаться рядом с жилищем Расулы, ведь у него было предчувствие, что он встретит ее. Все другие девушки чувствовали, что хотя Ателей входил в них, но спешил покинуть их тело, и печально спрашивали:

– Ателей, почему ты меня не любишь?

– Ты же знаешь, человеческим чувствам не совладать с морем.

Только когда небо посветлело так, что цветом стало походить на рыбий пузырь, Ателей добрался до жилища Расулы, и протянутые из зарослей травы руки увлекли его к себе. Ателей дрожал, точно забившаяся в скалы и прячущаяся от молнии морская птица, у него почти не было эрекции, – не из-за усталости, а потому, что, взглянув в глаза Расуле, он почувствовал, точно его сердце ужалила медуза.

– Ателей, почему ты меня не любишь?

– С чего ты взяла? Человеческим чувствам не совладать с морем.

Они долго-долго обнимались, и Ателей с закрытыми глазами видел, будто бы парил в воздухе и свысока смотрел на бескрайнее море. Постепенно его тело проснулось, он попробовал забыть о том, что скоро надо выходить в море, он хотел только, пока твердый, почувствовать внутреннюю теплоту тела Расулы. Как только рассветет, люди всем селением придут на берег бухты проводить его. А этой ночью, кроме Кудесника моря и Кудесника земли, никто из островитян и не догадывается, что души всех покинувших прежде остров младших сыновей возвратились. Они будут сопровождать Ателея, чья блестящая кожа делает его похожим на сына морского бога, когда он будет вести сделанную своими руками талаваку, взяв с собой подаренную Расулой «говорящую флейту», в плавании к общей судьбе всех младших сыновей.

Глава 3

Ночь Алисы

Проснувшись утром, Алиса решила, что покончит с собой.

Вообще-то она уже приготовила всё, что для этого нужно. Может, и не стоит так говорить, но саму Алису уже ничего не держало, и больше не было никаких вещей, которые надо было кому-то отдавать. Остался только человек, ищущий смерти, только и всего. Просто ищущий смерти человек, без какого-либо имущества, стоящего упоминания.

Но Алиса – человек упрямый, она чувствует себя в ответе за всех тех, о ком заботится. И на свете еще остаются вещи и люди, которых она принимает близко к сердцу: Тото и возлагающие на нее свои надежды студенты. Раньше она ясно представляла, что необходимо ей в будущем, но теперь ни в чем не осталось никакой ясности.

Сначала Алиса подала заявление об увольнении, отнесла в отдел кадров своё служебное удостоверение, и наконец-то глубоко, с облегчением вздохнула. Это был не обычный вздох, скорее вздох человека, натерпевшегося страданий в прошлой жизни и в конце концов дождавшегося перерождения, получившего шанс начать жизнь сначала. В молодости Алиса хотела стать писательницей и пошла в магистратуру на литературоведение, потом успешно получила место преподавателя. Ее слабая и чувствительная натура вполне соответствовала стереотипам о литературе, бытующим в консервативном тайваньском обществе. Многие завидовали ей, ведь она выбрала самый стабильный путь, занявшись изучением литературы. Лишь одна Алиса знала, что все эти годы ей не то что стать хорошей писательницей, но даже и подышать воздухом литературы не удавалось. Обязанности на факультете и научная работа отнимали так много времени, что у нее не хватало времени писать. Каждый день она возвращалась из своего рабочего кабинета домой уже на рассвете.

Она раздарила все книги и вещи, которые были у нее в кабинете, студентам. Стараясь не давать волю эмоциям, она встречалась за обедом или ужином с каждым из студентов, у кого была научным руководителем, говоря им слова прощания и напутствия. Сидя в университетском ресторане, где готовят отвратительную стряпню, смотрела в глаза каждого из них.

«Как они молоды!» – думала она.

Эти дети еще воображают, что жизнь изменится и за дверью их ждет какое-то волшебное место, но, по сути дела, внутри ничего нет, только пустота, всего лишь заваленный всяким хламом подвал. Она изо всех сил старается, чтобы ее взгляд излучал хотя бы чуточку тепла, чтобы они думали, что она слушает их, проявляет к ним неподдельный интерес. С точки зрения Алисы, сейчас просто воздух то входит, то выходит из бренного тела, а все слова как камни, которые бросают в пустой дом без единого окна. Иногда промелькнет какая-нибудь мысль, в основном воспоминания, связанные с Тото, или один из возможных способов покончить с собой.

Размышления об этом кажутся ей излишними, ведь прямо перед домом океан, разве не так?

С коллегами Алиса не прощалась. Она все время боялась, что в болтовне с ними полезет наружу вся та мрачная мизантропия, что пустила корни внутри нее. Ведя машину через города и поселки, она вдруг заметила, что пейзаж практически не изменился за десять с лишним лет, когда она впервые оказалась здесь. Единственное различие заключалось в том, что теперь эти долины и поселки уже потеряли для нее ту, прежнюю привлекательность. Массивные кроны деревьев, внезапно сгустившиеся тучи, гофрированные крыши домов, пошлые вывески с трескучими фразами, на одном участке дороги вот-вот покажется совсем пересохшее русло реки… Все те вещи, которые сначала казались такими приветливыми, теперь захирели, стали фальшивыми, потеряли всякую связь с собственным «я». Она вспоминает свой первый год на востоке Тайваня, тогда заросли кустарника и другая растительность по обеим сторонам дороги росли совсем близко к людям, пейзаж не таился, и звери были не слишком пугливы, а теперь вот дорога отодвинула горы и море куда подальше.

Алиса думала о том, что эти места изначально принадлежали коренным жителям, потом японцам, потом китайцам, туристам, а сейчас принадлежат неизвестно кому, может быть, тем, кто покупает землю, чтобы построить домик в деревне, избирает разжиревшего до мозга костей главу уезда, и в конце концов добивается открытия нового шоссе? После строительства шоссе берега моря и склоны гор заполонили всевозможные экзотические постройки, причем ни одно здание не выглядит настоящим, прямо какой-то шуточный парк культуры народов мира. Но эти богатые владельцы обычно появляются только по праздникам, оставляя всюду брошенную невозделанную землю да пустующие дома. Некоторые местные интеллектуалы все время с охотой разглагольствуют о том, что уезд Х. – Чистая Земля[2] Тайваня. Когда она слышит эти дешевые клише о чувстве принадлежности к земле, то про себя всегда думает об архитектуре и инфраструктуре города и уезда Х. За исключением нескольких выставленных напоказ хижин коренных народов и зданий, возведенных во времена японского правления[3], большинство ландшафтов, созданных руками человека, кажется, были придуманы нарочно, чтобы пейзаж испортить.

Как-то раз на конференции во время обеденного перерыва коллега профессор Ван пустился в рассуждения, мол, «земля в уезде Х. ластится к человеку», и прочая фальшь в таком роде. Алиса не выдержала и сказала:

– А тебе не кажется, что тут полным-полно всяких поддельных сельских домов, поддельных гестхаусов, даже в садах этих сельских домов деревья какие-то ненастоящие, разве ты не видишь? Эти дома, тоже мне, ластятся к фальшивым людям, которые без ума от всего этого, ну а дальше что?

Профессор Ван тут же замялся, вдруг забыл, что с младшей коллегой надо держать позу опытного профессора. Его глаза-щелки, седая грива и лоснящееся лицо делали его более похожим на бизнесмена. По правде говоря, иногда Алиса действительно не могла понять, в чем разница. После долгой паузы он наконец-то пришел в себя:

– Предположим, ты права, а как должно быть по-настоящему?

Как должно быть по-настоящему? Алиса вела машину, ломая голову над этим вопросом.

Был апрель, отовсюду веяло сыростью и томностью, было похоже на запах плотской любви. Алиса смотрела направо, на высокие горы, ставшие настоящим символом острова – Центральный горный хребет. До сих пор она иногда, нет… Каждый день она вспоминает, как Тото в машине высовывался из люка и глядел на горы… На нем была камуфляжная кепка, вылитый маленький солдат. В памяти он иногда в ветровке, иногда без, иногда машет рукой, иногда не машет. Она представляет, что тогда он ногами даже продавил кресло. Это последний образ Тото и Якобсена у нее в памяти.

Когда Алиса потеряла связь с мужем и сыном, Дах был первым, кому она позвонила и попросила помочь. Он много раз ходил вместе с Якобсеном в горы, а еще состоял в местной бригаде спасателей и прекрасно знал окрестные горы.

– Это всё из-за Якобсена, это всё из-за Якобсена! – взволнованно твердила она Дах.

– Спокойно! Если они еще в горах, я их найду, – успокаивал он ее.

Том Якобсен приехал на Тайвань из Дании, где нету ни одной приличной горы, одни холмистые равнины, вот он почти сразу и помешался на походах в горы. После того, как походил вместе с Дах по особенным маршрутам, он отправился за границу участвовать в тренировках для альпинистов по подъему на семитысячники и выше, потом даже на Тайвань стал редко приезжать. Алиса понимала, что стареет день за днем, и у нее почти не оставалось сил на случай, если однажды Якобсен больше не вернется. Тем более что даже когда он был рядом, то все время косился в сторону, куда-то вдаль.

Может быть, поэтому Алиса последнее время сначала вспоминала о Тото, затем о Дах, и только потом о Якобсене. Нет, она и не слишком-то вспоминала о Якобсене. Он не в меру самонадеянно считал себя знатоком гор, забывая о том, что в своей стране никаких гор сроду не было. Как он, вообще, мог так сделать? Как он мог взять в горы сына и не вернуться с ним обратно? А еще она часто представляла, что было бы, если бы в тот день Якобсен заболел, забыл зарядить аккумулятор в машине, если бы он просто проспал… Всё было бы по-другому.

– Не волнуйся, всего-то едем за насекомыми. Понятное дело, я не буду ходить с ним туда, где опасно, – так Якобсен успокаивал Алису, правда, она уловила нетерпеливость в его словах. – К тому же все хорошо знают дорогу.

Многим не верилось, что Тото в свои десять лет уже стал настоящим профессиональным скалолазом и совершал восхождения, при этом о горах он знал даже больше, чем какой-нибудь выпускник профильного вуза. Тото был с горами «на ты», был их частью, тем более она, насколько могла, не мешала Тото делать то, что ему по-настоящему нравилось. Наверное, как говорит Дах, у судьбы свои резоны, и судьба сама выбирает момент, точно стрела находит горного кабана.

Дах был близким другом Алисы и Якобсена, водителем такси и членом бригады спасателей, скульптором-любителем, лесником и волонтером разных неправительственных организаций, работающих на восточном побережье. Как все бунун[4], Дах был коренастый, зато глаза у него были более чем очаровательные. Когда с ним разговариваешь, ни в коем случае нельзя смотреть ему прямо в глаза, а то начинает казаться, что он в тебя влюблен или, чего доброго, сама в него влюбилась.

Несколько лет назад от него ушла жена, оставив дочь Умв и записку, в которой ничего толком не объясняла, только перечисляла, сколько забрала денег, какие взяла вещи, и нарочно приписала покрупнее: «ЭТО ВСЕ МОЕ ПО ПРАВУ». Умв была одним из пунктов в списке имущества, причитающегося Дах, точно передаваемое из рук в руки домашнее животное. Одно время Дах из лучших побуждений просил Умв пожить несколько дней у Алисы, но понял, что ей это никак не помогает от хандры, наоборот, двойная хандра Алисы и Умв тянет их куда-то еще глубже. Пока в какой-то момент Алиса не заметила, что сама за целый день не сказала Умв ни слова, а та уставилась в одну точку, глядя куда-то в сторону моря, и без конца то скрепляет прядь волос на лбу заколкой, то распускает челку, потом опять скрепляет, но все тщетно, как будто никак не может найти подходящее место для заколки. В общем, Алиса попросила Дах больше не привозить к ней дочку. А после того как поисковую операцию приостановили, она перестала отвечать на регулярные звонки Дах, пытавшегося как-то ее утешить.

Алиса твердо решила жить так, как будто отгородилась от мира стеной, и ее единственным желанием стало погрузиться в сон. Хотя во сне глаза и закрыты, но бывает, что видишь даже больше. Сначала она «старательно» медитировала перед сном, чтобы ей приснился Тото, а потом изо всех сил пыталась запретить себе его видеть. И Алиса заметила: когда она не видела Тото во сне, ее боль становилась еще более невыносимой, чем в те дни, когда он снился ей, но, проснувшись, она не находила его рядом. Иногда, проснувшись среди ночи, Алиса с фонариком в руках пробиралась в комнату Тото, по старой привычке, чтобы проверить, безмятежно ли, ровно ли дышит он, спящий где-нибудь не на кровати. Память – все равно что мощный боксер, бьющий с налету так, что не увернешься. Иногда Алисе хотелось бы, чтобы у нее вспыхнло либидо, ведь всякий, кто когда-то был молодым, знает, что оно помогает лучше всякого антидепрессанта. Либидо лишает воспоминания силы, всё внимание концентрируется только на здесь и сейчас. Но к Якобсену, который ей снится, она больше не испытывает никакого влечения. Он всегда в правой руке держит ледоруб, его левая рука срослась с отвесной скалой, и он изо всех сил колотит ледорубом по своей левой, не говоря при этом ни слова. Всякий раз стараясь удержать образы, открывшиеся ей во сне, она звонит в полицию, чтобы узнать, нет ли новостей о Тото. «Нет, профессор, если что-то будет, мы сами с вами свяжемся». Ей кажется, что прежнее горячее сочувствие сотрудников полиции теперь сменилось на полное отсутствие какого-либо сочувствия. Отвечать ей по телефону – для них это всего лишь текучка, и за спокойной интонацией порой скрывается отвращение. «Опять эта тетка звонит, надоела до смерти!» Положив трубку, они так говорят коллегам, думала Алиса.

В этом апреле дождь лил не переставая, вдобавок установилась еще и аномальная жара. По вечерам под светом фонарей повсюду валялись жуки – золотистые бронзовки. Оглушенные столкновением, они не могли перевернуться. А прямо сейчас один жук попал за лобовое стекло в западню, и всю дорогу Алиса слышит его «тук-тук-тук» по стеклу. Она и так уже открыла все окна, а он никак не может найти выход. Долбится и долбится, блестят густо-синие надкрылья.

За эти месяцы Алиса поняла, как сильно зависела от Тото: это благодаря ему она помнила, что каждое утро надо завтракать, вовремя ложиться спать, учиться готовить. Алиса научилась быть осмотрительной, потому что если сама в безопасности, то и ребенок в безопасности. Выходя на улицу, приходилось волноваться из-за этих чертовых пьяных водителей, ведь они могут прямо на пешеходном переходе разнести на кусочки теплое мальчишеское лицо. Еще она должна была беспокоиться о других детях в школе, даже об учителях, потому что очень часто бывает, что самые близкие к ребенку люди оказываются способны на невообразимую жестокость. Алисе вспомнилось, как в детстве она вместе с одноклассницами изо дня в день третировала девочку, вечно носившую нестиранную одежду. Насмехались, издевались над ней, мазали ее и без того грязную одежду соевым соусом от свиных ребрышек из домашних обедов, будто хотели на этом фоне подчеркнуть чистоту собственной одежды.

Когда машина проезжала по мосту, пару лет назад смытому наводнением и перестроенному километра на три ближе к горам, раздался гудок клаксона, и Алиса сразу же перенесла все внимание на дорогу.

Спустя несколько минут Алиса вырулила к некогда самому знаменитому району побережья в уезде Х. Много лет назад большая корпорация выскоблила часть горы, заменив ее парком развлечений, и при поддержке замешанного в разных коррупционных делах главы уезда продолжила рыть землю на соседних склонах. Однако больше девяти лет назад случилось мощное землетрясение, и практически все здания сместились так, что их больше нельзя было использовать. Компания-застройщик объявила о банкротстве, чтобы избежать выплаты компенсаций, к тому же за последние несколько лет уровень моря стал повышаться, линия побережья продвинулась вглубь территории. Вдали виднелись еще не взятые под снос колесо обозрения и опоры канатной дороги, покинутые и беспомощные. На соседних прибрежных валунах (должно быть, когда-то бывших частью одной горы) расселись рыбаки, закинувшие удочки. Кораблик пришвартовался к одной из бывших опор канатной дороги. Алиса продолжала движение по Новому приморскому шоссе, построенному повыше. Вдалеке она заметила свой неповторимый дом на берегу моря. Солнечные лучи просвечивали сквозь ниточки дождя, освещая землю, и хотя дождь еще накрапывал, но за последнее время и это, считай, была уже на редкость хорошая погода.

Дом стоял прямо на берегу моря. Только вот непонятно, с каких пор море подошло так близко.

Алиса отворила уже потерявшую всякий смысл входную дверь и окинула взглядом все то немногое, что у нее оставалось. Диван, настенный рисунок, над которым они с Якобсеном работали вместе, люстра от Микеле де Лукки[5], когда-то живой, но уже засохший бонсай… Все вещи в доме они с Якобсеном выбирали вместе. А вот вмятинки на подушке, полотенце для лица в ванной, детские книжки на полке еще несут на себе тень Тото. И в этот момент, осматривая дом, Алиса заметила еще не убранный аквариум. В случае собственной смерти у рыб будет жалкий конец: в полном недоумении, совсем не способные сопротивляться, они так и будут беззвучно дожидаться там смертного часа. Она села на диван, и тут вспомнила о студенте по имени Микки, которому нравились аквариумные рыбки. Может быть, он захочет забрать их. Как только эта мысль пришла ей в голову, Алиса вдруг поняла, что у нее уже нет мобильника, а телефонный провод она перерезала. После долгих раздумий она решила съездить в университет, чтобы передать Микки водоросли и рыбок. Конечно, если ему нужно будет оборудование, пусть он просто все забирает себе. Алиса села в машину, и хорошо еще, что, судя по приборной панели, заряда оставалось километров на тридцать.

Алиса позвонила с кафедры Микки. Он быстро появился вместе с подругой. Они загрузились в Алисину машину. У Микки было спортивное телосложение, но смиренный и обиженный взгляд. У нее сложилось впечатление, что Микки относится к тому классическому типу студентов, которые страстно любят литературу, но обделены талантом к этому делу. Микки представил свою девушку, ее звали Сяо Цзе. Глаза озорные, средних размеров фигура вся увешана украшениями, кожа необыкновенно белая. У нее был приятный смех, но внешность ничем не отличалась от любой молодой девушки на улице. На ней были очень тугие черные джинсы. Сяо Цзе упомянула, что была на двух ее занятиях, но, каким-то странным образом, она почти не помнила, но в то же время как будто помнила эту девушку. В машине все молчали, Сяо Цзе и Микки притворялись, что разглядывают пейзажи за окном, стараясь избежать разговора с Алисой.

Все трое, не говоря ни слова, пересекли сад позади дома, и когда Алиса открыла дверь, Микки издал возглас восхищения. Он шагнул к аквариуму и склонился перед ним, положив голову на руки, с вопросом:

– Это лучеперый лопатоносик?

– Ага. – Много лет назад приятель Дах с успехом занимался аквакультурой, разводил их для восстановления популяции, и несколько штук, не отпущенных на волю, оставил Тото.

– Ух ты, в реках таких уже не увидишь! Можно мне заглянуть в этот шкафчик?

– Ага.

Микки открыл шкафчик под аквариумом и пришел в полный восторг, восклицая:

– Ого! Этот аквариум даже с системой охлаждения и регулятором щелочнокислотного баланса!

– Можешь всё забирать. – Алиса не терпит без конца восклицающих мужчин.

Микки, казалось, не мог поверить в происходящее, еще раз всё уточнил и затем набрал по мобильному однокашникам. Через некоторое время приехали трое ребят на внедорожнике, всей гурьбой засуетились и погрузили оборудование в машину. Алиса увидела, что Сяо Цзе молча рассматривает висевшие на стенах цифровые фоторамки и читает названия книг на полках.

– Можешь взять себе книгу, какая понравится.

– Правда, можно?

– Возьми сразу несколько, не стесняйся. – Алиса обратила внимание, что в конце концов Сяо Цзе взяла только сборник рассказов Исака Динесена[6], издание на датском языке. Алиса наклонила голову набок и поинтересовалась:

– Ты знаешь датский?

– Да нет, просто на память, датский ведь так необычно выглядит.

Перед тем, как вся компания села в машину, Сяо Цзе подошла к Алисе, произнесла:

– Скажите, а вы еще будете приезжать в университет?

– Наверное, нет.

– А, значит, статью можно потом вам отправить? Если нет, то ничего страшного.

Алиса кивнула, затем покачала головой. Она вспомнила эту девушку, но вспомнила безо всяких эмоций.

Микки и Сяо Цзе уехали домой. Алиса бессознательно пошла в комнату Тото и легла на кровать, запах которой был так хорошо знаком ей прежде. Теперь не нужно беспокоиться, что рыбы погибнут, можно подумать о том, как уереть самой. Но если сравнивать, то ее почти не занимает, как она сама умрет. Алиса подняла голову вверх. Она стала смотреть на потолок с картой горных маршрутов, по которым раньше Якобсен ходил с Тото. Это отец с сыном вместе нарисовали. Пока она готовила что-нибудь на кухне, они часто придумывали всякие секретные операции. Горные походы были занятием отца и сына. Как Якобсен ее ни уговаривал, но за столько лет Алиса ни в какую не соглашалась отправляться с ними в горы, так же как не хотела она и переходить в христианскую веру. «Может же каждый человек отказываться от некоторых вещей». Алиса так думала.

Алиса навсегда запомнила свой первый поход в горы. Вообще-то, говорить, что это были горы, не совсем точно. Это было всего-навсего место под названием «Храм императора» недалеко от Шидина[7]. В то время в университетах стало модно устраивать общие дружеские встречи, и однокурсники заставили Алису участвовать. Вообще-то у Алисы со спортом всегда было не очень. Первую половину пути она осилила, а вот после маленького храма приходилось лезть по веревке, карабкаться по деревьям, и в довершение всего нужно было идти по открытому горному выступу, где по обе стороны не за что было взяться. Алиса в то время стеснялась сказать, что не пойдет дальше, несколько минут с трудом продвигалась вперед, а потом ее охватил панический страх. Она не визжала и не звала на помощь ребят, как делали другие девчонки, а молча плакала. Зачем надо было идти в такое место? Она не приняла помощи от парня с интеллигентной внешностью, но пустоголового (в этом она убедилась, когда ехала с ним на мотоцикле), когда он протянул ей руку. Полусогнувшись, держась руками за колени, она повернула обратно и в одиночку вернулась. После того случая она больше никогда не ходила в горы.

На картах на потолке были нарисованы всякие разноцветные флажки, красные и синие линии маршрутов расходятся вдоль и поперек, при этом непонятно, что именно они обозначают, какие невиданные ею пейзажи? Бог знает, сколько времени они потратили на это, с какой причудливой идеи это началось. Ее взгляд следует по линиям маршрутов. Хотя она больше не ходила в горы, но часто вместе с Тото они смотрели на эту карту и планировали маршрут нового похода, словно играя в какую-то игру… Она хорошо знает эти карты, но почему-то ей всегда казалось, что эти маршруты нарисованы не совсем правильно. Правда, что именно в них неправильно, этого она навскидку сказать не могла. Алиса просто лежала на кровати и смотрела на карты, и скоро почувствовала, как у нее запестрело в глазах. Снаружи понемногу темнело, линии маршрутов на потолке медленно исчезали. Алиса вспоминала, как Тото сидел на высоком стуле или забирался Якобсену на плечи и рисовал карту, и наконец, потеряв чувство времени в его потоке, она погрузилась в глубокий сон.

Неизвестно, долго ли она спала, как вдруг ночью случилось довольно сильное землетрясение. Трясло так, что в каждом пробудились бы детские воспоминания. Когда землетрясение началось, Алиса еще по-настоящему не проснулась, ведь она уже долго жила в уезде Х., где землетрясения бывают слишком часто, и на ее памяти бывали и пострашнее этого. Но спустя минуту тряска продолжалась, даже серьезно усилилась, вынудив тело Алисы тотчас же рефлекторно встать с кровати и инстинктивно искать укрытия или выбежать из дома наружу. Но в следующий момент она даже улыбнулась этой мысли. С какой стати готовому к самоубийству человеку волноваться о том, что он умрет такой смертью? Алиса снова легла на кровать, и будто бы услышала доносящееся неизвестно откуда тяжелое, чудовищной силы громыхание, похожее на то, как если бы гора начала двигаться.

Это воскресило в ее памяти большое землетрясение, пережитое в детстве. В том землетрясении не погиб никто из ее родных, но оно разрушило школу, в которой она училась, и унесло жизни бывшей к ней очень доброй учительницы естествознания Линь Ли-цзюань, а еще сидевшего за соседней партой и часто угощавшего ее всякими лакомствами одноклассника в очках для дальнозорких, всегда казавшихся чересчур большими для него. За день до этого, когда класс шел после занятий, и они вместе с ним шли в одной паре, он подарил ей пять шелкопрядиков. Через пять дней после землетрясения шелкопрядики, оставляя после себя реденький черный помет, погибли, наверное, из-за того что съели немытые тутовые листья. Тельца шелкопрядиков все ссохлись и сморщились. Вот два самых трогательных эпизода из тех, что она помнит. Землетрясению не надо отбирать твою жизнь, чтобы ты почувствовал ужас. Ему достаточно забрать наиболее близкие тебе вещи, или сделать так, чтобы они ссохлись и сморщились.

Чудовищный грохот продолжался несколько минут, затем все опять стихло. Из-за страшной усталости Алиса снова погрузилась в глубокий сон. Когда она проснулась, еще до рассвета, шум волн настойчиво повторялся всё в том же ритме. Она встала, выглянула в окно и обнаружила, что как будто стоит на одиноком острове посреди моря, а набегающие издалека волны приносят с собой несметное количество мелкой пены, и невероятно упрямо, волна за волной, идут на сушу.

Часть вторая

Глава 4

Остров Ателея

Туман будто поднимался из недр океана, заполняя собой все вокруг, точно вездесущий Кабн. Ателей даже какое-то время сомневался, не оказался ли он на дне морском. Он и грести перестал, ведь какой смысл грести в таком густом тумане? Прошло уже семь дней, как он покинул остров Ваю-Ваю, и он убедился, что в открытом море весло – абсолютно бесполезная вещь. Неудивительно, что островитяне, выходя в море рыбачить, определяли невидимую черту, ведь за ее пределами появлялась реальная опасность никогда не вернуться обратно. Кроме того, перед ним предстала суровая реальность: запасы еды и пресной воды исчерпаны. Хотя он понимал, что надежды уже нет, что он сам не вернется, как и все младшие сыновья с Ваю-Ваю, но его тело не потеряло надежду, а потому Ателей начал пробовать пить морскую воду.

Ближе к полуночи пошел дождь, туман с дождем размыли границу между небесами и морем, и Ателей, окруженный дождем, думал, что уже пересек Врата Моря. Как гласит предание ваювайцев, на краю дождя и тумана стоят Врата Моря, за которыми лежит «Истинный остров», где живет Кабн и все морские божества. Остров Ваю-Ваю – всего лишь тень того острова. В обычное время «Истинный остров» покоится на дне морском и выходит на поверхность только в предначертанное судьбой время.

Ателей спрятался от дождя под сделанным им навесом из пальмовых листьев. Вода просачивалась и капала, получалось то же самое, что и снаружи. Он пробормотал себе под нос: «Большая рыба сбежала, большая рыба сбежала». На ваювайском языке это означает «ну и пусть, ну и пусть!» Хотя вслух он этого не сказал, про себя Ателей кощунственно размышлял, что море, оно ведь намного сильнее, чем бог, как же это бог может иметь власть над морем?

Под утро Ателей увидел, что его талавака погружается в море. Напрасно он вычерпывал воду из лодки, и лишь когда ее корпус почти затонул, бросил лодку и поплыл. Ателей считался лучшим пловцом среди юношей Ваю-Ваю: его ноги гибки, как рыбий хвост, а руки будто плавники, стремительно рассекающие морскую воду. Правда, человек в открытом море еще бесполезнее, чем медуза, и даже Ателей не был исключением. Теперь Ателей изо всех сил плыл и даже не думал сдаваться. Он напоминал упавшего в водоем муравья, не знающего ни отчаяния, ни надежды на лучшее, и только всеми движениями своего тела показывающего, на что он способен.

Хотя в мыслях Ателей допустил кощунство по отношению к Кабну, но он по-прежнему молился: «О наш Кабн, единственный, кому под силу осушить море! Пусть ты покинешь меня, но позволь моим останкам превратиться в коралл, и плыть к родной земле, чтобы Расула подобрала его». После молитвы Ателей потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что все еще дрейфует на поверхности моря. Кажется, он только что видел сон. Во сне он вот-вот должен был высадиться на остров. Вдалеке на берегу стояли юноши, глаза их были полны тоски, вместо рук выросли плавнии, тела пестрели отметинами, точно всю жизнь терлись о прибрежные рифы. Когда его талавака приблизилась к ним, один из них, юноша с седыми волосами, обратился к нему со словами: «Голубой тунец на днях принес нам весть, что ты скоро достигнешь наших краев и присоединишься к нам». Другие юноши тоскливо запели песню – точно опечаленная волна набегает на берег. Поскольку эту песню поют на Ваю-Ваю, отправляясь в море, Ателей невольно стал подпевать:

  • Если волна ударит,
  • Мы песню затянем и сдержим ее.
  • Если поднимется буря,
  • То бойся, моя краса,
  • что мы обратимся в тунца,
  • обратимся в тунца.

Голоса юношей, словно звезды, утешали во тьме, словно дождь, печально проливались на водную гладь. Одноглазый юноша произнес: «Прислушайтесь, он поет не так, как мы. Эх, он поет не так, как мы, в голосе его слышно, что он застрянет на своем острове». Тут ударила волна, Ателей не устоял и выпал из сновидения.

Проснувшись, Ателей и вправду обнаружил себя застрявшим на каком-то острове. Остров этот простирался вдаль насколько хватало глаз и был не из глины, а из всякой всячины, разных необычных предметов всех цветов и оттенков, и надо всем островом висел какой-то странный запах. Солнце уже взошло. На Ателее не было ни одежды, ни украшений, их смыло волной, и он был абсолютно голый. Но больше всего его расстроило то, что он потерял бутылку вина «кича», подаренную Расулой. При мыслях о вине он почувствовал сильную жажду. Хорошо еще, что «говорящая флейта» была у него, потому что он сжимал ее в руке, даже когда был без сознания. «Здесь совсем как в мире после смерти». Так думал Ателей. Он прошелся в разные стороны и обнаружил, что остров во многих местах был не слишком прочный, кое-где мягкий, точно это была западня, а кое-где разница между погрузившимися в воду и выдававшимися над водой частями превышала рост нескольких человек.

Ателея привлекла круглая вещь: повернутая к солнцу, она нестерпимо резала глаза, переливаясь всеми цветами радуги. Взяв ее в руки и направив на себя, Ателей увидел смуглое лицо, всё в ссадинах и шрамах. Он задумался: «Разве может такая твердая вещь быть сделана из воды? Но ведь иначе как она способна отражать мой образ?»

Через некоторое время Ателей заметил, что на острове повсюду валяются мешочки всевозможных цветов. Но мешочки эти отличаются от обычных плетеных, так как внутри них может накапливаться вода. Правда, когда берешь такие мешочки, из некоторых вода с хлюпаньем вытекает, а внутри попадаются морские звезды, раковины и всякие странные обломки. На острове Ваю-Ваю тоже есть похожие мешочки, и старики говорят, что их оставляют белые люди, но последнее время их часто подбирали в море, потом в них собирали дождевую воду. Служат такие мешочки даже больше времени, чем камни. Он вскрыл раковину, проглотил свежее содержимое и попробовал выпить воду из мешочка. Вода воняла, но, без сомнения, она была пресная. Ателей был обрадован чуть ли не до слез: раз есть вода, то можно жить.

Ателей продолжал осматривать остров до самого полудня. Он нашел еще креветок и рыбешек, застрявших в разных сосудах всевозможных форм. Пока он лакомился этой свежей морской пищей, солнце незаметно стало клониться к закату. Он подобрал немало размокших, порванных вещей, напоминавших одежду, но они были слишком мягкие, а он привык к льняной ткани. Всё же после того, как эти лоскуты высохли на солнце, их можно было надеть. Еще он обнаружил бутылки, которые держались на воде. Так как они были ярких цветов, Ателей взял несколько, думая о том, что использует их, возможно, для постройки чего-нибудь вроде лодки.

«Это наверняка мир после смерти. Кто знает, какие вещи понадобятся в мире после смерти?» Он складывал вместе все собранные им бутылки и разные странные штуковины, а затем молился о том, чтобы море не даровало дождь, и завтра эти вещи можно было высушить на солнце.

С наступлением по-настоящему глухой ночи Ателею стало ясно, что он еще не умер. Дело в том, что среди ваювайцев живет предание о загробном мире, в котором полгода светит солнце, а другие полгода царит темная ночь. Но оказывается, что на этом острове течение времени точно такое же, как и на Ваю-Ваю. По крайней мере день не показался ему длиною в полгода. Ночь на море совсем не такая глухая, как обычно думают. Свет от луны и звезд опускается сквозь облака, на поверхности моря ни с того ни с сего возникает феерическое свечение. Иногда даже так сильно режет глаза, что не уснуть. Ателей сидел на краю острова. С одной стороны, он был заворожен этой красотой природы, с другой – раздумывал по поводу своего будущего.

Когда луна начала клониться в сторону, Ателей почувствовал, что он не один. Он вдруг увидел, что его со всех сторон обступили юноши, являвшиеся ему во сне. Они не то улыбаются, не то хмурятся, наблюдая за ним и его мучениями. Ателей встал в позу, которая у ваювайцев означает доброжелательность: ладони повернуты кверху, пальцы слегка согнуты. В тот момент, когда он собирался задать вопрос, юноша с раной, идущей от левого плеча до самого живота, заговорил:

– Ты угадал. Мы духи, а не люди. Все души младших сыновей ваюваю собрались тут.

– Вы ждете меня?

– Да.

– Я давно догадывался, что здесь загробный мир. Или остров, откуда переходят в загробный мир?

– Да благословит тебя море. Честно говоря, мы сами не знаем, что это за место. Мы бесприютны, гонимы ветром и волнами. Но мы никогда не знали о том, что на море есть такой остров. Этот остров принесло сюда недавно, – сказал юноша из сна, тот, что с седыми волосами.

– Значит, вы меня заберете отсюда?

– Нет, мы не духи смерти. Мы всего лишь ждем, когда ты присоединишься к нам. Но сейчас ты еще жив, и нам остается только ждать, – ответил юноша с огромным шрамом.

– Младшие сыновья Ваю-Ваю даже после смерти остаются с морем, – произнес седовласый юноша, а остальные хором повторили его слова.

Души младших сыновей Ваю-Ваю не солгали, они действительно впервые обнаружили этот остров.

– Мы несколько дней назад условились встретиться у рифов, где обитают морские птицы, чтобы подготовиться к встрече с новичком, то есть с тобой. Тогда мы в первый раз заметили край этого дрейфующего острова. В тот день, когда ты совершил обряд прощания с родным островом, мы вместе добрались до Ваю-Ваю. Еще было слышно, как старики поют песню расставания, превозносят мудрость Кабна, изобилие острова, твое мужество и красоту Расулы. При свете дня мы обратились в стаю кашалотов и следовали за твоей талавакой, пока она не потонула. Не вини нас, мы должны соблюдать принцип невмешательства и не имеем права намеренно умерщвлять младших сыновей Ваю-Ваю. Мы только наблюдаем за тем, что случится. Не думали мы, что ты вынослив как рыба, и смерть тебя не берет. Мы продолжали следовать за тобой все время, и увидели, что течение несет тебя на этот остров. – Видимо, седовласый юноша – их лидер.

Другой юноша, коренастый, с беззубым ртом, похожим на большую яму, продолжал:

– С самого начала этот остров показался нам совсем странным и диковинным, и мы еще подумали, а не может ли этот остров быть ловушкой или испытанием Кабна?

– Но мы кое-что заметили, – говорит седовласый юноша.

– Что же?

– Остров всё время перемещается, может быть, его отнесет за предел для душ младших сыновей Ваю-Ваю.

– Для душ младших сыновей Ваю-Ваю есть предел?

– Да. Души могут отдалиться от Ваю-Ваю лишь на определенное расстояние. Там проходит невидимая черта.

– Ты хочешь сказать, если остров уплывет за предел, установленный вам, и я еще не умру, вы не останетесь со мной рядом?

– Да благословит тебя море. Тогда, если ты умрешь, твоя душа будет в одиночестве, и ей придется, потеряв из вида предел, скитаться в открытом море.

– Значит, сейчас мне нужно броситься в воду и погибнуть, чтобы я мог последовать за вами?

– Ни в коем случае не делай этого! Если ваювайцы лишают себя жизни, то обращаются в медуз, а медузы не узнают друг друга. Ты ведь не хочешь стать медузой?

Ателей не хотел стать медузой, но и духи ладших сыновей Ваю-Ваю не знали, что предпринять, поэтому они просидели на острове до самого рассвета. Рассвет для духов, вообще-то, особого значения уже не имеет. Единственный смысл в том, что при свете дня они на время уходят под воду и обращаются в кашалотов. А когда вновь приходят сумерки, души возвращаются в человеческом обличье, блуждают, поют песни, слоняются без дела, ожидая появления еще одного младшего сына ваюваю. Обратившиеся в кашалотов духи и настоящие кашалоты практически ничем не отличаются, разница только в том, что кашалоты-духи плачут.

Ателею оставалось только сидеть и ждать, а тем временем остров уплыл за предел, установленный душам младших сыновей ваюваю. Произошло это тихо, с непостижимой скоростью, не зависящей ни от ветра, ни от дождя, ни от течений, ни от сновидений. Трижды сменились солнце с луною, и когда души младших сыновей ваюваю вынырнули на поверхность, то увидали лишь край острова, и громко звали: «Ателей! Ателей!» Но голоса их обернулись летучей рыбой, – бултых! – и исчезли в пучине морской.

«Я остался совсем один», – со всей ясностью понял Ателей, проснувшись, когда солнце и луна сменились еще два раза. Но он должен воспрянуть духом, чтобы выжить. Он попробовал ловить рыбу, собирать дождевую воду, а еще делать теплую одежду из всевозможных вещей. Ателей хорошо умел ловить рыбу, но с одеждой у него толком ничего не выходило: нацепив на себя кое-какое тряпье, он стал похож на пеструю птицу.

Ателей нашел что-то вроде гнущейся палки. Через несколько дней ему пришла в голову неожиданная мысль: заострить один конец и приладить к палке еще одну подобранную им упругую штуковину. В результате получился гарпун для ловли рыбы. А еще он таким же способом, но из других материалов смастерил кувану, более прочную и упругую, чем кувана, которую делают на Ваю-Ваю. Кроме того, он обнаружил круглую вещь, более твердую, чем плод, но при этом более упругую, и она как раз подошла для того, чтобы бросать в пролетающих птиц, до которых кувана бы не достала. Ателей научился позе для броска из валявшейся на острове книжки, исписанной «значками» и украшенной цветными рисунками (хотя у ваювайцев не было письменности, но у Кудесника моря и Кудесника земли имелось несколько «книжек»). На рисунке был изображен человек с такой же, как у него, кожей коричневого цвета. Ателею ужасно понравилась его поза при броске, даже от руки исходило какое-то сияние.

Вечером наступало лучшее время для ловли птиц и охоты на морских черепах с помощью сделанной Ателеем куваны. Поначалу Ателей только оглушал черепах, вытаскивал голову и пил из шеи кровь. Но однажды на другом конце острова он нашел блестящий и необычайно острый нож (у ваювайцев тоже есть ножи, но они делают их из камня), и тогда смог легко добывать черепашье мясо. На вкус оно было как твердый морской огурец. Бывало, что через какое-то время после того, как он вспарывал ножом брюхо черепахи, все четыре лапы еще медленно двигались, точно черепаха по-прежнему была на дне морском.

Но позднее Ателей заметил недалеко от острова множество дохлых черепах. Распоров их туловище, он часто находил у них в животе не загнивающие вещи с острова. «Неужели эти черепахи умерли от того, что откусили часть острова?» – размышлял Ателей, и решил, что не будет есть никаких вещей на острове, будет только пить пресную воду.

Нырнув несколько раз, Ателей обнаружил «остров под островом», еще более огромный, совсем как настоящий лабиринт в море, «такой же большой, как другое море». Ничего не поделаешь, Ателей не мог придумать более подходяшего сравнения, ведь любая большая вещь представлялась ему подобной морю. Плавающие под водой предметы цеплялись друг за друга, но достаточно пройти сильной волне, как все они менялись местами и перестраивались в новом порядке. Этот полупрозрачный остров все время становился другим, так что Ателей, ныряя ежедневно, мог даже ненадолго заблудиться. По возможности Ателей переносил те предметы, которые могли пригодиться, со дна на поверхность, складывая их в одном месте. Вскоре на острове был целый склад вещей: некоторые имели практическое применение, некоторые просто показались интересными, странными или завораживали его. На острове Ваю-Ваю все люди умеют собирать морские гребешки и крепят их раковины на стене дома с солнечной стороны, делая «нарядную стену». Поначалу Ателей и вправду собирался построить что-то вроде «нарядной стены», но заметил, что стену не получится поставить лицом к солнцу, потому что остров как будто вращается, и солнце каждый день встает с разных сторон острова.

Спустя какое-то время Ателей начал собирать что-то вроде тоненьких коробочек, на которых сверху были изображения, еще не до конца размытые морской водой, и на них просматривались нагие женские тела. Женщины с невиданной им никогда прежде белой кожей демонстрировали свои груди и глядели на него невероятно ласково. Конечно, Расула не уступала им по красоте, но он заметил, что Расула наполовину похожа на них, а наполовину похожа на ваювайцев. Правда, в данный момент от вида любой обнаженной женщины пенис Ателея увеличивался в размерах, и ему хотелось кавалулу. Он думал о Расуле, когда делал кавалулу. Нередко ему казалось, что это, наверное, тоже разновидность любви.

Еще Ателей собирает «книжки». «Книжки» он уже видел у Кудесника земли, но их было очень трудно найти, обычно они хранились в прозрачных мешочках, в которых не портились и не рвались. Говорили, что Кудесник земли получил несколько «книжек» от белых людей. Он говорил, что белые люди называли те знаки «письмена». У ваювайцев не было письменности, так как они считали, что нет нужды запоминать мир с помощью знаков. Жизнь состоит из звуков, которые достаточно сохранять в песнях и историях.

Ателей считал книжками всё, что имело письмена, будь то толстенные или состоящие из нескольких листов, с картинками и без, с непохожими друг на друга символами. Но хотя в книжках эти символы и отличались друг от друга, в них скрывалась некая упорядоченность. Быть может, именно потому, что Ателей не понимал, откуда взялся этот порядок и кто его установил, эти символы внушали ему удивительное благоговение. Конечно, на этом острове были предметы, которые были знакомы Ателею, например, стволы деревьев, мертвая рыба, камни… Но из всех предметов из мира, находящегося вне его опыта и понимания, именно книги с их символами больше всего изумляли Ателея, ведь эти символы, очевидно, отличались друг от друга. Белые люди или другие ваювайцы, зачем создали они эти на первый взгляд абсолютно бесполезные письмена? Когда он смотрел на них, внутри него всё накалялось, и он чувствовал неясную легкую дрожь.

«Да благословит тебя море. Пути Кабна неисповедимы», – бормоча себе под нос, Ателей складывал все книжки в одну кучу. Из-за того, что это место постепенно становилось все более тяжелым, некоторые книги опять вернулись в море.

С самого начала поиск всяких предметов приносил Ателею новые ощущения, не давая его душе загнивать. Но те, кто долго жил в одиночестве, хорошо знают, что пропасть между разными временами становится глубокой, словно море, и эту пропасть не преодолеть душе отдельного человека. В эти моменты лишь воспоминания способны заполнить этот разрыв. В открытом море Ателей испытал физические потрясения, но волю к жизни сохранил. С одной стороны, он не хотел превращаться в медузу, умертвив себя, а с другой – память давала силы, чтобы смиренно жить дальше. Воспоминания о последней ночи перед выходом в море помогали ему справиться с желанием, слова отца и советы старцев сообщали знание о море, сохранившиеся в памяти песни островитян учили его любви.

Ателей почти забыл, в какой стороне находится Ваю-Ваю.

Когда ваювайцы в море попадают в беспорядочное течение или в другую беду, то закрывают глаза, обращают голову к небу и изо всех сил вытягиваются. Говорят, если человек многоопытный, то он сможет «учуять», в какой стороне Ваю-Ваю. Поначалу Ателей, несмотря на вонь от рыбы и запахи дождя, еще мог слышать крепкий дух Ваю-Ваю. Но вот прошло время семи песен, и запах почти улетучился. Еще через семь песен Ателейсмог только примерно предположить, что Ваю-Ваю находится где-то со стороны заката. Однако все островитяне знают, что солнце погружается в воду всегда в разных местах, поэтому по закату нельзя точно определить, в какой стороне лежит Ваю-Ваю.

За эти дни Ателей насмотрелся всяких морских красот и наблюдал удивительную погоду, невиданную им прежде: иногда было жарко как в печке, но вскоре становилось невыносимо холодно; иногда было ясно, ни облачка, а спустя время, достаточное, чтобы рыба попалась на крючок, мгла затягивала небо, и начинался шторм. Бывало, что внезапно наступала ночь, а бывало, что после полудня в один миг тьма окутывала все вокруг. Бывало, что на фоне ярких звезд тотчас встало солнце, и от ярких лучей слепли глаза. Один раз в море он увидел, как девять торнадо появились вместе, а им вдогонку из облаков друг за другом сверкали молнии, точно мрачные тучи отрастили тоненькие ножки, и с каждым шагом этих ножек на водной глади начинали бурлить водовороты. Как только торнадо прекратилось, буря тут же закончилась. Ателей без конца молился, чтобы Кабн заодно прихватил и его с собой. А когда небо прояснилось, Ателей заметил на поверхности воды длинную-длинную черную тень, он подплыл поближе и увидел, что это неизвестно откуда взявшиеся мертвые бабочки, бессчетное множество, простирающееся беспрерывной полосой, которой не видно конца, точно его приключениям.

Ателей понемногу перестал различать утро, полдень, сумерки и ночь, он бросил смотреть на высоту луны и звезд, определяя собственное направление. Он позволил себе плыть по течению, как опавший лист, дрейфовать, точно всплывшая мертвая рыбина. Он искал пропитание, когда был голодный, проваливался в сон, когда уставал. Одно время он даже стал думать, что Ваю-Ваю – иллюзия, вымысел, порожденный его тоской. Правда, Ателей осознавал, что страстно желает вновь увидеть Ваю-Ваю, пусть даже в обличье духа. Ателею было известно, что младшие сыновья Ваю-Ваю днем превращаются в кашалотов, так что всякий раз, когда он замечал силуэт кита, то издавал крик, обратившись к морскому простору, и крик этот мог растрогать даже орлов, возвращавшихся на север. «Если бы Расула и ее мать Селия были здесь», – думал Ателей. Ведь только они на острове могли своими песнями призывать масимагао (на языке ваюваю это означает «кит с туловищем, подобным морю»), такую силу имели их голоса, а Кудесник моря по движениям масимагао предсказывал будущее. Неожиданно в один из дней, когда Ателей допел свою песню, и вправду появились масимагао, стали спариваться недалеко от острова, даже проделали дыру в самой хрупкой части острова. Когда они выплыли на поверхность, их туловища были увешаны чем попало всех цветов и оттенков, прямо как верховные божества на каком-нибудь ритуальном празднике.

Один раз Ателей своим гарпуном подстрелил проплывающего недалеко от острова черного марлина. Раненая рыба поплыла прочь и потащила в море вцепившегося в свой самодельный гарпун Ателея. В тот самый момент, когда Ателей подумывал разжать руки, из-за резкого погружения под воду на слишком быстрой скорости он потерял сознание. Его мозг хотел, чтобы он ослабил хватку, но руки крепко держали. Тем временем марлин поплыл по лабиринту острова, то поднимаясь на поверхность, то опускаясь, проплывая через разнообразные предметы необычной формы. Ателей начал непроизвольно молиться: «О наш Кабн, единственный, кому под силу осушить море! Пусть ты покинешь меня, но позволь моим останкам превратиться в коралл, и плыть к родной земле, чтобы Расула подобрала его».

Неизвестно, сколько прошло времени, но в конце концов рыба не смогла выбраться из лабиринта подводного острова. Ее порезало многочисленными острыми штуковинами, голову покрывала всякая всячина. Рыба постепенно поранилась настолько, что лишилась сил. Ателей, крепко вцепившись в рукоять гарпуна, быстро сделал обеими руками рывок и зацепился за край острова. Он отыскал воздух, запертый в нижнем слое острова. Благодаря инстинкту выживания, он снова выбрался на белый свет. Он съел только кусочек марлина, потому что на следующий день рыба, которую он привязал под островом, исчезла без следа, даже скелет неизвестно куда пропал.

Ателей задумался. Раз неизвестно, вернется ли он когда-нибудь на Ваю-Ваю, или будет и дальше жить в одиночестве, то ему необходимо укрытие, способное устоять в непогоду. Он нашел синюю ткань, которая не пропускала воду, взял гибкие, но прочные палки, и сделал себе маленькую палатку. Очень скоро буря разрушила ее, и он решил построить маленькую-маленькую хижину. Конечно, хижина тоже не победит бурю (да и что на свете может победить бурю?), но, по крайней мере, не будет настолько хрупкой. «Хижина хрупка, значит, мужчина слаб» – есть такая поговорка у ваювайцев. Ателей решил выбрать материалы, которые не собьет сильный дождь, не смоет море. Его хижину понесет по воле морских течений, и, кто знает, может быть, однажды она возвратится к острову Ваю-Ваю, пусть даже его самого к тому времени уже не будет в живых. Зато, если хижина не развалится, то станет его посланием для тех, кто на суше.

Когда Ателей всерьез принялся за строительство, то обнаружил, что остров может дать немало материалов, которые не разлагаются. Он использовал металлические предметы из своей прежней палатки, приладил китовые челюсти и ребра, чтобы соорудить каркас жилища. В качестве подпорок он добавил палки, из которых был сделан его гарпун. Разноцветными веревочками, которые растягивались и не рвались, он связал и укрепил каркас. С самого начала он делал каркас с таким расчетом, чтобы было место для трех лежащих человек. Солнце и луна сменились много раз, пока дом наконец-то приобрел должные очертания. А еще Ателей пристроил кладовку и соорудил отдельное место для хранения пресной воды, назвав его сакроман, что означает «колодец на море». Так как дом строился из тех вещей, которые были на острове, издалека он выглядел так, будто составлял единое целое с островом и был так умышленно замаскирован. Ателей смотрел на свой дом, и ему казалось, что теперь он стал удивительно богатым.

Но Ателей также заметил, что немало морских животных умирают в море вокруг острова, и наверное, это тоже было как-то связано с черепахами, откусившими остров. Из-за этого остров иногда казался огромной западней на поверхности моря, скрывающей темное проклятье, землей без корней, кладбищем всего живого. За исключением нескольких видов птиц, время от времени прилетавших на остров свить гнездо и отложить яйца, на нем практически не было никакой жизни. А те животные, которые откусили часть острова и умерли, сами становились частью острова. Он думал, что сам когда-нибудь тоже станет частью этого острова. Вот как, оказывается, выглядит загробный мир, это и есть мир мертвых.

Ателею случалось видеть вдали лодки, намного более крупные, чем талавака. А еще он замечал на небе железных птиц, издававших необыкновенное грохотание. Он был уверен, что именно об этом вещал Кудесник земли: «Птицы из преисподней и дьявольские корабли белых людей».

Ателей ничего не знал о мире других людей. Поговаривали, что когда ваювайцы впервые увидели белых людей, то вопрошали: «Вы спустились сюда по небесному пути?»

Небесный путь – это радуга. Кудесник земли говорил: «Лишь души достаточно легки, чтобы взойти по радуге». Иногда Ателей, видя вдалеке радугу, думал о том, что будет делать, если однажды и вправду встретит белых людей. Как он будет с ними разговаривать? Могут ли они проводить его обратно на Ваю-Ваю? Ателей вспомнил слова, ненароком сказанные Кудесником земли: «Белые люди приходят и уходят, но нам, живущим по законам ваювайцев, нет нужды в белых людях. Они приносят только вред, они отбирают, они оставляют после себя эти бесполезные наручные часы, книжки, а еще таких девочек, как Расула». Кудесник земли со вздохом добавил: «Но кто знает, быть может, в один прекрасный день ваювайцы исчезнут из-за других живущих в мире людей».

Другие живущие в мире люди. Кажется, даже они забыли о нем. Но Ателею все-таки известно, что на самом деле ваювайцы знают, что он ушел в море, они лишь настойчиво забывают его, умышленно забывают ег. При этой мысли Ателей почувствовал, что так жить дальше еще нестерпимее, чем умереть. Как будто он сам оказался узником в этом мире, увеличившимся в размерах, и получил страшное наказание, своего рода забвение. Почему он должен подвергаться такому наказанию? Или такова воля Кабна, такова судьба младших сыновей?

Эти страдания облегчились лишь после того, когда Ателей нашел маленькую палочку, с помощью которой можно было делать рисунки в «книжках». Вообще-то, ему уже давно попадалось немало таких палочек, но сначала он протыкал ими разные вещи на острове, или использовал для укрепления жилища. Но теперь внезапно обнаружилось, что этими палочками можно оставлять следы на других вещах, и это открытие поразило его. День за днем Ателей боролся с самым большим врагом – молчанием. На этом острове не было никого, с кем он мог бы поздороваться, не было никого, кто похвалил бы его за умение плавать, тут никто не вызывал его на поединок и не соревновался с ним в нырянии. Но после того, как у него появились эти палочки, он по крайней мере мог нарисовать все то, что видел и о чем думал.

Ателей в молчании собирал по всему острову маленькие палочки и любые вещи, на которых можно было рисовать. Он заметил, что палочки пишут толще или тоньше, и разными цветами, а некоторые спустя какое-то время перестают писать. В один из дней Ателея осенило вдохновение, и он начал рисовать на своих ступнях, на щиколотках, бедрах, животе, груди, плечах, на шее и лице, а также на спине, – везде, куда доставали его руки, он рисовал то, что видел и слышал. Поверх одного рисунка появлялся другой, а когда из-за дождя он промокал и рисунки стирались, Ателей принимался рисовать новые.

В это раннее утро Ателей стремглав бежал по острову, и похож был издали уже не на Ателея, а, скорее, на иное существо, скажем, на демона, а может, и на бога.

Глава 5

Дом Алисы

Тото родился через три года после того, как Алиса и Якобсен познакомились. В сущности, это была случайность, а может, предопределение, ведь они с Якобсеном совсем не думали о ребенке. Они не ожидали его появления ни духовно, ни физически, для обоих это было незапланированное событие. Якобсен и Алиса не сходились во мнениях по разным вопросам, но оба считали, что дать ребенку прийти в этот мир для него все равно что наказать, обречь на мучения.

Незадолго до рождения Тото проект строительства дома как раз был готов, поэтому в нем было учтено и будущее Тото. Чертеж своей рукой нарисовал Якобсен. Внешне это было подражание летнему дому Эрика Гуннара Асплунда[8],с некоторыми изменениями. Главное отличие состояло в том, что правое крыло «летнего дома» должно было иметь два этажа. Все здание тоже приподняли, так что внешне оно получилось не совсем похожим на более приземленный, уютный домик в лесу. По сути дела, кроме внешнего вида, сама конструкция дома тоже была другой, ведь летний дом Асплунда не находился прямо напротив моря, не было нужды волноваться о сильных приливах или тихоокеанских ветрах, часто непредсказуемых.

В тот год, когда Алиса познакомилась с Якобсеном, они отправились в путешествие из Дании в Швецию, и на третий день пребывания в Стокгольме зашли в Стокгольмскую публичную библиотеку, спроектированную Асплундом. Как только Алиса оказалась внутри, то невольно издала громкий вздох удивления. Ряды стеллажей с книгами разворачивались уровень за уровнем, в ритме, по красоте равном струнному квартету Дебюсси – словно открываешь за раем рай. Наверное, это и было самое прекрасное из всех вместилищ книг, которые ей доводилось видеть.

Хотя природа в уезде Х. прекрасна, но культурный ландшафт, за исключением нескольких памятников архитектуры, испорчен уродливым новостроем. Рядом со страшной конструкцией Нового железнодорожного вокзала построили библиотеку, еще более страшную. Алисе вспомнилось, что в Тайбэе возвели неплохую Бэйтоускую библиотеку, но она так и осталась всего лишь пустым «вместилищем», потому что ее содержимое до жалости скудное. Вот Асплунд по-настоящему понимал сущность библиотеки: стены книг хотя и давят на тебя, будто сама история, однако не оставляют презрительно-гнетущего ощущения. Маленькие квадратные окна сверху пропускают лучи света, внушая ритуальный трепет, когда становишься на цыпочки и берешь с полки книгу. У Алисы при этом даже слегка тряслись руки, будто она всего лишь рабыня света, и в то же время властелин книги.

Алисе особенно понравилась «Комната сказок», в которой будто преломляются пространство и время. Эта комната находилась на первом этаже в специально созданном Центре детской книги. Как только входишь туда, то словно попадаешь в пещеру в эльфийских землях. Настенные росписи рассказывают о народных преданиях Швеции, в центре стоит кресло для чтеца (кажется, в такое кресло опустишься и сразу начнешь за вязанием сочинять сказки о магах и волшебниках), а для детей – скамейки, тянущиеся амфитеатром в обе стороны, или они просто рассаживаются на полу. Тусклое освещение проектируется на настенные росписи, как будто сейчас подует ветер и нарисованные эльфы вот-вот заговорят с тобой. У каждого ребенка, слушающего истории, глаза так и светятся. Вот именно в этот момент у Алисы в голове впервые в жизни промелькнула мысль о том, что иметь детей не так уж и плохо.

– Эльфы ведь являются только в таких местах, да? – сказала Алиса Якобсену.

Он догадался, что Алиса без ума от Асплунда, и сразу нашелся что спросить:

– Какие-нибудь планы на завтра? Или хочешь сходить посмотреть на одно частное творение Асплунда, его личное жилище?

– Планы были, но теперь – никаких!

На следующий день они отправились из кемпинга на автобусе, ехали почти два часа, а потом еще шли пешком десять минут. Был летний день, они вышли на лесную тропу, сквозь деревья светило солнце, и Алису не оставляло ощущение, что путь усеян пестрыми значками-намеками. Идя рядом с Якобсеном, Алиса чувствовала, будто помолодела, стала, словно девушка, которой хватает одной улыбки возлюбленного, чтобы исполниться надеждами на новую жизнь.

На опушке леса дорога пошла в гору ровным изгибом, пейзаж радовал глаз, и усталости не чувствовалось. От места, куда они поднялись, простирался луг, слева был непреклонный скалистый утес, справа дорога уходила к знаменитому фьорду, а прямо перед ними стоял тот самый летний дом. Хотя хозяев не было, и Алиса с Якобсеном, соблюдая приличия, могли лишь смотреть на дом с расстояния, но когда она потом вспоминала этот эпизод, ей казалось, что ее взору открылась сама жизнь, а не просто отдельно стоящий дом.

– Буду ли я когда-нибудь жить в таком доме? – лукаво, немного вызывающе спросила Алиса.

– Конечно, – невозмутимо ответил Якобсен. В тот момент Алиса почувствовала, что сама на себя не похожа, потому что в привычных обстоятельствах она ни в коем случае не стала бы так разговаривать с парнем, который – достаточно было только взглянуть – был моложе ее.

А сейчас единственным утешением для Алисы стал этот дом посреди моря. Она возвращается в памяти к своему знакомству с Якобсеном, и думает, что во всём виноват ее мечтательный характер. В то лето она наконец получила скучнейшую степень доктора литературы, не питая больших надежд на успех подала заявку на вакансию преподавателя, и с палаткой, фотоаппаратом и ноутбуком в одиночку поехала в Европу. Вообще-то, Алиса собиралась написать травелог, что-нибудь вроде «Записок скиталицы», и дать старт своей писательской карьере, а там, глядишь, и в университет не придется устраиваться.

Прилетев в Копенгаген, она первым делом отправилась в пригородный кемпинг Шарлоттенлундский форт. Это кемпинг с историей: внутри еще cтояли старинные пушки, укрытые зеленым брезентом, сохранилась даже конюшня. Вначале она рассчитывала, что на ближайшую неделю кэмпинг станет ее базой, откуда она будет ездить в Копенгаген. В один из вечеров Алиса опоздала на последний автобус, и в обратный путь ей пришлось тащиться пешком. Под вечер дорога в сторону пригорода была безлюдной, и ей сделалось тревожно. Она еще и свернула не туда, в итоге пришлось идти через довольно большой парк. Хотяон назывался парком, но вообще-то это был не просто большой, а огромный темный лес (по сути дела, настоящий темный лес). Деревьям, может быть, уже сотни, а то и тысячи лет, к тому же повсюду поперек не слишком просматривавшейся дорожки валялись упавшие стволы. Вечером темный лес становится совсем не таким, как днем: никто не выгуливает собак, нет людей на пробежке, доносится только уханье совы. И вот когда ей уже становилось действительно жутковато, вдалеке появился какой-то огонек и бряцающий шум.

Страницы: 12 »»

Читать бесплатно другие книги:

Изобретатель-шестиклассник Лёша Метёлкин сконструировал машину для получения очень желанных вещей. А...
Книга повествует о приключениях детективной троицы. Первый из них, непревзойденный лидер компании - ...
Небесный эфир пронизывает всё сущее, но даже ему не под силу вытравить мрак из души, если того не по...
Выходить победителем из любой перепалки. Гасить конфликт парой фраз. Доброжелательно отстаивать свои...
Прошло почти двадцать лет с тех пор как появился Манифест Agile. Легендарный Роберт Мартин (Дядя Боб...
Книга научно-популярного изложения по одному из самых волнующих и не одно столетие вопросам СТАРЕНИЯ...