Полночь в кафе «Черный дрозд» Уэббер Хэзер

6

Я заблудилась.

Пожалуй, это было даже приятно – заплутать в таком местечке. Я стояла на каменистой проселочной дороге, испещренной узкими мелкими трещинками, словно передержанный в духовке бисквит. Порывы легкого, освежающего ветерка приносили с собой дурманящий смолистый аромат. Высоченные дубы, сосны и ореховые деревья отбрасывали длинные тени, а над обочинами, поросшими высокой травой и яркими цветами, порхали пестрые бабочки.

С самого моего детства Зи прививала мне любовь к природе. Приезжая к нам, она всякий раз уводила меня в лес и, несмотря на мамины запреты, передавала свои знания о целительных свойствах растений. Бабушка постоянно внушала мне: «Предназначение женщин из рода Кэллоу – облегчать чужую боль и врачевать раны, как телесные, так и душевные. Запомни, Анна-Кейт: лечить недуги можно по-разному».

Мама не признавала нетрадиционную медицину, и это служило камнем преткновения в ее спорах с Зи. Противоположность во взглядах привела к непримиримому противостоянию, которое началось еще до моего рождения. А я оказалась между двух огней.

Высоко в небе пролетел ястреб. Тревожно закричала гаичка.

– Птичка, не бойся! Я иду по своим делам! – громко произнесла я.

Но бдительная пичужка не умолкала. Кажется, мои слова ее не убедили. Бедняжка не на шутку встревожилась.

Вытерев запястьем пот со лба, я в очередной раз сверилась со схемой. Я уже миновала последний ориентир – шесть покосившихся почтовых ящиков, которые, казалось, рухнут, стоит только положить в них письмо, – и на пятом по счету перекрестке свернула направо. По уверениям Лука, эта дорога вела прямиком к Павежо, однако через двадцать минут ходьбы обнаружилось, что она раздваивается. Я выбрала сначала одну дорожку. Потом вернулась и прошла по второй. Ни дома Обина и Саммер, ни вообще каких-либо признаков человеческого жилья, кроме разве что отпечатков колес на дороге. Очевидно, недавно здесь проезжала машина.

Я устало плелась вперед. Камни искрились в солнечных лучах, а по обочинам росли кусты барбариса. Отметив про себя, что отвар из его коры помогает при желтухе, я вспомнила о доке Линдене. Вздохнув, приказала себе не думать о нем и продолжила путь.

Птичьи крики стали еще громче. Выходит, гаички волнуются не из-за меня. Насторожившись, я обратила внимание на шорох в кустах. В зарослях, без сомнения, кто-то прятался, и это была явно не безобидная белка. Машинально отгоняя от лица назойливую муху, я замерла, вглядываясь в просветы между деревьями, и попятилась, готовясь к худшему.

Что за зверь там притаился? Бешеный енот? Или кабан? А вдруг здесь водятся медведи?

Я так себя накрутила, что, когда из-под листьев папоротника на дорогу грациозно выскочил пепельно-серый кот, подпрыгнула и завизжала.

Несколько секунд, скованная оторопью, я оценивала комизм ситуации. Выровняв дыхание, я с удивлением узнала того самого кота, которого видела утром в саду.

Кот неторопливо, с чувством собственного достоинства прошествовал мимо, даже не посмотрев в мою сторону, и сел на некотором расстоянии от меня. Оглянулся. Сделал еще пару шагов и призывно мяукнул.

Может, от усталости мне почудились в его голосе нотки нетерпения.

Я неуверенно приблизилась. Кот отступил, соблюдая дистанцию. Я снова подошла. Тогда он вальяжно двинулся вперед. Я последовала за ним.

Минут через двадцать деревья расступились, на солнце блеснул асфальт. Кот вывел меня на ту же дорогу, по которой я сюда пришла.

– Ну, спасибо, – сказала я. – Предлагаешь мне пойти обратно?

Благо, как добраться отсюда до дома, я знала.

Но кот направился в противоположную сторону и остановился, поджидая меня. Его ухо дернулось, и я заметила на нем шрам, вероятно полученный в драке.

– Ясно, домой мы пока не собираемся. Ладно, веди.

Может, я перегрелась? Хотя голова не болит и не кружится, зато все остальные симптомы – учащенное сердцебиение, галлюцинации и неспособность мыслить здраво – налицо. Кот указывает мне путь! Какое уж тут здравомыслие? Правда, когда я перестала бояться встречи с медведем, пульс пришел в норму. Поэтому в собственном диагнозе я все же сомневалась.

Издалека послышался шум приближающейся машины. Кот молнией метнулся в лес. Рев мотора все нарастал, к нему прибавились ритмичные звуки музыки. Из-за холма показался знакомый красный пикап – тот самый, на котором Гидеон Киплинг, мой сосед, неделю назад вез меня из аэропорта.

Я сошла на обочину. Поравнявшись со мной, пикап затормозил. Музыка смолкла, стекло поползло вниз, и него высунулся Гидеон.

– Анна-Кейт, все в порядке? Никак ты чем-то взволнована?

Я заподозрила, что видок у меня тот еще: волосы наверняка растрепались, футболка прилипла к вспотевшему телу, а на покрасневшем лице отражаются растерянность и беспомощность.

– Я немного заплутала… – Я огляделась в поисках кота. Его и след простыл. – Но сейчас уже разобралась куда идти. Вроде бы…

Уголки его губ дрогнули.

– Если что, город в другой стороне.

– Я ищу дом Павежо. Обещала занести Саммер пирог.

– Садись, подвезу. Это недалеко, но заметить дорогу непросто, если не знать, где она.

Непросто – это мягко сказано.

– Подвези, пожалуйста.

Гидеон дотянулся до противоположной дверцы и, открыв ее, убрал с сиденья айпад и несколько банок с медом.

Я юркнула в машину, пристегнулась и со вздохом облегчения утерла пот со лба.

– В Уиклоу всегда так жарко?

Гидеон завел мотор.

– Девять-десять месяцев в году. Вообще-то, здесь, в горах, немного прохладнее, чем на юге штата.

– Прохладнее? Издеваешься? Еще чуть-чуть, и я расплавлюсь. Как тут люди выживают?

– Многие тебе начнут заливать про кондиционеры и привычку регулярно пить воду, – с нарочитым южным выговором заявил Гидеон. – А на самом деле…

– Что? – Меня позабавило, как легко он воспроизводит южное произношение. Обычно по речи Гидеона невозможно определить, что он с юга.

– Открою секрет, переносить жару лучше всего помогают сладкий чай и сетования. Но больше все-таки чай.

Покинув Уиклоу, мама отказалась от многого, что было ей дорого, но только не от сладкого чая. Мы пили его постоянно, круглый год.

– Учту.

Я обратила внимание, что на заднем сиденье пикапа валяется куча вещей: рыболовные снасти, несколько сложенных брюк и рубашек, две пары обуви – классические мужские туфли и кроссовки, – ящик кабачков и запыленный черный портфель.

– Как прошел первый рабочий день? – поинтересовался Гидеон.

Неделю назад по дороге из аэропорта он своим приятным низким голосом рассказывал мне об условиях в завещании Зи. Чтобы получить наследство, я обязана прожить в Уиклоу не менее шестидесяти дней и все это время управлять кафе. Только после этого имущество Зи перейдет ко мне, и я смогу распоряжаться им по своему усмотрению. Я сразу попросила Гидеона связаться с агентами по продаже недвижимости.

До сих пор изумляюсь требованиям Зи. Как она себе это представляла? А если бы я уже училась в университете или где-то работала? Я что, должна была бы все бросить, чтобы два месяца торчать в Уиклоу?

Я мысленно усмехнулась. Бабушка знала, что делает. Она всю жизнь мечтала затащить меня в Уиклоу и нашла верный способ добиться своего.

Зи не из тех, кто легко сдается.

– Сносно, могло быть хуже, – ответила я, вспомнив о разбитых тарелках и недовольстве мистера Лейзенби.

– Думаю, со временем ты привыкнешь.

– Да, но тогда уже наступит пора уезжать.

– Сомневаюсь. Почти все, оказавшись в Уиклоу, остаются тут навсегда.

Его слова прозвучали пророчески. Хотя в моем случае на этот счет можно не волноваться: вынужденный переезд в Уиклоу не изменит мои планы. Скоро начинаются занятия в университете. Я уже оплатила первый семестр, подыскала удобную квартиру и договорилась о съеме с первого августа. Мой жизненный путь, по выражению Джины, размечен во всех деталях – не как на маловразумительной схеме Лука, а как в самом современном навигаторе.

– Вот я, например, шесть лет назад приехал сюда из Хантсвилла покататься на горном велосипеде, и Уиклоу меня не отпустил, – добавил Гидеон.

Внимательно присмотревшись, я поняла, что он старше, чем выглядит издалека: даже когда Гидеон переставал улыбаться, морщинки вокруг глаз и складки в уголках губ не разглаживались, а в коротко подстриженных рыжевато-соломенных волосах у правого виска серебрилась седина. Подбородок покрывала отросшая за день щетина. Глаза были янтарно-карими, как мед в банках.

– Говорят, в кафе сегодня заходил док Линден. Значит, он уже знает о тебе?

Я даже не стала делать вид, что удивлена, откуда Гидеону это известно. Слухи в Уиклоу разлетаются с поразительной скоростью.

– Да. – Не хотелось даже думать про доктора Линдена, не то что пересказывать наш разговор, поэтому я подняла теплую, нагревшуюся на жаре банку с медом и сменила тему: – У тебя есть пасека?

– Не у меня. У одного клиента. Он расплачивается со мной медом.

Я была благодарна за то, что он не задает больше вопросов.

– Красота! – Я повертела банку в руках, любуясь игрой бликов. – Заработок не бог весть какой, но я бы, пожалуй, не отказалась от такого «гонорара».

– Возьми парочку, – предложил Гидеон. – У меня их много. Тебе нужны кабачки?

– Нет!!! В смысле, спасибо, нет. У Зи в огороде целая грядка.

Неожиданно Гидеон включил сигнал поворота и свернул вправо на узкую песчаную дорожку, скрытую за густой кроной ликвидамбара. Если бы я даже дошла до этого места, все равно бы ни за что ее не заметила.

Ветки заскребли по крыше машины.

– Твоя бабушка была прирожденным садоводом.

– Это правда, – подтвердила я, чувствуя, как в душу вновь закрадывается грусть, вязкая, как мед у меня в руках.

Послышался собачий лай.

– Это Руби, – пояснил Гидеон. – Она очень дружелюбная, но чересчур активная. Так что, если прыгнет на тебя, не пугайся.

Заросли раздвинулись, и мы подъехали к дому внушительных размеров с широкой террасой и установленными на скатной металлической крыше солнечными батареями. А я-то представляла себе, что Павежо живут в ветхой лачуге… Вокруг машины носилась собака цвета молочного шоколада, а на ступеньках крыльца, опираясь на элегантную трость ручной работы, стоял мужчина. Слава богу, никакого ружья у него не было.

– Это Обин. Вы уже знакомы?

– Нет, но Лук и Джина мне о нем рассказывали.

– Ну, тогда я вас познакомлю. – Гидеон заглушил мотор. – Хочешь, я подожду и потом отвезу тебя обратно?

– Что ты, не нужно. Теперь я и сама найду дорогу.

– Я себе не прощу, если из-за меня ты совсем растаешь на солнце!

Я открыла дверцу.

– Не растаю. Спасибо!

– Ну ладно.

Гидеон выбрался из машины, и на него тут же сиганула Руби. Он погладил собаку и подошел ко мне.

– Не ожидал, что ты приедешь, Гид, – покусывая какую-то палочку, подал голос Обин и обернулся ко мне: – Мэм.

Опять это «мэм»! Вздохнув, я молча кивнула Обину.

Подскочившая Руби начала меня обнюхивать. На всякий случай я приняла более устойчивую позу, чтобы не упасть, и подняла коробку с пирогом повыше.

Обин сунул палочку в карман и свистнул. Руби немедленно подлетела к хозяину и, усевшись у крыльца, забила хвостом по земле, взметая облако пыли.

– Надеюсь, мы не помешали. Анна-Кейт ищет Саммер. – Гидеон быстро представил нас друг другу и повернулся ко мне: – Может, тебя все-таки подождать?

– Не стоит. Спасибо за помощь.

– Всегда рад помочь, Анна-Кейт. – Он помахал Обину и сел в машину.

Руби бросилась вдогонку за отъезжающим пикапом. Обин с беспокойством поглядел на меня.

– Не стойте на солнце. Идите сюда.

Я воображала Обина стариком – вероятно, потому, что такое имя больше подошло бы пожилому человеку. Но ему явно не было и пятидесяти. Стройный, мускулистый, на голову выше меня, с густой копной темных волос. Одет в обтягивающую синюю футболку и мешковатые джинсы. Может, недавно похудел, а может, из-за поврежденной ноги предпочитает широкие штанины.

– Ваша фамилия Кэллоу?

Я поднялась на террасу.

– Да.

– Сколько вам лет?

– Двадцать четыре.

Я видела, как он что-то сосредоточенно подсчитывает в уме, должно быть, вычисляя, кто мой отец.

– Ясно.

Уверенным шагом, хотя и заметно прихрамывая, Обин направился к застекленной части террасы и распахнул передо мной дверь. Я зашла внутрь.

Стекла покрывала паутина трещин. Краска на дверной раме потускнела и облупилась, потолочные панели провисли и перекосились, а в дощатом полу образовались широкие щели. Зато пара белых кресел-качалок были как новенькие: ни пятнышка. На расположенном между ними деревянном столике лежала библиотечная кулинарная книга, а рядом стояли баночка со льдом и запотевший графин с чем-то красновато-фиолетовым – скорее всего, сладким чаем.

– Садитесь. Я сейчас.

Обин вышел, а я обратила внимание на заваленный стамесками верстак у стены. На колонну опирались изящные самодельные посохи и трости. Ручка одной из них была вырезана в виде мордочки Руби.

Хозяин вернулся через минуту, сжимая в больших, крепких ладонях два высоких стакана. Отставив трость, он опустился в кресло и принялся разливать чай.

– Красиво! – Я указала на коллекцию посохов.

– Спасибо. Раньше мы держали свой магазинчик, но тот совсем не давал дохода, и пришлось его закрыть. Отец был резчиком по дереву и научил меня своему ремеслу. Он умер несколько лет назад.

– Очень жаль.

Обин кивнул и поставил передо мной стакан с чаем. Я огляделась.

– А Саммер дома? Я принесла ей пирог. Она забыла его утром в кафе.

– Саммер ушла собирать ежевику.

– Вот как? Тогда, с вашего позволения, я оставлю для нее пирог и не буду больше вас беспокоить. – Я положила коробку на стол.

– Не торопитесь. – Обин подвинул ко мне стакан. – Чай сам себя не выпьет, а вас, несомненно, мучает жажда.

И правда, я могла бы сейчас осушить целый галлон, и то было бы мало.

– Спасибо. – Я отхлебнула напиток и пришла в восхищение. – Потрясающе! Он ежевичный?

– Да. Я месяц разрабатывал рецепт.

– Оно того стоило. – Я снова пригубила чай, пытаясь распознать состав. – Сюда добавили мед?

– Да, мэм. Но знаете, что делает напиток оригинальным? – Он понизил голос и наклонился вперед. – Гранатовый сироп!

Я опять глотнула из стакана и на этот раз уловила привкус граната.

– Изумительно! Ни за что бы не догадалась добавлять его в чай.

– Сироп я варю сам. В саду растет несколько гранатовых деревьев. Здесь, среди лесов, привыкаешь обходиться тем, что под рукой. – Он вытащил из кармана палочку и опять начал ее жевать – видимо, по привычке.

Только теперь я увидела, что это веточка ликвидамбара. По уверениям Зи, она очень полезна для зубов.

– Мне следовало прийти к вам с ручкой и блокнотом. Я бы с удовольствием внесла такой чай в меню кафе.

– Значит, теперь вы там работаете?

– Да, временно. Скоро я уезжаю в Массачусетс учиться на врача.

– На врача? Да что вы говорите? – ничуть не удивившись, протянул Обин и пытливо посмотрел на меня поверх поднесенного к губам стакана. – У вас мамины глаза. Такой же необыкновенный ярко-зеленый цвет.

– Вы знали мою маму?

Отвернувшись, Обин стал сосредоточенно следить за резвящейся на лужайке Руби.

– Давно. И вашего папу тоже. Вы очень похожи на Эджея.

Я крепко стиснула холодный стакан. Моим родителям, будь они живы, в этом году исполнилось бы по сорок четыре. Скорее всего, Обин – их ровесник.

– Вы часто общались?

– Мы с Эджеем росли вместе. Когда он начал встречаться с Иден, мы иногда ходили куда-нибудь втроем.

– Значит, вы дружили?

Хорошо бы найти кого-то, кроме Линденов, кто мог бы побольше рассказать о моих родителях. Я так хочу понять, какими они были…

– Что такое дружба? – продолжая наблюдать за Руби и поглаживая поврежденную ногу, пробормотал Обин.

В его взгляде промелькнула боль, но выяснять, что ее вызвало – горькие воспоминания или полученная в аварии травма, – я не решилась.

Сердце сиротливо заныло от тоски и одиночества. Я отставила стакан.

– Мне пора. Спасибо за чай.

Поднявшись, Обин проводил меня к выходу и распахнул дверь. Я уже спустилась по ступенькам, когда он вдруг окликнул:

– Анна-Кейт!

Я обернулась. Обин стоял на террасе, опираясь на трость. На его лице лежала печать грусти и сожаления. В груди опять защемило.

– Вы… вы с мамой жили счастливо?

Я не стала вдаваться в подробности, но голос предательски дрогнул, выдавая истинные чувства:

– Что такое счастье, мистер Павежо?

7

– Некоторые не хотят даже пробовать пирог «Черный дрозд». – Саммер Павежо заправила за ухо прядь волос. – Мой папа, например. Он утверждает, что прошлое лучше оставлять в прошлом.

Мельком отметив, что ее пальцы перепачканы ежевичным соком, журналист уточнил:

– Но вы так не считаете?

Саммер посмотрела в окно на горы, словно вглядываясь во что-то, видимое лишь ей одной.

– Не считаю. Просто я нахожу в прошлом утешение, а папа – только боль.

Журналист надел на ручку колпачок.

– Почему?

Саммер резко повернула голову.

– Вы, кажется, пишете статью о черных дроздах?

– Простите, я слишком увлекся, – улыбнулся журналист.

Девушка кивнула.

– Да, в Уиклоу есть что-то такое: увлечет и потом не отпустит.

После встречи с Анной-Кейт я поспешила домой, однако родители, к моему удивлению, еще не вернулись. Уже больше семи, а задерживаться допоздна не в их правилах, значит, скоро появятся. По вечерам родители любят посидеть в патио, полакомиться десертом и выпить коктейль. Это своего рода церемониал, столь же незыблемый, как закат солнца.

Олли давно пора спать, но я решила дождаться родителей. Не терпится поговорить об Анне-Кейт. Когда они узнали о ее существовании? Судя по тому, как странно мама сегодня себя вела, – недавно. Теперь понятно, почему она вертелась около кафе: хотела увидеть Анну-Кейт. А меня, по обыкновению, предпочла держать в полном неведении. Неудивительно: мама вечно скрывает все важные дела и события, чтобы оградить меня от опасностей и огорчений. Я за ней как за каменной стеной… сказать точнее, в надежной темнице. Осознает ли мама, насколько угнетает меня своей заботой? Вряд ли. Ведь главное для нее – чтобы мне ничего не угрожало.

Замечательно, что у нее появилась внучка моих лет! Надеюсь, Анна-Кейт хотя бы частично оттянет мамино внимание на себя.

В детстве я с трудом находила друзей, потому что каждого из них сначала должна была одобрить Сили Эрл Линден. Я избегала дружеских отношений, чтобы не краснеть, объясняя приятелям, почему не смогу зайти к ним в гости. Ни сегодня, ни когда бы то ни было.

Прошло уже больше двух часов с тех пор, как мы с Олли возвратились с прогулки. За это время я успела накормить и искупать дочку, поиграть с ней в кубики и машинки. А теперь, устроившись на диване, читала ей вслух, отслеживая, не зажегся ли свет в доме родителей. Или, как я раньше называла его, «в казенном доме»: всегда ощущала себя там как в тюрьме.

Олли склонила головку мне на грудь. Я погладила ее по мягким, шелковистым волосикам, вдохнула сладкий аромат детского шампуня. Обожаю вот так по вечерам отдыхать вместе с дочкой, нежной и сонной.

Убаюканная моим тихим голосом, Олли прикрыла глазки. Я залюбовалась своей чудесной дочуркой. Меня умиляла ее младенческая невинность и умение простодушно радоваться жизни.

Я обняла малышку, чувствуя, как бьется ее крохотное сердечко, и дочка еще теснее прижалась ко мне. На ней была мальчишеская пижама, разрисованная экскаваторами, тракторами и самосвалами. Олли, в последнее время предпочитавшая играть со всевозможными машинками, сама углядела ее в магазине и пришла в такой бурный восторг, что я не устояла, хотя с деньгами у нас туго. Но я не совсем спятила, чтобы позволить себе бессмысленное расточительство, поэтому выбрала размер побольше, на вырост.

Мне в детстве никогда бы такую не подарили. Лет до тринадцати я была вынуждена спать в хлопковых ночных рубашках с рюшами, фестонами и вышитыми инициалами. Мне не разрешали носить одежду с изображениями забавных котят, диснеевских принцесс и героев из мультфильмов. И боже упаси, если бы я надела что-то предназначенное для мальчиков! Мама, видимо, считала, что за такой страшный грех ее тут же поразит гром небесный.

Олли сморил сон. Я закрыла книгу и, тихонько отложив ее в сторону, взяла дочурку на руки, прислонилась щекой к ее волосам. В такие моменты я часто думаю о Мэтте. Олли было всего несколько месяцев, когда его не стало. Никак не могу смириться с тем, что он не увидит, как растет наша дочь. Пусть даже это был его собственный выбор.

Сердце заныло при мысли о том, что Мэтт сознательно покончил с собой.

А вдруг это все-таки был несчастный случай?

Я заставила себя дышать глубоко и ровно: так психотерапевт в Монтгомери учил предотвращать надвигающуюся паническую атаку. Вдох – задерживаем дыхание – выдох… Через минуту боль в груди утихла и больше не жгла, а лишь слегка саднила.

Скоро я все узнаю. Завтра же куплю пирог «Черный дрозд» и, если местная легенда – не выдумка, в полночь во сне получу от Мэтта послание. Надеюсь, он объяснит мне, почему покинул нас. Тогда, возможно, я наконец перестану терзаться и обрету душевный покой. А пока надо терпеть и продолжать дыхательную гимнастику.

Я постоянно замечаю в дочке черты Мэтта: такая же дружелюбная и общительная, так же заразительно смеется. Олли – копия отца. Как бы мне хотелось, чтобы Мэтт увидел, какого удивительного человечка мы создали, что за чудо сотворила наша любовь.

Я смотрела на спящую Олли и изумлялась, как мало ей нужно для счастья: достаточно всего лишь «строительной» пижамы и книги из библиотеки.

Счастье… Рана в душе вновь напомнила о себе. Я готова на все, только бы Олли оставалась такой же веселой и жизнерадостной, чтобы она никогда не узнала, сколько же страданий вокруг.

Поэтому я здесь, опять живу под родительской опекой. Я очень ценю помощь, но в моем возрасте нельзя перекладывать на родителей груз своих проблем. Стыдно сидеть у них на шее…

Так, хватит переживать о том, что невозможно изменить. Иначе совсем затянет пучина сожалений. Всю жизнь я была несамостоятельной. Сначала обо мне заботились мама и папа, потом муж, и вот теперь опять родители. Нельзя больше быть застенчивой и робкой. Пора бы уже стать самодостаточной и независимой. Ради дочери. Ей нужна сильная, решительная, жизнестойкая мама.

Легко сказать…

Боль в груди усилилась, и я мысленно стала повторять алфавит: еще один способ отвлечься, которым поделился психотерапевт.

Взгляд упал на большую перевязанную ленточкой коробку у двери. Мама положила ее у порога вместе с запиской, а я занесла в дом и оставила: неохота было с ней возиться. Я и так знала, что внутри: широкополая шляпа от солнца для Олли. Хотя, если учесть, что все равно придется благодарить за подарок, надо бы посмотреть на шляпу. Вдруг мама начнет расспрашивать, что я думаю о таком цвете, размере или отделке.

Я осторожно опустила Олли на диван и на всякий случай, чтобы она не свалилась, положила рядом подушку. Потом водрузила коробку на барную стойку, отделявшую кухню от гостиной, и вытащила из-под ленточки бумажку. На ней старомодным, округлым почерком, которым мама очень гордилась, выведено:

Натали,

Стейша Дэбади придет ровно в девять утра. Пожалуйста, сделай так, чтобы Оливия-Ли была готова не позже восьми сорока пяти.

М.

Когда мы перебрались в Уиклоу, мама изъявила желание по пятницам забирать Олли. В первую неделю они устроили в парке пикник для плюшевых мишек, а во вторую ездили в Форт-Пейн на детский спектакль. Я была признательна маме за возможность передохнуть и в то же время боялась надолго отпускать от себя дочку, опасаясь, что мама, по своему обыкновению, будет излишне ее опекать.

Я порывалась положить конец их прогулкам, но мне не хватало духу. Очевидно, что такое решение ранит мамины чувства и разрушит наше хрупкое перемирие. Я не хотела ссор, поэтому молчала.

Но зачем к нам собирается Стейша Дэбади, внучка Корали? Разрезав ленточку ножом для масла, я вскрыла коробку и выложила на стол розовую шляпу с рюшами, розовый купальник, пляжное полотенце – тоже розовое, с красными сердечками – и солнцезащитный крем SPF-50.

К горлу подступила тошнота, ладони вспотели. Стало холодно. Я вспомнила, как в прошлое воскресенье за обедом мама упомянула, что Стейша Дэбади на лето устроилась работать спасателем на пруду в местном парке. Мол, это очень мило, не правда ли? Разумеется, я сразу же сменила тему, посчитав, что мама просто ляпнула, не подумав.