Эмпайр Фоллз Руссо Ричард

Глава 5

“Пончик” в Эмпайр Фоллз был одним из любимейших ресторанчиков Макса Роби благодаря никотиновой политике заведения, сводившейся к “валяй, закуривай, а там поглядим”. Любопытно, думал Майлз, что его отец будет делать через год, когда во всем общепите штата Мэн введут официальный запрет на курение. Пока же у входа в “Пончик” стоял автомат с сигаретами, а размеры помещения, куда не без труда втиснули всего восемь столиков и полдюжины табуретов у стойки, не позволяли соорудить отсек для некурящих, и это обстоятельство радовало старика даже больше, чем возможность подымить. Макс был “атмосферным” человеком, и, по мнению Майлза, отцу доставляло особое удовольствие вынуждать других дышать воздухом, сотворенным лично Максом Роби. И курение было лишь одной из составляющих этого феномена. Макс всегда охотно нарушал границы приватности. Ему нравилось встать поближе к собеседнику, а когда он ел, то еда распространялась вокруг воздушно-капельным путем. Ныне, в свои семьдесят, Макс сделался сластеной. Он бы жевал шоколад, да зубы не позволяли, половина вывалилась, другая шаталась, и Макс пристрастился к сладким пончикам. К тому времени, когда он приканчивал первый пончик, у Майлза, обычно заказывавшего только кофе, вся грудь была обсыпана сахарной пудрой.

Много лет назад Майлз спросил свою мать, что привлекло ее в мужчине, наделенном столь отвратительными привычками, и она ответила: отец не всегда был такой, и тем более в молодости. Майлз любил свою мать и хотел бы поверить ей на слово, но это было непросто. Всю свою жизнь Грейс, полюбив кого-то, в упор не замечала недостатки этого человека, хотя, возможно, она научилась смотреть на Макса невидящим взглядом лишь для того, чтобы сохранить брак. Однако, когда Майлз задал свой вопрос, мать уже явно стыдилась человека, выбранного ею в мужья. “Сейчас в это трудно поверить, – сказала она сыну, – но тогда никто не умел так заразительно улыбаться, как твой отец”.

Про заразительность Майлзу было все понятно. Как и большинство детей, Майлз с братом приносили из школы самые разные болезни – ветрянку, свинку, корь, обычные простуды и грипп. Дэвид обнаружил особую восприимчивость к эпидемиям и болел дольше Майлза, но тяжело мальчики никогда не заболевали, кроме тех случаев, когда их отец притаскивал домой какую-нибудь заразу и наделял ею сыновей. Вот тогда они валились с ног, как боксеры после нокаута, – все, кроме Макса. В дыхательной системе Макса убойность любого вируса резко возрастала, а затем отец посредством взрывного чиха выталкивал вирус в атмосферу. Прикрывать рот Макс считал абсолютным идиотизмом. Это все равно что прикрывать задницу ладонью, когда пердишь, уверял он. Толку столько же.

Макс тем временем прикурил новую сигарету от предыдущей, прежде чем раздавить окурок в пепельнице, которую он умудрился заполнить наполовину за двадцать минут. Майлз уставился на рот отца, пытаясь вообразить два ряда белых зубов и заразительную улыбку, но никак не получалось. Одна из величайших неразгаданных тайн вселенной, далеко не впервые подумал Майлз, – что такого привлекательного находят женщины в некоторых мужчинах. К примеру, женщины во всем мире мечтают о сексе с Миком Джаггером или, по крайней мере, мечтали когда-то. Другие же не находили ничего отталкивающего в Максе Роби. Майлз не мог не восхищаться способностью женщин игнорировать сигналы, подаваемые их пятью чувствами. Если, конечно, дело именно в этом. А не в том, что просто время от времени их безотчетно тянет к разного рода гротеску.

За окном опять моросило, как и днем ранее, достаточно сильно, чтобы о покраске церкви и речи не было. Полчаса назад Майлз, возвращаясь в ресторан, увидел отца, сидевшего на скамейке перед “Имперскими башнями”. Макс беседовал с пожилой женщиной, недоумевавшей, судя по выражению лица, чем она заслужила его внимание, и гадавшей, как не совершить ту же оплошность впредь. “Не тормози”, – произнес Майлз вслух, уже нажимая на педаль и сигналя. Ни одно доброе дело, припомнил он, когда Макс вскочил со скамейки и направился к нему по газону с только что высаженной травой, не останется безнаказанным.

И это тоже, добавил Майлз про себя, глядя на отца, усевшегося напротив.

– У тебя крошки в бороде, папа, – сказал он. – Ты не заметил?

Макс брился редко и никогда не гладил свою одежду, которую просто запихивал в машину общественной прачечной в их “башенном” жилом комплексе, и там она болталась, пока кто-нибудь из соседей не вынимал постиранное и не возвращал Максу. В результате все, что носил Макс, было покрыто диковатым узором из складок и морщин.

– Ну и что? – спросил старик, глубоко затягиваясь и затем выдыхая в сторону как бы из уважения к некурящему Майлзу. Будто воздух вокруг них уже не был синим от дыма. Будто Майлз и Дэвид с младенчества не дышали табачным дымом в пропорции, эквивалентной пачке в день.

– Ты похож на идиота, вот что, – ответил Майлз. – Глянешь на тебя и подумаешь, что ты такой же старый маразматик, как отец Том.

Впрочем, по сравнению с Максом отец Том выглядел истинным джентльменом.

Макс глубоко задумался, но затем решил, что все это чушь. Однако упоминание старого священника напомнило ему кое о чем:

– Ты должен взять меня в помощники на покраску церкви. – Этот вопрос Майлз считал закрытым, Макс – широко отверстым. – Я сорок лет красил дома, знаешь ли. Я собираюсь во Флориду на Кис. Как я доберусь туда без денег, сам посуди.

– По-моему, помогать мне красить – не очень хорошая идея, папа. В прошлом месяце ты рухнул с табурета в баре. Не хочу, чтобы ты рухнул с лестницы.

– Это к делу не относится, – возразил отец. – Тогда я был пьян.

– Точно, – сказал Майлз. – В том же состоянии ты и с лестницы упадешь.

Отец согласно кивнул, и не знай его Майлз как облупленного, решил бы, что Макс уступил. Но когда старик снова выдохнул дым, головы он уже не отвернул.

– Будь у меня немного баксов в кармане, я бы у тебя не просил.

Официантка на ходу подлила им кофе и тут же удалилась; очевидно, задерживаться у столика, где сидел Макс Роби, она решительно отказывалась.

– Ты слышал, что я сказал? – поинтересовался отец.

– Слышал, папа. – Майлз добавил в кофе подсластителя из пакетика. – Но ты постоянно забываешь, что я крашу Святую Кэт бесплатно.

– Но это еще не значит, – пожал плечами Макс, – что ты не можешь платить мне.

– Значит, папа. Очень даже значит.

Последнее, чего хотелось Майлзу, это в паре с отцом красить церковь. Стоило Максу увидеть отца Марка, как он начинал приставать к нему с разговорами о прижимистости католиков; Ватикан купается в деньгах, рассуждал Макс, и все священники, поскольку они работают на Ватикан, могли бы выписывать чеки не глядя. Почему церковь, заначив столько миллионов, не способна заплатить двум бедным малярам в Эмпайр Фоллз, штат Мэн, требовал он объяснений от отца Марка. Но вопрос, скорее, был риторическим. Выждав секунды две, он сам объяснял отцу Марку, как церковь хитро устраивает свои финансовые делишки. Каждый день, утверждал Макс, вы берете деньги у людей, которые по неведению или глупости отдают их вам, а потом эти деньги вы кладете в банк на краю света, где никто из Эмпайр Фоллз, штат Мэн, не станет их искать и уж тем более не найдет. Если попросить вас вернуть хотя бы часть, – скажем, чтобы покрасить вашу чертову церковь, – вы ответите, что денег у вас нет и вы такие же бедные, как и просители, и что вы передали эти деньги епископу, а он кардиналу, а тот папе. “В моей следующей жизни, – подытоживал Макс, – знаете, кем я хочу быть? Папой. И буду поступать так же, как и он сейчас. Приберу к рукам эти проклятые деньги”. Майлз оставался безмолвным зрителем этих сцен, потому что вмешиваться ему совершенно не хотелось.

– Если б ты заплатил мне за работу, – продолжил Макс, прибегая к риторике куда более утонченной, чем можно было ожидать от человека с едой в бороде, – я бы не чувствовал себя настолько никчемным. Ведь нет такого закона, который предписывает пожилым людям быть ни на что не годными. Заплати мне, и я себя хоть немного, но зауважаю.

Настал черед Майлза кивать и улыбаться в знак согласия:

– Самоуважение, папа? Этот поезд давно ушел, и не ты ли махал ему вслед.

Макс осклабился, затем медленно помешал кофе, вынул ложку и нацелил ее на сына, парочка кофейных капель осела на груди Майлза.

– Ты пытаешься меня обидеть, – тоном бывалого человека сказал отец, – но у тебя не получится.

– Кроме того, папа, – Майлз потер влажной салфеткой кофейные пятна на одежде, – когда тебе захочется инъекции самоуважения, ты в любой момент можешь прийти в наш ресторан и помыть посуду.

– Так вот какие у тебя представления о человеческом достоинстве? Запереть старика в комнатенке без окон, чтобы он там часами мыл посуду за минимальную оплату? Половина которой отойдет госчиновникам?

Что рано или поздно Максу придется сделать, когда он совсем обнищает. Майлз надеялся, что до этого дойдет не скоро, поскольку отец был работником безответственным и вздорным. По мнению Макса, тарелка, вынутая из “Хобарт”, чиста по определению, и неважно, что к ней присох яичный желток. Но даже больше, чем клаустрофобная подсобка, Макса возмущало категорическое нежелание Майлза платить ему вчерную. Отец рассуждал так: если можно выкрасить целый дом и получить деньги в конверте – как он и получал всю трудовую жизнь, – то за стопку помытых тарелок точно не следует ни перед кем отчитываться. Макс считал, что Грейс нарочно воспитала сына этическим привередой – в пику мужу. Если бы он предвидел, что мальчик вырастет столь морально негибким, он бы лично занялся становлением ребенка, но, увы, Макс ничего не замечал, а потом уже было поздно. Слава богу, второй сын, Дэвид, лучше понимает своего отца.

– Я бы нанялся к тебе в ресторан, если бы время от времени я мог работать за стойкой, – сказал Макс. – Обожаю готовить бургеры, ты же знаешь. И мне нравится общаться с людьми.

– Сперва тебя пришлось бы пропустить через “Хобарт”, – ответил Майлз, – отполоскать твою бороду от крошек. Как ты не понимаешь, люди приходят в “Имперский гриль” поесть, а ты – ходячий ингибитор аппетита.

– В мои семьсят, – продолжил отец как ни в чем не бывало, – по лесенкам я лазаю ловчее шимпанзе.

И это снова был намек на покраску церкви. Старик ловок, признавал Майлз, и физически, и в обращении со словами. Майлз давно прекратил попытки загнать его в угол.

Однако настойчивость, с каковой Макс рвался потрудиться для прихода, вызывала недоумение. Тридцать лет назад, когда отец Том нанял другого работника на покраску Св. Екатерины, Макс поклялся, что отныне его ноги не будет в приходе. Правда, до того он лет десять не заглядывал в церковь, предоставив жене и сыну (Дэвид тогда еще не родился) посещать мессы. Будучи главой семьи, полагал Макс, он тоже в этом участвует, пусть и не напрямую. Работник же, нанятый отцом Томом, был чертовым пресвитерианином, никоим образом не связанным с их приходом. Пусть Макс и не был практикующим католиком, но его законная супруга практиковала эту веру с утра до ночи, как было заведено в семье ее родителей. И помимо прочего, Макс произвел на свет еще одного маленького католика, чего нельзя ему не зачесть.

До сих пор Макс был верен своей клятве, и почему, спрашивал себя Майлз, он вдруг передумал. Его желание помочь с покраской церкви – своего рода завуалированное раскаяние? Майлз не припоминал, чтобы его отец когда-либо и в чем-либо раскаивался, хотя поводов имелось предостаточно. Для начала Макс не стремился быть хорошим отцом, а еще менее – хорошим мужем. Если начистоту, то и маляром он был не самым добросовестным. Он не любил зачищать поверхности, а краску клал густо и небрежно. Работе он предпочитал посиделки в баре и, чтобы поскорее перейти от первого к последнему, работал быстро, даже когда ситуация требовала особой тщательности. Окна он красил закрытыми и не протирал стекло, когда случайно касался его кистью.

У любого другого человека его возраста желание покрасить церковь могло сойти за предлог провести побольше времени с сыном, которому он прежде уделял мало внимания, но вряд ли это верно в случае Макса: общение с сыновьями никогда не доставляло ему видимого удовольствия, при этом он был готов обласкать кого угодно, лишь бы ему купили пончик, а он смог бы сэкономить для приобретения очередной пачки сигарет. Нет, единственное более-менее разумное объяснение, найденное Майлзом, заключалось в том, что старость играючи выворачивает человека наизнанку. Отец Том, например, раньше всегда отправлял младших священников исповедовать паству, ныне же, одряхлев духом и телом, он умоляет отца Марка разрешить ему выслушать хотя бы одного-двух. По субботам стоит молодому священнику утратить бдительность, как тут же выясняется, что старый священник пропал, и надо со всех ног мчаться через лужайку, отделяющую ректорский дом от церкви, к сумрачной исповедальне, где старик уже терпеливо предвкушает откровения своих прихожан; на старости лет ему стали интересны их проделки и умыслы, и он щедро делился услышанным. Именно от отца Тома Майлз узнал, что его жена закрутила с Уолтом Комо.

– Я тебе еще кое-что скажу. На верхушке лестницы я не заскулю от страха, как девчонка.

– Мы с тобой похожи, папа, – парировал Майлз. – Обидеть меня у тебя тоже не получится.

– Я и не собирался, – ответил старик, демонстрируя столь прямодушную неискренность, что по-своему это было даже трогательно. – Когда ты стал таким трусишкой? Бояться высоты? Уму непостижимо! Мне семьсят, и я по-прежнему лазаю как обезьяна. А тебе сколько?

– Сорок два.

– Сорок два. – Макс вдавил окурок в пепельницу, словно поставил точку – по крайней мере, в вопросе возраста сына. – Сорок два – и боишься забраться на стремянку. Я падал с высоты двух этажей, черт подери, но я не боюсь.

– Допивай кофе, папа, – сказал Майлз. – Я должен вернуться в ресторан.

– Я упал с лесов на Дивижн-стрит, со второго херова этажа, – и приземлился на задницу в розовый куст. Тебе бы так. Но это не значит, что с тех пор я боюсь лазить по лестницам.

За окном на парковку въезжала патрульная машина с Джимми Минти за рулем. Майлз ощутил, как полицейский автомобиль задел передним бампером стену заведения, отчего пластиковые столы и пепельницы задребезжали. Джимми – в форме на сей раз – не вышел из машины, но продолжал сидеть, шевеля губами, будто разговаривал с кем-то невидимым. Лишь когда он потянулся вперед, чтобы положить микрофон, Майлз сообразил, что он просто разговаривал по рации. Трижды за два дня их пути пересеклись. Совпадение? Что ж, может быть.

– Я бы помог тебе соорудить леса, – говорил отец. – Тогда ты будешь знать, что стоишь на чем-то крепком и устойчивом.

– Я умею возводить леса, папа.

– Надеюсь, – сказал Макс. – Ведь именно я тебя этому научил, но ты, похоже, забыл об этом.

– Не забыл.

– Я взял тебя в помощники, если помнишь. Узнай об этом твоя мать, ее удар бы хватил, но я все равно разрешил тебе красить вместе со мной. А теперь, когда я прошу денег на дорожные расходы, ты предлагаешь мне ехать автостопом.

– Ничего подобного я не предлагал…

– Мне нужно отлить, – сердито перебил отец и вылез из-за стола, словно не кофе, а их беседа спровоцировала эту досадную потребность облегчиться.

Едва за Максом закрылась дверь в туалет, как Джимми Минти плюхнулся на его место, положив сверкающую черную фуражку на стол. Его рыжие волосы на висках слегка поседели, отметил Майлз. Официантка поставила перед новым клиентом чашку кофе.

– Будь добр, Джимми, – сказала она, – не врезайся в стену каждый раз, когда паркуешься. Ты пугаешь людей до смерти. Они пьют кофе, говорят или думают о своем, и вдруг ты чуть ли не въезжаешь к ним за столик. Стена-то вроде видна невооруженным глазом. Главное, вовремя остановиться перед ней.

– Вам нужно поставить здесь парочку бетонных заграждений, – улыбнулся Минти. – Спорим, Ширли, я здесь не один, кто стукается об эту стену.

– Нет, – призналась Ширли. – Но ты единственный, кто в нее ломится.

Когда она отошла, полицейский небрежно пожал плечами:

– Привет, Майлз. Это не твоя “джетта” там стоит? Ох, зря ты не потратился на антикоррозийное покрытие. Во что бы тебе это обошлось – пару сотен?

Любой разговор Минти практически с ходу сворачивал на тему денег. Ему особенно нравилось тыкать Майлзу в нос каким-нибудь недочетом в его имуществе – например, ржавчиной на “джетте”, расплодившейся в изобилии. Майлз давно подозревал, что для Джимми Минти он своего рода линейка, по которой Джимми измеряет свое собственное благополучие. Самое поразительное, размышлял Майлз, что началось это еще в их детстве на Лонг-стрит и длится до сих пор. Джимми Минти всегда тщательно осматривал вещички Майлза, допытываясь, что сколько стоит и где было куплено. Если они получали одинаковые рождественские подарки, Джимми с удовольствием объяснял, почему его подарок лучше, – потому что выбирали с умом и заплатили дешевле, ведь его отец знает, где нужно покупать, – даже если игрушка, о которой шла речь, была явной дешевой подделкой. Перечислив преимущества своего подарка, Джимми часто предлагал поменяться на некоторое время и не раз возвращал игрушку сломанной.

Тридцать лет прошло, но Майлз до сих пор помнил облегчение, которое он испытал, когда мать перевела его из городской школы в учебное заведение при церкви Сердца Христова, куда Джимми – его семья не была католической – ходу не было. Постепенно, хотя и оставаясь соседями, мальчики отдалились друг от друга, и когда обстоятельства их снова свели в старшей школе, у каждого была своя жизнь и свои друзья. Разумеется, у Джимми и жизнь, и друзья, по его словам, были лучше. После школы он отслужил в армии, пока Майлз учился в колледже, а к тому времени, когда Майлз вернулся в Эмпайр Фоллз, Джимми, женившись, осел в Фэрхейвене. Впрочем, родителей он навещал, а когда Майлз и Жанин поженились, Джимми предпринимал попытки возобновить старую дружбу, чего Майлзу совершенно не хотелось, поскольку повзрослевший Джимми Минти по-прежнему взирал на все глазами оценщика, только теперь он сравнивал жен. Последние лет десять они редко виделись, разве что на дороге в движущихся автомобилях либо если Джимми не терпелось похвастаться в “Имперском гриле” новой игрушкой для взрослых. Последний раз – год назад – он заказал стейк и торчал за стойкой, потягивая кофе, пока Майлз не удосужился заметить красный “камаро”, поставленный прямо перед входом в ресторан. И всякий раз Джимми уверял Майлза, что у него все распрекрасно, несмотря на то что ему не довелось поучиться в колледже. Если он не будет совать нос куда не просят, то почему бы ему не стать следующим шефом полиции в Эмпайр Фоллз. Впрочем, его сын Зак – он точно станет.

– Это был твой отец? – поинтересовался Джимми, кивнув в сторону мужского туалета.

– Ты же знаешь ответ. Ты сидел вон там, – Майлз кивком указал на патрульную машину за окном, – и смотрел прямо на нас.

– Свет слепил глаза, – сказал Джимми. – Мало ли кто это мог быть.

– Выходит, ты чертовски догадливый.

– Извини за вчерашнее. – Джимми, надо полагать, имел в виду молодого полицейского, придравшегося к Майлзу на Лонг-стрит. – Новичок безусый. Пока не шибко усвоил, что к чему. Хорошо, что я случился рядом. Ты что, нагрубил ему?

– И близко ничего подобного не было.

Минти пожал плечами:

– Ну все равно ты его чем-то достал. Хорошо, что я вовремя появился.

Вновь упомянув о том, как Майлзу повезло, Джимми определенно давал ему второй шанс выразить свою благодарность и был явно разочарован, когда Майлз не воспользовался предоставленной возможностью. Джимми мужественно решил, что он это переживет.

– Сердце кровью обливается, да? – сказал он. – За наш старый квартал.

– За город в целом, если уж на то пошло, – попробовал Майлз направить разговор в более общее и спокойное русло.

Судя по изумлению на лице Джимми Минти и даже обиде, такого сорта обвинение, вынесенное Эмпайр Фоллз, он счел неправомерно огульным.

– А мне здесь нравится, – заявил он. – Нравится, и все тут, и ничего с этим не поделаешь. Говорят, есть места и получше, ну не знаю. – Джимми сделал паузу на то случай, если Майлзу вздумается перечислить навскидку места куда более приятные. – Но Лонг-стрит… это совсем другое дело. Меня вызывают туда через день. Кто жену бьет, кто наркотиками торгует.

– Жен бивали и раньше, – напомнил Майлз, зная, что родной отец Джимми, Уильям, предпочитал решать супружеские разногласия именно таким способом.

Джимми сделал вид, будто не расслышал.

– Тут такие дела. – Он понизил голос: – Дом, напротив которого ты стоял, – крупнейший наркопритон в городе. Мы отслеживаем тех, кто туда наведывается. Сдается, офицер Поллард решил, что ты приехал разжиться наркотой или баблом.

– Неплохо бы разъяснить парню, – Майлз не смог удержаться от смеха, – что ему больше повезет с уликами, если он дождется, когда подозреваемый выйдет из этого дома, а не набрасываться на него по пути туда.

– Я ему так и сказал. Но согласись, твоя “джетта” смахивает на тачку для перевозки наркотиков.

– Разве? Чем же?

– Не обижайся, – качнул головой Минти, – но хозяин такого автомобиля не станет переживать, если его конфискуют.

– Я буду переживать. Это моя единственная машина.

На лице Джимми Минти было написано “ага, я его уделал!”.

– Блин, кажется, я тебя расстроил.

– Ничуть, – улыбнулся Майлз.

Его собеседник озадаченно прикидывал, как такое может быть, и наконец сказал:

– Хочешь, я открою тебе тайну? (Честным ответом на этот вопрос было “нет”, поэтому Майлз промолчал.) Что ты там делал вчера? Я занимаюсь тем же самым – иногда.

– То есть?

– Сам понимаешь. Просто заезжаешь туда, сидишь в машине и пытаешься разобраться со всем этим.

– Разобраться с чем? – Майлз искренне заинтересовался.

– С жизнью, наверное, – пожал плечами Минти. – Почему все произошло так, а не по-другому. Сдается, многие были ошарашены, когда я надел форму копа.

– Только не я, Джимми.

Минти прищурился, глядя на Майлза. Не хотят ли его оскорбить?

– Мой отец и вообще, – продолжил он, – вот что я имел в виду. Правда же, он немного поколачивал мою маму. Ты ведь на это намекал, да? И наша морозилка была забита мясом, когда охотничий сезон уже давно закончился. Короче, всякая такая хрень. Но все равно я по нему скучаю. Отец у тебя один, так я на это смотрю, хотя сейчас, оглядываясь назад, вижу, что он, бывало, хватал через край. И однако из меня получился коп, чудноґ это или нет. Наверное, сам Бог к этому руку приложил.

– Не исключено.

Джимми удовлетворенно кивнул:

– А взять, к примеру, тебя. Если бы твоя мать тогда не заболела, ты бы никогда сюда не вернулся, я прав? (Майлз допустил и такую возможность.) Вот я о том и говорю. Иногда приезжаю в наш старый район и просто сижу там. – Джимми помолчал. – И всегда думаю о твоей маме. Ужасно так умирать.

– Мы можем сменить тему? – спросил Майлз.

– Да запросто. – Джимми Минти выпрямился и тряхнул головой. – Не знаю, что на меня нашло. Вчера увидел тебя там и давай вспоминать, как мы с тобой дружили. И воду над дамбой… Как дела у твоей умненькой дочурки?

– Хорошо, – ответил Майлз. – Она стала повеселее. – Окончание фразы “с тех пор как прекратила встречаться с твоим сыном” Майлз опустил.

Если Джимми Минти и почувствовал, что чего-то не хватает, виду он не подал.

– Хочешь узнать еще одну тайну? По мне, так мой Зак все еще чутоґк неравнодушен к ней, – медленно, весомо произнес Минти, словно приглашая Майлза откликнуться с восторгом либо с раздражением. – Понятно, с подростками никогда не знаешь. Я говорил ему – будь с ней поласковей. Мой девиз: обращайся с людьми так, как хочешь, чтобы с тобой обращались. Иначе далеко не уедешь. Но в их возрасте что им ни говори, все мимо.

Услыхав, как открывается дверь мужского туалета, Майлз улыбнулся. Присутствие Макса Роби редко украшало компанию, но сейчас был именно такой редкий случай.

– Я постоянно твержу ему, что если он не задумается об отметках, его ни в один колледж не примут, но куда там, у него свои соображения, все они себе на уме. Не то чтобы я его не понимал. Он смотрит на меня, а я отлично обхожусь без колледжа – да что там, лучше чем отлично, – и он смекает: какого черта. – Джимми Минти опять выдержал паузу. – Чего наши дети не понимают, так это того, что мы хотим, чтобы у них все сложилось не просто хорошо, но лучше, чем у нас. Я прав?

Возвращение Макса избавило Майлза от необходимости поддакнуть.

– Джимми Минти, – произнес Макс, усаживаясь на банкетку и вынуждая полицейского подвинуться ближе к окну. Макс глядел на Джимми с якобы неподдельным изумлением: – Господи, каким же дурачком ты был в детстве.

– Ты бы полегче, пап, – посоветовал Майлз, – он теперь всегда при оружии.

– Надеюсь, он поумнел с тех пор. – Макс протянул полицейскому пятерню: – Как поживаешь, Джимми, черт тебя дери?

Минти взирал на протянутую руку, будто сомневаясь, вымыл ли Макс ее, побывав в туалете, но тем не менее пожал:

– Здрасьте, мистер Роби.

Обращаясь к сыну, пока они с Джимми жали друг другу руки, Макс спросил:

– Помнишь, каким он был дурачком? Господи, на него было жалко смотреть. По-моему, я в жизни не встречал такого бестолкового ребенка.

Минти определенно хотелось выдернуть руку, но он не знал, как это половчее сделать, и Майлз скроил недоуменную физиономию: мол, он понятия не имеет, почему его отец так себя ведет.

– Прямо слезы на глаза наворачивались, – добавил Макс и выпустил наконец руку Минти.

Минти молчал, взвешивая все за и против, прежде чем поинтересоваться, чем же он заслужил столь низкий рейтинг.

– Полагаю, это должно стать уроком нам всем, – глубокомысленно заметил Макс. – Никогда не ставьте крест на ребенке. Ибо даже те, кому в день свадьбы шнурки завязывают, способны удивить нас и устроиться на чрезвычайно выгодную работу.

Макс объяснял суть урока с благостной миной, словно воздавал хвалу; полицейский же хмурил лоб, не зная, как к этому отнестись. Он был почти уверен, что его оскорбляют, но хотелось бы убедиться окончательно.

Майлзу, разумеется, часто приходилось наблюдать, как отец улыбается, радостно смеется и хлопает мужчин по плечу, ежесекундно издеваясь над ними, пока им ничего не остается, как двинуть ему кулаком. Лишь самые смышленые ставили его на место сразу. Макс всегда старался дать понять, что шутит он с самыми благими намерениями, и этот контекст сковывал людей. Майлз также знал, что отцовские насмешки часто срабатывали вхолостую, что и произошло с Джимми Минти.

– Мой сын, что сидит напротив, – продолжил Макс, – вечно был первый в классе. Сплошь пятерки с первого года до последнего. Можно было голову дать на отсечение, что он далеко пойдет.

Вздохнув, Майлз приготовился к неизбежной трепке. Унижая Минти, Макс смотрел на Майлза. Теперь же, взявшись за сына, он развернулся корпусом к предыдущему объекту своего ехидства.

– Нет ничего труднее, чем предугадать, что вырастет из твоего ребенка, – говорил Макс тоном человека, что провел многие годы, размышляя над этой проблемой. – Я бы на что угодно поспорил, что мой вырастет добросердечным парнем. Если его отец окажется на мели, ему потребуется помощь и он попросит сына подыскать ему работу, тот мигом откликнется. Но увы.

– Не пора ли нам уходить, папа?

– Нет, я разговариваю с Джимми Минти. Иди, если хочешь.

Майлз поймал взгляд официантки и знаком попросил счет.

– Может, Джимми и не был таким же одаренным, как ты, но уверяю тебя, он понимает, о чем я говорю.

Хотя Макс благоразумно употребил прошедшее время при повторном упоминании об интеллектуальной ограниченности Минти, морщины на лбу полицейского стали еще глубже.

– Видишь ли, Джимми, я попросил моего сына взять меня в помощники на покраску нашей старой церкви, мне надо подзаработать, чтобы уехать на Кис, но он почему-то не пожелал меня нанять. А ведь я по-прежнему лазаю по лестницам как обезьяна.

Положив пятидолларовую купюру на стол, Майлз поднялся:

– Ты уверен, что не хочешь, чтобы я подбросил тебя домой, папа? Я не стану за тобой возвращаться. И не трать попусту время, названивая в ресторан.

– Я и не собирался тебе звонить, – горделиво ответил отец. – К тому же Джимми Минти может меня подвезти на патрульной машине.

– Вообще-то это против правил, – сказал Минти. Он выглядел попавшим в ловушку, а когда Майлз поднялся, в глазах Минти мелькнула паника. Он оставался вдвоем с Максом, и он знал, что о них могут подумать окружающие: двое мужчин сидят на банкетке, тесно прижавшись друг к другу, и у одного из них крошки в бороде.

– О, конечно, – понимающе кивнул Макс и небрежно махнул Майлзу на прощанье; сам он производил впечатление человека, устроившегося на банкетке надолго. – Правила есть правила. Пусть они и дурацкие, а люди, нанятые исполнять их, еще дурнее, но что поделаешь? Закон есть закон. И нет такого закона, по которому родной сын не обязан помогать отцу в нужде, вот что я хочу сказать. Как и нет закона, который заставил бы его помочь.

Выйдя на улицу, Майлз сел в машину и включил зажигание в твердой решимости игнорировать стук в окно пончиковой. Отец, поставив на своем, теперь вносил поправки, поскольку доехать куда-нибудь ему все же было необходимо. В придачу он не успел раскрутить Майлза на “займ”. Сидя в “джетте” и притворяясь, будто не слышит отчаянного стука, Майлз подумал, что, вероятно, он понимает ход отцовский мысли лучше, чем сам Макс. А значит, нужно дать задний ход, вырулить с парковки и рвануть прочь. Преподать старику урок. Но благодарность Максу за то, что он от души поизмывался над Джимми Минти, пересилила, и, отбросив притворство, Майлз обернулся к окну. И мигом развеселился, ибо сцена в обрамлении оконного переплета дорогого стоила. Для того чтобы постучать по стеклу, Максу пришлось потянуться вперед, и его влажная пахучая подмышка оказалась на одном уровне с физиономией полицейского. Да, он был благодарен отцу за то, что он таков, каков есть, в полном согласии с проповедями Минти.

Плоской подошвой Майлз нащупал рядом с педалями под потертым ковриком металлическую неровность – очевидно, ржавчина добралась до ходовой части. Минти был прав на сей счет: надо было раскошелиться на антикоррозийное покрытие. Глядя, как двое мужчин выбираются из-за столика, Майлз сообразил, что Джимми Минти наврал про свет из окна заведения, бивший ему в глаза. Происходившее по ту сторону стекла виделось ясным и четким, как на картинах Эдварда Хоппера, и Джимми отлично мог все разглядеть. Глупая ложь. Мелкая и практически бессмысленная, и Майлз предположил, что это не столько вранье, сколько образ жизни, стратегия выживания в этом мире, и у него появилась еще одна причина – словно ему мало было – усомниться в правдивости всего, что говорил Минти за столом. Пока Минти расплачивался у кассы, а Макс покупал сигареты в автомате, у Майлза во рту возникло неприятное ощущение. К слишком большой дозе кофе примешался желудочный сок. Либо это привкус злости вперемешку со страхом. Майлз медленно сглотнул, норовя загнать поглубже то, чем бы это ни было.

Из ресторана они вышли вместе, и Майлз увидел, что оба разжились зубочистками.

– Ты молодец, Джимми, – донесся до Майлза голос отца. – Скажу тебе как на духу: по-моему, лучше иметь в сыновьях полного идиота, чем неблагодарного зазнайку.

Минти не сел в свой патрульный джип, но подошел к “джетте” и знаком попросил Майлза опустить стекло.

– Давай пройдемся немного, – предложил он конфиденциальным тоном.

– Мне пора вернуться в ресторан, – ответил Майлз.

– Это займет минуту, две.

– Да ладно тебе, – сказал Макс. – Я подожду тебя в машине. А ты иди посекретничай с Джимми Минти.

Майлз последовал за полицейским к его джипу. Минти жевал зубочистку, словно раздумывал, с чего начать.

– Не надо бы мне, но мы с тобой столько лет друг друга знаем… Я хотел сказать об этом в ресторане, но тут появился твой старик, и я не стал, чтобы его не волновать.

– Ты о чем, Джимми?

– Тут такое дело… По городу сейчас ходит много наркоты. Скажи брату, чтобы был поосторожнее.

Майлз мгновенно ощетинился, и задела его не столько предполагаемая виновность Дэвида, сколько подразумеваемая близость между ним и Минти.

– С чего вдруг Дэвиду осторожничать?

– Эй, я понимаю. Он – твой брат. Я просто говорю.

– Нет, Джимми. Что ты хочешь сказать?

– Я просто… ничего. Забудь. Я просто говорю. Умный поймет. – Он задумчиво перебросил зубочистку в другой уголок рта. У Майлза руки чесались выхватить зубочистку и запечатать Джимми пасть, проткнув этой тонкой палочкой обе губы. – И я все думаю, как бы переживала твоя мама…

Не бить же вооруженного копа средь бела дня в самом центре Имперской авеню. Майлз развернулся на каблуках и зашагал к “джетте”. Его внезапный демарш застиг врасплох отца, шарившего в бардачке. Это зрелище произвело непредвиденный эффект: Майлз двинул обратно к Минти, все еще стоявшему рядом с патрульной машиной.

– Послушай, – сказал он, – ты ничего не знаешь о моей матери, так? Поэтому прекрати упоминать о ней.

– Эй…

– Нет, заткнись и слушай, Джимми. – Ярость душила Майлза, кровь приливала к щекам. Выходит, тот привкус во рту появился не от страха, а от нарастающего гнева. – Ты… ничего… о ней… не… знаешь. Повтори так, чтобы я был уверен, что ты понял.

Джимми Минти побледнел.

– Эй, ладно. Я реально мало что о ней знал.

– Прекрасно. – Ярость Майлза поутихла, и до него дошло, что он перегнул палку. – Здорово.

– Не следовало тебе говорить мне “заткнись”, – сказал Минти. – По крайней мере, не на людях. Эта форма обязывает людей к уважительному отношению.

– Верно, – признал Майлз, краснея от стыда, но не желая раскаиваться: его гнев был справедливым. – Все верно, извини. Просто не делай вид, будто ты был хорошо знаком с моей матерью.

– Эй, я всегда считал ее потрясающей женщиной. Только это я и имел в виду… – Минти осекся, вероятно заметив, что Майлз опять свирепеет. – Я лишь говорю, что твоему брату надо быть поаккуратнее. Все в курсе, что он выращивает марихуану там у себя…

– Видишь? – сказал Майлз. – Вот в чем твоя ошибка. Не все в курсе. Я, например, нет. – Это было правдой. Наверняка Майлз не знал.

– Что ты так раздухарился, Майлз? Я пытаюсь по старой дружбе предупредить тебя и твоего брата…

– Нет, – перебил Майлз, он вдруг совершенно успокоился. – Я тебе не верю. Понятия не имею, зачем ты это говоришь, Джимми. И почему в последнее время я повсюду на тебя натыкаюсь. И почему мое имя всплыло в твоем разговоре с миссис Уайтинг в судебном здании… (Минти моргнул и отвел глаза.) Но я точно знаю, что ты заботишься не о моем благополучии. В этом у меня сомнений нет. Так что отныне, если хочешь оказать мне услугу по старой дружбе, держись подальше от меня и моей семьи. К твоему сыну это тоже относится. В Эмпайр Фоллз полно девушек. Он может выбрать любую, я не против. Только одна ему не достанется, и зовут ее Тик.

Хитрая улыбка начала расползаться по лицу Минти, и Майлз зашагал прочь из опасения поддаться соблазну стереть ухмылку с физиономии полицейского.

– За что ты меня так не любишь, Майлз? – сказал Минти ему вслед. – Я никогда этого не понимал.

Не оборачиваясь, Майлз ответил:

– Назовем это особенностями моего характера.

Сидя за рулем, Майлз, прежде чем повернуть ключ зажигания, выждал, пока патрульная машина Минти не исчезнет за углом.

– Господи, каким же дурнем он был, просто загляденье, – с нежностью припомнил Макс.

– Он не был тупицей, папа. Он был пронырливым, подлым, завистливым и опасным. Таким и остался.

– Чего ты на меня злишься? – спросил отец. – Злись на Джимми. Я тут ни при чем, я лишь никчемный старик.

Майлз включил заднюю передачу.

– Ты нашел то, что искал в бардачке?

– Я позаимствовал десять долларов, – смиренно сказал отец. – Хотел тебе сказать, но ты не дал мне шанса.

– Конечно.

– Я хотел, – настаивал Макс – возможно, искренне. Случалось, он говорил правду, когда это было ему выгодно. – Если бы ты нанял меня, я бы не сидел без гроша в кармане. А сумей я подзаработать, ты бы избавился от меня на всю зиму.

Выруливая с парковки, Майлз крутил головой, высматривая, не мчится ли кто по Имперской авеню. Когда они с матерью отправлялись пешком в центр города на субботний утренний спектакль в театре “Бижу”, тротуары были запружены людьми, а проезжая часть забита автомобилями, и пешеходы поворачивались боком, чтобы дать друг другу пройти. На светофорах они переходили улицу, петляя между машинами, сгрудившимися по обе стороны зебры. Ныне Майлз ехал по пустынной Имперской авеню по направлению к старой рубашечной фабрике (БЕЗ ПРОПУСКА НЕ ВХОДИТЬ), где работала его мать, чтобы им было чем платить за аренду маленького домика на Лонг-стрит, в темной спальне которого на втором этаже Грейс, когда рак вернулся в последний раз, кричала в агонии так громко, что соседям было слышно. Разумеется, Джимми Минти слышал ее крики. Они донеслись и до скромного католического колледжа в Портленде, где учился Майлз, и он заторопился домой, хотя мать умоляла его этого не делать.

Глядя на безлюдную улицу, Майлз невольно склонялся к мысли, что все жители города могли слышать ее жуткие крики. Его брат, тогда еще совсем юнец, прятался на дне пивной бутылки, отец – на Флориде-Кис. И сейчас Майлзу нетрудно поверить, что ее крики спровоцировали массовый исход, длившийся вот уже два десятилетия, паническое бегство прочь от ее боли опустошило город.

– Высади меня у “Каллахана”, – попросил Макс.

Майлз выдержал паузу, затем уставился на отца.

– Ты имеешь в виду вон тот “Каллахан”? – спросил он, указывая на краснокирпичный бар на противоположной стороне улицы, заведение, принадлежавшее его теще.

– Точно.

– И ради этого ты заставил меня сделать крюк?

– Может, я хотел подольше побыть с моим сыном. Или это запрещено законом? – Майлз вздохнул. У старика определенно не было совести. – А с какой стати у тебя тут справочник по недвижимости на Мартас-Винъярде? – полюбопытствовал отец, тыча пальцем в бардачок.