Дверь на двушку Емец Дмитрий
Видя, что осторожный воробей не приближается, Штопочка бросила муху, и воробей тотчас, схватив ее, улетел. Штопочка засмеялась, а Родион вдруг подумал: зачем чего-то искать? Вот тут, всего в полутора шагах, стоит девушка, которой он нравится. Девушка, согласная бегать с ним по лесам и разделить любую судьбу.
«Ну вот же… – сказал Родиону внутренний голос. – Вот тебе твоя женщина! Чего тебе еще надо? Люби ее!»
– Ты могла бы пойти за мной в Сибирь? – внезапно спросил Родион.
Штопочка перестала сворачивать бич и удивленно посмотрела на него.
– Че? – спросила она.
– В Сибирь за мной пошла бы?
Штопочка хорошо подумала:
– Не, обломись… Я не подписывалась. Далеко.
«Вот… – подумал Родион. – И этой ты не нужен».
Штопочка о чем-то продолжала размышлять.
– Нет, ни за что… – повторила она и вдруг с покорной мольбой в голосе добавила: – Может, хоть полдистанции на поезде? Еще ж рюкзаки тащить… Хоть рогом упрись – больше восьмидесяти кэмэ в день мы не сделаем… Да и восемьдесят не сделаем, от силы шестьдесят… Да и зима на носу.
Родион вначале не понял, о чем она, а потом понял и расхохотался.
– Ты думала – бегом? – спросил он. – В Сибирь бегом?
– Э-э… – сказала Штопочка. – А как еще? Я думала, ты об этом.
Штопочка глядела на Родиона, и глаза у нее были простые и ясные. И вся Штопочка была простая и ясная, начисто лишенная кокетства. А вот женственность у нее была, но женственность испуганная, неуверенная в себе, дикарская. Как-то она попыталась накрасить губы и появилась в столовой в платье – и это напугало весь ШНыр. Не потому, что Штопочка стала страшной, напротив, она похорошела: все вдруг увидели, что у Штопочки есть ноги, руки, шея, есть даже грудь – вообще все есть, что должно быть… но все же Штопочка в платье… это было как-то непривычно, разрыв шаблона.
И Штопочка, ощутив всеобщую растерянность, тоже как-то поникла, некстати стала грубить, кажется, даже врезала Вовчику за какую-то его гримасу, а на другой день вновь появилась в драном ватнике и с бичом вокруг пояса.
– Так что, бежим в Сибирь? – спросила Штопочка, не понимая его взгляда.
Родион смутился.
– Ну… – сказал он. – В Сибирь попозже. Пока в другое место. Тут близко… Так, двадцаточка через лес. Причем там даже болот особых нет. Почти посуху пройдем.
Штопочка рассеянно кивнула. Для нее двадцатка через лес было все равно что для обычной женщины «сахар с кухни не принесешь?». И не важно, что двадцатка в одну сторону автоматически означала двадцатку, а то и тридцатку обратно до ШНыра.
– А куда? – спросила Штопочка.
– Увидишь. Оружие на всякий случай есть? У меня шнеппер, нож и десяток пнуфов…
Штопочка щелкнула бичом:
– А что, этого мало?
– Да по-всякому может сложиться. Ладно, побежали!
Пройти посуху, как обещал Родион, у них не вышло. Они бежали вдоль грунтовой, сильно раскисшей дороги. Трава вокруг дороги была по колено, а кое-где прямо к грунтовке подходил сплошной кустарник, и тогда приходилось прыгать между расползающимися колеями от лесовозов. Несколько раз лесовозы обгоняли их, и тогда из кабин на Родиона и Штопочку таращились громадные круглые лица, похожие на небритые арбузы.
– Не, ну дела… Лесовозы убитые, тормозов нет, двери без стекол. А ненормальными считают нас! – сказал Родион.
– А мы нормальные? – спросила Штопочка.
Родион поскреб подбородок и побежал дальше. Километров через восемь он свернул с грунтовки – там, где в лес ныряла едва заметная тропинка, тянущаяся вдоль берега ручья. Еще через пару километров Родион замедлился и дальше уже почти крался, стараясь не шуршать листьями и не трещать ветками.
– Обойди вон там! – шепнул он Штопочке, кивнув на рощицу молодых, тесно растущих деревьев.
Не успела Штопочка сделать и трех шагов, как в рощице что-то словно взорвалось, и навстречу им выскочил молодой лось. Уставился на них, на миг застыл и рванул в противоположную сторону. Летел он как стрела, не разбирая дороги, и как спички сносил сухие деревца.
– Мощный, да? – восхищенно спросил Родион. – Ты их еще в глубоком снегу не видела! Несется – а из-под него снег фонтаном, как из-под снегоуборочника.
И опять Родион побежал своим неутомимым и неспешным волчьим бегом. Примерно через четверть часа они со Штопочкой вырвались из чащи на лесную дорогу и, добежав до разветвления, остановились у нового, недавно установленного стенда:
«Охраняемый воспроизводственный участок.
Охота и все виды хоздеятельности запрещены».
Родион посмотрел на стенд и усмехнулся. Дальше дорогу преграждал шлагбаум, сваренный из толстых труб. За шлагбаумом стоял военный грузовик, в кузове которого был смонтирован вагончик с торчащей из него трубой.
– «ГАЗ-66», «Шишига»! Первый бескапотный армейский автомобиль! – представил Родион. – Может ездить по полному бездорожью – при условии, что рядом будет нормальная асфальтовая дорога, по которой к нему станут непрерывно подвозить запчасти. В целом, машина неплохая. Застревает только между деревьев в лесу или в стене поселкового магазина, когда после свадьбы у друга не вписался в поворот.
Внезапно голос у Родиона изменился и в движениях появилось нечто хищное. Вокруг «Шишиги» бродил обросший щетиной здоровенный егерь и изредка глубокомысленно толкал носом ботинка грязевые подушки на колесах.
– А вот и он… Егерь местный. Повадился тут охотников пускать… – прошептал Родион, прижимаясь к дереву так, что выглядывала только голова.
– Так ведь нельзя же?
– Нельзя. Но если денег дадут, то, оказывается, можно, – признал Родион.
По другую сторону шлагбаума, отделяющего воспроизводственный участок от грунтовки, стояли белая «Нива» и джип. До джипа, «Шишиги» и шлагбаума было метров шестьдесят. Родион использовал шныровский «бинокль»: средним пальцем левой руки коснулся левого глаза, а указательный палец поместил на вспыхнувшую русалку.
– Удачно они его изгваздали! Особенно трогательно смотрится забрызганный задний номер на относительно чистом багажнике! – одобрил Родион.
Рядом с джипом стояли четверо мужчин в новом камуфляже и о чем-то договаривались с хозяином белой «Нивы» – местным типом с синей борсеткой на пузе.
– Просто семейная идиллия! – сказал Родион. – Егерь притворяется, что ничего не видит. Деньги получает хозяин «Нивы». Он же находит и клиентов. Далее охотники перегружаются в «Шишигу» и едут к кормушкам. Там небось каменную соль заложили. Она для лосей – как для ведьмариков псиос.
– Чего болтать? Идем! – И Штопочка пошла к шлагбауму.
Родион, планировавший подобраться по-тихому, попытался затащить ее за дерево, но опоздал. Штопочку уже заметили, и Родиону ничего не оставалось, как просто идти с ней рядом.
Охотники и егерь смотрели настороженно. Но, видно, девушка в телогрейке и ее спутник опасными им не показались. Егерь поднырнул под шлагбаум и преградил им путь:
– Куда?! Нельзя! Охранная зона!
– Нам нельзя, а этим можно? – Штопочка кивнула на охотников из джипа. Те стояли тесной настороженной группой. Три спокойных мужичка в возрасте и один помоложе, лет двадцати пяти – рыжеватый и на вид задиристый.
– А с этими я сам разберусь! – сказал егерь и, видя, что Штопочка собирается перемахнуть через шлагбаум, попытался сгрести ее за ворот.
Штопочка врезала ему в челюсть. Верзила осел на землю. Мужичок с борсеткой кинулся к «Ниве». Внешне неспешно раскрутив завязанный вокруг пояса бич, Штопочка сделала им широкое просторное движение – и бич обвил бегущему ногу. Штопочка дернула, и он упал.
– Лежать и думать! – приказала она, подкрепив свои слова длинным ударом вдоль спины.
Верзиле егерю одного удара, как видно, было недостаточно. Он поднялся, трогая челюсть.
– Не вздумай! – сказал Родион устало.
Заросший егерь качнул головой, что-то медленно соображая.
– Остынь! – повторил Родион.
Егерь покосился на кабину «Шишиги», где у него осталось ружье, но к кабине не побежал, а неспешно вынул нож. Хлопок бича прозвучал как пистолетный выстрел. Нож выпал. Не дожидаясь, пока верзила его поднимет, Родион дважды врезал ему. Верзила свалился. Он лежал моргал, злобно глядя на Родиона, но не вставал. Что-то подсказывало ему, что лучше не подниматься. Родион подошел к «Шишиге», вытащил из кабины ружье и разрядил его.
– Это было последнее предупреждение. Еще хоть выстрел отсюда услышу – тебе конец!
Верзила угрюмо молчал.
– Эй, ты, как там тебя! Мы заплатили за охоту! – с угрозой произнес кто-то.
Родион повернулся. За его спиной стоял тот молодой, из приехавших на джипе. Карабином он пока не угрожал, но держал его так, что можно было легко им воспользоваться. У его спутников ружья были пока в чехлах, и они их не извлекали. Не хотели проблем. Хотели просто сесть в джип и уехать. Этот же рвался в бой.
– С тем, кому вы заплатили, разбирайтесь сами. Охотиться здесь нельзя. Это заказник, – сказал Родион.
– А тебе что за дело? Зверья много развелось. Контроль численности.
– Правда, что ли? В Подмосковье если какой-то контроль и нужен, то только контроль численности контролирующих численность, – хмыкнул Родион.
Глазки ретивого зарыскали по лицу Родиона.
– Что ты сказал?! А ну поднял руки! Живо! – взревел он, вскидывая карабин.
На нерпи Родиона полыхнул лев. Прежде чем охотник дотянулся до предохранителя, Родион выхватил у него карабин и узлом завязал дуло. Потом забросил его в кусты. Лицо у парня побледнело. Он хорошо представлял, какая сила нужна, чтобы проделать такое с оружейным стволом.
– Значит, ты охотник! Отдохнуть на природе решил, – одобрил Родион. – Но со зверями надо на равных. А то что? С вышки палить, как охранник на зоне? Хочешь охоту – будет тебе охота!
Родион наклонился, поднял нож егеря, выбитый у него из руки бичом Штопочки, и вручил его парню. Тот поначалу испугался его брать, но потом вцепился в нож и выставил его вперед, защищаясь.
– Взял нож? – спросил Родион. – Отлично. Нож у тебя теперь есть. А вот и вилы… Не идеально, конечно, но при должной сноровке сойдут за рогатину!
Он сдернул вилы с борта «Шишиги», где они крепились рядом с лопатой, и бросил их к ногам парня.
– Зачем? – заикнулся тот, по-прежнему держа в вытянутой вперед руке нож, чтобы Родион к нему не приближался.
– Сейчас ты отправишься в… Где мы последний раз бродили? – Родион повернулся к Штопочке.
– Мы много где бродили, – лаконично отозвалась она.
– Ну где на медведя напоролись?
– А, это у Ханты-Мансийска, – сказала Штопочка.
Переноситься с помощью сирина в разные точки карты – одно из немногих шныровских преимуществ. Конечно, нужно, чтобы на месте можно было зарядить нерпь, а то с обратной дорогой возникнут сложности.
– Вот! Я как раз про это! Не исключено, что ты окажешься нос к носу с крупным бурым медведем. Не забудь другой конец вил в землю упереть, когда медведь на тебя пойдет. И это, кстати, байка, что медведь перед нападением встает на задние лапы, подставляя горло и грудь. С какой радости он будет в лесу врагу сердце и горло подставлять? Это цирковые мишки так обниматься лезут. Чаще он бросается на четырех лапах, и невероятно быстро. Ну а если вдруг раздумаешь геройствовать – отходи назад медленно и по диагонали. Но это еще до того, как колоть начнешь! Потом поздно будет! Главное: ни в коем случае не беги! Удачи тебе, боец, и доброго отдыха на природе!
Парень тупо и недоверчиво слушал, но в вилы вцепился, как до этого в нож.
Родион больше не обращал на него внимания:
– Помнишь тушу задранного лося? Где мы его в прошлый раз видели? Представила? Давай!
Он взял Штопочку за руку, а свободную ладонь положил на вилы, за которые упорно держался горе-охотник. Что-то полыхнуло. Первый раз тускловато-молочно, словно заполняя пространство по контуру, а во второй раз ярко. Парню бы бросить вилы и отскочить, но он продолжал дергать их к себе.
Когда слепящий контур погас, стало видно, что охотник исчез. Штопочка уставилась на свою нерпь, сирин которой был теперь совсем тусклым.
– Никак не привыкну, что так можно, – сказала Штопочка.
– Можно! – подтвердил Родион. – При двух сильно заряженных сиринах. Еще месяц назад было бы нельзя. Сейчас при сильной закладке можно.
Он обошел шлагбаум и короткой дорогой направился в чащу. Вспомнив о чем-то, остановился и повернулся к остальным охотникам и егерю:
– Если вдруг надумаете вытащить вашего приятеля, запомните: Кондинский район Ханты-Мансийского автономного округа. Болот многовато, зато места там, виды – закачаешься! Только комарики беспокоят. – И Родион нырнул в овражек.
Штопочка нагнала его метров через двести, у тропы, по которой они сюда пришли:
– Не слишком мы круто с тем парнем? Егеря-то ты почти не тронул, – сказала она с укором.
– Да ничего этому парню не будет… Медведь небось тушу ободрал, завалил ее листьями и ушел. Парень там пару дней поскитается, в листве поночует, ума наберется, комариков покормит, а потом я его вытащу! – недовольно отозвался Родион.
Больше времени на разговоры они не тратили. Им надо было бежать обратно, немного поспать, и дальше Родион уходил в новый нырок. Жизнь вокруг двигалась, и надо было двигаться самому.
Глава третья
И пришло к тебе дерево и сказало…
Человек падает, а потом поднимается. Сегодня он может быть плохим, гадким, грязным, а завтра что-то в нем переменится. Он станет мерзок сам себе, а потом словно кокон грязи лопнет – и он повернет на сто восемьдесят градусов! Это оттого, что в человеке непрерывно, до последнего его вздоха, действует свет из-за гряды, стараясь до него достучаться. В эльбах свет уже не действует. Тот остаточный, что был, они постепенно растеряли. Дальше эльбы становятся только хуже и хуже.
Кавалерия. Из карандашных записей на обложке нот
Гай сидел в кресле перед старым камином, П-образный портал которого был украшен причудливым орнаментом. Из сильно отличающихся между собой камней с величайшим искусством были выложены горы, лес и диковинные летающие звери. Если всмотреться, становилось понятно, что все эти камни когда-то содержали в себе закладки. Гай любил, закрыв глаза, провести по ним рукой. Бывало, какой-нибудь камень отзывался памятью былой закладки, и Гая на миг словно обжигало. Словно входил он в ледяную воду или в лицо ему дул резкий ветер.
Камин был недавно растоплен и еще толком не разгорелся. Гай любил эти минуты, когда камин медленно теплеет и из него выкатываются первые волны горячего воздуха, смешанного с дымом, проскользнет порой искра, замечется в воздухе. В эти минуты внутри камина оживали звуки и голоса.
Рядом с Гаем стояли Тилль, Белдо и Арно. Тилль, огромный, толстый, громоздился как фельдфебель, выставив вперед большой живот и держа руки по швам. Белдо шнырял вокруг кресла как ящерка, касался плеча Гая, отскакивал к камину, что-то лепетал, двумя пальцами подбрасывал в камин какие-то выпавшие щепочки и что-то виновато бормотал себе под нос, будто извиняясь перед щепочкой, что ее побег из огня не удался.
Арно стоял с большой папкой в руках, из которой торчали края обкусанных временем бумаг, и глядел на Гая блестящими хитрыми глазами. Эти глаза словно говорили: «Мы-то с вами знаем, что все тут дураки! На свете есть только два умных человека: вы и я…» Где-то же на самом дне глаз Арно жила и другая мысль, которую глаза точно и произнести боялись. Мысль эта была: «Мы-то с вами знаем… точнее, вы не можете этого знать, что умный человек тут только я!»
Гай не мешал Арно считать, что умный тут только он, как не мешал и Белдо, и Тиллю оставаться такими, какие они были, и мнить о себе то, что им хотелось мнить. Для Гая люди давно были чем-то вроде инструментов, каждый из которых годился для совершения какого-то строго определенного действия. Шило – для того, чтобы колоть. Ручка – чтобы писать. Топор – чтобы рубить. Были инструменты сложные, редкие, которые Гай старался беречь, а были легко заменяемые. Рядовые берсерки, например, или гиелы.
Одного Гай не знал, того, что человек всегда сложнее любого представления о нем.
Из камина вылетела большая искра. Она летела медленно и будто не решила еще, что ей делать дальше. В полете она подергивалась то вправо, то влево. Думая, что искра холодная, Гай позволил ей сесть ему на руку и только потом – секунду или две спустя – ощутил ожог. Он поморщился – больше от досады, что просчитался, чем от боли.
– Арно! Покажи нам бумагу! – приказал он.
Секретарь засуетился, с ненужной поспешностью открыл папку, и то, что лежало сверху, выскользнуло из нее на пол. Обычный двойной лист из школьной тетради подлетел к ногам Тилля. Тот попытался наклониться, чтобы поднять его, но ему помешал большой живот. Глава форта берсерков все больше становился похож на одышливого французского бульдога, когда тот на кривых лапах ковыляет по улице. Все же Тилль справился. Закряхтел, присел и, подняв бумагу, протянул ее Гаю.
– Благодарю вас, Ингвар! Вроде бы мелочь, но вот что забавно! И Белдо, и Арно ловчее вас, но когда надо, помощь почему-то приходит от вас от первого! – задумчиво, словно решая сам с собой какой-то вопрос, сказал Гай.
Тилль опять закряхтел, на этот раз от удовольствия, и с торжеством оглянулся на Белдо и Арно. Толстое лицо его было красным от недавнего усилия. Арно, скрывая ревность, глядел в пол. Дионисий Тигранович же с обычным своим кокетливым видом только плечиками пожал.
– Каюськаюськаюсь! – скороговоркой, словно звал кошку к миске, отозвался он.
Гай взял у Тилля лист, расправил его на маленьком столике и откинулся назад, приглашая всех подойти и посмотреть. Первым подбежал Дионисий Тигранович, делая в воздухе такие движения ручками, будто летел. Он же первым разглядел, что на листе отмечены Первая гряда, Вторая гряда, а между ними – довольно подробно – Межгрядье, занимающее практически весь центр листа. Скалы замыкались неровным полукругом, а в середине росли деревья с длинными выгнутыми корнями.
– Надо же, какие корни! Просто как ноги! – воскликнул Белдо.
Гай искоса взглянул на лист:
– Ну почему же «как»? Эти корни и есть ноги. Деревья ходят на корнях. Митяй Желтоглазый называл их Странствующими Ивами. Рождаются они у озера, которое окружено скалами. Ущелье узкое, тесное, и вот молодые деревца, чтобы их не затеняли взрослые деревья, разбредаются по Межгрядью. У них начинаются годы странничества. Крошечные такие деревца, поначалу не больше спички, но резвые. Бродят по Межгрядью, пьют воду из луж, охотятся за каплями росы и постепенно растут. Когда дерево становится взрослым, оно возвращается к родному озеру, врастает там в землю насовсем и… рождает новые деревья, которые опять разбегаются по всему Межгрядью. И так век за веком.
Белдо заахал, выражая свой восторг. Тилль и Арно слушали молча, терпеливо дожидаясь главного. Им было ясно, что Гай позвал их не на урок ботаники.
– Видите полукруг скал на рисунке? Это замкнутое, почти идеальной формы ущелье с единственным выходом из него… – продолжал Гай, очеркивая его ногтем. – Лично я там никогда не был. Знаю о нем от Митяя, хотя молодые странствующие ивы, бывало, встречал. Как-то уснул я в Межгрядье, а когда проснулся – у меня по лбу ползали два крошечных дерева и пили капельки пота. Я вначале подумал, что это насекомые, и осторожно пересадил их на траву…
Тилль удивленно шевельнулся. Ему не приходило в голову, что ползущее по коже насекомое можно не убить, не смахнуть, а посадить на траву.
– А кто это все набрасывал? – спросил Белдо, внимательно разглядывая тетрадный лист.
Он уже сообразил, что это рисовал не Гай, и уж конечно, не Митяй Желтоглазый. Лист был хоть и не новый уже, но глянцевый – и дышал тем временем, когда школьные тетради печатались либо на хорошей атласной бумаге, либо на бумаге желтой, пористой и газетной. Эта бумага была атласная. Ручка по ней скользила, а чернила, не впитываясь, размазывались. Были заметны надрывы от железных скобок.
– Это рисовал перебежавший шныр… Отличный был шныр. Нырял в Межгрядье. А однажды оказался у нас.
– Взял закладку? – улыбаясь, спросил Арно.
– А вот и нет. Даже закладки не брал, – сказал Гай.
Лицо Арно дрогнуло, потеряв усмешку. Тилль непонимающе заворочался. Он только-только переварил, что Гай сажал на траву ползающие по нему живые деревья, а тут еще кто-то отказался от закладки.
– Как не брал? Почему? – сипло удивился Тилль.
– Просто не взял, и все. Сдулся, устал, потерял радость. Выгорел, одним словом.
– Как «выгорел»? – спросил Арно.
– Да очень просто. Все как сейчас: осень, дожди, солнца мало. Наш шныр стал раздражаться, хуже нырять. Военкомат повестки присылает. Девушка бросила, родители между собой перессорились, разводятся, ну и все остальное паршиво… Потом он опять полюбил. Пчела привела в ШНыр девушку, хорошую. В первый или второй полет она не заметила электрического провода и разбилась. Даже на двушке не была. И опять вопросы, опять сомнения. Зачем пчела ее приводила? Кому нужна эта бесполезная смерть? И он всерьез обиделся на двушку.
Гай начал как будто иронично, кривя губы, но под конец голос его уже громыхал и глаза горели.
– Не испытывай судеб, – с комическим пафосом произнес Дионисий Тигранович.
– Это – да. Но как не испытывать? Испытываем же! Почему старый глухой дед вышел из лифта до того, как тот оборвался? А юноша, который успел заскочить в кабину именно потому, что старый пень, выходя, задержал ее, разбился вдребезги. Отчего?
– Рука провидения? – предположил Арно.
Гай недовольно дернул головой:
– Скажи еще: естественный отбор! Хотя фактор лифта в естественный отбор вроде бы не входит! Нет, искать справедливости – это не смешите моего эльба! Нет ее!
– А может, юноша дальше бы испортился, а старику что-то надо было еще успеть понять? – предположил Белдо, поддразнивая Гая. Глава магического форта умел провоцировать легко, изящно, с невинным, вдохновенным лицом.
Гай усмехнулся, оценив как довод, так и побуждения Белдо:
– Без сомнения, все так и было, Дионисий! А может, и нет. Если падает самолет, то разбиваются все, кто в самолете, включая грудных детей. И что? Их специально туда собирали, всех, кому полезно было умереть?
Старичок зацокал языком. Он жалел и деток, и себя, и Гая. Всех жалел.
– Да, – продолжал греметь Гай. – Да, нам был дан естественный закон! На поле выпущены миллиарды игроков, но как сложится мозаика, что будет с игроками и в какой конфигурации они окажутся в следующую минуту – этого не знает никто. Хотя, конечно, я видел Вторую гряду, за которой, говорят, для нас готов новый мир, и не надо мне объяснять, что все живое на Земле возникло из одной случайно мутировавшей амебы. Но я вижу и другое! Я вижу, как люди ломаются под тяжестью жизни!
– Человеку дана свобода выбора, – сказал Белдо и опять быстро высунул и спрятал язычок.
– Выбор – прекрасно! – упрямо сказал Гай. – Но какой выбор? Пойти за пчелой, а потом размазаться по асфальту, задев провод? Какая чушь! Все равно что чихнуть на ослабленного, едва стоящего на ногах человека, а потом сказать ему: «У тебя свобода выбора – заболеть или выжить!»
Белдо наклонил голову, прижав подбородок к груди. Он наслаждался тем, что говорил Гай. Тилль ничего не понимал и легонько позевывал, дожидаясь, пока закончатся разговоры и прозвучат понятные ему приказы.
– Вот и этот мальчишка-шныр все думал, все искал понятной ему справедливости, все больше осуждал, сомневался, охладевал, и поэтому когда однажды при выходе из нырка на него направили арбалет, он почти охотно, как мне говорили, полетел к нам на базу… Возле этого камина мы с ним и сидели.
Гай оглянулся. У него была хорошая память. Раз пережитое он ощущал как ныне существующее. Порой Гай думал, что в нем это от эльба. Человек не может иметь такой яркости воспоминаний. Во всяком случае в этом мире, пока то, что сейчас мягко и пластично, не стало еще вечным, неизменным и страшным. Вот и сейчас Гай так остро вспомнил все прошедшее, что ему казалось, что парень – маленький, взъерошенный, с примявшимися под сдернутой шапкой волосами – и сейчас еще стоит сбоку от камина и недоверчиво, почти свирепо взглядывает то на огонь, то на Гая. Но сейчас на этом месте переминался с ноги на ногу толстый Тилль.
Да, забавный был парень! Наивный, сердитый! Все обвинял в чем-то шныров, Гая, двушку, но не обвинял себя. А ведь человек – любой человек – при всей своей кажущейся сложности очень цельная сущность. У него очень простой и повторяющийся алгоритм отношения к чему бы то ни было. Память привычных состояний, которые заставляют тебя поступать… привычно, находя в этой привычности, быть может неверной, безопасность и успокоение. Ты или убегаешь, или сражаешься, или сдаешься, или не сдаешься, говоришь или «я не могу», или «я могу». Принцип всегда один. И у парня, возможно, где-то здесь была трещинка. Под нагрузкой трещинка расползлась, и человек разлетелся на осколки.
– Он долго пробыл у нас? – спросил Арно, хмуря лоб и пытаясь припомнить, кто же это был. Маленький Арно не любил чего-то не знать.
– Не очень. И было это еще до твоего рождения, Арно, – успокоил его Гай. – Мы с ним сошлись, хоть и спорили. Он любил меня до ненависти и ненавидел до любви. Его так и тянуло что-то мне доказывать! Сидит, бывало, напротив меня, положив сжатые в кулаки руки на стол. А по столу ползает его золотая пчела. Живая, бодрая, сердитая, но крылья обожженные. Он кричит, думает, что что-то доказывает мне, а на деле разубеждает сам себя! Я помалкиваю, потому что вижу, что он движется в нужном направлении. В такие минуты лучше человеку не мешать… Он сам себе все докажет. В конце концов нашему шныру наскучило спорить с самим собой, и он сделал мне вот этот подарок!
Гай самодовольно покрутил на столике лист. Лицо у Дионисия Тиграновича просияло. Старичок что-то вспомнил.
– Я знаю, о ком идет речь! – воскликнул он. – Когда я учился в ШНыре, о нем еще вспоминали! Это же его убил не совсем покойный Клавдий, мой предшественник?
– Совершенно верно, – подтвердил Гай. – Я при этом присутствовал. Клавдий позволил себе отпустить нечто ехидное по поводу его пчелки. Наш шныр вспылил, выхватил у моего охранника арбалет и выпустил в Клавдия болт с трех шагов. Странным образом вышло, что он промахнулся и болт попал в него самого. Через час он умер.
Страдая от желания закурить, Тилль гонял в губах незажженную сигарету.
– Клавдий что, развернул болт в воздухе? Вы бы так сумели, Дионисий? – прогудел он.
Белдо закрыл глаза и грустно покачал головой:
– Я – нет. Клавдий владел векторной магией. Нет у меня его талантов. Бедный я, бедный… Как бы я хотел поменяться с ним местами! – И старичок запечалился.
– Вы действительно хотите поменяться местами? Я могу узнать в болоте. Клавдий, как я понимаю, не просто так назван «не совсем покойным»? – негромко спросил Гай.
Дионисий Тигранович испуганно замахал ручками:
– Что вы! Не надо! Нельзя воспринимать все так буквально! Да, у меня нет его даров, но есть какие-то свои, маленькие, совершенно устраивающие меня способности!
Успокоив старичка, Гай поманил его к себе и с ним вместе стал рассматривать нарисованные шагающие деревья в полукруге скал. В качестве схемы или карты рисунок был далек от идеала. Было ясно, что искомое место находится в Межгрядье, где-то напротив закругления ручья. Ручей же – это знали все – закруглялся еще перед Первой грядой. Шныры любили искать там закладки, которые падали в воду с раскрошившихся скал.
– Да, найти будет непросто! – сказал Гай.
– А зачем искать? – прошептал Арно и отодвинулся немного назад, словно и не он это сказал.
Внимательные глаза Гая скользнули по обезьяньему личику секретаря, перебиравшему ужимки и выражения, как девушка перебирает предметы у себя в сумочке. Арно был похож на хорошенькую обезьянку. Он и жесты порой делал совершенно обезьяньи. Например, правой рукой через голову начинал пощипывать свое левое ухо. И спину чесал смешно, занося руку не назад, а снизу, через живот и дальше через бок. Можно было подумать, что Арно постоянно тревожат блохи, хотя он был чистоплотен и костюмы менял каждый день.
– Скажи, Арно, ты когда-нибудь читал Библию? – спросил Гай.
Вопрос был таким неожиданным, что секретарь не сразу нашелся как отреагировать, и лицо его на миг застыло без всякого выражения.
– У моей бабушки была Библия. В черной твердой обложке. У нее были очень тонкие страницы, а между ними лежали засохшие цветы, – наконец выдавил он.
Гай понимающе усмехнулся. Он привык, что Арно никогда не отвечает «нет», чтобы не показаться неосведомленным. Например, если спросить его «Не видел мою трость?», а Арно не будет знать, где она, то он не скажет «нет», а ответит: «Вчера она была у вас в руке, когда вы гуляли в саду».
– Помнишь Эдемский сад? Историю с яблоком, изгнание Адама и Евы из рая и что поставлен был ангел с мечом, чтобы не впускать их назад? А вдруг не впускающий ангел – это Вторая гряда?
– А плоды на райских деревьях, конечно, закладки? – спросил Арно, наблюдая за пальцами на своих сомкнутых руках. Пальцы были так спутаны, что Арно сам не понимал, какой палец какой руке принадлежит.
– Почему бы и нет? Закладки-ягоды мне встречались. Отчего бы за грядой не существовать деревьям, у которых каждый плод – закладка? Однажды, когда Матрена Аляпова заболела, Митяй принес ей фрукт – странный на вид, светящийся, почти горящий. Он разрешил ей съесть мякоть, а вот к косточке прикоснуться не позволил. Более того, нырнул с ней назад на двушку. Специально нырнул на двушку ради косточки! Недурно, а?
Белдо, сидевший тихо, как мышка, подался вперед:
– Косточка был несвоевременной закладкой? А мякоть тогда чем?
– Она спасла Матрене жизнь.
– А почему Митяй не оставил косточку в хранилище несвоевременных закладок? Оно уже существовало?
– Да. Однако там были все же не самые опасные закладки. Те закладки, которые никак не должны были находиться в нашем мире, Митяй оставлял на двушке. У него был тайник в Межгрядье.
Дионисий Тигранович втянул воздух носиком:
– У Первой гряды?
– У Первой гряды был общий тайник всех первошныров. Там мы держали закладки, которые могли пригодиться сегодня или завтра. Например, найдешь две-три красные закладки в один нырок – и лишние оставишь в тайнике, чтобы при случае не тратить время на поиски… Или кто-то возвращается пустым – всякое же бывает, – вот и прихватит что-нибудь. Но существовал и другой тайник – личный тайник Митяя! Он не любил о нем рассказывать. Хотя большинство первошныров все равно знали, что такой тайник у него есть… Сергиус все, помнится, пытался выспросить, какие там закладки, но Митяй отшучивался. Мне кажется, совесть у него была неспокойна. От двушки ему не поступало извещения завести тайник, а он завел.
– То есть поступил против воли двушки? Митяй? – недоверчиво спросил Арно.
Гай подставил ладонь под клуб сизого каминного дыма, точно желая поднять его и понести, но дым просочился у него между пальцами.
– Да! – подтвердил он. – Митяй, конечно, любил порассуждать, что если какую-то закладку брать не нужно, то ее не нужно брать с самого начала, а не таскать по двушке с места на место. Тебе разрешили ее трогать? Нет! Вот и ступай себе дальше!
Гай так хорошо передразнил Митяя, что Белдо, чуткий к таким вещам, впервые в жизни услышал голос знаменитого первошныра. И Дионисий Тигранович, к удивлению своему, осознал, что Митяй, которого он представлял себе чем-то вроде мудрого старца, никогда им не был. Вообще не был старцем – ни мудрым, ни каким-либо еще. Был мальчишкой, ушедшим за Вторую гряду.
– Но одно дело рассуждения, и совсем другое – поступок! – продолжал Гай. – Порой Митяй находил что-то настолько ценное, что рука не поднималась оставить. И вот где-то в Межгрядье он завел себе тайник. Кроме несвоевременных закладок там были и плоды из райского сада. Митяй рассказывал: все было как во сне. Он не понимал, сад это или не сад. Ему чудилось, он спит и срывает плоды, а потом оказалось, что они действительно у него в руках.
В Арно пробудился секретарь:
– А опись существует какая-нибудь?
– Какая еще опись?
– Закладок из тайника Митяя.
Вопрос был таким нелепым, что даже Тилль захохотал.
– Очнись, Арно! Какая опись? – сказал Гай. – Вспомни, какой был век! «Поганые пришли откуда не знаем, и куда удалились, не вем». И это государственная летопись! Данные внешней разведки, так сказать! Правители дарили друг другу целые княжества, закрепляя это на куске кожи, которая в торжественных случаях наматывалась на палку, украшенную серебряными бляшками. Чаще же обходились и без бляшек. Говорили: дарю тебе земли от реки такой-то и скакать на восход солнца, пока не падет лошадь. И практика показывает, что лошади в таких случаях оказывались живучими…
– Значит, списка закладок нет?
– Нет, конечно. И места, где находился тайник Митяя, никто не знал. Ну до того момента, пока этот перебежавший шныр однажды не полетел за шагающим деревом и не обнаружил ущелье! Какая жалость, что он ничего не взял из тайника!
– Может, ввел в заблуждение? Не взял в первый раз – мог взять во второй! – с подозрением отозвался никому не верящий Арно.
– Увы, не мог… Когда некоторое время спустя он захотел вернуться и взглянуть еще раз, двушка не пропустила его дальше Первой гряды. Несколько дней сомнений сделали свое дело. Двушка ощущает малейшие изменения в нашей душе. – Гай провел рукой над огнем, впитывая жар ладонью.
– Значит, он был уже другой? – спросил Белдо.
– Да. Он усомнился и потерял настрой. Сколько раз встречал людей, которые непременно стали бы героями, если бы случай для подвига подвернулся чуть раньше! Вот отставший от роты солдатик сидит в кустах с винтовкой и с единственной гранатой и ждет немецкий передовой мотоцикл. Он полон решимости: появись немцы сейчас – он бросил бы гранату и стрелял бы, пока не закончились патроны. Но идет дождь, немецкая разведка не едет, а вокруг такая тоска, такая сырость, такая безысходность. Да еще туман на дороге – влажный, липкий. Солдатика охватывает отчаяние. Он понимает, что все бесполезно. Война проиграна. Он закидывает гранату в канаву, после чего бредет по лесу не разбирая дороги и сутки спустя, обессилев, сдается первому попавшемуся обозному румыну, который сам пугается больше него, не зная, что делать с пленным. Он и стрелять не умеет, этот румын, потому что его призвали вместе с лошадью и телегой. А потом солдатик мучительно умирает в плену от холеры… А все потому, что немцы не появились часом раньше, когда он был готов к подвигу.
– Да-да-да! – закивал Белдо. – Совершенно типичная история! Шныр перегорел, и двушка больше не впустила его в Межгрядье. Но он не ошибся? Вы уверены, что он действительно видел тайник?
– Я ему поверил. Откуда бы еще он мог узнать про Странствующие Ивы и скалы, замыкающиеся полукругом? Вот бы найти это место и дотянуться до него!
Гай сказал это небрежно, но все, бывшие в комнате, мгновенно ощутили, что ради этого их сюда и собрали. Арно выпрямился и, вперившись в Гая взглядом, задрожал как ожидающий команды охотничий пес. Дионисий Тигранович улыбался уклончиво и мягко. Тилль стоял как болванчик, изредка двигая губами. Вся его мимика была настолько укрыта под толстым слоем жира, что по его лицу невозможно было что-либо прочесть.
Гай смотрел на огонь. Его зрачки впитывали отблески, ничего не отражая. Казалось, он поглощает огонь как черная дыра. Так же, как его руки недавно втягивали тепло. Но, видимо, где-то внутри огонь все же согревал пустоту Гая.
– Первые годы ШНыра были годами счастливой анархии. Это потом уже возник кодекс ШНыра и общий опыт, оплаченный кровью и ошибками. Не вдыхать испарений болота, не считать себя умнее эльбов, не надеяться на себя, не пускать сияние закладок дальше кисти, а лучше – не дальше фаланг пальцев. Десятки мелких правил и уловок, вроде той, что грива пега, если уткнуться в нее лбом, отгоняет наваждения болота. Я однажды даже зубами в нее вцепился. Знаете вкус лошадиного пота, смешанный со слизью болота? А я вот знаю!
Голос Гая звучал мирно, однако умненький Белдо предпочитал не встречаться с ним глазами. Торжественный, серьезный, старичок смотрел в пол и равномерно, согласно кивал, как кивает слон, шлющий поклон слонихе.
– Наше знание оплачивалось дорогой ценой. Поначалу же мы не боялись ничего. Трогали солнце руками, и оно не обжигало нас, потому что мы не боялись обжечься… Золотые пчелы, крылатые кони, двушка… мы воспринимали все как чудо! Понимаете – чудо, но обыкновенное! Мы не удивлялись чуду! Наш мир был полон чудес. Слону, пингвину или жирафу мы удивились бы даже больше, чем пегу или гиеле! Это сейчас мы зажаты сознанием! А тогда чудо было законным… Человек не мнил, что чего-то там знает! Он ощущал себя маленьким, но счастливым! – Гай замолк. Он настолько глубоко нырнул в свои воспоминания, что слова куда-то ушли, как река порой уходит в песок. Слова – это тень памяти. Когда память становится совсем яркой – слова исчезают.
Лишь когда у Тилля, неосторожно перенесшего свой вес с левой ноги на правую, хрустнула коленка, Гай, очнувшись, вскинул голову.
Тилль виновато засопел. Когда-то в молодости у него был перебит нос, и теперь при резком выдохе появлялся дополнительный свистящий звук.
– Ингвар! Вы, конечно, слышали, что каждого человека ожидает на двушке своя закладка, которая должна дополнить его до полноты физической, душевной и духовной красоты? – обратился к нему Гай.
– Обойдусь! – просопел Тилль.
Читать бесплатно другие книги:
