Ермак. Начало Валериев Игорь

Глава 5. Смерть деда Афанасия

Рано утром я вышел на крыльцо и потянулся, глядя на встающее солнце. Лепота! Раны затянулись. Ничего не болит. Фельдшер Сычев и знахарка Марфа вчера вечером после совместного «медицинского консилиума» сказали деду Афанасию, что молодой казак Аленин полностью здоров. После этого Марфа почему-то поспешно уехала, а дед с фельдшером натрескались ханшина до положения риз, после чего я с большим трудом загрузил Сычева в его тарантас и отвез в станицу. Вернулся домой поздно ночью, забрав у атамана Селеверстова своего коня.

Встав рано утром, выйдя на крыльцо и потягиваясь, я думал о том, как прекрасно чувствовать себя в молодом теле, когда ничего не болит, не ноет, не тянет. Действительно, лепота! Сальто вперед, что ли, с крыльца сделать или колесом по двору пройтись?

Спустившись с крыльца и зайдя за угол дома, готовясь перейти на бег, я буквально наткнулся на деда, который стоял в одних шароварах и нательной рубахе, что-то внимательно рассматривая вдали.

– Баню протопи, Тимофей, – не поворачивая головы, сказал дед.

– Так сегодня не суббота!

– Протопи. Надо мне.

Дед продолжал смотреть вдаль, но при этом глаза его были какими-то пустыми, без единой мысли.

Не говоря больше ни слова, я отправился носить воду в баню. Налив котел и все кадушки для холодной воды, разжег дрова в печи и пошел к деду с докладом, думая, чем вызвана внеплановая помывка в бане. На улице деда уже не было, и я прошел в дом. Старый Афанасий сидел в горнице за столом, одетый в одно исподнее, а на столе перед ним стояли ларец и шкатулка, в которых он хранил бумаги и разные ценные вещи.

– Садись, Тимофей, поговорить надо.

Дед указал на табурет рядом со столом напротив себя.

– Что-то случилось, деда?

– Агафья моя, сыновья все трое да сноха Катерина приснились мне сегодня. Стоят и зовут меня к себе. – Дед выпрямился на табурете и положил руки на стол. – Помирать сегодня буду.

– Ты чего, деда, с ума сошел?! – Я взволнованно привстал из-за стола.

– Сиди и слушай, Тимофей Васильевич. Да, именно Тимофей Васильевич. Последним ты в нашем роду Алениных остаешься. Перед смертью спросить тебя хочу… – Дед Афанасий будто попытался просверлить внука своим пронзительным взглядом. – Кто ты?

Я отвел глаза и уставился в поверхность стола.

«Все, приплыли! – метались мысли в голове. – Видно, косяков за три месяца, пока выздоравливал, много спорол, если дед не верит, что я его внук».

Поднял голову и, глядя деду в глаза, произнес:

– Я Тимофей Васильевич Аленин.

– Нет, не Тимоха ты! Внук иногда в тебе проглядывается, но с каждым днем все меньше и меньше. – Старый Афанасий сжал кулаки. – Не бойся, скажи. Я сегодня помру. Мне знать перед смертью надо, где Тимоха!

– Да, я не Тимоха, но я действительно Аленин, и зовут меня Тимофей Васильевич. Наш род также идет от донской ветви потомков Ермака. Кто-то из моих пращуров твой брат, только не знаю степени того родства.

– Что-то не пойму ничего!

– Понимаете, Афанасий Васильевич, я родился… рожусь… тьфу ты, появлюсь на свет еще только через восемьдесят лет. Как бы проще объяснить… Я жил в будущем, там умер, и душа моя как-то попала сюда в тело Тимохи.

Старик откинулся назад и, быстро крестясь, произнес: «Чур меня! Свят, свят, свят! Изыди, сатана!»

Я грустно улыбнулся, перекрестился, достал из-за пазухи медный крестик и поцеловал его.

– Не сатана я, Афанасий Васильевич, а вот кто, теперь и сам не пойму. Там, в будущем, я был офицером, защищал Родину. Защищал хорошо. Если сравнивать награды, то здесь я был бы георгиевским кавалером с кучей других орденов и медалей. Потом там я умер, а очнулся в теле Тимохи и принял бой с хунхузами. Сначала мы с Тимохой как бы мысленно разговаривали между собой. Когда надо было общаться с вами, Афанасий Васильевич, или с Марфой, то это делал Тимоха. Но потом мы с Тимохой стали как бы растворяться друг в друге. Я теперь знаю и помню все, что знал и помнил Тимоха, а он знает все обо мне. Поэтому я – это теперь Тимоха.

– Вот оно что!

– Да, Афанасий Васильевич, с одной стороны, я сейчас сижу и разговариваю с вами как с посторонним человеком, а с другой стороны, мне хочется заплакать, обнять вас и закричать: «Деда, не помирай!»

– Внучек! – Из глаз старого Аленина потекли слезы.

– И еще, Афанасий Васильевич, там, в моем будущем, Тимофея хунхузы во время этого набега убили, а здесь он, хотя и таким образом, остался жив!

Старик встал из-за стола, обошел его, подходя ко мне и, нагнувшись, прижал мою голову к своей груди: «Внучек, мой!» Я застыл, а потом мое тело затряслось от неконтролируемых мною рыданий.

– Вот и хорошо, внучек. Поплачь… – Дед гладил по голове и по спине внука, который прятал лицо в нательной рубахе старика. – Сейчас полегчает, внучек. Полегчает.

Через некоторое время Тимохина сущность успокоилась, а старый Афанасий, еще раз погладив меня по голове, вернулся на свое место за столом.

– И что там будет, в будущем?

– Страшно будет, войн много будет, реки крови людской прольются.

– Ну не живется спокойно басурманам! – Дед Афанасий осуждающе покачал головой. – А что здесь делать будешь?

– Защищать Отечество! Что еще казак может делать? Знания вот хочу свои из будущего о военных приемах казакам передать. Я там до гвардии подполковника дослужился.

– Кхе… Гвардия! Подполковник! – Старик довольно разгладил рукой бороду. – Так ты у нас – ваше высокоблагородие, Тимоха! Хе-хе, не зря хотел тебя в военное училище устроить!

– В какое училище?

– Заболтался я с тобой! – Лицо старого Аленина потемнело. – Времени-то чуть осталось. Слушай внимательно, внучек.

Дальше старый Аленин рассказал мне о своей договоренности со станичным атаманом попытаться устроить Тимофея в Иркутское юнкерское училище на казенный кошт, и о том, что Селеверстов в Благовещенске разговаривал об этом с самим наказным атаманом и тот обещал посодействовать.

При выпуске из этого училища по первому разряду можно будет получить звание хорунжего и стать офицером. Только тяжело в него поступить обычному казаку. Мало кому удается. Также рассказал о том, что у Селеверстова находятся три хороших строевых коня и оружие, которые он сохранил для Алениных после боя Тимофея с хунхузами.

Потом дед Афанасий раскрыл шкатулку, достал пачку кредитных билетов по двадцать пять рублей и, развернув платок, высыпал на стол кучку золотых пятирублевок.

– Здесь восемьсот рублей, – вздохнул старик. – Семьсот атаман передал кредитными билетами. Это премия за убитых тобой хунхузов и их снаряжение от наказного атамана. Селеверстов с казаками, сам понимаешь, все более-менее нормальное с хунхузов поменял на бросовое из станичного добра, но все равно добре получилось. Семь сотен рублей – очень хорошая премия. А сто рублей я накопил за последние годы на черный день. Теперь это все твое. На учебу, внучек, тебе.

– Деда! Афанасий Васильевич! Да что вы, в самом деле! Прекратите! Вам еще жить да жить.

– Нет, внучек. Пришло мое время. Все, отжил свое. Пора!

Старик, тяжело встав из-за стола, прошел в угол горницы, где стоял сундук, открыл его, достал свой парадный мундир с наградами и разложил его на кровати.

– В нем меня похоронишь! Награды только перед тем, как в землю опускать будете, сними. Оставь себе на память.

Я глядел на деда, и мои глаза наполнились влагой.

– Все, внучек. Теперь в баню. К Богу на суд надо чистым приходить.

Старый Аленин взял чистое исподнее, уже лежащее на кровати, и вышел из горницы.

«Чудит старик, – подумал я. – Но хорошо, что с ним объяснился. Теперь скрывать ничего не надо. И принял всю эту невероятность дед как-то спокойно, хотя ни одной книжки фантастической не читал».

Я подошел к столу. Завернул деньги в платок и положил обратно в шкатулку. Затем открыл ларец и долго перебирал лежащие там бумаги. В основном это были выписки из церковных книг о рождении и смерти членов семьи Алениных, поминальная книга с датами помина умерших родных, наградные листы и прочие документы. Убрав шкатулку и ларец в сундук, взял в чулане самовар и понес его на двор, чтобы наполнить водой и растопить. Дед после бани мог выпить чашек пять-шесть прям-таки обжигающего чая.

Выйдя на крыльцо, увидел, что дед с влажными волосами и бородой, в чистом исподнем уже сидит на любимой лавке у крыльца.

– Чайку – это хорошо. – Дед размашисто перекрестился. – Давай, внучек, раскочегарь самовар да в бане приберись, а я пойду прилягу, что-то ноги не держат.

Старый Аленин начал подниматься на крыльцо, пропустив спускающегося внука.

– Да, Тимофей, чуть не забыл! Домовина моя готовая на подволоке в сарае лежит.

– Деда, ну что ты все заладил: умру, домовина, похоронишь меня… Как маленький.

– Цыц у меня! Ишь, голос поднял! Еще не умер. А офицером стань, Тимоха, и науки свои полезные казакам передай. Это мой наказ тебе, Тимофей Васильевич! – с этими словами старик зашел в дом.

Я быстро наполнил свежей водой самовар, растопил его, потом сбегал в баню, вымел листья, опавшие с веников, которыми парился дед, промыл полы, лавки, замочил в щелоке грязное исподнее деда и пошел в дом. Зайдя в горницу, увидел деда, лежащего с закрытыми глазами, не на кровати, а на лавке и со скрещенными руками.

«Вот дед чудит! – подумал я. – Осталось только свечку зажженную воткнуть, и можно отпевать».

И в тот же момент неестественная желтизна щек на лице деда заставила меня броситься к старику и прижаться ухом к груди. Биения сердца слышно не было. Я прижал два пальца к сонной артерии на шее деда – пульса не было.

«Этого не может быть, – метались мыслив моей голове. – Не может быть такого! Сказал, что умрет сегодня, и умер. Он что, сердце себе остановил?»

В это мгновение будто что-то лопнуло в моем сознании. Упав на колени перед лавкой, я уронил голову на грудь деда и в голос зарыдал. Сколько проплакал, выкрикивая какие-то слова, не помню. Успокоившись и поднявшись на ноги, я, взяв длинный рушник, подвязал подбородок Афанасию Васильевичу и вышел из дома. Потом оседлал коня и поскакал в станицу, чтобы сообщить о смерти деда станичному атаману.

Глава 6. Выбор пути 2

Воспоминание о том дне наполнило меня грустью. Жалко было старого Аленина. За три месяца общения, благодаря Тимохиной составляющей моего сознания, я стал относиться к нему как к своему деду, тем более что Афанасий Васильевич был очень похож на моего родного деда, которого я сильно любил. Но именно смерть деда и его последние слова позволили мне окончательно определиться с моей дальнейшей жизнью в этом мире и наметить первые шаги.

Дед наказал мне стать офицером, чтобы передать мои военные знания из XXI века казакам. «А чем не смысл жизни?» – думал я в тот день, пока скакал в станицу, чтобы сообщить о смерти старого Аленина.

Афанасий Васильевич говорил, что в юнкерское училище принимают с семнадцати лет. У меня впереди почти три года. Есть время, чтобы разобраться с тем уровнем знаний, который необходим для поступления в училище. Больших проблем тут быть не должно, надо только как-то залегендировать для окружающих, где я этому выучился. С физической и военной подготовкой надо тоже не переборщить. Ладно, с этим со временем разберемся. Идем дальше. Поступил в училище, отлично проучился, выпустился и получил первое офицерское звание – хорунжий – и под командование полусотню казаков, вероятнее всего в Амурском полку. Это будет где-то в 1893 году. До китайского похода в 1900 году будет еще семь лет. За это время можно будет обучить кое-чему казаков и обкатать новую тактику и приемы ведения боевых действий на хунхузах, а потом же и против китайцев.

Если все пройдет гладко, то, возможно, к началу Русско-японской войны в Амурском полку будет сотня казаков, умеющих вести разведочно-диверсионные операции против противника по методикам, опережающим действительность на сто лет. Что это даст? Нанесение большего урона противнику: может быть, получится кого-то «стереть» с карты истории из генералитета японской императорской армии, что окажет стратегическое влияние на ведение наземных операции в этой войне.

И благодаря этому есть вероятность распространения этого опыта в войсках через главное управление Генерального штаба или через Главный штаб, если его не переименуют в 1905 году. Хорошо бы при этом как-то поступить в Николаевскую академию Генерального штаба, чтобы теоретически обосновать новые методики ведения данных боевых действий и найти человека, который смог бы их пропихнуть в управление боевой подготовки российской армии.

Да, мечты! И что ж я не попал в тело какого-нибудь великого князя или генерала, отвечающего за управление вооруженными силами Российской империи… Тогда все было бы намного проще. Мы хоть академий и не кончали, но двадцать семь лет службы в элитных войсках, участие в боевых действиях и их планирование, пускай на отрядно-бригадном уровне – это опыт, который бы позволил не наломать дров в боевой подготовке новых подразделений. Тем более если вспомнить о том, кто будет командовать армией и флотом в это время, то я вообще гений диверсионной войны и разведки. Был момент в моем пенсионном прошлом, когда лазил по инету и специально искал материалы о Николае II и его окружении… Так вот, о верховном главнокомандующем Николае II сохранилось убийственное по сарказму высказывание генерала Драгомирова: «Сидеть на престоле годен, но стоять во главе России не способен». Министр иностранных дел Дурново считал, что Николай «обладает средним образованием гвардейского полковника хорошего семейства». По мнению контр-адмирала Бубнова, в годы Первой мировой войны начальника морского управления в Ставке, «уровень его знаний соответствовал образованию гвардейского офицера, что, само собой разумеется, было недостаточно не только для управления государством, но и для оперативного руководства всей вооруженной силой на войне».

О военном министре Куропаткине, который скоро займет этот пост, в нашей военной истории сохранилось двойственное мнение. Под его руководством были проведены в жизнь многие неотложные меры: повышены денежные оклады офицерам, произведено омоложение командного состава, преобразован ряд военных округов, расширены юнкерские училища и кадетские корпуса, укреплена полевая артиллерия, начато внедрение в войска пулеметов, да и много было сделано полезного для развития казачества в Приамурском крае.

Однако всего этого оказалось явно недостаточно для того, чтобы русская армия подошла к войне с Японией обновленной. А назначение Куропаткина командующим Маньчжурской армией у многих вызвало скептицизм и не принесло ему лавров, хотя в генерала, озаренного лучами скобелевской славы, многие поначалу верили. Его военные неудачи и стратегия оборонительной войны «на истощение» вынудили Россию признать бесперспективность дальнейшей борьбы и пойти на мирные переговоры с Японией.

Следующий военный министр, Сухомлинов, получил прозвище «царский угодник». Его деятельность на этом посту во время Первой мировой войны завершилась судом, где ему были предъявлены обвинения в измене, в бездействии власти и во взяточничестве. Большинство обвинений не подтвердилось, однако Сухомлинов был признан виновным в «недостаточной подготовке армии к войне» и приговорен к бессрочной каторге и лишению всех прав на состояние.

Морской министр, вице-адмирал Бирюлев, прочитав рапорт одного из своих подчиненных, просившего выписать из Франции для подводных лодок некоторое количество свечей зажигания, недрогнувшей рукой вывел резолюцию: «Достаточно будет пары фунтов обычных стеариновых».

Драгомиров, так уничтожительно охарактеризовавший последнего русского императора, сам был не без греха. Будучи профессором по тактике, а затем и начальником Николаевской академии Генерального штаба, он прославился как ярый противник скорострельного оружия и военных игр, которые при нем практически полностью исчезли из учебного курса Академии. А на испытаниях генерал Драгомиров отозвался о пулемете «максим» следующим образом: «Излишняя быстрота стрельбы вовсе не нужна для того, чтобы расстреливать вдогонку человека, которого достаточно подстрелить один раз».

Да, при таком руководстве продавить новую тактику ведения боевых действий будет очень тяжело! Без подтверждения ее эффективности на практике можно даже и не пытаться. А на практике доказать полезность засылки малых групп в тылы противника для ведения разведки и совершения диверсий можно только на базе казачьих войск. Ходить за зипунами да захватить знатного пленника – это у казаков в крови, но боюсь, что «их благородия» сочтут такие действия варварскими и неблагородными.

О внедрении тактики снайперской войны вообще думать не хочется. Отстреливать в первую очередь генералитет и офицеров на поле боя! Это кто такое предложил? А ну подать сюда этого казака Аленина, который «их благородиям» смерти «подлой» желает! Хотя еще в марте 1643 года, во время гражданской войны в Англии, при осаде города Личфилда снайперским выстрелом был убит командир армии парламента лорд Брук… Мой первый и последний инструктор в Афганистане на курсах снайперской подготовки любил приводить примеры из истории искусства меткой стрельбы, и, как ни странно, они намертво засели в моей памяти. По словам офицера, солдат Джон Дайот, дежуривший на крыше местного кафедрального собора, выстрелил в лорда Брука, когда тот неосторожно высунулся из укрытия, и попал ему в левый глаз. По меркам того времени подобный выстрел, произведенный из длинного гладкоствольного мушкета с расстояния около ста сорока метров, считался незаурядным.

Петр I в воинском уставе требовал, чтобы каждый мушкетер особливо стрелял, а в 1711 году, после поступления на вооружение новых штуцеров, особым указом повелел отбирать лучших стрелков, вооружать их штуцерами и использовать «особо». В шестидесятых годах XVIII века полководец Румянцев создал в каждом пехотном полку команды егерей, вооруженных штуцерами. Для этих егерей были выработаны специальные указания об их действиях в бою: «Выбирать места наудобнейшие и авантажнейшие: в лесах, деревнях, на пассах и амбускладах (засадах). Тихо лежать и молчание хранить, и, подпустив противника на выстрел, поражать его метким огнем».

Во времена наполеоновских войн британскому снайперу Томасу Планкетту удалось «снять» французского генерала Огюста Колберта и его адъютанта на расстоянии в шестьсот метров. У противников англичан тоже были меткие стрелки: во время Трафальгарской битвы французский унтер-офицер, заняв позицию на мачте корабля, смертельно ранил адмирала Нельсона.

Во время Гражданской войны в США был убит генерал северян Джон Сэджвик. Как нам рассказывал мой инструктор, генерал занимался управлением огнем артиллерии, когда снайперы конфедератов открыли стрельбу с дистанции примерно около километра, вынудив офицеров штаба прижиматься к земле. Седжвик огляделся и сказал: «Что? Разве мужчины кланяются пулям? Что же вы будете делать, когда они откроют огонь по всей линии? Мне стыдно за вас. С такой дистанции они не попадут даже в слона». Через пару секунд пуля пробила ему навылет голову, пройдя над левым глазом. Вот тебе и слон! Вот тебе и неблагородно кланяться пулям!

Очень долго в армиях всего мира не понимали эффективность снайперского искусства и считали его неблагородным. Во время военного противостояния между Британской империей и североамериканскими колонистами англичане применяли общепринятую тактику открытого боя. Однако они столкнулись с неприятным сюрпризом: стрелки колонистов, облаченные в зеленые костюмы, отстреливали британских солдат и офицеров из невидимых укрытий. Во многих случаях британские солдаты, одетые в традиционные красные куртки и являвшиеся прекрасной мишенью, просто не могли понять, откуда ведется огонь. Американские колонисты, с детства привыкшие к стрельбе из ружей по всевозможной дичи, использовали длинноствольные ружья «Кентукки» и «Пенсильвания» и могли без труда «снять» противника на расстоянии до трехсот метров, поэтому английские мушкеты, способные вести прицельный огонь на расстоянии менее чем сто метров, оказались беспомощными перед американскими ружьями.

Любопытно, что британские офицеры, даже осознавая, что находятся под огнем американцев, зачастую не пытались скрыться, так как считали подобное поведение трусостью. Однако еще большей трусостью английские джентльмены в мундирах считали сам процесс стрельбы на расстоянии и из укрытия. Среди британских офицеров существовал негласный кодекс поведения, согласно которому английским солдатам, вооруженным длинными ружьями, запрещалось подстреливать офицеров армии колонистов, так как подобные действия считались опять же «неблагородными».

Тем не менее эффективность тактики ведения дальней стрельбы была очевидна, и в конце концов бритты под давлением молодого и предприимчивого офицера и изобретателя Патрика Фергюсона организовали свой собственный отряд стрелков из ста человек, которым были выданы длинноствольные ружья и зеленая маскировочная униформа. Последующая гибель Фергюсона и стереотипное мышление британского военного руководства отодвинули использование стрелков-снайперов на задний план.

Стереотипное мышление военного руководства – это проблема! А в российской армии – проблема в квадрате. Сдвинуть что-нибудь в голове наших генералов будет очень непросто. Даже Александру Ивановичу Гучкову, основателю либерально-консервативной партии «Союз 17 октября», имеющей большинство в Государственной думе третьего созыва, не удалось в 1909 году, будучи председателем думской комиссии государственной обороны, через представителей генералитета внести изменения в подготовку русских войск с учетом опыта Англо-бурской и Русско-японской войн. Хотя на его стороне были начальник Главного штаба и помощник военного министра Поливанов и председатель военно-исторической комиссии по описанию Русско-японской войны Василий Иосифович Гурко – лихой командир 2-й бригады Урало-Забайкальской сводной казачьей дивизии. А сам Гучков добровольцем, вместе с братом Федором, был в Трансваале, где участвовал в Англо-бурской войне на стороне буров, был ранен и попал в плен. Именно там Гучков увидел, как малочисленная группа рассеянных по местности искусных стрелков может противостоять частям регулярной армии противника, и именно тогда снайперский огонь впервые стал существенным фактором в боевых действиях регулярных войск. Кстати, эта война вообще оказалась богата на смертоносные новинки – впервые были применены окопы, бронепоезда, пулеметы… Частично этот опыт пригодился потом в Русско-японской войне. Но вот дальше стали мешать стереотипы мышления старых генералов: этого нового не надо, наши предки и без этих игрушек били ворогов, пуля дура – штык молодец. А то, что на дворе XX век с его бешеным развитием орудий убийств и новых способов их применения, это нас не касается. Поэтому-то ничего у этой троицы и не получилось по реформированию русской армии и созданию первых диверсионных и снайперских подразделений. Жаль!

Насколько помню, в России только в начале 1914 года был испытан оптический прицел на трехлинейке, а признан пригодным для использования в войсках он был аж в конце 1916 года! Российская бюрократия неистребима! А у немцев первые штатные снайперы на уровне рот, причем в количестве шестерых человек на роту, появились уже в начале 1915 года. Согласно свидетельствам англичан, зимой 1915-го любое появление британского солдата за пределами окопа гарантировало смерть от снайперской пули. Моральный эффект от таких потерь был чрезвычайно велик.

Все это вспомнилось мне, конечно, не в тот день, пока я скакал в станицу, чтобы сообщить о смерти деда Афанасия, а постепенно, когда обдумывал, что и как я буду делать в этом мире, чтобы внедрить спецоперации среди казачьих войск. И чем больше думал, тем меньше становился мой оптимизм. А в последнее время, с учетом опыта, полученного уже в этом мире, все чаще приходила мысль, что наверняка все останется лишь на уровне очень продвинутого в военном плане казака Амурского полка Тимофея Аленина и вряд ли смогу я исполнить наказ деда – стать офицером и передать как можно большему количеству казаков опыт проведения спецопераций из моего времени… Однако для себя на сегодняшний день я все же наметил три возможных варианта развития дальнейших событий.

Первый вариант – самый худший и, как я его назвал, сословно-экономический: я не смогу поступить в Иркутское юнкерское училище, так как «рылом не вышел». Казак-сирота – это не сын купчика или дворянина и даже не сынок зажиточного казака. С него денег не возьмешь.

В мое время многие «дерьмократы» и «либерасты» с пеной у рта доказывали, как хорошо жилось нам при царе-батюшке. Только забыли они, что в 1914 году хрустели французскими булками, омары трескали и запивали их шампанским самое большее процентов десять из ста семидесяти миллионов жителей Российской империи, а остальные выживали в нищете и безграмотности. Обучение в гимназии стоило от сорока до ста золотых рублей в год. Как я уже узнал, в Благовещенской шестилетней гимназии за годовой курс в первом классе надо заплатить сорок, а в шестом – восемьдесят рубликов, а это стоимость строевого коня или всей другой амуниции и обмундирования. Мало кто из казаков в Приамурье может отдать такие деньги за шестилетнее обучение своего отпрыска, а гимназисту где-то и на что-то еще жить в городе надо.

Так что неуважаемым господам демократам следовало бы вспомнить, кем были их предки в царской России. Если они из крестьян и пролетариев, то с вероятностью в сто процентов можно было бы предположить, что в конце XIX века их ждал каторжный труд по 14–16 часов в сутки, без выходных и проходных. И за радость предкам было пропустить граненый стакан водочки под горбушку черного хлеба, а не омары с шампанским вкушать.

Эти мысли, кстати, были основным камнем преткновения в рассуждениях о возможных изменениях истории этого мира из-за моих действий. В том моем мире при советской власти я получил бесплатное среднее образование и высшее военное, дослужился до подполковника, а мой отец до полковника. Таким образом, хоть мы и из простых казаков – мой прадед был простым донским казаком с небольшим земельным наделом в Старочеркасске и большой семьей, – но при советской власти выслужились, по меркам прошлого, в дворяне и в «их высокоблагородия». Отец, дослужившись до полковника, в прошлом по табелю о рангах вообще получил бы потомственное дворянство, а я был бы весь в белом – дворянин Аленин, с родовым гербом в виде АК-103 в окружении пяти гранат Ф-1 на фоне цвета «хаки»! Три раза ха-ха-ха!

А если мои подвижки в этом мире приведут к тому, что не будет революций и не будет СССР? Тогда в будущем миллионы молодых ребят из простых семей не получат образования, не станут учителями, инженерами, врачами, офицерами… Хотя не будет и братоубийственной Гражданской войны, и гибели миллионов на пути к «светлому будущему»… Тем более что потом-то опять придем к неподконтрольным правительственным чиновникам, олигархам, опять будет разделение на «господ жизни» и «быдло». Кто-то будет за свежими устрицами на завтрак в другом конце мира личный самолет гонять, а кто-то будет ломать голову, где взять денег хотя бы на буханку хлеба, чтобы детей накормить…

Ладно, это все лирика! Для себя я уже все решил. Итак, возвращаемся к первому варианту – я не поступил в Иркутское юнкерское училище и через четыре года иду на первый срок службы в Амурский полк. Основная моя задача – своей службой показать, что мои навыки и подготовка дают возможность выполнять все поручения более эффективно. Надо будет поставить себя так, чтобы мои сослуживцы захотели научиться от меня новым приемам повышения своей физической и боевой подготовки, ведения разведки, маскировки, захвата «языков» и стрельбы, а командование полка захотело бы это все распространить на весь полк, а может, на сотню или хотя бы на один десяток. Э-э-э, все вилами по воде писано!

О втором варианте я думал первое время после наказа деда: поступил в Иркутское училище, выпустился офицером, в Амурском полку получил полусотню, обучил ее, погеройствовал с казачками в китайском походе, в Русско-японской войне, и все рыдают от умиления, отправляют меня в академию Генштаба, чтобы я там все теоретически обосновал и ввел в войска повсеместно… Но на самом деле и здесь все упрется в военную бюрократию уже на полковом уровне, а может быть, уже на уровне сотника. При таком раскладе, если разрешит начальство, смогу организовать обучение полусотни по новым методикам, а потом в боевых действиях доказать эффективность такой подготовки, но дальше опять неизвестность. Захочет ли командование полка что-то изменять в боевой подготовке казаков или пошлет меня с моими нововведениями далеким пешим маршрутом? При самом хорошем и мечтательном раскладе, если не в китайском походе, то во время Русско-японской войны кто-то из высокого начальства заметит эффективность действия моих бойцов и захочет применить мои методики в более широком формате. Опять одни если!

Ну и третий вариант. Поступил в училище, закончил. Кстати, закончить тоже будет проблематично. Нет, не из-за знаний, а опять же из-за сословных противоречий. Вряд ли я стерплю унижения со стороны более высокосословных сокурсников. Точно кому-нибудь ряху начищу! А дальше прощай погоны! Из училища точно выпрут. Ладно, будем бить больно, но аккуратно, без телесных повреждений.

Все, отступления в сторону. Поступил, закончил, два года в полку и потом… Не знаю пока, как, но надо прорваться в Николаевскую академию Генерального штаба. Там во время учебы как-то выйти на русскую разведку и, зарекомендовав себя, постараться попасть на начало Англо-бурской войны представителем от Генштаба или под видом волонтера. Через доклады постараться доказать эффективность бурских засад, снайперского огня, действия малых групп в тылу врага, все это теоретически и методически обосновать и настаивать на создании экспериментальной диверсионно-разведочной группы хотя бы в полусотню казаков. А после обучения обкатать ее на боевых выходах в Китайском походе. А дальше как Бог даст!

В этом варианте без высокого покровительства нельзя. А на настоящий момент из всех покровителей у меня – атаман Селеверстов. Хотя и это уже не мало. Тем более дядя Петр, как я его сейчас называю, подтвердил, что он о моем поступлении в Иркутское юнкерское училище действительно разговаривал с наказным атаманом в Благовещенске. При этом наказным атаманом, оказывается, является военный губернатор Амурской области генерал-майор Беневский, который обещал посодействовать моему поступлению, если все будет хорошо. Вот такие вот планы!

Но в любом случае надо приучать окружающих к моей нестандартности и прущим из меня нововведениям в военной подготовке. Это я и начал делать почти три года назад. Мои мысли вернулись к событиям после смерти деда Афанасия.

Глава 7. Экзамен у атамана Селеверстова

Деда хоронила вся станица. Из других станиц также много казаков приехало. Я даже и не знал, что Афанасий Васильевич пользовался таким почетом и уважением среди амурских казаков.

После похорон казаки с кладбища потянулись в трактир Савина, где накрыли столы для помина за счет казны Черняевской сотни. Меня как единственного оставшегося родственника посадили за общий стол с казаками. Потом пошли поминальные речи. Много хорошего я услышал о деде Афанасии. Краем уха слышал, как жалеют меня казаки, рассуждая, что же делать теперь сироте. Об этом я тоже думал, так как не представлял теперь своего статуса. Что мне можно, а что нельзя по российским и казачьим законам.

В самом конце поминок из-за стола поднялся атаман Селеверстов и заявил, что он берет меня в свою семью до моего совершеннолетия, так как никого из родственников у меня здесь нет, и он обязан мне спасением от смерти своего сына Романа. Казаки за столом одобрительно загомонили.

Потом поднялся Савин и объявил, что за спасение от хунхузов его Ворона с лучшим косяком он дает мне в награду недавно родившегося жеребенка от Ворона и Ласки, которая считается лучшей кобылой в его табуне.

После такого заявления гомон казаков поднялся до небес. Некоторые стали подходить и хлопать меня по плечам, поздравляя с таким богатым подарком. Мне ничего не оставалось делать, как подняться и благодарить Ивана Митрофановича. Подарок действительно был царским. А если жеребенок пойдет в отца, то такому коню будут завидовать все казаки. Савин все потомство от Ворона продавал за очень большие деньги. Простому казаку такого коня было не купить.

Потом поминки закончились, и мы вместе с Селеверстовым вышли из трактира на улицу.

– Что, казак, дальше делать будешь? – спросил меня атаман, положив руку на плечо и разворачивая к себе лицом.

– До зимы еще месяца полтора, продолжу табун у Савина пасти. А дальше посмотрим, Петр Никодимович.

– Зови меня теперь дядя Петр или дядько Петро, я же тебя к себе в семью взял. – Селеверстов поправил фуражку на голове. – Жить у меня будешь или у себя?

– У себя, дядя Петро. Запасы продуктов есть пока. Готовить я умею. Одежды много осталось. Обслужить себя я смогу. Да и не хочется родной дом оставлять без пригляда. Нежилой дом быстро рушится.

– А не забоишься один-то в пади?

– А чего бояться? Мой дом – моя крепость!

– Ха… Крепость! Ну ты завернул, Тимоха! Хотя по сути верно: мы, казаки, в своем доме как в крепости бьемся, если враг пожалует. Ладно! Два дня тебе на обустройство хватит. Потом приедешь ко мне, будем думать, что с твоим наследством от хунхузов делать, а еще о твоей дальнейшей судьбе поговорим. Хотя уже сейчас тебе скажу: негоже приемному сыну атамана пастухом работать. Лучше бы ты у Савина дальше не пас его табун. Не к лицу мне! А то будут казаки гутарить, что куска хлеба для сироты не нашел!

– Как скажете, дядя Петро. Только что мне делать-то дальше?

– Приедешь через два дня, обо всем и поговорим.

Так закончилась моя пастушеская карьера у казака Савина, тем более что напуганный попыткой хунхузов угнать станичный войсковой табун купец нанял пастухами к своим косякам по два бурята, вооружив их до зубов. Да и станичный войсковой табун пасли теперь не мальцы-казачата, а матерые казаки, тоже вооруженные, будто на войну собрались.

Через два дня, проведя в своем хозяйстве ревизию, я приехал к Селеверстовым. Пообедав за общим столом, мы уединились с атаманом в горнице, где я передал ему на хранение дедово наследство в восемьсот рублей. Три коня со сбруей и все оружие, которое досталось мне после хунхузов, решили продать. Селеверстов ожидал выручить за все еще рублей четыреста. Говорил, что было бы больше, если бы все продавать в Благовещенске на ярмарке, но лучше туда с этим добром не соваться, чтобы не возникли лишние вопросы.

Себе я оставил только восьмизарядную винтовку Маузера, в которую буквально влюбился, и все патроны для берданки. Из-за маузеровской винтовки мы с Селеверстовым спорили до посинения, пока дядя Петро не сдался и не пообещал достать для нее патроны, и то только после того, когда решили, что половина от вырученных денег пойдет Селеверстовым за мое содержание «на довольствии» в их семье до моего совершеннолетия.

До зимы по уговору с атаманом я буду помогать им по хозяйству, благо мы с покойным дедом Афанасием уже все запасли для своего дома до весны. Также договорились с атаманом, что он возьмет меня зимой на ярмарку в Благовещенск и выделит из моих денег сумму для покупки книг. Мое стремление поступить в Иркутское юнкерское училище дядько Петро поддержал полностью и сообщил, что обещана помощь от наказного атамана Беневского, который был поражен моими подвигами в схватке с хунхузами.

– Все, Тимофей! Все купеческие дела завершили. Поехали на сборное место, покажешь, что ты умеешь в казачьей науке.

Выйдя на двор, Селеверстов позвал своего среднего сына Никифора, который год назад вернулся с первого трехлетнего срока службы, за время которого выслужил звание младшего урядника и имел опыт схваток с китайскими бандитами.

– Седлай коней, возьми шашки учебные да карабин. Поедем Тимофею проверку устроим.

– Батька, меня возьмите! – выскочил во двор рыжеволосый Ромка. – Я тоже хочу посмотреть.

– Хорошо. И тебя берем. Иди брату помоги.

Через пять минут со двора Селеверстовых выехала небольшая кавалькада из четырех казаков и отправилась на поле за станицей Черняева, где проходили сборы казаков-малолеток. Приехав на поле и спешившись у коновязи, атаман отправил младшего Ромку принести лозы и воткнуть ее в станки на участке, отведенном для рубки, а меня вместе с Никифором повел на место, где отрабатывались строевые приемы.

– Давай, Никифор, командуй Тимофею, а то тебе на сборах через пять месяцев малолеток гонять. Тренируйся отрабатывать лычки младшего урядника.

Строевой меня не удивишь. Вспоминая свои курсантские годы, как-то забылся и все команды Никифора стал выполнять на автомате, пока не был остановлен командой: «Стой!»

– Что скажешь, Никифор? – Атаман удивленно и задумчиво поглаживал усы.

– С такой выправкой хоть сейчас в атаманцы лейб-гвардии! Тимоха, тебя кто всему этому научил? Вот это… да! – Только присутствие отца не позволило Никифору заковыристо выругаться.

«Кажется, это первый косяк, – подумал я. – Забыл, что строевой у амурских казаков начинают заниматься только с малолетками, то есть с девятнадцати лет. А я еще и ножку с носочком тянул, и чтобы расстояние до земли от подошвы сапога было не меньше двадцати пяти сантиметров».

– Деда учил. Он мне говорил, что внук георгиевского кавалера должен маршировать, как лейб-гвардеец на плацу.

– Добре! Давай-ка, Тимофей, покажи, как тебя с шашкой обращаться научили, – приказал старший Селеверстов, продолжая смотреть на меня какими-то удивленно-задумчивыми глазами.

Я принял уставную стойку с шашкой и по командам Никифора показал «развязывание рук» и различные крутки.

– Хорошо! Молодец, Тимофей! Все как надо выполняешь. – Селеверстов разгладил усы. – Теперь посмотрим, как ты пешим лозу рубишь, а потом верхами. Ромка, воткни вот здесь четыре лозы, а ты, Тимофей, пройди с рубкой направо и налево.

С этим заданием я также легко справился: все четыре лозы были срублены под углом сорок пять градусов и воткнулись рядом в землю с оставшимися стоять основаниями. Когда разрабатывал руку после ранения, то на дворе Алениных за месяц перерубал весь сухостой, имитируя конную дорожку и более сложные комбинации: рубка на две, три и четыре стороны как имитация боя с двумя, тремя и четырьмя противниками соответственно; рубка камыша и яблок на подкидывание, их рубка в подкидывании с оборотом назад, в бок на один и на два удара. При этом все упражнения выполнял из исходного положения «шашка в ножнах», благо шашка, которая носится режущей кромкой клинка вверх, позволяет наносить удар сразу после ее выхватывания из ножен. Самураи с их кендо отдыхают!

Как мне помнилось из информации своего времени, самураи во время Русско-японской войны были поражены той скоростью, с которой казаки осуществляли удар, выхватывая шашку из ножен. По мнению многих из тех, кто остался жив, «с этими русскими самураями невозможно сражаться, они разят быстрее смерти». При этом настоящий мастер фехтования на катанах должен был уметь побить противника одним только движением: за несколько секунд успеть выхватить катану из ножен, ударить противника и вернуть оружие в ножны. При этом считалось хорошим тоном за это краткое время еще и успеть отряхнуть с меча кровь противника.

Дед Афанасий, наблюдая за моими потугами быстрее освоиться с шашкой, исправлял небольшие ошибки, ставя мне удар, учил древнему казачьему «танцу» с одной и двумя шашкам, а за неделю до смерти отдал мне свою шашку, сказав, что ему она также от деда досталась. Это была шикарная черкесская шашка терс-маймун в богато отделанных ножнах. Судя по рисункам и гравировкам, и шашку, и кинжал, которым я отправлял на тот свет хунхузов, делал один мастер. Пара была просто великолепна. Я был поражен красотой этого оружия, а Тимохина сущность визжала от радости от такого подарка.

Сегодня со мной была казачья, как я ее называл, «рабочая шашка». Она мне была более по руке. Расту еще! Жаль, йогурт «Растишка» не дают в этом мире!

– Хорошо удар поставлен. – Никифор посмотрел на отца. – Батька, может, посмотрим, как Тимофей рубиться умеет?

– А давай! Тимоха, против Никифора выйдешь на учебных? По голове и кистям не бить. До трех пропущенных ударов.

– Давайте попробуем, дядько Петро.

Я взял затупленную учебную шашку и оценивающе посмотрел на Никифора, который разминал кисть, вращая другой учебной шашкой.

«Учебная-то учебная, но даже если плашмя ею получишь, мало не покажется, – думал я, прикидывая, как построить бой против Никифора. Тот на полголовы выше, руки длиннее, привык рубить. – Что ж, будем резать, как длинным ножом на противоходе. Армейский ножевой бой спецназа я еще не забыл».

Никифор встал в правостороннюю стойку, перенеся всю тяжесть тела на левую ногу, сохраняя отвесное положение корпуса. Его клинок в согнутой в локте правой руки смотрел мне затупленным острием куда-то в область глаз. Я принял такую же стойку.

– Начали, – подал команду атаман Селеверстов.

Никифор сделал быстрый выпад в мою сторону, нанося колющий удар в район груди. Я отшатнулся назад, разрывая дистанцию, а когда Никифор стал возвращаться в исходную стойку, нанес режущий удар в выставленную переднюю ногу казака. Как я и ожидал, к такой «подлости» Никифор был не готов – все же строевых казаков больше учили рубиться на коне. Я сделал еще подшаг в сторону Никифора и, отводя предплечьем левой руки его кисть с зажатой шашкой, одновременно обозначил удар снизу-вверх от паха к шее, а делая шаг назад, «рубанул» наискось, легко задев правое плечо и грудь Никифора.

– Стоп. Убит! – Старший Селеверстов поднял руку, останавливая Никифора, который попытался что-то сказать. – Еще раз! К бою! Готовьсь! Начали!