Охотник за тенью Карризи Донато

Пролог

Охотник за тенью

Мы приходим в мир и умираем в беспамятстве.

То же случилось и с ним. Он родился во второй раз, но сначала должен был умереть. И заплатил за это свою цену: забыл, кто он такой.

«Я не существую», – твердил он снова и снова, ибо то была единственная доступная ему истина.

Пуля, пронзившая ему висок, унесла с собой его прошлое, а вместе с тем его личность. Но не затронула общую память и речевые центры: странное дело, но он говорил на многих языках.

Эти редкие лингвистические способности – единственное, что было в нем определенного.

Лежа в Праге на больничной койке, он ждал, когда поймет наконец, кто он такой, и вот однажды проснулся ночью и увидел у своего изголовья мужчину, кроткого на вид, с черными волосами, причесанными на косой пробор, с мальчишеским выражением лица.

– Я знаю, кто ты.

Эти слова должны были принести облегчение, но оказались лишь прелюдией к очередной тайне, ибо человек в темной одежде тотчас же положил перед ним два запечатанных конверта.

В одном, объяснил он, находится чек на предъявителя на двадцать тысяч евро и паспорт на вымышленное имя, куда остается только вклеить фотографию.

Во втором – истина.

Посетитель сказал, что он сам должен решить, но торопиться не нужно, времени предостаточно. Ведь узнать о себе все не всегда благо, так что ему предоставляется вторая возможность.

– Подумай хорошенько, – посоветовал он. – Знаешь, сколько людей хотели бы оказаться на твоем месте? Сколько людей мечтают, чтобы амнезия навсегда стерла из памяти все ошибки и падения, всю боль прошлого и можно было бы начать сначала, с чистого листа? Если ты выберешь этот путь, послушайся меня и выбрось второй конверт, даже не открывая.

Чтобы облегчить ему решение, гость рассказал, что там, снаружи, никто не ищет его и не ждет. Нет у него ни привязанностей, ни семьи.

И посетитель удалился, унося с собой свои тайны.

А он все смотрел на конверты, смотрел до рассвета и в последующие дни. Что-то подсказывало ему: тот человек знал, что он в итоге выберет.

Проблема была в том, что он сам этого не знал.

То странное ночное предложение подразумевало, что содержимое второго конверта ему вряд ли понравится. «Я не знаю, кто я такой», – твердил он себе, но вскоре понял, что какую-то часть своей личности в состоянии постигнуть: прожить остаток жизни в сомнениях ему не под силу.

Поэтому в вечер перед выпиской из больницы он выбросил конверт с чеком и паспортом на вымышленное имя – чтобы не передумать. Потом вскрыл тот, где таилась разгадка.

В конверте лежал билет на поезд до Рима, немного денег и адрес церкви.

Сан-Луиджи деи Франчези.

Целый день он искал эту церковь. Отыскав, уселся на скамью в глубине центрального нефа и несколько часов любовался шедевром архитектуры, совершенным слиянием ренессанса и барокко. Туристы, толпившиеся у алтаря, не обращали на него внимания. Его самого ошеломила такая красота. Среди образов, какими питалась его девственная память, ничего подобного, скорее всего, не было: творения, окружавшие его сейчас, вряд ли можно было с легкостью забыть.

И он пока не знал, какое отношение имеет к нему все это.

Когда поздним вечером посетители потянулись прочь из церкви, подгоняемые близящейся грозой, он спрятался в одной из исповедален. Просто не знал, куда ему еще идти.

Массивные двери заперли, свет выключили, только свечи мерцали в темноте. Снаружи полил дождь. От раскатов грома вздрагивало пламя свечей.

И тогда раздался голос, гулко прозвучавший в пустом здании:

– Маркус, иди посмотри.

Значит, вот как его зовут. Он услышал свое имя, но это не произвело ожидаемого эффекта. Просто набор звуков, ни о чем не говорящий.

Маркус выбрался из укрытия и пошел искать человека, которого видел один-единственный раз, в Праге. Нашел его за колонной: он стоял перед одним из боковых приделов. Стоял спиной к проходу, не двигаясь с места.

– Кто я?

Человек не ответил. По-прежнему смотрел прямо перед собой: на стене маленькой капеллы висели три картины крупного формата.

– Караваджо создал эти полотна между 1599 и 1602 годом. «Призвание», «Вдохновение» и «Мученичество святого Матфея». Мое любимое – последнее. – Он указал на картину, висевшую справа. Потом обернулся к Маркусу. – Согласно христианским преданиям, святой Матфей, апостол и евангелист, был убит.

Святой на картине сбит с ног, и его убийца занес меч, готовясь нанести смертельный удар. Свидетели в ужасе разбегаются, предвидя то, что должно случиться, давая свершиться злу, которое вот-вот восторжествует. Матфей, вместо того чтобы покориться судьбе, протягивает руку, словно пытаясь остановить острие, избежать мученичества, которое сделает его святым, подарит вечное блаженство.

– Караваджо вел рассеянную жизнь, посещал самые злачные места Рима, и на тот или иной сюжетный ход в картине его частенько наталкивало то, что он видел на улице. В данном случае – насилие. Поэтому попробуй представить себе, что в этой сцене нет ничего святого или душеспасительного, что в ней участвуют обычные люди… Что ты видишь?

Маркус задумался на мгновение:

– Убийство.

Собеседник медленно кивнул и прибавил:

– Кто-то выстрелил тебе в голову в том гостиничном номере в Праге.

Дождь зашумел сильнее, гулким эхом отдаваясь в церкви. Маркус подумал, что ему неспроста показали картину. Ему предлагалось задаться вопросом: кем он сам мог быть в этой сцене? Жертвой или палачом?

– Другие, глядя на эту картину, видят спасение, а я различаю только зло, – признался Маркус. – Почему?

Молния сверкнула за окнами, высветив витражи. Человек улыбнулся:

– Меня зовут Клементе. Мы с тобой священники.

Это открытие Маркуса глубоко потрясло.

– Часть тебя, которую ты забыл, различает признаки зла. Аномалии.

Маркус не мог поверить, что обладает таким талантом.

Тут Клементе положил ему руку на плечо:

– Есть место, в котором мир света встречается с миром сумерек. Там-то и происходит главное: в краю теней, где все разрежено, смутно, нечетко. Ты был стражем, призванным охранять эту границу. Ибо время от времени что-то прорывается в наш мир. Твоей задачей было изловить это и отправить обратно во мрак.

Последнюю фразу священника заглушил раскат грома.

– Много лет назад ты произнес клятву: никто не должен знать о твоем существовании. Никто и никогда. Только в миг между тем, как сверкнет молния, и тем, как ударит гром, ты можешь назвать себя.

В миг между молнией и громом…

– Так кто же я? – Маркус силился понять.

– Последний представитель священного ордена. Пенитенциарий. Ты забыл о мире, однако и мир забыл обо всех вас. Но когда-то люди называли вас охотниками во мраке.

Ватикан – самое маленькое суверенное государство в мире.

Оно занимает не больше половины квадратного километра в центре Рима, за базиликой Святого Петра. Его пределы ограждены крепкими стенами.

Некогда весь Вечный Город принадлежал папе. Но когда в 1870 году Рим был присоединен к новосозданному королевству Италии, понтифик укрылся внутри этого крохотного анклава и оттуда осуществляет свою власть.

Как независимое государство, Ватикан имеет территорию, население и правительственные структуры. Его граждане разделяются на лиц духовных и светских, в зависимости от того, приняли они обеты или же нет. Некоторые живут внутри стен, иные – за их пределами, на итальянской территории, и каждый день мотаются к месту работы, в одно из множества управлений и ведомств, проходя в какие-то из пяти врат, через которые только и можно проникнуть в Ватикан.

За стенами имеется вся инфраструктура и службы. Супермаркет, почтовое отделение, небольшая больница, аптека, судебная палата, действующая на основе канонического права, и маленькая электростанция. А еще – посадочная площадка для вертолетов и даже железнодорожная станция, правда исключительно для передвижений понтифика.

Государственный язык – латынь.

Кроме базилики, папской резиденции и правительственных зданий, на территории этого маленького города расположены обширнейшие сады и музеи Ватикана; последние ежедневно посещают тысячи туристов со всего мира, которые напоследок восхищаются, задрав носы, великолепным потолком Сикстинской капеллы и фреской Микеланджело «Страшный суд».

Там и случилось чрезвычайное происшествие.

Около четырех, за два часа до официального закрытия музеев, охрана принялась вежливо выпроваживать посетителей, не предлагая никаких объяснений. В то же самое время на остальной территории маленького государства светскому персоналу было предложено удалиться в свои жилища, внутри стен или за их пределами. Те, кто жил внутри, должны были оставаться у себя вплоть до дальнейших распоряжений. Приказ касался и духовных лиц, которым было велено вернуться в квартиры или удалиться в кельи ватиканских монастырей.

Швейцарская гвардия, корпус папских наемников, которых с 1506 года набирают исключительно в католических кантонах Швейцарии, получила приказ закрыть все входы в город, начиная с ворот Святой Анны. Городской телефон отключили, сотовую связь заблокировали.

К шести часам этого холодного зимнего дня крепость оказалась совершенно отрезана от мира. Никто не мог ни войти, ни выйти, ни связаться с кем-либо.

Кроме двоих человек, которые прошли по двору Святого Дамасо и Лоджиям Рафаэля.

На всей обширной территории садов была прекращена подача электричества. Шаги их гулко отдавались в абсолютной тишине.

– Быстрее, у нас только полчаса, – поторопил Клементе.

Маркус понимал, что полная изоляция долго не продлится, рано или поздно у кого-то снаружи возникнут подозрения. Друг сообщил ему, что для средств массовой информации наскоро приготовили версию: карантин якобы введен ради проверки нового плана эвакуации в случае угрозы.

Однако настоящую причину следовало держать в строгом секрете.

Оба священника, зайдя в сады, включили фонарики. Сады эти занимают двадцать три гектара, половину всей территории Ватикана. Есть там сад итальянский, английский и французский; там собраны образцы флоры со всего света. Сады эти – гордость понтификов. Многие папы прогуливались, размышляли, молились среди цветущих растений.

Маркус и Клементе прошли по аллеям, обсаженным кустами букса, которым садовники придали форму, не уступающую мраморным скульптурам. Скользнули в тень высоких пальм и ливанских кедров, под плеск сотен фонтанов, украшающих парк. Попали в розарий, устроенный Иоанном XXIII, где весной расцветали розы, носящие теперь имя святого понтифика.

Из-за высоких стен с римских улиц с их хаотическим движением доносился беспорядочный гвалт. Но там, где они очутились, царила абсолютная тишина и ничто не нарушало покой.

Но мира здесь все-таки нет, подумал Маркус. Больше нет. Мир нарушен тем, что случилось сегодня днем, когда обнаружили произошедшее.

Там, куда направились пенитенциарии, природу, в отличие от других садов, никто не приручал. В самом центре зеленых легких столицы располагалась зона, где деревья и кусты могут произрастать свободно. Лес площадью в два гектара.

Единственное, что там делали, – это периодически подбирали валежник. Чем, собственно, и занимался садовник, забивший тревогу.

Маркус и Клементе поднялись на холм. С его вершины посветили фонариками вниз, на полянку, в центре которой представители корпуса жандармерии[1] желтой лентой огородили небольшой участок. Агенты уже исследовали место происшествия, собрали все вещдоки, а потом получили приказ удалиться.

Чтобы смогли прийти мы, сказал себе Маркус. Подошел к натянутой ленте, посветил фонариком и увидел.

Человеческий торс.

Обнаженный. Ему тут же пришел на память Бельведерский торс, изувеченная статуя Геркулеса, которой вдохновлялся Микеланджело, выставленная как раз в музеях Ватикана. Но не было ничего, напоминающего о высоком искусстве, в останках женщины, с которой так зверски расправились.

Кто-то отрубил ей голову, ноги и руки. Части тела были разбросаны на расстоянии нескольких метров, вместе с лоскутами темной одежды.

– Известно, кто она такая?

– Монахиня, – ответил Клементе. – Здесь есть небольшая обитель, очень строгих правил, сразу за лесом. – Он показал рукой вперед. – Имя женщины держат в тайне, это одно из правил ордена, в который она вступила. Но не думаю, чтобы в этом случае имя нам чем-то помогло.

Маркус нагнулся, чтобы лучше рассмотреть. Белая кожа, маленькие груди, пах, бесстыдно выставленный напоказ. Белокурые волосы, очень коротко остриженные, обычно покрытые платом, виднелись теперь на отрубленной голове. Голубые глаза воздеты к небу, словно в молитве. «Кто ты?» – взглядом вопросил ее пенитенциарий. Ведь есть судьба хуже смерти: умереть безымянной. «Кто это сделал с тобой?»

– Время от времени сестры гуляли в лесу, – продолжал Клементе. – Сюда почти никто не заходит, никто не мешает им молиться.

Жертва избрала затворничество, подумал Маркус. Приняла постриг, чтобы вместе с сестрами жить вдали от человечества. Никто не должен был больше увидеть ее лицо. Но вместо этого ее тело послужило непристойной демонстрацией чьей-то злобы.

– Выбор этих сестер понять нелегко, многие считают, что лучше творить добро среди людей, чем затворяться в стенах монастыря, – рассуждал Клементе, будто читая мысли товарища. – Но моя бабушка всегда говорила: «Ты не представляешь, сколько раз эти сестры спасали мир своими молитвами».

Маркус не знал, во что ему верить. Насколько он понимал, перед лицом такой смерти мир вряд ли что-то могло спасти.

– За многие века здесь не случалось ничего подобного, – прибавил друг. – Мы к этому совсем не подготовлены. Жандармерия проведет внутреннее расследование, но она не располагает необходимыми техническими средствами. Нет ни судмедэксперта, ни криминалистов. Не будет ни вскрытия, ни проверки отпечатков пальцев, ни анализа ДНК.

Маркус повернулся к нему:

– Тогда почему не попросить помощи у итальянских властей?

В соответствии с договорами, заключенными между двумя государствами, Ватикан мог в случае необходимости прибегнуть к помощи итальянской полиции. Но помощь эта требовалась только для того, чтобы следить за толпами паломников, наводнявших базилику, или предотвращать мелкие кражи на площади перед ней. Полномочия итальянской полиции заканчивались у подножия лестницы, ведущей к Святому Петру. Во всяком случае, если не было специального обращения.

– Этого не будет, все уже решено, – отрезал Клементе.

– Как же мне проводить расследование внутри Ватикана – ведь меня заметят и, хуже того, узнают, кто я такой?

– Но ты и не станешь проводить его здесь. Кто бы это ни сделал, он явился извне.

Маркус ничего не понимал.

– Откуда тебе это известно?

– Мы знаем его в лицо.

Такой ответ ошеломил пенитенциария.

– Тело лежит здесь по меньшей мере восемь-десять часов, – продолжал Клементе. – Этим утром, очень рано, камеры видеонаблюдения зафиксировали в зоне садов подозрительного человека. Он был одет как служитель, но, похоже, униформа была украдена.

– Почему он?

– Сам посмотри.

Клементе протянул ему распечатку фотограммы. Человек, одетый в форму садовника, лицо частично скрыто под козырьком кепки. Европеоидной расы, возраст неопределенный, но, скорее всего, за пятьдесят. Серая сумка через плечо, на дне – пятно более темного оттенка.

– Жандармы уверены, что в этой сумке лежал топорик или нечто подобное. Его недавно использовали: пятно, которое ты видишь, скорее всего, кровь.

– Почему топорик?

– Только такое оружие он мог бы здесь найти. Извне через кордоны, охрану, металлодетекторы он пронести ничего не мог, это исключено.

– Но он все-таки унес орудие преступления с собой, чтобы замести следы, в случае если жандармы обратятся к итальянской полиции.

– На выходе все гораздо проще, там нет контроля. И потом, чтобы уйти, не бросаясь в глаза, достаточно смешаться с толпой паломников или туристов.

– Садовый инвентарь…

– Сейчас как раз проверяют, все ли на месте.

Маркус снова взглянул на останки молодой монахини. Непроизвольно стиснул медальон, который носил на шее: архангел Михаил с огненным мечом. Покровитель пенитенциариев.

– Нам пора, – объявил Клементе. – Время вышло.

Тут из леса донеслись шорохи. Кто-то двигался по направлению к поляне. Маркус поднял глаза и увидел, что в темноте обозначилась вереница теней. У некоторых в руках были свечи. При слабом свете этих огоньков он распознал фигуры с покрытыми головами. Лица занавешены темной тканью.

– Это сестры, – шепнул Клементе. – Пришли забрать тело.

При жизни только они могли видеть ее лицо. После смерти они единственные могли позаботиться о погребении. Таково правило.

Клементе и Маркус отошли в сторону. Сестры молча окружили жалкие останки. Каждая из них знала, что ей делать. Кто-то расстелил белое полотно, другие стали подбирать с земли фрагменты тела.

Только тогда Маркус расслышал звуки. Согласный гул, происходящий из-под ткани, закрывающей лица. Литания. Они молились на латыни.

Клементе схватил Маркуса за руку и потащил прочь, но в этот момент одна из сестер прошла рядом. И он отчетливо расслышал фразу:

– Hic est diabolus.

Дьявол здесь.

Часть первая

Соляной мальчик

1

У ног Клементе лежал холодный ночной Рим.

Никто бы не сказал, что человек в темной одежде, прижавшийся к балюстраде, – священник. Дворцы и купола простирались под ним, базилика Святого Петра выше прочих. Величественная панорама, открывающаяся с холма Пинчо, неизменная в веках, на фоне которой всегда кишела жизнь, крохотная и бренная.

Клементе смотрел на город, не оборачиваясь на звук шагов, раздававшихся за его спиной.

– Ну, что скажешь? – спросил он, не дожидаясь, пока Маркус подойдет.

– Ничего.

Клементе кивнул, нисколько не удивившись, потом повернулся к другу-пенитенциарию. У Маркуса был измученный вид, на лице многодневная щетина.

– Сегодня исполняется год.

Клементе молча заглянул ему в глаза. Он знал, о чем речь: исполнился год с того момента, как в садах Ватикана нашли расчлененный труп монахини. За этот немалый срок расследование пенитенциария ни к чему не привело.

Никаких следов, никаких улик, даже ни единого подозрения. Ничего.

– Думаешь отступиться? – спросил он Маркуса.

– А что, разве я могу? – вскинулся тот. Убийство монахини явилось для него суровым испытанием. Охота за человеком, запечатленным на фотограмме с камер видеонаблюдения, – европеоидной расы, за пятьдесят – оказалась безуспешной. – Никто его не опознал, никто его не видел. Мы знаем его в лицо, вот что меня больше всего бесит. – Маркус помолчал, глядя на друга. – Нужно перепроверить всех мирян, работающих в Ватикане. А если опять ничего не всплывет, приняться за священников.

– Никто из них не похож на фотографию – к чему терять время?

– Кто может поручиться, что убийце никто не помогал? Не покрывал его? – Маркус никак не мог успокоиться. – Ответ – там, в стенах Ватикана; там я и должен вести расследование.

– Ты же знаешь, существует запрет. Тебе туда нельзя по причине секретности.

Маркус знал, что секретность – отговорка. Просто в Ватикане боялись, что, сунув нос в дела церкви, он обнаружит нечто вовсе не относящееся к данной истории.

– Я заинтересован только в том, чтобы поймать убийцу. – Он встал лицом к другу. – Ты должен убедить прелатов снять запрет.

Клементе махнул рукой, с ходу отметая это предложение как несусветную глупость.

– Я даже не знаю, кто обладает достаточной властью, чтобы это сделать.

Под ними на площади дель Пополо роились туристы, выехавшие на ночную экскурсию по достопримечательностям Рима. Знают ли они, что именно там когда-то росло ореховое дерево, под которым похоронили императора Нерона, «монстра», приказавшего, как о том твердили его враги, в 64 году после Рождества Христова поджечь Рим? Римляне верили, что это место населено злыми духами. Поэтому в XI веке понтифик Пасхалий II повелел сжечь ореховое дерево вместе с откопанным прахом императора. Потом там построили церковь Санта-Мария дель Пополо, где до сих пор на главном алтаре можно увидеть барельеф, изображающий, как папа римский собирается рубить дерево Нерона.

Вот он, Рим, пронеслось в голове у Маркуса. Место, где за любым фасадом скрывается очередная тайна. Весь город окутан легендой. И никто не смеет по-настоящему проникнуть в скрытый смысл вещей. Все, что угодно, только не возмутить душевный покой этих людей. Мизерных, ничтожных созданий, не ведающих, какая война постоянно скрытно ведется вокруг них.

– Придется так или иначе смириться с тем, что мы никогда его не поймаем, – сказал Клементе.

Но Маркус не желал сдаваться.

– Кто бы ни был этот человек, он знал, как вести себя внутри стен. Он изучил местность, процедуры контроля: ему удалось обмануть службу безопасности.

То, что он сделал с монахиней, – зверство, скотство. Но то, как он это сделал, выдает некую логику, продуманный план.

– Я понял одну вещь, – с уверенностью проговорил пенитенциарий. – Выбор места, жертвы, способа казни – все это послание.

– Кому?

Hic est diabolus, подумал Маркус. Дьявол вторгся в Ватикан.

– Кто-то хочет сообщить, что в Ватикане обитает нечто ужасное. Это доказательство, понимаешь? Некий тест… Он предвидел дальнейшее: возникнут затруднения и расследование застопорится. В высоких сферах предпочтут оставить нас во власти сомнений, только бы не докопаться до правды, ведь неизвестно, что может выйти на свет. Может, очередная погребенная истина.

– Это серьезное обвинение, ты не находишь?

– Разве ты не понимаешь, что именно этого и хотел убийца? – упрямо гнул свое Маркус.

– Почему ты так в этом уверен?

– Иначе он убил бы снова. Но не убил: ему достаточно знать, что сомнение пустило корни и что зверское убийство несчастной монахини – ничто перед лицом более ужасных тайн, которые любой ценой следует хранить.

Клементе заговорил в своем обычном примирительном тоне:

– У тебя нет доказательств. Это только теория, плод твоих размышлений.

Но Маркус не отступал.

– Прошу тебя: дай мне поговорить с ними, я постараюсь их убедить. – Он имел в виду церковных иерархов, от которых друг получал инструкции и задания.

С тех самых пор, как три года назад Клементе нашел его, потерявшего память, полного страхов, на больничной койке в Праге, Маркус ни разу не слышал от него лжи. Часто он дожидался подходящего момента, чтобы раскрыть другу глаза, но не солгал ни разу.

Поэтому Маркус ему доверял.

Можно даже сказать, что Клементе заменял ему семью. В эти три года, за редким исключением, он представлял собой единственную связь пенитенциария с человеческим родом.

«Никто не должен знать о тебе и о том, что ты делаешь, – постоянно твердил он. – На карту поставлено само существование того, что мы представляем, и исполнение задачи, которая нам доверена».

Его наставник всегда говорил, что высшим кругам известно только то, что он существует.

Один Клементе знает его в лицо.

Когда Маркус спросил, к чему такая секретность, друг ответил ему: «Так ты сможешь защитить их от них самих. Разве не понятно? Если все прочие меры окажутся бесполезными, если барьеры рухнут, кто-то должен стоять на страже. Ты – последняя линия обороны».

И Маркус все время задавался вопросом: если он – самая нижняя ступень этой лестницы, человек для тайных поручений, преданный слуга, которого призывают, когда надо погрузить руки в материю тьмы, выпачкать их, а Клементе – всего лишь связной, то кто находится на вершине?

В эти три года он старался как мог, стремился выглядеть верным вассалом в глазах того, кто – в этом Маркус был уверен – оценивал с высоты все, что он делает. Надеялся, что это позволит ему пробиться в высшие сферы, познакомиться с кем-то, кто объяснит наконец, чему служит столь неблагодарная миссия. И по какой причине именно его избрали для ее выполнения. Утратив память, он не мог сказать, насколько давним было такое решение, играл ли он, Маркус, до Праги какую-то иную роль.

Ничего подобного.

Клементе передавал ему приказы и поручения, исходившие, по-видимому, от Церкви в ее неизменной и порой неизреченной мудрости. И все-таки за каждым поручением просматривалась чья-то тень.

Всякий раз, когда он хотел узнать больше, Клементе закрывал тему, произнося одну и ту же фразу, терпеливо, с кротким, добродушным выражением на лице. Чтобы обуздать претензии Маркуса, он и сейчас, на террасе, перед блеском, скрывающим тайны города, произнес эти слова:

– Нам не подобает спрашивать, нам не подобает знать. Нам подобает лишь повиноваться.

2

Три года назад врачи сказали, что он родился во второй раз.

Неправда.

Он умер, и все. А удел мертвых – исчезнуть навсегда или остаться призраком в предыдущей жизни, будто в заточении.

Таким он себя ощущал. Я не существую.

Печален удел призрака. Он наблюдает за серыми буднями живых, за их страданиями, за их стремлением угнаться за временем, за тем, как они впадают в бешенство по пустякам. Смотрит, как они борются с проблемами, которые судьба перед ними ставит каждый день. И завидует им.

Обиженный призрак, сказал он себе. Вот кто я такой. Ведь живые всегда будут иметь перед ним преимущество. У них есть выход: они еще могут умереть.

Маркус бродил по улочкам старого города, люди шли мимо, его не замечая. В толпе он обычно замедлял шаг. Ему нравилось, когда прохожие второпях задевали его. Эти мимолетные прикосновения только и позволяли ощущать, что он еще принадлежит к человеческому роду. Но умри он здесь и сейчас, его тело подобрали бы с мостовой, отвезли в морг, а поскольку никто бы не явился затребовать труп, похоронили бы в безымянной могиле.

Такова цена служения. Дань, выражающаяся в безмолвии и самоотречении. Но порой стоило труда это принять.

Район Трастевере всегда был сердцем народного Рима. Чуждый благородному величию дворцов в историческом центре, он обладал особым очарованием. Смену эпох наглядно выражала архитектура – средневековые строения соседствовали с особняками восемнадцатого века: история сгладила противоречия. Сампьетрини – бруски из темного порфира, которыми со времен папы Сикста V мостили улицы Рима, – казались покровом из черного бархата, наброшенным на узкие, извилистые улочки, и шаги прохожих, ступавших по камням, отдавались гулким, ни с чем не сравнимым звуком. Эхом старины. Так что у любого, кто забредал в эти места, складывалось впечатление, будто он переместился в прошлое.

Маркус замедлил шаг, остановился на углу улицы делла Ренелла. Людской поток, каждый вечер захлестывавший квартал, мирно продолжал струиться перед ним под музыку и гомон, долетавшие из ресторанчиков, которые привлекали в Трастевере молодых туристов из половины мира. Люди эти, какими бы они ни были разными, в глазах Маркуса ничем не отличались друг от друга.

Стайкой промчались двадцатилетние американки в слишком коротких шортах, насквозь промокшие: они, наверное, ошибочно полагали, будто в Риме всегда стоит лето. С ногами, посиневшими от холода, они ускоряли шаг, кутаясь в толстовки с логотипом колледжа, высматривая бар, где можно укрыться от дождя и пропустить стаканчик, чтобы согреться.

Влюбленная пара лет сорока вышла из траттории. Помедлила в дверях. Она смеялась, он обнимал ее за талию. Женщина чуть откинулась назад, положив руку на плечо партнера. Тот внял призыву и поцеловал ее. Бенгалец, торгующий вразнос розами и спичками, заметил это и остановился, дожидаясь, пока закончится изъявление пылких чувств, в надежде, что пара захочет ознаменовать встречу покупкой цветка или им просто захочется покурить.

Трое парней слонялись, держа руки в карманах, озираясь вокруг. Маркус был уверен, что они ищут кого-то, кто им продаст наркотики. Они еще этого не знали, но с другой стороны улицы к ним шел алжирец, готовый удовлетворить их запросы.

Благодаря своей способности оставаться невидимым, Маркус невозбранно наблюдал за людьми и их маленькими слабостями. Но это мог проделывать любой наблюдатель, умеющий концентрировать внимание. Его дар – его проклятие – заключался в другом.

Он видел то, чего не видели другие. Видел зло.

Он умел различать его в деталях, в аномалиях. Крохотных прорехах в ткани обыденности. Инфразвук, исходящий из хаоса.

С ним это случалось постоянно. Он обладал этим даром против своего желания.

Сначала он увидел девчушку. Она кралась вдоль стен, темное пятно, скользящее по облупленной штукатурке фасадов. Шла сгорбившись, потупив взгляд, сунув руки в карманы кожаной куртки. Пряди ярко-розовых волос закрывали лицо. Ботинки на каблуках прибавляли ей росту.

Маркус заметил мужчину, шедшего впереди, только потому, что тот замедлил шаг и обернулся, чтобы проверить, идет ли она следом. Бросил на нее такой взгляд, будто дернул за ошейник. Мужчине явно было за пятьдесят. Светлое кашемировое пальто, коричневые ботинки, дорогие, начищенные до блеска.

Неопытному наблюдателю могло показаться, будто это отец и дочь. Он, менеджер или специалист с именем, забрал из злачного места строптивую девчонку и ведет ее домой. Но все было не так просто.

Когда они добрались до двери, мужчина пропустил девушку вперед, но потом сделал нечто выбивающееся из сюжета: прежде чем в свою очередь переступить порог, огляделся, дабы убедиться, что никто не следит за ним.

Аномалия.

Зло проходило перед ним ежедневно, и Маркус знал, что решения нет. Никто не в силах исправить все несовершенства мира. И, хоть и скрепя сердце, он усвоил новый урок.

Чтобы пережить зло, иногда нужно сделать вид, будто его не замечаешь.

Чей-то голос отвлек его от созерцания закрывающейся двери.

– Спасибо, что подвезла, – говорила подруге блондинка, выходя из автомобиля.

Маркус забился в угол, и она прошла мимо, глаз не сводя с экранчика сотового, который сжимала в руке. В другой руке она несла большую сумку.

Маркус часто приходил сюда только затем, чтобы на нее посмотреть.

Они встречались раза четыре, не больше, когда эта женщина, почти три года назад, приехала из Милана в Рим, чтобы выяснить, как погиб ее муж. Маркус хорошо помнил все, что они друг другу сказали, вплоть до последнего слова, и ее лицо, до малейшей черты. Одно из благодатных последствий амнезии: новая память, готовая пополняться.

Сандра Вега была единственной женщиной, с кем он общался все это время. И единственным посторонним человеком, кому открыл, кто он такой.

Страницы: 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Harvard Business Review – главный деловой журнал в мире. Каждый год HBR выпускает сборник, в который...
В монографии рассматриваются различные аспекты оборонной политики четырех коммунистических государст...
Ваша кухня должна стать «местом силы»! Кухня – сердце дома, от ее состояния зависит жизнь всего «орг...
Иногда так легко бывает обидеть самого дорогого тебе человека! Но так важно вовремя понять это. И от...
Эта книга не виагра. Скорее операция на мозге, которая удалит из вашей жизни понятие сексуальной нор...
Темный, средоточие вселенского зла, некогда заточенный Создателем в горном узилище Шайол Гул, успел ...