Каштановый человечек Свейструп Сорен

10

Батут знавал гораздо лучшие дни, как и небольшая заросшая теплица по левую сторону от террасы. Справа же мокрая трава подбирается к задней стенке сверкающего жестяного гаража – штуки самой по себе, наверное, весьма практичной, да только никоим образом не вяжущейся с обликом белого конструктивистского здания. Тулин направляется в дальнюю часть сада. С другой стороны живой изгороди видны прожекторы и силуэты полицейских в форме и экспертов в белом. Она пробирается сквозь заросли кустов и деревьев с желтыми и багряными листьями и выходит на натуральную детскую площадку. Возле ветхого домика для игр в струях дождя беспрестанно вспыхивает блиц, и еще издалека Тулин узнает энергичную фигуру Генца, запечатлевающего на камеру все, что находится на месте преступления.

– Много успели?

Симон Генц отводит от видоискателя серьезный взгляд, но, увидев Тулин, коротко улыбается. Генцу на вид лет тридцать пять, этакий живчик: говорят, только в этом году он пробежал уже пять марафонов. И кроме того, он самый молодой руководитель экспертно-криминалистического отдела полиции за всю его историю, а для Тулин еще и один из весьма немногих коллег, к мнению которых она прислушивается. Фанат своего дела, человек острого и здравого ума – вот за что она его на самом деле уважает. А держит его на расстоянии потому, что он не раз предлагал ей совершить совместную утреннюю пробежку, чего она ни в коем случае и вообразить себе не может. За девять месяцев работы в отделе по расследованию преступлений против личности Найя, пожалуй, только с Генцем наладила более или менее неплохие отношения. Но ничего более отвращающего от физической близости, чем служебный роман, по ее представлениям, не существует.

– Привет, Тулин. Немного. Дождь, видишь, с нами шутки шутит, к тому же с момента убийства уже прошло несколько часов.

– Кстати, о времени убийства что-нибудь известно?

– Пока нет. Судмедэксперт вот-вот подъедет. Но могу сказать, что дождь начался незадолго до полуночи; думаю, тогда-то все и произошло. Если следы и оставались на территории, то теперь все они смыты напрочь. Хотя мы, конечно, продолжим поиски… Хочешь на нее посмотреть?

– Да, благодарю.

Безжизненное тело в сидячей позе на траве, скрытое наброшенной на него криминалистами белой пластиковой простыней, прислонено к одной из двух стоек, поддерживающих крышу домика для игр. А вокруг картина вполне себе благостная, с красными и желтыми листьями вьющихся растений и кустарников на заднем плане. Генц осторожным движением убирает белый пластиковый покров, открывая глазу труп женщины. Она сидит скрючившись, точно тряпичная кукла. На ней только трусы и женская сорочка, когда-то бывшая бежевого цвета; все насквозь мокрое от дождя и в многочисленных пятнах алой крови. Тулин подходит ближе и садится на корточки, чтобы лучше рассмотреть тело. Лицо Лауры Кьер обмотано особой прочности черным тейпом. Лента врезалась в застывший открытый рот и скрывает затылок с мокрыми рыжими волосами. Один глаз у нее выбит, так что можно заглянуть глубоко в глазную впадину, а другой слепо глядит прямо перед собой. На синеватой коже бесчисленное количество порезов, рваных ран и следов от ударов. Ступни ног у нее тоже разодраны в кровь. Кисти рук, связанных крепким скотчем в районе запястий, зарылись под небольшую кучку опавшей листвы у нее перед коленями. Тулин понадобилось лишь раз взглянуть на тело жертвы, чтобы понять, почему сплоховал пожилой полицейский. Хотя обычно вид мертвецов особого неприятия у нее не вызывает. Работа в убойном отделе не предполагает эмоциональное отношение к смерти, а если кто не в силах обойтись без излишних проявлений чувств, то ему лучше сменить профессию. Но справедливости ради надо сказать, что Тулин никогда прежде не доводилось видеть труп человека, изуродованного до такой степени, как эта прислоненная к стойке домика для игр женщина.

– Ты, конечно, еще будешь говорить с судебным медиком, но, по-моему, если судить по некоторым ранам, в какой-то момент она попыталась убежать от преступника между деревьев. То ли прочь от дома, то ли, наоборот, в дом. Но тьма стояла кромешная, а она была сильно ослаблена после ампутации, что наверняка случилось до того, как ее в конце концов усадили возле игрового домика.

– Какой такой ампутации?

– Подержи-ка это…

Генц рассеянно передал ей большую фотокамеру с блицем, подошел к самому трупу, присел на корточки и, пользуясь своим цилиндрическим фонариком, как рычагом, приподнял связанные руки женщины. Труп уже окоченел, застывшие руки механически поддались движению Генца, и Найя увидела, что правая кисть Лауры Кьер на самом деле не была скрыта опавшей листвой, как она сперва подумала. Нет, кисть была отчленена от предплечья чуть ниже запястья, где из неровной чудовищной раны торчали концы отрезанных косточек и сухожилий.

– На данный момент мы предполагаем, что это случилось здесь, на площадке, потому что ни в гараже, ни в доме следов крови не обнаружено. Я, разумеется, попросил моих людей внмательно осмотреть гараж на предмет нахождения там клейкой ленты, садовых и прочих инструментов, но пока что никаких результатов нет. Ну и, как это ни удивительно, кисть мы пока тоже нигде не нашли, хотя поиски не прекращаем.

– А не могла ее утащить какая-нибудь собака? – спросил пробравшийся через сад и живую изгородь Хесс. Поеживаясь на дожде, он быстро осмотрелся, а Генц с изумлением уставился на него.

– Генц, познакомься, это Хесс. Он поработает с нами несколько дней.

– Доброе утро! Добро пожаловать. – Генц собирается протянуть Хессу руку, но тот только кивает в сторону соседнего дома:

– Кто-нибудь что-нибудь слышал? Может, кто из соседей?

Откуда-то издалека доносится дикий грохот мчащейся по мокрым рельсам электрички, и Генцу приходится кричать в ответ:

– Нет, насколько мне известно, никто ничего не слышал. Электрички нечасто ходят по ночам, а вот товарняков на этом участке хватает.

Поезд промчался мимо, и Генц снова обращается к Тулин:

– Мне, конечно, хотелось бы найти для тебя побольше следов, но прямо сейчас ничего сказать не могу, кроме того, что никогда в жизни не доводилось видеть таких чудовищных телесных повреждений.

– А это что такое?

– Где?

– Да вот.

Тулин все так же сидит на корточках возле трупа и указывает пальцем на какой-то предмет. Он подвязан нитью к балке веранды домика для игр и, запутавшись в ней, болтается на ветру. Генц поворачивается, распутывает нить, и предмет начинает раскачиваться взад-вперед. Два темно-коричневых плода каштана насажены друг на друга. Верхний совсем маленький, нижний – чуть побольше. На верхнем еще прорезаны два отверстия в качестве глаз. А в нижний воткнуты спички, обозначающие руки и ноги. Ничего из ряда вон выходящего в этой простой фигурке, составленной из двух каштанов, нет, но сердце у Тулин тем не менее на мгновение останавливается, и она никак не может объяснить почему.

– Каштановый человечек… Может, его допросить?

Хесс смотрит на Тулин невинным взглядом. Полицейский юмор классического типа, по всей вероятности, высоко котируется в Европоле, и Найя предпочитает не отвечать. Они с Генцем обмениваются взглядами, но тут к нему подходит с вопросом один из его сотрудников. Хесс лезет в карман куртки за вновь зазвонившим мобильником. Со стороны дома доносится свист – это полицейский, которому стало плохо при виде трупа, подает знак Тулин, чтобы она подошла. Найя поднимается. Оглядывает детскую площадку, окаймленную деревьями с медного цвета листьями. Взгляду ее открываются лишь мокрые качели, детская горка и площадка для паркура, выглядящая печальной и заброшенной, несмотря на присутствие увязающих в размокшей почве оперов и криминалистов, обыскивающих местность. Тулин возвращается к дому. Хесс продолжает говорить по телефону по-французски. А по железке с грохотом проносится очередная электричка.

11

По пути к центру города в салоне министерского авто Фогель обрисовал программу дня. Министры собираются в Кристиансборге[5], после чего они всей командой переходят за угол в дворцовую церковь для участия в традиционном богослужении. После службы Розе предстоит поприветствовать своих сотрудников в здании Министерства соцзащиты на улице Хольменс-Канал прямо напротив дворцовой площади Кристиансборга и затем успеть вернуться во дворец на официальное открытие сессии Фолькетинга.

Остаток дня тоже четко распланирован, однако Роза вносит в план некоторые поправки и отмечает их в календаре своего «Айфона». Хотя это вовсе не обязательно – ведь секретарь министра свое дело знает прекрасно, – она предпочитает действовать именно так. Это помогает ей вникнуть в детали, не терять связи с действительностью и чувствовать, что всё у нее под контролем. Тем более в такой день, как сегодня. Но когда автомобиль въезжает на двор Ригсдага, Роза уже больше не слушает Фогеля. На башне дворца развеваются национальные флаги, повсюду на площади паркуется журналистский транспорт, и она разглядывает стоящих под зонтами людей, готовящихся к интервью или делающих подводку к репортажу под осветительными приборами фотографов и телеоператоров.

– Асгер, мы едем дальше, к заднему входу.

Услышав Фогеля, новый водитель кивает, но Роза отвергает предложение своего советника:

– Нет, высадите меня здесь.

Удивленный Фогель поворачивается к ней, и шофер тоже смотрит на нее в зеркало заднего вида, и только теперь она замечает, какое у него серьезное лицо.

– Если я сейчас это не сделаю, они от меня весь день не отстанут. Подвезите меня к входу, и я там выйду.

– Роза, ты уверена?

– Да, уверена.

Машина плавно подъезжает к тротуару, водитель выскакивает из салона и открывает заднюю дверцу. Роза выходит и направляется к большой лестнице Фолькетинга, все вокруг приходит в движение, но словно в замедленной съемке: операторы оборачиваются, журналисты устремляются к ней. Она видит море лиц с открытыми ртами и слышит искаженную отрывистую речь.

– Роза Хартунг, минуточку!

Реальность настигает ее, толпа перед нею бурлит, камеры мелькают прямо перед глазами, и градом сыплются вопросы журналистов. Роза успевает подняться на две ступени; она осматривает толпу, отмечая каждую деталь. Голоса, осветительные приборы, микрофоны, синюю шапочку, натянутую на морщинистый лоб, взмах рукой, пару темных глаз, старающихся следить за всем происходящим из заднего ряда.

– Хартунг, вы сделаете заявление?

– Что вы чувствуете, возвращаясь к работе?

– Можете уделить нам две минутки?

– Роза Хартунг, посмотрите сюда!

Розе прекрасно известно, что ее дела обсуждались на редакционных летучках самых разных средств массовой информации в течение многих месяцев, и уж тем более в последние дни, но никто из них не ожидал, что им выпадет возможность задать ей вопросы сейчас, и именно поэтому она решает застать их врасплох.

– Отойдите назад!

Это Фогель, протиснувшийся сквозь строй репортеров, позаботился, чтобы толпа оказалась на некотором расстоянии от Розы. Большинство подчиняются. Хартунг всматривается в лица журналистов, многие из которых ей знакомы.

– Как всем вам известно, это был очень тяжелый для меня период. Я и моя семья благодарны всем за поддержку, которую нам оказывали все это время. Сегодня начинается новая сессия парламента, и настала пора двигаться дальше. Я хочу поблагодарить премьер-министра за оказанное мне доверие. Собираюсь сразу же погрузиться в решение стоящих перед нами политических задач. И, надеюсь, все вы с уважением отнесетесь к моему выбору. Спасибо!

Роза Хартунг начинает подниматься по лестнице вслед за прокладывающим ей дорогу в толпе Фогелем.

– Но, Хартунг, вы готовы к возвращению?

– Как ваше самочувствие?

– Как вы думаете, почему преступник не указал те места, где ваша дочь…

Фогелю удается провести Розу к тяжелым дверям, и когда стоящая на пороге секретарь министра протягивает ей руку, Хартунг представляется, будто она ступила на сушу с борта едва не погибшего в бушующем море судна.

12

– Мы тут немножко изменили обстановку, потому что нам поставили новые диванчики, но если ты хочешь сделать по-старому…

– Нет, мне так нравится.

Роза только что вошла в свой кабинет на пятом этаже Министерства соцзащиты. Побывав в Кристиансборге и на последующей службе, она встретила много знакомых, и сейчас ей приятно ощущать отсутствие такого пристального внимания к собственной персоне. Коллеги по кабинету обнимали ее, другие кивали дружески и сочувственно, и она старалась все время двигаться. Только в церкви сосредоточилась на словах епископа. После службы Фогелю пришлось кое с кем переговорить по поводу предстоящих министру встреч, а Роза вместе с ожидавшими ее секретарем и несколькими помощниками перешла через Дворцовую площадь в серо-коричневое здание Министерства соцзащиты. Отсутствие Фогеля никаких неудобств Розе не доставляет, поскольку теперь ей надо сконцентрировать все внимание на встрече с сотрудниками и беседе с секретарем.

– Роза, не знаю даже, как и начать… В общем, придется спросить прямо: как ты себя чувствуешь?

Вот и настало время для этого разговора, но Хартунг прекрасно знает своего секретаря; ей ясно, что та искренне желает ей только всего самого хорошего. Лю, китаянка по происхождению, замужем за датчанином, у них двое детей, и она, пожалуй, самый добрый человек, с кем Розу когда-либо сводила судьба. И все же Хартунг вновь уклоняется от прямого ответа – так же, как и в Кристиансборге, и в церкви.

– Да нет, ничего. Для моей ситуации чувствую я себя хорошо и собираюсь поскорее включиться в работу. А у вас как дела?

– Замечательно. У младшего вот только колики. А старший… В общем, всё о’кей.

– А что это у нас стена такая голая?

Роза замечает, что Лю корит себя за сделанное без согласования с нею.

– Здесь фотографии висели. Но, конечно, тебе самой решать. Вон там некоторые лежат – на них вы все вместе, и я не знала, захочешь ли ты видеть их…

Роза подходит к стоящей у стены коробке, откуда выглядывает краешек фото Кристине.

– Ладно, посмотрю позже. Скажи-ка пока, много ли у меня сегодня времени? Надо кое с кем встретиться.

– Не очень. Тебе предстоит поприветствовать сотрудников, потом речь премьера на официальном открытии, а затем…

– Отлично. Но я хотела бы провести эти встречи сегодня. Накоротке. В перерывах. И совершенно неформально. По пути сюда я пыталась кое-кому написать по электронке, да почта у меня зависла.

– Ну, у нас она, к сожалению, частенько зависает…

– Хорошо, позови Энгелльса; я скажу ему, с кем мне хотелось бы встретиться.

– Энгелльса, к сожалению, нет на месте, он уехал по одному делу.

– Сейчас?

Роза смотрит на своего секретаря, и у нее мелькает мысль о том, что, наверное, есть и еще одна причина нервозности Лю. Первый заместитель министра соцзащиты в такой день, как сегодня, обычно в полной боевой готовности ожидает Розу на рабочем месте, и неожиданное его отсутствие видится ей зловещим знаком.

– Да. Ему пришлось уйти, потому… Ну он сам тебе все расскажет, когда вернется.

– Вернется откуда? Что у вас тут происходит?

– Я точно не знаю. И наверняка все уладится, но я уже сказала…

– Лю, что происходит?

Секретарь министра с несчастным видом отвечает, чуть помедлив:

– Меня это так расстроило… Столько людей прислали тебе такие теплые письма, поддержали тебя, передали самые добрые пожелания, и я не понимаю, как некоторые могут позволить себе такое…

– Позволить что?

– Я сама не видела. Но, думаю, это письмо с угрозами. Я так поняла Энгелльса, что речь идет о твоей дочери.

13

– Но я говорил с ней по телефону вчера вечером… Я позвонил ей после ужина, и все было как обычно.

Сорокатрехлетний сожитель Лауры Кьер Ханс Хенрик Хауге сидит в кухне на стуле в промокшем пальто и все так же сжимает в руке ключи от машины. Глаза у него красные, заплаканные, он растерянно глядит через окно на одетые в белое фигуры в саду и у живой изгороди, а потом снова переводит взгляд на Тулин.

– Как это произошло?

– Нам пока ничего не известно. О чем вы говорили по телефону?

На кухне раздается грохот. Тулин косится в сторону сыщика из Европола, который осматривает шкафчики и ящички, и приходит к выводу, что тот обладает способностью раздражать ее, даже не произнося ни слова.

– Да ни о чем особенном. А что говорит Магнус? Я хочу увидеть его.

– Увидите позже. Она говорила что-нибудь, что вас удивило бы? Может, была чем-то озабочена или…

– Нет, мы говорили только о Магнусе, а потом она сказала, что устала и хочет лечь спать.

Голос Ханса Хенрика Хауге срывается, он плачет. Да, он высок, мощного телосложения, хорошо одет, но вместе с тем производит впечатление человека слабохарактерного, и Тулин понимает, что с допросом следует поторопиться, иначе клиент совсем размякнет.

– Расскажите, как долго вы знакомы с ней?

– Полтора года.

– Вы женаты?

Тулин замечает, что Хауге потирает кольцо у себя на руке.

– Мы были обручены. Я подарил ей кольцо. Мы собирались зимой в Таиланд и хотели там официально оформить наши отношения.

– Почему в Таиланде?

– Мы ведь оба были в браке до этого. Вот и решили, чтобы на сей раз все произошло по-иному.

– На какой руке она носила кольцо?

– Что-что?

– Кольцо. На какой руке она носила кольцо?

– На правой, по-моему… Но почему вы спрашиваете?

– Я просто задаю вам вопросы, и очень важно, чтобы вы ответили на них. Расскажите, где вы были вчера.

– В Роскилле. Я разработчик компьютерных программ. И поехал туда на выставку-ярмарку, она открылась во второй половине дня.

– Значит, вы были не один вчера вечером?

– Да, с замом нашего шефа. Вернее, я уехал в мотель около десяти часов вечера. И как раз оттуда ей и позвонил.

– Почему же вы не поехали сразу домой?

– Потому что начальство попросило меня остаться там на ночь: у нас была назначена встреча сегодня с утра.

– Как у вас складывались отношения с Лаурой? У вас были какие-либо проблемы? Или…

– Нет, нам было хорошо вместе… А что они делают там, в гараже?

Блуждающий взгляд заплаканных глаз Хауге на сей раз выхватил через окно заднюю стенку гаража, где вышедшие оттуда эксперты в белом как раз закрывали за собой дверь.

– Они пытаются отыскать следы, если, конечно, те остались… Не сможете припомнить, не было ли у Лауры недоброжелателей?

Хауге смотрит на Тулин отсутствующим взглядом.

– Может быть, вы чего-то о ней не знаете? Может, у нее появился кто-то другой?

– Нет-нет, ничего такого не было. Но мне бы Магнуса увидеть… Ему надо лекарство принять.

– А что с ним?

– Не знаю точно. Вернее… Он прошел курс лечения в Центральной больнице; врачи полагают, что у него какая-то форма аутизма, и прописали ему средство против страха. Магнус – отличный парень, только очень замкнутый, да и потом, ему всего девять лет.

Голос Ханса Хенрика Хауге снова дрогнул. Тулин собирается продолжить с вопросами, но Хесс опережает ее:

– Вы говорите, что у вас все было хорошо. И никаких проблем не возникало, так?

– Я уже говорил. Где Магнус? Я хочу видеть его сейчас же.

– А почему вы тогда сменили замок?

Этот невинный и заданный будто бы вскользь вопрос, взятый словно с потолка, заставляет Тулин взглянуть на Хесса, вынувшего из ящика кухонного стола бумажку с приклеенными к ней двумя сверкающими ключами.

Хауге смотрит на бумажку непонимающим взглядом.

– Это квитанция из металлоремонта. И здесь написано, что замок был заменен в пятнадцать тридцать пятого октября. То есть вчера во второй половине дня и, соответственно, после того, как вы отправились на ярмарку.

– Ничего об этом не знаю. Магнус несколько раз терял ключи, и мы об этом говорили. Но я не знал, что она это сделала.

Тулин поднимается со стула, берет квитанцию из рук Хесса и внимательно разглядывает ее. Она и сама нашла бы ее через несколько минут во время осмотра помещения, но решает воспользоваться моментом, хотя едва сдерживает раздражение:

– Вы не знали, что Лаура Кьер сменила замок?

– Нет, не знал.

– И Лаура ничего не сказала об этом, когда вы говорили с нею по телефону?

– Нет… вернее… нет, по-моему, нет.

– И почему, как вы думаете, она ничего вам об этом не сказала?

– Да, наверное, просто потом хотела сказать… Но почему это так важно?

Тулин смотрит на него, не отвечая. Ханс Хенрик Хауге тоже уставился на нее своими большими непонимающими глазами. Но вдруг он резко поднимается, сбивая стул на пол, и кричит:

– Вы не можете удерживать меня здесь! Я имею право видеть Магнуса! Я хочу видеть его немедленно!

Чуть помедлив, Найя делает знак стоящему у двери полицейскому.

– Хорошо. Потом мы возьмем у вас слюну на анализ и снимем отпечатки пальцев. Это важно: нам нужно различать следы, оставленные домашними и чужими.

Хауге кивает и исчезает за дверью вместе с полицейским. Хесс снимает пластиковые перчатки, застегивает на молнию куртку и берет оставленную им на пластиковой подставке небольшую дорожную сумку.

– Увидимся в Институте судмедэкспертизы. Кстати, было бы неплохо проверить алиби чувака.

– Благодарю за совет. Постараюсь не забыть.

Хесс невозмутимо кивает и выходит из кухни, едва не столкнувшись с идущим в противоположном направлении полицейским.

– Хочешь поговорить с мальчиком сейчас? Он у соседки, ты можешь увидеть его в окно.

Тулин подходит к выходящему на соседний дом окну и сквозь прореженную по осени живую изгородь всматривается в происходящее на застекленной веранде. Мальчик сидит на стуле за белым столом и возится с чем-то, напоминающим игровую приставку. Он виден ей только в профиль, но и этого достаточно, чтобы отметить: движения его несколько заторможены, а лицо не очень-то одухотворено.

– Он говорит совсем мало, отвечает на вопросы почти всегда односложно, и вообще, судя по всему, у него задержка в развитии.

Слушая полицейского, Тулин разглядывает мальчика, и ее на какое-то мгновение охватывает знакомое и ей чувство глубочайшего одиночества, в пучину которого он погрузился сегодня на долгие годы вперед. Но тут на веранду в сопровождении Ханса Хенрика Хауге входит пожилая женщина, по всей видимости, соседка, и заслоняет собой бедняжку. Разрыдавшийся при виде Магнуса Хауге опускается перед ним на корточки и обнимает его, но мальчик все так же сидит, выпрямив спину, за приставкой и не убирает с нее рук.

– Привести его сюда? – Полицейский с нетерпением ожидает ответа Тулин. – Я спросил…

– Нет, пусть побудут вместе. Но понаблюдай за сожителем. И пусть кто-нибудь проверит его алиби.

Найя отходит от окна, лелея надежду, что дело окажется настолько же очевидным, насколько вырисовывается сейчас. Но на какой-то миг у нее перед глазами возникает маленькая каштановая фигурка из домика на детской площадке. А вдруг с переходом в НЦ-3 придется подождать?..

14

Из панорамных окон архитектурной мастерской открывается вид на весь город. Рабочие столы представляются небольшими островками суши в огромном помещении с верхним светом; оно кажется как бы перевернутым с ног на голову, потому что глаза всех сотрудников направлены на подвешенный к потолку у одной из стен плоский экран. Стиин Хартунг поднимается по лестнице со своими чертежами как раз в тот момент, когда на новостном канале заканчивается сюжет о прибытии его жены в Кристиансборг. Заметив Стиина, большинство сотрудников быстро делают вид, будто погружены в работу, пока он проходит к своему кабинету. И только его партнер Бьярке встречает коллегу смущенной улыбкой:

– Привет! У тебя есть минутка?

Они проходят в кабинет, и Бьярке закрывает дверь.

– Она молодец – здорово с журналюгами справилась, по-моему.

– Спасибо. Ты с клиентами говорил?

– Да, они довольны.

– Почему ж мы тогда договор до сих пор не подписали?

– Потому что они чересчур перестраховываются. Им, видите ли, еще несколько чертежей нужно… Но я сказал, что тебе потребуется больше времени.

– Сколько?

– Как дела дома?

– Я вполне могу быстро их сделать. Это не проблема.

Стиин расчищает на рабочем столе место для планшеток, однако раздражение его нарастает, ибо партнер все еще не отводит от него взгляда.

– Стиин, ты слишком много берешь на себя. Да ведь все же поймут, если ты чуть отдохнешь и посвятишь больше времени себе самому. Загрузи других. Мы же, черт побери, для этого их и нанимали.

– Скажи заказчику, что я представлю уточненный вариант через пару дней. Нам необходимо заключить этот контракт.

– Это не самое важное, Стиин. Ты меня огорчаешь. Я по-прежнему считаю…

– Стиин Хартунг слушает. – Он берет мобильник при первом же сигнале рингтона. Звонящая представляется секретарем его адвоката. Стиин поворачивается спиной к партнеру, намекая, что тому лучше покинуть кабинет. – Да-да, я могу говорить. О чем идет речь?

В отражении огромного панорамного окна Стиин видит, как Бьярке бредет прочь из кабинета.

– Я звоню по поводу нашего разъяснения, которое вы получили, но вам нет необходимости отвечать немедленно. Вы вполне можете подождать, и тому есть немало причин, но так как приближается годовщина события, мы обязаны напомнить вам, что вы вправе поднять вопрос о признании пропавшего без вести человека умершим.

Да, это совсем не то, что он ожидал услышать. Стиин чувствует, как тошнота подступает к горлу, и на мгновение замирает, не в силах пошевельнуться и уставясь взглядом в отражение своего лица в залитом дождем окне.

– Как известно, это можно сделать по делам такого рода, когда пропавший не найден. И когда, напротив, нет сомнений в его судьбе. Разумеется, вам самим решать, ставить ли окончательную точку именно сейчас. Мы просто обязаны разъяснить вам ситуацию, и вы сами можете поговорить о…

– Мы согласны.

Голос в трубке на миг умолкает.

– Как я уже сказала, вам совсем не обязательно…

– Если вы пришлете мне бумаги, я подпишу все, что нужно, и сам поговорю об этом с женой. Благодарю.

Стиин заканчивает разговор. Пара промокших насквозь голубей семенит друг вокруг друга на балконе за окном. Он смотрит на птиц и не видит их. Но стоит ему сделать движение рукой, как голуби тут же вспархивают и, лениво взмахивая крыльями, улетают прочь.

Стиин вынимает бутылочку горькой настойки, выливает ее содержимое в кофейную чашку и лишь потом бросается к своим планшеткам. Он дрожит всем телом, и доставать чертежные принадлежности ему приходится обеими руками. Он знает, что принял верное решение, и ему самому хотелось принять его именно сейчас. Речь вроде бы идет о мелочах, но они-то как раз и важны. Нельзя, чтобы мертвые мешали живым. Именно так они и говорили, все эти психологи и психотерапевты. И теперь он всеми фибрами своей души ощущает, что они правы.

15

– Оно пришло сегодня утром на официальный электронный адрес Фолькетинга. Контрразведчики сейчас пытаются выявить отправителя; это им наверняка удастся, но, возможно, для этого потребуется какое-то время. Я сожалею, – говорит Энгелльс.

Роза только что закончила обход министерства, поприветствовала всех сотрудников, и когда вернулась в свой кабинет, Энгелльс уже ожидал ее. Она стоит у окна позади письменного стола, а первый замминистра смотрит на нее сочувствующим взглядом, что для нее совершенно невыносимо.

– Я и раньше получала письма с угрозами. И, как правило, от бедолаг, которым мы не смогли помочь.

– Тут другой случай. Письмо злое… Причем автор использовал видеоматериалы со странички твоей дочери в «Фейсбуке», а она была закрыта, когда Кристине… когда Кристине пропала. И это значит, что письмо прислал человек, который интересовался тобой долгое время.

Роза потрясена рассказом Энгелльса, но твердо решает не выдавать своих эмоций.

– Я хочу увидеть письмо.

– Его переслали в контрразведку и службу безопасности, и они работают…

– Энгелльс, ты же копируешь все бумаги в семи экземплярах. Я хочу увидеть письмо.

Энгелльс смотрит на нее с укоризной, но все-таки открывает папку для документов, вынимает листок и кладет его на стол. Роза берет листок в руки – и сперва никак не может разобрать, что за цветные фрагменты вкривь и вкось размещены на нем. Но потом все становится понятно. Она узнаёт прекрасные селфи Кристине. Вот она смеется, лежа в мокрой от пота гандбольной форме на полу спортзала. Вот едет на своем новом горном велосипеде. Вот играет с Густавом в снежки. А вот одевается перед зеркалом в ванной комнате. Несколько фотографий, и на каждой из них Кристине радостна и весела. Розой овладевают тоска и печаль. И тут в глаза ей бросается надпись с угрозой в ее адрес: «Поздравления с возвращением! Ты умрешь, шлюха!»

Сделанная красным цветом надпись расположена дугой над фотографиями, и послание приобретает еще более зловещий смысл, потому что написано оно неуверенным детским почерком. И Розе приходится приложить немалые усилия, чтобы голос ее звучал как обычно.

– Раньше я тоже получала письма от сумасшедших. И, как правило, ничего такого они не значат.

– Да, но вот это…

– Я не дам себя запугать. Я буду заниматься своим делом, а контрразведка пусть занимается своим.