Пока течет река Сеттерфилд Диана
– Допустим, случилась беда… Любовь способна справиться со многими бедами, а судя по письму, в любви здесь недостатка нет. Но там, где любовь помочь не может, обычно помогают деньги.
Он долго, не отрываясь, смотрел в ее левый глаз, здоровый голубой глаз. Смотрел и ждал, пока тревожное выражение не сменилось спокойной уверенностью.
– Ты прав. Но что же нам делать? Ты с ним поговоришь?
– Нет. Не сейчас, во всяком случае. – Он вновь повернулся к остаткам письма и указал на один клочок в забракованной группе. – Что ты об этом думаешь?
Она покачала головой. Разрыв прошелся горизонтально вдоль слова, отделив его верхнюю половину от нижней.
– Мне кажется, здесь написано «Бамптон».
– Бамптон? Но это же всего в четырех милях отсюда!
Армстронг сверился с карманными часами:
– Сейчас уже поздно туда отправляться. Я должен навести здесь порядок и убрать эти туши. Если не потороплюсь, потом в темноте будет сложновато, а мне еще надо покормить свиней. Завтра я встану пораньше и сразу отправлюсь в Бамптон.
– Хорошо, Роберт.
Она развернулась в сторону выхода.
– Осторожно с подолом!
Вернувшись в дом, Бесс Армстронг первым делом направилась к своему бюро. Ключ с трудом повернулся в замке. Так было всегда с тех пор, как замок починили. Она вспомнила тот день; Робину было тогда восемь лет. Она пришла домой и обнаружила дверцу бюро взломанной. Бумаги были раскиданы по комнате, деньги и документы исчезли, а Робин взял ее за руку и сказал: «Я спугнул вора, он был похож на бродягу. Смотри, мама, вот открытое окно, через которое он убежал у меня на глазах». Ее муж немедля отправился на поиски преступника, но она за ним не последовала. Вместо этого она переместила свою повязку на здоровый глаз, открыв другой, который смотрел вкось, но при этом ВИДЕЛ то, что обычным глазам узреть не дано. Она взяла сына за плечи и направила на него свой ВИДЯЩИЙ глаз. А когда Армстронг вернулся, не найдя никаких следов вора-бродяги, она сказала: «Я знала, что ты их не найдешь, потому что такого человека здесь не было. Вором был Робин».
«Нет!» – вскричал Армстронг.
«Это был Робин. Вспомни: он был слишком доволен придуманной им историей. Это сделал Робин».
«Я не верю».
Они так и не пришли согласию по этому вопросу, больше к нему не возвращались, и с тех пор он казался погребенным под грузом лет. Но каждый раз, поворачивая ключ в замке этого бюро, она вспоминала все.
Она сложила лист бумаги в виде конверта и поместила туда сначала набор нечитаемых обрывков, а следом обрывки со словами. Помедлила, сжав пальцами последние три клочка, но потом поочередно бросила в конверт и их, бормоча имя, как заклинание:
– Алиса…
– Алиса…
– Алиса…
Она открыла ящик бюро, чтобы убрать в него самодельный конверт, и вдруг что-то ее остановило. Не письмо. Не давняя история со взломом бюро. Что-то еще. Возникло такое чувство, будто прозрачный, чуть подернутый рябью поток пересекает комнату прямо перед ней.
Она попыталась поймать это ускользающее чувство и дать ему определение. Чуть не опоздала, но все же в последний миг ухватилась, ибо услышала собственный голос, громко прозвучавший в пустом помещении:
– Скоро кое-что случится.
Тем временем в амбаре Роберт Армстронг закончил точить нож и позвал на помощь своих сыновей, второго и третьего по старшинству, чтобы подвесить кровоточащие туши на крючьях над сточными желобами. Они сполоснули руки в кадке с дождевой водой и затем выплеснули эту воду на пол амбара – туда, где после забоя остались самые большие лужи крови. Поручив дальнейшую уборку сыновьям, он отправился в свинарник. Обычно они выполняли такие работы вместе, но, когда ему хотелось о чем-нибудь поразмыслить, он кормил свиней в одиночестве.
Без видимых усилий поднимая мешки, он насыпал зерно в кормушки. Почесал одну свиноматку за ухом, а другой поскреб бок, согласно предпочтениям каждой. Свиньи – замечательные существа, наделенные разумом, хотя большинство людей этого не замечают. Армстронг был убежден, что у каждой свиньи есть свой особый характер, свои таланты, и потому при выборе молодой свиноматки учитывал не только ее физические параметры, но и сообразительность, благоразумие, добрый нрав: качества, необходимые хорошей матери. Он имел привычку беседовать со свиньями во время кормежки – и сегодня, как водится, поговорил с каждой из них. «С чего это ты нынче не в настроении, Дора?», «Возраст дает себя знать, Полл?». Он давал имена всем племенным свиньям, в отличие от свиней, выращиваемых на убой, – этих он без разбора звал просто «хрюшками». Он завел такое правило: имя каждой новой свиноматки должно начинаться с той же буквы алфавита, что и имя ее матери, – так было проще отслеживать их родословные при дальнейшем скрещивании.
Подошла очередь Марты в самом дальнем конце свинарника. Она должна была опороситься через четыре дня. Он наполнил ее кормушку зерном и налил воды в корытце. Марта поднялась с соломенной подстилки и, тяжело переваливаясь, приблизилась к перегородке, но не спешила набрасываться на еду и питье, а просунула рыло между горизонтальными брусьями. Армстронг почесал ее голову между ушами, и она ответила довольным хрюканьем.
– Алиса… – задумчиво произнес он. Все это время письмо не выходило у него из головы. – Что ты об этом думаешь, Марта?
Свинья обратила на него глубокомысленный взор.
– Я и сам не знаю, что думать, – признался он. – Первый внук – неужели? И Робин – что творится с Робином?
Он тяжело вздохнул.
Марта уделила несколько секунд изучению его ботинок на грязном полу и вновь подняла взгляд – на сей раз проницательный – на Армстронга.
Он кивнул:
– Ты права. Мод могла бы в этом разобраться. Но Мод здесь нет, верно?
Мод была матерью Марты и лучшей из всех свиноматок, им когда-либо виденных. Она произвела на свет великое множество поросят и ни одного из них не потеряла по случайности или по небрежению. Более того, она всегда выслушивала Армстронга с таким вниманием и участием, какие он не встречал ни у одной другой свиньи. Терпеливая и спокойная, она позволяла ему сколь угодно рассуждать на любые темы; когда он делился с ней радостями, рассказывая о своих детях, глаза ее поблескивали от удовольствия, а когда заводил речь о печальных вещах (Робин – почти всегда это касалось Робина), ее взгляд был полон мудрого сочувствия; и всякий раз он возвращался из свинарника в лучшем расположении духа, чем был до того. В присутствии столь добродушной и дружелюбной слушательницы он мог высказывать вслух любые мысли и порой только таким образом эти мысли в своей голове обнаруживал. Удивительно, каким затуманенным может быть сознание человека, пока у него не появится слушатель, которому он полностью доверяет, а Мод как раз была из таковых. Без ее помощи он никогда не узнал бы многих вещей о себе самом и о своем сыне. На этом самом месте несколько лет назад он поведал Мод о разногласиях между ним и женой касательно Робина и той кражи. Рассказывая Мод эту историю, он как будто увидел ее под новым углом со всеми деталями, которые тогда же мельком зафиксировал, но оставил без внимания. «Я заметил мужчину, – рассказывал Робин. – Я заметил его ботинок, когда он удирал через окно». Армстронг привык видеть в людях самое лучшее и без колебаний поверил мальчику. Но позднее, побуждаемый взглядом Мод, он вспомнил странную, выжидательную паузу, наступившую после слов Робина, и в глубине души понял ее значение: Робин выжидал, проверяя, сработает ли его обман. Как ни больно было Армстронгу это принять, но в данном случае Бесс оказалась права.
Когда они поженились, Робин уже находился в материнской утробе, помещенный туда другим мужчиной. Роберт постарался выбросить из головы этот факт – что было не так уж трудно сделать, поскольку он всем сердцем полюбил мальчика. Он был решительно настроен создать с Бесс единую и дружную семью, никому не оказывая предпочтения и не допуская, чтобы кто-то из ее членов остался чем-нибудь обделенным. Любви хватало на всех. Любовь должна была скреплять их семью. Но когда Армстронг понял, что вором, взломавшим бюро и укравшим его содержимое, был Робин, он разрыдался. Мод смотрела на него вопросительно. Как быть дальше? И он нашел ответ. Надо любить мальчика еще сильнее, и тогда все наладится. Начиная с того дня он заступался за Робина даже с большим пылом, чем прежде.
А Мод смотрела на него и как будто спрашивала: «В самом деле?»
При мысли о Мод к его глазам вдруг подступили слезы. Одна слезинка упала на толстую шею Марты, ненадолго задержалась на рыжей щетине, а потом скатилась в грязь.
Армстронг рукавом вытер влагу со щек.
– Это же глупо, – упрекнул он себя.
Марта смотрела на него из-под рыжих ресниц.
– Но ведь и ты по ней скучаешь, верно?
Ему показалось, что взгляд ее слегка затуманился.
– Сколько уже прошло? – Он сделал подсчет в уме. – Два года и три месяца. Это большой срок. Кто же ее украл? Ты ведь была там, Марта. Почему ты не завизжала, когда чужаки похищали твою маму?
Марта ответила ему долгим пристальным взглядом. Он попытался понять, расшифровать этот взгляд, но в кои-то веки ему это не удалось.
При прощальном почесывании Марта вдруг оторвала голову от перегородки и повернулась к реке.
– В чем дело?
Он тоже посмотрел в ту сторону. Но ничего особенного не увидел и не услышал. Однако что-то там все же было… Человек и свиноматка обменялись взглядами. Такого выражения в ее глазах Армстронг еще никогда не видел, но достаточно было сопоставить это с его собственными ощущениями, чтобы уловить смысл.
– Думаю, ты права, Марта. Скоро кое-что случится.
Миссис Воган и речные гоблины
В уголке глаза бусинкой блестела слеза. Это был глаз молодой женщины, лежавшей на дне лодки. Жидкость скопилась в его розовом уголке, куда выходят каналы хитро устроенной системы слезовыделения. Капля подрагивала вместе с раскачиванием лодки, но сохраняла форму и не скатывалась из глаза, удерживаемая ресничками по его периметру.
– Миссис Воган?
Перед тем молодая женщина продвигалась поперек реки, но сложила весла и позволила течению отнести маленькую лодку к зарослям камыша, в которых она и застряла. К тому моменту, как обращение с берега донеслось до женщины, густой белый туман над рекой выхолостил из него все высокие, тревожные нотки. Слова достигли ее ушей уже вялыми, отяжелевшими от влаги и прозвучали едва ли громче, чем мысли в ее собственной голове.
«Миссис Воган… это ведь я», – подумала Хелена. Но прозвучало это как имя постороннего человека. Она даже смогла представить себе некую миссис Воган, и этот образ ничуть не походил на нее саму. Значительно старше – около тридцати, – с лицом как на портретах в доме ее мужа. Странно было думать, что всего несколько лет назад она была Хеленой Гревилл. Казалось, с той поры прошло гораздо больше времени. Вспоминая сейчас о той девушке, она как будто вспоминала кого-то давно и хорошо знакомого, но уже навсегда исчезнувшего из ее жизни. Хелены Гревилл больше не существовало.
– Слишком холодно для прогулок, миссис Воган!
Холод, да. Хелена Воган сейчас ощущала разные типы холода. Прежде всего, сказывалось отсутствие теплой одежды: пальто, шляпы, перчаток. Сырой холодный воздух пропитывал платье, которое липло к коже, отчего по всему телу, от груди до рук и ног, поползли мурашки. Холод воздуха ощущался и в процессе дыхания, когда он проникал в ее ноздри и легкие, заставляя содрогаться при каждом вдохе. Далее был еще холод самой реки. Этот добрался до нее позднее, медленно приникая сквозь толстые доски лодочного днища, зато теперь вовсю жалил ее лопатки, затылок, ребра, зад и прочие места, которые прижимались к выгнутому деревянному корпусу. Река качала лодку, как колыбель, одновременно вытягивая из Хелены остатки тепла. Она закрыла глаза.
– Вы там, миссис Воган? Дайте ответ, прошу вас!
Ответ… Это слово вызвало в памяти события, происходившие несколько лет назад. В тот раз тетя Элиза ее наставляла: «Подумай как следует, прежде чем дать ответ, потому что такие возможности подворачиваются не каждый день».
Тетя Элиза была младшей сестрой отца Хелены. Овдовев на пятом десятке и не имея детей, она переехала в дом брата, чтобы жить вместе с ним и его дочерью от позднего брака, причиняя им максимум вреда и огорчений, как это виделось Хелене. Ее мать умерла, когда Хелена была еще в младенческом возрасте, и тетя Элиза решила, что племянница нуждается в женском присмотре и строгом контроле. Брат Элизы был эксцентричным человеком и не старался привить дисциплину дочери, да и вообще ее практически не воспитывал. Элиза пыталась этим заняться, однако не особо преуспела. Когда Хелена в первый раз пожаловалась отцу на тетю Элизу, он сказал, подмигивая: «Ей больше некуда податься, Пираточка. Ты просто кивай и соглашайся, что бы она ни говорила, а потом поступай по-своему. Я и сам всегда так делаю». И эта стратегия работала. Отец и дочь жили душа в душу, не допуская вмешательства Элизы в их времяпровождение на реке или в лодочной мастерской.
Но однажды, выйдя вслед за Хеленой в сад, между частыми призывами замедлить шаг тетя Элиза успела поведать множество разных вещей, и без того хорошо ей известных, ибо они касались их семьи. Тетя напомнила Хелене о своей бездетности (как будто об этом было так просто забыть) и далее упомянула о преклонном возрасте и слабом здоровье ее отца. Слушая вполуха, Хелена незаметно для поглощенной своими речами тети Элизы уводила ее в нужном направлении. Так они достигли реки и пошли вдоль берега. Хелена вдыхала бодрящий прохладный воздух и смотрела на уток, которые ныряли за кормом в струящиеся воды Темзы. Плечи ее инстинктивно напряглись при мысли о веслах. Она уже предчувствовала этот первый толчок от берега, эту встречу лодки с течением… «Поплывем вверх или вниз по реке? – обычно спрашивал ее отец. – Если не в одну, так в другую сторону – и в любом случае это будет приключением!»
А тетя меж тем напомнила Хелене о состоянии отцовских финансов, еще более плачевном, чем состояние его здоровья, а чуть погодя (возможно, Хелена что-то пропустила, поскольку течение ее мыслей подстраивалось под течение реки, а не под поток тетиных слов) уже говорила о некоем мистере Вогане, о его доброте, порядочности и о его процветающем бизнесе.
«Хотя, если ты этого не желаешь, только скажи, и вопрос будет снят раз и навсегда. Я сейчас говорю по поручению твоего отца», – заключила тетя Элиза.
Все это сначала озадачило Хелену, но затем она вдруг поняла, о чем идет речь.
«А который из них мистер Воган?» – уточнила она.
Этот вопрос изумил тетю Элизу.
«Но ты же с ним виделась, и не один раз… Как можно быть настолько невнимательной?»
Однако для Хелены все папины приятели были на одно лицо: старые, блеклые, скучные мужчины. Никто из них не представлял ни малейшего интереса и не мог даже близко сравниться с ее отцом, и Хелена удивлялась тому, что отец тратит время на общение с такими людьми.
«Этот мистер Воган сейчас у папы?»
Она сорвалась с места и побежала обратно к дому, игнорируя протестующие вопли тети Элизы. В саду она перепрыгнула через заросли папоротника и подкралась к окну кабинета. Ей пришлось вскарабкаться на большую цветочную урну и уцепиться за оконный карниз, чтобы заглянуть внутрь, где ее отец курил в обществе какого-то джентльмена.
Мистер Воган оказался не из разряда красноносых седоватых зануд. Теперь она его узнала: с этим улыбчивым, сравнительно молодым человеком ее отец иногда засиживался допоздна под звон бокалов и сигарный дым. Уже в постели она слышала их дружный смех и радовалась тому, что папе есть с кем весело провести вечер. У мистера Вогана были карие глаза, каштановые волосы и такого же цвета борода. Помимо этого, он отличался от остальных папиных друзей странным произношением. Хотя обычно он говорил как все англичане, иногда в его речи проскальзывало что-то непривычное. Заинтересовавшись, Хелена однажды его об этом спросила.
«Я вырос в Новой Зеландии, – объяснил он. – Моя семья владеет там шахтами».
Теперь, сквозь оконное стекло, она внимательно рассмотрела этого вполне обычного человека и не почувствовала к нему неприязни.
Хелена позволила своим подошвам соскользнуть с края урны и повисла, держась за карниз и испытывая приятное ощущение при растяжке мышц рук и плеч. А когда услышала шаги тети Элизы, разжала пальцы и приземлилась под окном.
«Полагаю, мне придется покинуть наш дом, если я выйду за мистера Вогана?» – спросила она.
«Рано или поздно ты покинешь этот дом в любом случае. Твой отец слаб здоровьем. Твое будущее неясно. Разумеется, он хочет, чтобы ты определилась со своим местом в жизни. Если выйдешь за мистера Вогана, ты переселишься к нему в Баскот-Лодж».
«Баскот-Лодж?» Хелена резко остановилась. Ей был знаком Баскот-Лодж – большой прибрежный особняк на необычно прямом и широком участке реки. Вода там была спокойной и гладкой, а река разделялась, огибая остров, и как будто забывала, что является рекой, воображая себя растянутым в длину озером. Неподалеку находились водяная мельница, Сент-Джонский мост и просторный эллинг… Как-то раз она подгребла близко к эллингу, осторожно поднялась на ноги в своей маленькой лодке и заглянула в открытые ворота. Да, там внутри много чего могло поместиться.
«Мне разрешат взять с собой лодку?»
«Хелена, это дело серьезное. Брак не имеет ничего общего с лодками и рекой. Это обязывающий договор – как перед лицом закона, так и пред ликом Господа…»
Но Хелена ее уже не слушала, убегая во всю прыть по направлению к входной двери дома.
При виде Хелены, ворвавшейся в кабинет, глаза ее отца засветились от радости.
«Ну, что ты думаешь об этой странной затее? – спросил он. – Если она кажется тебе полной чушью, так и скажи. С другой стороны, полная чушь может оказаться именно тем, что нужно, если придется по вкусу… Итак, вверх или вниз по реке, Пиратка? Слово за тобой».
Мистер Воган поднялся со стула.
«Можно мне будет взять свою лодку? – обратилась к нему Хелена. – Смогу я каждый день плавать по реке?»
Мистер Воган не смог ей ответить, онемев от удивления.
«Эта лодка доживает последние дни», – заметил ее отец.
«Все не так уж плохо», – возразила Хелен.
«Она сильно протекала, когда я видел ее в последний раз».
Хелен пожала плечами:
«Я вычерпываю воду».
«Да она сплошное решето! Удивляюсь, как ты на ней все еще плаваешь».
«Когда не успеваю вычерпывать, я причаливаю к берегу, переворачиваю лодку, выливаю воду и потом плыву дальше», – пояснила Хелена.
Эти двое обсуждали дырявую посудину так, словно сами были бессмертными и не могли утонуть ни при каких обстоятельствах.
Мистер Воган переводил взгляд с отца на дочь, слушая их беседу. И понемногу осознавал значимость лодочной темы для его матримониальных планов.
«Я могу отремонтировать ее для вас, – предложил он. – Или куплю вам новую лодку, если хотите».
Хелена подумала. Затем кивнула.
«Это хорошо», – сказала она.
Тетя Элиза, подоспевшая к самому концу разговора, уставилась на Хелену. Похоже, только что они пришли к согласию, но к какому именно? Мистер Воган снизошел до пояснения специально для нее:
«Мисс Гревилл любезно позволила мне приобрести для нее новую лодку. Теперь, покончив с этим делом, мы можем обсудить и менее важные вопросы. Мисс Гревилл, вы не окажете мне честь, став моей женой?»
Что ж, приключение в любом случае…
«Годится», – сказала она и решительно кивнула.
Тетя Элиза почувствовала неладное – предложения руки и сердца не должны делаться и приниматься таким образом – и открыла рот с намерением обратиться к Хелене, но та ее опередила.
«Знаю-знаю: брак – это обязывающий договор пред лицами Господа и закона», – произнесла она, пародируя недавние слова тети. Ей уже случалось видеть, как люди заключают серьезные договоры. И, понимая, что дело сделано, она протянула мистеру Вогану руку для пожатия.
Мистер Воган взял ее руку, повернул ладонью вниз и наклонился, чтобы запечатлеть на ней поцелуй. Настал черед Хелены онеметь.
Ее жених оказался хозяином своего слова. Была заказана новая лодка, а старая отремонтирована, «чтобы пользоваться ею до поры до времени». И вскоре в распоряжении Хелены были уже две лодки, просторный эллинг и участок реки, который она могла называть «своим». Плюс к тому у нее появилась новая фамилия. Ее отец после того прожил недолго. Тетя Элиза переехала в дом своего младшего брата в Уоллингфорде. А потом случилось еще много чего, и Хелена Гревилл была унесена течением событий, так что о ней позабыли все, даже миссис Воган.
В тот самый день она воспользовалась старой лодкой – той, что когда-то принадлежала Хелене Гревилл. Плыть далеко она не собиралась. Вверх или вниз по реке? Нет. Она не искала приключений. Она просто гребла, направляясь к противоположному берегу, а потом позволила лодке дрейфовать, пока не уткнется в камыши.
– Ох, ну и туман! Что скажет на это мистер Воган? – вновь послышался пропитанный сыростью голос.
Хелена открыла глаза. Туман сгустился настолько, что сквозь капельку в уголке своего глаза весь мир виделся ей скрытым за матовым стеклом. Не было видно ничего – ни неба, ни деревьев; невидимыми были даже камыши вокруг нее. Она покачивалась вместе с лодкой, вдыхала влагу вместе с воздухом и смотрела на туман, который лениво двигался, как почти стоячая вода в боковых протоках или как реки в ее снах. Весь мир утонул, оставив ее одну замерзающей в лодке Хелены Гревилл, а снизу давила река, шевелясь, как живое существо.
Она моргнула. При этом слезинка сначала вздулась, а потом стала более плоской, но удержалась на месте в своей невидимой оболочке.
До чего же бесстрашной девчонкой была Хелена Гревилл! Отец называл ее Пираткой, и она была пираткой по своей сути. Тетю Элизу она приводила в отчаяние.
«У реки есть обратная сторона, – рассказывала ей тетя Элиза. – Давным-давно жила непослушная маленькая девочка, которая любила играть на берегу, у самой воды. И вот однажды, когда она отвернулась, из реки появился гоблин. Он схватил девочку за волосы и, как она ни брыкалась, утянул в свое гоблинское царство под рекой. А если ты мне не веришь…»
Верила ли она тогда рассказам тети? Сейчас уже и не припомнишь.
«…А если ты мне не веришь, тогда поверь хотя бы своим ушам. Ну же! Слышишь этот плеск воды?»
Хелена кивала. Она всегда была рада узнать что-то новое и необычное. Гоблины, живущие под рекой, в своем гоблинском царстве. Как здорово!
«Прислушайся к звукам между всплесками. Слышишь? Это пузырьки, очень маленькие пузырьки, которые всплывают и лопаются на поверхности. Эти пузырьки несут послания от всех пропавших детей. А если у тебя достаточно острый слух, ты можешь услышать плач той маленькой девочки и других детей, тоскующих по дому, по своим мамам и папам».
Она прислушивалась. Расслышала ли она что-нибудь? Сейчас она уже не могла вспомнить. Но если бы гоблины утянули ее под воду, ее папа подоспел бы к ней на помощь. Это было так очевидно, что Хелена Гревилл с пренебрежением отнеслась к рассказам своей тети, не понимающей самых простых вещей.
С годами Хелена Гревилл забыла историю о гоблинах и их мире на обратной, гибельной стороне реке. Но позднее Хелена Воган эту историю вспомнила. И стала каждый день отплывать от берега на своей старой лодке, чтобы оживить это воспоминание. Вода ненавязчиво, с неправильными интервалами плескала в борт, река лизала и обсасывала лодку. Хелена прислушивалась к этим звукам и к тому, что было в паузах между ними. Не так уж трудно было разобрать голоса пропавших детей. Она слышала их совершенно отчетливо.
– Миссис Воган! Вы там замерзнете насмерть! Плывите сюда, миссис Воган!
Вода плескалась, лодка покачивалась, и далекий тонкий голос беспрерывно взывал к своим родителям из глубин гоблинского мира.
– Все хорошо, – прошептала она белыми губами и напрягла застывшие мышцы, готовясь приподняться. – Мама идет к тебе!
Она перегнулась через борт, лодка дала крен, а слеза наконец вытекла из уголка глаза и слилась с большой водой. Но прежде чем женщина сместила свой вес дальше и последовала за каплей, неведомая сила резко выровняла лодку, отбросив Хелену назад, так что она вновь растянулась навзничь. Она взглянула вверх и увидела смутную серую фигуру, которая нависла над носом лодки и не позволила ей опрокинуться. Затем эта фигура распрямилась в тумане и приняла очертания мужчины, во весь рост стоящего в плоскодонке. Он сделал движение руками, как будто отталкивался шестом от речного дна, и Хелена почувствовала, как ее лодка мощно рванулась вперед. Скорость продвижения странным образом не согласовывалась с тем, как легко орудовал шестом этот призрак. Река ослабила свой захват, и лодка была отбуксирована к берегу так быстро, что Хелена и опомниться не успела.
С последним толчком из тумана выплыли серые очертания пристани. Там ее ждала миссис Клэр, экономка, а рядом с ней стоял садовник. Он дотянулся до лодки и мигом ее пришвартовал. Хелена встала и с помощью миссис Клэр выбралась на пристань.
– Да вы промерзли до костей! Что это на вас нашло, милочка?
Хелена бросила взгляд через плечо:
– Он исчез…
– Кто исчез?
– Паромщик… Это он доставил меня к берегу.
Миссис Клэр посмотрела на нее с недоумением.
– Ты кого-нибудь видел? – понизив голос, обратилась она к садовнику.
Тот покачал головой:
– Разве что… это мог быть Молчун, как думаешь?
Миссис Клэр нахмурилась и сердитым кивком призвала его заткнуть рот:
– Не забивай ей голову этими сказками! И без того ее дела плохи.
Хелену вдруг начала бить крупная дрожь. Миссис Клэр сняла свое пальто и накинула его на плечи хозяйки.
– Вы нас всех чуть не до смерти напугали, – проворчала она. – Идемте.
Миссис Клэр крепко взяла ее под одну руку, садовник – под другую, и они без остановки проследовали через сад к дому.
Уже на пороге Хелена задержалась и растерянно оглянулась на сад и реку за ним. Дело шло к вечеру, небо начало темнеть, как и туман над водой.
– Что такое? – пробормотала она еле слышно.
– Вы о чем? Что-то услышали?
Миссис Воган отрицательно качнула головой:
– Это не звук. Нет.
– Тогда что?
Хелена склонила голову набок, и ее глаза сфокусировались по-новому, расширив границы восприятия. Экономка последовала ее примеру, и садовник тоже наклонил голову, дивясь происходящему. Это чувство – предвкушение либо нечто вроде того – пришло одновременно ко всем троим, и они произнесли в унисон:
– Скоро кое-что случится.
Старая история
Вот он и на месте. Мистер Воган нерешительно остановился посреди улицы в престижном районе Оксфорда. Посмотрел налево и направо, но шторы в окнах ближайших зданий были слишком плотными, чтобы разглядеть за ними какого-нибудь любопытного созерцателя. Впрочем, с этой шляпой на голове и в такую пасмурную погоду его никто не сможет опознать. В любом случае он не собирался входить внутрь. Он проверил замок саквояжа, тем самым давая себе предлог для задержки, и бросил взгляд из-под полей шляпы на дом под номером семнадцать.
Дом выглядел вполне прилично и солидно, под стать своим соседям. И это стало для него первой неожиданностью. Он предполагал увидеть что-нибудь сразу выделяющее этот дом из общего ряда. Разумеется, каждое здание на улице имело какие-то отличия от прочих, насколько о том позаботились его строители и владельцы. В случае с домом, перед которым он остановился, это был особо изящный фонарь над входом. Но ему представлялись отличия другого рода. Скажем, ярко раскрашенная парадная дверь или нечто фальшиво театральное в складках занавесок на окнах. Однако ничего подобного здесь не обнаружилось. «Они далеко не глупцы, эти люди, – подумал он. – Конечно же, они постарались придать своему жилищу почтенный вид».
Человек, от которого Воган узнал об этом месте, был случайным знакомым, да и тот получил информацию через третьи руки. Из этой уже многократно пересказанной на разные лады истории Воган запомнил следующее: чья-то там жена настолько тяжело переживала кончину своей матери, что стала тенью самой себя – почти не спала, ничего не ела, не реагировала на голоса любимых детей и мужа. Все врачи оказались бессильны, женщина угасала, и тогда ее муж, исчерпав все другие возможности, обратился к некой миссис Константайн. И вот после всего-то пары встреч с этой загадочной особой женщина обрела прежнее здоровье и преспокойно вернулась к исполнению своих домашних и супружеских обязанностей. Конечно, до Вогана эта история дошла в сильно искаженном виде, и на ее правдивость рассчитывать не стоило. Для него это была какая-то галиматья – он никогда не верил в медиумов и тому подобное, – однако, по словам его знакомого: «Какими бы ни были методы этой миссис Константайн, они срабатывают независимо от того, веришь ты в них или нет».
Дом казался безупречно респектабельным. Калитка и дорожка к крыльцу были сама аккуратность. Никакой пузырящейся краски, никаких пятен на дверной ручке, никаких следов грязных ног на ступеньках. Клиенты не должны заметить ни единой мелочи, могущей в последний момент усилить их сомнения, смутить или побудить к отказу от визита. Все сверкало чистотой, и даже самому придирчивому взгляду не за что было зацепиться. Такое место не покажется слишком претенциозным простолюдину или слишком уж скромненьким – богачу. «Да, хозяев дома можно поздравить, – подумал Воган. – Они предусмотрели все».
Положив руку на верхний край калитки, он наклонился вперед, чтобы прочесть имя на бронзовой табличке рядом с дверью: «Профессор Константайн».
Он не смог сдержать улыбки. Не иначе как эта особа выдает себя за супругу университетского светила!
Воган уже почти убрал пальцы с калитки, но замешкался – необъяснимым образом его намерение повернуться и уйти не спешило переходить в соответствующие действия, – когда дверь под номером семнадцать открылась. В проеме возникла служанка с корзиной для покупок. Опрятная, чистенькая, ничем не примечательная – такую мистер Воган и сам бы охотно нанял в услужение. И она произнесла голосом, который был так же опрятен, чист и непримечателен:
– Доброе утро, сэр. Вы пришли к миссис Константайн?
«Нет-нет!» – воскликнул он, да только это восклицание не достигло его собственных ушей, поскольку так и не слетело с его губ. А все попытки объяснить свое появление здесь чистой случайностью были пресечены его собственной рукой, открывшей щеколду калитки, и его ногами, зашагавшими по дорожке к двери. Служанка поставила корзину на пол, и Воган словно со стороны увидел себя подающим ей свой саквояж и свою шляпу, которые она поместила на столик в прихожей. Он уловил запах воска, отметил блеск лестничных перил, почувствовал обволакивающую теплоту – и все это время не переставал удивляться тому, что находится внутри дома вместо того, чтобы идти дальше по улице после якобы случайной остановки по ту сторону ограды под предлогом осмотра саквояжного замка.
– Не угодно ли вам подождать миссис Константайн в гостиной, сэр? – предложила служанка, указывая направление.
Там, за открытой дверью, он заметил огонь камина, вышитую подушку на кожаном кресле и персидский ковер на полу. Войдя в комнату, он тотчас ощутил сильнейшее желание здесь остаться. Он опустился на край большого дивана, и пышные подушки уютно приняли его в свои объятия. Другой конец дивана был занят крупным рыжим котом, который пробудился и замурлыкал. Мистер Воган протянул руку, чтобы его погладить.
– Добрый день.
Голос был спокойным и мелодичным. Благопристойным. Он обернулся и увидел женщину средних лет, с сединой в волосах, которые были собраны на затылке, открывая широкий гладкий лоб. Синее платье с простым белым воротником придавало голубоватый оттенок ее серым глазам. И внезапно мистера Вогана вспышкой пронзило воспоминание о его матери, хотя она нисколько не походила на эту женщину. Его мама под конец жизни была выше ростом, тоньше, моложавее и чуть смуглее лицом. И она уж точно никогда не была такой аккуратисткой.
Воган встал с дивана и рассыпался в извинениях.
– Вы, должно быть, сочтете меня ужасно бестолковым человеком, – начал он. – Мне крайне неловко, и, что хуже всего, я не знаю, как приступить к объяснению. Я находился снаружи, на улице, но без намерения к вам зайти – не сегодня, во всяком случае, мне надо успеть на поезд… То есть я к тому, что терпеть не могу вокзальные залы ожидания, а поскольку до отправления было еще далеко, я решил убить время, прогулявшись по городу и заодно выяснив, где вы живете, чтобы посетить вас как-нибудь в другой раз, – таковы были мои намерения, но случилось так, что именно в этот момент ваша служанка открыла дверь и, естественно, решила… нет-нет, к ней никаких претензий, это просто нелепое совпадение, любой бы на ее месте решил…
Он еще долго продолжал в том же духе. Пытался нащупать разумный подход, ухватить логическую нить, но фразы сменяли одна другую, а разум и логика не желали иметь с ними ничего общего; он чувствовал, что с каждым словом все дальше и дальше отклоняется от того, что хотел сказать изначально.
Пока он говорил, серые глаза невозмутимо смотрели ему в лицо, и, хотя миссис Константайн не улыбалась, ему чудилось нечто ободряющее в этих выразительных морщинках вокруг ее глаз. Запутавшись окончательно, он умолк.
– Понимаю, – сказала она, кивнув. – Вы не думали беспокоить меня визитом сегодня, а всего лишь прогуливались по этим улицам и захотели уточнить, правильный ли вам дали адрес…
– Совершенно верно!
Обрадованный тем, что все так легко разъяснилось, и теперь готовый откланяться, он ждал только ее слов, обычно предваряющих вежливое прощание. Он уже видел себя в прихожей со шляпой на голове и саквояжем в руке. Он уже видел себя в дверях, видел свои ноги на плиточной дорожке перед домом, видел свою руку на щеколде калитки. Но потом он увидел деловитую сосредоточенность в этих спокойных серых глазах.
– Однако так уж вышло, что теперь вы здесь, – произнесла она.
Теперь он был здесь. Да. И он вдруг очень явственно ощутил свое присутствие здесь. Казалось, вся комната наполняется этим ощущением, как и он сам.
– Почему бы вам не присесть, мистер?..
– Воган, – сказал он.
По глазам невозможно было понять, знакомо ли ей это имя; она лишь продолжала смотреть на него все с тем же ненавязчивым вниманием. Он сел.
Миссис Константайн налила из графинчика стакан воды, поставила его на столик рядом с Воганом и тоже села – в кресло, расположенное под углом к дивану. И выжидающе улыбнулась.
– Мне нужна ваша помощь, – признался он. – Это касается моей жены.
Ее лицо смягчилось выражением скорбного сочувствия.
– Мне очень жаль. Позвольте выразить мои соболезнования…
– Нет! Я не это имел в виду!
Голос его зазвучал раздраженно. И он действительно был раздражен.
– Простите меня, мистер Воган. Дело в том, что незнакомцы обычно появляются здесь после смерти кого-то из близких.
Выражение ее лица не изменилось; оно оставалось спокойным, но не сказать чтобы безучастным, – более того, оно было вполне дружелюбным, однако миссис Константайн всем своим видом давала понять, что посетителю пора бы уже перейти к сути дела.
Он вздохнул:
– Видите ли, мы потеряли дочь.
– Потеряли?
– Точнее, нас лишили дочери.
– Простите меня, мистер Воган, но в английском языке очень много обтекаемых выражений и слов, касающихся смерти. «Потеряли, пропала…» Это можно понять по-разному. Я только что неверно истолковала ваши слова насчет жены и не хочу повторять эту ошибку.
Мистер Воган сглотнул и посмотрел на свою руку, лежавшую на подлокотнике зеленого бархатного дивана. Провел ногтем по материи, оставив полоску на ворсе.
– Возможно, вам известна эта история, если вы читаете газеты. Но даже если не читаете, разговоры шли по всему графству. Это случилось два года назад. В Баскоте.
Она отвела взгляд от собеседника и направила его в пространство, сверяясь со своей памятью. Воган провел пальцем по бархату, заглаживая ворс, так что полоска исчезла. Он ждал, давая ей время вспомнить.
Миссис Константайн вновь посмотрела ему в лицо:
– Думаю, будет лучше, если вы расскажете мне об этом сами.
Плечи Вогана напряглись.
– Я не могу сказать вам больше того, что известно всем.
– Мм… – Звук был неопределенным по интонации: не подтверждал и не противоречил, а лишь обозначал ее участие в разговоре.
Теперь очередь снова была за Воганом.
А он-то рассчитывал, что ему не придется лишний раз это рассказывать. За прошедшие два года у него создалось впечатление, что все и так уже в курсе. Это была одна из тех историй, что с поразительной быстротой распространяются по округе и далеко за ее пределами. Сплошь и рядом на самых разных мероприятиях: деловых встречах, собеседованиях с желающими поступить к нему на службу, собраниях местных землевладельцев, светских раутах в Оксфорде или в Лондоне – при первом появлении в комнате он по взглядам незнакомых ему людей догадывался, что они знают не только его самого, но и его историю. Потом он уже перестал удивляться, хотя привыкнуть к этому так и не смог. «Ужасное несчастье…» – бормотал какой-нибудь имярек, когда их представляли друг другу, и Воган со временем усвоил манеру принимать соболезнования так, что его вежливый ответ одновременно означал: «И больше об этом ни слова».
В первые дни ему пришлось без конца повторяться, описывая те события. В самый первый раз, подняв на ноги слуг, он обрушил на них целый шквал неразборчивых, яростных и стремительных звуков, как будто его слова сами неслись галопом в погоню за похитителями и за его пропавшей дочерью. Соседям, которые прибыли помочь с поисками, он рассказывал о случившемся отрывистыми фразами, испытывая боль в груди при каждом вдохе. В следующие несколько часов он рассказывал это снова и снова, каждому мужчине, каждой женщине, каждому ребенку, которых встречал во время скачки по сельским дорогам: «Мою дочь похитили! Вы видели здесь чужаков, видели кого-нибудь подозрительного с двухлетней девочкой?» На другой день он рассказал это своему банкиру, к которому примчался за деньгами для выкупа, а позднее полицейскому, прибывшему из Криклейда. Только в последнем случае удалось наконец должным образом восстановить последовательность событий. Они с женой все еще были как в бреду, но в этот раз Хелена приняла участие в разговоре. Они оба ходили туда-сюда по комнате, присаживались, вскакивали и вновь начинали ходить, говорили то по очереди, то одновременно, а порой оба умолкали и глядели друг на друга, не находя слов. Был один эпизод, который он впоследствии очень старался забыть. Хелена описывала момент, когда обнаружилась пропажа их дочери: «Я открыла дверь, вошла, а ее там не было. Ее там не было! Ее там не было!» Она с изумлением, как заводная, повторяла фразу «Ее там не было!», вертя головой по сторонам и обшаривая взглядом верхние углы комнаты, словно малютка могла быть спрятана в стыках перекрытий или где-то за ними, в закутке под стропилами, однако ее не было и там. Казалось, осознание потери затапливало Хелену изнутри, затапливало их обоих, и они пытались с помощью слов вычерпать все это из себя. Но слова были как яичные рюмки, а то, что ими описывалось, было размером с океан, слишком большой, чтобы справиться с ним столь жалкими средствами. Она черпала и черпала, но, сколько бы ни старалась, все усилия были напрасны. «Ее там не было!» – безостановочно повторяла она голосом, какого ему не доводилось слышать ни от одного человеческого существа. Она тонула в своей утрате, а он был словно парализован и не мог ничего сделать или сказать, чтобы ее спасти. К счастью, выручил полисмен. Это он бросил ей спасательный круг, за который утопающая смогла ухватиться; это он вытянул ее на поверхность своим следующим вопросом:
– Но постель была смята, как после сна?
До нее дошел звук произнесенных слов, а затем и смысл вопроса. Приходя в себя, она кивнула и уже своим обычным, хотя и очень слабым голосом ответила:
– Руби уложила ее спать. Руби – это наша няня.
После этого она погрузилась в молчание, и рассказ продолжил Воган.
– Будьте добры, помедленнее, сэр, – попросил его полисмен, который старательно, как прилежный школьник, записывал его слова карандашом в блокнот. – Повторите, пожалуйста, предыдущую фразу.
Он то и дело прерывал их рассказ, чтобы прочитать вслух последние записи, а они его поправляли, припоминали новые подробности, находили нестыковки в своих впечатлениях, согласовывали их и двигались дальше. Любая мелочь могла оказаться важной и навести на след похитителей. Так они потратили несколько часов на то, чтобы составить подробный отчет о нескольких минутах того утра.
Он написал обо всем своему отцу, который жил в Новой Зеландии.
Читать бесплатно другие книги:
