Чудаки и зануды Старк Ульф
– Знаю, знаю, – загремел он. – Может, вам это и не подходит. Но в этой чертовой больнице нельзя умереть спокойно. То кровь берут на анализ, то температуру меряют, то постельное белье меняют, то таблетками пичкают, то еще что-нибудь им приспичит!
Он немного успокоился. Кресло, только что беспокойно вздымавшееся, словно корабль в бурном море, вернулось к прежнему мерному покачиванию.
– В остальном было не так уж плохо. Грех жаловаться. Очень милые старички и старушки, безвкусная питательная еда, отличный уход, парочка ведьм и чудесный оркестр. Но умереть негде. Вот так-то.
Мама не сводила с дедушки глаз.
– Я знала, – сказала она. – Я все поняла, как только увидела тебя в дверях. Папочка, миленький, я рада, что ты решил жить с нами.
Она улыбнулась. Я заметила, что она едва сдерживает слезы.
Дедушка улыбнулся в ответ.
Я тоже улыбалась, хоть и понимала, что скоро придет печаль, большая, горькая, неизбежная. Но пока все это казалось совершенно немыслимым.
Ингве тоже улыбнулся, раз все улыбались.
Дедушка отхлебнул чаю, будто хотел смыть наши улыбки, и закашлялся. Кашель, громкий, словно камнепад, заставил дедушку согнуться пополам.
– Что это за чай! – прокряхтел он, когда приступ миновал. – Бурда! Как можно пить такое пойло? Помои какие-то! Вы что, угробить меня решили?
Ингве, отвечавший за заварку чая, смущенно заерзал на стуле.
– Может, лучше… Я хочу сказать, может, стоит все-таки позвонить в больницу, – начал было он.
– Помолчи, миленький, – перебила мама и положила ладонь ему на плечо.
– Кто этот шут гороховый? – Дедушка кивнул на Ингве. – Что он тут делает?
– Это человек, которого я люблю, – объяснила мама. – А почему, сама не знаю.
Дедушка устало вздохнул.
– Ну ладно, – смилостивился он. – Пусть все остается, как есть. Что-то я совсем из сил выбился, как-никак с раннего утра на ногах, а я вообще-то не могу долго ходить. Пора отдохнуть. Пожалуй, я поселюсь у Симоны.
И он скрылся наверху, крикнув напоследок:
– Сапоги вернуть не забудьте!
Луна светила в незанавешенные окна. Дул ветер, ветви деревьев и кустов отбрасывали на стены причудливые тени. Я зарылась головой в подушку и крепко-крепко закусила губами белую ткань.
– Не хочу, – кричала я в подушку. – Слышишь, Бог, ты не смеешь!
В тот день я не пошла в новую школу. Мы ездили в Роксту, в дом для престарелых. Там все изумились, как это дедушка сумел до нас добраться. Ведь он с трудом осиливал расстояние от кровати до туалета. Ноги не держат, говорят про таких. Они настаивали, чтобы мы немедленно привезли дедушку назад. Ингве им поддакивал. Старику лучше жить там, где ему обеспечат надлежащий уход, твердил Ингве. Для его же пользы. Вдобавок у него мозги не в порядке. И врачи были в этом с Ингве совершенно согласны. Но мама им ничего не ответила. Просто собрала дедушкины вещи.
В другом конце палаты сидел толстенький старичок с добрыми глазами и ел бананы. Он вроде и не слышал, о чем все говорили, но когда мы собрались уходить, подмигнул мне, чтобы я подошла.
– Передай привет Ивану, – попросил он. – Скажи, нам будет недоставать его в оркестре. И виолончели его, и милых вспышек гнева… Не знаю, кто придет на его место, – старичок вздохнул.
Ингве с недовольным видом волок виолончель.
– Выбирай, – сказала ему мама в машине. Она гнала как на пожар, нарочно, чтобы досадить Ингве, в ужасе сжавшемуся на заднем сиденье. – Либо съезжай, либо привыкай к тому, что отец живет с нами.
Я надеялась, что он съедет.
За окном упала звезда, и я вспомнила, как мы с дедушкой смотрели в телескоп на звездное небо, когда отдыхали летом на Мёйе[3]. Я загадала, чтобы он никогда не умирал.
Мне казалось, что дедушка был всегда. Это он учил меня различать цветы и птиц и давал им имена. «Ты будешь называться ель, ты – муха, а ты, пострел, нарекаешься трясогузкой». Он указывал на них тростью, словно всамделишный Бог Отец. Дедушка научил меня плавать и бороться. Научил читать и ругаться. Впрочем, ругаться он меня специально не учил. Я сама научилась, наблюдая его частые вспышки гнева.
«Откуда она набралась таких слов?» – удивился дедушка, впервые услышав, как я ругаюсь.
«От тебя, милый», – отвечала бабушка. В ту пору она была еще жива.
«Черта с два!» – запротестовал он. Но тотчас вспомнил, что говорил, и довольно усмехнулся. В глубине души он очень гордился ролью Бога Отца. Отцом он был потому, что другого папы я не знала. Ну а роль Бога он выбрал для себя сам.
Теперь я молила другого Бога, даже не зная, существует ли он на самом деле, сделать так, чтобы дедушка никогда не умирал.
– Забери лучше Ингве! – умоляла я и чувствовала, как гнев закипает во мне. – Миленький Боже, забери этого придурка!
Я заснула, и мне приснилось, что дедушка скользит по воде в кресле-качалке. Он мирно сидит, попыхивая сигарой, меж тем как кресло плывет себе по волнам, лавируя среди лодок и серфингистов, а потом тихонько устремляется к горизонту. Дедушкины золотые часы блестят, как маленькая звездочка, и посылают во все стороны золотых зайчиков…
Я проснулась оттого, что кто-то легонько теребил меня за ухо.
– Эй, голубушка, – прошептал дедушка, – как дела?
– Паршиво, – промямлила я и расплакалась.
Дедушка ткнул меня своим большим носом, совсем как в детстве. От него так замечательно пахло землей, и усы кололись. И как в прежние дни, когда он был добрым мудрым богом, а я сопливой малявкой, которую он обожал, я рассказала ему все: о переезде, о Килрое, об Ингве, о маме и о том, как мне невыносимо думать, что он может исчезнуть навсегда. Я плакала и чувствовала, что внутри, будто сердце, бьется жесткий злой комок. Почему все напасти валятся на меня? Почему все нелепые и печальные события должны происходить разом?
– Бедняжка, – прошептал дедушка. – Таков уж род человеческий, все здесь перемешано: блаженные и недотепы, чудаки и зануды. Твоя мама – чудачка, я тоже. И моя мама была с чудинкой. Знаю, с такими людьми жить непросто. А еще есть зануды. Этим жить вроде легче. Но и скучнее, черт меня подери!
– Я тоже с чудинкой? – попыталась я улыбнуться.
– А как же! Вот только подрасти!
Он тихо и ласково гладил меня по затылку, где коротко остриженные волосы топорщились во все стороны.
– Мы все исполнены сил, о которых знать не знаем, – продолжал дедушка. – Словно море, кишащее рыбой и водорослями, полное течений и жизни, – всякими диковинами. Осторожные зануды строят дурацкие мостики через эти загадочные глубины, боятся замочить ботинки, вдруг испортятся. Мы же, чудаки, прыгаем в поток и отдаемся на волю волн, нас несет течением. Пусть это опасно. Пусть на нас с ужасом и страхом смотрят зануды.
Я не совсем понимала, о чем он толковал. Дедушкина рука на моем затылке казалась большой и тяжелой. А слезы все лились, холодные, словно текли из того жесткого комка, что бился у меня в груди.
– Только остерегайся дурных ветров, – шепнул мне дедушка, прежде чем раствориться в темноте.
Что он хотел этим сказать? Может, он и правда не в своем уме?
Невмоготу мне жить со всеми этими придурками и чудаками, населившими наш дом!
Порыв ветра настежь распахнул окно, свалил с подоконника пару цветочных горшков, стопку счетов, которые мама разобрала вчера вечером, и ворвался прямо мне в сердце.
Я почувствовала, как злоба и гнев переполняют меня.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой я иду в новую школу, мое имя преследует меня, и я знакомлюсь с этим болваном Исаком
Я сидела на кухне и запихивала в себя тосты, которые со злости сожгла почти до углей. Вошла мама в пятнистом платье с узором под леопарда, выставлявшем на обозрение ноги и грудь. Вдобавок она надела пожарно-красные туфли, напялила черные чулки в сеточку и диковинные темные очки в усыпанной блестками оправе.
– Ты уже встала? – прощебетала она. – Вот, хочу проводить тебя в школу.
– А я думала, ты на маскарад собралась, – ехидно заметила я, придавая голосу как можно больше злобы.
– Познакомлюсь с твоей учительницей, – продолжала мама, пропустив мои слова мимо ушей, – и на твоих друзей посмотрю.
– Никакие они мне не друзья. Я их еще в глаза не видела.
– Что с тобой? – обиделась она. – Не ты ли говорила, что хочешь иметь нормальную маму. Нормальная мама обязательно бы в первый день проводила дочку в новую школу.
– Нормальная мама никогда бы так не вырядилась.
– Как – так? – удивилась мама и даже сняла очки, чтобы лучше меня разглядеть. – Чем тебе не нравится мой наряд?
– Ты похожа на чокнутую дикарку из какого-нибудь фильма про Тарзана, – проворчала я, ощущая, как злоба пускает корни в моем сердце.
Из туалета приковылял Ингве, уселся за стол, насыпал себе в йогурт гору пшеничных ростков, сухих дрожжей и дробленых орехов.
– О чем речь? – прохрустел он, расправляясь с хлебцем.
– Моя дочь не хочет, чтобы я проводила ее в школу. Считает, что я выгляжу как полоумная дикарка.
– Конечно, мама должна тебя проводить, – заявил Ингве, совершая положенные двадцать четыре жевательных движения.
– Ни за что! – прошипела я и выскочила из-за стола.
На ходу я как бы нечаянно опрокинула пакет с обезжиренным молоком. Бело-голубой водопад хлынул со стола прямо на отглаженные брюки Ингве.
– Ты что, матери стесняешься? – крикнула мама вдогонку.
– Да, – проорала я, чувствуя, как злоба закипает во мне.
Прежде чем выскочить на улицу, я бросила взгляд в большое зеркало в прихожей. В нем отразилась худенькая долговязая невзрачная девчонка в залатанных джинсах, кроссовках и полосатой майке. Глаза, смотревшие из-под короткой челки, источали злобу. Я натянула розовую куртку и двинулась в школу.
Если мама была похожа на дикарку, то я смахивала на оголодавшую городскую крысу.
Конечно, я в первый же день опоздала в школу. Немало времени ушло на то, чтобы отыскать на берегу кирпичную коробку с черным двором и какой-то статуей, здорово похожей на жареного цыпленка. А потом еще надо было найти нужный класс.
Когда я открыла дверь, все уставились на меня, словно на какое-то наглядное пособие, вроде чучела. Я никого не знала: ни Черпака, ни Водяного, ни Софии, ни Нетты, ни Пэры, ни Данне, ни Пепси, ни Клары, ни Мурашки, ни Скунса, ни Исака, ни Берсы, ни Катти, а они все таращились на меня.
Учительница была довольно молодая миловидная толстушка. В своем кремовом летнем платье она была похожа на сдобную булочку. Клубнично-красные губки улыбнулись мне, и она спросила:
– Это ты – новенький? – спросила она.
– Наверное, я, – ответила я как можно беспечнее.
– Ты ведь должен был прийти еще вчера, верно?
Ну что тут ответишь? Не рассказывать же, как дедушка в дамских сапогах заявился из больницы, чтобы умереть в нашем доме. Что проку? Скажешь правду – никто не поверит. Хочешь, чтобы верили, – ври.
– Я заблудилась, – пробормотала я неуверенно и сразу поняла, как нелепо это звучит.
Черт! С самого начала выставить себя круглой идиоткой! Я видела, как ребята перешептываются, фыркают и ерзают на стульях. Неудачное начало.
– Раз дорога отняла у тебя так много времени – присядь отдохни, – миролюбиво предложила учительница. – Вон там, у окна.
Я-то надеялась занять место в дальнем углу, чтобы можно было перевести дух и разглядеть остальных. Не вышло. Придется сидеть в первых рядах, бок о бок с каким-то надутым воображалой – долговязым, не по сезону веснушчатым парнем со взъерошенными светлыми волосами и голубыми глазами.
– Меня зовут Исак, – прошептал он и улыбнулся.
– Что скалишься, придурок! – огрызнулась я.
Постепенно в классе стало тихо.
– Итак, – объявила учительница, которую звали Гудрун Эрлинг, – у нас новый мальчик – Симон Кролл, прошу любить и жаловать. Надеюсь, тебе у нас понравится, и мы станем друзьями.
Новый мальчик! Симон!
Ведь это она обо мне! А все мое дурацкое имя – Симона. Привалило счастье! Я с этим имечком намучилась – хоть плачь! Вечно приходится по десять раз повторять. Ну почему меня не зовут Фридой, Анной или Стиной? Линдой на худой конец?
– Симона – очень красивое французское имя, – твердила мама в ответ на мои жалобы. Может, и так, но мне оно ни к чему. Я бы предпочла иметь нормальное шведское, чтобы никто не переспрашивал и не пялил глаза, такое, с которым можно жить по-человечески, быть скучной, грустной, глупой – какой угодно.
И вот снова кто-то что-то недослышал или записал неверно. Буква «а» потерялась, и все ждали мальчика по имени Симон. А заявилась я! Ну что теперь прикажете делать? Сказать по правде, у меня редкостный талант влипать в самые невообразимые истории.
Допустим, я бы сказала: «Извините, видимо, произошла ошибка. Вообще-то я девочка. Меня зовут не Симон, а Симона». Нет уж! Знаю я, чем бы это кончилось. Все бы просто с парт попадали от смеха. И я бы это еще долго расхлебывала, и все равно бы меня прозвали Симоном, или парнишкой, или еще как-нибудь не менее забавно.
Я осторожно ощупала стриженые волосы и попыталась припомнить свое отражение в зеркале. Волосы были достаточно короткие, без всяких там заколок и бантиков, которые могли бы меня выдать. Хорошо хоть, грудь еще не выпирает! И что я с утра не вырядилась в платье! Такую одежду, как на мне, мог бы носить любой мальчишка. Кроме трусов, конечно, но их-то никто не видит.
– Спасибо! – сказала я по-мальчишески хрипло. – Мне наверняка понравится.
Сдобная булочка у доски благосклонно улыбнулась мне клубничными губами.
– Подлиза! – прошипел мой сосед по парте.
– Крыса! – огрызнулась я.
– Обезьяна! – выпалил Исак. Его бойцовский задор вызвал у меня уважение.
– Придурок вонючий! – выдала я.
– Жаба надутая! – парировал он.
Но тут учительница оборвала нашу перепалку. И слава богу! Еще немного, и Исак бы меня одолел. Я прямо-таки возненавидела этого мальчишку.
– Понимаю, вам не терпится познакомиться, – просияла учительница. Она-то видела только наши губы и решила, что мы нашептываем друг другу всякие любезности. – Договорите на перемене.
– Между прочим, – добавила она, – неплохо бы тебе, Исак, показать Симону школу, раз вы успели поладить.
Исак добродушно кивнул учительнице и постарался изобразить этакого Доброго Старшего Брата, а сам тем временем шарил рукой под партой и вдруг ущипнул меня, да так больно, похуже осы!
Сквозь боль я ощутила живейшую радость: я их всех надула! Они поверили! Никто ни на секунду не заподозрил, что я не тот, за кого они меня приняли.
Быстро и ловко разделалась я с этой дурочкой Симоной, с которой вечно что-нибудь да не так, и превратилась в задиру по имени Симон.
Знала бы я тогда, к чему это приведет!
После звонка я быстренько натянула чью-то выцветшую джинсовую куртку, висевшую в коридоре на вешалке. Она была велика мне на несколько размеров, да еще вся в заклепках. На спине красовались большие серебряные буквы «Motorhead». Куртка мешком висела на моем тщедушном теле, воняла грязью, табаком и бензином. Это была находка. Я решила побыстрее избавиться от розовой девчачьей куртки, в которой пришла в школу.
– Не думай, я с тобой нянчиться не стану, – предупредил Исак.
Он подошел ко мне, когда я околачивалась у металлического жареного цыпленка, который при ближайшем рассмотрении оказался мертвой лошадью с задранными вверх копытами. На школьном дворе было полно уток, ковылявших повсюду в ожидании подачек – остатков от наших завтраков. Кормить их запрещалось, но все кормили.
– А я в няньке и не нуждаюсь, – огрызнулась я и плюнула в одну из уток.
– Ладно. Только не очень-то задавайся.
– Я и не задаюсь. Ты сам задаешься.
– Чем же это я задаюсь?
– Не скажу. Не пора ли тебе начать?
– Начать что?
– А ты, как я погляжу, тугодум.
– Это почему?
– Да переспрашиваешь все время.
– С тобой невозможно разговаривать!
Я могу так пререкаться сколько угодно. Это у меня здорово получается. Исак бесился, и мне это было приятно. Я состроила кривую ухмылочку, совсем как мальчишка. Исак повернулся и пошел было прочь.
Читать бесплатно другие книги:
