Введение в самопознание Шевцов Александр

Раздел I. Вводный

«Суть нашего существа, то таинственное, что называет само себя Я – увы, какими словами располагаем мы для обозначения всего этого, – есть дыхание неба. Высочайшее существо открывает самого себя в человеке».

Томас Карлейль

Глава 1. Самопознание…

Стоит только задуматься о самопознании, как невольно попадаешь в мир мистики. И мистики шарлатанской, и мистики в самом высоком смысле этого слова. Мистики как мысли об истинной природе. В том числе и об истинной природе собственного Я.

И тут же закрадываются подозрения такого величия, что Дух захватывает, а скромность и неуязвимость заставляют отвести глаза и заняться чем-нибудь другим. И занимаемся. Всю жизнь точно проклятые с отведенными глазами.

А может быть, и вправду проклятые? Почему человеку нельзя глядеть в себя? Почему познавшие себя становились пророками или богами? Но на пути их и их последователей громоздились горы неприятностей? Громоздились не сами, а другими людьми. Почему в современном мире множество людей считало делом своей жизни войну с самопознанием и даже с самонаблюдением, искореняло его и доказывало, что оно вообще невозможно?..

Что это? Еще один инопланетный заговор? Или это просто подлость человеческой натуры, готовой ради бытовых выгод травить волков, датских принцев, инакомыслящих, соседей по подъезду, сократов?..

Я хочу познать себя.

У меня есть друзья, которые хотят того же самого.

Поэтому в этой книге я записываю свой опыт самопознания, которое, кроме самонаблюдения и экспериментов над собой, как оказалось, требовало и много чего еще. К примеру, за время работы над этой книгой мне пришлось прочитать целую библиотеку древних и современных сочинений, чтобы понять, что люди считали самопознанием. Я записал и свои впечатления от прочитанного, и собственные мысли, рождавшиеся при этом.

Поэтому мои очерки нельзя считать книгой по истории психологии или монографией по теории самопознания. Это просто искренне высказанные впечатления и раздумья. Я читал, пока автор был мне интересен. Иногда переписывал большие куски текстов, превращая свою книгу в хрестоматию. Но как только мне становилось скучно, я бросал чтение. И это, безусловно, роняет научное достоинство моей книги. Но как раз научность и не была моей целью.

Моей целью было самопознание, а все, что описано в этой книге, стояло между мной и мной. Я прошел этот слой насквозь и теперь немножко ближе к себе. Но это лишь начало…

Глава 2. Самопознание – жуткая неизбежность старости

Когда-то бытовало мнение, что старики мудры. Теперь мы стараемся этого не вспоминать, чтобы не обижать «выживших из ума идиотов», которые доживают свой век рядом с нами. Конечно, в этих словах звучит не диагноз, а раздражение, и до настоящего идиотизма доходят далеко не все. Многие до самой смерти по-своему умны и деятельны. Но они все равно ничего не понимают в той жизни, которой живут молодые, и ничего не могут посоветовать. С выходом в отставку ты становишься не нужен в этой жизни, просто потому, что ты – вне ее! А если ты по привычке суешься учить молодых, они либо огрызаются, либо вежливо отправляют тебя на рыбалку или копаться на дачном участке. Не мешай! Нет ничего такого, что бы ты знал лучше меня или что бы ты знал, а я не знал!

И это неизбежно не только для тех, кто уже в отставке, но и для каждого из нас, в том числе и для меня. Жуткая неизбежность! Но я не хочу так! Что же делать? Единственное орудие борьбы с подобными вещами, которое у меня есть, – это Разум, способность думать. И я думаю.

Что случилось в мире?! Как он так изменился, что старики перестали быть хранителями мудрости? Почему мы в ужасе ждем того мгновения, когда надо будет отойти от дел, уйти в отставку или на пенсию? Высочайшая из наград, доступных людям этого мира, – обеспеченная государством долгожданная свобода от принудительного труда – на деле оборачивается величайшим злом, вероятно, потому, что связывается со старостью и немощью тела и ума. К тому же это начало череды бесконечно нудных лет безделья и болезней. Но какое эта чисто телесная слабость имеет отношение к мудрости? Почему наш ум так теряет свою силу, если его освободить от того дела, которое он всю жизнь обслуживал?

Это явно как-то связано с тем, что наш мир стал технологическим и в нем не стало таких ценностей, которые хоть что-то значат для людей, помимо производства и технологии. Иначе говоря, выход на пенсию означает потерю магического источника, из которого ты черпал уважение или право на уважение. Наш мир стал однополюсным. Ушел от дел – потерял знания, связи и возможности, а с ними и право на уважение. А другого источника уважения в этом мире больше нет!

Но что было такого особенного в том мире, который не знал технологии, что позволяло с возрастом оставаться нужным? Какое знание ты не теряешь, теряя знания о современном производстве или бизнесе? Это должно быть нечто, что не устаревает от того, что ты отошел от дел. К примеру, ты сам. Ты как человек вообще.

Я пытаюсь представить себе, что должно вызывать в душе у читающего слово «самопознание». Как оно вообще отзывается? Я не имею в виду тех людей, которым нет до него дела. Нет, я говорю о тех, кто так или иначе захотел заглянуть в книгу с таким названием.

Я пытаюсь представить себе это и вижу разных людей. Одни уже давно посвятили себя самопознанию и определились с путем. Другие только подходят к выбору, заниматься ли этим. И это не такой уж простой выбор, все-таки придется отвлечь массу сил и времени от «настоящих» жизненных забот и пустить, быть может, на пустяки…

И значит, делаю свои выводы я, для кого-то нет в этой жизни ничего, кроме самопознания. А для кого-то все подобные «игры» – это явные пустяки, которыми шарлатаны отвлекают добрых людей от настоящей жизни. И они ведь без тени сомнения знают, что такое эта «настоящая жизнь»! Конечно, это их знание – только мнение или, точнее, убеждение. Человек сделал выбор считать настоящим, к примеру, только то, за что платят деньги. Или еще жестче, только то, за что платят государственные деньги. И соответственно, считать стоящим его внимания то, о чем написано как о стоящем в газетах или основных идеологических документах его общества.

Например, современные русские пенсионеры, бывшие советские служащие, в подавляющем большинстве не признают ничего, кроме идеалов служения государству, которое обязано позаботиться о них в старости. Государства обещают, государства обманывают, государства просто разваливаются… а человек, сделавший такой выбор, оказывается биологической машиной, запрограммированной лишь на определенное поведение, дополнительное государству.

И если такой человек видит слово «самопознание», он, даже пытаясь проявить доброжелательность, не в состоянии впустить его в себя. Просто больше не осталось места, все сознание занято и переполнено знаниями о том, что правильно, а что опасно в государстве для био-винтика. И обидами… Бесконечными обидами, вплетенными во всю ткань его жизни.

Человек, который вовремя не принял, что он САМ имеет определенную ценность и что можно жить ради себя, обречен всю жизнь провести в обществе, которое избрал. Причем, люди в этом избранном обществе умирают, но общество продолжает жить, потому что стало внутренним миром, своего рода кошмарным сном воображения. Это общество мертвых, которые уже не живут, но бесконечно переживаются нами. И к старости это общество становится очень похожим на сумасшедший дом, в котором ты ведешь бесконечные беседы про себя, потому что с уходом от дел это общество становится исключительно твоим внутренним переживанием!

Уход от дел, выход на пенсию – это всё способы перевести наконец внимание государственного винтика на самого себя. Делается это просто – тебе запрещают соваться в те дела, для которых ты был выращен и выточен. И это могло бы стать величайшим твоим благословением! Во всяком случае, ты сам мог бы сделать из этого запрета на участие в делах общества и государства благословение для себя и очищение для своего ума. Какая жизнь может начинаться сразу с выходом на пенсию! Какие силы и возможности ты мог бы подарить самому себе!

Но ты предпочитаешь обижаться и направляешь все внимание на свои прошлые поражения, на свою недооцененность и на свои пролежавшие невостребованными достоинства. Сила твоего потока внимания еще очень велика в этот миг, она как раз такая, какова была в лучшие твои дни. И вот вся она, благодаря запрету думать о работе, обрушивается на тебя самого, проливается в твой внутренний мир. Идеальные условия для самопознания! При определенном расположении ума пенсию можно посчитать подарком не государства, а Бога, и быть ему очень благодарным за то, как он мудро все устроил в этом мире… Но……

Но на пути этого потока внимания стоит фильтр в виде обид и отсутствия иной культуры, кроме государственно-производственной. Ты не можешь думать ни о чем ином, кроме того, о чем можешь. Иначе говоря, для того, чтобы хоть о чем-то думать, нам нужно иметь соответствующие образы. И думаем мы, грубо говоря, именно ими. Следовательно, когда государство, обеспечив тебе прожиточный минимум, выставляет тебя с работы и говорит: ты заслужил отдых, займись, чем хочешь, – ты можешь заняться только тем, чем занята твоя голова.

И вот, всю жизнь мечтавший о свободе винтик, наконец освободившись от того общества, от той общественной машины, частью которой он был столько лет, начинает бесконечные сведения счетов. Ты предъявляешь ИМ ВСЕМ свои счета, ты находишь и бросаешь ИМ в лица правильные слова, которые не нашел вовремя, ты побеждаешь во всех проигранных схватках и спорах и добиваешься, чтобы все, кто тебя недопонял, поняли правильно, кто не разглядел, разглядели, а кто недооценил – оценили. Ты заставляешь ИХ ВСЕХ принять такого тебя, каким видел себя сам. А для этого ты создаешь идеальное и победоносное описание себя в тончайших подробностях. В таких, что порой и сам не подозревал, что это в тебе есть. А что такое это болезненное и навязчивое удержание внимания на самом себе, на своих обидах и болячках, что такое это описание самого себя?

Иными словами, в старости ты неизбежно оказываешься занят лишь одним делом – самопознанием.

Но для НИХ! Это неизбежность, и в этом ужас старческого самопознания, потому что оно делает тебя слабоумным и подводит на самую грань сумасшествия. Имя ему – Самопознание для них.

А для себя?! Почему не для себя?! Почему другие настолько важнее мне, чем Я сам? Впрочем, ладно. Это вопрос пока риторический, потому что прежде, чем попытаться на него ответить, должен быть сделан выбор: познавать себя или биться за место в чужом мире. И я пишу не для того, чтобы агитировать за самопознание, а для тех, кто этот выбор уже сделал сам, а теперь ищет помощи и знаний. Для тех, кто однажды сказал себе: почему, если самопознание – неизбежность человеческой старости, если мы как вид все равно биологически предназначены для самопознания, не приготовиться к нему, не набрать хоть какую-то культуру подобной работы заранее?

Думаю, выбравшему самопознание надо знать, с чем он столкнется, начав свое исследование. Тем более, что об этом забытом предмете люди начали думать чуть ли не раньше, чем о богах.

Раздел II. История самопознания

А. Восточное самопознание

Рассказ об истории самопознания можно было бы начать и с античной философии, и с восточной. Это равноправные подходы. Я начинаю его с Востока, но это не значит, что и свет самопознания тоже идет оттуда. Чтобы утверждать это, нужно лучше знать и Восток, и историю самопознания, чем знаю я. Единственное, что я могу утверждать, это то, что самопознание зарождается там и тогда, где появляется человек, способный по-настоящему задуматься о себе самом.

Если у него находились последователи, которые превращали его поиски в школу или записывали в книги, история доносила до нас очередной рассказ о самопознании. Однако самопознание – дело очень личное. Думаю, в большинстве случаев люди, глубоко уходившие в самопознание, оказывались невидимками. И мы никогда не узнаем об их прозрениях.

Поэтому мой рассказ – это рассказ о том, что сохранилось. По некоторым ощущениям, я могу сказать, что на Востоке первые свидетельства о поисках себя имеют большую древность, чем на Западе. Поэтому я начну с Востока. Но это именно «по ощущениям». Первые более или менее достоверные записи появляются и на Востоке и на Западе примерно в одно и то же время. Настоящая древность и восточного, и западного самопознания неизвестна.

И все же, когда мы говорим о Ведах, почти непроизвольно возникает ощущение, что был некий первоисточник, некая среда, из которой все вышло. Возможно, все, что мы знаем о самом древнем самопознании, было взято и Востоком и Западом оттуда. Хотя бы как превратившееся в поговорку древнейшее требование, которое приписывают множеству мудрецов: Познай себя! Приблизительно в шестом веке до нашей эры оно было записано на вратах Дельфийского храма как слова одного из мудрецов седьмого века… Но когда в девятнадцатом веке на Руси записывали былины и поговорки, можно ли было определить их действительную древность?

Считается, что арии пришли на территорию современной Индии примерно за полторы тысячи лет до нашей эры. И с большей или меньшей определенностью можно утверждать, что в священных книгах ариев – Ведах – были куски, принесенные ими с их северной прародины. Лично мне нравится думать, что среди этих кусков было и что-то о самопознании…

Часть 1. Ведическое самопознание

Глава 1. Веды. Гайятри

Веды уходят своими корнями в то, что мы называем первобытной народной культурой с ее инициациями, шаманизмом и первобытным жречеством. Конечно, можно считать, что когда-то на земле был некий первоисточник знаний – протоцивилизация вроде Атлантиды, Лемурии или Арктиды. А потом, после ее гибели, знания были разнесены разбредшимися по планете осколками древнего народа. Можно пойти и на большие допущения. Например, что мы дети какого-то космического эксперимента и были созданы «богами» с какой-то другой планеты, прилетавшими на Землю сорок тысяч лет назад. Именно с того времени на земле существует и развивается человек современного типа, про которого сказано, что он создан по образу и подобию богов. Можно…

Но это бездоказательно. А вот что определенно, так это то, что некие особые знания о человеке были у всех первобытных народов. Их довольно уверенно можно назвать психологическими. Хотя это, конечно, не научная психология. Скорее, мистическая, потому что все эти знания ценились и пе-редавались из поколения в поколение именно как знания о мистических возможностях человека. Под «мистическим» понималось все, что угодно, лишь бы оно имело отношение к выходу человека за рамки «реального», то есть вещественного, ограниченного телом мира. Сюда входили как обряды и галлюциногены, так и управление особыми способностями человека. И все это так или иначе связано с вопросом об истинной сущности человека. Особенно раскрытие способностей.

Так что самопознание живет с нами, возможно, как раз с того мига, когда мы научились думать. Возможно, именно с вопроса: кто я? – и начинается современное человечество, ведь им мы и отличаемся от животных.

Я затруднюсь с определенностью сказать, арии ли принесли самопознание в Индию, или же они застали там древнюю Йогу, которая уже знала самопознание. Но определенно одно, самопознание не рождается в середине второго тысячелетия до нашей эры. А к Ведам, я думаю, вполне относятся слова Мирчи Элиаде про йогу:

«Аналогия между йогой и инициацией становится еще более отчетливой, если мы подумаем о ритуалах посвящения – примитивных или сложных, – которые олицетворяли собой создание “нового”, “мистического” тела (символически уподобляемого первобытными людьми телу новорожденного). “Мистическое” тело, позволяющее йогину вступить в трансцедентные формы существования, играет значительную роль во всех видах йоги, особенно в тантризме и алхимии. С этой точки зрения йога преодолевает и, на другом уровне, продолжает универсальную символику, которая зафиксирована уже в традиции брахманизма (где инициированный называется “дважды рожденным”). Инициатическое перерождение во всех формах йоги определяется как доступ к непрофанному и едва ли описуемому плану бытия, которому индийские учения дают разные названия: мокша, нирвана, асанкрита и т. д.» (Элиаде, Йога: бессмертие и свобода, с. 71).

Как вы понимаете, все это рассуждение относится и к древнекитайскому даосизму, который тоже весь нацелен на вынашивание мистического «золотого зародыша».

Как странно! Мы постоянно налетаем на то, что не в состоянии своими совершенными мозгами людей третьего тысячелетия понять или даже просто охватить образы тех же Упанишад или Йоги, посвященные раскрытию сознания. И при этом мы свысока смотрим на «примитивные» и «первобытные» народы. А ведь именно в народной культуре источник всего. И даже если была какая-то первоцивилизация, откуда все пошло, и даже были «боги», все равно все хранилось в народе. И даже сейчас еще хранится, просто мы разучились это видеть.

И если «богов» не было, то как создали они такое, что тысячелетиями стоит выше возможностей понимания человека? И при этом ощущается истинным, то есть соответствующим действительности. Я могу сделать только одно предположение: они смотрели не так и не туда. Точнее, как раз наоборот: они смотрели именно туда, где хранится мудрость, и смотрели именно таким способом, каким она может быть увидена. Мы же изменили мировоззрение настолько, что видим лишь то, что важно в нашем мире, и не видим остальной мир. Как не видим воздух. Но ведь то, что мы его не видим, не значит, что его нет!

Смена направления жизни, а с ним и мировоззрения, очевидно, произошла очень давно. На Руси об этом говорит в конце двенадцатого века «Слово о полку Игореве»: «Ныне времена ся наничь обратиша». Времена оборотились наничь, и жизнь словно бы потекла вспять, все удаляясь от какого-то своего истинного состояния…

Этот же парадокс был замечен уже в ведийское время. Уже тогда люди с трудом понимали, как можно было рассмотреть такое, что видели творцы Вед. Поэтому сами Веды говорят про себя, что были созданы Риши – великими мудрецами древности, в каких-то смыслах равными богам. Именно это провозглашение Риши великими мудрецами показывает, как на их фоне оценивали себя читающие Веды и как менялось время, обращенное наничь.

Но были ли Риши? Возможно, и были. И все равно, даже в их головах эти образы откуда-то должны были взяться, вместе со словами, которыми они их записали или сказали. Впрочем, может быть, они не знали слов, которые говорили, они просто давали имена тому, что видели. И с именами появлялись слова и сказание.

Когда мы говорим о времени создания имен, мы говорим о времени рождения языка. И то небольшое филологическое образование, которое я когда-то получил, тут же начинает вопить: язык творит народ!

Но я задумываюсь над этой прописной истиной языковедения и прихожу к выводу – она родилась от отчаяния. Народ хранит язык. Это верно.

И язык творит народ, превращая людей в хранителей и носителей себя. То есть в своих друг для друга, потому что любой язык выделяет владеющих им из прочей людской массы в избранное сообщество, в своих, делая остальных чужими.

Но творится язык отдельными людьми. Когда-то кто-то должен употребить новое слово первый раз. И если оно подхватывается народом, творец забывается. Многие ли помнят сейчас, что слово «стушеваться» придумал Достоевский, а слово «совок» – Александр Градский?

Вот точно так же небольшое сообщество какого-нибудь монастыря, ведущее глубочайшее исследование психики или состояний сознания, налетает на повторяющиеся и в силу этого узнаваемые явления. И оно дает имена этим проявлениям сознания, по которым все сталкивающиеся в своем самопознании с этими явлениями, узнают их. И так рождается их язык, язык сообщества.

Но однажды начинается великое переселение, и сказания Риши расходятся вместе с ними самими и становятся достоянием народа. Язык обогатился кусочками из тайного языка маленького сообщества исследователей сознания. Они стали Ведами внутри общего языка, а Веды сделали язык народа, хранящего его, не до конца понятным даже родственным народам. И вот народ осознал свою исключительность или исключенность из числа остальных и понес эту исключительность сквозь века. Фантазия… Но Веды, Йога, Дао состоят из имен того, с чем человек сталкивается на пути Вед, Йоги или Дао…

Исследователи считают, что пришедшие в Индию арийские племена застали там уже хорошо развившуюся Йогу. Они не только не уничтожили друг друга, но и явно взаимно обогатились. Кто кого и чем обогатил? Процитирую несколько мест из прекрасной работы русского исследователя Йоги Б. Мартынова.

«…пришедшие в Индию арии уже застали там весьма распространенную “туземную” йогу.

Но сами арии принесли свое мировоззрение и религию, образовавшиеся в ранних частях Вед, созданных еще на арийской прародине и в Индии сложившихся в законченный комплекс. Поэтому язык наиболее древних её частей ближе к Авесте, священному откровению иранцев, чем к позднейшему эпическому санскриту. Веды – если не почва, то фундамент индийского мировоззрения. По традиционным представлениям, Веды – “дыхание Брахмана”, как бы организующее мир, и состав ведийской литературы представляет этапы развития (или, скорее, излучения и нисхождения) священного знания, соотносимые с определенными сословиями и стадиями жизни человека в арийском обществе. Индуизм четко различает sruti, “услышанное” (в двух смыслах: услышанное “внутренним слухом” божественное откровение, голос божественного наития, и услышанное непосредственно из уст учителя), и smrti – “передаваемое”, “запомненное”. Веды – не столько писание, сколько постоянно воспроизводимое наитие. Веды представляют собой гигантское собрание разнородных текстов, подразделяющихся по жанру на самхиты – сборники священных гимнов и возглашений, Ригведу, Самаведу, Яджурведу и Атхарваведу; брахманы – описания и истолкования положений самхит и обрядов; араньяки – тексты, содержащие правила поведения удалившихся в лес (aranya) отшельников и, наконец, упанишады – наиболее отвлеченные от обрядов рассуждения о познании и достижении Истины.

И раннюю ведийскую религию опрометчиво было бы назвать “грубой и материалистичной” только потому, что в ней существовали жертвоприношения. Ибо Веды пронизывает стремление увидеть Истинное за очевидным и преклонение перед Знанием. “Кто куском дерева (жертву приносит), кто возлиянием, кто знанием Веды”. “Кто поклонением, кто знанием (приносит жертву), только знание приносит удовлетворение”. Провидцы и поэты (Риши) были носителями запредельной мудрости, открывавшейся им в состоянии озарения, и их провидческий опыт показывал путь другим». (Мартынов, с. 25–26).

Веды огромны. И Веды – это собрание религиозных гимнов и обрядов. Поэтому Веды крайне неудобный источник для поиска чего-либо, связанного с самопознанием. Хотя, как в любом очень большом произведении, в Ведах можно найти все, что угодно. Но для этого надо быть действительным знатоком. Я не знаток Вед. Но я знаю, что в Упанишадах очень много о самопознании, а Упанишады прямо рождаются из Вед. А это значит, что даже если мой глаз не различает в Ведах прямого разговора о самопознании, – это моя вина. Мое видение тоже обращено в другом направлении. Но дереву Упанишад не из чего было бы вырасти, не будь в Ведах корней. Поэтому я искал и нашел. Я остановился на том примере, который привожу ниже, и не продолжил поиск. Мне достаточно, а искажать этот источник своим копанием я не хочу.

Гайятри.

Гайятри – жемчужина Вед – это мантра. Иначе говоря, песнь, молитва и заклинание одновременно. Один из лучших знатоков Вед Т. Елизаренкова переводит ее так:

«Мы хотим встретить этот желанный

Блеск бога Савитара,

Который должен поощрять наши поэтические Мысли!» (Ригведа, III. 62.10 Ригведа, мандалы I–IV. – М.: Наука, 1989).

Елизаренкова прекрасный переводчик и великолепный знаток Вед. В комментариях она говорит, что в этом стихе «Риши просит бога Савитара о вдохновении» (Там же, с. 721). Вот и все.

Но если мы вспомним, что Савитар – это ведический Аполлон, то есть бог не только света, но и Разума, а Риши – это смертные люди, достигшие своими «поэтическими» способностями божественных состояний, то появляется возможность для сомнения. Не сомнения в точности перевода, но хотя бы сомнения в том, что мы правильно оцениваем то, что сказано в переводе.

Я приведу саму мантру на санскрите, а потом несколько ее переводов разных переводчиков.

om bhurbhuvah svah tatsaviturvarenyam bhargo devasya dhimahi dhiyo yo nah pracodayat

«Согласно Роеру: Пусть мы станем размышлять о Почитаемом Свете Савитара; оживляющего наше понимание.

По Гриффиту: Пусть мы достигнем той высшей Славы Бога Савитара; так пусть Он поощряет наши молитвы.

По Джонсу: Да почтим мы высшую власть того божественного Солнца, который озаряет все, от которого все исходит, к которому все должно вернуться, которого мы призываем верно направить наше понимание по нашему пути к Его святому престолу.

По Мадхве: Да станем мы медитировать на великого Бога, Прародителя, на весьма почитаемый свет, на направляющего наш разум.

По Эггелингу: Да обретем мы великий свет божественного Савитри, на которого мы полагаемся, пусть он вдохновит наши молитвы.

По Гольбруку: Да станем мы медитировать на Почитаемый Свет божественного правителя (Савитри); пусть это направит наш разум.

По Мюиру: Мы обрели высшую славу божественного Савитри; да поощрит нашу способность понимания (или гимны, или ритуалы).

По Бенфи: Пусть мы обретем славное сияние того прародителя, бога, который должен помочь нашим деяниям.

По Раме Мохан Рою: Мы медитируем на тот Высший Дух великого Солнца, направляющего наше понимание.

Примечание сэра Вильяма Джонса: Чем являются Солнце и Свет для этого, видимого мира, тем являются Высшие блага и истина для невидимой Вселенной, Вселенной разума; и как наши физические глаза ясно различают объекты, озаренные Солнцем, так и наши души обретают несомненное знание благодаря медитации на свет истины, исходящий из сути существ: только этим светом могут быть направлены наши умы по пути к блаженству» (Цит. по: Сурендра Мохан, с. 40–41).

Как видите, перевод Елизаренковой, возможно, даже красивее всех остальных, но в нем отсутствует понимание «вдохновения» как озаренности божественным разумом.

Собственно говоря, к нашему академическому переводу, а именно им и является перевод Елизаренковой, можно было бы не цепляться. По большому счету, это «вдохновение Риши», которое дает она, для знающего человека стоит всех остальных переводов. Но вот беда в том, что я как раз пишу не для знающих, а для желающих понять. Поэтому пропустить в этой мантре слово «разум» (буддхи) я считаю невозможным, потому что только оно позволяет понять, что же такое это поэтическое вдохновение Вед, которое в Эдде звучит как «мед поэзии».

Поэтому для того, чтобы понять мифологический перевод Елизаренковой, я считаю правильным начать с перевода современного индуиста Сурендра Мохана:

«Мы медитируем на почитаемый свет того Сияющего Создателя, поощряющего наш буддхи». (Там же, с. 38).

Здесь слово «буддхи» оказывается «переводом без перевода», но именно это не позволяет принять такой «перевод» и понуждает доискиваться до сути. И пока Мохан говорит о каком-то «принципе Буддхи», это остается непонятным, но он приводит слова из Упанишад, и посмотрите, какое содержание наполняет понятие того «вдохновения», о котором говорит Елизаренкова:

«N.B.: Почти невозможно перевести эту знаменитую мантру; на нее следует медитировать. Она способствует раскрытию (pracodana) принципа буддхи (dhi). Суть медитации состоит в утверждении “yo’ham so’sausoyo’ sau’ham” – “Что есть я, то есть Он, что есть Он, то есть я”». (Там же).

Далее Мохан приводит еще несколько своих собственных возможных переводов мантры. Некоторые из них очень важны для понимания индийской философии и йоги: например, номер три:

«Иное значение: “Мы медитируем на почитаемый светящийся шар (bharga) того бога-Солнца, который направляет всякую деятельность”» (Там же).

Конечно, этой «деятельности» до понятия «бескорыстной деятельности» кришнаитской йоги Бхагавад Гиты еще очень далеко. Как корню до кроны. Но только этот ключ позволяет понять, почему, говоря о незаинтересованности в плодах деятельности, вторая глава Гиты тут же говорит о сосредоточении ума и о втягивании в себя желаний, подобно черепахе, втягивающей конечности. Может показаться, что связь этих понятий слишком отдаленная, но вот посмотрите, как эта же мантра отразилась в Санкхье – философской основе йоги. Вот слова Мохана об одном из творцов классической Санкхьи Шанкаре:

«Согласно Шри Шанкаре, данная Маха-мантра раскрывает высшее Я, являющееся всей энергией и открывающее все, и которое есть Я всего. Гайятри с Пранавой, со своими семью Вьяхрити и с Ширас (эти индуистские понятия я не перевожу, потому что они нам больше не встретятся – А.Ш.) является сущностью всех Вед. На эту Гайятри следует медитировать припранайяме,<…> Чистая Гайятри символизирует единство Брахмы и Пратьягатмана. Фраза “dhiyo yo nah pracodayat” – “да раскроет он наш Буддхи”, указывает на Пратьягатман, являющийся внутренним наблюдателем всего и озаряющий антахкарану, или буддхи всех. Утверждение, что Он направляет наш буддхи, показывает, что Он – Высший Брахман, единый с Я, находящимся во всем. Поэтому слово “Савита” указывает на Высший Брахман». (Там же, с. 39).

Путь от Ригведы до этих слов Шанкары составляет несколько тысячелетий. Гайятри была настолько важна, что ее можно встретить и в Яджурведе (III.35), и в Самаведе, и в Упанишадах. Вот, к примеру, ее перевод из Брихадараньяка Упанишады (VI. 3.6), сделанный Максом Мюллером:

«Мы медитируем на тот почитаемый свет божественного Савитри, который должен пробудить наши мысли» (Цит. по: Сурендра Мохан, с. 40).

Поэтому следующий рассказ о самопознании в Упанишадах.

Глава 2. Самопознание в Упанишадах (Катха)

Об Упанишадах пишут много и разное. Причем, иногда так пишут, что я долгие годы боялся в них заглядывать, потому что знал, что это не для моего среднего ума. Это слишком сложно и умно. Я нисколько не издеваюсь сейчас над учеными. Это в тех отраслях знания, где возможно шарлатанство, ученые частенько напускают туману, чтобы все увидели, какие они умные и исключительно сложные. В отношении востоковедения я должен признать, что задача действительно настолько сложна, что просто о ней не напишешь. Как пример, я приведу большую выдержку из исследования прекрасного русского востоковеда В. Костюченко, посвященного учению Уддалаки. Это учение составляет шестую книгу «Чхандогья упанишады». И в нем, для ищущего человека, нет ничего, кроме самопознания.

«…наиболее интересным и глубоким из всех учений, выражающих натуралистическую (и наивно-материалистическую) тенденцию упанишад, является, несомненно, учение Уддалаки (Чх VI). Вот основные моменты этого учения.

Главной задачей подлинного знания объявляется нахождение единой основы всего существующего. Такая основа усматривается не в чем-то конкретном и чувственно наглядном, а в бытии как таковом (сат). Формулируется принцип, согласно которому ничто не может возникнуть из небытия (асат) (VI 2, 1–2). Итак, старая мифологическая оппозиция асат-сат осмысливается уже не как противостояние хаоса и космоса, а как противостояние небытия и бытия. В этой связи впервые закладываются основы так называемой саткарья-вады — учения о наличии (“предсуществовании”) следствия в причине в противоположность асаткарья-ваде — учению об отсутствии такого “предсуществования”. В полемике между обоими учениями представители веданты, как правило, будут отстаивать саткарья-ваду. Это единое, всепорождающее и всеохватывающее бытие характеризуется также как живое и мыслящее, т. е. гилозоистически и панпсихически. Оно именуется “божеством” (IV 3, 2). Его главными порождениями называются жар (теджас), влага и пища (анна). Как видно из контекста (и из комментариев к “Чхандогье”), имеются в виду три элемента: огонь, вода, земля. Эти три элемента оказываются взаимоохватывающими и взаимопронизывающими, так что мы можем говорить лишь о преобладании какого-то из них в различных вещах (VI 4, 1–7). Все налично во всем.

Посредством трех указанных элементов (каждый из которых в свою очередь троичен) объясняются различные функции человека (мысль, дыхание, речь), а также испытываемые им состояния (сон, голод, жажда, умирание). Характерно, что изложение учения Уддалаки постоянно сопровождается своего рода рефреном, “махавакья”, – tat twam asi!” (“это – ты!”). Но структура этого “махавакья” отлична от структуры иных изречений подобного рода – акценты были бы расставлены аналогично лишь при перестановке: “twam tat asi!” (“ты – это!”).

В большинстве случаев ход мысли в упанишадах принимает именно такой характер. При этом возникает ряд концепций относительно сути (атман) человека-микрокосма, совпадающей с сутью мира. По-видимому, не все эти концепции дошли до нас в развернутом виде. Но главная тенденция упанишад вырисовывается достаточно ясно. Это тенденция к постепенной “денатурализации” учений о человеке, к расчленению (а позднее и противопоставлению) духовного и телесного, к утверждению примата духовного, его “глубинности” и “изначальности”.

Своеобразный “свод” различных концепций человека в упанишадах мы находим (в “снятом” виде) в “Тайттирия упанишаде” (Тай II 1–5). Здесь излагается учение о так называемых оболочках (коша) атман. Согласно этому учению, в структуре человека-микрокосма можно выделить пять слоев, причем каждый последующий находится “внутри” предшествующего, и фундаментальнее его. Это “телесный” (аннамайя) и “жизненный” (пранамайя) слои, а также слои, состоящие из ума (маномайя), “развернутого” сознания (виджнянамайя) и блаженства (ананда-майя). Учение о первых двух слоях “снимает” и “интегрирует” в рамках общей схемы два, по-видимому, древнейших учения о груботелесной и тонкотелесной сущности человека. О первом из них мы имеем лишь отрывочные сведения, в основном оно за рамками существующих текстов. Так, понимание человека как по преимуществу телесного существа осуждается в “Чхандогья упанишаде” (VIII 8), как “ведущее к гибели” и “демоническое” (учение асуров); такова же и точка зрения других упанишад. И все же, например, в рассуждениях Уддалаки (в той же “Чхандогья упанишаде”) о влиянии пищи на человеческую психику и о прямой зависимости от нее ума и памяти (Чх IV 5) явно звучат мотивы, перекликающиеся с данным пониманием.

Гораздо более основательно представлено в упанишадах учение о “жизненном дыхании (пране) как сущности человека. И “Брихадараньяка” и “Чхандогья” буквально пестрят различного рода текстами, обосновывающими особую роль и значимость праны. Так, прана описывается как “поглотитель” остальных жизненных функций в микрокосме, подобно ветру в макрокосме (Чх IV 3, 3), подчеркивается невозможность функционирования органов чувств без дыхания – праны (Чх V 1, 1—15), отмечается неутомимость праны в отличие от всех остальных аспектов жизнедеятельности человека (Бр I 5, 21). И так далее.

В третьем слое Я – слое, состоящем из ума (мано-майя), впервые начинает выделяться психическая сторона человеческой жизнедеятельности. Манас здесь в отличие от гимнов вед по преимуществу обозначает деятельность ума, непосредственно связанную с деятельностью органов чувств. Мыслители упанишад фиксируют психологический феномен внимания. Без внимания, т. е. соответствующей направленности ума, не может быть воспринят никакой цвет, звук, вкус и т. д. даже при наличии соответствующих объектов и нормально функционирующих органов чувств (Кау III 7).

Итак, ум оказывается в какой-то мере автономным фактором и условием познания наряду с праной – жизнью. Характерно, впрочем, что отчленение психического от физического, т. е. ума, или “луча” сознания в его направленности на объект, от “жизненного начала” – праны весьма относительно. В конечном счете оба этих условия познания мыслятся в единстве (Кау III 4). Однако и слой “мано-майя” не самый глубинный. Еще глубже находится слой “развернутого” сознания (виджняна-майя), которое может функционировать и без непосредственного контакта с объектами (например, во сне со сновидениями). И наконец, слой “блаженства” (ананда-майя), или “свернутого”, нераздвоенного сознания. Здесь мысль об автономности сознания достигает апогея.

Истоки вычленения этих двух последних “слоев” Я мы находим в рассуждениях Яджнявалкьи. Последний настаивает на том, что глубочайшую суть микрокосма (атман), равно как и макрокосма (Брахман), составляет принципиально не объективируемый субъект: “…ты не можешь слышать того, кто слышит слышание; ты не можешь мыслить того, кто мыслит мышление; ты не можешь познать того, кто познает познавание. Это – твой атман, внутренне всем [присущий]” (Бр III 4, 2). Этот глубинный субъект также характеризуется как некоторый “неугасающий свет” в человеке (Бр IV 3, 6) или “свернутое” сознание (досл. “комок сознания”) (Бр II 4, 12).

Хотя глубинный субъект всегда наличен в человеке, но суть его выявляется во сне лучше, чем в бодрствовании, а во сне без сновидений (сушупти) лучше, чем во сне со сновидениями (свапна). Уже во сне со сновидениями, по Яджнявалкье, видна самостоятельность, самоопределяемость Я (Бр IV З, 9—10). Но полная автономия Я выступает на первый план во сне без сновидений (Бр IV 3, 18–33). Вообще сближение понятий атмана и Я в состоянии глубокого сна весьма характерно для ранних упанишад. Основные идеи наметившегося в этой связи учения могут быть суммированы следующим образом.

Во-первых, в соответствии с принципом саткарья-вады сознание не может уничтожаться при погружении в глубокий сон и возникать вновь при пробуждении. Значит, во сне без сновидений оно сохраняется. Во-вторых, это не обычное “развернутое” или “раздвоенное” сознание. Здесь нет “осознания” (самджня) чего-либо иного, чем субъект. Но все функции “развернутого” сознания остаются в “свернутом” (Бр IV 3, 23–30). В-третьих, состояние “свернутого” сознания есть состояние освобождения от всех забот и печалей. Это состояние ничем не нарушаемого блаженства (ананда), сопоставимое по интенсивности с самозабвением, которое испытывает человек в объятиях любимой женщины (Бр IV 3, 21). В-четвертых, это “свернутое” сознание вечно и неизменно, оно не зависит от чего-либо иного (тела, органов чувств, объектов) и потому бессмертно (Бр IV 3, 7–8; IV 5, 15).

Но уже в древних упанишадах мы встречаем и неудовлетворенность таким решением “загадки Я”, сомнения в благотворности и желательности сближения понятий “атман” и “сушупти” (см., напр. Чх VIII 11, 1–2). В результате возникает учение о четырех состояниях (стхана) сознания, которое наиболее четко сформулировано в небольшой по объему, но сыгравшей огромную роль в истории веданты “Мандукья упанишаде”» (В. Костюченко, Вивекананда, с. 55–60).

Как видите, это очень насыщенное и оправданно сложное чтение. Чтение для знатоков. И самое плохое в этом чтении, то есть в этой науке, что в них для начинающего вообще ничего нет. Мы здесь не рассматриваемся. Это, как говорится, хорошая наука. Но для ученых.

Как же быть? Может ли не ученый читать упанишады, а если может, то как? Неужели нет иного пути, кроме как закончить факультет востокове-дения?

Я попытался просто заглянуть в тексты упанишад, не пользуясь никакими научными подсказками. И мне показалось, что я все понимаю. И казалось так, пока я не осознал, что читаю не упанишады, а их переводы, выполненные все теми же учеными. Тогда я стал сличать переводы и налетел на то, что разные ученые, оказывается, очень по-разному переводят одни и те же строки, написанные на санскрите. А это значит, что они их очень по-разному понимают!..

Я уже показывал, как много существует переводов крошечной мантры Гайятри. И как они разнятся… Вот еще один небольшой пример. В современном академическом переводе Брихадараньяка-упанишады, выполненном Сыркиным, это место звучит так:

«Поистине [лишь] Атмана следует видеть, следует слышать, о нем следует думать, следует размышлять, о Майтрейн! Поистине, когда Атмана видят и слышат, когда думают, о нем, познают его, то все становится известно» (Упанишады, М.: Вост. лит. РАН, 2000. – С. 133).

А вот в старом переводе Гарбе, а за ним и Н. Герасимова это же место оказывается совсем-совсем иным!

«Прежде всего должно познать самость» — (cf. Brh. Vp.2, 4,5; 4, 5, 6) (цит. по: Лунный свет Санкхья истины… – М., 1900 – С. 78).

Вывод из этого таков: вообще нельзя читать перевод, пока ты не поймешь самого ученого, то есть, что он хотел и, в силу этого, что искал, потому что перевод философского текста, в первую очередь, и есть его понимание. И никакое собственно владение другим языком не позволяет надеяться, что твой перевод верен. Более или менее верен он может быть только у того, кто сам прошел сходный путь философского развития. И это относится не только к самому философскому произведению, но и к его переводу. Ведь настоящий философский перевод – это философское произведение не меньшее, чем то, что переведено! Как его зеркальное отражение. По крайней мере, так должно быть. Но вот бывает ли?

Я долго искал ответы на свои вопросы, пока не понял, что искать надо было не то. Для чтения философского текста нужны не ответы, а вопросы! Если, конечно, ты читаешь его для себя, а не для экзаменатора. Вдумайтесь сами: если вы читаете упанишады для себя, то зачем? Чтобы понять какого-то древнего философа? Или его современного переводчика? Или же чтобы как-то изменить свою жизнь и самого себя? Найдите свой вопрос, и все чудесно изменится. К примеру, попробуйте не просто читать Упанишады, а читать их с вопросом: а что думали древние о самопознании?

Это лишь первый шаг, есть и другие вопросы. После этого ты начинаешь видеть в Упанишадах слой самопознания и все остальное. Кстати, как это ни странно, но остального там не так уж много. Но затем ты ведь можешь задать себе и следующий вопрос: а что это дает мне? И как это все использовать?

Но это после, после… А пока я всего лишь покажу пример подобного прочтения философского текста с помощью вопроса о самопознании. Я воспользуюсь Катха-упанишадой, хотя мог бы взять и другую. Но эта близка мне тем, что она начинает разговор с того, на чем заканчивается и одновременно начинается Сократическая философия, с которой я намерен начать рассказ о западном самопознании. Со смерти мудреца.

Краткая предыстория. Брахман Начикета еще ребенком задумался о жертвоприношении, которое совершал его отец, и предложил принеси в жертву себя, вопрошая лишь о том, кому отец предложит его. Отец не выдержал настойчивых вопросов ребенка и в сердцах бросил: Смерти отдам тебя. То есть богу Яме.

С этого начинается Катха упанишада. Мудрец принесен в жертву богу смерти. Далее начинаются его размышления о Смерти.

«5…Какова может быть цель Смерти, которой отец достигнет сегодня с помощью меня?» (Катха Упанишад / Пер. с англ. Д. М. Рагозы, с. 12).

Как и в предыдущих примерах, я буду пользоваться сразу несколькими переводами Упанишады (в первую очередь, Д. Рагозы), а также воспользуюсь пояснениями величайшего философа Индии – Шанкары. Шанкара жил примерно в восьмом веке нашей эры. Он не был основателем Веданты, но сделал для развития этой философской школы, пожалуй, не меньше, чем иной пророк или основатель новой религии. Среди прочего, он написал комментарии чуть не ко всем Упанишадам. И это были комментарии человека, равного творцам упанишад, или, по крайней мере, прожившего их в своем философском поиске. Но о нем будет еще особый разговор. А пока его пояснения.

Шанкара достраивает продолжение этого рассуждения Начикеты, чтобы связать его со следующим:

«“Отец, конечно, говорил так от гнева, не думая о цели. Все же слов отца не следует отвергать”, – думая так, он с грустью сказал своему отцу, полному раскаяния из-за мысли: “Какую вещь я сказал!”:

6. Взгляни, как поступали твои предки и как прочие поступают (ныне). Человек распадается и умирает, подобно зерну, и подобно зерну появляется вновь».

Далее Шанкара снова делает связку между рассуждениями Упанишады:

«…Так что же достигается в этом непостоянном человеческом мире нарушением своих собственных слов? Следуй своей собственной правде и пошли меня к Смерти. Идея такова.

Услышав такие слова, отец послал (его) ради своей собственной правдивости. И он, придя в обитель смерти, жил там три ночи (т. е. три дня), а Смерти не было дома. Когда Смерть вернулся, его советники или жены сказали ему, давая совет:

7. Гость-брахман приходит в дома подобно огню. Ради него совершают такого рода умилостивление. О Смерть, принеси (ему) воды» (Там же, с. 13).

Вода здесь имеется в виду для омовения ног. Иными словами, близкие советуют Яме умилостивить юного брахмана за то, что заставил его ждать. Очевидно, мы сталкиваемся здесь со скрытым действием Риты (Rta) – космического закона, который правит и богами.

Яма принимает этот закон без сопротивления: и признает свой долг:

«9. О Брахман, поскольку ты прожил в моем доме три дня без пищи, ты, гость и достойный почтения человек, позволь мне приветствовать тебя, и пусть добро придет ко мне (благодаря предотвращению вины, происходящей) от этой (ошибки). Проси трех благословений – по одному за каждую (ночь)» (Там же, с. 15).

За всем этим какая-то тайна о взаимоотношениях людей, богов и Вселенной. Разгадку ее надо искать или в мифологии Вед, или же действительно за воротами смерти, в том мире. Но это для нас сейчас совсем не главное. Главное, что Начикета получил право на три дара от бога-проводника, который открывает нам ворота в иные существования.

Во-первых, он просит избавить от беспокойства отца, во-вторых, он просит рассказать об огне, ведущем на небеса и к бессмертию. Об этом пути в бессмертие Яма говорит:

«14. О Начикета, хорошо зная об Огне, ведущем на небеса, я расскажу тебе о нем. Выслушай об этом со вниманием, из моих уст. Этот Огонь – средство достижения небес, и являющийся опорой мира, знай его как расположенный в разуме (просветленных)» (Там же, с. 18).

Это «просветленных» добавил переводчик. Думаю, он не прав. Увидеть этот огонь удается только просветленным или через их разум, но он, очевидно, есть сама природа любого разума вообще.

Шанкара поясняет это место так:

«…Этот Огонь, о котором я говорю, знай; как расположенный в скрытом месте, то есть расположенный в разуме человека знания» (Там же).

Сыркин переводит это место иначе:

«14. Знай, что [этот огонь] – достижение бесконечного мира, основа, скрытая в тайнике [сердца]» (Катха упанишад // Упанишады. – М.: «Вост. лит-ра» РАН, 2000).

Перевод Сыркина считается у нас академическим, хотя при этом и не дает самого исходного текста на санскрите. Остается лишь доверять Сыркину. В этом смысле переводы Рагозы выгодно отличаются. К тому же, комментарии Шанкары – это всегда сначала подробнейший разбор каждого слова комментируемого изречения.

Все-таки все определяет цель. Можно немало рассуждать о целях «академика», но среди них явно не было самопознания или помощи тем, кто действительно хочет не изучать Упанишады, а жить, руководствуясь этими сочинениями.

Так что, при всем уважении к академическим переводам, это надо помнить и воспринимать их отнюдь не как лучшие инструменты, а скорее, как общую канву, в рамках которой ты получаешь какое-то представление об исходном источнике и должен далее заняться уточнениями сам.

Упанишады в переводах Сыркина явный пример такого усредненного исходника для самостоятельной работы.

«15. И Смерть рассказал ему об огне, который есть источник мира, о типе и числе кирпичей, о способе устройства пламени. А он (Начикета), дословно повторил, с пониманием, все, что было сказано» (Катха / Пер. Рагозы, с. 19).

За это понимание Яма даже награждает его дополнительно знанием, как совершать огненное жертвоприношение.

Шанкара в толковании девятнадцатого изречения поясняет этот дар Начикете как преодоление мудрецами Упанишад слепого исполнения устаревших обрядов:

«Как указывают два благословения, только это, а не истинное знание о ре-альности, называемой Я, достижимо через прежние мантры ибрахманы(Вед), относящиеся к предписанию и запрещению. Поэтому, ради устранения естественного неведения, являющегося семенем мирского существования, состоящего в наложении на Я деятельности, действующей силы и наслаждения и располагающего в качестве своего содержания теми объектами запрещения и предписания (о которых говорят писания), необходимо поведать знания о единстве Я и Брахмана; такое знание противостоит тому неведению, лишено даже слабейшего оттенка наложения (на Я) деятельности, действующей силы и наслаждения и имеет своей целью абсолютное освобождение. Поэтому начинается следующий далее текст. Посредством истории было показано, как в отсутствие знания собственного Я, являющегося предметом третьего благословения, не может быть никакого удовлетворения даже после получения второго благословения. Поскольку к знанию о собственном Я становится готов тот, кто воздержался от непостоянных результатов и средств, заключенных в вышеупомянутых ритуалах, (поэтому) с целью показать невысокое значение этих результатов и средств, Начикета проходит через соблазн, заключающийся в предложении ему сыновей и т. д.» (Там же, с. 23–24).

Это рассуждение Шанкары, по сути, является манифестом Веданты. Именно в нем, очевидно, Веды и находят свое завершение. И хотя Катха Упанишад еще далеко не завершена, на самом деле, все, что последует дальше, словно бы не нужно, потому что вопрос Начикеты звучит как: сохраняюсь ли Я после смерти? («20. То сомнение, что возникает вслед за смертью человека – когда некоторые говорят: “Оно есть”, другие говорят: “Его нет” – пусть я узнаю об этом, по твоему наставлению. Из всех благословений это – третье благословение»).

Упанишада не отвечает на этот вопрос. Все ответы Ямы сводятся к тому, что сказал Шанкара в предыдущем толковании. Далее идет рассказ о Я и его познании.

Именно «знание собственного Я» и является этим третьим благословением. Вопрос о смерти как бы отпадает, теряется для знающего себя. Хотя познание это начиналось именно с этого вопроса, но по ходу познания себя он исчезает, растворяется вместе с той личностью, что наложена на Я. Упанишада не говорит этого, а показывает тем, что вопрос растворяется в последующем содержании.

Итак, Начикета затребовал дать ему знание о том, что произойдет с ним после смерти. Этого нельзя просто рассказать. Это знание нужно сделать состоянием самого вопрошающего. Иначе говоря, словами здесь не поможешь, нужно дарить что-то стоящее за словами. Но этого не может даже бог. Нужно, чтобы сознание человека было готово к такому обретению как к откровению. Откровение тут явно связано с открытием или открыванием себя, то есть со срыванием тех покровов, которые укрывают то я, которое и остается после смерти.

Когда я это понял, я испытал потрясение: по сути, знание о том, что будет с Я после смерти, и есть сама смерть.

Смерть для той части Я, которая сквозь смерть пройти не может. Смертное не может знать, что такое смерть. Оно кончается как раз на этой границе. Это значит, что знать то, что ждет тебя после смерти, может лишь та часть Я, которая это и узнает после смерти. Следовательно, для того, чтобы дать тебе знание смерти, возможны два пути: первый – убить тебя. И ты все узнаешь. Второй – оставить тебя живым. Но тогда нужно, чтобы ты жил уже сейчас своей бессмертной частью. Или, как требовала сократическая философия, жизнью души еще в теле.

Это так трудно и так редко встречается, что даже бог смерти не уверен в том, что стоящий перед ним выдержит такое знание. Поэтому сначала он устраивает Начикете проверку.

Мы же для себя можем рассматривать все последующее как рассказ о приемах и орудиях достижения знания о себе, применявшийся во времена Упанишад и в Веданте.

«С целью испытать, является ли он (то есть Начикета) совершенно пригодным для знания о Я, которое (знание) есть средство высочайшего достижения, Смерть сказал:

21. Даже боги в древности питали сомнение в этом; ведь эта сущность (то есть Я), являясь тонкой, не легкопостижима. О Начикета, проси другого благословения; не затрудняй меня; откажись от того (благословения), что требуешь от меня.

<…> Услышав это, Начикета сказал:

22. Даже боги питали сомнения об этом; О смерть, если ты говоришь, что нелегко постичь Его, и поскольку другой наставник, подобный тебе, не может быть найден, (поэтому) нет другого благословения, сравнимого с этим».

Иными словами, настоящее ученичество должно начинаться не с зазубривания текстов и не с отбивания поклонов. Оно должно начинаться с истинной решимости. А перед учеником должны быть поставлены все возможные трудности и препятствия. Если он готов их преодолеть, тогда есть надежда, что у него хватит сил и постичь себя.

А дальше идут другие приемы. В Упанишадах они расписаны очень кратко, но есть одна школа и есть учитель, который всю свою жизнь посвятил тому, чтобы расписать это предельно подробно. Попробуйте узнать его:

«…Смерть говорит, искушая:

23. Проси о сыновьях и внуках, что проживут сто лет. Проси о множестве животных, о слонах и золоте, о конях, об огромном крае земли. И сам ты живи столько лет, сколько хочешь.

24. Если ты считаешь другое благословение равным этому, проси о нем. Проси богатства и долгой жизни. Стань (правителем) над огромной областью. Я сделаю тебя пригодным для наслаждения (всеми) желанными вещами.

25. Любых вещей, что желанны, но труднодостижимы, – проси по своему выбору. Вот женщины с колесницами и музыкальными инструментами – такие, безусловно, не могут быть обретены смертными. Тебе будут служить они, предлагаемые мной. О Начикета, не спрашивай о смерти».

На что это похоже? Думаю, первая мысль, которая пришла – это искушение Христа Сатаной. Если отринуть искусственно раздутое христианством понятие Врага, – а с точки зрения психологии, это лишь очень действенный прием сплотить своих вокруг знамени или креста веры, – то это, безусловно, явления одного порядка и коренятся в еще более древних слоях сознания, связанных с первобытными инициациями. Искушение и запугивание смертью – обязательная часть инициации. Так что здесь мы имеем дело с очень древним психологическим инструментом, которому нужно посвящать особое исследование.

Однако, когда я просил распознать философскую школу, которая посвятила себя раскрытию этого древнего приема, я имел в виду вовсе не христианство. Учитель, о котором я говорил, – все тот же Сократ.

Связь с христианским искушением здесь очевидна, но она внешняя, лишь по общности приема. Да и сами христиане вряд ли признают, что содержание искушения Христа и искушения Начикеты одинаково. Связь же учения Упанишад, по крайней мере, Катхи, с Сократической философией глубинна и сущностна именно с точки зрения школы и направленного усилия мысли.

О чем говорит Упанишада, рассказывая об искушении? Что делает Яма, предлагая соблазны? Он вовсе не пытается искусить Начикету. Как раз наоборот. Он проверяет его чистоту, последовательно обращаясь к тем частям личности или мышления Начикеты, которые обычно правят жизнью человека. Иначе говоря, Яма проверяет, есть ли еще у Начикеты какие-то желания или цели, которые могут быть сильнее охоты познать себя.

По сути, Упанишада здесь создает очень краткое описание личности человека, какой она представлялась в то время. Образ, вырастающей из этого описания, похож на шар с иглами, торчащими во все стороны. Точнее, во всех направлениях. И направления эти – направления в сторону частей жизни, которыми обычно захвачен человек. Ядро же – это и есть Я. При этом очевидно, что вся эта жизнь ложится наслоениями на ядро Я. Значит, ученику предоставляется возможность, руководствуясь подсказкой Упанишад, самому описать те ловушки жизни, в которых он оказался, осознать их как неистинное и отказаться ради истинной жизни Я.

Если уж продолжать сопоставление с западным самопознанием, то что такое сократическая философия, например, с ее постоянным стремлением дать определение Аретэ? Аретэ, если помните, у нас переводили как «добродетель». Но аретэ, если помните, это «лошадность в лошади, человековость в человеке». Иначе говоря, это сущность, а не добродетель, хотя соответствовать своей сущности – это уже добродетель. Так вот, если попытаться представить философию Сократа в виде образа, то получится тот же шар упанишад, с Аретэ-сущностью в сердцевине. Только вместо игл-направлений из него ветвятся многочисленные рассуждения, определяющие различные понятия, правящие человеческой жизнью. Их-то Сократ и распутывал всю свою философскую жизнь как множественные тропинки на поле человеческого сознания. А приводят они все к той же Аретэ, к сущности общественного существа по имени человек.

Конечно, Сократ и Упанишады – это очень разные и очень отдаленные друг от друга в культурном отношении вещи. Для науки такое поверхностное сопоставление вряд ли допустимо. Но ведь я смотрю на них с точки зрения самопознания. И тут становится возможно объединить их единым видением, точно они действительно развивают соседние грани единого древнего учения о самопознании.

При таком подходе, осознавая его условность, все же можно сказать, что Упанишады дали общий образ личности, нарастающей во время человеческой жизни на ядро сущности.

Философию Сократа вполне можно видеть как разворачивание этого образа в подробные описания тех понятий, из которых складывается человеческая личность. А с ней и та ловушка, из которой можно вырваться только самопознанием. Но у нас еще будет время поговорить о Сократе, поэтому я возвращаюсь к упанишадам.

Первая песня Катха упанишады заканчивается настойчивой просьбой Начикеты сказать «о том, о чем питают сомнения люди, об относящемся к следующему миру, знание о чем ведет к великому достижению» (I–29).

И опять можно подумать, что Начикета просит рассказать о том, что будет после смерти. Но ответ Ямы, с которого начинается вторая песнь Упанишады, показывает, что этот «Следующий мир» есть всего лишь ты сам, но в той части, которая познает себя и свою сущность.

Яма сразу начинает рассказ с исследования того, что не пускает к себе и удерживает в поверхностных, ложных слоях бытовой личности.

«Испытав ученика, и найдя его пригодным для знания, он (Яма) сказал:

1. Предпочтительное, воистину, одно, а приятное, воистину, другое. Оба они, служа различным целям, (как бы) связывают человека. Благо выпадает тому, кто принимает предпочтительное. Выбирающий приятное отходит от истинного назначения».

Иначе говоря, это твой личный выбор – жить ради удовольствий этой жизни или ради той жизни, что наступит после смерти. Я не берусь сейчас рассуждать об оправданности постановки такого выбора вообще. Это рассуждение для тех, кто его уже сделал по собственному желанию.

Далее Шанкара:

«Если человек, по желанию, может делать то либо другое, почему же люди, в основном, придерживаются только приятного? Ответ на это дается:

2. Предпочтительное и приятное приходят к людям. Разумный человек, оценив, разделяет их. Разумный выбирает предпочтительное за счет наслаждений; неразумный избирает наслаждения, ради развития и сохранения (тела и т. д.)».

И далее этим двум расходящимся путям даются имена пути Знания и пути Неведения. Это означает, что для Упанишад и Веданты Знанием в полном значении этого слова считается только пребывание в состоянии после смерти. Это полностью отличается от Европейского научного понимания знания, где под ним понимается не состояние сознания, а память и даже ее количество, если можно так сказать.

Знание упанишад – это знание пути, пребывание на Тропе, пролегающей посреди сложного и запутанного мира, где легко сбиться и потеряться.

«5. Живущие посреди неведения и считающие себя умными и просветленными, неразумные люди кружат вновь и вновь, следуя неверными путями, в точности как слепые, ведомые слепыми.

6. Средство достижения иного мира не открывается нераспознающему человеку, блуждающему, обманутому приманкой богатства. Тот, кто всегда думает, что есть только этот мир, попадает под мою власть снова и снова».

Далее добавляет Шанкара:

«Но из тысяч есть один, подобный тебе, стремящийся к предпочтительному и становящийся познавшим Я; потому что:

7. Это (Я), о котором не удается даже услышать многим (и) которое многие не понимают, даже слушая, – объясняющий удивителен и принимающий удивителен, удивителен тот, кто знает по наставлению сведущего».

Шанкара поясняет:

«…Подобным же образом, именно после слушания о Я, искусный – редкий среди многих – становится достигшим. Ведь удивительный человек – редкая душа – становится познавшим; обученный искусным учителем.

Почему же (это так)? Потому что:

8. Я, безусловно, не познается истинно, когда о Нем говорит низшая личность; ведь о Нем думают различно. Когда же о Нем учит ставший равным Ему, о Нем более не размышляют. Ведь Оно вне доказательств – Оно тоньше атома».

Вот так это перетолковывает Шанкара: «Это – то Я, о котором ты спрашиваешь меня; (когда) о нем говорит; низший человек, то есть человек мирского склада; безусловно, нелегко верно понять; <…> когда о нем говорит не имеющий отличий человек, учитель, не видящий двойственности, ставший равным Брахману, который должен быть открыт (им); здесь, по отношению к Я; не остается; обдумывания, различных видов рассуждения, как, например, существует Оно или же нет; ведь Я устраняет все мысли, содержащие сомнение.

Или же, когда о (высшем) Я, которое неотлично от собственного Я человека и является этим Я, учат верно; нет иного понимания; в этом Я, поскольку нет ничего, что еще должно быть познано. Ведь осознание единства Я есть кульминация всего знания. Следовательно, поскольку нет познаваемого, не остается ничего, что еще было бы необходимо познать здесь».

Как ни странно, но заявив, что рассуждение неуместно, сам Шанкара здесь пускается в логически изощренные рассуждения, чтобы доказать, что нет иного способа познать это Я, кроме как по прямой передаче от просветленного «учителя, хорошо знающего писания». Но оставим это на совести веданты, отстаивавшей себя в бесконечных спорах с другими школами и, в первую очередь, буддизмом, где, как известно, личное просветление вполне возможно.

Страницы: 123 »»

Читать бесплатно другие книги:

What would you do for your kids?Emma Toussaint would do anything–or so she's always thought. She nee...
Алексей Марков – экономист, музыкант, писатель и почти филантроп. Автор нашумевших хулиганских книг ...
В далеком корпоративном будущем каждая космическая экспедиция обязана получить от Компании разрешени...
Наступает эра перехода от экономики знаний к предпринимательской экономике. Технологический прорыв д...
Пятьсот тысяч мыслей. Именно столько идей рождается в голове обычного человека ежедневно. Мы постоян...
Статьи, включенные в «Антологию суицидологии», охватывают период с 1910-х по 1990-е годы и широкий с...