..из коллекции Марка Пекарского Пекарский Марк

Игра со словами

Начну свою сказку некоторым количеством слов о… словах. Дело в том, что уж очень я их люблю, точнее, «игру» с ними. Однако в словотворчестве я не профессионал. Может, это и плохо, но, с другой стороны, от общения со словами я ощущаю полный комфорт: у меня нет никаких обязательств ни перед собой, ни перед вами, ни, тем более, перед – не дай Бог – «историей». Для Жан-Поля Сартра творчество – это «заповеди», которые «вшиты… под кожу: не пишу день – рубцы горят, пишу слишком легко – тоже горят»[18]. У меня всё значительно проще: эта бесполезная деятельность просто доставляет мне удовольствие. Я никогда не смогу понять того же Сартра, которого «эта грубая потребность ставит… в тупик своей непристойностью, примитивностью, она напоминает тех допотопных, величавых крабов, которых море выносит на пляжи Лонг-Айленда; подобно им она – пережиток минувшей эпохи. Я долго завидовал привратникам с улицы Ласепед: лето и вечер выгоняли их на улицу; сидя верхом на стульях, они глядели невинными глазами, не облечённые миссией смотреть»[19].

А это уж точно обо мне: «сижу и гляжу», не облечённый никакой миссией. Мне близко пастернаковское «Я б разбивал стихи, как сад»[20]. Удивительное наслаждение: буква к букве – слово. Но волшебство на этом не заканчивается. Подобно садовнику, я сижу перед своей «клумбой» и любуюсь словами-цветами: «Этот цветок – сюда, этот – туда. Нет, обратно… А может, так? Вот оно, предложение, вот она, фраза!»

«Игра и мука»… О муке чуть позже, а вот об игре…

Возьмем поэзию и прозу. Поэтическое слово – одно-единственное – раскрывает целый мир образов, намёков, ассоциаций, значений. В прозе же много слов занимается раскрытием одного-единственного понятия. Что лучше? Вопрос странный… А что лучше, Китай или Португалия? Послушаем Сомерсета Моэма: «В отличие от поэзии проза – упорядоченное искусство. Поэзия – это барокко. Барокко – трагичный массивный мистический стиль. Оно стихийно. Оно требует глубины и прозрения. Мне кажется, что прозаики периода барокко были заблудившимися поэтами. Проза – это рококо. Она требует не столько мощи, сколько вкуса, не столько вдохновения, сколько стройности, не столько величия, сколько чёткости»[21].

Предлагаю на выбор два варианта из Фауста Гёте – поэтический и прозаический. Что лучше? Судите сами.

Вариант 1: поэтический перевод[22]:

Мефистофель

Вариант 2: прозаический перевод[24]:

Мефистофель

«И прекрасно! Одно только меня смущает: время коротко, учиться надо долго. По моему мнению, вам следовало бы взять несколько уроков. Войдите в компанию с каким-нибудь поэтом; пусть этот господин воспарит воображением и совместит на вашем почтенном черепе все благородные качества: отвагу льва, быстроту оленя, огненную кровь итальянца, устойчивость северянина. Пусть он найдёт вам и тайну соединять величие души с хитростью и влюбляться по составленному плану с пылкими порывами молодости. Мне самому хотелось бы познакомиться с таким господином, я назвал бы его господин Микрокозм».

Что до меня, то автор перевода никак не тянет на «прозаика периода барокко» по классификации Сомерсета Моэма…

Ещё одна, если позволите, цитата из того же Фауста:

Появилось слово «заклад» в смысле «цена». О, какое это важное слово! «Я знаю этому цену [курсив мой. – М.П.] и всё-таки завидую им…» – восклицает Георгий Иванов[26]. «Всё-таки» завидую, то есть «завидую им», несмотря на цену, которая, по всей видимости, довольно высока. «Завидую им», потому что «они блаженны». Я бы и сам заплатил, чтобы так же, как и они, быть блаженным. Таким образом, к словам «игра» и «цена« в нашем лексиконе прибавилось ещё одно: «платить».

Но вернёмся к слову «игра». Что заставляет человека заниматься этой, по Юрию Лотману, «непродуктивной деятельностью»[27]? Тем же вопросом задаётся и Николай Васильевич Гоголь: «Поди ты спроси иной раз человека, из-за чего он что-нибудь делает?» Какой ему прок, если она, эта деятельность, ничего ему не даёт? А может, что-то и даёт… Удовольствие, что ли, какое, удовлетворение? Но среди человеческих инстинктов —например, самосохранения или продолжения рода, – нет инстинкта игры. Правда, в детстве человек играет в игрушки, в войну, в дочки-матери… Но это он так готовится к жизни, играет в жизнь. Нет, игра – это не природный инстинкт. Зачем же, в таком случае, нам так нравится, так нужно играть в слова – как мне сейчас? Или в звуки? А игра в мои кулинарные рецепты? Почему так радует правильно найденное сочетание ингредиентов в моём фирменном соусе «Каль-Марк»? И, наоборот, зачем мы так мучаемся, если слово, звук, капля коньяка оказались вдруг лишними или же в неправильном месте? Да и откуда нам знать, какое место правильное, а какое нет…

– А талант на что?!

– О, вот оно, столь ожидаемое слово: «талант».

Досужие рассуждения о таланте

А откуда он берётся, этот самый талант, и что необходимо, чтобы человека назвали талантливым или даже гениальным? Да всего-то ничего: звёзды должны повернуться так, чтобы Господь Бог при рождении этого самого человека подмешал в его состав кое-чего.

Помнится, некто г-н Кванц высказывался по поводу реализации Богом данных способностей: «Если ученик слишком полагается на свой талант, это мешает его трудолюбию и собственным размышлениям об искусстве. Опыт показывает, что среди тех, кто особенно одарён от природы, встречается больше невежества, нежели среди лиц таланта посредственного, но подкреплённого усердием и раздумьями. Выдающаяся одаренность приносит много больше вреда, чем пользы»[28].

Суждение, мягко говоря, парадоксальное. Выходит, что вол – самое правильное животное, потому что он трудолюбивее многих других. Или Сальери – да, да, тот самый, который «музыку разъял, как труп» и «поверил алгеброй гармонию». Выходит, зря он так, бедняга, завидовал Моцарту и даже, как утверждают некоторые, от безысходности отправил ни в чём неповинного Вольфганга Амадея на тот свет. Прочитай синьор Сальери вовремя книгу Иоганна Иоахима Кванца, трагедии могло бы и не случиться.

Однако добросовестного немца можно понять и по-другому. Вполне возможно, что речь идёт о типичном клиническом случае: сами работать не хотим, а уповаем лишь на то, что Бог дал задаром, просто так. Как же поступать с этой загадочной субстанцией «талант»?

Пришло время советов. Дарю.

Совет 1. «На Бога надейся, да сам не плошай».

Согласен: здесь я близок к банальностям типа «Мастерства за плечами не носят, а с ним – добро», «Красна птица перьем, а человек уменьем», и, наконец, «Не то дорого, что красна золота, а дорого, что доброго мастерства». Смысл пословиц[29] прост: таланту требуется мастерство.

Ещё совет? Пожалуйста.

Совет 2. «Идти в науку – терпеть муку», «Сытое брюхо к ученью глухо», «Корень учения горек, да плод его сладок», потому что «Наука не пиво, в рот не вольёшь»[30].

– Речь здесь идёт, как я полагаю, о некоей жертве?

– Да нет, это пока ещё не жертва.

Совет 3. Ещё одна вполне здравая мысль: таланту не следует бояться ошибаться, потому что «Кто не пашет, у того огрехов нет», «Кто бежит, тот спотыкается» – и, наконец, «Не ошибается тот, кто ничего не делает»[31].

Конечно же, и я, грешный, обнаруживаю иногда ошибки в своих умопостроениях. Но ведь все ошибаются. Не ошибается разве что уличный фонарь, тупо освещающий что ни попадя. А вот свеча ошибается: дунул на неё неаккуратно – она и погасла… Потому я даю себе право на ошибки.

Отсюда – ещё совет:

Совет 4. «Шевелись, работай – ночь будет короче», «Праздность – мать пороков», «Без дела жить – только небо коптить».

Ещё одно, тоже классическое, заболевание таланта – желание объять необъятное. Болезнь, судя по всему, не лечится, потому что… Совет 5. «Одной…», – ой не помню, чем… Помнютолько, что «на двух стульях не усидишь». А «жаль – говорил один старый человек»[32].

Совет 6. «Все человеческие ошибки суть нетерпение, преждевременный отказ от методичности, мнимая сосредоточенность на мнимом деле»[33].

Это – Франц Кафка. От него же:

«Начиная с определённой точки, возврат уже невозможен. Этой точки надо достичь»[34].

Совет 7. Необходим ВЫБОР. Для выбора нужны СИЛЫ. Нет сил – не трепыхайся, плыви по течению, оставайся любителем (дилетантом на заграничном языке), пребывай в своей сладкой беспроблемной СЛАБОСТИ. Но помни: «Вся загвоздка здесь… С неё-то всё и начинается… Слабость внутри человека гниёт, и эта гниль разрастается. Как гангрена… Знаешь, что происходите душой, когда что-то медленно, годами разлагается у тебя внутри – и ты это всё время чувствуешь?»[35]

Талант требует постоянного внимания и уважения, его необходимо беречь, как сосуд – дорогой, роскошный, но при этом очень, очень хрупкий, тончайшего хрусталя. Отсюда:

Совет8. Остерегайтесь, чтобы этот сосуд случаем не был использован в качестве ночной вазы.

Да, чуть было не забыл: не следует разменивать свой талант по дешёвке, как будто вы хотите «на рубль пятаков накупить», потому что: Совет 9. «Пропадай яйцо, а не курица!», «Не продажное, а заветное», «Непродажному коню и цены нет».

Господи! А какой же это ужас, какое горе, когда талант не востребован! С одной стороны, талант скрыть нельзя: его видно, откуда ни взгляни. С другой, бесталанный – тот и сам пробьётся, потому что кроме крепких локтей, которыми он освобождает себе путь, у него больше ничего нет. С талантом сложнее – ему обязательно нужно помочь: «Актёру, особенно вначале, нужно поощрение. Талант нужно пестовать, поливать, как редкий цветок. Это я раньше думала, что талант пробивается, как трава через асфальт. Может, трава и пробьётся, но кто-нибудь обязательно наступит и сомнёт. Во всяком случае, роза на помойке не расцветёт. За ней нужно ухаживать, ей нужны особая почва и атмосфера»[36].

А что же делать, если помочь нельзя? – Почему нельзя? – Да потому что тот, которому нужно помочь, четырьмя копытами своими упирается.

Обращаюсь к педагогу…

Совет 10. «Плюнь!»

А что делать педагогу, если «плюнуть» всё-таки никак не получается?

Совет 11. «Ждать…»

А чего же ждать, когда этот индивид, именуемый талантом, с каждым днём всё дальше и дальше от собственной цели, которой он и не ощущает, и не видит, и знать не желает… Как можно ждать, когда он, этот несносный талант, разменивает, расшвыривает, роняет в сточную канаву, беспечно и бесцельно тратит свой божественный дар!

Вопросы и ответы

Вопрос 1 (конечно же, «вечный»). «А что же делать?»

Ответ 1. Обзаведись пониманием уникальности этого великого таланта, – пониманием его хрупкости, ценности, неповторимости, – вбей себе в голову, что ты несёшь перед Богом ответственность за вверенный тебе чужой дар – этот совершенно бесценный клад!

Всё ощутил? Теперь проникнись светом, добром, теплом к заблудшей овечке – обласкай, помолись за неё, поплачь тихонько, высморкайся в сторонку, утрись рукавом, блаженно улыбнись и, прижав руки к груди, тихо, но проникновенно скажи: «…Жизнь наша ещё не кончена. Будем жить! Музыка играет так весело, так радостно, и, кажется, ещё немного, и мы узнаем, зачем мы живём, зачем страдаем…»[37]. «…Не плачь… у тебя осталась жизнь впереди, осталась твоя хорошая, чистая душа… Мы насадим новый сад, роскошней этого, ты увидишь его, поймёшь, и радость, тихая глубокая радость опустится на твою душу, как солнце в вечерний час, и ты улыбнёшься»[38].

Совет 12. Забудь Ответ 1, — забудь навсегда! Закаляй талант, – закаляй его, гада, – прости, Господи! Лупцуй его денно и нощно. Ставь ему палки в колёса. Ругай самыми бранными словами – вплоть до неце… Не це… не церемонься, не миндальничай, не сюсюкай, не прыгай вокруг него, аки козёл бородатый (ну, это уже – простите – в мой огород что ли?). Не делай мудрого всепонимающего лица – но! Научись метать громы и молнии – из глаз, львиный рык – из глотки, искры – из «кулаком по столу», землетрясение – из «барабаном об пол», конец света – из «рояль в окно»…

И всё это лишь для единой цели: ради силы обладателя таланта. Что, не согласны? Но ведь слабаку в искусстве и делать-то нечего: его талант скукожится, как мочёное яблоко, растечётся жирным пятном по грязной луже. От него повеет затхлостью ночлежки, кислотой пареных щей, смрадом бомжовых тел, потом филармонических очередей, лежалым порохом оркестровых войн, слабостью мочевого пузыря – и Бог знает, ещё чем!

Ответ 2. Смотри Совет 7.

Ответ 3. Смотри Совет 8.

Вопрос 2. А зачем вся эта кутерьма? «Плюнь! – Жди!», «Поплачь! – Наори!»?

Ответ 4. Ответа нет…

Вопрос 3. Опять же: что делать? Может, каким-то образом избавиться от таланта, от этой ненужной вещи, которая только и доставляет нам, что неприятности?

Ответ 5. Талант – Божий промысел, Судьба, которой, очевидно, надлежит следовать.

Вопрос 4. А реализация таланта? Выходит, талант – ноша для сильного? Что же в таком случае уготовано слабому?

Ответ 6. Что выросло – то выросло.

Слабый – некая субстанция, плывущая по течению и способная принимать любые формы – например, форму вышеозначенной ночной вазы.

Сильный же способен поступать вопреки себе.

Реплика 1. Но ведь это же мука.

Реплика 2. Именно так: мука\

Пример. Олег Каган, всего-навсего человек, – маленький пухлый еврейский мальчик, которому в детстве дали в руки скрипочку, – человек, сумевший распознать своё предназначение и пройти со своей скрипочкой до конца. Можно по-разному относиться к самому факту его последнего предсмертного концерта, – можно назвать это героическим поступком, можно восхищаться, рукоплескать… Мне же кажется, что Олег Каган, преодолев нестерпимые предсмертные муки, перешагнул через себя, сделал это вопреки себе. Он святой, потому что сумел выполнить заложенную свыше программу – то есть был честен перед её Автором и, следовательно, перед собой – и это означает лишь, что он полностью

Вопрос существенный. Что же это такое, талант?

Ответ адекватный. Мы избегаем здесь бытового толкования феномена таланта, который предлагает нам дамский журнал Shape: – Талант есть у каждого, и он заложен в нас от рождения. «Откройте его!», – призывают авторы статьи[39].

Нет, совсем не о природных способностях мы ведём разговор – они-то действительно есть у каждого. Предмет нашего интереса – уникальная эксклюзивная способность, данная только мне, только ему, только вам…

Вопрос важный. На что он нам, талант?

Ответ парадоксальный. А без него никак нельзя, так как без него, без таланта, – мы просто млекопитающие, изо дня в день отправляющие свои естественные потребности. Без него, без таланта, – мы в этой жизни просто «справляем нужду» – и только. «Бог всякому из нас даёт вместе с жизнью тот или иной талант и возлагает на нас священный долг не зарывать его в землю. Зачем, почему? Мы этого не знаем»[40].

Вопрос вопросов. За что, за какие прегрешения Господь наградил нас этим самым талантом?

Ответ неопределенный. Не нашего ума дело.

Вопрос основной. Какова же, в конце концов, цена таланта?

Ответ ответов.

Вопрос страшный.

Ответ ещё более страшный.

Экспонат №1

(Единственный)

Это японские иены. Поскольку их, как видите, немеренное количество, а времени, как догадываетесь, немного, пересчитывать денежные экспонаты приходится в автобусе по дороге на концерт.

… А окрест, куда только достаёт глаз, в поте лица трудятся японские крестьяне – по колени в воде, слегка прищурясь от палящего японского солнца.

Герой нашего повествования также не боится трудностей и считает, считает… А вот вспомнить бы ему, нашему герою, слова участника комиссии по составлению законов при Александре I: «Когда есть большие деньги, то расслоение в обществе между богатыми и бедными будет только расти…» Это Радищев наш, Александр Николаевич и его Путешествие из Петербурга в Москву. Вот ведь и он взглянул однажды окрест себя, и душа его человеческими страданиями уязвлена стала!

Ил. 7. Главное, не ошибиться…

О хронологической точности

Что важно для коллекции? – точность! Спросите, например, сколько у меня инструментов, и, не задумываясь, я назову абсолютно точное их количество: МНОГО.

Мне также доподлинно известен день рождения Экспоната № 1 описываемого раздела коллекций: он появился до столетия со дня начала Первой мировой войны, но уже после того, как добровольно ушёл на покой первый президент свободной России Борис Николаевич Ельцин, то есть между 2000 и 2014 годами – точнее, где-то посередине.

Далее, с уверенностью могу назвать и месяц: это, конечно… На деревьях наливались и лопались почки, из которых весело выглядывали молодые листочки…

Да, без сомнения это была весна! … А может, осень? Жёлтые кленовые листья, прохладные вечера, последние драгоценные лучи солнца…

Нет, всё-таки случилось это зимой – ну как же! Снег, коньки, сосульки, мороженое, рождественская ёлка…

Вспомнил! Эврика! Эврика! Лето!

Историческая справка

Да, именно в этом месяце в знаменитом зале Концертгебау мне предстояло сыграть с Филармоническим оркестром Нидерландского радио одно из любимых моих произведений несравненной Софии Асгатовны Губайдулиной – Концерт для солирующих ударных, меццо-сопрано и большого симфонического оркестра «Час души». Дирижировать должен был САМ Рождественский, который и настоял на моей кандидатуре – настоял, потому что были, конечно, и другие претенденты, но ведь Концерт был написан специально для меня, так что вот так!

Теперь точный день. Конечно, это был день перелёта из Москвы в Амстердам. Приземлившись, мы с моей драгоценной супругой Ольгой Петровной Колесниковой сели в автобус и быстрёхонько добрались до Хильверсума. Да, конечно, что и говорить: городок небольшой, но весьма значительный – ни много ни мало географический центр Голландии. Вы там бывали? Нет? А жаль… Там, говорят, когда-то построили первую ретрансляционную башню нидерландского радио, и вокруг неё позже возник музыкальный очень Культурный Центр. Никак не ожидали мы увидеть столь совершенное учреждение культуры в городке площадью, ну, скажем, с наше подмосковное Фрязино: просторный, оснащённый современной акустической аппаратурой репетиционный зал, богатейшая нотная библиотека, которой могли бы позавидовать многие нотные хранилища как там, у них в Европе, так и, конечно, у нас. А буфет… Ничего особенного, но бесплатные чай и кофе – это же мечта каждого мало-мальски уважающего себя оркестранта! Кстати, на эту «буфетную» тему дарю историйку в духе анекдотов из первой части нашего повествования:

Шли репетиции к концерту, и вот однажды в перерыве к Рождественскому подошёл музыкант и по-голландски спросил о чём-то. Геннадий Николаевич, ни слова не знавший на этом языке, ни на секунду, не задумавшись, ответил:

– Yes, of course!

И добавил по-русски:

– Идите, пейте свой чай!

Затем он обратился ко мне с вопросом:

– Почему, как Вы думаете, я понял, о чём он спросил?

– Оркестрант… – ответил я.

– Абсолютно точно! Во всём мире они хотят только одного – поесть, попить и т.д.

А вот ещё историйка в пандан. Перерыв подходит к концу, перед Геннадием Николаевичем появляется ассистент-голландец, и между ними происходит следующий диалог:

Ассистент: The orchestra is ready to play.

Оркестр готов играть.

Рождественский: They have to wait.

Им придётся подождать.

A.: How long?

P.: 5 minutes… And 5!

A.:?

P.: What is better: to play or to wait? – To wait and to be paid!

Что лучше: играть или ожидать? – Ожидать и быть оплаченным!

Экспонат № 1: «Рождественские сказки»

Так потихоньку мы приближались к концерту. Тут следовало бы прожевать нечто подобающее случаю о возрастающем волнении, об огромной ответственности, о зале, освящённом многими поколениями известных, знаменитых, больших, наконец, великих… Но лучше я расскажу о том, как невольно напугал САМОГО Геннадия Николаевича Рождественского.

Но вначале историческая справка. Первоначально это было произведение для духового оркестра (1974) и никак не предназначалось мне – мало того, по уверению В.Н.Холоповой – вообще без ударных[41].

Ил. 8. Геннадий Николаевич Рождественский

Потом оно превратилось, как значится в названии моей сольной партии, в Концерт для М. Пекарского с оркестром. Затем оно было переименовано в Percussio Пекарского (1976), и уже после всего этого появился Час души (1984). Не скрою, что название Percussio Пекарского мне ближе – и не потому, что упомянута моя фамилия… Вернее, не только поэтому. Здесь я усматриваю понимание автором самой сути моего музыкального качества: «…его стиль звукоизвлечения, его манера прикасаться к мембране инструментов даёт импульс для формы»[42]. Но речь-то совсем о другом.

Percussio Пекарского начиналось развёрнутым речитативом литавры «ля», где было всё: нарастания и замирания (как сказал бы Денисов, «появления и исчезновения» или «крещендо и диминуэндо»[43]), взрывы (как сказал бы психолог, протестная реакция) и едва слышимый шёпот (как сказал бы настоящий музыковед, размышления героя) – то есть высказаться можно было по полной программе. В середине произведения этот речитатив превращался в каденцию – очень сердитую и очень громкую, где возмущения было гораздо больше, чем размышлений героя. Заканчивалось всё короткими печальными замирающими вздохами на литавре «ре», опять же на материале начального речитатива. Казалось бы, всё рассказано, история закончилась. Но это во второй версии.

В третьей же – в Часе души — после тишайших завершающих реплик следовал большой малеровский эпизод с фортиссимо оркестра, густой альтовой партией на цветаевский текст[44]. Я же, сыграв всё, что было положено, на инструментах, расставленных позади оркестра по всему периметру, должен был приземлиться справа от дирижёра у маленьких среднеазиатских цимбальчиков под названием чанг.

Слева от дирижёра было место певицы. Припоминаю, что однажды в зале Ленинградской капеллы (Фестиваль 1988 года) это была Лина Мкртчян – с каким-то необыкновенным диапазоном роскошное контральто. Вплоть до своего всупления она сидела на стуле и, очевидно, входя в образ, страстно дышала на фоне происходящих за её спиной музыкальных событий – будьте плотное звучание оркестра или нежнейшее пианиссимо скрипок. Но вот она выпрямилась во весь свой могучий рост и запела. О, в этом пении я мог расслышать и Аиду в её предсмертной арии, и Марфу, и Брунгильду – ах, кого я только не смог бы там услышать! Силой своего таланта Лина Мкртчян в философском тексте Марины Цветаевой смогла показать чуть ли не весь каталог человеческих чувств.

В мою задачу в тот ленинградский вечер входило совсем немного: не упасть со стула… Не пугайтесь и не подумайте чего – ни, ни, ни в одном глазу. Пение большой певицы тоже было ни при чём. Накануне концерта пришлось всего лишь поработать грузчиком-переносчиком ударных инструментов по маршруту: пятый этаж Большого зала Ленинградской филармонии – сцена – служебный подъезд – улица Бродского (совсем не поэта, а художника, живописавшего когда-то В.И. Ленина) – Невский проспект – Малый зал Ленинградской филармонии. Скорее всего вы воображаете себе колонну музыкальных орудий, на собственных колёсах передвигавшихся по Невскому, а навстречу ей – милиционеры, берущие под козырёк, ликующие барышни и дамы с их воздушными поцелуями и «в воздух тапочки…». Нет, всё было значительно прозаичнее. Двигаться добровольно по мостовой инструменты отнюдь не всегда желали – возраст, знаете ли, – и их приходилось перемещать «под локотки». Другие особи от природы не имели собственных конечностей, и их надо было нести, как грудных детей.

В результате ваш покорный слуга нагнулся за очередным увесистым «малышом», но разогнуться уже не сумел, так что оставалось ему, сердешному на следующий день сидеть перед дирижёром на своём стуле и бренчать на этом самом чанге – по выражению Софии Губайдулиной (пардон) «идиотскую песенку» (ещё раз пардон).

Но что это был за фестиваль! Банкеты, фуршеты, встречи, дружеские попойки – чего там только не было… Чего? Рабочих для погрузки-разгрузки тяжёлых инструментов! Нет, они, конечно, появились после того, как моя жена обратилась с пламенной речью к дирекции этого фестиваля: «Пекарский сломался на такелажных работах, так что завтра я вызываю телевидение ВВС и под треск их камер сама ношу эти проклятые инструменты!» Да, рабочие появились, но вы бы ихвидели… Но это уже другая история. А пока Тимур Каримович Мынбаев, дирижёр этого… Боже, куда меня опять занесло – ведь это другая страна, другой город, другой зал, другой… – да, это Геннадий Николаевич Рождественский!

Здесь стоит заметить, что вряд ли Геннадий Николаевич знал о существовании второй версии, – нет, конечно, знал, потому как я ему о ней рассказывал – рассказывал о том, что никак почему-то не удавалось её в своё время сыграть и что в парижской премьере МОЮ партию ударных исполнял другой ударник, Христоф Каскель – первый исполнитель партий ударных в разных музыках Карлхайнца Штокхаузена.

Конечно, мне было приятно, что вместо меня играл замечательный ударник и, как выяснилось позже на Мюнхенском конкурсе ARD, милейший человек. Наверняка, он был на высоте в Percussio Пекарского, но… Но мне так хотелось самому это сделать!

Ил. 9. Христоф Каскель за барабаном Dami. 1962

Смотрит Рождественский на меня в ожидании «печальных замирающих вздохов» на литавре «ре». Ждёт и не знает, что происходит в моём подсознании! … Я, по правде говоря, тоже этого не знал. А происходило там следующее: для меня эти «вздохи» были последними звуками из «второй» версии, после них мне больше нечего было сказать. Но сейчас, в который раз, я играл «третью» версию, и на этих звуках здесь ничего не кончалось… «Что делать, – в который раз задавал я себе вечный вопрос, – как избежать ложного окончания музыки?» Решение в этот раз взяли на себя ноги – взяли, да пошли вниз прямо к дирижёру, к чангу, мимо литавры «ре».