Маска падшего Воробьев Илья
– Да, что-то вроде того, – рассмеялась она.
– И что ты уз-знала интересного?
– Да ничего, в принципе. Пишут всё об одном: быть уверенным в себе; как определить, что тебя любят; глаза – зеркало души, и прочую лабуду. Зато я, кстати, сама кое-что придумала из этого, – похвалилась девушка.
Пара влюблённых шла по мостовой между плотным рядом двухэтажных домов и парапетом, возле которого стояли, подобно безмолвным стражам, пока ещё спящие фонарные столбы. Впереди перекрёсток: от этой мостовой отделялась ветвь, уходящая прочь от реки, вверх по холму; там, где происходило это разделение, у парапета стояла деревянная лавочка.
– И ч-что?
– Ну, смотри: говорят, что глаза отражают то, что у человека в душе, ну, то есть его отношение к другим людям. Мне вот кажется, что глаза, наоборот, отражают отношение других людей вот к этому человеку. Ведь почему у бродяг всегда такие страдальческие глаза?..
– Интересно, – поживее отозвался Томас, даже приподняв немного глаза, а затем задал девушке вопрос так, словно экзаменовал её: – А если, д-допустим, взять д-добродушного человека, всегда улыбающегося и в-весёлого, но которого вдруг раз-зозлили очень с-сильно… Н-например, ты поссорилась с ним. И в-вот он смотрит на тебя глазами, п-полными злости и раз-здражения. Что тогда? Ведь он же не ощущал д-до этого, что мир к нему относится плохо?
– Хм… Но он же на меня так смотрит… На другого, наверно, по-другому бы смотрел…
– М-можно так объяснить, – кивнул Томас, предвосхитив ответ подруги. – Да, в момент ссоры, а также в м-минуты его тяжких раз-змышлений об этой ссоре она з-занимает все его мысли, то есть с-сама становится его м-миром, который, естественно, оказывает с-серьёзное негативное влияние на него, отчего и в г-глазах эта злость. Но, вообще же, мы не можем з-знать, что истинно, а что нет: всё с-соткано из т-теорий и суждений. Я по п-поводу глаз придерживаюсь другой т-теории, но истинность н-ни одной из них мы пока не можем д-доказать, увы. Н-нам, не видящим истины, остаётся лишь искать её впотьмах, п-перебирать все варианты и п-пытаться найти наиболее удобный.
– Ой, всё!… – хихикнула Хелена. – Ну ты зануда!
Томас вроде как живенько, с интересом посвящал её в свои мысли, но, невзирая на этот его увлечённый голос и сияющие знанием глаза, она понимала: ему дьявольски плохо.
Томаса гложет то, о чём он начал говорить ещё с Артуром. И даже если бы того разговора не было, студент так или иначе оказался бы сегодня в таком ужасном настроении, когда даже сквозь завесу истинной увлечённости прорывается наружу его страх, ощущение беззащитности перед пришедшей бедой.
– М-может быть, – выдохнул он. Это Хелене понравилось: Томас вложил свои чувства в разговор; это означало для неё, что проблема Томаса не настолько серьёзна. – К-кажется, с этой психологией у меня с-скоро голова вместо тех с-снарядов разрываться будет.
– Ну посмотри мне в глаза, Томас, – взмолилась вдруг Хелена. Тот удивлённо остановился, резко, как и она, и встретил с непониманием её взор, наполненный страхом и любовью взор. – Я же вижу по тебе, что тебе кажется, будто мир сговорился против тебя! Расскажи мне всё, ну прошу!
– Ч-что всё? – не понял он; в крупных карих глазах его сохранялось недоумение. Но вот и они потеряли своё вопросительное выражение и вновь устремились, полные тягостного горя, на землю. – П-понятно. Разве от тебя скроешь?
Хоть и риторический вопрос, да Хелена всё равно помотала головой, вперив свой участливый, полный заботы взгляд в милое ей лицо Томаса.
– Я бы всё равно с м-минуты на минуту заговорил бы с тобой об этом, – признался опечаленный студент. – Мне н-непременно надо сделать это сегодня: я и так с-слишком долго тянул.
– Говори же, говори, умоляю!
Томас кивнул, окутанный туманом тёмных дум, и влюблённые медленным, словно бы осторожным шагом продолжили путь.
– Т-ты помнишь день рождения Александра два года назад?
Кивок.
– М-мы с тобой тогда п-порознь были, я т-тебе… да вообще н-никому ничего не рассказывал. Тот удар и тот с-стресс, что моя мама испытала, спровоцировали тяжкие п-последствия – у неё развилось тяжёлое заболевание, к-которое даже определить не смогли.
– Боже!.. – ахнула девушка. Лазурные глаза её переливались слабым, словно танцующим на ветру огоньком трепета и боли.
«И я ещё подумала, что проблема его несерьёзна?!»
– Д-день ото дня ей хуже и хуже… Я в-все эти два года только и бегал по клиникам, пытаясь записать её на приём; е-если и удавалось – редко, правда, к-когда, – то врачи только изумлённо к-качали головами, не понимая, что с ней. Она уже н-настолько чахла, что с п-постели-то своей встать не может…
– А к дяде Освальду в клинику пробовал?! – с надеждой воскликнула Хелена, судорожно вцепившись Томасу в руку.
– Пробовал, как иначе! Им достаточно было на меня взг-глянуть, чтобы выдворить прочь. С этими в-войнами больницы деньги ищут сами! Ясно, что у меня н-никак нельзя найти лишней сотни тысяч, чтобы записаться туда! П-потому я и обратился сейчас к тебе.
Томас остановился, схватил маленькие ручки девушки и с мольбой вперил в её чистые глаза свой отчаянный взор.
– Ох, Томас! Бедный ты мой, почему?.. – запричитала Хелена, крепко обняв его в порыве чувств; кристальные льдинки потекли по её раскрасневшемуся лицу.
– Я этого и ждал…
– Нет, ты не понял – я хочу тебе помочь! Но если ты не смог пробиться туда, то я тем более не смогу. Милый мой!..
Добросердечная девушка обхватила щёки Томаса и оглядела весь его лик. Душа её болела, кричала от жгучей боли, сердце стучало и выдавливало жалостливые слёзы. Вдруг в глазах мелькнула твёрдая уверенность: она отстранилась от студента и достала из сумки несколько монет.
– Жди здесь, я быстро, сейчас вернусь.
Вялый кивок. Хелена побежала к телефонной будке, по дороге утирая глаза. Идея её очевидна – самой позвонить либо дяде Освальду, главврачу клиники, либо отцу Генри Вайтмуну, диагносту.
Клиника семьи Вайтмунов – крупнейшая в стране и одна из самых крупных в мире. Как справедливо сказал Томас, клиники ныне ищут деньги сами, а посему нет ничего удивительного в том, что медицинское обслуживание не бесплатно, и цены на него достигают космической высоты.
Светило утомлённое неторопливо спускалось к горизонту, наглядевшись сполна на мир ропщущих смертных; нет более сил смотреть на оскорбления, смерти, болезни и проклятья… Лишённое мощи солнце побагровело, окружавшая его свита облачилась в серые с багровым отливом одеяния, а похолодевшие к людям лучи разлили на землю вино. Воздух яростно заметался вокруг, возмущённая водная гладь приняла кровавое обличье, и каждое здание, каждый камушек, каждый предмет – всё отбросило длинную пурпурную тень, трепеща перед грядущей ночью.
Томас присел на самый краешек деревянной скамьи и положил рядом с собой портфель. Если бы кто-то спустился сейчас вниз по улочке к набережной и подошёл к перекрёстку поближе, то застыл бы в суеверном страхе. Он узрел бы перед собой скромно сидящего на скамье человека, чёрного как сажа, за плечами и шеей которого бесится и пылает багровый диск, из-под силуэта которого бьёт ключом алое свечение и в непроглядно тёмном облике которого едва виднеется подёрнутый болью полуприкрытый глаз. Разум Томаса блуждал, и всё, что не давало ему сойти с ума от длительного ожидания, – это группка бредущих по камням мостовой муравьёв, прочно приковавших к себе взгляд студента.
Один муравей отбился от товарищей и побрёл в другом направлении, время от времени останавливаясь, осматриваясь и вновь меняя маршрут.
Когда Хелена закрыла за собой дверцу прозрачной телефонной будки, Томас услышал слева тихие шаги вперемешку с громкими постукиваниями деревянной трости и, неясно почему, решил поглядеть на случайного прохожего, одного-единственного на всей набережной. И увидел он старика в бело-оранжевой робе, горбатого, низкого, со странной походкой и сморщенным, как орех, лицом. Повода долго глядеть не было, да только старик, проходя мимо скамейки, вдруг остановился и обратился к Томасу низким приятным голосом:
– Позволите присесть?
Студент молча указал рукой на пустое место подле себя. Незнакомец благодарно кивнул и неторопливо, кряхтя и охая, опустился на слегка пологую скамью, положив руки на трость. С минуту он просидел, глядя на багровые камни зданий, вдыхая свежий вечерний воздух, и затем заговорил:
– Отнюдь вы не веселы.
– А для в-веселья есть причина? – спросил Томас.
– Прекрасные краски вокруг да чистейший воздух – какая ещё нужна причина для радости! Но, вижу я, что-то вас гложет…
– Для вас это не должно иметь никакого з-значения.
– А оно и не имеет. Но любопытство, позвольте…
Разговор начал течь в неприятном для Томаса русле. Посему тот промолчал.
– Вы один? – с шумным вдохом спросил старик.
Ответом был кивок студента в сторону уже порядком разозлённой девушки: она махала руками, хмурилась и, видно было, сильно повышала голос.
– Дама? Приятно видеть, что молодое поколение живёт примерно так же, как и наше. Гм… Позвольте, молодой человек, а почему вы здесь, а ваша дама там? И отчего хотя бы её сумка не у вас? Меня сие удивляет…
– Будьте любезны, припрячьте своё удивление для близких вам, а не мне, людей, – резко парировал Томас. Он с самого начала ожидал чего-то подобного, ибо от стариков, как известно, иного ожидать не следует.
– Извините, сие случится лишь тогда, когда я окажусь рядом с ними, – залился тихим, пугающим своей басовитостью смехом незнакомец. – Не знаю, доколе ещё ждать придётся.
– Ч-что вас разделяет?
– Не имею представления. Расстояние до того света никому ещё измерить не удалось!
– Ваши родные п-погибли? На войне? – хоть лицо Томаса и оставалось мрачным, на нём понемногу просвечивалось неприятное изумление.
– На войне, – кивнул старик, поджав длиннющую губу. – Давно сие было, в самом начале века. Дети погибли, родители погибли, брат погиб… а внукам и на свет не суждено было явиться. Но я же не хмурюсь точно дьявол…
– Доводилось ли вам видеть их смерть воочию? – прервал Томас, на сей раз не краем глаза на незнакомца взглянув, а повернув всю лохматую голову целиком.
– Нет, – неестественно протянул тот.
– А мне, п-по всей видимости, придётся.
– Кто-то из ваших родных болен или смертельно ранен, надо полагать?
– Что-то в-вроде этого…
– Сие и есть причина вашей мрачности? Значит, вам ваши родные действительно дороги, а сие есть невероятно ценное качество сегодня. Я вам сочувствую.
– Сочувствие не поможет… – прикусил губу Томас.
– А что поможет?
– Я не знаю, что поможет! Что может помочь, когда один родитель мёртв, а второй на грани смерти?! Что может помочь, когда вокруг тебя войны, разруха и люди с мозгами зверей?! – в отчаянии восклицал Томас, размахивая руками так, что незнакомцу пришлось раз неловко уклониться. – С-сейчас войн нет, но теракты, забастовки!..
– Так средство от чего вы ищете, молодой человек, – ласково заговорил старик, – от смерти близкого или от войн?
– От всего, от всего! Всё это от одного идёт, от…
– Жестокости?
Томас покрасневшими изумлёнными глазами взглянул на старика. Тот одним словом выразил всё то, что пытался выкриками и жестами объяснить студент.
– Расскажите, что случилось с близким вам человеком, – попросил вежливо старик.
Словно зачарованный, Томас медленно кивнул и устремил взгляд свой в землю:
– М-мою маму оскорбил и ударил п-пьяница. Теперь она б-больна чем-то, что вызвал этот уд-дар. Н-никто не может объяснить, что с ней, и что-либо сделать. Она скоро умрёт…
– И все лишь равнодушно глядят на её увядание?
– Она не равнодушна, – кивнул Томас в сторону Хелены, обеспокоенно оглядев её с ног до головы.
Та стояла на коленях, залитая слезами, но продолжала говорить в трубку и кого-то в чём-то убеждать.
– Однако толку маловато, я погляжу.
Эти слова, и эта покорная поза девушки! Томас вдруг вспылил по-настоящему! Встал и со всего размаху ударил фонарный столб, разбив костяшки до крови. И закричал от боли, – но не от боли в руке! Чувствовал он, как пелена отчаяния застилает глаза, слышал уже свист в голове и чей-то фантомный хохот!
– Почему?! Почему всё так? – закричал он, облокотившись на парапет. – Что сделала моя мать? Что сделал я, что сделала Хелена, чем заслужили мы всё это?!
– Не самый умный вопрос, – усмехнулся старик, забавляясь наивностью юноши.
– Так ответьте на него!
– С превеликим удовольствием. Видите ли, вы и ваша дама страдаете лишь из-за своих чистых сердец и из-за ваших связей с сей несчастной женщиной. А она… стало быть, она сие заслужила.
Томас отшатнулся, с ужасом поглядев на циничного старика, чьё лицо сейчас выражало философическую задумчивость. Тот понял по затянувшемуся молчанию, что вымолвил нечто странное для собеседника.
– О! Вы меня, должно быть, неверно поняли. Понимаете ли, смерти не бывают случайными. Замечали ли вы – а уж наверно замечали, только, быть может, не давали себе отчёта, – что добрые и высокоморальные люди долго не живут, тогда как убийцы и истинные ничтожества здравствуют с завидным сроком. Напрашивается вполне закономерный и очевидный вывод о том, что каждому за что-то воздаётся соответствующе. Я скажу больше: жизнь награждает людей смертью по их мировоззрению и по их деяниям.
– Бред! – Томас рухнул на скамью, согнулся в три погибели и стал зачем-то рассматривать свои длинные пальцы. Голос его задрожал. – Что вы понимаете… если даже не в-видели, как умирает человек…
– Гм, позвольте, я сего не молвил, – покачал головой незнакомец, странно улыбаясь. – Смертей я видел множество, но только не родных людей. И тем лучше для мыслителя, я вам скажу, – меньше субъективизма в мыслях.
– Е-если вы мыслитель, тогда с-скажите: где это всё н-началось?..
– Это? Войны, смерти и жестокость? Сего и я не могу знать. Но полагаю, что причина там же, где причина всех войн – в правителях. Они организуют войны, а войны причиняют людям боль, делая их жестокими и заставляя их причинять боль другим.
– Жестокими людей делают не только войны, – окрепшим голосом отрезал Томас, чётко видя перед глазами Венделя.
Тут он заметил приближающуюся Хелену.
– Как знать, – покачал головой старик и тоже обратил внимание на девушку. Глубокие проницательные глаза его приняли удовлетворённое выражение. – Думаю, мне пора. Разрешите узнать ваши имя-фамилию, молодой человек. Уж больно вы мне понравились!
– Т-томас Айл, – мрачно сообщил студент, вперив безнадёжный взгляд под ноги.
– Приятного вам вечера. Искренне желаю вашей матери поправиться, – попрощался незнакомец и медленно побрёл туда, откуда пришёл.
Как раз в то время, как он скрылся за углом, Хелена, совершенно подавленная, с заплаканными глазами подошла к своему другу и скромно остановилась перед ним, повесив голову. Томас молча встал; пустые глаза его замерли на её лице.
– Прости… – только и смогла она выдавить своим сорванным голоском.
Слезинки потекли рекой по её красным щекам. И друг её, ничего не говоря, медленно зашагал в ту сторону, где скрылся незнакомец, – туда, куда они с Хеленой шли изначально. Затем, как бы нехотя, поманил её рукой.
Она отправилась за ним, и так и прошли они, безмолвные, безжизненные, ещё несколько сот метров, пока не дошли до небольшой, совершенно безлюдной площади. Здесь какие-то хулиганы снесли часть парапета, и теперь случайный пьяница мог оступиться и свалиться на крутой бетонный склон, который резким клином входил в воду, в одну из самых глубоких и тёмных частей реки. Побагровевшее от гнева солнце наполовину скрылось от глаз людских, вино стекало постепенно со зданий и людей, сменяясь тёмной вуалью прохладной летней ночи.
– Прости меня, Томас, – вновь, собравшись с силами, вымолвила Хелена.
Тот лишь покачал головой:
– Мне не за что с-сердиться на тебя. Т-ты ни в чём не… А-а?..
Взгляд Томаса, полный страха, упал на группу совсем не мирного вида людей, что словно прятались от кого-то в тенях зданий и стоящего тут же памятника. Их было человек пятнадцать, и все наряжены то в порванную военную форму, то в чёрные лохмотья; все крепко сложены и у каждого в руке по кастету. У кого-то за поясами виднелись ножи.
– Ребята! – крикнул грубым голосом здоровый плотный мужик, что стоял прямо за скульптурой посередь площади, ближе всех остальных.
Надо сказать, внешностью обладал он примечательной: контрастные голубые глаза, зализанные русые волосы до плеч, высокое лицо, широкий костлявый подбородок, растрёпанные усы, борода и уродливый шрам, что пересекал правый глаз, каким-то образом ещё видящий, ото лба до рта.
Несколько человек кобрами вылетели из теней. Один моментально вмазал Томасу кастетом, чудом не выбив зуб, ещё двое окружили его и стали избивать. Остальные прицепились к Хелене, точно пчёлы к меду: толкали её под резкий хохот, били, рвали волосы, силком ставили на колени, срывали понемногу одежду.
– Габриэль! – подобострастно, как бы зазывая, окликнул один бандит голубоглазого командира, что с нескрываемым удовлетворением наблюдал за жестокой сценой.
– Мрази! – плюясь кровью, выдавил неузнаваемым от ярости голосом Томас и снова получил кастетом по скуле.
Лицо его в синяках, от очков ничего не осталось, как и в тот раз, и одежда заляпана пятнами его крови. Себя не контролируя, ведомый лишь гневом и страхом потерять любимую, ухитрился он ударить одного из бандитов и даже попытался применить какой-то борцовский приём. Но бандит легко вырвался, достал из-за пазухи нож и вонзил его в плечо студента.
Отшатнулся Томас. Адский жар ударил по всему телу, глаза заволокло тёмной пеленой. Покачнулся он и понял, что падает. Мелькнула гневная мысль в его горящей голове, и схватил он бандита за руку в то мгновенье, когда потерял равновесие и впереди оказалась кровавая в пылу заката бездна воды!
Свалились оба вниз, через дыру в парапете, и покатились кубарём, умудряясь при том ещё бороться. Запаниковавший бандит пытался ещё раз вонзить сталь в обречённого студента. Вдруг Томас с непонятно откуда взявшейся силой надавил на руку неприятеля и проткнул бандитское сердце его же собственным ножом!
На склоне был небольшой выступ, где едва мог уместиться человек. На этом выступе и остановилось бездыханное тело разбойника, а Томас пролетел дальше и с шумом рухнул в багровую воду.
И тело его недвижимое понесло рекою…
– Томас! – завизжала Хелена.
Она почувствовала, как что-то в ней разлетелось вдребезги подобно хрусталю. Шипящий ужас обвил её душу змеёй и приготовился проглотить целиком.
– Подонки! – раздался окрик.
Камень влетел в затылок одного бандита у дыры и столкнул того вниз. Убийцы взглянули туда, откуда слышался крик, – там, в плотной тени заброшенного магазинчика, стоял силуэт, статный, мужественный и как бы вызывающий врага на поединок.
Голубоглазый кивнул раздражённо, и десятка преступников рванула за силуэтом, что тут же решил улизнуть во дворы, столь, по-видимому, ему знакомые.
И едва они исчезли в бездне переулков, как с другой стороны выглянул ещё один силуэт. Только и успел приметить гостя командир, как грянул гром и пуля пробила руку его насквозь.
– Сваливаем! Дьявол дери этого ублюдка!.. – выругался голубоглазый.
Живо оставили они девушку в покое и побежали туда, откуда явилась несчастная пара. К этой минуте явился третий силуэт и тоже начал стрелять по преступникам. Поразили пули двоих, да задержать не сумели.
Силуэты вынырнули из тьмы и бросились к Хелене. Это Александр и Артур, что по чистой случайности оказались рядом, когда небо разрезали мучительные крики.
– Хелена, цела? – грубым от волнения голосом спросил Александр.
Хелена не слышала слов. На её почти оголённом теле светились синяки, блестели жуткие, кровоточащие раны.
– Томас!.. – пролепетала с плачем она. Лицо исказилось горем. С последними силами указала девушка на дыру в парапете, съёжилась затем на багровой брусчатке и безутешно зарыдала.
Александра перекосило от страха. В таком скованном состоянии не был он никогда. Могильный холод окутал тело, и мелкая дрожь взялась лихорадочно бить его. Примерно то же ощущал Артур, и то же вскорости, узнав о случившемся, испытал Вендель (уведший тех головорезов). Каких усилий стоило Александру приказать своим ногам сделать хоть шаг!
Медленно, дрожа, подошёл он к пропасти и глянул вниз. Там лежало лишь бандитское тело, а от него к воде тянулся жуткий тёмно-алый след, отдающий блеском в последних лучах разгневанного солнца.
Стало ясно – Томас Айл, студент Медицинской академии, погиб.
Глава 4. Вайтмуны
Июнь, 52 г. ПВ.
Тот вечер произвёл немало шума и способствовал огромному переполоху, что продолжался целую неделю. Много всего было сделано, да только мало что было узнано. Перво-наперво, потрясённую Хелену положили в больницу её дяди, констатировав тяжкие телесные повреждения. Это дало возможность ей восстановиться и прийти в себя после тех поистине ужасных событий, а её родным – всегда быть рядом. Группа бандитов с голубоглазым Габриэлем во главе словно испарилась – найти её следы не удалось ни в одном переулке, ни в одном мусорном баке. Вендель вернулся в целости, успешно обведя вокруг пальца головорезов, которые тоже, впрочем, затем куда-то исчезли. Наконец, ГОБом оперативно был снаряжён отряд водолазов, прочистивший всё дно реки в радиусе десяти километров от города. Результат немало удивил всех – тело Томаса найти не удалось.
Александру, который позже раздумывал над всем произошедшим, казалось странным то, что известный своей безалаберностью ГОБ сумел с необычайной для него скоростью подготовиться к подобной операции только для того, чтобы отыскать тело одного-единственного юноши, хотя известно доподлинно, что ежедневно в реке этой тонут не менее трёх человек – кто от отчаяния топится, а кого-то топят другие. Исчезновение же тела студента, надо сказать, Александра не удивило совсем, потому как при определённых условиях труп могло отнести и на большие расстояния от города; конечно же, нельзя забывать и про некомпетентность стражей правосудия.
Теперь о самом Александре: черноволосый парень сидел в этот пасмурный выходной, неделю спустя, в клинике Освальда Вайтмуна, возле палаты Хелены, дожидаясь разрешения на визит. Рядом расположился пакет с фруктами и лимонадом. Сидел студент на белоснежной скамеечке, возле самой двери, находясь в широком, хорошо освещённом коридоре с голыми серыми стенами. Людей было не протолкнуться. Везде суета, стоны и охи, у дверей немыслимые очереди, и в каждом закоулке, в каждой щели стоял один и тот же отвратительный запах – смесь кровяной вони и вечного лекарственного аромата.
Трудно сидеть на месте более часа, когда не слышишь собственные мысли, когда каждый второй проносится мимо, чуть не снося тебя со скамьи, когда каждые пять минут к тебе подходит омерзительного вида громадная женщина и требует сначала убрать пакет, а затем встать, чтобы освободить место ей, даме. Последние пятнадцать минут из палаты то и дело выходила медсестра и убеждала гостя, что сегодня туда нельзя никому кроме лечащего врача. Выдержке Александра можно было только позавидовать.
Но вот в конце коридора показались четыре фигуры, все в белоснежных халатах поверх простой одежды. Шли они чинно, но торопливо.
Впереди всех, широко размахивая руками, шагал немолодой пухленький блондин с порядком поседевшими, вылезающими волосами. Это – Освальд Вайтмун. Будучи основателем и действующим главой этой больницы, известной во всей стране качеством медицинских услуг, он был, по мнению племянницы, добрейшим на свете человеком. Впрочем, телефонный разговор недельной давности, когда девушка умоляла его вылечить мать Томаса за бесценок, тяжёлой и неотвратимой дланью рассёк их тёплые отношения.
За Освальдом следовал долговязый мужчина, над гневно стреляющими глазами которого темнел пепельный лук, – Генри Вайтмун, кровный брат Освальда и отец Хелены. Натурально, человек он в высшей степени раздражительный – из тех, что большую часть времени, вне зависимости от обстоятельств, пребывают в прескверном настроении. Именно с ним говорила по телефону Хелена в тот момент, когда рыдала, сидя на коленях. Генри, заваленный работой, был особенно гневлив, а потому, следом за братом, без колебаний подписал приговор матери Томаса.
Чуть поодаль от братьев неспешно шли, болтая, коротко стриженный кудрявый шатен бодрого вида и совсем молодой брюнет. Первый – с вечно смеющимися, пышущими задором зелёными глазами, оптимист по натуре, – Бернард Фаргус. Как и его собеседник, черноволосый Гарри, он хоть и Вайтмун по крови – троюродный брат Освальда и Генри, – но с медициной, в отличие от них, связан лишь косвенно. Род Вайтмунов древен, и члены его по мужской линии всегда становились врачевателями. Но, видимо, последнее поколение стремится отступить от традиций, ибо даже более чистокровный Вайтмун, вышеупомянутый Гарри, нашёл себя не в медицине, а в едва явившейся на свет ядерной физике. В свои двадцать восемь он уже доктор наук. Вместе с ним Фаргус основал один из национальных исследовательских институтов, сделавший немало открытий. Освальд, к своей чести, всегда умудрялся применять их с большим, чуть не революционным успехом в медицине.
Собеседник Бернарда, Гарри Вайтмун, сын Генри и старший брат Хелены, превыше всего на свете ценил семейный уют и общение. Но когда ему было семнадцать, ударом молнии поразила его любовь, невинная, юношеская, грозившаяся перерасти в брак. Осмотрительный от природы, понимал он, что это наполнит жизнь его кипой лишних забот, а потому порвал с возлюбленной и моментально исчез из её жизни – так резко, словно никогда в ней и не появлялся. С тех самых пор ни с одной женщиной ему, уважаемому доктору наук, не удаётся вступить в желанную духовную связь. Лишён он ныне и столь ценимого им семейного уюта, и общения. Но жалеет он мало о чём: вся ядерная физика выросла из его разума, и всё, что сейчас развивается, с ней связанное, существует благодаря ему. На открытиях его учёной группы институт привлекает огромные суммы, которые затем «на благотворительных началах» перетекают в клинику; та, в свою очередь, излишек вырученных средств на тех же началах переводит в институт. Так между этими двумя учреждениями происходит финансовая регулировка, благодаря которой оба обеспечиваются необходимыми средствами для существования и развития. Из-за недостатка денег никто не способен так влиять на науку страны, как Бернард, Освальд и Гарри – не преувеличением будет сказать, что на них она и держится ныне.
Сии господа, коих кратко называют Вайтмунами, направлялись в палату Хелены. Медсестра, завидев их, немедленно открыла дверь.
– Он с нами, – брякнул долговязый Генри, небрежно махнув рукой на Александра. Это слегка задело юношу, обыкновенно стойкого к подобным вещам.
Медсестра понимающе кивнула и пригласила заждавшегося молодого человека. Тот схватил пакет и поспешил за остальными.
Попал он в просторную комнату с огромным окном напротив двери, через которое лился неугомонно серый тоскливый свет. Шторы лениво подплясывали, невольно заигрывая со сквозным ветерком. У самого окна стояла просторная кровать, на которой безжизненно сидела в пижаме, укрыв только ноги простынёй, Хелена.
Бледная, со спутанными волосами, она слегка скосила глаза, слабой, словно выдавленной улыбкой освежила осунувшееся за неделю лицо и тихо вымолвила:
– Здравствуйте. Привет, Александр.
– Как ты сегодня, дитя моё? – с заботливой улыбкой и искренним состраданием в голосе обратился толстенький доктор Освальд. Уголки губ девушки оттянулись ещё:
– Получше. Спасибо, дядя.
Обрадованный сим ответом, седоволосый блондин вздохнул и отступил.
– Привет, Хелена, – поздоровался Александр и положил на тумбочку подле неё пакет. – Здесь фрукты и… тот лимонад.
– Спасибо, – ещё далее оттянулись уголки её губ, и щёки покрылись едва заметным румянцем.
– Смотри-ка какой ухажёр у Хеленки! – шепнул своему собеседнику доктор Фаргус, как его часто называют подчинённые.
– Просто одноклассник. Ухажёр погиб неделю назад, – укоризненно поправил Гарри.
Это привело Бернарда в серьёзное замешательство, и веселье исчезло с глаз его – столь быстро понял он, что допустил ошибку, за которую мог, услышь его другие, поплатиться репутацией здравомыслящего человека.
– О! Я не знал, честное-пречестное… – залепетал доктор Фаргус, крутя головой из стороны в сторону. Вообще же, он был стыдливым человеком и своим образом умного проницательного доктора дорожил чуть не больше всего.
Гарри покачал головой и цокнул, разулыбавшись до ушей. А уши у него были здоровые, хоть и скрытые наполовину тёмными локонами; глаза его бледно-изумрудные источали добродушное тепло.
– Ах, вы вечно не в курсе событий, дядя!
– Слово не воробей, Бернард, – таким голосом отреагировал долговязый и, по-видимому, долгоухий Генри, что будто не слова, а львиный рык извергся из его уст.
Обычно столь резкому, хотя и привычному, высказыванию своего родственника доктор Фаргус не придал бы никакого значения, но уязвлённая репутация сыграла свою роль – Бернард скривил лицо и тихонько прошипел, втягивая воздух сквозь стиснутые зубы, как обыкновенно делают призадумавшись. Затем успокоился и полюбопытствовал:
– А что случилось-то?
– Затем, должно быть, и явились – чтобы узнать, – пожал плечами Гарри, наблюдая за сестрой и её другом. Всплыло вдруг в памяти его собственное студенчество, о котором готов он был вспоминать с радостной грустью всегда.
Вдруг медсестра, караулившая снаружи, отворила без стука дверь, и в палату вторгся чёрный портфель – во всяком случае, это было первое, что показалось. За портфелем высунулась рука, а затем ступил на линолеум палаты и весь гость целиком: с необычной чёрной шевелюрой, в пенсне да с небритой щетиной, облачённый в пепельный, словно только-только купленный строгий костюм, обутый в начищенные до блеска туфли.
– Добрый день, прошу прощения за вторжение! – извинился неизвестный, выписав скромный поклон.
На самом деле, неизвестным его назвать решительно невозможно: все в палате находившиеся, равно как и добрая половина страны, знали этого человека в лицо.
– Господа, я вас сыскать не могу, по всей больнице бегаю!
– Отец? – вытаращил глаза Александр, совершенно поражённый его пришествием: ни много ни мало находиться его отец должен был сейчас в совершенно ином, более важном для него месте.
– Здорово, Александр! – кивнул гость, в глазах которого читалась не отцовская, но дружеская симпатия.
– Прошу прощения за такую оказию, господин Райтер, – в свою очередь поклонился Освальд Вайтмун, подошёл к отцу Александра и протянул руку, объясняясь дальше. – Видите ли, наша родственница уже неделю болеет, и мы вот пришли проведать…
– Я понимаю, но нельзя было хотя бы персонал уведомить как-нибудь о вашем местоположении? – прервал, усмехнувшись, гость.
В смехе его не было надменности – лишь затаённое желание поддержать разговор и непременно вывести его из делового стиля. Да, не любил этот человек формальностей и строгостей, с которыми он, однако, вынужден был встречаться по миллениуму раз на дню.
– Прощу прощения, исправимся, – ещё раз извинился глава клиники, отвесив второй поклон.
Гость только зажмурился брезгливо и покачал головой.
– Вам незачем извиняться, господин Вайтмун. Кто я такой, чтобы такие почести заслуживать! И не кланяйтесь по пустякам, это переходит все границы вежливости.
Освальд кивнул понимающе.
Хелена апатично глядела в окно, тогда как остальные Вайтмуны вместе с Александром как зачарованные созерцали эту сцену.
Действительно, кто такой этот гость, что глава первой клиники страны раскланивается перед ним по поводу и без? Норман Райтер. Живая легенда, миллиардер-предприниматель, благодаря усилиям и находчивости которого государство сумело выжить в череде кровопролитных войн, оправиться от них и поднять уровень жизни своих граждан. Во всяком случае, именно такие заслуги приписываются ему, тогда как в это время смут и недоверия нельзя точно сказать ни про одного из известных людей, что сделано им на самом деле, а что приписано последователями. На то кумиры и существуют, чтобы их боготворили.
Роль Нормана Райтера в истории клиники Освальда чрезмерно велика, равно как и в истории исследовательского института Фаргуса, ибо отец Александра предпринял поразительный для того времени шаг – вложил половину своего состояния в развитие этих учреждений. Остаётся непонятным, почему были выбраны именно эти объекты и почему Норману потребовалось тратить сумму, что даже некоторым крупным предпринимателям снится только в райских снах, – как ни смешно, но вечно сующие свой нос журналисты почти десять лет бьются над этой загадкой и пытаются найти исчерпывающие (желательно – сенсационные) ответы.
Нормана Райтера называют самым непредсказуемым человеком: окромя упомянутой загадки, ровным счётом никто и представления малейшего не имеет, ради чего продолжает легенда проводить финансовые манипуляции – резко богатеть и затем так же резко терять огромные суммы. Никому, даже Александру и его матери, не известно, что творится в голове Нормана в тот или иной момент времени: сейчас он изъявляет желание отдохнуть в кресле и почитать газету – минуту спустя уже собирается на пробежку. Поистине, разум гениев непредсказуем, а гением Нормана считали все за вычетом противников.
– Хелена, что с тобой случилось-то? – весело поинтересовался он у девушки. Та медленно повернула голову, оглядела гостя отчаянными глазами и вперила этот пустой, поражающий горем и бессмысленностью взгляд себе в колени.
И так поразил этот взгляд предпринимателя, что округлил он в безмолвном ужасе глаза и с опаской поглядел на Вайтмунов. Те покачали головами, как бы призывая его не затрагивать более те чудовищные события (об истинной сущности которых Райтер мог только догадываться).
– Томас погиб… – дрогнул тихий голосок.
Норман разинул рот, невольно сжал кулаки и устремил вопросительный взгляд на Александра. Тот почувствовал тревогу, обернулся к отцу и закивал. Тогда Норман подошёл к самой кровати девушки, сел на краешек и попросил:
– Я понимаю, тебе больно, но, пожалуйста, расскажи, что случилось?
Слова эти железной дланью сжали сердце Хелены и точно выдавили всю кровь: она дёрнулась, всхлипнула, и слёзы вновь незваной змейкой выползли из её глаз. Александр в мыслях укорил своего отца; Вайтмуны решили сдержанно наблюдать подобно живым статуям, а сам Норман чуть прижмурился только, продолжая, тем не менее, ждать ответа.
Девушка быстро взяла себя в руки, утёрла рукавами слёзы и начала, шмыгая носом:
– Мы вышли на прогулку…
И поведала Хелена о всех событиях того страшного дня, не забыв упомянуть про просьбу Томаса и его разговор с неизвестным стариком.
Выслушав внимательно, с лёгким прищуром глаз, Норман утешил её объятием и ласковым словом, поднялся и побрёл к двери. Глаза его темнели, и только Александр в одно быстротечное мгновение заметил в них гневный огонёк. Но злоба эта улетучилась сразу. Норман, поравнявшись с сыном, положил на плечо его руку и прошептал:
– Позаботься о ней. Будь её другом.
– А ты?
– Я занят, – отрезал Норман и открыл уже дверь, собираясь уйти. – Господа, прошу за мной. Дела наши не ждут.
Вайтмуны согласно закивали и последовали за ним – так, как следовали всегда за этим человеком, что возвёл их на вершину и ныне поддерживает в равновесии. Освальд на ходу обернулся и проворковал измождённой девушке:
– Отдыхай, Хелена.
Захлопнулась дверь, и осталась несчастная с Александром наедине. Впрочем, им не довелось ни о чём толковом заговорить, и большую часть времени царило в палате молчание. За окном свистел шальной ветер и шепталась листва, настенные часы рутинно отбивали дробь, и в углах слышны были по часу раз вздохи – кто-то из студентов отпускал комментарий к погоде либо справлялся о здоровье собеседника. Здесь, в безмятежном мире, было тихо, умиротворённо и неинтересно.
Норман Райтер и Вайтмуны в похоронном молчании обошли всю больницу и прибыли в кабинет главврача. Предприниматель тотчас же уселся в кресло главы; Вайтмуны без возражений заняли стулья, что стояли рядком возле двери и предназначались для посетителей. Никто не смел первым вставить слово, а сам Норман же, оперев голову на скрещённые пальцы, вдумчиво глядел на кучи бумаг, как бы подбирая слова.
– Ладно, оставим этот случай с Томасом, – махнул он рукой, словно отгоняя назойливую жирную муху. – Всё идёт по плану?
– Да, – услужливо кивнул Освальд Вайтмун, не сводя серьёзных до умопомрачения глаз с лица Райтера. – После увеличения стоимости медицинских услуг прибыль возросла вчетверо. Правда, много людей стало жаловаться на это…
– Неважно: люди всегда на что-то несущественное жалуются, – прервал Норман, откинувшись на спинку кресла. Сейчас его глаза до жути холодны, словно и не этот человек десять минут назад ласково разговаривал с Хеленой. – Что важнее: как там институт?
– Мы получили грант на разработку, – доложил Бернард Фаргус. – Удалось также получить пятнадцать иностранных грантов. Видимо, другие страны очень заинтересованы проектом.
– Это хорошо. Какие-нибудь проблемы?
– Давно не показывала носа «Идиллия», что очень настораживает, – вставил слово Генри. Имел он интересную манеру разговора: речь текла точно каскадами, то возвышаясь, то рушась, а каждый каскад изливался быстро и звучал будто собачий лай. – И ещё нами стали интересоваться правоохранительные органы – ГОБ, например.
– ГОБ? – с удивлением и тщательно скрытой насмешкой приподнял густую бровь предприниматель. – Я займусь им. Касательно «Идиллии»: как мои глаза и уши сообщают, они готовят теракт, вот только направление удара скрывают. Я попробую что-нибудь выяснить и сообщу вам – сами понимаете, допустить уничтожения клиники и института нельзя ни в коем случае, а они вполне могут стать мишенью, будучи гражданскими объектами. Ещё я позабочусь об убийцах Томаса и возьму на себя поиск его тела, так что об этом инциденте можете более не беспокоиться. Когда похороны?
– Это следует у его больной матери спрашивать, – откликнулся Гарри, до этого с полным безразличием в глазах разглядывавший картину на стене.
– А она сама ещё не знает, – догадался Райтер и пальцами сжал складку своего подбородка. – В таком случае необходимо будет ей сообщить и потребовать ответа, потому что формальную церемонию провести надо. У меня ещё сегодня встреча в Тандере, так что я свяжусь с Шоном…
Читать бесплатно другие книги:
