Смерть миссис Вестуэй Уэйр Рут
– Будь вы настоящим экстрасенсом, вы бы поняли, – злорадно сказала посетительница, и Хэл подавила еще один вздох. Кажется, одна из этих.
Она никогда не могла понять, что приводит в ее кабинет неверов. Она ведь никого не заставляла. Не рекламировала свои услуги, не обещала исцелений, не рекомендовала рискованных затей, даже не настаивала на том, что ее гадания не просто забавное времяпрепровождение. Так что для разоблачений можно было найти и кого-нибудь получше. А они все-таки приходили, скрещивали на груди руки, поджимали губы, сопротивлялись и с мрачным удовольствием воспринимали каждый ее промах, хоть и отчаянно хотели поверить. Но Хэл не могла себе позволить отказывать клиентам.
– Пожалуйста, проходите, садитесь.
Женщина, не произнеся ни слова, отодвинула стул и села, плотнее запахнув пальто в елочку, сжав потрескавшиеся губы и сузив глаза.
Хэл уселась за стол, подтянула шкатулку с картами и приступила к обычному введению, заготовленному для новых клиентов с улицы: пара-тройка общих наблюдений о посетителе, которые могут сойти за догадки и призваны поразить слушателя проницательностью, немного самовосхваления вперемежку с историей таро, которая отскакивала от зубов и предназначалась для неосведомленных, тех, кому нужен контекст, чтобы понять, что она собирается делать…
Но буквально через несколько фраз женщина ее перебила:
– Не очень-то вы тянете на экстрасенса. – Она осмотрела Хэл с головы до пят, захватив обтрепанные джинсы, серьгу в правом ухе в форме крупного шипа, татуировку, проглядывающую из-под выреза футболки. – Я думала, нужен прикид, потрепанная вуаль… Как полагается. Там у вас вывеска «Мадам Маргарида». Какая вы мадам? Скорее двенадцатилетний пацан.
Мадам Маргарида только улыбнулась и покачала головой, но женщина ее сбила, и, вернувшись к своему спичу, Хэл поняла, что думает о тонкой черной газовой вуали с гагатовыми капельками по краям, лежащей дома, в ящике под кроватью. Она начала спотыкаться на заученных фразах и обрадовалась, добравшись до финала, в конце, как всегда, задав вопрос:
– А теперь, пожалуйста, скажите мне, что привело вас сегодня посоветоваться с картами?
– А вы сами не знаете? – резанула посетительница.
– Мне кажется, у вас накопилось немало вопросов. – Хэл постаралась не выдать нетерпеливости. – А времени не так много.
И я хочу домой, подумала она, правда, не произнесла этого вслух. Повисла пауза. Ветер завывал между сваями пирса, в отдалении слышался скрип волнорезов.
– Мне нужно принять одно решение, – наконец ворчливо произнесла женщина, как будто из нее клещами тянули слова. Она шевельнулась на стуле, отчего пламя свечи дернулось и закоптило.
– Да, но… – осторожно начала Хэл с полувопросительной интонацией. – Мне кажется, перед вами два пути, правда, они извиваются, петляют, далеко вам не видно. Вы хотите знать, по какому из них пойти.
То же самое – принять решение, сделать выбор, – только другими словами. Негусто, что и говорить, на руках у нее почти ничего. Но тут женщина мрачно кивнула.
– Сейчас я перетасую карты, – сказала Хэл и, открыв лакированную шкатулку, в которой хранила рабочую колоду, быстро ее перемешала и разложила на столе длинной дугой. – Теперь держите в голове вопрос, на который хотите получить ответ, и укажите мне на одну карту. Не дотрагивайтесь до нее, просто укажите пальцем на ту, что на вас смотрит.
Женщина плотно стиснула зубы, и Хэл вдруг не на шутку запаниковала. Что угодно, но не рядовой вопрос привел сюда эту посетительницу; она пришла против воли, покорившись чему-то, во что поверила вопреки себе. Женщина наклонилась – в вырезе блузки блеснул крестик – и указала на карту так резко, как будто боялась, что рука попадет в капкан.
– Эта? – уточнила Хэл, вынимая карту из разложенной колоды.
Женщина кивнула.
Хэл положила карту лицом вниз в центр стола и украдкой посмотрела на часы за спиной у посетительницы. Обычно она раскладывала Кельтский крест, но ни фига, не будет она тратить столько времени на эту женщину, она устала и продрогла, а в животе урчит. Расклад из трех карт – максимум.
– Эта карта, – Хэл коснулась карты, выбранной клиенткой, – говорит о нынешней ситуации, о проблеме, с которой вы пришли ко мне. Теперь выберите вторую.
Женщина щелкнула пальцами над другой картой, и Хэл положила ее рядом с первой, тоже лицом вниз.
– Эта означает препятствия, с которыми вы столкнулись. Теперь последнюю.
Женщина заколебалась, а затем указала на первую карту с левого края дуги. Так поступали не часто, обычно тыкали в ближайшую к себе, в середину аккуратной линии, в которую была выложена колода; редкие клиенты, более внушаемые, словно подчиняясь молчаливому приказу, указывали на последнюю справа, самую нижнюю в колоде. Выбор первой карты слева был необычным, и Хэл удивилась. Хотя могла бы и догадаться, подумала она. Перед ней человек изломанный, строптивый, который будет делать обратное тому, что, как ему кажется, от него ждут.
– Эта последняя карта и есть тот совет, который дают вам карты, – сказала Хэл.
Она перевернула первую карту и услышала всхлип – женщина что-то прошептала и закрыла рот рукой. Глаза у нее расширились и наполнились слезами, в них появилось измученное выражение, и вдруг Хэл все поняла. Поняла, зачем та пришла, поняла, что означало для нее изображение на карте.
Молодой человек идет с узелком на палке в одной руке и цветком в другой, на небе яркое солнце, и только то, что юноша в шаге от обрыва, которого он не замечает, дает ключ к более глубокому, темному значению карты – нетерпеливость, глупость, несдержанность.
– Эта карта называется Шут, – мягко сказала Хэл и, когда посетительница тихо, судорожно вздохнула и, преодолевая себя, кивнула, продолжила: – Но таро не имеют простых значений. Шут может обозначать и шутовство, однако далеко не всегда. Иногда эта карта говорит о начале чего-то нового, иногда о том, что человек склонен поступать, не думая о последствиях, не обращая свои мысли на будущее.
Женщина еще раз сухо, сдавленно всхлипнула, пробормотала: «Его будущее», – и в голосе ее была такая горечь, что Хэл не смогла удержаться и протянула к ней руку.
– Я… Простите меня, но… Это вопрос о вашем сыне?
И тут женщина заплакала, не выдержала. Она плакала, кивала, что-то говорила, Хэл слышала отдельные слова – названия наркотиков, оздоровительных центров, которые, как ей было известно, располагались в Брайтоне, что-то о стерильных иглах, о деньгах, украденных из сумочки, о проданных или заложенных фамильных ценностях, о бессонных ночах, проведенных в ожидании телефонного звонка, которого так и не было. История, прерывающаяся мучительными рыданиями, была достаточно прозрачна – отчаянная борьба за спасение сына, который не хотел, чтобы его спасали.
Да, нужно принять решение, как и сказала посетительница. Хэл понимала, что это за решение, и пожалела, что открыла дверь. С нехорошим чувством она перевернула вторую карту. Это было Колесо Фортуны, но вверх ногами.
– Вторая карта означает препятствие, которое на пути у вас обоих – и у вас, и у вашего сына. Это Колесо Фортуны, или Колесо Жизни. Оно означает судьбу, обновление, жизненный цикл и говорит о том, что вы и ваш сын подошли к развилке… – Короткий, неохотный кивок, женщина резким движением вытерла глаза. – Но оно перевернуто – видите, карта открылась вверх ногами? Перевернутое Колесо означает неудачу. Это то самое препятствие, которое вошло в вашу жизнь. Злые силы, которые вы не в состоянии контролировать, но они необязательно внешние; они могут быть и результатом прошлых решений – ваших и, разумеется, вашего сына.
– Его решений, – с горечью промолвила женщина. – Его решений, не моих. Он был таким хорошим мальчиком, пока не связался с этими парнями в школе и не начал торговать. Что мне было делать: стоять рядом и смотреть, как он гибнет?
Ее глаза превратились в бесцветные впадины. В ожидании ответа Хэл посетительница так крепко закусила потрескавшуюся губу, что показались бусинки крови.
Хэл покачала головой. Вдруг ей отчаянно захотелось, чтобы все это как можно скорее кончилось.
– Последняя карта означает возможное направление действий, но… – Жадное нетерпение в глазах собеседницы заставило ее торопливо добавить: – Важно понимать, это не предписание. Карты не предсказывают будущее, не указывают путь, гарантированный от неудач. Они просто говорят, как в один прекрасный день может решиться ваша проблема. Бывают случаи, не имеющие простых решений. Все, что мы можем сделать, это пойти по пути, который несет наименьшую опасность.
Она перевернула карту, и к тусклому мерцающему свету обратила свое ясное лицо Жрица.
– Что это? – требовательно спросила женщина. Все ее неверие ушло, уступив место отчаянному желанию получить ответ. Она пристально смотрела на фигуру, изображенную на карте: женщина сидит на троне, рука поднята в благословляющем жесте. – Кто это? Что-то вроде языческой богини?
– В некоторой степени, – медленно начала Хэл. – Некоторые зовут ее Персефоной, некоторые Артемидой, богиней охоты. А кто-то дает еще более древние имена. По-французски она называется la papesse.
– Но что это значит? – еще требовательнее спросила посетительница. Пальцы, будто когти, крепко обхватили запястье Хэл, так что ей стало больно, и она с трудом подавила желание отпихнуть настырную руку.
– Интуиция, – коротко сказала она, высвободив руку под предлогом того, что нужно сложить колоду, и поместила Жрицу сверху. – А также символ неизвестности – как в нас самих, так и в будущем. Это означает, что жизнь меняется, будущее всегда неопределенно вне зависимости от того, сколько нам удастся о нем узнать.
– Так что же мне делать? – вскрикнула женщина. – Я не могу больше жить с этим! Но если я оттолкну его, что же я буду за мать?
– Я думаю… – Хэл осеклась. Эту часть действа она ненавидела. Ненавидела, когда у нее требовали ответы, которые она не могла дать. Она сосредоточилась и продолжала: – Знаете, у вас очень необычный расклад. – Она перевернула колоду и разложила ее, показав посетительнице все карты в соотношении старших и младших арканов, объясняя, что подавляющее большинство из них как раз младшие. – Эти карты – вот эти, помеченные числами, с увеличивающимся количеством символов, – мы называем младшими. Конечно, они тоже имеют свое значение, но они более… гибкие, что ли? Более открыты разным толкованиям. А вот эти, – Хэл указала на карты, которые выбрала посетительница, и на оставшиеся старшие арканы в колоде, – называются старшими арканами, или козырями. Вытянуть одни козыри статистически маловероятно. Их просто не так много. Они как раз символизируют сильные ветры судьбы, поворотные пункты в нашей жизни. Если вы выбрали такие карты, это может означать, что вы не владеете ситуацией, что она разрешится по велению судьбы.
Женщина ничего не отвечала, только смотрела на Хэл такими жадными глазами, что той стало страшно. Свеча скудно освещала лицо клиентки, еще глубже запавшие глазницы.
– В конечном счете, – мягко добавила Хэл, – вам самой решать, что сказали карты, но мне кажется, что Жрица призывает вас слушать вашу интуицию. Вы уже знаете ответ. Он здесь, в вашем сердце.
Женщина отпрянула от Хэл, затем очень медленно кивнула и опять закусила белые, потрескавшиеся губы. После чего встала, бросила на стол смятые в комок купюры и повернулась к выходу.
Впустив порыв ветра, сильно хлопнула дверь офиса, и Хэл, вынужденная придержать купюры, разгладила их и ахнула, увидев, как много оставила клиентка.
– Подождите! – позвала она.
Она бросилась к выходу и с силой толкнула дверь, преодолевая сопротивление ветра. Ручка не удержалась в ладони, и дверь с грохотом опять закрылась, заставив Хэл испугаться за хрупкое стекло в викторианском стиле, но мимолетный взгляд убедил ее, что все в порядке. Однако посетительница исчезла.
Хэл рванула бегом, скользя по мокрым доскам.
– Подожди-ите!
Ветер к вечеру усилился, и смесь дождя и соленых брызг стегала по глазам. Хэл добежала до освещенной вывески над входом на пирс, которая отбрасывала длинные пляшущие тени.
– Подождите, вернитесь! – крикнула она в мокрую ночь, пытаясь разглядеть сквозь струи дождя неясную фигуру. – Это слишком много!
Хэл запыхалась, но попыталась дышать бесшумно в надежде расслышать торопливые шаги в темноте, однако, кроме морского гула и дождя, нельзя было ничего разобрать. Пустой променад, женщина исчезла, будто сотканная из дождя.
Хэл отчаялась догнать щедрую клиентку. К тому же она насквозь промокла и продрогла. Рука все еще сжимала банкноты, почти размякшие под капавшим с навеса дождем. Посетительница заплатила шестьдесят фунтов – невероятную сумму, – столько Хэл не получала и за четыре обычных расклада по пятнадцать минут. И казалось бы – за что? За то, что пару раз попала в точку и порекомендовала прислушаться к тому, что той и так уже известно?
Она покачала головой, засунула купюры в карман и, стуча зубами, повернула обратно. Надо было запереть офис на ночь. Проходя под крытым входом, она машинально погладила пластмассового пса-поводыря с прорезью в голове для пожертвований – так делали сотни детей. В детстве Хэл, когда заходила к маме на работу, всегда гладила этого пса, и иногда, когда у них случался лишний фунт, мама разрешала ей просунуть в прорезь монетку. Она старалась не нарушать эту традицию, хотя в последнее время фунт усыхал до пятидесяти пенни, а то и до пенни.
Сегодня, прекрасно помня о двух анонимных письмах, она вообще не собиралась ничего жертвовать, но теперь, проходя в высокие полукруглые ворота, помедлила и вернулась.
Пес терпеливо сидел, худо-бедно защищенный навесом от непогоды, рядом с двумя другими емкостями для пожертвований, хотя те не пользовались такой популярностью у детей. Одна имела форму корабля, и накопленные в ней деньги шли на Королевский национальный институт спасения на водах, а вторая представляла собой гигантский стаканчик мороженого с надписью: Жертвуйте на благотворительную акцию Западного пирса! В этом месяце пожертвования идут на… – и окошком, куда можно было вписать очередную уважительную причину раскошелиться.
Хэл нагнулась к вставленному туда мокрому клочку бумаги. Разобрать слова было трудно, дождь или морская вода затекли под пластик, чернила размылись, но ей удалось сложить слова: Проект «Маяк». Реабилитация наркозависимых. Брайтон и Хоув. Хэл нащупала в кармане солидный комок купюр, оставленных посетительницей, вспомнила «последние предупреждения» на кофейном столике, письмо, просунутое под дверь офиса.
Когда она пересчитывала банкноты, руки дрожали, но потом Хэл одну за одной засунула их в прорезь стаканчика с мороженым, стараясь не думать о счетах, которые могла бы оплатить, горячих обедах, да даже новых туфлях, которые могла бы позволить себе на эти деньги.
Наконец последняя купюра проскользнула в прорезь, и Хэл повернула обратно. В этот момент стаканчик зажегся ярким синим светом, отбросившим в дождливую ночь длинную тень.
Глава 7
По пути в офис Хэл дрожала. Она пожалела, что, сломя голову бросившись догонять посетительницу, не прихватила пальто. Теперь она промокла насквозь, домой придется идти в мокрой, холодной одежде, а потом еще потратить больше денег на газ, пытаясь отогреться перед сном.
Она шла осторожно, обходя сломанные доски; ноги скользили по намокшему от дождя деревянному настилу; в свете редких уже огней блестели лужи. Было всего десять вечера, но на пирсе почти все свернулись – бальный зал закрыт, на будке Рега опущены ставни, а в киоске с сахарной ватой изнутри видны жалюзи. Здесь не принимают наличные – гласила надпись на киоске, хотя если бы Хэл не видела ее уже сотни раз, то вряд ли разобрала бы слова: полосы света прыгали на порывистом ветру и бросали на все бешено мечущиеся тени. Пирс не закрывался на зиму. Раньше закрывался, но теперь был открыт круглый год, как и его близнец дальше по берегу, однако в конце сезона воцарялась атмосфера запустения, и Хэл вздохнула при мысли о долгой зиме, что ждала впереди. И вдруг задумалась: а сможет ли она дальше тянуть офис? А если нет, что тогда?
Дверь была закрыта, хотя Хэл не помнила, чтобы захлопнула ее. Она положила руку на покрытую соляной коростой ручку, повернула ее и проскользнула в темный кабинет, испытав облегчение, что прекратился ветер и ее окутало остатками тепла от обогревателя.
– Привет, солнышко, – послышался голос, и на столе включилась лампа с красным абажуром.
Кровь отлила у Хэл от лица, и сердце забилось в ушах – с таким звуком волны разбиваются о берег.
Мужчина, стоявший в круге света от лампы, был очень высокий, очень широкий и очень лысый. Он улыбался, но в улыбке не было доброжелательности. Он улыбался, как человек, который получает удовольствие при виде напуганных людей. А Хэл была напугана.
– Что… – начала она, но голос не слушался. – Что вы здесь делаете?
– Может, хочу раскинуть карты, – пошутил человек, а рука в кармане пальто поглаживала нечто, и это Хэл почему-то очень не понравилось. Посетитель слегка шепелявил, высвистывая слова в щель между передними зубами.
– Я закрылась, – выдавила Хэл, изо всех сил стараясь, чтобы голос не дрогнул.
– Да брось ты, – с мягким упреком бросил пришелец. – Ведь можно кинуть пару карт для старого друга матери, правда?
Внутри у Хэл все похолодело, а потом оцепенело.
– Что вам известно о моей матери?
– Я навел о тебе справки. Просто из дружеского любопытства.
– Я бы предпочла, чтобы вы ушли, – сказала Хэл.
У нее в кабинете была тревожная кнопка, но она располагалась как раз там, где стоял пришелец, да и потом все зависит от того, на месте ли охранник пирса.
Человек покачал головой, и Хэл запаниковала, ей стало трудно дышать.
– Я сказала – уходите!
– Ну-ну-ну… – Человек покачал головой, на секунду перестав улыбаться, хотя улыбка не исчезла из глаз – своего рода удовольствие от ее страха и попыток его скрыть. Свет от лампы освещал лицо снизу, как в фильмах ужасов. – Что бы сказала мама своей девочке, которая так обращается с ее старым другом?
– Я вам не девочка, – прошипела Хэл сквозь стиснутые зубы. Она обхватила себя, пытаясь унять дрожь в руках. – И я не верю, что вы были знакомы с моей матерью. Что вам нужно?
– Думаю, тебе прекрасно известно, что нам нужно. И ты не можешь отрицать, что мы пытались уладить дело по-хорошему. Мистер Смит даже написал тебе письмо. А он пишет далеко не всем клиентам.
– Что вам нужно? – не дрогнув, повторила Хэл, но, в общем-то, чего спрашивать? Она знала ответ. Как знала и то, что означали письма.
Пришелец опять покачал головой:
– Да будет вам, мисс Вестуэй. Давай не будем играть в кошки-мышки. Ты отлично знала условия, на которые соглашалась.
– Я заплатила уже в три, в четыре раза больше. – Голос чуть не сорвался от отчаяния. – Ради всего святого, пожалуйста. Вы же знаете, что я заплатила. Отдала вам больше двух тысяч фунтов. А занимала пятьсот.
– Договор есть договор. Ты согласилась на проценты. Если не по душе, не надо было соглашаться.
– У меня не было выбора!
Но пришелец опять улыбнулся и покачал головой:
– Ерунда, моя милая. Выбор всегда есть, мисс Вестуэй. Ты сделала свой и заняла деньги у мистера Смита, а он хочет получить их обратно. Но он вполне здравомыслящий человек. Твой долг в настоящий момент составляет… – Человек сделал вид, будто справляется по клочку бумаги в руке, хотя Хэл была абсолютно уверена, что это спектакль. – Три тысячи восемьсот двадцать пять фунтов. Однако мистер Смит любезно предлагает уплатить три тысячи наличными как окончательный взнос, и будем считать дело улаженным.
– Но у меня нет трех тысяч фунтов, – сказала Хэл. Она невольно повысила голос и сглотнула, приказав себе перейти с крика на деловой разговор.
Тише. В голове зазвучал голос мамы, мягкий, успокаивающий. Хэл помнила, как та рассказывала о методах общения со сложными клиентами. Дай им понять, что ты контролируешь ситуацию, не они. Не позволяй чего-то требовать. Помни, ты тут главная. Ты задаешь вопросы. Ты определяешь темп.
Если бы только сейчас шел сеанс гадания. Если бы этот человек сидел напротив нее за столом, а между ними лежали карты… Но ситуация была совсем иная. Придется разбираться с ней. И ей это по силам.
– Послушайте, – по-деловому начала Хэл. Судорожно захватив воздуха, она заставила себя сменить оборонительную позицию и развела руки, демонстрируя свою открытость. Она даже попыталась улыбнуться, хотя, наверно, точнее было бы назвать это зверской гримасой. – Послушайте, я не меньше вашего хочу решить вопрос. На самом деле даже больше. Но у меня нет ни трех тысяч, ни возможности их заработать. С таким же успехом вы могли бы потребовать с меня луну с неба. Давайте попытаемся определить, что для меня посильно, а для вашего босса приемлемо. Пятьдесят фунтов в неделю?
Она не сделала паузы, чтобы подумать о том, где будет доставать эти деньги. В это время года у нее не было пятидесяти фунтов в неделю. Но может быть, мистер Хан разрешит ей отсрочить на месяц выплату арендной платы, а скоро Рождество – всегда некоторое оживление в бизнесе: корпоративные вечеринки, открытые допоздна магазины. Да плевать, найдет она деньги.
– Вот. – Хэл подошла к столу и взяла стоявшую сбоку лакированную шкатулку, где хранила сборы за день. Руки у нее дрожали так, что она с трудом справилась с замком, но наконец шкатулка открылась. Вынимая оттуда банкноты, она заставила себя поднять на пришельца нарочито кокетливый взгляд сквозь ресницы и улыбнуться, словно была маленькой девочкой, робкой, просительной, взывающей к лучшим сторонам его души – если они у него были, конечно. – Смотрите, вот здесь двадцать… тридцать… почти сорок фунтов. Возьмите.
Не важно, что ей еще нужно заплатить Мелку-Уайту за аренду офиса. Плевать на счета, на аренду, на то, что дома пусто. Лишь бы выпроводить его отсюда и выиграть время.
Но пришелец покачал головой:
– Понимаете, если бы решал я, я бы с удовольствием согласился. Больше всего на свете хочется помочь молодой девушке, такой, как вы, столь одинокой в нашем мире. – Оценивающим взглядом он обвел кабинет. – Но от меня ничего не зависит. А мистер Смит полагает, что он проявил немалую щедрость, а вы его просто использовали. Мистеру Смиту нужны деньги. Разговор окончен.
– А иначе что? – с вызовом бросила Хэл. Вдруг ей все это надоело. Она засунула деньги в карман, и где-то глубоко, под самым сердцем вспыхнул гнев, и от его неуемного жара начал отступать холодный страх. – Что он сделает? Присвоит мое имущество? Я ничего не могу вам предложить. Вы можете продать все, что я имею, и не наскребете трех штук. Потащит меня в суд? Я ничего не подписывала; вы можете только утверждать, равно как и я. Или обратится в полицию? Знаете… – Хэл осеклась, как будто эта мысль только что пришла ей в голову. – А что, идея. Может, нам в самом деле стоит обратиться в полицию? Мне кажется, их заинтересуют методы мистера Смита возвращать долги.
Предложение настроило пришельца на серьезный лад. Он наклонился так близко к Хэл, что во время ответа его слюна брызгала ей на лоб. Она заставила себя не двинуться.
– Очень, очень глупая идея, мисс Вестуэй. У мистера Смита множество друзей в полиции, и я думаю, они огорчатся, если услышат такие рассказы об одном из своих приятелей. Говоришь, ничего не подписывала? Ладно, дай подумать, что это значит, мисс Сообразительность. У тебя ни черта нет никаких улик. Тебе нечего предъявить полиции, кроме твоего слова против моего. Я даю вам неделю, чтобы найти деньги, и слышать не хочу всю эту лабуду, что вам негде их взять. Продайте что-нибудь, или украдите что-нибудь, или встаньте на углу и отсосите на заднем сиденье у подвернувшихся бизнесменов за двадцатку у каждого – мне плевать. Я хочу эти деньги ровно через неделю в это же время. Ты говоришь, у тебя ничего нет? А может стать еще меньше, радость моя. Намного меньше.
С этими словами он повернулся и одним движением смел все с полки позади стола, так что Хэл вздрогнула. Хрустальный шар на деревянной подставке, резные крашеные безделушки, глиняная кружка, которую она давным-давно сделала маме на Рождество, книги, чашки, стаканчик с китайскими палочками для гадания – все повалилось сначала на стол, а оттуда на пол.
– Упс, – бесстрастно сказал пришелец, и шепелявое «с» лишь прибавило язвительности. Развернувшись, он улыбнулся Хэл широкой улыбкой, обнажив редкие зубы. – Извини. Знаешь, я иногда неуклюж. Есть на моем счету и поломанные кости. Мно-ого костей. И выбитые зубы – как-то выбил целых три. Случайно. Но ведь бывают в жизни случайности, правда?
Хэл затрясло. Ей захотелось выбежать из офиса, кинуться к охраннику или забиться под вымокший настил пирса, пока не уйдет этот ужасный человек, но она не могла – не хотела – уступить. Не хотела показать свой страх.
– Ну, я пошел. – По пути к выходу пришелец, вынув руку из кармана, небрежно щелкнул по столу, отчего разлетелись карты, а чашка чая, стоявшая тут с утра, свалилась на пол. Холодный чай брызнул Хэл на лицо, и ее передернуло.
В дверях человек остановился и поднял воротник.
– До свидания, мисс Вестуэй. – Опять это шипящее, свистящее «с». – Увидимся на следующей неделе.
И вышел, хлопнув за собой дверью.
Хэл было холодно, но она долго стояла замерев, прислушиваясь к его затихающим на пирсе шагам. А затем словно что-то отключилось, она трясущимися руками задвинула засов входной двери и прислонилась к ней спиной, содрогаясь от облегчения и страха.
Эти деньги она взяла почти год назад. Теперь просто не верилось, что можно было быть такой идиоткой. Но в тот момент положение казалось безвыходным – приближалась зима, доходы падали, падали, и наконец наступила ужасная неделя, когда она заработала всего семьдесят фунтов. Соседи по пирсу, пожимая плечами, говорили, такие, дескать, выдались недели – необъяснимо скверные. Но для Хэл это означало катастрофу. У нее не было ни накоплений, которые могли бы ее выручить, ни второй работы. Она опаздывала с внесением платы за квартиру, с оплатой счетов, она даже не могла покрыть аренду офиса. Чего она только не делала. Размещала рекламу, что сдает полкомнаты, но никто не хотел квартиру, где хозяйка спит в той же комнате. Пыталась найти подработку в баре, но время работы совпадало с часами открытия ее офиса, да и в любом случае, взглянув на ее жидкий послужной список, в большинстве мест, куда она обращалась, просто качали головой. Даже в центре занятости присвистнули, когда она сказала, что так и не окончила школу. Тот факт, что мама ушла из жизни за две недели до экзаменов, не засчитывался.
Пойди к родственникам, сказал один парень с пирса, попроси у друзей. И Хэл не знала, что ему ответить, не знала, как сказать, что она совсем одна. Да, она выросла в Брайтоне, у нее даже водились здесь друзья, до смерти мамы, но трудно было объяснить, как устрашающе быстро разошлись их жизни после этого. Она помнила, как появилась в школе после похорон, смотрела, как девчонки смеются над счетами за мобильный, над своими парнями, которых лишили водительских прав за какие-то мелкие проступки, и чувствовала, что она из другого мира. В то время Хэл часто представляла себе железную дорогу: прямые рельсы до самого горизонта, все предопределено – школа, университет, практика, карьера… А потом кто-то перевел стрелку, и ее понесло по другому пути. Теперь она просто пыталась выдюжить, оплатить счета, прожив один день, постараться прожить следующий. А ее друзья продолжали катиться по привычной колее, по которой пошла бы и Хэл, если бы не тот автомобиль, мчавшийся на бешеной скорости.
Времени на школу не было. И она ее бросила, переняла мамин офис и справлялась как могла. Она то пыталась все забыть, отстригая себе волосы, чтобы не видеть каждый день в зеркале мамину прическу, что приносило такую боль, или напиваясь до бесчувствия в дни, когда могла позволить себе алкоголь, то с болезненной дотошностью цеплялась за воспоминания, запечатлевая их в татуировках.
Сейчас она не тот человек, каким должна была быть. Девушка, которая раздавала карманные деньги бездомным, покупала на пирсе всякую ерунду, проводила воскресенья с попкорном в кинозалах, где показывали плохие фильмы, исчезла. Ее место занял какой-то сухарь, которому, чтобы выжить, пришлось засохнуть. Улыбчивая победительность прежней девушки, гуляющей по пляжу, ушла в песок, но она нашла в себе совсем другую силу, которой до сих пор и не знала – холодную, жесткую решительность, заставлявшую ее морозным утром вставать и идти на пирс, даже когда из носа текло ручьями, а глаза были красными от слез. Внутренняя стальная сила, позволявшая ей двигаться дальше, а когда она слишком уставала, чтобы нормально идти, – переставлять ноги.
Она стала другим человеком. Человеком, который теперь отворачивался, проходя мимо нищих. Телевизор был продан, и по воскресеньям она никуда не выходила. Она чувствовала постоянную усталость от работы, да почти ото всего… а больше всего от одиночества.
Через несколько месяцев после похорон она увидела в центре Брайтона компанию старых друзей – они даже не узнали ее. Прошли мимо, продолжая говорить, смеяться. Она было повернулась и открыла рот, чтобы окликнуть их, но осеклась. Между ними разверзлась пропасть, слишком широкая, чтобы кто-то из них мог перекинуть мост. Они ничего не поймут в том человеке, которым она стала.
Хэл молча смотрела им вслед, а через несколько недель бывших друзей разбросало по университетам в разных городах по всей стране, по работам, карьерам, академическим отпускам, и больше она их не видела, даже издалека.
Но она не знала, как объяснить все это парню с пирса. Нет, только и ответила она, а горло туго перехватило от утраты и негодования на столь легковесную уверенность в том, что у каждого должен быть кто-нибудь, на кого можно опереться. Нет, этого я не могу.
Хэл не помнила точно, как ей пришло такое в голову, но как-то она услышала о человеке, предоставляющем займы, гарантии не требуются. Проценты высокие, однако кредитор довольствуется небольшими выплатами, а если ты на мели, даже позволяет пропустить неделю. Все неофициально – никаких тебе офисов, просто встречи там-сям и конверты с наличностью. Но казалось, ее молитвы были услышаны, и Хэл без колебаний воспользовалась этой возможностью.
Только через пять месяцев она додумалась спросить, какую часть долга уже выплатила.
Получив ответ, Хэл зашаталась. Она брала в долг пятьсот фунтов – вообще-то просила триста, но собеседник любезно предложил ей чуть большую сумму, чтобы выкарабкаться из трудностей.
Хэл выплачивала по несколько фунтов в неделю почти четыре месяца. И теперь долг составлял больше тысячи.
Хэл запниковала. Она вернула кредиторам неистраченную часть изначального займа и подняла выплаты до того предела, какой только могла себе позволить. Но ее чересчур оптимистичные планы рухнули. Она не смогла удержать новую планку и после одной особенно неудачной недели на пирсе не уплатила еженедельного взноса, через месяц это повторилось. По мере того как ее выплаты становились все мизернее, звонки от коллекторов мистера Смита становились все агрессивнее, и Хэл наконец поняла: выхода нет.
Вскоре у нее осталась одна-единственная возможность. Она просто перестала платить. Перестала отвечать на звонки с неизвестных номеров. Перестала открывать дверь. И начала озираться по сторонам, когда по вечерам возвращалась домой. Она как могла утешала себя спасительной соломинкой: они не знают, где она работает. На пирсе она чувствовала себя в безопасности. И – до сегодняшнего дня – уговаривала себя, что их возможности не беспредельны. Отбирать у нее нечего, кроме того, она была почти уверена, что сама по себе сделка на грани законности. Маловероятно, что ее поволокут в суд.
Но теперь они ее выследили и терпение у них закончилось.
Когда Хэл, не переставая дрожать, отошла от двери, слова пришельца еще раздавались у нее в голове. Поломанные кости. Выбитые зубы. Хэл никогда не считала себя трусихой и не бахвалилась этим, но при мысли о том, как ботинок с носком из кованой стали стремительно приближается к ее лицу, как хрустит нос и крошатся зубы, ее невольно передергивало.
Так что же делать? Очередной заем не обсуждался. Ей просто не у кого просить – во всяком случае, у кого могла бы оказаться такая сумма. Что до номеров на углу улицы, которые предлагал пришелец… Хэл скривилась от непреодолимого отвращения. В Брайтоне процветала торговля подобного рода услугами, но такой степени отчаяния Хэл еще не достигла. Пока нет. Что остается? Воровать.
Перед вами два пути, правда, они извиваются, петляют… Вы хотите знать, по какому из них пойти…
Добравшись до дома, Хэл остановилась в подъезде и тихо постояла, прислушиваясь. Сверху не доносилось ни звука. Она поднялась по лестнице. Ее дверь была заперта, свет снизу не пробивался.
Однако, присмотревшись к замку, Хэл решила, что царапины на врезной полосе какие-то другие, как будто кто-то орудовал отмычкой. Или это уже паранойя? На всех замках царапины и зазубрины – все небрежно вставляют ключи и корябают металл.
Хэл повернула ключ в замке, и сердце забилось быстрее – она не знала, что обнаружит там, в квартире. Но когда дверь открылась и она нашарила на стене выключатель, то перво-наперво решила, что здесь волшебным образом ни до чего не дотрагивались. Почта там же, где она ее оставила, – на столе. Вот ноутбук. Ничего не сломано, ничего не украдено в счет погашения долга.
Сердцебиение выровнялось. Закрыв за собой дверь, заперев ее на два оборота и стряхнув пальто, Хэл выдохнула – это было не в полном смысле облегчение, но что-то сродни. И только подойдя к кухонной стойке, чтобы поставить чайник, она заметила одну странность.
Кучка пепла в раковине. Его точно там не было, когда она уходила. Как будто здесь жгли лист бумаги… Или два. Присмотревшись, Хэл различила на нерассыпавшемся обуглившемся клочке серебристые буквы на черном фоне: …ше финан…, – прочитала она, а внизу: …воним…
Она поняла, что это, даже не обернувшись на кофейный столик, где рядом со счетами аккуратно разложила письма от мистера Смита. Она знала, что они исчезли, еще прежде чем обернулась. И все-таки кинулась проверять. Отпихнув стопку с «последними предупреждениями», она отчаянно искала эти письма, надеясь, что их сдуло на пол, когда она открывала дверь. Тщетно. Письма испарились, а с ними и единственная улика, которую она могла предъявить полиции.
И тут Хэл, пошатнувшись, заметила еще одну странность. Фотография с камина – она с мамой, рука в руке, на брайтонском берегу, с взметнувшимися на морском ветру волосами. Ее не было.
Она сделала шаг к полке, где стояла фотография, и под ногами что-то хрустнуло. Хэл опустила глаза. Рамка снимком вверх валялась в камине, стекло раздроблено ударом ботинка, снимок расцарапан и порван – его давили каблуком.
Руки задрожали, взгляд поплыл. Хэл с усилием подняла фотографию, прижала к груди, как маленькое раненое животное, и принялась снимать с бумаги осколки стекла. Особого смысла в этом не было. Снимок был безнадежно испорчен, смеющиеся лица девочки и ее мамы исчезли навсегда.
Она не будет плакать. Ни за что. Да и помимо боли в ней поднялось что-то большое, горькое, неукротимое. Несправедливость жгла, как уксус в горле. Ей захотелось выплеснуть ее вместе с воплем, от подлости она готова была кричать. Из сердца рвались слова: Я хочу свой шанс. Хоть раз я хочу получить свой шанс и пойти своим путем.
Не сознавая, что делает, Хэл под грузом навалившихся бед опустилась на колени и свернулась калачиком на осколках стекла, вжав голову, подобрав колени к животу, словно чтобы сделаться как можно меньше, как можно надежнее защититься. Но защиты больше не было, не было никого, кто бы мог прижать ее к себе, вынести мусор, заварить чашку горячего чая. Все вопросы придется решать самой.
Когда она начала собирать стекло, осторожно сметая осколки рукавом, в голове зазвучал голос Рега, его уютное кудахтанье на кокни. Если кто и заслуживает шанса, так это ты, дорогуша. Бери деньги, которые тебе предложат, и беги, вот тебе мой совет. Бери деньги и беги.
О, если бы… Хэл стряхнула стекло в мусорное ведро, следом полетели клочки фотографии.
Перед вами два пути, правда, они извиваются и петляют… Вы хотите знать, по какому из них пойти…
Не отдавая себе отчет в том, что делает, Хэл достала из кармана телефон и открыла страницу с расписанием поездов.
1 декабря.
07.00.
Брайтон – Пензанс, обратно.
Нажала.
Если кто и выцарапает эти деньги, так это ты.
Когда на экране появились цены на билеты, она невольно вздрогнула. Денег, что у нее в кармане, не хватит на дорогу. Даже в один конец. А кредит исчерпан. Но может быть… может быть, если интернет-сайт не свяжется с ее банком… Она достала банковскую карту, ввела номер и затаила дыхание… Волшебным образом платеж прошел.
Но Хэл не до конца верила в удачу, пока телефон не завибрировал, сигнализируя о получении письма. Здесь все, что вам нужно для поездки в Пензанс, прочла она, а номер билета внизу подтверждал, что покупка совершена.
В животе что-то ухнуло, как будто она плыла на теплоходе по бурному морю и под судном опустилась волна. Неужели она в самом деле готова на это? А что взамен? Ждать, когда приспешники мистера Смита нанесут ей повторный визит?
Я вроде как наследница тайного состояния.
Слова, которые она сказала Регу, раздавались в ушах полунасмешкой-полуобещанием. Хэл встала, тело затекло; после того как сошел адреналиновый страх, мышцы налились усталостью.
А может, это правда. А если нет, может, ей удастся сделать так, что это станет правдой. Нужно только самой поверить.
По дороге в спальню она говорила себе, что тут же ляжет спать. Но вместо этого достала со шкафа обтрепанный мамин чемодан и начала укладывать вещи. Шампунь, дезодорант. Это первым делом. С одеждой сложнее. Черное не проблема – больше половины вещей Хэл были серыми или черными. Но не могла же она появиться на похоронах незнакомого человека в драных джинсах и футболке. Предполагается платье, а оно у нее всего одно.
Хэл вытащила платье из нижнего ящика шкафа, куда засунула его три года назад, после похорон мамы, а маму хоронили в солнечный июньский день. Приличное, но слишком уж летнее для декабря – дешевый прозрачный хлопок, короткие рукава. Можно надеть с колготками, хотя ее единственные колготки поползли на бедрах. Хэл натянула их на руку, проверяя дыру, и осторожно закрепила спустившуюся петлю капелькой лака для ногтей. Оставалось надеяться, что это сработает.
Еще пара футболок, толстовка и ее последние поношенные джинсы. Запасной лифчик. Несколько трусиков. Наконец, бесценный ноутбук и пара книжек.
Осталось только удостоверение личности, и с этим сложнее всего. Его непременно попросят, и в письме сказано, чтобы она взяла его с собой. Проблема в том, что Хэл не имеет ни малейшего представления, что им известно. Полную метрику нельзя брать ни в коем случае, но вот можно, например, паспорт или сокращенный вариант метрики – ни там, ни там родители не упоминаются. Оба документа просто подтверждают то, что им и так известно, – имя Хэл. Загвоздка в том, что там указана еще и дата рождения.
Если в Пензансе ожидают человека тридцати пяти лет, все будет кончено, стоит им ее увидеть, и паспорт не понадобится. Но Хэл надеялась, что ее облик сгодится на пятнадцать – двадцать пять, даже тридцать. Если только Эстер Вестуэй не слишком рано вышла замуж и тут же не нарожала детей, есть шанс, что женщина, которую ищут, именно в этом возрастном диапазоне. Но если в адвокатских бумагах значится, что ребенок родился в декабре девяносто первого, а Хэл предъявит паспорт, из которого следует, что она родилась в мае девяносто пятого…
Она опять достала письмо из Пензанса и перечитала, какие принимаются документы, удостоверяющие личность. Второй пункт – адрес – проблемы не составлял. В письме значились Счета за коммунальные услуги. Этого добра у нее выше крыши. И вряд ли они могут сказать адвокатам что-то новое.
Хэл опять достала из-под кровати ящик и принялась искать конверт, который прежде отбросила в сторону. Найдя, сразу перешла от маминой метрики к своей, внизу. Вот полная, а под ней… да, сокращенная. Имя: Хэрриет Маргарида Вестуэй, – было написано там. – Дата рождения: 15 мая 1995 г. Пол: женский. Место рождения: Брайтон, Восточный Сассекс.
Если им не известна дата рождения, все просто – остается только предъявить свои подлинные документы.
Если… Хэл внимательно осмотрела документ, подержала его на свет, проверяя бумагу. Это не был очень замысловатый экземпляр: бумага имела водяные знаки, но на первый взгляд, сверху, они были не видны, чернила казались самыми обычными. Потратив какое-то время, повозившись со сканером и подлинным документом, возможно, ей удастся смастерить что-то более-менее убедительное.
Сгибы были старые, мягкие; Хэл аккуратно их разгладила и положила метрику во внутренний карман чемодана, к счетам за коммунальные услуги.
Она уже собиралась застегнуть молнию на чемодане, как вдруг на секунду застыла и потянулась к тумбочке у кровати, где стояла маленькая жестяная коробочка – видавшая виды, с облупившейся краской. Когда-то в ней хранился «Голден Виргиния», но запах табака давным-давно выветрился.
Открыв коробку, Хэл прикоснулась пальцами к картам, водя по обтрепанным краям, по нежной гибкости состарившегося картона, глядя на знакомые картинки, замелькавшие, когда она пересыпала карты из одной руки в другую, – лица на рисунках внимательно смотрели на нее.
Подчинившись внезапному импульсу, она перевернула колоду и, не перемешивая, один раз сняла. При этом она закрыла глаза, держа в голове один-единственный вопрос.
Опять открыв глаза, на карте в ладони Хэл увидела молодого человека. Он стоял посреди урагана, по небу мчались тучи, внизу бушевало море. Над головой он занес меч, готовый нанести удар. Валет Мечей. Действие. Ум. Решимость.
Если бы Хэл гадала клиенту, она бы знала, что сказать. Мечи – это масть разума, мысли, анализа, а валет – карта энергии и решительности. Посреди бурных вод валет поднял меч. С какой бы трудностью человек ни столкнулся на пути, он готов ее встретить, и с ним всем придется считаться. В таро не бывает ничего определенного, это не зеленый свет, сказала бы она клиенту. Но именно валет Мечей, может быть, наиболее близок к этому значению.
Однако за рутинным толкованием ей слышался голос мамы, которая не уставала повторять: Не верь сама, никогда не верь своей болтовне. Актер, утративший ощущение реальности, писатель, поверивший собственной лжи, – уже проиграли. Это всего лишь фантазии, никогда не забывай об этом, как бы тебе ни хотелось верить.
В словах была коварная правда – склонность к подтверждению своей точки зрения, так хорошо знакомая неверам, ученым и особенно психологам. Она хотела верить в то, что говорил ей валет Мечей. Хотела верить, что он дает ей зеленый свет, даже когда сложила вместе две половины колоды и положила ее обратно в коробочку, закрыв крышку.
Чистя зубы в крошечной ванной и глядя на собственное отражение, слегка мутное, непривычное без очков, Хэл сказала себе: Необязательно решать сейчас. Утро вечера мудренее. Ничего непоправимого еще не случилось. Но, выходя из ванной, она прихватила с собой зубную щетку. Поеживаясь от холодного ветра, задувавшего в сквозившее окно, с минуту она нерешительно постояла возле кровати, а затем почти демонстративно сунула щетку в открытый чемодан, резко чиркнула молнией и забралась под одеяло.
Прошло много времени, прежде чем Хэл отложила книгу, и еще больше, прежде чем уснула. А когда уснула, во сне над ней стоял молодой человек с поднятым мечом.
Глава 8
Таро Хэл научила мама, она запомнила изображения на картинках, еще прежде чем начала ходить, – улыбающаяся Жрица, строгий Жрец, жуткая Башня, где томятся погибшие души. И довольно часто, когда не было занятий в школе, а мама не могла найти никого, чтобы с ней посидеть, маленькая Хэл ходила в ее офис на пирс. Она тихо сидела за занавеской с книжкой, слушая, как мама ловко нащупывает верный ответ, и потихоньку, сама того не ведая, стала понимать ее тактику – то, как она задает наводящие вопросы, элегантно подбирает варианты. Брат… – клиент смущенно покашливает. Нет, подождите, кто-то вроде брата. Друг? Родственник?
Она училась, до какого предела можно говорить общо, когда лучше подать назад, если забуксовала. Запоминала, как мама никогда не настаивала на своем, если клиент упорно качал головой, как меняла тактику, как могла вдруг невозмутимо заявить: Впрочем, толкование этого образа я предоставляю вам. Возможно, его значение придет к вам позже, а может быть, это предупреждение на будущее.
Она много впитала, даже не прилагая для этого особых усилий. Но заняться гаданием самой… это, знаете ли, совсем другое дело.
Однако у нее не было выбора. Вскоре после ее восемнадцатилетия, в жаркий летний день, прямо у дома, мама погибла под колесами умчавшегося автомобиля, водителя так и не нашли. Хэл шатало от горя, и она сломалась.
Несколько недель спустя к ней пришел управляющий пирса мистер Уайт с предложением, даже не лишенным любезности: он сказал, что предоставляет ей выбор: отказаться от офиса или вести его самой. Но в разгар сезона место пустовать не может. Если она хочет, чтобы офис перешел ей, нет ничего проще. Однако тогда пора приниматься за дело. Стоял июнь, по пирсу днем и вечером сновало множество народу, и закрытые будки никому не сулили ничего хорошего.
И Хэл взяла мамины карты, включила неоновую вывеску и сама стала мадам Маргаридой.
С постоянными клиентами было легко. Она видела, как мама регулярно им гадала, слышала оброненные фразы о непостоянных мужьях, раздражительных начальниках, трудных детях. Со случайно забредавшими пьянчугами тоже было не так плохо, тут она могла блефовать напропалую, к тому же это, как правило, были отдыхающие, которые скоро уезжали навсегда.
Нет, беспокоили ее те, кто записывался на прием. Кто платил за целый час консультации, звонил заранее удостовериться, что она на месте.
С такими Хэл опускалась до того, чего никогда не позволяла себе мама. Жульничала. Ужас, сколько всего можно узнать в Интернете. До смерти мамы Хэл не пользовалась «Фейсбуком», но в те первые, полные неопределенности дни она создала аккаунт на вымышленное имя, взяв безобидную фотографию блондинки из «Гугл-картинок» и назвавшись Лил Смит.
Имя она выбрала сознательно. Оно могло быть сокращением от Лили, Лайла, Лилиан, Элизабет и множества других имен. Фамилия Смит была проста, как и непритязательная миловидность девушки.
Поразительно, с какой готовностью люди принимают предложение дружить от человека, которого никогда не видели, но часто ей не приходилось делать даже этого, так как режим конфиденциальности был настроен на открытость всем и каждому и она узнавала о семье клиентов, их работодателях, образовании, родном городе, не выходя из дома.
Когда поезд запыхтел на запад, Хэл открыла ноутбук и занялась Вестуэями, правда, живот у нее при этом сводило нервными судорогами.
Первое, что она нашла, было сообщение в «Курьере Пензанса» о смерти Эстер Мэри Вестуэй, родившейся 19 сентября 1930 года и умершей 22 ноября 2016 года в Клауз-Корт, что в Сент-Пиране. В коротком некрологе говорилось, что миссис Вестуэй была вдовой Эразма Хардинга Вестуэя, которому родила троих сыновей и одну дочь. Скорбят сыновья Хардинг, Абель и Эзра Вестуэи, а также внуки, – писала газета.
И что, предполагается, что она дочь одного из этих господ?
Ни Абель, ни Хардинг не оказались большими любителями «Фейсбука», но найти их сложности не представляло. Всего по одному результату на каждого. Хардинг с готовностью указывал своим родным городом Сент-Пиран и теговал своего брата Абеля. Когда Хэл пролистывала его аккаунт, разглядывая фотографии свадеб, крестин, семейных праздников и школьного детства, ком стоял у нее в горле. Она рассмотрела также жену Хардинга Митци Вестуэй (урожденную Паркер) и троих детей – Ричарда, Катерину и Фредди, от двенадцати до пятнадцати.
Абель был значительно моложе, приятный мужчина с аккуратной русой бородкой и волосами цвета темного меда. Его матримониальный статус был не очень понятен, но, просматривая фотографии в аккаунте, на многих Хэл заметила симпатичного голубоглазого мужчину, который именовался Эдвардом. В теге была фотография, где друзья гуляют по Парижу на День святого Валентина в 2015 году, и еще одна с какого-то торжественного мероприятия, где они, оба в черных галстуках, держатся за руки. Абель улыбался другу с какой-то затаенной гордостью. Прием в пользу сирот с Филиппин, – гласила подпись.
Оба аккаунта прямо-таки сочились уверенностью и благосостоянием, и у Хэл от тоскливой зависти заныло сердце. Она не увидела ничего сногсшибательного – никаких яхт, круизов по Карибскому морю. Но вскользь упоминались поездка в Венецию, лыжи в Шамони, частные школы, налоговое планирование; на слайд-шоу мелькали дети верхом на пони, внедорожники и снаряжение для поло, а в избранном пестрило от ресторанных блюд и семейных встреч.
Об Эзре не было ни слова.
Судя по «Фейсбуку», и у Абеля, и у Хардинга могли быть дети старше двадцати, но внимание Хэл привлекла отсутствующая дочь. Скорбят сыновья. А что случилось с дочерью?
Не зная имени, выяснить это было невозможно, а ни Хардинг, ни Абель сестру не упоминали. Коротко подумав, Хэл, а точнее, Лил Смит отправила предложение о дружбе старшему сыну Хардинга, Ричарду Вестуэю. Она сознательно выбрала не Абеля. У того всего девяносто три друга, и он не производил впечатления человека, который принимает непрошеные предложения о дружбе от незнакомых девушек. С Хардингом дело обстояло еще хуже – у него было всего девятнадцать друзей, и, похоже, он не заглядывал в «Фейсбук» почти четыре месяца. А вот у Ричарда было пятьсот семьдесят шесть друзей, и он только что запостил последнюю фотку на автозаправке под Эксетером.
Хэл только открыла другое окно, как замигало сообщение: Ричард принял ее предложение. Она вошла в его аккаунт и лайкнула первую попавшуюся фотографию – чумазый Ричард размахивает какой-то чашкой. Под фотографией написано: ОПЯТЬ обули Св. Варнаву в регби. Не иначе как у них блуждающий полузащитник – девчонка с волосатым лицом [задумчивый эмодзи]. Хэл закатила глаза и вернулась к поиску.
В кадастровом реестре она не нашла ничего об имении Трепассен, а в списках Регистрационной палаты там не значились никакие фирмы. Такого названия не было также ни в списке домов престарелых, ни в списке инспектируемых заведений общепита. Все говорило за то, что Трепассен – просто частная собственность. Но в «Картах» «Гугла» Хэл его нашла и открыла сначала в «Гугле» «Планета Земля», а потом в режиме просмотра улиц. Последний оказался малоинформативен, она разглядела лишь сельскую дорогу, вдоль которой тянулась длинная кирпичная стена, сзади облепленная тисовыми деревьями и рододендронами, заслонявшими все остальное. Хэл «прошлась» по дороге пару миль в обоих направлениях и в конце концов наткнулась на кованые железные ворота, которые высились прямо посреди дороги, но снимок был сделан не под тем углом, и дома вообще было не увидеть. Она вернулась на «Планету Земля».
Нечеткое изображение было к тому же слишком мелким, чтобы рассмотреть что-то, кроме крыши с фронтонами и обширной огражденной территории имения, где газонное покрытие перемежалось деревьями. Больше ничего увидеть не удалось, но во всяком случае, Хэл поняла, что имение большое. Очень большое. Скорее дом-музей. У этих людей есть деньги. Серьезные деньги.
– Ваш билет, пожалуйста, – ворвавшись в мысли, произнес голос над плечом, и, подняв голову, в соседнем отсеке Хэл увидела кондуктора в форме. Она достала из кошелька билет. – Домой на выходные? – поинтересовался кондуктор, компостируя билет, и Хэл, собравшаяся было покивать, вдруг передумала. Рано или поздно ей придется войти в эти воды.
– Нет, я… я еду домой на похороны.
Читать бесплатно другие книги:
