Три метра над небом. Трижды ты Моччиа Федерико

23

– Мама, я вернулась!

Джин закрывает за собой дверь и замечает странную тишину.

– Мама, ты здесь?

И тут появляется Франческа, которая, судя по всему, успокоилась, как полагается.

– Да, конечно, я здесь…

– А что ты делала?

Джин поднимает бровь, слегка заподозрив что-то неладное.

– Готовила, а что?

– Ммм… И правда, чувствую, как вкусно пахнет! Что у нас на ужин?

– Готовлю вкусный грибной суп для папы.

– Как это? А для меня – нет? Ты от меня что-то скрываешь.

– Ну что ты говоришь! – Франческа начинает смеяться. – Разумеется, и для тебя тоже! Только не знаю, может, тебя куда-нибудь уже пригласили или…

Джин немеет. Ее сердце начинает бешено биться. Она чувствует, что ей не хватает дыхания, у нее кружится голова. «Кто? Что? Он не мог быть здесь. Не опять. Не сейчас. Не с моей матерью». Тогда Джин пронзает ее взглядом, но мать спокойна, улыбается ей и качает головой, словно спрашивает: «Что с тобой, моя девочка?» А потом произносит простую фразу: – Элеонора оставила в твоей комнате конверт, может, с пригласительными билетами, я не знаю, я его не открывала.

– Ну еще бы! Этого еще не хватало!

Джин становится суровой, уверенной в себе и быстро идет в свою комнату. Франческа с облегчением вздыхает; самое трудное уже сделано. «Слава Богу, я думала, что не получится». На столе лежит запечатанный конверт, Джин его открывает, разрывая сбоку, и находит записку, написанную характерным почерком Эле:

«Приветик, как ты? Мы с тобой уже сто лет не перезванивались! Придешь сегодня вечером в ресторан „Мирабелле” на улице Порта Пинчиана, дом четырнадцать? Давай, это будет отличный ужин на двоих! Я должна тебе сказать что-то важное. Очень важное, настолько важное, что я, разумеется, не могу сказать этого по телефону! И без всяких твоих обычных отговорок, поняла? Я забронировала столик на имя Фьори, на девять вечера. Давай, я тебя жду!»

Джин складывает записку. «Черт, уже двадцать минут девятого. Мне еще нужно принять душ, не знаю, успею ли к девяти. Ладно, сейчас ей позвоню». Джин берет мобильник, выстукивает номер, но там включен автоответчик. «Ни слова… Эле, как всегда, растяпа. Какая ерунда! Теперь мне придется все делать второпях!»

– Мама! – кричит ей Джин из своей комнаты, быстро раздеваясь.

– Что, милая?

– Нет, ничего, сегодня вечером я буду ужинать в ресторане.

«Ну надо же! – думает Франческа. – Серьезно?». И про себя смеется, но вслух говорит:

– Хорошо, но только не слишком задерживайся.

– Нет, нет, – обещает Джин и прыгает под душ.

24

Оставляя машину на парковке в Лудовизи, Джин слышит вибрацию мобильника. Пришло сообщение. Джин смотрит, который час. Ровно девять. «Это чтобы Эле стала такой пунктуальной? Да она такой никогда в жизни не была. А теперь ей хотелось бы, чтобы пунктуальной стала я! Безумие!» И тут она видит, как сильно можно ошибиться. Нет, это от Николы! Невероятно, но совпадения действительно существуют. Ведь именно о нем она только что думала.

«Привет, Джин, как ты? Надеюсь, все хорошо. Ты не против, если завтра вечером мы куда-нибудь сходим? Например, на открытие нового кафе? А если нет, то в ресторан, про который я тебе говорил. Дай мне знать. Хорошего вечера! Или доброй ночи, если ты скоро ляжешь спать. Хотя я сомневаюсь…»

«Да уж, это не Стэп, но, по крайней мере, он симпатичный». Так что она ему сразу же отвечает. В самом деле, хватит откладывать.

«Все в порядке, спасибо. Мне будет очень приятно тебя увидеть. Я бы предпочла новое кафе. В любом случае, созвонимся завтра. Спокойной ночи».

«Да, гораздо лучше аперитив в кафе, чем ужин только вдвоем. Очень странно, что он предложил мне именно „Мирабелле” – ресторан, который выбрала Эле. Что ж, сразу видно, это модное место». Джин входит в подъезд гостиницы и идет дальше, следуя указателям. Заходит в лифт, нажимает на кнопку с цифрой «семь». Двери закрываются и лифт едет вверх, на верхний этаж этого великолепного здания. Когда двери лифта открываются, она замирает с открытым ртом. Рассеянный свет, цветы повсюду, застекленные витрины, заполненные хрустальной посудой, сосудами из выдувного стекла и старинного фарфора – совершенными, безупречными. Из огромных окон открывается умопомрачительный вид, от зданий в умбертинском стиле квартала Пинчиано вплоть до исторического центра и даже дальше, где римские крыши сливаются с бесконечностью. Ресторан совершенно пуст. Здесь только официант: ему слегка за пятьдесят, он лысоват. Он улыбается ей. Рядом с ним, одетый, как положено, в униформу, с непременным колпаком на голове, – шеф-повар с аккуратной бородкой. Он весь внимание.

– Добрый вечер, вы, наверное, Джиневра, – любезным тоном говорит официант. И Джин удается только кивнуть. – Мы вас ждали, прошу вас, сюда. Столик на имя Фьори, верно?

Джин снова кивает и молча следует за официантом. Шеф-повар ее сопровождает и передает ей лист бумаги.

– Я позволил себе приготовить эти блюда, но если вы хотите что-то другое, только скажите.

Джин берет меню, отпечатанное на слегка рифленой бумаге цвета сливок, и начинает читать. Глотает слюну. Она не верит своим глазам.

«Спагетти с морскими черенками и прессованной икрой кефали. Соленый сибас с гарниром из спаржи и фиолетового картофеля. На десерт – ананас и фисташковое мороженое».

Это ее любимые блюда. Джин удается только пролепетать: «Нет, нет, все отлично». Шеф-повар улыбается, но Джин понимает, что здесь что-то не так. «Это не в духе Эле – придумывать что-нибудь такое: она даже не помнит, кладу я в кофе сахар или нет. А тут такой подробный список…»

– Прошу вас. – Официант отодвигает стул, приглашая ее сесть. – С вашего позволения я вернусь на кухню.

И они оба, вместе с шеф-поваром, уходят. В центре стола стоит закрытый ноутбук с наклеенной на него липкой бумажкой, на которой написано печатными буквами: «Это для тебя, открой его».

Джин подвигает его к себе, открывает крышку с экраном и слегка наклоняет ее назад, пока экран не оказывается ровно перед ней. На клавиатуре лежит другая записка, тоже написанная печатными буквами: «Нажми здесь». Джин так и делает. Начинается ролик с чудесной музыкой Тициано Ферро, с его песней «У тебя в глазах острова», завершаясь как раз тогда, когда на экране появляется Элеонора:

«Я тебе сразу скажу, чтобы ты не сердилась: к сожалению, у меня дела, но я тебе клянусь, что ужинать в этом ресторане с тобой было бы чудесно, чудеснее всего на свете, и я хотела бы сделать это с огромным удовольствием. Черт, я бы охотно пообедала и с этими двумя, которые, как я вижу, тебя тут обслуживают. Да ладно, нет, я шучу! К сожалению, я пока еще очень влюблена в Маркантонио, и именно он заставил меня все это сделать… То есть я не слышала его больше двух месяцев, и он мне позвонил только из-за этого, понимаешь?»

Потом Элеонора смотрит вправо от экрана и кивает. «Да, да, хорошо», – говорит она кому-то за пределами видимости. Потом она снова поворачивается к камере компьютера и фыркает; видно, что этот кто-то, ей, наверное, что-то запретил. «А сейчас, к сожалению, я должна с тобой проститься, развлекайся, прошу тебя, а завтра ты мне все расскажешь, поняла? Но именно все-все-все».

Она ехидно улыбается, и видео заканчивается.

Джин продолжает смотреть на черный экран, когда начинается следующий ролик. Появляется ее мать; она смотрит потерянным взглядом.

«Мне надо говорить? Что, уже началось? Ах, да, хорошо, тогда начинаю». Франческа немного скована и скорее смотрит на кого-то другого, чем в камеру. Потом кто-то за кадром объясняет ей, что делать, и, наконец, Франческа сосредотачивается и начинает говорить: «Милая, я уже знаю, что отныне буду для тебя предательницей, но иногда мать должна брать на себя ответственность. Вот я и подумала, что будет правильно вмешаться в это дело, потому что я вижу, что тебе все еще очень плохо. Хочешь знать, о чем я думала все эти дни? И вот что я тебе скажу: иногда мы упрямствуем и только из-за гордости отказываемся от нашего счастья. Видишь, как мы с папой счастливы? Счастливы, правда? Да, но ты должна знать, что и мы тоже совершали ошибки, в наших отношениях были кризисы; один из нас совершил ошибку, изменил. Представляю себе, что ты можешь удивиться или даже расстроиться, но ты должна об этом узнать. Ты должна знать и, самое главное, понимать, что твои родители – живые люди. И он тоже человек, и это естественно, что он ошибается. Он меня попросил… – И видно, что Франческа указывает на кого-то за кадром, – убедить тебя, попросить тебя поразмыслить и понять, что он тебя любит. Да, так он мне и сказал! Нет, не волнуйся, он не рассказывал мне ничего из того, что произошло, но он дал мне понять, что ошибся. Я твоя мать, и мне не нужно знать всего; я уже прекрасно обо всем догадалась. Я была бы совсем дурочкой, если бы не заметила, сколько ты плакала и что парень, который каждое утро стоит перед нашим подъездом, – это не новый почтальон, а кто-то, кто ищет твоего прощения. Неужели так трудно простить? Может быть. Страдания велики, я это знаю, я и сама страдала, но я счастлива, что дала еще один шанс твоему отцу. Ой, мне изменяли; вот я тебе и сказала, что это изменял он. – Франческа смеется. – Однако если бы я его не простила, то тебя и твоего брата сейчас бы не было, а я точно знаю, что моя жизнь без вас была бы не такой счастливой. Милая, поступай так, как считаешь нужным, но я хотела, чтобы ты знала про эту часть нашей жизни, о которой не знала раньше; может, это тебе поможет принять правильное решение. Люблю тебя. Твоя предательница-мама».

Джин молчит, смотрит на экран, и не проходит и секунды, начинается новый ролик. На сей раз это он, Стэп.

«Так ты думала, что я оставил тебя в покое, правда? Нет, я никогда не отступаю. Я убедил Маркантонио умолять Элеонору написать записку, которую ты нашла. Я заставил его сделать это, не гнушаясь шантажом. Одним словом, так или иначе все мы друг другу что-то должны. Все, кроме твоей мамы. Вот она-то была по-настоящему милой; серьезные проблемы у нее были только с тем, как попасть в кадр. Ты заметила, да? Но потом она наловчилась. И все-таки учти, что мы сняли это практически с двадцатого дубля! Короче говоря, мы сняли почти целый фильм! – Джин хохочет. – В общем, он уже готов для телепередачи или сериала. Но я ей ничего не сказал – ни про нас, ни про то, что ей нужно говорить. Она спросила меня только об одном: „Стэп, а ты и вправду хочешь сделать ее счастливой?” И я ей ответил: „Больше всего на свете”. Тогда твоя мама улыбнулась и сказала: „Ладно, давай, доставай кинокамеру, будем снимать”. Правда, потом она изумилась: „Как, этой штуковиной? Неужели? Просто мобильником? А я-то бог знает что себе воображала!”».

«Да уж, – думает Джин, – мама – она как раз такая, технически безграмотная». И продолжает смотреть видео.

«Теперь, дорогая Джин, есть два выхода. Я бы мог поднять переполох и привлечь и твоего брата, и отца, и дядю, и людей, о которых ты мне рассказывала. Или же я мог бы пойти на телевидение, на программу Марии де Филиппи. В любом случае то, что я хочу тебе сказать, останется тем же самым. Ты не веришь, что Стэп, который делает это все для тебя, тебя любит, чувствует себя виноватым и хотел бы, чтобы его простили? Ладно. Если ты не хочешь меня прощать, то просто люби меня так, как любила раньше, мне и так хорошо».

Ролик распадается на несколько фотографий, которые в прежние времена они снимали вместе. А фоном звучит ее любимая песня – «Некоторые ночи» Лучано Лигабуэ. А вот фотографии с прослушивания в театре Делле-Витторие; их первый ужин; прогулка вдвоем. А вот они едят мороженое в баре, а потом оба смеются, потому что у Стэпа согнулся вафельный рожок, и мороженое шмякнулось на прилавок. Фотография на мотоцикле, сделанная тайком с его зеркальца; одно селфи на проспекте Франции, другое – на мосту на закате, третье – на фоне висячих замков, еще одно – на рассвете какого-то дня на том таком диком и пустынном пляже Мальдивских островов. Потом песня Лигабуэ совмещается со словами песни «Гордость и достоинство» Лучио Баттисти: «Без тебя, уже без корней… Сколько еще дней впереди, и все их надо потратить…», воспоминания обо всем времени, проведенном вместе… «Я чувствую себя пустым мешком, брошенной вещью…» «Да, такой и я себя чувствовала, Стэп. Ни одна песня никогда не была точнее и уместнее, и даже музыка передает душераздирающую боль от ощущения пустоты вместо любви». Слезы безмолвно начинают стекать по ее щекам, одна за другой, пока она сидит перед этим темным экраном, в освещенном зале, на великолепной террасе над крышами Рима. Но эта красота не может сгладить боль. «Нет, не могу», – думает Джин. Потом на темном экране ноутбука появляется ее отражение. А за ним – Стэп:

– Привет, Джин. Твоя боль меня мучает. Я сейчас на тебя смотрю и стыжусь еще больше. Я бы никогда больше не захотел совершать того, что сделал, я бы вернулся назад и уничтожил бы то, что было, но это невозможно. Только ты можешь это сделать, если хочешь: стоит только тебе улыбнуться и оставить все эти страдания в прошлом. Прошу тебя, подари мне еще один шанс. Клянусь тебе, такого больше никогда не повторится.

Стэп разводит руками, потом закрывает глаза и ждет, что так или иначе судьба свершится, и что-нибудь произойдет. Он слышит звук отодвигаемого стула и тогда еще сильнее зажмуривает глаза, делает глубокий вдох и ждет. И наконец чувствует, как она крепко, от души его обнимает. Стэп открывает глаза. Джин у его груди. Он немного отклоняется и улыбается ей.

– Я спрашиваю себя, почему я так сильно тебя люблю, но не нахожу никакого ответа. Единственное, что я знаю – это то, что ты невероятно красивый.

И они страстно целуются. Из другого конца ресторана, из-за стеклянной двери официант и шеф-повар наблюдают эту сцену.

– Ну вот, – вздыхает повар, – можно подавать ужин.

Но официант продолжает улыбаться и радоваться счастливому концу этого странного фильма.

– Эй, давай, пошевеливайся, иди в зал, узнай, какое вино они хотят! – ругает его шеф-повар и возвращается на кухню, чтобы завершить приготовление блюд «меню для Джин».

Чуть позже. За большими окнами темно-синее небо освещено несколькими дальними звездами.

– Какое чудесное место… Какой отсюда вид, – говорит Джин. Стэп улыбается и ставит бутылку траминера в ведерко со льдом.

– Да, изумительный.

– Но как ты это сделал?

– Забронировал? Просто позвонил, проще простого.

– Дурак! Я имею в виду, забронировал его только для нас.

– Хочешь честно? Я и сам не понимаю. Думаю, они узнали о нашем романе и потому сжалились надо мной.

Джин фыркает:

– Неужели ты не можешь говорить серьезно хотя бы раз?

– Ну хорошо. Они задолжали одну услугу Полло, так что я воспользовался этой, если можно сказать, любезностью… И все-таки, эх, они заставили меня заплатить за ужин!

– Ну и скотина же ты!

– Ну извини, ты же сама меня спросила. Или я не должен был тебе этого говорить?

– Мог бы и умолчать.

– Ну уж нет. Ты должна знать, что я пытался вновь завоевать тебя во всем и для всего. И совсем не только благодаря любезности Полло.

– Наверняка у твоего друга были должники по всему Риму.

– Да, он много кому делал добро. Да и к тому же, хотя он был немного… такой, все относились к нему с симпатией.

– «Такой»? Какой такой? Что ты имеешь в виду?

– Такой, такой… такой Полло. Вот и все.

Джин кивает и пробует кусочек сибаса.

– Ммм, пальчики оближешь. «Меню для Джин» – такая вкуснятина!

– Это да.

– Шеф-повар просто гений.

– Да, правда.

Джин смотрит на Стэпа, и внезапно ее настроение меняется.

– Так ты уже был здесь с какой-то другой?

Стэп становится серьезным.

– Нет, никогда.

Джин снова на него пристально смотрит.

– Я говорю правду.

Она успокаивается и снова берется за еду, но потом вдруг снова перестает, словно о чем-то вспомнила.

– Поклянись, что больше никогда не придешь сюда с другой.

Стэп берет салфетку, вытирает губы, поднимает обе руки и скрещивает указательные пальцы около рта.

– Кляну… – начинает он.

– Да, да, клянется он всеми святыми! Нет, давай серьезно, ты должен сказать это серьезно.

– Ладно.

Тогда он поднимает правую руку к лицу – ладонью к себе и тыльной стороной к ней.

– Клянусь, что больше никогда не приду сюда в «Мирабелле» ни с какой другой… – и добавляет: —…кроме тебя. И надеюсь, для того, чтобы отпраздновать что-то хорошее, а не для того, чтобы заслужить прощение.

– Хорошо, я согласна.

Ее лицо светлеет: похоже, у нее не осталось никаких опасений.

В тишине этого прекрасного зала – только они вдвоем. Не слышно никаких звуков, кроме песни «Взгляд любви» Берта Бакарака.

Не поднимая глаз от тарелки, Джин говорит ему тихо и таким тоном, который почти не кажется ее собственным.

– Не знаю, как ты убедил мою мать, и тем более не знаю, как ты убедил меня. Но прошу тебя, не заставляй меня больше страдать. Иначе я просто умру. Если ты не уверен, что сможешь, то тогда встань прямо сейчас и уйди, прошу тебя.

Стэп смотрит на нее: она все еще не поднимает взгляда от тарелки. Он немного молчит, и вдруг ему, как никогда, становится стыдно за то, что случилось.

– Джин, прости меня, серьезно, больше такого не произойдет, клянусь тебе.

Он берет ее за руку, и тогда Джин поднимает глаза и улыбается ему. Кажется, что теперь она уже не сомневается и успокоилась, наконец-то успокоилась, и они продолжают есть, часто переглядываясь и иногда улыбаясь друг другу, хотя и немного смущенно.

Потом Джин внезапно любопытствует в последний раз.

– Извини, а если бы я не согласилась тебя простить, то за весь этот ужин заплатила бы я?

– Боюсь, что так.

– Тогда хорошо, что ты остался! Я ушла из дома без денег.

25

Ворота автоматически открываются, и я въезжаю во двор на своем «смарте». Я живу в районе Камиллучча, в небольшом коттедже внутри квартала. Сад освещен. Выходя из машины, вижу, что посаженные вдоль фасада жасмин, белые розы и бугенвиллеи разрослись так пышно, что заполонили почти весь дворик.

В окнах первого этажа я вижу гостиную и кухню, две единственные комнаты, в которых горит свет. Быстро поднимаюсь по лестнице, открываю дверь и слышу ее голос:

– Это ты, любимый?

– Да, я пришел.

Ключи от машины и дома кладу на столик в прихожей, снимаю куртку и вижу Джин. Она улыбается и как всегда светится, жизнерадостная и веселая. Она меня крепко обнимает.

– А вот и ты! Как здорово! Наконец-то ты вернулся! Давай-ка, присядь здесь, я должна тебе показать одну вещь. – Она исчезает на кухне, но продолжает говорить со мной издалека: – Ну как там все прошло в тренажерном зале?

– Хорошо. Как я тебе говорил по телефону, один парень попытался меня завалить, но у него ничего не вышло. Как видишь, я цел и невредим.

– А на работе?

– Все в порядке.

Запускаю на айфоне попурри из джазовой музыки и сажусь на диван посреди гостиной.

Я не буду рассказывать ей о том, что случилось; о том, как были подписаны договоры. Не буду рассказывать и о секретарше, ее сговоре с Баби; о том, с каким абсолютным спокойствием я пошел на эту выставку; каким невероятным сюрпризом была встреча с ней – настолько, что пришлось поверить в шутки судьбы, в то, как курьезна жизнь. А потом обнаружить, что все это было подстроено, что люди вламываются в твою жизнь и уходят из нее, не спрашивая разрешения, без стука. Люди? Нет, она. Та, что когда-то вдруг исчезла, не предупредив, теперь пришла, чтобы поздороваться и сообщить мне новость: так, ничего особенного, ага: «Знаешь, а у тебя есть сын…»

– Вот твое пиво.

Джин прерывает мои беспокойные мысли, появившись передо мной с бутылкой «Бада» и стаканом, но я пью прямо из бутылки.

– Некоторые привычки ты никогда не меняешь…

Я киваю и делаю другой глоток, еще больше. Чувствую себя виноватым, и, в довершение ко всему, Джин проявляет странное любопытство.

– Но что же произошло на работе? Расскажешь мне? У тебя по телефону был такой странный голос.

Я смотрю на нее, и на мгновение мне приходит в голову мысль, что было бы неплохо ей все рассказать. Но вместо этого я улыбаюсь и всего лишь отвечаю:

– Да ну, ничего особенного.

И я думаю о том, что люди часто слышат эти слова – «Да ну, ничего особенного», – но за ними стоит целый мир, куча разных вещей, которых к тому же просто не могло быть. Между тем, что я думаю сказать Джин, и тем, что я ей действительно скажу, пролегает бездна, которую я заполняю своей улыбкой. Да, я улыбаюсь как можно беспечнее, чтобы не показывать ей, что моя жизнь необратимо изменилась. Да и, пожалуй, ее тоже.

– Ну как, ты готов? – весело дразнит она меня. – Тебе придется принять кое-какие решения. И если ты умный, проницательный и решительный на работе, то и здесь ты должен быть таким же.

– А кто тебе сказал, что на работе я такой?

– У меня свои осведомители.

Надеюсь, что не секретарша. Меня разбирает смех.

– Ах, ну да, Джорджо. Но у него обо мне прекрасное мнение, которое, уж не знаю, почему, изменилось.

– Думаешь, он голубой?

Похоже, Джин по-настоящему встревожена.

– Да нет, я пошутил!

– Тогда ладно. А теперь подожди здесь.

Не успеваю я сделать еще один глоток пива, как Джин возвращается с несколькими буклетами.

– Ну вот. В те дни, пока я была у родителей, я собрала все материалы. Сейчас я их тебе покажу. – И она кладет каталоги на низенький стол перед нами. – Итак… – Она смотрит на меня с огромным удовлетворением. – С чего мне начать, как ты хочешь?

– Еще с одного пива! – Я встаю и иду на кухню. – Тебе чего-нибудь принести?

– Да, колу «зеро», спасибо.

Я возвращаюсь к ней со стаканом с долькой лимона и двумя бутылками – ее колой «зеро» и моим «Бадом» – пивом, которое мне ужасно нравится.

– Ого, да здесь же три четверти литра!

– Мне хочется пить, я как следует пропотел в тренажерном зале.

Я не говорю ей правду. Мне нужно расслабиться, отвлечься. Делаю большой глоток и слушаю, что она говорит.

– Так вот: ресторан – вот этот, на берегу озера. Посмотри, как красиво здесь все освещено. – И она показывает мне фотографию виллы с большим ухоженным садом и вариантами размещения фуршета и гостей как внутри, так и снаружи. – А вот здесь могли бы разместиться музыканты. – Она достает айпад. – Что скажешь про Франки с группой «Кантина»? Они играют чудесную музыку из семидесятых и восьмидесятых годов, а еще песни Тициано Ферро, Бейонсе, Джастина Тимберлейка…

Я утвердительно киваю, почти по-идиотски, потому что все больше думаю, что мне следовало бы рассказать ей все. Как я могу жениться, не поделившись тем, что со мной только что произошло?

Джин продолжает показывать мне, что она выбрала.

– Что касается бонбоньерок, то в конце концов я решила, что мне нравятся акварели с видами Рима – те, которые рисует художница, подруга Эле. Красивые, правда? А вот меню будет разнообразным… Кстати, в понедельник мы поедем все это пробовать с моими родителями. Ты же не забыл, правда?

Я киваю и говорю: «Да, конечно…», хотя, естественно, это совершенно вылетело у меня из головы.

А она продолжает рассказывать мне о деталях, наполненных любовью, об элементах того, что будет нашим самым прекрасным днем.

– Платье и прическу я не могу тебе показать, но ты даже не представляешь, как бы меня порадовал твой совет!

Она улыбается, целует меня и крепко обнимает. И мне кажется, что я сделал ей предложение совсем недавно, учитывая случившееся.

26

Мы занимаемся любовью при открытых окнах. Свет луны проникает в темноту комнаты и освещает Джин, местами ее обнажая. У нее чувственная, немного детская красота; коротко подстриженные волосы, нежные, но четко очерченные губы. Я смотрю на нее в полутьме; ее грудь омыта лунным светом.

– Что такое? Почему ты так смотришь?

– Ты чертовски красивая, сногсшибательная.

– А ты сногсшибательный врун! Ты это мне говоришь, чтобы я чувствовала себя красивой, но сам этому ни капельки не веришь.

– Да ну, перестань, ты мне безумно нравишься и знаешь это.

Тогда Джин подвигается ко мне поближе ко мне и шепчет мне на ухо:

– Возьми меня снова… Хочешь?

– Ужасно.

И я не заставляю себя упрашивать. Мне хотелось еще до того, как я услышал эти слова.

Позже мы стоим, обнявшись, вместе под душем, намыленные, понемногу утрачивая этот запах любви, но не желание, которое разгорается, как угли, при малейшем дуновении ветра. После, завернувшись в толстые халаты, мы пьем пиво, болтаем о работе, о возможных проектах, о поездках, которые предстоит сделать, о странах, которые предстоит узнать, об общих друзьях, о новых интрижках и оконченных романах.

– А мы? С нами-то что будет?

Джин смотрит мне в глаза с той же беспечностью, с какой она меня иногда очень страстно любит, не сдерживая криков.

– С нами-то что будет? – Она ждет моего ответа совсем недолго, улыбается мне и продолжает: – Прошло уже шесть лет, а я все еще возвращаюсь домой, оставляя тут тебя одного. И это происходит каждый раз. Часто. И если, с одной стороны, мне в этих свиданиях нравится все, то, с другой стороны, мне не нравится всякий раз тебя покидать. Знаешь, что я подумала? Мне кажется нелепым терять все это время.

Она сбрасывает халат на пол, остается голой, делает большой глоток пива, улыбается мне, потом ставит стакан на столик рядом и идет за одеждой, совершенно не стесняясь. Наклоняется, собирает ее и одевается, прикрывая свою наготу и одновременно с этим сообщает мне о своем решении.

– Если до конца месяца ты не сделаешь мне предложения – как полагается, с кольцом, – то я тебя брошу!

Я начинаю смеяться.

– Ты наконец-то работаешь, снимаешь этот красивый дом, у нас будет все хорошо, мы могли бы создать семью…

– Да, но…

– Ну вот видишь? «Но…» Мне не нравится это «но». Ты бьешь всех, но боишься самых простых вещей.

Джин говорит это с иронией и даже слегка язвительно. Одним словом, она входит во вкус.

– Извини, но деньгами, которые ты заработал, ты можешь заплатить одному из тех, как ты их называешь, литературных негров, и пусть он тебе напишет любовное признание. А потом сходишь к моим родителям и попытаешься их убедить.

– И что дальше?

– Прости, но ты же убедил мою мать сняться в ролике, чтобы заставить меня вернуться к тебе! А теперь ты не хочешь выступить перед ними обоими с трогательной речью, чтобы они узнали, что ты хочешь жениться на их дочери?

– Ну да, конечно, это правильно…

Джин награждает меня легкой улыбкой, но потом становится серьезной.

– Смотри, я не шучу; у тебя есть месяц, иначе мы расстанемся.

– А как же наша любовь? Эти чудесные моменты? Ты бы от всего этого отреклась?

Джин берет сумку.

– Нет, я, пожалуй, время от времени бы с тобой встречалась. Трахаешься-то ты хорошо, но это не означает, что ты меня достаточно любишь.

Я собираюсь встать с постели и собраться, но Джин останавливает меня жестом.

– Не беспокойся… Я возьму такси.

И, не попрощавшись, выходит из комнаты, оставляя меня одного. Я смотрю на эту закрытую дверь и все еще слышу эхо в невероятной пустоте. Как один вечер, так хорошо начавшийся, казавшийся идеальным, романтическим и забавным, может внезапно принять такой оборот? И ведь магию не нарушала неудачная фраза, неуместное слово, обнаруженное сообщение, неожиданный звонок или какие-нибудь другие внешние обстоятельства. Я никак не мог этого понять. Или женщины все такие? Да и с Баби у меня однажды случилось. Мне хочется рассмеяться; ведь если бы Джин все еще была здесь и догадалась бы, о чем я думаю… Даже не могу себе представить, какой новый оборот мог бы принять тогда этот вечер!

И вот я оказываюсь в одиночестве, чтобы разобраться в своей жизни, выпить еще одну бутылку пива. Я смотрю на пасмурное небо, теряюсь среди этих туч и высматриваю луну или хотя бы звезду – что-нибудь, что бы так или иначе указало мне, какой нужно сделать выбор. Тогда непонятно почему – без четкого замысла, без определенной причины – мне вспоминается такое видео. На нем – мои родители, в один из их счастливых дней в небольшой мансарде около Мульвиева моста, на улице Мамбретти. Я тоже там, иду, прижимаясь к стене, прилагая усилие, чтобы не упасть. Моя мать изумительно красива, мой отец, как всегда, улыбается. Там же и мой брат Паоло: он уже умеет ходить и одет безупречно: с тех пор он одевается так всегда. Я вспоминаю всего лишь запись на видеокассете, которую видел уже давным-давно, но этот миг общего счастья производит мощное впечатление. Тогда все работало, каждый делал то, что должен был делать, все были довольны, и каждый доверял остальным. В детстве мы доверяем людям, а когда вырастаем, нужно иметь мужество, чтобы это доверие не утратить. А я? Смогу ли я не подвести Джин? Удастся ли мне сдержать такое важное обещание? При одной только мысли об этом я отставляю в сторону бутылку пива. Я ставлю ее туда, на подоконник, беру стакан и наливаю в него ром – «Джон Балли сельский белый». Для серьезного выбора и напиток должен быть серьезным. Поставив стакан, я ощущаю вкус рома. Он обжигает – крепкий и сухой, – но у него приятное послевкусие с нотками имбиря. И вот я начинаю искать выход, который был бы больше решением, чем проблемой. Инстинктивно захожу в Интернет и, как бы абсурдно это ни звучало, пытаюсь найти текст, который можно было бы использовать в качестве предложения руки и сердца. Невероятно, что я, Стэп, готовый сделать этот шаг, искал бы помощи! В Сети есть все, но мой взгляд падает на эти слова: «Брак – это прекрасно. Это чудесно – найти такого уникального человека, который будет надоедать тебе всю жизнь!» За такую фразу Джин избила бы меня, как в тот раз, на ринге, если не сильнее. Потом нахожу видео флешмоба, в котором все самые близкие друзья будущего супруга поют девушке отрывок из песни, чтобы она поняла, как сильно он ее любит. В конце появляется он и, встав на колени, дарит ей кольцо. Что ж, неплохо, есть только одна маленькая проблема: мои друзья. Представьте себе кого-нибудь вроде Сицилийца, Хука или Банни, парней с мышцами, высоким уровнем тестостерона и хулиганским образом жизни за плечами. Ну и как они будут петь нежную песню о любви? Нет, лучше поискать что-нибудь еще: «Пойти в ресторан, и пусть она найдет кольцо под тарелкой». Банально! Боже мой, сколько раз такое уже видели! Я нахожу и другие решения, но все они неубедительны. Делаю еще один глоток рома и включаю телевизор. Большой палец, которым я автоматически щелкаю по пульту, внезапно останавливается, когда я вижу сцену из фильма, который кажется мне знакомым. Ну точно, он ей даже понравился. И как я не подумал об этом раньше?

И тогда происходит то же, что и тогда, когда заканчиваешь собирать пазл – когда последние фрагменты сложнейшего рисунка вдруг очень легко встают, куда нужно. Все мои взаимосвязанные рассуждения вдруг складываются в четкую последовательность. Я наливаю себе кофе и беру несколько листов бумаги: лучше разработать план до того, как вдохновение иссякнет.

27

На следующий день Джин продолжает упорствовать и не дает о себе знать. Может, она ждет моего звонка, цветов или даже решения… Но я весь день стараюсь получше подготовить мой сюрприз.

Утром Джин выходит из дома, жутко опаздывая.

– Джин? – окликает ее какой-то господин возле черного «мерседеса».

– Да. Но только учтите, что я страшно опаздываю, так что давайте быстрее или поговорите с моей мамой, потому что она всегда кого-то или чего-то ждет, понятно? Ума не приложу, как моя мама может вежливо отвечать даже тем, кто звонит ей по выходным и предлагает новый тариф для мобильного, хотя она им почти не пользуется. – Джин смотрит на него внимательней. – Извините, я вам рассказываю все эти вещи из моей жизни… Которые, во-первых, личные, и, во-вторых, могу себе представить, совершенно вас не интересуют. – Потом Джин смотрит на него в упор и подбоченивается. – Короче говоря, можно узнать, что вам нужно?

– Меня предупреждали, что вы отреагируете именно так, если не хуже. Это для вас. – И господин в элегантной униформе протягивает ей записку.