Инженер. «Крылья» для цесаревича Величко Андрей

Глава 4

И – и раз-два, взяли! Ух… Я вытер пот со лба. Генератор и бочка дизтоплива были уже в Абастумани, а мотки провода, лампы и всякая фурнитура еще в моем гараже. Но, похоже, на сегодня уже никаких порталов не получится. Ничего, Гоша и у меня переночует, чай, не барин.

Тем временем на улице послышалось «р-р-р-р – фыр-фыр-фыр», затем скрип тормоза и легкий стук упавшего на асфальт заднего колеса. Гоша стоял у дверей гаража с отвисшей до пупа челюстью. Судя по звукам и Гошиной реакции, меня почтила присутствием племянница Машенька на своем «Дерби». Она, зараза, долго тренировалась делать стоппи (это когда при торможении мотоцикл встает на переднее колесо), за это время убив полтора комплекта пластика, который, между прочим, менять пришлось мне. Причем в момент зависания «Дерби» она с него грациозно спрыгивала. Поначалу, конечно, получалось, что скутер кувырком летел в одну сторону, Маша рыбкой – в другую, но наконец она освоила этот трюк и постоянно его применяла – для приведения в обалдение мужской половины человечества. Теперь достаточно было мельком взглянуть на Гошу, чтобы сделать вывод о полной успешности процесса.

– Добрый день, дядь Жора! Ты не очень занят? Помнишь, мы договаривались мне ТО сделать? О-о, а выглядишь ты как обалденно! Вроде же этап был в Курске, а по тебе скорее скажешь, что на Канарах.

– Привет, племянница. Познакомься, это Гоша. Ну, давай закатывай свой драндулет, посмотрю. Поди, уже ремень пора менять?

Я собрался позвать Гошу, чтобы повысить его технический кругозор зрелищем полуразобранного скутера «Дерби жипиван 250», но цесаревича в гараже не оказалось. Маши тоже. Однако, подумал я, откручивая болты крепления крышки вариатора.

– Дядя Жора! – в гараж изящно просочилась племянница. – У меня к тебе огромная просьба! Мы с Гошей хотим на Гору съездить, дай на пару часов свою «Хонду». Честное слово, ни одной царапинки на ней не будет!

Вообще-то Маша ездит очень неплохо – когда не выпендривается, конечно. Гора – это смотровая площадка в Лужниках, там часто собираются байкеры, в принципе, пусть Гоша на Москву посмотрит…

– Ладно, дам, только вот что. Гоша только-только после тяжелой болезни, даже еще не совсем оправился. То есть ехать как человек! Тебе-то что – если упадешь, так встанешь, отряхнешься и дальше поедешь, а ему может быть совсем плохо.

Отъехала Маша действительно вполне чинно. Но не учла, что у человека есть не только зрение, но и слух. Как только она свернула за гаражи, раздалось «щелк-щелк» – две скорости вниз, а затем быстро удаляющийся истошный вой раскручиваемого до предельных оборотов движка. Не потеряла бы она так Гошу, подумал я. Хотя наверняка ж предупредила, чтобы держался покрепче.

Через два часа они, понятно, не приехали, но через три я опять услышал вой мотора своей «Хонды», писк тормозов, и из-за поворота степенно выкатилась эта парочка.

– Спасибо, дядь Жора, мы замечательно потусовались! И ездили совсем медленно, нас троллейбусы обгоняли, правда, Гоша?

Упомянутый промямлил нечто нечленораздельное, которое при большом желании можно было принять за полное согласие с предыдущим оратором.

Маша вкатила в гараж мой мотоцикл (Гоша увивался рядом, пытаясь помочь), села на свой «Дербик» и, послав Гоше воздушный поцелуй, умотала.

– Какая женщина! – вернулся к Гоше дар речи.

– Да уж, на свежего человека Маша производит совершенно убойное впечатление. Но ты не пугайся, это только когда ей вожжа под хвост попадает, а так большей частью вполне вменяемое существо. Как тебе, кстати, панорама нашей Москвы – понравилась?

– Нет, ну какая женщина!

Диагноз ясен, подумал я. И не ошибся. Весь вечер Гоша пытал меня на предмет подробностей об объекте своего восхищения. Но мало того, ближе к ночи позвонила Маша и, даже, похоже, несколько смущаясь, попросила рассказать – кто такой Гоша, откуда, женат ли он и вообще?

– Сами разбирайтесь, – буркнул я и сунул телефон Гоше (спать давно пора, между прочим!).

Они разобрались. Через пять минут Гоша вернул мне телефон, некоторое время мялся, но наконец выдал:

– Жора, я позвал Машу сюда. Я сказал, что по телефону ничего о себе говорить не могу (интересно, что Машка теперь думает?). Мне кажется, надо ей рассказать, кто я такой и откуда. Она обещала, что никому ничего не скажет.

В общем-то, я уже начал обдумывать подобный вариант. Маша достаточно умна, чтобы понять – болтать о таком действительно ни к чему. А еще один человек в нашей команде лишним не будет, пожалуй.

– Ладно, расскажем. Кстати, она тебе не говорила, что тоже умеет летать, и неплохо? Можно уже в Абастумани первую российскую авиаэскадрилью формировать, есть из кого.

Вид приехавшей Маши добил Гошу окончательно – сняв мотокомбез, она оказалась в шортиках и маечке. Поэтому, кто он такой, объяснять пришлось мне. На Машу интересно было смотреть – она видела, что я не шучу, но поверить не могла. Так и маялась. Пришлось нам с Гошей показать свои способности в действии. Маленькая дырочка в Абастумани 1899 года поставила точку в Машиных сомнениях. Услышав, что завтра мы открываем из гаража большой портал, она заявила, что тут же помрет от разочарования, вот прямо не сходя с места, если завтра ее не пустят в тот мир!

– Ты там собираешься, как сейчас – в этих своих трусах щеголять или в мотокомбезе? – поинтересовался я.

– Ой, действительно… Гоша, а что у вас там носят?

Вопрос: «Что носят?» – оказался не единственным, требующим разрешения, так что на следующий день мы в Абастумани не попали. Зато через день в Российскую империю по приглашению наследника и цесаревича приехала племянница уже неплохо известного там инженера и пилота Найденова, сама тоже в какой-то мере инженер (в незначительной), пилот (вот это без оговорок, здесь она если и не лучший пилот в мире, то уж второй наверняка) и дизайнер (хрен его знает, известно ли тут это слово?). Госпожа Мария Островская явилась на фирменном мотоцикле производства своего дяди (в прошлой жизни это был хондовский «Зумер»). Правда, этот скутер не очень-то походил на здешние мотоциклы, ну да ладно, он и в нашем мире был похож только на самого себя. На даме был камуфляжный костюм, зеркальные очки и черный шлем, сзади на скутер был приторочен здоровый баул со шмотками, а под седлом – сумка поменьше с какой-то дамской мелочью. По уже проторенной мной дороге Маша подъехала к Гошиному дворцу, где я по мере сил разыграл сцену «дядя встречает долгожданную племянницу». Впрочем, зрителей было немного, и я особо не надрывался. На этом легализацию мы сочли законченной, и Гоша взялся показать гостье поселок, но я потребовал сначала открыть портал ко мне в гараж, что и было сделано.

Ладно, пару дней им на прогулки под луной или под чем там получится, а мне есть чем заняться. Если кто помнит, у нас в планах было создание авиапромышленности, и на начальном этапе главным затыком являлись моторы. С хорошим мотором полетит даже хреноватый самолет, а без оного… Продолжать таскать из Москвы «Ротаксы» не хотелось. Гоша, кстати, сразу ухватил суть: беда не в том, что в России сейчас нет ни самолетов, ни моторов – нет людей, знающих, как это сделать, и нет производств, на которых эти люди смогут сначала приобрести знания, а потом их с толком использовать. Так что передо мной стояла задача родить документ – какое оборудование и инструменты вообще нужны, что покупать в России, что заказывать за границей и что может понадобиться такого, чего в Гошином мире вообще пока не существует. В общих чертах понятно, где потом покупать каждый напильник или станок, это в рабочем порядке разберемся. Ну и нужен был образец движка, достаточно простого, чтобы его можно было производить в России начала прошлого века. Мотор лучше двухтактный, при небольших мощностях он проще и легче аналогичного по параметрам четырехтактного, а повышенный расход горючего и небольшой ресурс на начальном этапе самолетостроения сильно не помешают. Так уж получилось, я знал, где этот образец взять. Мой старинный приятель Боря Фишман, с которым мы в далекой молодости строили первый самолет, собрался наконец, не дожидаясь выхода на пенсию, уехать к своим в Канаду. У него там еще с советских времен немало родственников осело проездом на историческую родину, а пару лет назад к ним присоединилась и жена с детьми. Борю давно туда звали, но он держался стойко, мотаясь через океан только в отпуск. Но нет таких крепостей, которые… Короче, грянул кризис, и перед Борей встала дилемма: или научиться питаться святым духом, или собирать манатки и ехать воссоединять семью. Вот он и паковал чемоданы. А в свое время Боря построил очень неплохой движок для самодельного самолета, оппозит на базе двух цилиндров от «Иж-Планеты». Последние двадцать лет он у него пылился без дела, и вот уж его тащить в Канаду никакого смысла не было. Так что отдал Боря этот мотор мне без возражений и даже денег не взял, сказав, что это подарок, а побыть евреем он еще успеет.

Еще я сделал несколько набросков самолета, которому предстояло стать первенцем русской авиапромышленности. Любой знакомый с историей авиации человек без проблем узнал бы в нем контуры «Фарман 4». Потому что не следует сразу показывать всему миру, как правильно строить аэропланы, пусть сначала посмотрят, как это делается через задницу, нагородят себе копий этого убоища… Не будем чрезмерно облегчать жизнь потенциальному противнику, да и всем остальным тоже. Гошин высокоплан – он пока останется уникальным и не для широкой публики.

Далее я пошарил в Интернете на предмет решения кадрового вопроса – были ли в России 1899 года яркие двигателисты? Оказалось, очень даже были, один Густав Тринклер чего стоит. Еще будучи студентом, построил компрессионный двигатель – гораздо более близкий к современным дизелям, чем тогдашние творения Рудольфа Дизеля. Потом долго и плодотворно занимался двигателями, в том числе и двухтактными. Много ли вы сейчас найдете студентов, дипломный проект которых тянет на несколько полноценных патентов, за обладание которыми сразу начинается свара? Бывает, конечно, но редко. Так что пусть Гоша ему срочно письмо пишет, Густав сейчас как раз Петербургский технологический заканчивает.

И наконец, я навестил народ в Абастумани. Там как раз обсуждалось место будущей Гошиной резиденции, типа что лучше – Царское Село, Гатчина или вообще Царицыно? Я с ходу вступил в дискуссию, вопросив, почему не рассматриваются Париж, Ницца и Монте-Карло? Насчет попить-пожрать и вообще развлечься там очень даже вполне. А вот вдруг мы захотим моторный завод построить, вроде ж собирались? Да и аэродром…

– Нам нужно, – продолжил я, – несколько обособленное место, на железной дороге, вблизи приличного озера или реки, недалеко от крупных промышленных центров. В Питер и на самолете слетать недолго, а в случае экстренной надобности можно и мгновенно, через порталы.

Маша слегка приувяла, похоже, в мыслях она уже блистала в высшем свете Питера и Москвы. Но, надо отдать ей должное, ненадолго, Гоша даже заметить не успел. И включилась в поиск. После недолгих обсуждений мы наметили Серпухов, точнее, рядом с ним, на правом берегу Нары, где-то в районе женского монастыря. Гоша сделал пометку – завтра же отправить туда человека, осмотреться на месте.

В конце обсуждения Маша задумалась.

– Ладно, понастроим мы самолетов и мотоциклов, ну и еще не знаю чего. А стратегическая цель какая?

– Ясен пень, спасти Россию, – фыркнул я. – Чтобы она стала ого-го, а не пес знает чем.

– Вот именно, – Гоша с благодарностью посмотрел на меня, видно, решил, что я это абсолютно серьезно. – Я просто не имею права изображать стороннего наблюдателя, тогда как моя страна катится в пропасть. Не знаю пока как, но я обязан вмешаться.

– Вот-вот, именно вмешаться. А чтобы иметь возможность это сделать… – Я полез было за сигаретами, но вспомнил, что в Гошиной резиденции не курят. – Нужна достаточно высокая должность. Нужен немалый финансовый вес. Нужен авторитет в разных слоях общества. Вот тут самолеты и помогут. Ну сам подумай, приехал ты в Питер. Все значимые места уже заняты. А тут прямо говоришь Николаю – мол, у России уже есть Воздушный флот. Нужен его главнокомандующий.

– Точно, – с лёта ухватил идею Гоша, – пожалуй, серьезного противодействия это не встретит. Никто не увидит во мне конкурента, скорее даже наоборот, и будут советовать Ники побыстрее именно так и сделать, пока я не начал еще на что-нибудь претендовать.

– Тогда, чтобы не терять время, – предложил я, – ты про это в своем ответе Николаю и напиши. Мол, да, имеют место быть успехи в покорении пятого океана, в силу чего готов послужить Вашему Величеству на посту Главкома ВВС.

Следующий день мы посвятили занятию фотоделом – для того чтобы в письме Николаю были не только слова, но и иллюстративный материал. Наснимали кучу кадров с самолетом на земле и в воздухе, Гошей в кабине и рядом с ней. В паре снимков на втором плане была Маша. Меня пока решили не засвечивать. Потом Маша поработала над этим в фотошопе, чтобы убрать всякую возможность по снимкам понять конструкцию аэроплана. Получившееся скинули на флешку, в Москве мне предстояло сделать бумажные черно-белые фото. Ну и загнать очередную порцию Гошиного золота, ибо предстояли расходы. А также навестить свою сестру, то есть Машину мать, и сказать, что ее дочь едет на съемки сериала в Бразилию в качестве полуглавной героини. Надолго, сериал предполагается длиной в несколько лет.

– Вот увидишь, даже вопросов не будет, – сказала племянница. – У нас с мамой как-то все не очень пошло, еще когда она за этого своего Генриха вышла, а теперь, когда у меня братик появился, им вовсе не до меня.

Глава 5

Зима. Крестьянин, торжествуя… Да, в Серпухове января 1900 года имелись в наличии и зима, и крестьяне. В отличие от нашевременной Москвы, где со снегом опять напряженка, а вместо крестьян можно встретить разве что таджика-декханина с лопатой. Так что я ходил через портал в том числе и покататься на лыжах. А вообще мы начали подготовительные работы к возведению Георгиевска (пока это было неофициальное название, но вроде никто не протестовал) – купили несколько домов и большой сарай на окраине Серпухова, участок земли под застройку, вели переговоры с архитекторами и подрядчиками. Завербованный Гошей Густав Тринклер мотался между Тулой и Москвой, закупая оборудование, материалы и размещая заказы на комплектующие. Борин движок он разобрал на элементы и теперь адаптировал конструкцию под имеющиеся производственные возможности. Кстати, с этим движком и мне пришлось повозиться, чтобы убрать явные анахронизмы. На поршнях с внутренней стороны нашлись расплывчатые буквы «иж» – убрал. Надпись «АТЭ» на катушках затер. Карбюраторы пришлось выкинуть, больно уж они не походили на изделия конца девятнадцатого века. Вместо них я вставил эмульсионные трубочки с ввинчивающейся иглой, как на авиамодельных двигателях, и общий бачок с клапаном, наподобие унитазного, в качестве поплавковой камеры. Самое интересное, что после этих вивисекций движок еще и работал, только похуже заводился и не держал малых оборотов. Густав, увидев мотор, почти сразу сказал, что все в нем замечательно, вот только приборы смесеобразования проектировал какой-то недоучка, и нарисовал свой вариант вместо моих поспешно приляпанных пульверизаторов. Еще он прикидывал, можно ли систему впуска оснастить лепестковым клапаном. В общем, парень с лихвой оправдал все ожидания, и теперь у еще несуществующего Георгиевского моторного завода был вполне реальный главный инженер.

Гоша после трехнедельного пребывания в Питере тоже приехал в Серпухов, где его появление вызвало самый настоящий ажиотаж. Он в своей обычной манере тут же, не отходя от кассы, неслабо пожертвовал двум местным монастырям и начал создавать местную газету (как он мне при этом сказал – тренироваться на кошках).

А до этого он пробил-таки создание нового вида войск – Императорского Военно-воздушного флота. Кстати, как он сказал, ему сильно помогла моя докладная записка, где я описывал роль авиации в будущих войнах, делая упор на массированное применение. Как же, помню, я два дня мучился, вспоминая и перенося на бумагу самые бредовые мысли военных теоретиков начала века. Вот уж действительно, никакой противник не выдержит массированного применения задуманных мной этажерок, ибо помрет от хохота. Но сошло. Думаю, окружение Николая было довольно, что Гоша сам нашел себе нишу, никого при этом не задевая. Аликс, как я и предполагал, относительно авиации и Гошиного в ней места была только «за».

Да, и еще в качестве приложения к той своей авиабредятине я написал систему званий ИВВФ, вызвавшую резкую критику со стороны Гоши. Дело было так. Я почитал про чины в тогдашней Российской армии и несколько офонарел – от всех этих секунд-майоров, эстандарт-юнкеров и прочих вахмистров рябило в глазах. Причем это еще и постоянно переписывалось. В общем, я предложил простую, логичную и строгую систему. Военнослужащие делятся на солдат, унтер-офицеров, обер-офицеров, штаб-офицеров и генералов. В каждой группе по три звания, причем с одинаковым порядком образования, а именно: младший кто-то, кто-то, старший кто-то. Например, если штаб-офицеров мы назовем полковниками, то получится младший полковник, полковник, старший полковник. Вот тут Гоша взвился. Он кричал, что это против традиций Российской армии, не согласуется с табелем о рангах и просто неудобно в общении вне строя. Здесь я попросил подробностей, он разъяснил. Оказывается, в этом случае была традиция опускать приставку перед званием, например, штабс-капитана именовали капитаном, то есть как бы повышали в звании. А если старшего полковника обозвать просто полковником, получится понижение! Ладно, согласился я, вот только в этом месте пойдем навстречу традициям. Пусть старший кто-то имеет другое название. Старший сержант будет старшиной, старший лейтенант – капитаном, старший полковник – бригадиром, а старший генерал пусть называется генералом от авиации. И все, продолжил я, про остальное, чему якобы не соответствует эта система, я и слышать не хочу. Развели, понимаешь, бардак в чинах и званиях. Авиацию кто будет создавать? Если я, то звания будут такие, которые мне легко запомнить – раз, и они образуют красивую и симметричную систему – два. А если тут появятся всякие обер-кондукторы, то стройте все на фиг без меня.

И вот теперь по возвращении из Питера Гоша с тщательно скрываемым злорадством сообщил, что моя система воинских званий вызвала резкие возражения в инстанциях. Ничего, заметил я ему, время еще есть, первые самолеты появятся только летом, так что у него полгода – на продавить кого надо. И вообще, преодоление трудностей закаляет характер.

Был, естественно, в Питере поднят и вопрос о Горном Старце. Гоша сказал Николаю, что оный дед обещал его навещать и что, как только это произойдет, старику будет немедленно доложено о желании царственной четы с ним проконсультироваться. То, что Старец на Кавказе, Гоша в Серпухове, а Николай в Питере – не помешает, при должном уровне святости это решаемые проблемы. Царская чета до конца не поверила, но впечатлилась и теперь пребывала в ожидании.

Собственно, вопрос явления Старца народу упирался только в бороду. Имеющаяся у меня, по общему мнению, достаточной длиной не обладала. Гоша, будучи обуреваем нетерпением, нарыл кучу рекламок о ращении волос, но я твердо сказал, что ни пить, ни мазать на себя эту дрянь не буду. Предложения племянницы о накладной бороде тоже были отвергнуты, во избежание аналогий с Санта-Клаусом. И вообще, сказал я Маше, чем над дядей издеваться, сделай лучше программку для ноута, чтобы я писал на нормальном русском языке, а оттуда лез текст с ятями и ижицами. Стиль править необязательно.

Но племяннице сейчас было не до этого, они с Гошей готовились к биржевым играм, Маша для этого пыталась адаптировать какие-то программы. Вскорости им предстояла дорога в Москву девятисотого года, где предполагалась штаб-квартира будущей финансовой компании, а мне тоже в Москву, только на сто девять лет позже.

Основа функционирования любой сложной структуры – бесперебойная связь. Следовало серьезно подготовиться к изобретению лампы-триода. Казалось бы, чего тут такого, вольфрамовая проволока, продетая сквозь спиральку-сетку, вместе они засунуты в трубочку-анод, все это внутри стеклянной колбы с откачанным воздухом. Мне как раз и предстояло своими руками проверить, насколько сложно в производстве такое изделие.

В свое время я работал в Институте кристаллографии, так что, порывшись в старых записных книжках, нашел телефон одного все еще трудившегося там знакомого и через день уже брал уроки стеклодувного мастерства. Там же, кстати, удалось прикупить вакуумный насос со списанного дифрактометра. Первую лампу я ваял три дня. Вторая пошла легче, с третьей вообще управился за день. Со схемой заморочек не было, «трехточку» я помнил еще с армейской службы, где мы частенько развлекались радиохулиганством. Так что по прибытии в Серпухов следовало начинать организовывать радиомастерскую.

Конечно, можно было притащить туда мешок транзисторов и не маяться, но… Как-то незаметно для себя я все больше проникался симпатией к тому миру, и не хотелось подкладывать ему свинью. Притащенные транзисторы кончатся. Приволоку еще – снова кончатся. Потом кончусь я, и Россия останется у разбитого корыта – с радиоаппаратурой, которую невозможно отремонтировать, зато без соответствующей промышленности и без кадров. Другое дело эксклюзивные изделия, предназначенные для нашей троицы – тут современные технологии вполне допустимы, при соблюдении мер маскировки, понятно.

Следующая встреча произошла в феврале 1900 года. В Москве 2009-го был январь, и не из-за разницы в календарях, она, кстати, в другую сторону, просто мы с Гошей гораздо чаще находились оба там, чем оба тут. Открылся портал из гаража в серпуховский дом, и я шагнул в прошлое. Сразу же услышал несколько неожиданные звуки – где-то рядом явно стреляли.

– Это что у вас тут за революция? – удивился я.

(Бах! Бах! Бах-бах-бах!)

– Да вот, понимаешь, сделал я Маше подарок…

– «Наган» подарил?

– Нет, девяносто шестой «маузер». И вот она теперь третий день стреляет…

Ну и дела. В нашем мире племянница особым интересом к оружию вроде не страдала. В детстве стрельнула раз из охотничьего ружья, и синяк на плече надолго отбил охоту совершенствоваться в этом направлении. А тут, значит…

(Бах! Бах! Бах!)

Блин, да когда же у нее патроны кончатся, поговорить не дает.

(Бах! Бах!)

– Все, что ли?

– Она быстро перезаряжает, – вздохнул Гоша.

Мы вышли во двор. На деревянный щит, метрах в пятнадцати, была пришпилена бумажная мишень. Дальше были сложены мешки, похоже, с песком. Судя по разбросу дырок на мишени, до уверенного попадания комару в глаз было еще далеко.

– О, привет, дядь Жора! – Маша отложила приготовленную обойму и шагнула ко мне. – Вот, смотри, что мне Гоша подарил!

– Да, знатная железяка, и вся в каких-то завитушках. Здорово!

– Что б ты понимал! – возмутилась племянница. – Это не завитушки, а инкрустация, и вообще… мы же здесь собрались прогресс двигать.

– Ну понятно, без «маузера» это никак невозможно. Ладно, делай перерыв, можешь меня чаем угостить, он тут лучше, чем у нас.

– Да, дядь Жора, а тебе здесь пистолет не хочется?

Я задумался. Действительно, тут же это не криминал, а скорее наоборот, так что может и пригодиться. Жаль, «парабеллум» еще не выпускается, позор господину Люгеру. Придется пушку, как у Маши, взять, заодно и унификация боеприпасов будет.

После чая Маша пошла продолжать пальбу, а мы с Гошей поделились достижениями. Я показал сооруженные своими руками одноламповые приемник и передатчик.

– Вот тут и проверим на дальность связи, там не та обстановка. Думаю, днем километров на пятьдесят с хорошими антеннами связь будет, а ночью так и раза в три подальше. Телеграфом. Для телефонной связи нужно еще микрофон из подручных материалов изобрести, да и лампы получше, чтоб не так шумели. Сделаем, но попозже.

– Питание?

– Шесть вольт накал и двести пятьдесят анод. Батареи я захватил, но вообще-то надо здесь искать.

– Стеклодувное оборудование в нашем мире есть, а подходящий насос?

– Да тоже вроде есть, но я там для нашего заводика прикупил по случаю один раритет аж шестьдесят второго года. Японский, между прочим. Год я спилил, иероглифы оставил. Тяжеленный, гад, но вдвоем втащим, если поднатужимся.

– У меня тоже неплохо, потренировался в финансовых операциях, даже прибыль получил. На школу и, как ты это назвал, ПТУ? Вот на них и хватит. И еще насчет казаков…

Я, кажется, уже упоминал, что один из титулов Гоши звучит как «Августейший атаман всех Казачьих войск». Естественно, пока Гоша сидел в Абастумани, это была чистая фикция. Но теперь само собой напрашивалось наполнить ее реальным содержанием.

– Фамилия Богаевский тебе что-нибудь говорит?

Я задумался. Вроде был такой герой Гражданской войны, у белых, понятно…

– Вот про него вкратце, – Гоша протянул мне бумажку.

Так, Богаевский Африкан Петрович… Я невольно улыбнулся.

– Что там написано веселого? – изумился Гоша.

– Да, понимаешь, в одной из моих самых любимых книг главного героя именно так зовут.

– Дашь почитать?

– Обязательно. Но там совсем не этот Африкан. Ладно, что здесь дальше…

Двадцать восемь лет… Из старинной казачьей семьи, окончил Донской кадетский корпус… Потом Николаевское кавалерийское училище с занесением на мраморную доску – то есть с отличием, надо полагать… Сейчас оканчивает Академию Генштаба. Весьма перспективный персонаж, имеется в виду для реализации Гошиных планов.

– Думаешь его в командиры?

Гоша решил, что собственную силовую структуру лучше всего создавать из казаков, этакий «Особый казачий отряд».

– Сначала этот отряд еще сформировать надо. А так, конечно, потом в командиры.

– А как там с казачьим отделом – в Генштабе, кажется?

– Казачий отдел Главного штаба. Начальник – генерал-лейтенант Щербов-Нефедович.

– Э-э-э… Так у вас что, кроме Генштаба есть еще и какой-то главный штаб? Не до фига ли?

– Нет Генштаба, есть только Главный штаб Его Императорского Величества.

– Вот те раз – Генштаба нет, а его академия есть. Весело у вас тут, я смотрю.

Гоша пожал плечами – мол, так сложилось, это не его инициатива. И продолжил:

– Я написал письмо, что хочу лично познакомиться с работой отдела. Съезжу в Питер и гляну, как там этот Щербов-Нефедович, можно с ним работать или нет.

– А если нет? – с интересом спросил я.

– Намекну брату, что такой заслуженный генерал достоин большего, например быть членом Совета военного министра.

Хлопнула дверь, и в комнату вошла румяная с мороза Маша.

– Ствол перегрелся, – с разочарованием сказала она. – Мороз вроде на улице, а он все равно… Да, кстати, ты просил программку для автоперевода на здешнюю орфографию? Я нашла готовую, давай ноут, установлю.

Смысл этого моего пожелания был вот в чем. Ладно, пусть странный вид моих рукописных текстов можно было списать на новозеландскую малограмотность, но переписывать вручную скачанные документы мне было лениво. А печатный текст с соответствующими ошибками мог уже натолкнуть народ на ненужные мысли. Естественно, все бумаги, для которых есть вероятность попасть в архивы, переписывались или перепечатывались секретарем, продукцию принтера все равно не замаскируешь, когда-нибудь обратят внимание. Но внутренние документы… Да и авторитет инженера Найденова от грамматических ошибок пострадает. В найденной же Машей программе было несколько шрифтов, в том числе и имитация каллиграфического рукописного. Я посмотрел «свой почерк» – красота! Вот пусть мне теперь все и завидуют.

И наконец, сквозь специальную дырку в двери к нам явилась еще одна старая знакомая – кошка. Поглядев на меня, она важно мяукнула, разок из вежливости потерлась о мою ногу и направилась в угол, где обнаружился явно для нее сделанный маленький диванчик.

Глава 6

– Та-ак, вроде лучше… – с сомнением протянул Гоша, глядя на меня, тщившегося стоять в благословляющей позе, да еще и со значительным выражением лица. – Но все равно как-то не очень. Тренироваться надо.

Я и сам видел, что получается хреновато. А ведь это я пока репетировал только позы, не переходя к тексту. В общем, шел процесс дрессировки меня на Горного Старца. Подтолкнуло к этому Гошу прочтение книги Соловьева про Ходжу Насреддина.

– Помнишь, как там стражника муллой переодели? – вопросил он. – «Но уста его, по многолетней привычке, для самого стражника неожиданно, вдруг изрыгнули сквернословие…» Вот именно это с тобой и будет, как только ты явишься перед Ники. Так что давай еще раз, да не пыжься ты, а стой естественно и величаво.

– Естественно – это вот так! – огрызнулся я, суя руки в карманы.

– Между прочим, в этом что-то есть. Только вот подбородок чуть повыше и глаза щурить не надо.

– Да не вижу я ни фига без очков!

– Линзы надо контактные, – подала голос Маша. – Знаешь, бывают такие, слегка голубоватые, в них взгляд становится прямо пронзительным. Неземным. О, придумала! Еще лимб надо!

– Лимб-то мне зачем, я же не прибор. Или ты нимб имеешь в виду? Так это у ангелов. Разве у живых людей нимбы бывают?

– Тогда просто сияние сделаем от фигуры, едва заметное… фиолетовое, пожалуй, в самый раз, в тон к джинсам. И голос пустим с реверберацией.

– Ну, блин, Бондарчуки собрались, – буркнул я. – Ладно, вот так, что ли?

– Да, уже совсем почти как надо. Видишь, получается, а ты не верил, про нанять актера что-то выдумывал. Если и дальше аналогичными темпами пойдет, через неделю такой Горный Старец будет – лучше настоящего! Ладно, Жора, еще заход, и хватит, мне сегодня еще корреспонденцию надо разобрать, накопилась уже.

После репетиции было совместное чаепитие, а потом Гоша пошел разбираться в бумагах, а мы с Машей – в чертежах. Пора было начинать производство первенцев грозного воздушного флота.

– Дядь Жора, я понимаю, что нормальный самолет выставлять на всеобщее обозрение нельзя. Но почему он именно такой? Сложнее же Гошиного парасоля вдвое!

– Давай я немножко издалека зайду. Каким должен быть идеальный результат? Чего ждут сейчас от самолета? Чтобы он взлетел повыше и поднял побольше, вот и все. Про маневренность никто ничего не знает. Про скорости самолетов тоже. И чем более тупиковая конструкция получится в рамках этих требований, тем лучше. Вот от этого и танцуем. Движок у нас слабенький, пока у Густава получается только 60 килограммов тяги, это не больше 30 сил. А поднять надо двоих. Значит, большое удлинение крыла – раз, и работающее горизонтальное оперение – два. Так как самолет, кроме всего, и учебный, оно может быть только спереди – если сзади, слишком сложный в пилотировании девайс получается. То есть схема «утка». Дальше. Крыло. На малых скоростях лучше всего работает тонкий выпукло-вогнутый профиль. Что с ростом скорости у него непропорционально растет сопротивление, никто не в курсе. Значит, профиль выбрали. Про большое удлинение я уже говорил. Длинное тонкое крыло из нынешних материалов – это только бипланная коробка.

– А почему у него поперечного «V» нет? Перевернется же?

– Потому что не фиг народ на правильные мысли наводить. Да и не очень технологично это при такой конструкции получится. А чтоб не переворачивался, мы килей сделаем два и расположим их под углом.

– Ну и урод, однако…

– А то! Ты только вникни, какой замечательный набор получился… Схема «утка» – тупик. Тонкий выпукло-вогнутый профиль – тупик. Биплан с большим удлинением крыла – тупик. Да и двухтактный движок тоже тупик, по сути. Но все будут думать, что так и надо, потому что при заданной мощности у этой этажерки действительно близкая к максимально возможной грузоподъемность. Вот и пусть копируют. А вы с Гошей с патентами не затягивайте, это тоже неслабые деньги. Пометь себе: патент на элероны, на управление с ручкой и педалями, на него же со штурвалом и на двухтактный синхронный оппозит. Вроде ничего не забыл?

– А обшивка крыла? Она же у нас с обеих сторон.

– Правильно, и на двухстороннюю обшивку тоже.

Следующие два с небольшим месяца пролетели в делах и заботах, причем я настолько много торчал в Гошином мире, что в моем за это время еще не кончился январь. А тут с наступлением весны развернулось строительство. Строили сразу авиационный завод (по сути, просто огромный сарай и пару небольших домиков-цехов) и моторный завод. В нем же будем производить радиоаппаратуру, для этого много места не надо. На вершине холма, в самой высокой точке Георгиевска, возводили Гошину резиденцию. Чуть ниже – общаги для рабочих (пока) и дома для инженеров. На Наре планировалась небольшая гидроэлектростанция. Конструкцию движка Густав наконец-то отработал, и таки он у него выдавал сорок сил, как и прототип. Правда, этот прототип весил двадцать пять килограммов, а творение Густава – сорок, но для технологий начала двадцатого века это, я считаю, отличный результат. Был готов и самолет. Как раз сейчас его выкатывали из сарая для первых полетов. На плоскостях и килях красовались черные звезды. Еще было название Н-2 и серийный номер 002 – первым номером мы посчитали парасоль, в данный момент в разобранном виде лежащий в подвале абастуманского дворца.

Я влез на пилотское место (кабина как таковая отсутствовала, имелся только небольшой обтекатель для ног) и велел запускать движок (где ты, «Ротакс» с электростартером?). Специально обученный казак, хекнув, провернул винт. Потом еще раз. Потом еще. Через пару минут таких упражнений движок чихнул, выплюнул клуб сизого дыма, прокашлялся и затарахтел. Прогрев мотор, я дал газ. Пробежав всего метров семьдесят, сооружение вдруг взлетело, без малейших на то специальных действий с моей стороны, и бодренько так начало набирать высоту. Я дал ручку от себя. Набор высоты прекратился, скорость увеличилась. Еще чуть от себя с уменьшением газа – и я еле успел среагировать. Аппарат вдруг резко клюнул носом и мгновенно просел метров на десять, и только хорошая реакция спасла меня от встречи с землей. Не-е, так мы летать не будем. Я прибрал газ, этажерка села. Развернувшись, я, не взлетая, вернулся к месту старта и заглушил мотор.

– Пока на этом летать нельзя, – объяснил я столпившимся зрителям.

– Как? – удивился Густав. – Вы же только что летали!

– То, что я делал, называется не летать, а колбаситься. Тащите этот механизм обратно в цех, дорабатывать будем.

Причины такого поведения самолета мне в общем-то были ясны, дело в принципиальной продольной неустойчивости схемы «утка». Я хорошо запомнил положение ручки, при котором нос рвануло вниз. А теперь приделал к рулю высоты ограничитель, чтобы он просто не мог уменьшать свой угол атаки ниже только что практически установленного. Кроме того, прямую качалку я заменил косой, так что в конце движения ручки вперед передаточное отношение к рулю высоты понижалось. Еще за время своего недолгого полета я заметил, что лететь прямо этот аппарат не желал категорически, так и норовил куда-нибудь свернуть. Явно не помешало бы увеличить курсовую устойчивость – но как? Увеличивать кили не хотелось, они и так здоровые. Удлинять хвост – это нарушать центровку, тоже не фонтан. Подумав, я просто установил кили с небольшим, порядка градуса, схождением по курсу. Все это рукоблудие заняло остаток дня.

А остаток вечера ушел на не очень типичное для меня занятие – самоанализ. Ведь ситуация в полете была критической, спохватись я на треть секунды позже, лежал бы сейчас с переломанными костями, а они в моем возрасте очень плохо срастаются. Получается, что я уже настолько встроился в этот мир, что готов рисковать жизнью ради достижения тутошних целей? Причем вроде даже с меньшими сомнениями, чем дома… Похоже, что мой дом теперь тут.

Следующим утром красу и гордость Российского воздушного флота опять выкатили из сарая. За время доработок она, кроме номера, обзавелась еще и именем – «Святогор».

Снова прогреваю движок и взлетаю. Теперь я уже готов к тому, что для взлета мне вообще ничего не надо делать. Набираю метров пятнадцать и осторожно пробую двинуть ручку вперед. Да, сейчас явно лучше, рывка вниз не происходит, самолет просто немного опускает нос и начинает снижаться, правда, рыская при каждом порыве ветра. Сажусь, делаю еще один подлет. Вроде ничего. Теперь – лететь всерьез.

В общем, после переделки поведение этажерки можно было считать приемлемым. Появилось какое-то подобие курсовой устойчивости. Исчезло свойство резко нырять вниз при неосторожном движении ручки. Но это был явно самолет только для горизонтальных полетов, любой вертикальный маневр он делал, почти не изменяя своего угла относительно горизонта. То есть познакомить человека с небом и с общими принципами управления – годится. Обучить пилота для полетов на любом самолете, кроме этого, – нет.

Я покачал крыльями собравшимся на аэродроме зрителям и полетел в сторону Серпухова, в районе вокзала снизился и сделал несколько кругов метрах в пятидесяти над крышами. На втором круге из домов начал выскакивать народ. На четвертом его уже можно было обозвать словом «толпа». Нарезав над ней еще пару кругов, я дал газу, поднялся и полетел назад в Георгиевск. Летные данные воздушного лайнера меня просто умиляли. Максимальная скорость – семьдесят. Крейсерская – шестьдесят. Взлетная и посадочная – сорок пять. Фантастика!

После меня слетала Маша. Примерно через десять минут ей надоело унылое ползание по воздуху, и она села.

– Ну, дядь Жора, ты и сотворил! Я… эээ… (она оглянулась на Гошу) офигеваю. Даже после того парасоля это все равно что с мотоцикла на мотоблок пересесть.

Тем временем обстановка на аэродроме все более отходила от нормальной. Густав уже примерялся в сорокасантиметровую щель между движком и пилотской спинкой, говоря, что он худой, легкий и имеет право на третий в России полет как конструктор двигателя. Побросавшие работу строители толпились у аэродрома, что-то орали и бросали вверх шапки. К тому же от Серпухова к Георгиевску тоже наметилось движение, сдерживаемое только речкой Нарой.

– Так, бардак прекращаем! – подал голос я. – Ваше высочество, всеподданнейше намекаю – пусть казаки примут дополнительные меры для недопущения на аэродром посторонних. Густав, слезьте с центроплана, как только будет готов двухместный самолет, тогда и вы полетите. Маша, куда ты послала этого господина, не могла просто в задницу? Вежливей надо, это же корреспондент местной газеты!

Вот так в Гошином мире официально родилась русская авиация.

Вообще-то заложено было сразу три самолета, и строились они параллельно, но узким местом оказались моторы. Воодушевленный Густав, недосыпая ночами, за четверо суток довел до ума второй. На третий самолет поставили мой прототип.

Гоша написал письма Жуковскому и Менделееву, приглашая их посмотреть на первые полеты российских аэропланов, но в случае с Жуковским опоздал. Тот явился сам, и не один, а в компании Гиляровского – да-да, того самого. Как выяснилось, известие о серпуховских полетах достигло Москвы вечером того же дня. Гости же приехали как раз к окончанию испытательных полетов «Святогора» номер 003 – двухместного, но без дублирующего управления для ученика. Так сказать, пассажирского лайнера. В отличие от учебного, у этого самолета место пассажира было за пилотом, впритык к двигателю.

Гостей встретил Гоша.

– Николай Егорович, Владимир Алексеевич, я очень рад вас видеть. Чайку с дороги не хотите? А потом пройдем на аэродром, так мы называем место для взлета и посадки самолетов.

Гиляровский остался невозмутим, Жуковский не смог сдержать радостного удивления.

– Да-да, конечно, ваше высочество, как вам угодно, вы же здесь хозяин. Э-э-э… Прошу извинить, вы что, читали мои труды?

– Только названия, – улыбнулся Гоша, – но надеюсь их еще прочитать. Посвященные аэродинамике, теории устойчивости самолетов, расчетам воздушного винта. В этом есть очень большая надобность, уважаемый профессор.

На аэродроме Гиляровский сразу спросил, возможно ли ему поучаствовать в полете.

– Разумеется, – сказал я. – Прямо сейчас готовы? Тогда полезайте вот сюда, поместитесь?

С некоторым трудом Владимир Алексеевич поместился.

– Значит, так. Видите ремень? Пристегнитесь. Держаться за эту рейку. Если захотите что-нибудь мне сказать, кричите вот в эту трубу. Причем сначала просто что-нибудь для привлечения моего внимания, а потом уже текст. Чтобы услышать мой ответ, прислоняетесь к раструбу ухом. В полете будет шумно, сразу предупреждаю. Да, еще вот вам очки, наденьте.

Я проверил самолет и занял свое место.

– Заводи мотор!

Разбегался самолет долго и высоту набирал с большим трудом, все-таки Гиляровский был мужиком весьма весомым, примерно как два Тринклера. Полкилометра высоты мы набирали минут пятнадцать, долетев до того места, где в нашем мире был город Чехов, а тут – еле заметная с высоты деревенька. Развернулись и со снижением полетели обратно, а то мотор уже сожрал полбака. Время от времени я оглядывался назад, как там пассажир, не плохо ли ему. Не каждый организм хорошо себя чувствует, сидя на двух досках на высоте Останкинской телебашни. Но Гиляровский держался уверенно, словно летал далеко не первый раз, и иногда интересовался высотой и скоростью полета.

На пути с аэродрома он расспрашивал меня о том, как я представляю себе применение летающих машин.

– Перевозка срочных грузов и пассажиров туда, где нет железных дорог, – начал перечислять я. – В военном деле – разведка, связь, корректировка артогня. Ну и скинуть можно что-нибудь на противника, бочку с порохом, например.

– Что означают черные звезды на крыльях и… как называются эти поверхности сзади?

– Это кили. А черные звезды означают принадлежность к Императорскому Военно-воздушному флоту.

Вообще-то эти звезды появились случайно. Еще в процессе сборки я велел нанести на плоскости опознавательные знаки, но, забыв уточнить какие, за чем-то нужным умотал в наш мир. Не найдя меня, исполнители поинтересовались у Маши, что такое «опознавательные знаки». Маша была занята и отмахнулась – «звезды». Некоторое время народ пребывал в недоумении относительно их цвета, но потом сообразили, что в Георгиевске никакой краски, кроме черной, и нет. Задним числом Маша придумала, что этим символизируется то, это и еще что-то, не помню уж, чего она там наплела. Но зато фигура получилась простая, самый бесталанный техник не ошибется, а попробуй его заставь, например, орла нарисовать. Тем более двухглавого.

– Пожалуй, – задумался Гиляровский, – мы с вами сейчас и не представляем себе всех возможностей вашей машины. Скажите, а как получилось, что вы вообще занялись изобретением аэроплана?

– Ну, даже и не знаю… Вот как, например, случилось, что вы стали писателем? Есть же много гораздо менее хлопотных занятий – пить водку, например.

– Одно другому не мешает! – захохотал Гиляровский. – Если можно, еще вопрос. Кто кого нашел – вы Георгия Александровича или он вас?

– Процесс был обоюдным, – ответил я. – И сейчас от сотрудничества пользу получают обе стороны.

Беседа с Жуковским протекала на фоне показа нескольких простеньких бумажных моделек, склеенных мной специально для этого.

– Значит, определяем аэродинамическое качество как отношение подъемной силы к силе сопротивления. Оцениваю я его так: пускаем модельку. Видите, планируя с высоты метра, она пролетела метров семь. Значит, ее качество равно семи.

– Правильно, – кивнул Жуковский.

– Далее. Не совсем очевидный факт, но однозначной связи веса и качества нет. Вот, смотрите.

Я приклеил к модельке копейку и снова пустил ее в полет. Модель улетела на пару метров дальше. Приклеил еще копейку – и она пролетела всего пять метров.