Стрекоза в янтаре. Книга 2. Время сражений Гэблдон Диана

Джейми с любопытством взглянул на него, держа пистолет на уровне груди юноши.

– Чем вы можете гарантировать, что не станете досаждать этой леди после того, как я… умру? – с вызовом спросил юноша, оглядывая собравшихся вокруг воинов.

Его здоровая рука решительно сжалась в кулак, но тем не менее дрожала.

Джейми издал какой-то неясный звук, который искусно сумел превратить в чихание, опустил пистолет и, изобразив на лице железное спокойствие, торжественно произнес с весьма заметным от напряжения шотландским акцентом:

– Малыш, я могу дать тебе слово, но, наверное, ты вряд ли поверишь слову… – губы его невольно скривились, – шотландского ублюдка. Но может, поверишь заверениям самой леди?

Он повел бровью в мою сторону, и Кинкейд тут же бросился неуклюже освобождать меня от кляпа во рту.

– Джейми! – яростно воскликнула я, как только почувствовала, что мой рот наконец-то свободен. – Это бесчестно! Как ты можешь так поступать? Ты… ты…

– Трус, – подсказал он мне. – Или шакал, если тебе это больше нравится. Как ты думаешь, Мурта, – спросил он, повернувшись к своему верному помощнику, – кто я – трус или шакал?

Мурта брезгливо поморщился.

– Я назову тебя сучьим потрохом, если ты немедленно не развяжешь руки женщине!

Джейми с виноватым видом повернулся к пленнику:

– Я должен просить прощения у своей жены за то, что вынудил ее стать соучастницей обмана. Уверяю тебя, она действовала не по своей воле.

Он печально оглядел при свете костра прокушенную руку.

– Ваша жена?

Изумленный взгляд юноши лихорадочно сновал между мною и Джейми.

– Смею тебя заверить, – продолжал Джейми, – что, хотя эта леди и оказала мне честь, разделив со мной ложе, она никогда не делала этого по принуждению. И не будет.

A потом, обращаясь к Кинкейду, коротко добавил:

– Пока не развязывай ее.

– Джеймс Фрэзер, – процедила я сквозь стиснутые зубы, – если ты тронешь этого мальчика хоть пальцем, ты никогда не приблизишься к моему ложу.

Одна бровь Джейми слегка приподнялась, зубы блеснули при свете костра.

– Ну, это уже серьезная угроза для такого беспринципного сластолюбца, как я. Но в такой момент я не должен считаться с моими личными интересами. Война есть война.

И он снова стал целиться.

– Джейми! – закричала я.

Он опустил пистолет и повернулся ко мне с выражением подчеркнутого внимания.

– В чем дело?

Я перевела дыхание, стараясь придать твердость своему голосу. Я могла только догадываться, что он собирается сделать, и считала, что поступаю правильно. Правильно или неправильно, но когда все будет кончено… Я отогнала от себя видение Джейми, который корчится на земле, в то время как я наступаю ногой ему на горло. Мне необходимо было решить, как действовать сейчас, в эту минуту.

– У тебя нет никаких доказательств, что этот юноша – вражеский лазутчик, – сказала я. – Он говорит, что набрел на тебя случайно. Костер в лесу, несомненно, способен привлечь внимание любого человека.

Джейми кивнул в ответ, но тут же возразил:

– А как насчет преднамеренного убийства? Факт остается фактом – он пытался меня убить и сам признался в этом.

Он осторожно потрогал свежую рану у себя на шее.

– Да, он действительно пытался, – горячо продолжала я. – Но он говорит, что узнал в тебе разыскиваемого преступника, за голову которого назначена награда, черт тебя побери!

Джейми задумчиво потер подбородок и повернулся к пленнику.

– Да, это аргумент в вашу пользу, Уильям Грей, – произнес он. – У вас прекрасный адвокат. Не в моих правилах и не в правилах его высочества принца Карла по собственной воле казнить людей, если даже речь идет о врагах.

Он подозвал к себе Кинкейда.

– Кинкейд, возьмите вместе с Россом этого человека и отведите его к тому месту, где, как он утверждает, его отряд остановился на привал. Если то, что он рассказал, правда, привяжите его к дереву в миле от лагеря на пути следования его отряда. Утром товарищи обнаружат его там. Но если рассказанное им – ложь, – он сделал паузу, окинув пленника холодным взглядом, – перережьте ему горло.

Он взглянул юноше в глаза и очень серьезно, без тени насмешки сказал:

– Я дарю тебе жизнь и надеюсь, что ты разумно распорядишься ею.

Подойдя ко мне, он перерезал пояс, связывающий мне руки.

Я зло глянула на него, а он, указывая на пленника, который вдруг опустился на землю под дубом, сказал:

– Очевидно, ты не откажешь в любезности осмотреть руку мальчика, прежде чем он уйдет?

Выражение нарочитой ярости исчезло с его лица, сменившись полным равнодушием. Он потупился, стараясь не встречаться со мной взглядом.

Не говоря ни слова, я подошла к юноше и опустилась рядом с ним на колени. Он казался ошеломленным и не противился моему осмотру, хотя мои прикосновения, несомненно, причиняли боль.

Разорванный корсаж моего платья сползал то с одного плеча, то с другого, и я, чертыхаясь сквозь зубы, в сотый раз поправляла его. Предплечье юноши было тонким, как у меня. Я наложила шину на руку и подвязала ее своей косынкой.

– У вас закрытый перелом. – Я старалась говорить как можно более спокойным, бесстрастным тоном. – Подержите ее в таком положении хотя бы в течение двух недель.

Он кивнул, не глядя на меня.

Джейми спокойно сидел на бревне неподалеку, наблюдая за моими действиями. Я подошла к нему и изо всех сил ударила его по щеке, оставив на ней белый след, но он даже не шевельнулся и выражение его лица не изменилось.

Кинкейд поднял англичанина на ноги и потащил к просеке. Перед тем как ступить в чащу деревьев, молодой человек обернулся и, стараясь не смотреть в мою сторону, обратился к Джейми.

– Вы даровали мне жизнь, – сдержанным, официальным тоном проговорил он. – Я предпочел бы этому дару смерть, но коль скоро вы насильно вручили мне его, я отныне ваш должник и почту за честь при случае вернуть свой долг, но потом…

Голос его задрожал от ненависти, и уже вполне обыденно, без всякого официоза, он громко вскричал:

– Я убью вас!

Джейми встал с бревна и выпрямился во весь свой огромный рост. Его лицо оставалось совершенно спокойным. Он мрачно склонил голову перед освобожденным пленником.

– В таком случае, сэр, мне остается только пожелать, чтобы мы никогда больше не встретились.

Юноша расправил плечи и сухо поклонился в ответ.

– Грей не забывает о своих долгах, сэр, – сказал он и растворился в темноте вместе с Кинкейдом.

Наступил момент томительной тишины, когда, собравшись вместе, соплеменники Джейми напряженно вслушивались в удаляющееся шуршание ног по опавшей листве. Затем вдруг раздался чей-то тихий смешок, кто-то хихикнул, кто-то не сдержался и прыснул, и, словно заражаясь друг от друга, смеялись поголовно все. Однако смех был сдавленным, тихим, громко смеяться никто не смел. Джейми выступил вперед, и смех мгновенно стих. Взглянув на меня, он коротко приказал:

– Иди в палатку.

Догадавшись о моем намерении, он быстро схватил меня за руку.

– Если ты собираешься снова влепить мне пощечину, то позволь, по крайней мере, повернуться к тебе другой щекой, – сухо произнес он. – Но чтобы избавить тебя от лишних хлопот, я посоветовал бы тебе отправиться в палатку.

Отпустив меня, он приблизился к костру и властным взмахом руки потребовал внимания. Нехотя все тем не менее мгновенно собрались возле него, настороженно поглядывая друг на друга.

Я понимала не все, что он говорил на каком-то странном гэльско-английском языке, но ценой невероятных усилий уловила общий смысл его слов. Тихим, ровным голосом, от которого леденели сердца слушателей, он просил выйти вперед часовых, дежуривших в этот вечер. Стоявшие перед ним его подчиненные поглядывали друг на друга, стараясь поплотнее сомкнуть ряды. Но вскоре два человека выступили вперед. Они взглянули на Джейми и сразу потупились. Лишенные поддержки товарищей, часовые жались друг к другу.

Это были братья Макклюр, Джордж и Сорли, почти ровесники, примерно лет тридцати. Они стояли как побитые собаки, натруженные руки шевелились, как бы ища друг друга, в надежде выстоять перед лицом надвигающейся грозы.

Возникла короткая заминка, пока Джейми сурово вглядывался в лица незадачливых стражей. Последовали пять тягостных минут, в течение которых он продолжал говорить все тем же тихим, ровным голосом. Сгрудившиеся возле него соплеменники не проронили ни звука, а братья Макклюры, оба довольно крупные мужчины, сжались под тяжестью вины и, казалось, даже стали меньше ростом. Я вытерла потные ладони о юбку и порадовалась, что понимаю не все, что говорит Джейми. Вскоре я стала жалеть, что не последовала его совету и не ушла в палатку.

Но в полной мере я осознала это, когда Джейми неожиданно повернулся к Мурте, уже стоявшему наготове с кожаным ремнем длиной в два фута, с узлом наверху, чтобы не скользил в руке.

– Разденьтесь и подойдите ко мне, вы, оба, – сказал он.

Братья принялись исполнять приказ, расстегивая рубашки негнущимися пальцами, всем своим видом выражая покорность. Казалось, они желали только одного – чтобы поскорее наступил час расплаты.

Я опасалась, что не выдержу этого зрелища, и понимала, что такое наказание в условиях военного времени было довольно легким. На поляне воцарилась мертвая тишина, лишь слышались удары ремня да сдавленные стоны братьев.

Последний удар пришелся по Джейми, подставившему под ремень свой бок. Он взмок от пота, и его рубашка сделалась темной на спине. Кивком он велел братьям одеваться и отер мокрое лицо рукавом. Один из братьев, морщась от боли, наклонился, чтобы поднять брошенные на землю рубашки, другой, дрожа всем телом, пытался удержать его от падения.

Все присутствующие при этом стояли затаив дыхание от страха. Сейчас они зашевелились, словно бы вздохнули наконец с облегчением.

Джейми смотрел на них, слегка покачивая головой. Ночной ветерок усилился, развевая его волосы.

– Мы не можем мириться с беспечностью, друзья мои, – тихо сказал он. – Кого бы то ни было, – добавил он, помолчав, и горько усмехнулся: – Включая меня. Именно разведенный мною костер привлек внимание этого парня.

У него на лице снова выступили капельки пота, он стер их рукой, а ладонь вытер о килт. Затем кивнул Мурте, стоящему в стороне от других, и, протягивая ему кожаный ремень, сказал:

– Не окажете ли вы мне любезность, сэр?

Немного помедлив, Мурта взял ремень. В его маленьких, блестящих черных глазах светилась дружеская симпатия.

– С удовольствием, сэр.

Джейми повернулся спиной к своим соратникам и начал расстегивать рубашку. Наши глаза встретились. Я стояла не в силах пошевелиться. Джейми иронически вздернул бровь, как бы спрашивая: хочешь посмотреть?

Я энергично замотала головой, повернулась и побежала прочь, сожалея, что не последовала его совету сразу.

Разумеется, в палатку я не вернулась. Мне была невыносима сама мысль о душном замкнутом пространстве. Я задыхалась, мне не хватало воздуха.

Взбежав на невысокий холм за нашей палаткой, я бросилась на землю, обхватив голову обеими руками. Мне не хотелось слышать, что происходит у костра.

Жесткая мокрая трава подо мной была холодной, и я догадалась завернуться в плащ. Укрывшись как в коконе и немного согревшись, я лежала неподвижно, прислушиваясь к стуку сердца, в ожидании, когда оно прекратит свой бешеный бег и успокоится.

Через некоторое время я услышала голоса мужчин, направлявшихся небольшими группами по четыре-пять человек к месту, отведенному для ночлега. С головой закутанная в плащ, я не различала их слов. Прошло еще какое-то время, и я поняла, что Джейми здесь, рядом. Он ничем не обнаруживал своего присутствия, но этого и не требовалось. Когда я вылезла из своего кокона и села, то увидела его сидящим на камне. Голова покоилась на сложенных на коленях руках.

Меня обуревало желание одновременно погладить его по голове и запустить в него камнем, но я не сделала ни того ни другого.

– С тобой все в порядке? – через минуту спросила я как можно более равнодушным тоном.

– А? Будет все в порядке.

Он медленно поднял голову и, глубоко вздохнув, осторожно расправил плечи.

– Прости меня за платье, – в следующую минуту сказал он.

Я поняла, что он увидел мои голые плечи, белеющие в темноте, и поглубже закуталась в плащ.

– За платье? – переспросила я внезапно охрипшим голосом.

Он опять вздохнул.

– И за все остальное тоже.

Помолчал и продолжил:

– Я подумал, что, возможно, ты согласишься пожертвовать своей скромностью, чтобы избавить парня от дальнейших испытаний, но у меня не было времени спросить тебя. Если я был неправ, прошу простить меня, леди.

– Ты хочешь сказать, что намеревался и дальше его пытать?

Он вышел из себя и не собирался этого скрывать.

– Пытать?.. Я не причинил парню никакого увечья!

Я еще плотнее закуталась в плащ.

– Ты не считаешь увечьем сломанную руку и клеймо, выжженное раскаленной сталью?

– Нет, не считаю. – Он подскочил ко мне, схватил за локоть и с силой повернул к себе. – Послушай, он сам сломал свою дурацкую руку, пытаясь преодолеть непреодолимое препятствие! Он храбр не менее любого из моих соратников, но совершенно беспомощен в рукопашной схватке.

– А раскаленный кинжал? – не унималась я.

Джейми фыркнул.

– Фу! Под ухом у него сейчас небольшой ожог, о котором он забудет завтра после обеда. Я допускаю, что это немного неприятно, но я хотел всего лишь попугать его, а не причинить боль.

Я повернулась и пошла в сторону темного леса в поисках нашей палатки. А вдогонку мне неслись его слова:

– Я мог бы сломать его, англичаночка, хотя, наверное, это было бы неблагородно с моей стороны. И скорее всего, только на время. Я обычно не прибегаю к таким средствам, если в этом нет особой необходимости. Уверяю тебя, англичаночка, – его голос был едва слышен, но в нем прозвучала угроза, – иногда я вынужден так поступать. Мне нужно было узнать, где находятся английские солдаты, их численность, вооружение и все остальное. Мне не удалось запугать его. Поэтому мне оставалось или сломать его, или обмануть.

– Он сказал, что ты не сможешь заставить его говорить!

– Боже мой, англичаночка. – Голос Джейми казался усталым. – Конечно, я смог бы заставить его! Сломать можно любого, причиняя страдания. Я знаю это, как никто другой.

– Да, – спокойно заметила я. – Видимо, знаешь.

Мы снова умолкли. До моего слуха время от времени доносилось сонное бормотание спящих, случайный стук сапога о твердую землю, шуршание сухих листьев, служивших защитой от осенних холодов. Постепенно глаза привыкли к темноте, и я уже отчетливо различала очертания палатки в тридцати футах от нас, под сенью большой лиственницы. А также черную фигуру Джейми на фоне светлеющей ночи.

– Хорошо, – сказала я наконец. – Если исходить из того, что ты мог сделать и что сделал, то… Ну ладно…

– Спасибо.

Я не могу с уверенностью сказать, улыбался он или нет, но мне показалось, что улыбался.

– Ты, черт побери, играл с огнем. Скажи, как бы ты поступил, если бы я не убедила тебя сохранить юноше жизнь?

Джейми нетерпеливо передернул плечами и издал какой-то звук, похожий на сдавленный кашель.

– Не знаю, англичаночка. Я надеялся, что ты что-нибудь придумаешь. В противном случае я, наверное, застрелил бы парня. Он был бы весьма огорчен, если бы я просто взял и отпустил его.

– Ты бессердечный шотландский ублюдок! – холодно сказала я.

Он глубоко и горестно вздохнул:

– Англичаночка, начиная с самого ужина, который мне не дали завершить, меня преследуют напасти: то мне пытаются перерезать горло, то кусают и порют ремнем. И это еще не все. Я не люблю пугать детей и не люблю пороть взрослых, но мне пришлось сделать это. В трех милях отсюда двести английских солдат разбили лагерь, и я не знаю, что с этим делать. Я устал, я голоден и ужасно расстроен. Если в тебе осталось хоть немного женского тепла, не могу ли я рассчитывать на маленькую толику его?

Его голос звучал так жалобно, что я невольно засмеялась, встала и подошла к нему.

– Думаю, на это ты можешь рассчитывать. Подойди сюда, посмотрим, что я смогу для тебя сделать.

Он накинул рубашку на плечи, не потрудившись застегнуть ее. Я просунула руку под рубашку и ощутила его горячую, нежную спину.

– Кожа не повреждена, – сказала я, водя руками снизу вверх.

– Кожаный ремень не сечет кожу, просто стегает.

Я сняла с него рубашку, усадила на камень и смочила спину холодной водой из ручья.

– Полегчало? – спросила я.

– Ммм… – Мускулы его спины расслабились, но он невольно поежился, когда я осторожно дотронулась до раны на шее.

– Ты бы не застрелил его, правда?

– За кого ты меня принимаешь, англичаночка? – со смешком спросил он.

– За шотландского труса или, лучше, за бессовестного разбойника. Как знать, на что способен такой тип? Если к тому же он еще и беспринципный сластолюбец?

Он рассмеялся вместе со мной, и его плечо затряслось под моей рукой.

– Поверни голову. Если тебе нужно женское тепло и сочувствие, сиди спокойно, пока я буду их демонстрировать.

– Ммм… Нет, – произнес он после небольшой паузы. – Я не смог бы убить его. Но после того как я унизил его в твоих глазах, я должен был дать ему шанс вернуть себе чувство собственного достоинства. Он смелый парень. И заслужил право реализовать это качество на практике.

Я покачала головой.

– Никогда не научусь понимать мужчин, – пробормотала я, нанося на ранку мазь из ноготков.

Он взял мои руки и уткнулся в них подбородком.

– А тебе и не нужно понимать меня, англичаночка, – спокойно сказал он. – Пока ты любишь меня. – Он поцеловал мои руки. – И кормишь меня, – добавил он, отпуская их.

– Значит, женское тепло, любовь и еда? – засмеялась я.

В наших сумках я отыскала холодные лепешки, сыр, а также немного бекона. Напряжение и абсурдность последних двух часов, как оказалось, основательно меня изморили, и я с жадностью набросилась на еду.

Голоса окружающих нас людей смолкли, костер погас – казалось, на тысячу миль окрест не было ни одной живой души. Только ветер непрерывно шевелил кроны деревьев, ломая сухие ветви, падавшие на землю.

Джейми сидел прислонившись к дереву, лицо его в сумеречном свете звезд казалось унылым, но все тело излучало озорство.

– Я дал твоему герою слово, что не стану досаждать тебе своими отвратительными притязаниями. Я буду верен данному мной слову до тех пор, пока ты сама не позовешь меня разделить с тобой ложе. А пока я пойду и лягу с Кинкейдом и Муртой. Правда, Мурта храпит.

– И ты тоже, – сообщила я.

Я секунду смотрела на него, затем дернула плечом, отчего мое порванное платье соскользнуло с него.

– Ты уже провел соответствующую подготовку, теперь можешь завершать дело.

Я встряхнула другим плечом, и платье упало.

Его руки, словно горячий шелк, скользнули по моему телу.

– Ну ладно, – пробормотал он мне в волосы, – война есть война.

– Я вечно путаюсь в датах, – сказала я спустя некоторое время, глядя в густо усеянное звездами небо. – Мигель де Сервантес уже родился?

Джейми лежал, вытянувшись во весь рост, на животе рядом со мной, а голова и плечи высовывались из палатки наружу. Он медленно открыл один глаз, устремив его в сторону горизонта. Не обнаружив никаких признаков восхода, он вновь перевел на меня взгляд, в котором сквозило уязвленное самолюбие.

– Ты что, испытываешь острую необходимость немедленно побеседовать об испанской литературе? – слегка охрипшим голосом спросил он.

– Да нет. Мне просто интересно, знаком ли тебе термин «донкихотство»?

Он приподнялся на одном локте, почесал голову обеими руками, чтобы окончательно проснуться, и повернулся ко мне:

– Сервантес родился почти двести лет назад, англичаночка, и благодаря неплохому образованию, которое я получил, я знаком с этим джентльменом. Но может быть, в твоем вопросе кроется что-то сугубо личное?

– У тебя болит спина?

Словно желая проверить, он пошевелил плечами.

– Не очень. Хотя, думаю, синяки имеются.

– Джейми, скажи, ради бога, для чего все это? – не выдержала я.

Он положил подбородок на скрещенные руки и искоса взглянул на меня. От улыбки его глаза еще больше сузились.

– Ну, Мурте это доставило удовольствие. Он ждал этого момента много лет. Помню, в девятилетнем возрасте я положил кусочек медовых сот ему в башмак, когда он снял их, желая дать ногам отдых. Тогда он долго гонялся за мной, но так и не смог поймать, но зато я узнал много любопытных слов, пока он охотился за мной босиком. Он…

Я изо всех сил ударила его кулаком по плечу, остановив тем самым поток красноречия. Джейми удивленно охнул, рука его подвернулась, и он упал на бок, спиной ко мне.

Я встала на колени у него за спиной и обхватила руками за талию. Его широкая, мускулистая спина поблескивала от мази. Я поцеловала его между лопаток, отодвинулась и подула ему на спину, с удовольствием ощущая, как его тело трепещет от прикосновения моих пальцев и крошечные тонкие волосики топорщатся на коже.

– Для чего? – повторила я, приложив щеку к его теплой, влажной спине.

В темноте рубцы на ней были не видны, но я отчетливо ощущала их щекой – тонкие, твердые полосы. Он лежал не двигаясь, ребра под моей рукой вздымались и опускались в такт глубокому, размеренному дыханию.

– Ну ладно, – сказал он и снова замолчал, о чем-то задумавшись. – Я сам точно не знаю, англичаночка. Может быть, я хотел доказать что-то тебе или себе самому.

Я положила свою легкую ладонь на его лопатку, широкую и тонкую, с четко очерченными контурами.

– Только не мне.

– Но разве достойно джентльмена раздевать свою жену на глазах у тридцати мужчин? – В его голосе звучала горечь, и мои руки замерли у него на спине. – Достойно ли благородного человека проявлять жестокость к пленному врагу, почти ребенку? И даже быть готовым на большее?

– А разве было бы лучше, если бы ты пожалел меня или его, а через два дня потерял половину своих людей? Ты должен был помнить об этом. Ты не имел права позволить себе рисковать людьми во имя ложно понятого благородства.

– Да, не имел, – произнес он. – Поэтому сейчас мое место рядом с сыном моего короля. Чувство долга и чести повелевает мне следовать за ним… и в то же время всячески препятствовать осуществлению того, что я поклялся отстаивать. Ради его низменных интересов я предал тех, кого люблю. Я предал само понятие о чести, благородстве.

– Во имя чести погибло немало людей. Но безрассудное благородство – это глупость. Благородная глупость – все равно глупость.

– Да, это так. Ты говорила, что все изменится к лучшему. Но если я буду первым среди тех, кто пожертвует своей честью ради ложно понятого чувства долга, не будет ли мне стыдно потом?

Он взглянул на меня, глаза были полны тревоги.

– Я не поверну вспять, это для меня невозможно, но порой, англичаночка, становится жаль того парня, каким я был.

– Это моя вина, – мягко сказала я и провела пальцами по его лицу, коснулась густых бровей, широкого рта и отросшей щетины на подбородке. – Моя. Если бы я не явилась… и не сообщила тебе, что произойдет…

Я ощутила внезапную боль и горечь, когда вспомнила, каким наивным, благородным парнем он был. Впрочем… разве у нас был выбор? Я должна была открыть ему то, что знала. А он должен был действовать исходя из этого знания. Я вспомнила одну из строчек Ветхого Завета: «Когда я молчал, обветшали кости мои от вседневного стенания моего». Он словно бы услышал мои мысли и слегка улыбнулся:

– Может быть… Но я не помню, чтобы Адам просил Бога забрать Еву назад.

Он наклонился и поцеловал меня в лоб, когда я засмеялась, и, укрыв мои голые плечи одеялом, сказал:

– Спи, мое маленькое ребрышко, завтра мне понадобится помощница.

Меня разбудил лязг металла. Я высунула голову из-под одеяла, прищурившись, пыталась рассмотреть источник странного звука и тут обнаружила, что мой нос практически упирается в колено Джейми, укрытого пледом.

– Проснулась? – услышала я его голос.

Что-то блестящее и звенящее промелькнуло перед глазами, и я ощутила нечто очень тяжелое у себя на шее.

– Боже, что это такое? – воскликнула я, проворно сев в постели и стараясь рассмотреть странный предмет.

Оказалось, что на мне надето ожерелье, состоящее из трехдюймовых металлических элементов в виде стержня с ободком наверху, нанизанных на кожаный шнурок. Некоторые из них были покрыты ржавчиной, другие совершенно новые. По всей длине стержней проходили царапины, как будто их с силой выдирали из какого-то более крупного предмета.

– Военные трофеи, англичаночка, – пояснил Джейми.

Я взглянула на него и громко вскрикнула.

– Ой! – произнес он, проведя рукой по лицу. – Я совершенно забыл. У меня не было времени умыться.

– Ты до смерти меня напугал, – сказала я, прижимая руку к бешено бьющемуся сердцу. – Что это?

– Древесный уголь.

Голос его прозвучал глухо: он уже вытирал лицо какой-то тряпкой. Вскоре он отложил ее и улыбнулся мне. Ему удалось стереть черную пыль с носа, подбородка и лба, и они розовели на фоне сажи, но угольная чернота осталась возле рта и вокруг глаз, обведенных, как у енота.

Рассвет едва забрезжил, и в сумраке его темные от угольной пыли лицо и волосы почти сливались со стенами палатки. От этого возникало впечатление, что я разговариваю с человеком, не имеющим головы.

– Это была твоя идея, – сказал он.

– Моя идея? Ты похож на привидение из спектакля, – ответила я. – Для чего ты разыграл эту комедию?

На черном лице зубы сверкали, словно жемчужины.

– Это была диверсионная вылазка, – с удовлетворением произнес он.

– Диверсионная? Я правильно тебя поняла? О боже, ты побывал в английском лагере? Боже мой! Надеюсь, не один?

– Я не мог лишить своих людей такого удовольствия, поэтому оставил троих охранять тебя, а с остальными совершил весьма успешную вылазку. – Он с гордостью посмотрел на мое ожерелье. – Это шплинты от орудийных повозок. Мы не могли похитить пушки и даже бесшумно повредить их, но им не удастся далеко уйти без колес.

Я критически осмотрела свое ожерелье:

– Все это прекрасно, но не смогут ли они сделать новые стержни? Кажется, ты делал нечто подобное из толстой проволоки.

Он кивнул с самодовольным видом.

– Может быть, и смогут. Но на что им стержни, если у них нет колес?

Он приподнял брезент, закрывающий вход в палатку, и указал на подножие холма, где Мурта, черный, как демон, с такими же черными помощниками бросал в костер последние из тридцати двух больших деревянных колес. Снятые с колес железные ободья грудой лежали рядом. Фергюс, Кинкейд и еще несколько молодых ребят затеяли игру, гоняя их при помощи палок. Я засмеялась.

– А ты, оказывается, умный, Джейми.

– Может быть, я и умный, но ты – полуголая, а мы сейчас отправляемся. Нет ли у тебя чего-нибудь, что можно было бы надеть? Мы связали их часовых и оставили в заброшенном загоне для овец, но скоро лагерь проснется, а он недалеко от нас, поэтому нам лучше скрыться.