В канун Рождества Пилчер Розамунда

– Надолго?

– На месяц.

– Открытку нам пришлете?

– Непременно.

– Дайте знать, когда вернетесь.

– Сразу же.

– Нам будет вас недоставать, – сказал Оскар, и у Элфриды потеплело на сердце.

Домик назывался Эмбло-коттедж. Гранитным фасадом он был обращен к северным ветрам и к Атлантике; немногочисленные на этой стороне окошки были маленькие, глубоко посаженные, однако подоконники достаточно широкие для горшков с геранью, причудливых обломков плавника и раковин. Серена любила собирать раковины. Когда-то этот коттедж был частью Эмбло, процветающей молочной фермы, и в нем жил пастух, но он ушел на пенсию, потом умер; молочные хозяйства механизировали, и фермер, дабы сократить расходы, продал коттедж. С тех пор тут трижды сменились хозяева, и в последний раз коттедж был выставлен на продажу, как раз когда Джеффри принял судьбоносное решение распрощаться с Лондоном, с Доди и со своей работой. Он прочел объявление в «Таймс», немедля сел в машину, ехал всю ночь напролет, чтобы посмотреть коттедж одним из первых, и обнаружил отсыревший домик, спрятавшийся в разросшихся кустах неухоженного сада, убого обставленный для сдачи в летний сезон. Но отсюда открывался вид на скалы и на море, по южной стене вилась глициния, а на лужайке цвел куст камелии.

Джеффри позвонил управляющему своего банка и купил коттедж. Когда они с Сереной въехали, в печных трубах были птичьи гнезда, обои клочьями свисали со стен, а в комнатах стоял запах сырости и плесени. Но какое это имело значение! Они расположились на спальных мешках и откупорили бутылку шампанского. Они были вместе и в своем доме.

Прошло десять лет. Два года ушло на то, чтобы привести дом в порядок. Все это время водопроводчики, плотники, плиточники и каменщики в заляпанных грязью башмаках бродили по комнатам, без конца пили чай и вели долгие разговоры о смысле жизни.

Время от времени Джеффри и Серена выходили из себя из-за того, как медленно продвигается работа, но одержать верх над этими философами-любителями было невозможно. Они не понимали смысла слова «поторопитесь» и дружно сходились на том, что поработать можно и завтра.

Но в конце концов рабочие удалились, оставив хозяевам небольшой, ладный, крепкий кирпичный дом с кухней и маленькой гостиной внизу и верхним этажом, куда вела скрипучая деревянная лестница. К задней стене кухни примыкало довольно просторное помещение, вымощенное плиткой. Прежде там была прачечная, а теперь висели дождевики и стояли резиновые сапоги; здесь же Серена установила стиральную машину и морозильник. Огромную фаянсовую раковину, которую Джеффри нашел в канаве, отмыли и отчистили, и теперь она пользовалась постоянным спросом: в ней мыли яйца, купали собак, составляли букеты из полевых цветов, которые Серена любила расставлять по дому в старомодных глиняных кувшинах. Наверху располагались три чистенькие спаленки со скошенными потолками и небольшая ванная комната, из окна которой открывался самый красивый вид на юг, на фермерские поля и поросший вереском склон холма.

Хозяевам не было здесь одиноко. Примерно в ста ярдах от них стоял фермерский дом с хозяйственными пристройками, по переулку мимо их калитки постоянно двигались тракторы, грузовички с молочными бидонами, машины; ребятишки, которых школьный автобус высаживал в конце дороги, шли домой. В фермерской семье было четверо детей, и все они стали лучшими друзьями Бена и Эми – вместе гоняли на велосипедах, собирали ежевику, с тяжелыми рюкзаками за спиной уходили к скалам поплавать и попировать у костра.

Элфрида еще ни разу не приезжала сюда. И вот теперь она в пути. Джеффри ощущал странное, полузабытое чувство, которое он наконец определил как волнение.

Элфрида. Сколько ей сейчас?.. Шестьдесят один? Шестьдесят два? Мальчишкой он был очень высокого о ней мнения – она ничего и никого не боялась и постоянно смешила его. Джеффри учился в школе-интернате, и по сравнению с ее казенной дисциплиной общение с Элфридой было для него словно луч света: необыкновенно привлекательная бунтарка, она неустанно сражалась против родителей и в конце концов победила – стала актрисой. Такая целеустремленность, смелость и воля к победе восхищали Джеффри, и он был предан Элфриде всей душой. Раза два она по собственной инициативе забирала его из интерната на выходные, и он не торопился выходить, чтобы мальчишки успели полюбоваться на нее: в темных очках, с ананасного цвета волосами, затянутыми в пучок шифоновым шарфиком, она ждала его в своем маленьком красном спортивном автомобиле.

– Это моя кузина. Она поет в каком-то шоу. В Лондоне, – небрежно сообщал он приятелям. – Они привезли это шоу из Нью-Йорка.

Потом он бежал к Элфриде с извинениями за опоздание и втискивался в тесное пассажирское сиденье. Ревел мотор, летел во все стороны гравий, и они уносились вдаль. По возвращении в школу он хвастался прогулкой:

– Ну, мы заехали в мотель. Поплавали в бассейне, пообедали.

Он страшно гордился кузиной и был в нее не на шутку влюблен.

Но время шло, они повзрослели. У каждого из них теперь была своя жизнь, и они потеряли связь. Элфрида вышла замуж сначала за актера, потом за какого-то скучнейшего типа и наконец завела себе знаменитого и преуспевающего любовника. Казалось, она нашла свое счастье, но у него началась болезнь Паркинсона и спустя какое-то время он умер.

Последний раз Джеффри видел кузину в Лондоне, вскоре после того, как она встретилась с этим замечательным человеком, которого всегда называла Джимбо.

– Это не настоящее имя, – объясняла Элфрида, – я сама его придумала. Знаешь, я и не представляла, что так может быть, что кто-то станет мне таким близким человеком. Мы с ним совершенно не похожи, и все же я люблю его больше всех на свете. Я никогда никого так не любила.

– Но что же будет с твоей карьерой? – спросил ее тогда Джеффри.

– А, гори она синим пламенем! – сказала Элфрида и рассмеялась.

Джеффри никогда не видел ее такой счастливой, такой красивой, такой довольной. Его собственный брак был на последнем издыхании, и она всегда была где-то рядом, на другом конце провода, давала ему советы, иногда удачные, иногда не очень, но, самое главное, искренние. Когда он познакомил ее с Сереной, она на следующий вечер позвонила ему и сказала:

– Джеффри, милый, она просто прелесть!.. Перестань терзаться и сосредоточься на ней.

– А как же дочери?

– Они уже взрослые и сами о себе позаботятся. Ты должен подумать о себе. Не упусти свой шанс. Не сомневайся. У тебя нет времени. Жизнь только одна.

– А Доди?

– Она переживет. Оберет тебя до нитки и успокоится. Она не поступится собственным комфортом. Отдай ей все, уходи и будь счастлив.

Уходи и будь счастлив. Он именно так и поступил.

Осенний вечер был хмур. Поднимался ветер. Джеффри собрал яйца, загнал квохчущих кур в их деревянные домики. Темнело. Серена включила в коттедже электричество, и в густеющих сумерках засветились желтым светом маленькие окошки. Сегодня четверг, надо подвезти тачку с мусором к шоссе, утром за мусором заедет грузовичок. Ветер крепчал, теперь он пахнул морем и был соленым на вкус. Зашуршали, заплясали над изгородью ветки дрока. В их жалобный шелест вплеталось журчание ручейка, бегущего по обочине проулка и вниз по склону холма. Похолодало, и Джеффри вошел в дом надеть куртку поплотнее. Серена что-то помешивала на плите, дети за кухонным столом готовили уроки.

– Тачка… – сказал вдруг он.

– Вот умница, что вспомнил.

– Вернусь через пять минут.

– Может, Элфрида как раз подъедет.

Джеффри покатил тачку по изрытому колеями проулку и поставил у обочины. Прислонившись к изгороди, как усталый пожилой крестьянин, он достал пачку сигарет и прикурил от своей старой стальной зажигалки. День угасал. Он смотрел на потемневшее, затянутое облаками небо. Море было синевато-серое, в белых барашках. У подножия скал глухо рокотали буруны, влажный туман с моря оседал на щеках.

Джеффри вспомнил полузабытые стихи:

Он стоял, пока не докурил сигарету, потом швырнул окурок и повернул к дому, но в этот момент увидел свет фар. Они приближались с восточной стороны, мигая на поворотах. Джеффри остановился. Появилась старенькая синяя «фиеста» и осторожно повернула на Эмбло. Он понял, что это Элфрида, ступил на дорогу и замахал руками. Машина остановилась. Он отворил дверцу, сел на сиденье и вдохнул знакомый аромат. Элфрида всегда душилась этими духами.

Он сказал:

– Не стоит останавливаться на шоссе. Тут ездят тракторы и автобусы с немецкими туристами. Свернем в проулок.

Элфрида последовала его совету.

– Привет! – сказала она.

– Ты все-таки приехала.

– Пять часов добиралась.

– Легко нашла дорогу?

– Ты отлично нарисовал схему.

– А кто это на заднем сиденье?

– Мой пес Горацио. Я ведь говорила тебе, что он тоже приедет.

– А я с такой ненавистью смотрел на телефон. Боялся, что ты позвонишь и скажешь, что передумала.

– Ни за что, – сказала Элфрида и перешла к делу: – Это подъезд к твоему дому?

– Он самый.

– Узковат.

– Ничего, проедем.

– Тогда вперед.

Джеффри засмеялся:

– Вперед.

Элфрида нажала на педаль газа, и машина осторожно въехала в узкий проезд.

– Как дорога? – спросил Джеффри.

– Нормально. Правда, я немного нервничала – давно не отправлялась в такие дальние поездки. Знаешь, незнакомые магистрали и громыхающие автофургоны ужасно действуют на нервы. Я ведь не на «феррари».

– У тебя хорошая машина.

Снаружи у коттеджа зажегся свет, – видимо, Серена услышала шуршание гравия. Фонарь осветил открытую площадку с высокой гранитной стеной.

– Остановимся здесь, – скомандовал Джеффри.

Тут откуда-то выскочили две овчарки и с оглушительным лаем запрыгали вокруг машины.

– Не пугайся, – сказал Джеффри, – это Тарбой и Финдус. Они не кусаются.

– И Горацио не тронут?

– И его.

Они вышли из машины и выпустили Горацио. Собаки обнюхали его, и он с умиротворенным видом вскинул лапу под ближайшим развесистым кустом.

На Джеффри такая непринужденность произвела впечатление.

– Какой он породы?

– Неизвестно. Но хороший пес, спокойный и чистоплотный. Он может спать со мной в комнате. Я привезла его корзинку.

Джеффри открыл багажник «фиесты», вынул оттуда потертый чемодан и большой бумажный пакет.

– Приехала с собственным довольствием?

– Это еда для Горацио и его миска.

С заднего сиденья Элфрида достала корзинку Горацио и еще один объемистый бумажный пакет. Дверцы машины захлопнулись. Джеффри пошел по вымощенной плитами дорожке и повернул за угол дома, Элфрида последовала за ним. И сразу же на них налетел ветер с моря. Джеффри поставил чемодан Элфриды, отворил дверь, и она вошла в кухню.

Двое ребятишек, сидящие за столом, уставились на нее. Серена, раскрыв объятия, шагнула навстречу.

– Джеффри, ты и правда нашел Элфриду! Вот умница, отправился отвезти мусор, а возвратился с вами. Как точно рассчитал! Тяжелая была поездка, да? Хотите чая и что-нибудь перекусить? Ах, вы же еще не познакомились с ребятами. Это Бен, а это Эми. А это Элфрида, птички мои.

– А мы знаем, – сказал мальчик. – Вы ведь только о ней и говорили. – Он был темноволосый, а его младшая сестричка – светленькая.

Бен встал из-за стола и подошел пожать руку Элфриде, с интересом косясь на ее багаж в ожидании подарка. Он был смуглый, с темными отцовскими глазами и копной густых черных волос. Придет время, и этот парнишка разобьет не одно нежное сердечко, подумала Элфрида.

Джеффри оставил чемодан у лестницы и тоже вошел в кухню.

– Привет, папа.

– Привет, Бен. Сделал домашнее задание?

– Да.

– Молодчина. А ты, Эми?

– Давным-давно, – гордо ответила девочка и застеснялась. Она подошла к отцу и, обхватив его ногу, тесно прижалась к нему лицом. Элфрида решила, что дети необыкновенно похожи на Джеффри и очень красивы. Но ведь Серена тоже очень красива. Ее светлые, как у дочки, волосы скручены в узел и скреплены черепаховой заколкой, глаза ярко-голубые, на нежном лице россыпь веснушек. Она была в узких джинсах, которые делали ее длинные ноги еще длиннее, в синем пуловере и шелковом шарфике на шее.

– Какова программа? – спросил у нее Джеффри.

– Для Элфриды я сейчас приготовлю чай, если, конечно, она хочет. Или посидите у камина? А могу проводить вас в вашу комнату, Элфрида, если вы хотите распаковать чемодан или принять ванну.

– Когда ужин?

– Часов в восемь. Сначала я покормлю Бена и Эми.

Эми оторвалась от отцовской ноги и сказала:

– Сосиски.

– Прости, не поняла. – Элфрида шутливо нахмурила брови.

– У нас на ужин будут сосиски. И картофельное пюре. И запеченная фасоль.

– Как вкусно!

– А у вас кое-что другое. Мамочка приготовила.

– Не говори! Пусть это будет сюрприз.

– Курица с грибами!

– Эми! – завопил брат. – Тебе ведь сказали: не говори!

Элфрида засмеялась:

– Не сердись на нее. Я уверена, что это будет просто объедение.

– Ну так как же? – спросила Серена. – Выпьете чая?

– Пожалуй, я лучше пойду наверх, разложу вещи и приму ванну, ладно?

– Отлично. Правда, у нас только одна ванна, но дети могут помыться после вас. Горячей воды сколько угодно.

– Тогда я так и поступлю.

– А Горацио? – спросил Джеффри. – Надо его покормить?

– Да, конечно. Дай ему два совка галет и полбанки мяса. И немного теплой воды.

– Горацио – это собака? А где он? – спросил Бен.

– Возле дома. Знакомится с вашими собаками.

– Я хочу на него посмотреть…

– И я тоже!

– Погодите!

Но ребята уже выскочили в сад, не слыша протестов матери. В открытую дверь потянуло холодом. Джеффри закрыл ее и поднял чемодан Элфриды.

– Идем, – скомандовал он и зашагал по скрипучим деревянным ступеням.

Он показал ей комнату и ушел, притворив за собой дверь.

Элфрида села на кровать и только тогда почувствовала, что очень устала. Она зевнула во весь рот и оглядела комнату. Небольшая, но миленькая и очень уютная. Похожа на Серену. Белые стены, белые занавески, тростниковые коврики на полу. На комоде из соснового дерева белая полотняная салфетка с кружевной оборкой. Деревянные крючочки и набор разноцветных вешалок вместо гардероба. Поверх пухового одеяла синее бумажное покрывало, на столике возле кровати – книги, свежие журналы и розовая гортензия в синей керамической кружке.

Элфрида снова зевнула. Ну вот она и приехала. Не сбилась с пути, не попала в аварию. Машина не сломалась. И Джеффри встречал ее в конце проулка. Выскочил с обочины, словно разбойник, и замахал руками. Его так легко было узнать – высокого, худощавого, подвижного, несмотря на возраст. По всей видимости, он ни в чем не уступает своей молодой жене. И дети у них прелестные. А самое главное, выглядит вполне довольным. Он правильно сделал. Его прежняя жизнь исчерпала себя и закончилась, чего Элфрида всегда ему и желала.

Она посидела еще немного, потом встала, открыла чемодан и разложила на комоде свои вещички. Комнатка сразу стала своей. Элфрида разделась, накинула халат и отправилась в маленькую ванную комнату, где понежилась немного в горячей ванне. Усталость как рукой сняло, и она радовалась предстоящему вечеру. Элфрида надела вельветовые брюки и шелковую блузу, собрала в саквояж подарки и пошла вниз, точно моряк, спускающийся на нижнюю палубу. На кухне дети ели сосиски, а Серена взбивала миксером белки. Увидев Элфриду, она улыбнулась.

– Джеффри ждет вас в гостиной, – сказала она. – Он затопил камин.

– Я могу чем-то помочь? Правда, готовить я не умею, но на чистке кастрюль собаку съела.

Серена засмеялась:

– Нет у меня грязных кастрюль.

– Я сегодня еще увижу Бена и Эми?

– Непременно. Они примут ванну и придут сказать спокойной ночи.

– Вода была чудесная. Я просто возродилась.

Бен спросил:

– Что такое – возродилась?

– Это значит помолодела.

– Что-то незаметно.

– Это потому, что я уже старая, – сказала Элфрида. – Обязательно приходи сказать спокойной ночи, у меня кое-что для тебя есть… – Она подняла саквояж. – Вот здесь.

– А можно посмотреть сейчас?

– Нет, сейчас нельзя, посмотришь позже, у камина. Пусть это будет наш рождественский чулок.

Элфрида нашла Джеффри в маленькой гостиной. Как всякий пожилой джентльмен, он сидел у камина и читал «Таймс». Увидев Элфриду, он отложил газету в сторону и осторожно поднялся – в этой комнате, неизвестно по какой причине, потолок был ниже, чем везде, и Джеффри явно опасался удариться головой об одну из белых балок. Это было бы особенно чувствительно для его загорелой лысины, вокруг которой опускались на воротник все еще черные волосы. Глаза были тоже темные, и, когда он смеялся, по худым щекам веером разбегались морщинки. На нем был синий свитер и красная бандана вместо галстука. Элфрида, которая всегда ценила мужскую красоту, с удовлетворением констатировала, что на кузена по-прежнему приятно посмотреть.

– Ты блестяще выглядишь, – сказал он.

– Хорошо отмылась. Как это чудесно – понежиться в ванне.

Она поставила на пол саквояж, опустилась в кресло по другую сторону камина и с одобрением огляделась. Знакомые картины на стенах, яркий огонь в камине, кувшины с засушенными травами, семейные фотографии в серебряных рамках, немного старинной мебели.

– У вас очаровательный дом.

– Это не моя заслуга, Элфрида. Все делала Серена. Выпьешь вина?

– С удовольствием! Здесь совсем другой мир, правда? Он так отличается от твоей прежней жизни. Дом в Кэмпдене, ежедневные утомительные поездки в Сити, официальные приемы, общение с нужными людьми…

Джеффри подал Элфриде бокал и опустился в свое широкое кресло. Их глаза встретились.

– Извини, – сказала она.

– За что?

– За бестактность. Ты же знаешь, я сначала говорю, а потом думаю.

– Ты права. Это был совсем другой мир, и я по нему не горюю. Погоня за деньгами, чудовищно дорогие школы для девочек. Званые обеды, для которых мы каждый раз нанимали дворецкого. Новый дизайн кухни, потому что супруги Харли Райт на другой стороне площади переделали свою и Доди не может от них отстать. Постоянная тревога: по какому курсу идут акции, что требуют страховые компании. И вечная угроза сокращения. Сколько ночей я не спал! А, собственно, во имя чего?

– Теперь все в порядке?

– В каком смысле?

– Материально.

– Да, все хорошо. Даже отлично. Зарабатываем мы не бог весть сколько, но нам хватает.

– А на что вы живете? Куры?

Джеффри засмеялся:

– На них не проживешь. Масса хлопот, а доход небольшой. Летом выручают туристы и отпускники: мы сдаем комнату – постель и завтрак, но, поскольку она одна, да и ванной отдельной нет, хорошую плату не возьмешь. Вот подумываем, не превратить ли заброшенное строение между нашим участком и соседней фермой в дополнительное помещение для приезжих, но это серьезная затея, и мы все никак не раскачаемся. Серена продолжает составлять букеты для свадеб и званых вечеров. Бен и Эми учатся в местной школе. Для меня это настоящее открытие – как просто, оказывается, можно жить!

– И счастливо?

– Счастливее не бывает.

– А Доди?

– У нее квартира неподалеку от «Херлингема»[5], очень хорошая, с видом на реку. Никола развелась и живет с ней, так что они вынуждены терпеть друг друга.

– А ребенок Николы?

– Люси? Ей сейчас четырнадцать. Бедняжка, она тоже живет с ними. Я пытался пригласить ее пожить у нас, хотя бы временно, но Никола считает меня негодяем, а Серену ведьмой и отказывается отпускать к нам дочку.

Элфрида вздохнула. Она отлично понимала, насколько безнадежна ситуация.

– А как Кэрри? – спросила она.

– По-прежнему в Австрии. У нее хорошая работа в туристической компании. Она на ответственной должности.

– Вы встречаетесь?

– Когда я был в Лондоне последний раз, мы позавтракали вместе, но наши пути редко пересекаются.

– Она не замужем?

– Нет.

– Сюда приезжает?

– Нет. Говорит, что не хочет мешать, смущать Серену. Кэрри уже тридцать, она не ребенок. У нее своя жизнь. Если ей захочется приехать в Эмбло, достаточно поднять телефонную трубку, и она это знает. – Он замолчал, поставил стакан, закурил сигарету.

– Курить ты не бросил, – заметила Элфрида.

– И не собираюсь. Тебя это раздражает?

– Ничуть. Меня никогда ничто не раздражает.

– Выглядишь ты замечательно. Как поживаешь?

– Отлично.

– Не страдаешь от одиночества?

– Теперь стало легче.

– Жизнь обошлась с тобой жестоко.

– Ты о Джимбо? С ним она обошлась еще более жестоко, чем со мной. Что может быть хуже для замечательного, блестящего человека, чем медленное угасание. Но я ни о чем не сожалею, Джеффри. Мы с ним недолго жили вместе, но это было что-то особенное. Не многим выпадает такое счастье.

– Расскажи мне про свое новое пристанище.

– Дибтон? Обыкновенная скучная деревушка. Как раз то, что я хотела. Маленький коттедж, в нем жил какой-то железнодорожный рабочий, таких коттеджей там целая улочка. Больше мне ничего и не нужно.

– А люди приятные?

– Опять же, самые обыкновенные. Добрые, приветливые. Встретили меня вполне дружелюбно. Оставаться в Лондоне я не могла.

– А какие-то близкие друзья появились?

Элфрида начала рассказывать ему о Фубистерах и Бобби Джонсе, о викарии и его жене, о пантомиме в воскресной школе. Потом поведала о миссис Дженнингс и Альберте Меддоузе, о сказочно богатом мистере Данне, о его закрытом плавательном бассейне и огромной оранжерее с огненно-красными геранями и фикусами. Завершали рассказ Бланделлы: Оскар, Глория и Франческа.

– Они и правда необыкновенно добры ко мне. Можно сказать, взяли под свое крыло. Глория богатая и щедрая. Она – владелица дома, в котором они живут. Он называется «Грейндж» и ужасно уродлив, но необыкновенно теплый и комфортабельный. Глория уже была прежде замужем, у нее два взрослых сына, а маленькая Франческа – девочка оригинальная, забавная и милая. Глория – очень гостеприимная хозяйка, постоянно устраивает приемы, пикники, дружеские вечеринки или собрания комитета. Она поклонница верховой езды и любит собирать большие компании и устраивать гонки. Багажник она превращает в бар, а к бамперу привязывает своих мопсов, которые лают на всех как сумасшедшие.

Джеффри явно нравился ее рассказ.

– А Оскару тоже нравятся такие развлечения?

– Не знаю. Но он мягкий, приветливый человек… очень обаятельный… Они с Франческой не отходят друг от друга, делают ставки на никому не известных лошадей и едят мороженое.

– А чем он занимается? Или он на пенсии?

– Он музыкант. Органист. Пианист. Преподаватель.

– Ты молодец, что подружилась с такой интересной парой. Они, конечно же, полюбили тебя, ты для всех как глоток свежего воздуха.

Но Элфрида поспешила добавить:

– И все же я не хочу, чтобы меня покорили и проглотили со всеми потрохами.

– Кому же не захочется тебя покорить!

– Ты не можешь судить объективно.

– Да, я всегда на твоей стороне.

Годы спустя, вспоминая те недели, что она провела в Эмбло, Элфрида отчетливее всего представляла себе гудение ветра. Он дул бесконечно, иногда веселым бризом, иногда грозно налетая на скалы, завывая в трубах, сотрясая двери и оконные стекла. Она скоро привыкла к нему, но по ночам не замечать его было невозможно, и она лежала в темноте, вслушиваясь, как он налетает из Атлантики, стремительно проносится по вересковой пустоши, заставляет ветви старой яблони, точно привидение, стучать в ее окно.

Лето кончилось – ветер не оставлял в этом сомнений. Октябрь перешел в ноябрь, и темнота с каждым вечером подступала все раньше. Фермерское стадо – красивые гернзейские дойные коровы каждый день месили грязь в проулке, направляясь с пастбища на утреннюю и вечернюю дойку. После вечерней они снова возвращались на пастбище и быстро отыскивали себе укрытие под стеной, огораживающей пастбище, или в зарослях дрока.

– Почему они не ночуют в хлеву? – поинтересовалась как-то Элфрида.

– У нас это не принято. Морозов здесь не бывает, и травы круглый год в достатке.

– Бедняжки. – Однако Элфрида не могла не признать, что бока у коров гладкие и вид вполне довольный.

Элфрида взяла на себя часть домашних дел и быстро приспособилась к их размеренному течению. Надо было то развесить белье, то погладить рубашки, то почистить овощи, то накормить кур и помыть яйца. Спустя неделю она с удивлением поняла, что за все семь дней не прочла ни одной газеты и ни разу не смотрела телевизор. Мир мог разлететься на кусочки, а Элфрида думала о том, не снять ли с веревки простыни, пока не полил дождь.

Иногда по вечерам она готовила ужин для Бена и Эми, чтобы Джеффри и Серена могли посидеть вдвоем в ресторане или сходить в кино. Она учила ребят играть в рамми[6] и развлекала их рассказами о театре.

В одно из воскресений переменчивая погода обернулась необычайно теплым, почти весенним днем: ветер стих, с безоблачного неба сияло солнце. Такой день нельзя упустить, решила Серена, и, прихватив корзины со снедью и четверых соседских ребятишек, они отправились к скалам: шестеро ребятишек, трое взрослых и три собаки.