Приманка для моего убийцы Уайт Лорет Энн

– Я?

– Ты его друг.

– Но вы его давний друг, док.

– Я бы сам позвонил им, но в настоящий момент мне не стоит отталкивать его от себя. Мне потребуется доверие Майрона, когда мы перейдем на следующий этап ухода за ним. Ты же знаешь, каким он может быть.

Оливия шумно выдохнула: у нее сдавило грудь при мысли о том, что она потеряет Майрона, потеряет свое место на этом ранчо, ставшем для нее домом. Когда снова налетел ледяной ветер, она опять испытала это ощущение. Ей показалось, что вокруг холодная темнота. Круг замыкался.

Перед ее мысленным взором промелькнули фотографии в рамках на стенах библиотеки Майрона. Тот факт, что они все еще там висели, доказывал, что у него остались чувства к собственным детям.

– Я не знакома с его детьми, – еле слышно ответила Оливия. – Я никогда с ними не разговаривала.

– Лив, кто-то должен это сделать.

Глубоко задумавшись, Оливия вычистила и напоила Спирит при свете керосиновой лампы, висевшей на балке сарая. Оливия поставила кобылу в стойло, потом вернулась в свой коттедж и накормила Эйса. Стоя под горячим душем, она собралась с мыслями, прежде чем тепло одеться и отправиться в хозяйский дом, чтобы поговорить с Майроном. Эйс увязался за ней. Пока они шли по узкой тропинке, под ногами похрустывали листья. Тропинка шла от коттеджа Оливии через густую рощицу дрожащих осин, а потом поднималась по лужайке к трехэтажному бревенчатому дому.

Фонари на крыльце и лампы внутри дома изливали в темноту желтый приветливый свет. Оливия поднялась по деревянным ступеням, вытерла ковбойские сапоги о коврик и открыла величественную деревянную дверь.

Когда она вошла в холл с выложенным каменными плитами полом, Адель как раз шла мимо с нагруженным подносом. При виде Оливии она вздрогнула и резко остановилась у подножия широкой лестницы.

– А, это ты! – сказала Адель. Вид у нее был странно взволнованный. – Я… как раз несу ужин мистеру Макдона. Сегодня он ужинает в библиотеке.

– Никто не бронировал места на ужин в хозяйском доме? – Оливия повесила куртку на рога у входа, исполнявшие роль вешалки. С высокого сводчатого потолка свисала кованая люстра, отбрасывая на холл многогранный свет. Справа от входа располагалась гостиная с открытой планировкой, где гости могли отдохнуть перед камином, посмотреть телевизор, посидеть за компьютером или поиграть на бильярде. Маленький бар в гостиной открывался на время трапез. Далее располагались столовая и кухня.

– Сегодня никто, – ответила экономка. – Но у нас забронированы места на пятницу и на выходные.

Хотя гости больше не останавливались в комнатах наверху, в хозяйском доме можно было пообедать. Судя по тому, что сказал доктор Холлидей, следующим летом кухня, вероятно, уже не откроется. Скорее всего, это последние выходные для гостей на ранчо. Мысль была отрезвляющей.

– Позвольте мне отнести ужин вместо вас. – Оливия протянула руку. – Мне в любом случае нужно с ним поговорить.

Экономка передала ей поднос.

– Как он сегодня?

– Полон жизненных сил, если ты об этом.

На лице Оливии появилась широкая улыбка.

– Что ж, это хороший знак. Вы можете ехать домой. Я посижу с ним, пока он поест, а потом уберу на кухне.

Адель какое-то время смотрела на Оливию. Выражение ее глаз понять было невозможно. Адель развязала фартук.

– Как хочешь. Я сейчас все закончу и уйду.

Адель была раздражительной, но необходимой для ранчо и для старика. Оливия задумалась о том, что станет делать экономка после его смерти.

Дверь в библиотеку оказалась чуть приоткрытой, и Оливия подносом распахнула ее пошире.

В камине разожгли огонь, поленья потрескивали. Майрон сидел в инвалидном кресле, спиной к двери, и смотрел в окно. Эйс направился прямиком к камину.

– Привет, Старик.

Майрон повернулся, и его грубоватое лицо под копной серебристо-седых волос расплылось в улыбке.

– Оливия!

Майрон развернул кресло на колесах.

До того как болезнь свалила его, он был великолепным, крупным, резким мужчиной-горой. Он по-прежнему напоминал Оливии постаревших Шона Коннери и Харрисона Форда в одном лице. У него была густая пиратская бородка.

– Проголодались? – Оливия подняла поднос повыше.

Майрон подъехал к камину.

– Поставь его на столик у огня. И налей выпить. Присоединишься?

– Пожалуй, да.

Она поставила поднос на маленький столик у камина, подошла к буфету и налила им обоим виски. Бутылку она поставила на стол рядом с Майроном, чтобы он мог до нее дотянуться, и уселась в большое кожаное кресло с другой стороны камина. Оливия сделала глоток скотча, наблюдая, как Майрон подносит ко рту ложку. Руки у старика дрожали сильнее, и суп пролился. Цвет лица стал землисто-бледным, щеки под бакенбардами запали. Глаза слезились, белки пожелтели. Оливия ощутила жуткую пустоту в желудке.

– Что тебя гложет, Оливия?

Она задумчиво посмотрела на большую фотографию сына Майрона, висевшую на почетном месте – над камином, выложенным из речного камня. Коул Макдона как будто угрюмо и испытывающе смотрел на Оливию сверху вниз такими же глубоко посаженными серыми глазами, как у отца. Волосы Майрона поседели, а волосы Коула пока оставались буйными и темными, кожа была коричневой от сильного загара.

Это был портретный снимок, сделанный в лагере альпинистов на горе Нангапарбат. Он излучал грубую мужественность, бесшабашное отношение к жизни. Несколько лет назад это фото поместили на обложке журнала «Мир вокруг», когда Коул написал для него статью – отчет из первых рук – о трагическом нападении бойцов Талибана на альпинистов в лагере на горе Нангапарбат. Статью Коул впоследствии превратил в книгу. Затем по книге был снят фильм. Один – два в его пользу.

Коул, бывший военный, когда-то преподавал психологию и философию, потом стал военным корреспондентом, затем – писателем-документалистом, описывающим приключения. А еще литературным адреналиновым наркоманом, жившим на лезвии бритвы под названием смерть и старавшимся объяснить с точки зрения психологии поведение тех, кто жил так же. Это было главной темой всех его произведений: почему мужчины и женщины совершали экстремальные поступки, почему одни люди выживали вопреки всему, а другие погибали. Оливия изучила заголовки его книг, стоявших на полках в библиотеке Майрона.

Коул стал жертвой стремления к самолюбованию. Оливия пришла к такому выводу некоторое время назад. Ей была неприятна сама мысль о нем, возможно, потому, что она завидовала его свободе, его способности проживать жизнь на предельной скорости и с такой жаждой.

Майрон следом за Оливией тоже посмотрел на портрет. Его рука, державшая ложку, замерла.

– В чем дело? – спросил он.

Оливия откашлялась.

– Где он сейчас?

– Коул?

– Да. И Джейн. Она все еще в Лондоне со своей семьей?

Старик медленно положил ложку, потянулся за стаканом с виски, сделал большой глоток и закрыл глаза.

– Ты говорила с Холлидеем?

– Да.

Майрон промолчал. В камине громко треснуло полено. Эйс перевернулся на спину, расслабленный, словно щенок, его язык свисал набок.

– Он мне сказал, – продолжала Оливия.

Старик открыл глаза.

– Что именно?

– Что вам придется принимать решение относительно сиделки или хосписа. Док сказал, что кому-то следует позвонить Коулу и Джейн и сообщить им о том, что происходит.

Кустистые седые брови Майрона опустились, глаза превратились в щелочки. Очень спокойно он ответил:

– Только через мой труп.

– Что через ваш труп, Майрон? – так же спокойно ответила Оливия. – Пригласить сиделку? Отправиться в хоспис? И позвонить вашим детям?

– Все вместе. – Он допил остаток виски, взял бутылку и налил еще на три пальца в хрустальный стакан. Оливия знала, что он принимает много лекарств. Пожалуй, ему не стоило столько пить. С другой стороны, почему нет, если человек все равно умирает?

– Я не дам и ломаного гроша за то, что говорит наш замечательный доктор. Если мне предстоит умереть, то я сделаю это здесь. На своих условиях. На своем ранчо, в своем собственном чертовом доме. Где я прожил всю свою чертову жизнь. Куда я привел свою жену. Где у нас родились дети…

Его голос прервался, оставив невысказанные слова висеть в пустоте.

«Где погибла моя жена. Где погиб мой младший сын… Где моя семья развалилась…»

Пламя камина отразилось в его повлажневших глазах.

Оливия поставила свой стакан на столик и нагнулась вперед, положив руки на колени.

– Майрон, если вы не переедете в такое место, где за вами будут ухаживать, вам потребуется медсестра, живущая в доме…

Он резко вскинул руку.

– Прекрати. Даже не думай об этом. Тот день, когда мне потребуется сиделка, чтобы вытирать задницу, чистить зубы и выносить горшок, станет днем моей смерти. Достоинство. Чертово достоинство. Или я прошу о слишком многом?

– Вашим детям следует знать. У них есть право…

– Хватит! – Майрон с грохотом поставил стакан, его щеки покраснели. – Ни за что на свете. Я не хочу, чтобы эти двое ссорились из-за наследства, пытаясь продать это ранчо еще при моей жизни. А они попытаются сделать это, попомни мои слова.

– Вы не можете быть уверены в том, что они…

– Разумеется, могу. Коулу глубоко плевать на то, что произойдет с Броукен-Бар или с его отцом. И он мне здесь не нужен, чтобы постоянно напоминать об этом. Когда я умру, когда мой пепел развеют, когда моя мемориальная пирамида из камней появится на вершине горы рядом с пирамидами Грейс и Джимми, тогда они получат ранчо. И мой призрак будет пугать их. – Старик помолчал. Он выглядел очень уставшим, но от этого не менее решительным. – Ты сделаешь это для меня. Развеешь пепел, сложишь из камней пирамиду.

Оливия потерла лоб, еще раз украдкой посмотрела на снимок над камином.

– Где Коул теперь?

Молчание.

Она повернулась, чтобы посмотреть на Майрона. На его лице появилось странное выражение. Плечи ушли вперед, вжимая его в кресло. В глазах старика Оливия увидела сожаление.

Ее переполняли эмоции.

«Если бы это был мой отец, я хотела бы знать. Я бы хотела, чтобы у меня была возможность попрощаться…»

Можно ли исправить то, что пошло не так? Или это чистой воды безумие – пытаться помириться, когда гнев, сожаления, горечь, обвинения настолько глубоко укоренились в душе человека и так крепко переплелись друг с другом, что если вы попытаетесь извлечь один корень, то погибнет все дерево?

– Он в Гаване, – наконец ответил Майрон. – Топит свои печали в спиртном.

Оливию охватило удивление.

– В Гаване? На Кубе? Откуда вы знаете?

Майрон равнодушно пожал плечами и отвернулся, уставившись на пламя. Его руки с проступившими венами безвольно лежали на подлокотниках кресла. Тот факт, что он знал, где находится Коул, подсказал Оливии, что ему не все равно. Не совсем все равно. У нее появилось ощущение, что Майрону необходимо это сделать – помириться с сыном. И с дочерью тоже.

Или это чувство подстегивала подспудная вина самой Оливии за то, что ее семья стала ей чужой? Оливия сглотнула, заставляя себя оставаться в настоящем. Когда она позволяла своим мыслям возвращаться в прошлое, ей становилось плохо.

– Какие печали? – негромко спросила она.

По-прежнему отказываясь смотреть Оливии в глаза, старик сказал:

– У Коула, кажется, застой в работе после того, как от него ушла жена и забрала с собой ребенка.

– Я… не знала, что у него семья. Он был женат?

– Незарегистрированный брак. Ее зовут Холли. У нее сын от предыдущего брака, Тай. Она вернулась к своему бывшему после того, как Коул попал в передрягу в Судане и подверг опасности жизнь ее сына. Она забрала мальчика и вернулась к его отцу. Сейчас парнишке должно быть восемь лет.

– Откуда вы все это знаете?

– Прочел в том журнале, для которого он пишет. Ты же знаешь, у него склонность такая – проживать жизнь по максимуму, гоняться за штормом в ущерб тем, кто рядом с ним. Коул никогда не привозил домой Холли или Тая, я с ними не был знаком. – Майрон резко хохотнул. – Впрочем, Коул давным-давно перестал называть Броукен-Бар домом.

– А что случилось в Судане?

Майрон махнул рукой, отметая тему, словно дурной запах.

– Не хочу говорить об этом. – Он откашлялся и добавил: – Джимми тоже было восемь, когда Коул утопил его в реке.

Оливия похолодела. Ее охватило внушающее смутный ужас ощущение, что время скручивается, сплетается и повторяется, как двойная спираль молекулы ДНК.

Майрон замолчал, его мысли явно уплыли куда-то в море скрытой печали с бакенами из алкоголя и болеутоляющих таблеток.

Оливия еще раз украдкой посмотрела на снимок Коула над камином.

– Всему свое время, Лив, – наконец сказал Майрон. Теперь он произносил слова с трудом и немного невнятно. – Каждая жизнь – это цикл. Человек делает выбор и несет свое наказание. Даже это ранчо… Возможно, его время вышло. Конец эпохи. Конец наследия.

Старик потянулся за стаканом и дрожащей рукой повращал в нем виски, наблюдая, как жидкость отражает языки пламени.

– Глупо ждать, что мои потомки будут продолжать мое дело.

Он снова откашлялся и продолжал:

– Даже если кто-то захочет снова начать разводить коров, финансовые издержки будут огромными. Но туристический бизнес может работать круглый год. Хозяйский дом снова мог бы наполниться гостями. Домики можно было бы отремонтировать, сделать их дороже, увеличить доход с каждого гостя. Сейчас спрос на услуги такого рода. Туристы из Германии. Азиаты. Британцы. Дикая природа дает им что-то такое, чего они просто не могут найти дома.

Оливия посмотрела на старика. Вместо него говорили болеутоляющие, виски, усталость, но она сумела разглядеть окошко в его мыслях, о котором даже не подозревала.

– Я даже не знала, что вы задумывались об этом. О зимнем бизнесе.

– Это никогда не сработает.

– Это сработало бы. Если бы кто-то этого захотел. – Оливия не сумела удержаться от этих слов. Именно об этом она мечтала так часто, что даже составила электронные таблицы и прикинула смету, потому что… Да потому что у нее не было своей жизни, вот почему. Ранчо стало ее жизнью. Потому что у нее была глупая фантазия: настанет день, и она покажет Майрону свои бумаги и официально что-то предложит. Но этому помешал его диагноз.

– Я представляю более комфортабельные номера в хозяйском доме, – сказала она. – Увеличение числа походов, возможно, даже поездки верхом, чтобы половить стальноголового лосося, когда он пойдет вверх по течению Такена-ривер. Гидросамолеты, которые доставляли бы сюда высоких гостей. Великолепные свежие продукты, выращенные на ранчо. Форель из озера, оленина и дичь из лесов. Добавьте к этому зимний отдых на Рождество. Я верю, что это сработало бы. Я знаю.

Майрон долго смотрел на Оливию, в его глазах появилось непроницаемое выражение. Он покачал головой.

– Забудь об этом. – Старик поставил стакан и покатил коляску по ковру. От усилия его лицо исказилось. – Сегодня вечером мне нужно пораньше отправиться на боковую. Закроешь здесь все?

Оливия встала и взялась за ручки его коляски.

– Не надо, я сам.

Но на этот раз она не послушалась.

– Забудьте об этом, Майрон. Мне нужно, чтобы вы прожили еще несколько дней.

Оливия покатила его к двери библиотеки.

– И почему я позволяю тебе командовать?

– Потому что я милая, – с улыбкой ответила Оливия. – И недорого вам обхожусь.

Она выкатила кресло в коридор, подкатила его к маленькому лифту, который установили весной, и нажала на кнопку, перегнувшись через старика.

– Ты ведь и сама когда-то жила на ранчо, верно, Лив?

Оливия напряглась.

– Вы никогда не спрашивали меня о прошлом.

– Но ты умеешь охотиться, ловить рыбу, ухаживать за лошадьми. Это должно было откуда-то взяться. Где твой дом, Оливия? Ты выросла в Британской Колумбии? Или в другой провинции?

Двери лифта открылись.

Оливия замешкалась. Старик загнал ее в угол. После того что Майрон для нее сделал, она обязана была сказать ему хотя бы часть правды. Благодаря старику ей удалось легко прижиться в Броукен-Бар и начать приходить в себя, чтобы наконец обрести хоть какой-то покой. Это было просто, потому что он никогда не спрашивал, откуда она родом. Ему хватило базового резюме при найме на работу. Майрон заметил шрамы у нее на запястьях, но ни разу не упомянул о них. Этот старик понимал, что такое секреты и по каким причинам их хранят.

– Да. – Оливия вкатила коляску в кабину лифта и нажала кнопку третьего этажа. Двери закрылись, лифт загудел и двинулся вверх. – Это было ранчо, но намного севернее.

Слава богу, Майрон молчал, пока Оливия выкатывала коляску из лифта и катила по коридору до его спальни. Это было угловое помещение, откуда открывался вид на озеро, на горы на юге и на пологие холмы, поросшие осинами, на западе.

– Спасибо, – поблагодарил старик, когда они оказались у двери в спальню. – Дальше я сам.

– Вы уверены?

– Я еще не умер, черт подери. Повторяю, в тот день, когда мне потребуется кто-то, чтобы почистить зубы, вытереть задницу и уложить в подгузнике в постель, в тот день я умру.

Оливия фыркнула. И все же ей стало не по себе, когда она увидела в глазах Майрона яростную решимость. Она вдруг испугалась того, что он может сам уйти из жизни – на своих условиях. Таблеток ему для этого хватит.

– Ну… – Она замялась. Ей не хотелось оставлять его одного. – Тогда спокойной ночи. – Оливия пошла по коридору.

Старик напугал ее, когда окликнул.

– Почему ты делаешь это, Оливия?

Она обернулась.

– Что именно?

– Возишь коляску со стариком. Развлекаешь его. Что тебе от меня нужно?

Сердце у нее сжалось.

– Не надо, Майрон – спокойно ответила она. – Не думайте, что вам удастся оттолкнуть еще и меня. Со мной вам так легко не справиться.

Старик свирепо посмотрел на нее, его руки на подлокотниках коляски сжались в кулаки.

– Ты считаешь, что я оттолкнул своих детей? Думаешь, я порвал отношения с сыном? Так ты думаешь?

– А вы это сделали?

Майрон развернул кресло и вкатился в спальню.

– Иди к черту, Лив.

Он захлопнул за собой дверь.

– Я там уже была, – бросила она ему вслед, – и знаю, каково это.

Молчание.

«Чертов старый ублюдок».

– Я поняла вашу игру, Майрон! – крикнула Оливия через дверь. – Вы слишком слабы, чтобы справиться с собственными эмоциями, вот что! Компромиссы требуют слишком большой работы, поэтому вы просто отрезаете всех от себя!

Нет ответа. Только старинные напольные часы тикают в глубине коридора.

Оливия выругалась сквозь зубы, развернулась, быстро прошла по коридору и сбежала вниз по массивной деревянной лестнице. По пути на нее неожиданно нахлынули воспоминания. Она тоже отрезала от себя свою семью, бывшего мужа, родной город. У нее остались только этот умирающий старик, который был ей так дорог, а еще Эйс и Спирит. Они были ее семьей на этот момент. А домом – крошечный деревянный коттедж в рощице у озера: без электричества и без компьютера, без связи с внешним миром, да и этот коттедж ей не принадлежал. Все это рано или поздно отойдет Коулу и Джейн, скорее рано.

Все вылетит у Оливии из-под ног.

«Взбодрись, девочка, ты проходила и через худшее. Ты ничего не можешь сделать с тем, что старик умирает…»

Нет, не так. Она остановилась у двери в библиотеку. Она все еще могла кое-что сделать. Могла позвонить его детям. Могла дать им шанс вернуться домой. Попрощаться с отцом. Перекинуть мост через упущенные годы. Оливия могла дать им тот шанс, которого у нее никогда не было.

Она могла дать Майрону возможность сказать, что он сожалеет.

Оливия прошла через библиотеку в смежную комнату, служившую старику кабинетом. Огонь почти погас, оставив краснеющие угли. Эйс все еще лежал перед камином и спал крепким сном. Письменный стол Майрона был завален бумагами. На самом верху этой груды лежал плотный крафтовый пакет. На нем было нацарапано: «Последняя воля и завещание». Еще одно мрачное напоминание о том, что все подходит к концу.

Оливия открыла верхний ящик стола, откуда однажды Майрон доставал свою адресную картотеку фирмы «Ролодекс». В ящике рядом с «Ролодексом» лежала книга в твердом переплете с закладкой между страницами. Оливия удивилась. Это было последнее произведение Коула: документальное повествование под простым названием «Выжившие».

Оливия раскрыла книгу и прочла текст на клапане обложки.

«Почему один человек чудесным образом выживает, несмотря ни на что, а другие погибают, хотя им оставалось только дождаться, чтобы их спасли? В этом исследовании по психологии выживания Коул Макдона рассматривает подлинные, леденящие кровь истории о встрече со смертью, чтобы показать удивительный набор черт, которые объясняют, почему некоторым людям удается избежать фатальной паники и превратиться из жертвы в выжившего…»

У Оливии сдавило грудь от сложных эмоций. Ей нравилось думать о себе как о выжившей. Она продержалась и перехитрила мясника из Уотт-Лейк. Но так ли это на самом деле? Этот дьявол все еще жил у нее глубоко внутри. На каком-то уровне она знала, что по-прежнему старается убежать от него, от воспоминаний. От себя, какой она была когда-то. Возможно, Оливия и была выжившей, а вот Сара Бейкер нет. Потому что он убил Сару. И она помогла ему.

Оливия решила взять книгу и почитать. Она не сомневалась, что Майрон не станет возражать.

Она перелистала его картотеку, нашла карточки Коула и Джейн, переписала сведения на листок бумаги. Действующими были мобильные номера или нет – это она вскоре выяснит. Вернув «Ролодекс» на место, Оливия задвинула ящик. При этом она столкнула со стола маленькую фигурку из латуни. Та с громким стуком упала на деревянный пол. Оливия выругалась, подобрала статуэтку и поставила на место. И тут же застыла, услышав в библиотеке шум. У Оливии участился пульс.

– Ау! – Она с опаской вошла в библиотеку. – Кто здесь?

Из коридора донеслось негромкое шарканье. Эйса на ковре не было. Оливия напряглась. Она двигалась быстро и бесшумно, словно кошка, неожиданно остро осознав, что у нее на бедре в ножнах висит охотничий нож, который она всегда носила с собой.

Оливия вышла в коридор. Фигура повернула за угол и нырнула под лестницу. Оливия заметила, как мелькнуло светло-голубое платье.

– Адель! Это вы?

Экономка вышла из-под лестницы. Она явно нервничала и разглаживала юбку. Эйс шел за ней следом.

Оливию охватил гнев, подстегнутый адреналином. Она ненавидела, когда ее пугали. Страх позволял вернуться воспоминаниям.

– Это вы были в библиотеке? – слишком резко, с сильно бьющимся сердцем спросила она.

– Нет… То есть да, – ответила Адель. – Я заметила, что поднос мистера Макдоны все еще там. Я все убрала и как раз собиралась уходить, когда мне показалось, что кто-то ходит в его кабинете.

Ее взгляд метнулся к листку бумаги и книге в руке Оливии.

– Это была я, – отрывисто сказала та, засовывая листок с номерами телефонов в задний карман джинсов.

– Понятно. Ну, хорошо. Я… подумала, что это мог быть кто-то чужой. Я, пожалуй, поеду домой.

Адель поспешила к двери, схватила пальто с вешалки, сунула руки в рукава, потом замерла.

– Так ты нашла то, что искала? В кабинете мистера Макдоны?

Оливию охватило подозрение.

– Да. Спасибо.

Адель выждала еще минуту. Оливия больше ничего не сказала.

– Тогда спокойной ночи.

– Я тоже уже ухожу. – Оливия взяла свою куртку и фонарик.

Она заперла за собой входную дверь, Адель направилась за угол дома, где она парковала свою «Субару». Оливия услышала, как заурчал двигатель. С крыльца она посмотрела, как автомобиль экономки уезжает по подъездной дорожке, а задние фонари исчезают в темноте. Над головой Оливии уходил в бесконечность темный свод неба, усеянный звездами.

Когда шум мотора «Субару» стих вдалеке, установилась холодная тяжелая тишина, и у Оливии в затылке появилось странное неприятное ощущение.

Она включила фонарик и пересекла лужайку. Эйс шел за ней по пятам. Когда они вошли в темную осиновую рощицу, опавшие листья и сухая трава шуршали и перешептывались под ночным ветром. И тут Оливия услышала резкий треск ветки.

Она застыла.

Треск повторился.

Оливия сунула книгу за пазуху и нагнулась, чтобы схватить Эйса за ошейник. Потом направила фонарик в темноту. Пес зарычал. Сердце Оливии забилось быстрее. Она ждала и слушала.

Больше ничего. Только хлопанье, шуршание и шепот сухих листьев и ветвей. И все же она остро ощущала, что кто-то наблюдает за ней из темноты.

Все еще держа овчарку за ошейник, Оливия снова посветила фонариком вокруг себя, ожидая увидеть блеск зеленых глаз. Или красных.

Но Оливия не увидела ничего, кроме теней и темноты. Крепко держа Эйса за ошейник, она быстро дошла до своего домика. Против койотов или медведя у пса не было ни малейшего шанса. Да он вообще ни с кем не справился бы, потому что почти ослеп и хромал.

Войдя в дом, Оливия зажгла керосиновую лампу и свечу. Теплый свет завибрировал в маленькой гостиной. Оливия сразу почувствовала облегчение.

Она потянулась было к щеколде на двери, помедлила, потом опустила руку. В запертом помещении у нее начинались панические атаки. Нет, она просто отказывалась бояться на ранчо. Себастьян Джордж мертв, и то, что она не запирала дверь дома, было ее заявление о свободе, ее личная победная линия на песке. И все же Оливия не сразу отошла от двери, постояла, потирая руки, и ее затошнило. Откуда это ощущение? Будто надвигается что-то мрачное? Это была приближающаяся смерть Майрона, вот что это.

Опустив жалюзи, Оливия пошевелила оставшиеся угли в дровяной печке и поставила на плиту кастрюльку с супом. Эйс свернулся калачиком на своей подстилке перед огнем. Оливия посмотрела на часы и сообразила, что на Кубе должно быть около полуночи, а в Лондоне – около шести утра.

Звонить было или слишком поздно, или слишком рано.

Она мерила шагами гостиную, растирая предплечья. Нервы.

К черту все. Майрон может завтра умереть. Оливия вынула из чехла на поясе спутниковый телефон, миниатюрный Globalstar GSP-1700, одну из немногих прихотей, которые она себе позволила. Она мало тратила на одежду, практически ничего не расходовала на косметику. Редко ездила в город, только если с поручениями. Оливия тратила деньги на дорогостоящие бамбуковые удилища, рыболовные снасти, леску и барабаны. Купила она себе и спутниковый телефон. Она носила его с собой, но не потому, что сотовая связь в этой местности была отвратительной, и не потому, что ей хотелось общаться с внешним миром. Да, она всех уверяла в обратном. Да, она отказывалась быть жертвой или бояться кого-то. Но темное чувство гнездилось глубоко в душе: она хотела иметь возможность позвать на помощь, где бы ни была. Несмотря на показную храбрость, Оливия больше никогда не хотела быть отрезанной от линии спасения.

Сначала она позвонила Джейн в Лондон. Ее звонок сразу был переадресован на голосовую почту. Оливия нажала на кнопку отбоя и замерла, услышав что-то снаружи. Она прислушалась, ощущение опасности все плотнее смыкалось вокруг нее. Оливия перевела взгляд на Эйса. Он был ее радаром. Но пес спал глубоким сном. Она набрала номера Коула Макдоны.

Он ответил после пятого гудка.