Тёмный ручей Кейн Рейчел

1

Гвен

В двенадцатую ночь после побега моего бывшего мужа из тюрьмы я лежу в постели. Не сплю. Наблюдаю за игрой света и тени на занавесках. Я лежу на узкой раскладушке и сквозь тонкий матрас чувствую каждый виток пружин. Мои дети, Ланни и Коннор, занимают две полноразмерные кровати в этом среднем по цене номере мотеля. Средняя цена – самое большее, что я могу позволить себе сейчас.

У меня новый телефон. Очередной, предназначенный со временем в расход, с таким же новым номером. Только у пяти человек есть этот номер, и два из них сейчас спят в этой комнате.

Я не могу доверять никому за пределами этого исчезающе малого круга. Все, о чем я могу думать, это темный силуэт мужчины, который перемещается в ночи – шагом, не бегом, потому что я не верю, что Мэлвин Ройял будет бежать, несмотря на то что половина полиции в стране охотится на него. И еще я думаю о том, что он идет за мной. За нами.

Мой бывший муж – монстр, и я полагала, что он надежно упрятан в тюрьму в ожидании казни… но даже из-за решетки Мэлвин вел кампанию устрашения против меня и наших детей. О да, у него были помощники – как внутри тюрьмы, так и за ее пределами; еще не выяснено, насколько широка была эта сеть. Но, помимо этого, у него был план. При помощи точно нацеленных угроз и запугиваний он загонял нас туда, куда ему было нужно: в ловушку. Мы выжили в этой ловушке, но едва-едва.

Мэлвин Ройял преследует меня в короткие мгновения темноты, когда я закрываю глаза. Миг – и он на этой улице. Миг – и он поднимается по лестнице мотеля на открытую галерею второго этажа. Миг – и он уже за дверью. Прислушивается.

Жужжание, сообщающее о том, что на мой телефон пришло текстовое сообщение, заставляет меня вздрогнуть – с такой силой, что это причиняет боль. Я хватаю телефон. Комнатный обогреватель издает дребезжание; несмотря на громкость, работает он неплохо, и тепло плывет по комнате медленной приятной волной. Я признательна за это. Одеяла на этой раскладушке слишком тонкие.

Протираю глаза и сосредотачиваю взгляд на экране телефона. Там высвечиваются слова: Номер не определен. Я выключаю телефон и кладу под подушку, пытаясь убедить себя, что уснуть сейчас будет безопасно.

Однако я знаю, что это не так. Я знаю, кто пишет мне. И мне кажется, что двойного замка на двери номера недостаточно для безопасности.

Двенадцать дней назад я спасла своих детей от убийцы. Я устала, ранена, меня мучают головные боли. Я испугана, измотана, встревожена и, самое главное – самое главное, – я зла. Мне нужно быть злой. Эта злость сможет сохранить нам жизнь.

«Как ты смеешь? – думаю я, обращаясь к телефону под подушкой. – Как ты смеешь, мразь?!»

Доведя свою ярость до температуры кипения, так что она почти причиняет мне боль, я сую руку под подушку и снова достаю телефон. Моя злость – мой щит. Моя злость – мое оружие. Я, не дрогнув, вывожу сообщение на экран, готовая к тому, что в нем написано.

Но я ошибаюсь. Это сообщение не от моего бывшего мужа. В нем говорится:

ТЕПЕРЬ ВАМ НИГДЕ НЕ УКРЫТЬСЯ.

И после него идет знакомый мне символ:

.

«Авессалом».

Потрясение разбивает мою злость на острые осколки, разбрасывая их горячими электрическими уколами по моим рукам и груди – как будто сам телефон бьет меня током. У моего мужа был помощник – помощник, манипулировавший нами, способствовавший похищению моих детей. И этим помощником был Авессалом… искусный хакер, который обманом привел меня в ловушку, подстроенную Мэлвином. Я осмеливалась надеяться, что, возможно, после краха этого плана Авессалом больше не будет угрозой для нас.

Это была слишком глупая надежда.

На мгновение я ощущаю прилив неприкрытого животного ужаса, будто все детские страхи перед привидениями внезапно сбылись, а потом делаю глубокий, медленный вдох и снова пытаюсь думать, прорываясь через невозможность справиться со всем этим. Я виновна лишь в том, что защищалась от человека, который хотел убить меня, который за несколько лет завоевал мое доверие и постепенно вел меня к месту, назначенному для моего убийства.

Но это не заставляет сообщение исчезнуть с экрана телефона.

Авессалом работает не один. Чертов хакер направил по нашему следу кого-то еще. Эта мысль пронзает меня точно удар молнии. Во рту пересыхает, по всем нервам одновременно проносится электрический импульс, потому что я понимаю – это действительно так. Что-то беспокоило меня все эти долгие дни, пока мы прятались и переезжали ради собственной безопасности… чувство, что за нами по-прежнему наблюдают. Я списывала это на паранойю.

Но что, если это вовсе не паранойя?

Я пытаюсь встать как можно тише, но раскладушка скрипит, и я слышу, как Ланни, моя дочь, шепчет:

– Мама?

– Всё в порядке, – шепчу я в ответ.

Встаю и сую ноги в ботинки. Я полностью одета – в удобные штаны, свободный свитер и толстые носки; поверх этого я надеваю наплечную кобуру и парку, потом отпираю дверь и выхожу на галерею.

В Ноксвилле пасмурно и холодно. Я не привыкла к яркому городскому освещению, но сейчас оно меня немного успокаивает. Я не ощущаю полной оторванности от всего мира. Вокруг люди. Если я закричу, меня услышат.

Звоню по одному из номеров, записанных в моем телефоне. Трубку снимают после первого же гудка, и я слышу вечно усталый голос детектива Престера из полицейского управления Нортона – городка, расположенного вблизи того места, где мы жили… нет, живем, потому что мы вернемся в Стиллхауз-Лейк, клянусь. Этот голос произносит:

– Мисс Проктор, время уже позднее.

Похоже, он совершенно не рад звонку от меня.

– Вы на сто процентов уверены, что Лэнсел Грэм мертв?

Это странный вопрос, и я слышу скрип – вероятно, это скрипит офисное кресло, на спинку которого откинулся Престер. Смотрю на свои часы. Второй час ночи. Я гадаю, почему Престер еще на работе. Нортон – маленький сонный городок, хотя и там полиции приходится иметь дело с некоторым количеством преступлений. Престер – один из двух детективов в составе управления.

А Лэнсел Грэм носил форму полицейского офицера и служил в Нортонском управлении.

Престер отзывается неспешно и настороженно:

– У вас есть некая веская причина думать, что это не так?

– Он. Действительно. Мертв?

– Мертвее не бывает. Я видел, как из его трупа на столе патологоанатома извлекали органы. Почему вы спрашиваете об этом… – Он ненадолго умолкает, потом издает стон, как будто тоже только что взглянул на часы. – В такое время суток?

– Потому что меня напугала очередная эсэмэска с угрозами.

– От Лэнсела Грэма?

– От Авессалома.

– А-а-а… – Он тянет это с таким выражением, что я немедленно настораживаюсь. Мы с детективом Престером не друзья. Мы, грубо говоря, союзники, да и то до некоторой степени. Он не совсем доверяет мне, и я не могу винить его в этом. – Кстати, об этом… Кеция Клермонт кое-что раскопала и говорит, что это, возможно, не совсем «он». Скорее «они», по всей видимости.

Я уважаю Кецию. Она была напарницей Лэнсела Грэма в патрулировании – по крайней мере, некоторое время, – но, в отличие от Грэма, Кеция кристально честна. Должно быть, для нее было невероятным потрясением узнать, что ее напарник был убийцей.

Однако не настолько сильным, как для меня.

Все это заставляет мой голос звучать напряженно и сердито:

– Какого черта вы не сказали мне это? Вы же знаете, что я уехала вместе с детьми!

– Не хотелось заставлять вас паниковать, – отвечает Престер. – Пока никаких доказательств, только подозрения.

– Неужели за то время, что вы знаете меня, детектив, вы обнаружили во мне склонность к слепой панике?

Он оставляет это без комментариев, поскольку знает, что я права.

– Я по-прежнему считаю, что вам лучше было бы вернуться в Нортон и позволить нам защищать вас.

– Мой муж превратил одного из ваших копов в убийцу. – Мне приходится проглотить комок тошнотворной ярости. – И вы осавили этого копа наедине с моими детьми, помните? Бог весть, что он мог бы сотворить с ними. Так с какой радости я должна считать, что с вами они будут в безопасности?

Я по-прежнему не знаю всего, что делал Лэнсел Грэм, когда похитил моих детей. Ни Коннор, ни Ланни ничего не сказали мне об этом, и я понимаю, что давить на них не следует. Они пережили травму, и хотя обследование в больнице показало, что мои дети в добром здравии и что физического вреда им нанесено не было, я до сих пор гадаю, какие раны нанесены их психике. И как эти раны скажутся на их будущем.

Потому что Мэлвин Ройял хочет сломать их, переделать по-своему, придать им задуманную им форму. Это те деяния, в которых он находит глубокое, неизбывное удовольствие.

– От Мэлвина что-нибудь слышно? – спрашиваю я.

«От Мэла», – поправляет слабый голос внутри меня, робкий и призрачный, но все еще различимый. Ему не нравилось, когда его называли Мэлвином, только Мэлом, вот почему теперь я неизменно называю его только полным именем. Пусть и крошечная власть – все равно власть.

– Повсюду проходят облавы, и семьдесят пять процентов тех, кто сбежал, уже снова сидят за решеткой.

– Но не он.

– Нет, – соглашается Престер. – Не он. Пока еще нет. Вы планируете продолжать убегать до тех пор, пока его не поймают?

– Это мы и планировали, – подтверждаю я. – Но план только что изменился. Если у Авессалома есть еще люди, которых он может послать за нами, то они нас найдут. Именно этого он и хочет. Вот почему дал о себе знать. Бегство лишь продлит этот кошмар, и это означает, что я не контролирую свою жизнь. Но я не отдам ему этот контроль. Никогда больше.

Снова раздается скрип офисного кресла. На сей раз я почти уверена, что Престер подался вперед.

– Тогда какого черта вы намерены делать, Гвен?

Он продолжает называть меня так, по моему новому имени, и я признательна за это. Женщина, которую звали Джина Ройял, жена особо тяжкого серийного убийцы, мертва – еще один труп, который оставил позади себя Мэлвин. И ей лучше оставаться мертвой. Теперь я – Гвен. А Гвен не согласна больше терпеть это дерьмо.

– Не думаю, что это вам понравится, поэтому не буду посвящать вас в подробности. Спасибо вам, детектив. За всё. – И я почти искренна в этом.

Прежде чем он успевает задать еще какие-нибудь вопросы, я обрываю звонок, кладу телефон в карман своей парки и пару минут стою на сыром, пробирающем до костей ветру. Ноксвилл никогда полностью не засыпает на ночь; я улавливаю обрывки мелодий из проезжающих по улицам машин, вижу тени людей, движущиеся за занавесками в других номерах мотеля. По другую сторону двора сквозь проем незадернутых штор мерцает телевизор. Над головой пролетает самолет, разрывая небо гулом.

Я слышу, как дверь в комнату открывается и на галерею выходит Ланни. Она надела ботинки и куртку, но под ними все еще виднеется пижама. Это слегка ослабляет мою тревогу. Если б она переоделась в джинсы и свободную фланелевую рубашку и обулась в кроссовки, это было бы знаком того, что она боится.

– Сопляк все еще дрыхнет, – извещает Ланни, наваливаясь на перила рядом со мной. – Скажи мне.

– Ничего такого не было, детка.

– Не вешай мне лапшу на уши, мама. Ради «ничего» ты не станешь вылезать из постели и выходить за дверь, чтобы кому-то позвонить.

Я вздыхаю. На галерее достаточно холодно, чтобы мое дыхание породило слабую струйку белого пара.

– Я беседовала с детективом Престером.

Вижу, как сжимаются ее пальцы, лежащие на перилах, и жалею, что не могу забрать у нее этот страх, это постоянное и всесокрушающее ощущение давления. Но – не могу. Ланни не хуже всех остальных знает, насколько опасна сейчас ситуация. Она знает почти все о своем отце. И мне приходится полагаться на то, что в свои хрупкие почти пятнадцать лет она выдержит этот вес.

– А-а, – произносит моя дочь. – Это насчет него?

«Него» – ее отца, конечно же. Я отвечаю ей слабой улыбкой, надеясь хоть немного подбодрить.

– Пока никаких новостей. Вероятно, он уже далеко отсюда. На него охотятся. Большинство тех заключенных, вместе с которыми он бежал, уже схвачены. Скоро он снова окажется за решеткой.

– Ты в это не веришь.

Не верю. Я не хочу лгать дочери, поэтому просто меняю тему.

– Тебе нужно снова лечь спать, солнышко. Мы выезжаем рано утром.

– Уже почти утро. Куда мы едем?

– Куда-нибудь в другое место.

– И так теперь будет всегда? – В ее голосе звучит тихая ярость. – Боже мой, мама, ты только и делаешь, что убегаешь. Мы не можем позволить ему так поступать с нами. Только не снова. Я не хочу убегать. Я хочу сражаться.

Хочет. Конечно же хочет. Ланни – отважная девочка, которая в возрасте всего лишь десяти лет была вынуждена узнать отвратительную правду о своем отце. Неудивительно, что она все еще злится.

И она права.

Я поворачиваюсь к ней, и дочь изгибает шею, чтобы смотреть мне в лицо. Не отводя взгляда, говорю:

– Мы будем сражаться. Но завтра вы отправитесь в безопасное место, чтобы я могла свободно делать то, что должна сделать. И прежде, чем ты начнешь со мной спорить: мне нужно, чтобы ты осталась со своим братом и убедилась, что он под надежной защитой. Это твоя работа, Ланни. Это твое сражение. Хорошо?

– Хорошо? Теперь ты хочешь скинуть нас на кого-то другого? Нет, я так не согласна! Пожалуйста, пусть это хотя бы будет не бабушка!

– Я думала, ты любишь свою бабушку…

– Я и люблю. Как бабушку. Ты хочешь, чтобы мы были в безопасности? Она не сможет защитить нас. Она никого не сможет защитить.

– Я собираюсь сделать так, чтобы ей и не пришлось никого защищать. Пока что ваш отец будет искать меня – это его первый приоритет.

Молюсь, чтобы это было правдой. Это огромный риск, но я могу доверить присмотр за моими детьми лишь узкому кругу людей. Моим первым порывом было отвезти их к моей матери, но, должна признать, моя дочь права. Их бабушка – не боец. Она не такая, как мы. Опасность, которая грозила им прежде, не идет ни в какое сравнение с нынешней.

Я еще не сказала этого Ланни, потому что мне нужно все как следует обдумать, но Хавьер Эспарца и Кеция Клермонт предложили в случае необходимости взять на себя охрану моих детей. Эти двое – надежные люди. Хавьер – морпех в отставке и руководит стрелковым тиром; Кеция – офицер полиции, умная, способная и отважная.

Проблема в том, что они живут в пригороде Нортона, относительно недалеко от Стиллхауз-Лейк. Этот красивый заповедный уголок когда-то казался мне надежным убежищем, но потом он превратился в ловушку, и теперь я не знаю, смогу ли когда-нибудь снова чувствовать себя в безопасности там. И уж точно мы не можем вернуться в наш дом у озера: там мы будем слишком легкими целями.

Однако дом Хавьера находится далеко от озера. Это уединенная и хорошо охраняемая хижина, и я интуитивно верю, что Мэлвин и Авессалом будут искать нас где угодно, только не там, откуда мы недавно сбежали.

– Ты оставляешь нас с Сэмом? – спрашивает Ланни.

– Нет, потому что Сэм едет со мной, – отвечаю я ей. Я еще не спросила его об этом, но знаю, что он поедет: он хочет отыскать Мэлвина Ройяла так же отчаянно, как и я, и тоже по личным причинам. – Мы с Сэмом собираемся найти твоего отца и остановить его прежде, чем тот причинит вред кому-нибудь еще. Прежде чем хотя бы подумает о том, чтобы обидеть тебя и твоего брата. – Я даю ей время обдумать это, потом продолжаю: – Мне нужна твоя помощь, Ланни. Это лучший выбор, какой у нас есть, если мы больше не хотим снова убегать и прятаться. Мне это нравится не больше, чем тебе. Поверь, пожалуйста.

Она отводит взгляд и с деланым равнодушием пожимает плечами.

– Конечно. Как угодно. Но ты по-прежнему заставляешь нас делать это.

Прежде бегство было для нас необходимостью. В то время это было правильно. Но я понимаю, как невероятно тяжело двум моим детям жить в постоянной настороженности.

– Мне ужасно жаль, солнышко.

– Знаю, – произносит Ланни наконец и с этими словами неожиданно обнимает меня – всего на одно мгновение, – а потом возвращается обратно в номер.

Я некоторое время продолжаю стоять на холоде, размышляя, потом набираю телефонный номер Сэма Кейда и говорю:

– Я снаружи.

Примерно через минуту он уже выходит на узкую галерею второго этажа: его номер расположен рядом с нашим. Как и я, Сэм полностью одет. Готов к сражению. Он опирается на перила на том же самом месте, где стояла Ланни, и говорит:

– Полагаю, это не было приглашением на свидание.

– Очень смешно, – отзываюсь я, бросая на него взгляд искоса. Мы не любовники. Хотя можно сказать, что в каком-то смысле мы близки друг другу. Думаю, что в конечном итоге мы можем прийти окольными путями и к телесной близости, но никто из нас, похоже, не торопится с этим. Слишком много всего на нас давит. Я – бывшая жена серийного убийцы, надо мной постоянно висит угроза со стороны ненавистников Мэлвина, его союзников и просто бездельной своры интернет-преследователей.

А Сэм… Сэм – брат одной из жертв моего бывшего мужа. Последней жертвы Мэлвина. Я все еще явственно вижу перед собой тело этой несчастной девушки, висящее в проволочной петле. Замученной и убитой из чисто садистского удовольствия.

Между нами все сложно. Изначально, познакомившись с Сэмом, я считала его просто дружески настроенным посторонним человеком, не имеющим никакого отношения к моей прежней жизни. Но когда обнаружила, что он намеренно выслеживал меня, преследовал меня в надежде найти свидетельства моей причастности к преступлениям моего мужа… это едва не разрушило все уже возникшее между нами.

Сэм знает, что я невиновна и никогда не была виновна, но между нами все еще зияют глубокие трещины, и я не знаю, как заполнить их – и нужно ли. Я нравлюсь Сэму. Сэм нравится мне. Я думаю, в другой жизни, где между нами не стояла бы омерзительная тень Мэлвина Ройяла, мы могли бы быть счастливы вместе.

Но сейчас мои стремления ограничены тем, чтобы выжить самой и обеспечить выживание своих детей. Сэм – лишь средство для достижения этой цели.

Слава богу, он это отлично понимает. И, уверена, расценивает меня точно так же.

– Что случилось? – спрашивает Сэм; я достаю из кармана телефон, вывожу на экран эсэмэску и показываю ему. – Черт. Но ведь Грэм мертв, верно? – Я слышу в его голосе точно такое же замешательство, которое чувствовала недавно. Но Сэм приходит в себя быстрее. – Они послали кого-то еще?

– Может быть, даже не одного, – отвечаю я. – Престер говорит, что «Авессалом» – это, скорее всего, группа хакеров, и кто знает, сколько человек работает на них? Теперь нам нужно быть еще осторожнее. Я выброшу этот телефон и куплю новый. Заплатим наличными, будем стараться не попадать в поле зрения камер.

– Гвен, я так больше не могу. Скрываясь, мы ничего…

– Мы не скрываемся, – возражаю я. – Мы охотимся.

Он выпрямляется и поворачивается ко мне лицом. Сэм не отличается мощным телосложением и высоким ростом, однако он жилист и достаточно силен, и, я знаю, способен постоять за себя в драке. Но еще важнее – и сейчас это для меня главное и единственное, – я знаю, что могу доверять ему. Он не подсыл Мэлвина и никогда им не будет. Сейчас я могу сказать такое об очень небольшом количестве людей.

– Наконец-то, – говорит Сэм. – А дети?

– Я позвоню Хавьеру. Он уже предлагал взять их к себе, и мы можем доверять ему.

Сэм кивает, еще не дослушав.

– Оставлять их рискованно, – говорит он, – но не настолько, как пытаться защитить их, пока мы выслеживаем Мэлвина. Звучит разумно. Ты уже сказала детям?

– Нет, – отвечаю я. – Но они с этим согласятся.

Это уже из области предположений.

– Ты уверена? – довольно мягко интересуется Сэм. – Мы можем поручить это копам. ФБР. Вероятно, так и следовало бы сделать.

– Они не знают Мэлвина. И не понимают Авессалома. Если «Авессалом» – это целая группа, они могут бесконечно прятать Мэлвина и одновременно выслеживать нас. Мы не можем позволить себе ждать, Сэм. От игры в прятки не будет никакого толка. – Я резко вдыхаю холодный воздух и выдыхаю теплое облачко белого пара. – И, кроме того, я хочу поймать его. А ты?

– Ты же знаешь, что хочу. – Он окидывает меня бесстрастным взглядом. Оценивает напарницу-солдата. – Ты уверена, что тебе не нужно еще отдохнуть?

Я с резковатым смешком отвечаю:

– Отдохну в могиле. Если мы хотим добраться до Мэлвина прежде, чем это сделают копы, нам нужно быть выносливее его, быстрее, умнее. И нам понадобится помощь. Информация. Ты как-то раз сказал, что у тебя есть друг, который может помочь, верно?

Он кивает. На его челюсти играют желваки, глаза сухо блестят. Обычно по лицу Сэма трудно что-либо прочесть, но сейчас я вижу как на ладони весь его гнев, все его горе. Мэлвин на свободе, Мэлвин может выслеживать и убивать девушек – таких же, как сестра Сэма. И Мэлвин будет убивать – снова и снова. Если я и знаю что-то о своем бывшем муже – так это то, что он захочет дать выход своей эгоистичной, убийственной, садистской ярости.

За ним охотится ФБР. За ним охотится полиция всех штатов, примыкающих к Канзасу. Но вряд ли они прижмут его где-то на Среднем Западе, потому что я уверена: первым делом он направился на юго-восток, за нами.

«Авессалом» выследил нас досюда, и это означает, что Мэлвин не направится на другой конец страны или за границу, в какую-нибудь страну, откуда нет выдачи. Быть может, пока он еще не здесь, но он идет за нами. Я чую это. Инстинкт.

– Мы отбываем в семь утра, – сообщаю Сэму. – Я хочу, чтобы дети еще немного отдохнули. Хорошо? – Смотрю на свой телефон. – Я позвоню Кеции и Хавьеру, чтобы они всё подготовили.

Одним быстрым движением Сэм выхватывает у меня телефон и сует в свой карман.

– Если у «Авессалома» есть этот номер, ты не можешь использовать его, чтобы договориться об убежище для детей, – произносит он, и я немедленно понимаю, что сделала глупость, не подумав об этом. Должно быть, я устала сильнее, чем мне казалось. – Я сотру все звонки и контакты и оставлю его там, где кто-нибудь сможет его украсть. Пусть лучше он будет включен и на некоторое время направит «Авессалома» по ложному следу. – Он кивает на ту сторону улицы, в сторону ярко освещенного магазина. – Я куплю новый телефон, мы позвоним с него Хавьеру и сразу же выбросим. Другие телефоны мы будем покупать подальше отсюда: это первое место, где «Авессалом» станет отслеживать покупки.

Он прав по всем пунктам. Теперь мне необходимо думать как охотнику, но я не могу забыть, что я также и добыча. Мэлвин сделал меня уязвимой, заманивая туда, где он хотел меня найти. Теперь нам нужно сделать то же самое с ним.

Годами я цеплялась за жуткую иллюзию брака – за жизнь, в которой Мэлвин Ройял контролировал каждый аспект моей реальности, и я не понимала этого, не боялась этого. Джина Ройял, прежняя я, уязвимая я… она и дети были маскировкой, которой Мэлвин прикрывал свою ужасную тайную жизнь. Живя по свою сторону стены, я знала лишь то, что все выглядит совершенно обычным и нормальным. Но оно никогда не было таковым, и теперь, оставив Джину Ройял в прошлом, я отчетливо вижу это.

Я больше не Джина. Джина была нерешительной, беспокойной и слабой. Джина боялась бы того, что Мэлвин откроет на нее охоту.

Гвен Проктор готова к этому.

В глубине души я знаю, что все сводится к нам двоим. Мистеру и миссис Ройял. В конце концов, так было всегда.

2

Ланни

Мой младший брат, Коннор, слишком тихий. За целый день он может не сказать ни слова и постоянно смотрит куда-то под ноги. Он спрятался за стенами, которые сам же и возвел, и я хочу пинком опрокинуть эти стены, выволочь его наружу и заставить кричать, колотиться о стену, делать хоть что-нибудь.

Но я не могу даже переброситься с ним парой слов без того, чтобы мама своим всевидящим радаром не засекла проблему… по крайней мере, до тех пор, пока она не выходит на балкон мотеля, закрыв за собой дверь. Я знаю свою мать. И люблю ее – по большей части. Но иногда от нее нет никакого толку. Она разучилась выходить из глухой обороны.

Коннор не спит. Он хорошо притворяется спящим, но я-то его знаю. Два года, пока мамы не было с нами – она находилась в тюрьме и под судом, обвиненная в пособничестве папиным преступлениям, – мы жили в одной комнате, потому что в доме у бабушки было мало места, хотя в ту пору мне было десять лет, а моему брату – семь и мы уже слишком выросли для того, чтобы делить одну комнату на двоих. Нам пришлось быть союзниками друг другу, пришлось присматривать друг за другом. Я привыкла распознавать, когда Коннор действительно спит, а когда просто притворяется. Тогда он почти не плакал, в отличие от меня. А сейчас не плачет вообще.

А жаль.

– Эй, – говорю я – тихо, но не совсем. – Я знаю, что ты придуриваешься, балбес. – Он не отвечает, не шевелится; его дыхание остается ровным и спокойным. – Ну, Сквиртл[1], хватит играть.

Коннор наконец вздыхает.

– Что тебе надо? – Голос его звучит совершенно не сонно; в нем даже не слышится раздражения. – Ложись спать. Ты всегда злобствуешь, когда не высыпаешься, и морда у тебя становится еще уродливее.

– Заткнись.

– Эй, ты же хотела поболтать. Я не виноват, что тебе не нравится то, что я говорю. – Он отвечает так, как будто с ним всё в порядке.

Но это не так.

Я падаю обратно на кровать. Постельное белье пахнет магазином распродаж, застарелым потом и грязными ногами. Вся комната пахнет магазином распродаж. Я ненавижу этот номер. Я хочу вернуться домой… в тот дом, что мы с мамой и Коннором так старались сделать уютным. Там у меня была собственная спальня, стену в которой я сама расписала по трафарету фиолетовыми цветами. В дом с комнатой-убежищем, которую Коннор отделал в стиле зомби-апокалипсиса.

Наш дом находится на берегу озера Стиллхауз и символизирует то, чего мы, как мне казалось, лишились навсегда: безопасность. Воспоминания о годах, прошедших с того дня, как мы покинули наш первый дом в Уичито, сливаются в одну унылую череду безликих комнат и серых городов. Мы никогда не оставались на одном месте достаточно надолго, чтобы я могла ощутить себя дома.

В Стиллхауз-Лейк все было по-другому. Этот дом казался постоянным, как будто для всех нас жизнь началась заново. У меня даже появились приятели. Друзья.

Там была Далия Браун, которую я сначала ненавидела, а потом она стала моей подругой. Было горько покидать ее, словно выброшенную сломанную игрушку. Она не заслужила этого. Я тоже этого не заслужила. У меня вроде как даже завелся бойфренд, но я с легким потрясением понимаю, что совсем не скучаю по нему. Я даже не думаю о нем.

Только о Далии.

Мы спешно покинули дом, почти ничего не забрав, и я гадаю: быть может, сейчас он снова разграблен и разорен? Вероятно, так и есть. Новости о том, кто мы такие и кто наш отец, всплыли в самый разгар всего этого бардака с офицером Грэмом, и я помню, что случалось с нашими прежними жилищами, когда люди узнавали об этом. Надписи краской на стенах. Мертвые зверушки на крыльце. Выбитые окна и изуродованные машины.

Люди иногда бывают совершенно дерьмовыми тварями.

Я не могу перестать воображать себе, что теперь стало с нашим домом в Стиллхауз-Лейк, если люди, не найдя нас, решили отыграться на нем. От этих картин у меня все сжимается в груди и бурлит в животе. Я поворачиваюсь на бок и сердито взбиваю дешевую подушку, пытаясь сделать ее поудобнее.

– Как ты думаешь, от кого была эта эсэмэска?

– От папы, – отвечает Коннор. Я слышу в его голосе что-то странное, какую-то мгновенную заминку, но не знаю, что она означает. Гнев? Страх? Тоску? Быть может, все это сразу… Я знаю то, чего, вероятно, не знает мама: Коннор действительно не понимает, почему наш папа – монстр. Я имею в виду, что он в курсе, но ему было всего семь лет, когда наша жизнь перевернулась вверх дном; он помнит человека, который иногда был замечательным отцом, и скучает по этому человеку. Я была старше. И я девочка. Я вижу все по-другому. – Мне кажется, теперь она собирается отправиться следом за ним.

Теперь я слышу в голосе брата другие интонации. И узнаю их. Поэтому копаю глубже.

– Тебя это злит, верно?

– А тебя нет? Она хочет бросить нас, словно приблудных котов, – говорит Коннор. На этот раз голос его звучит холодно и ровно, без каких-либо намеков. – Скорее всего, на бабушку.

– Тебе же нравилось жить у бабушки, – напоминаю я, пытаясь найти в этом светлую сторону. – Она пекла нам печенье и делала шарики из попкорна. Вряд ли это можно назвать пыткой.

Едва сорвавшись с моих губ, это слово приводит меня в ужас, но уже слишком поздно. Я злюсь на себя, и эта злость красной вспышкой пробегает по моим нервам, словно по проводам электрического взрывателя. В следующую секунду я снова оказываюсь в хижине высоко в горах. Запертая в подвале, в крошечной клетке размером чуть больше гроба, вместе с братом.

Я знаю: мама гадает, что случилось с нами в том подвале. Мы с Коннором никогда не рассказывали об этом, и я не знаю, когда сможем рассказать и сможем ли. Рано или поздно она попытается вытянуть из нас этот рассказ.

А я просто хочу, чтобы у меня была возможность закрыть глаза и не видеть ту лебедку и свисающую с нее проволочную петлю, и эти ножи, молотки и пилы, поблескивающие на доске, висевшей на стене. Комната за пределами клетки выглядела точно так же, как мастерская моего отца в гараже, – по крайней мере, как я видела на фотографиях. Я знаю, что произошло там. Я знаю, что могло случиться с нами в этой камере пыток Лэнсела Грэма – копии той, что соорудил мой отец.

Больше всего мне хотелось бы забыть тот дурацкий коврик. Грэм где-то отыскал точную копию папиного коврика. Хотя на самом деле это был мой коврик, одна из первых вещей, которые я помню по ранним годам своей жизни: мягкий коврик со спиральным узором в пастельных голубых и зеленых тонах. Я любила этот коврик. Я ложилась на него животом и скользила на нем по полу, а мама с папой смеялись, и мама поднимала меня с пола и передвигала коврик обратно на его место у двери, и он был для меня воплощением любви, этот дурацкий коврик.

Как-то раз, когда мне было лет пять, коврик исчез со своего места в коридоре, и папа положил на его место другой. Наверное, он был красивым. У него была прорезиненная изнанка, так что на нем нельзя было скользить – или случайно поскользнуться. Папа сказал, что старый коврик он выкинул.

Но в тот день, когда наша прежняя жизнь закончилась, в тот день, когда папа стал монстром, этот коврик, мой коврик, лежал на полу в гараже, прямо под лебедочным крюком и петлей, под висящим в петле телом мертвой девушки. Отец забрал часть моей жизни и сделал ее частью чего-то ужасного.

И когда я увидела точно такой же коврик в подвале ужасов Лэнсела Грэма, во мне что-то сломалось. Закрывая глаза по ночам, я вижу именно это. Мой коврик, превращенный в кошмар.

Я гадаю, что же видит Коннор. Быть может, поэтому он и не спит. Когда ты засыпаешь, то теряешь возможность контролировать свою память.

Брат никак не реагирует на мою оговорку о пытках, поэтому я продолжаю:

– Если мама собирается охотиться на папу, ты действительно хочешь отправиться с ней?

– Она ведет себя так, как будто мы не можем позаботиться о себе сами, – отзывается он. – А мы можем.

Я согласна с тем, что могу позаботиться о себе, однако я достаточно взрослая, чтобы принять мерзкую правду о том, каков наш отец и что он может сделать. Я не хочу, чтобы мне пришлось сражаться с ним. От этой мысли мне больно и страшно. Но я также не хочу, чтобы меня оставляли с Коннором и вынуждали брать на себя ответственность за его безопасность – и за свою тоже. Я почти хочу к бабушке, пусть даже ее печенье было ужасным на вкус, а шарики из попкорна – слишком липкими. Пусть даже она относится к нам как к несмышленышам.

Я пытаюсь переложить вину на кого-то другого.

– Мама ни за что не позволит нам сражаться с ним. Ты и сам понимаешь.

– Значит, нас отправят к бабушке. Можно подумать, папа об этом не догадается.

Я пожимаю плечами, но понимаю, что в темноте Коннор этого не видит.

– Бабушка тоже переехала и сменила имя. По крайней мере, какое-то время мы сможем побыть у нее. Как на каникулах.

В неподвижности Коннора естьчто-то зловещее. Мне хочется услышать хотя бы шорох жестких гостиничных простыней. Хотя бы голос в темноте.

– Да, – говорит он. – Как на каникулах. А что, если мама так и не вернется за нами? Что, если он придет за нами? Ты подумала об этом?

Я открываю рот, чтобы уверенно заявить: «Этого никогда не случится», но не могу. Я просто не могу произнести эти слова, потому что достаточно взрослая и понимаю: мама не бессмертна и не всемогуща, а добро не всегда побеждает. И я знаю – и Коннор знает, – что наш отец невероятно опасен.

Поэтому я наконец говорю:

– Если он найдет нас, мы от него сбежим. Или остановим его любым способом, каким сможем.

– Обещаешь? – Неожиданно его голос звучит так, как и должен в его возрасте. Ему всего одиннадцать лет. Он слишком маленький, чтобы иметь дело со всем этим. Иногда я забываю, насколько он юн. Мне почти пятнадцать. Это большой разрыв, и мы всегда относились к моему младшему брату как к маленькому ребенку.

– Да, трусишка, обещаю. С нами всё будет в порядке.

Коннор выдыхает – медленно, протяжно, так что это похоже на вздох облегчения.

– Хорошо, – произносит он. – Значит, ты и я. Вместе.

– Всегда, – заверяю я его.

Брат замолкает. Я слышу, как мама приглушенным голосом разговаривает с кем-то на галерее; наверное, с Сэмом Кейдом. Вслушиваюсь в тихое журчание их голосов и через некоторое время слышу, как дыхание Коннора делается медленным и глубоким; полагаю, он наконец-то уснул по-настоящему.

Это означает, что и я наконец могу уснуть.

* * *

С утра мама прямо-таки удивляет нас завтраком – пончики и пакетики молока. Они с Сэмом уже давно на ногах, полностью одеты и пьют кофе. Я тоже прошу кофе и получаю в ответ «заткнись». Коннору все равно. Он выпивает свой пакетик молока – и мой тоже, который я передаю ему, пока мама не смотрит.

Но настоящим сюрпризом становится известие, что она не отсылает нас к бабушке через полстраны. Вместо этого отправляет нас обратно в Нортон. Не домой, но близко к тому. И я не могу отделаться от чувства облегчения – и одновременно от легкого раздражения. То, что мы будем так близко от дома, кажется мне опасным по множеству причин… и не столько из-за того, что папа может нас найти, сколько из-за того, что я сразу же понимаю: это означает, что на самом деле я не могу вернуться в наш прежний дом. В свою комнату. Находиться так близко – и все же не дома? Это намного хуже, чем уехать за сотни миль. И еще хуже то, что я не смогу поговорить с Далией. Не смогу написать ей. Не смогу даже намекнуть, что я поблизости. Это полный отстой.

Но я не говорю этого маме.

Коннор немного оживляется, когда осознаёт, что вместо того, чтобы неделями торчать у бабушки, нам предстоит жить у Хавьера Эспарцы, который на свой лад потрясающе крут. Когда он рядом, мне как-то спокойнее; я не сомневаюсь, что он сможет защитить нас. Коннору нужна мужская рука. Он сдружился с Сэмом Кейдом, но я знаю, что у Сэма своя битва. Он отправится на охоту вместе с нашей мамой, в этом нет сомнений.

Итак, мы будем жить в хижине мистера Эспарцы, которую он иногда делит с полицейским офицером Кецией Клермонт. Она тоже по-своему крутая. Они совершенно точно спят друг с другом, хотя, наверное, нам не положено этого знать. Но Кеция мне нравится. К тому же это значит, что мы будем под двойной защитой. Я знаю, что именно поэтому мама приняла такое решение, однако я все равно рада – из-за Коннора. Надеюсь, что общение с мистером Эспарцей ослабит стену молчания, за которой он спрятался.

Сборы проходят быстро. За столько лет в бегах мы с Коннором стали настоящими профи в том, чтобы за пару минут покидать все вещи в сумки и быть готовыми выехать. На самом деле Коннору даже не приходится этим заниматься. Он уже собрал свои вещи, пока я еще спала. Мы соревнуемся в этом, ведя подсчет баллов, и сейчас брат молча указывает на свою сумку, давая мне понять, что выиграл. Опять. Он уже уткнулся в книгу – это его способ отгородиться от любых попыток завязать с ним разговор. К тому же он любит читать.

Жаль, что я не разделяю это увлечение. В очередной раз обещаю себе одолжить у него несколько книжек.

Мы садимся в машину и вливаемся в поток транспорта на затянутом туманом шоссе полчаса спустя с того момента, как мама поставила пончики на стол.

Страницы: 12345 »»

Читать бесплатно другие книги:

Впервые почувствовав леденящее дыхание смерти у постели больного, Роб понял, что его призвание – выр...
В книге на материале многочисленных исторических и апокрифических источников исследуется тернистый п...
В учебном пособии раскрывается авторская концепция духовно-нравственного воспитания, включающей поня...
Правильные отношения с клиентом – залог долгосрочного сотрудничества и успешных продаж. Создать их б...
Есть ли на земле люди, которые никогда не испытывали трудностей во взаимоотношениях с близкими? Эта ...
В книге объясняется, как приспособить нейронауку и поведенческие исследования к целям маркетинга и п...