С жизнью наедине Ханна Кристин

Эмоциональная семейная сага, разворачивающаяся в 1970-е на фоне суровых и прекрасных пейзажей Аляски.

People

Удивительное сочетание греческой трагедии, любовной мелодрамы и драматической семейной саги.

Kirkus Review

Убедительный портрет семьи, оказавшейся на грани разрушения, и общества в преддверии огромных перемен. Лишь горы и леса Аляски неизменны в своей неприступной красоте. Великолепный роман о нерушимой связи между матерью и ребенком, о величии женщины, готовой в буквальном смысле своротить горы ради любимых.

Journal Journal

Я не просто влюбилась в эту книгу, я одержим ею. Кристин Ханна написала мастерский роман о том, что любовь может как спасти нас, так и уничтожить.

Карин Суон, Sunday Times

Романтика и прекрасные пейзажи Аляски, на фоне которых разворачивается сложная семейная драма, наполняют книгу огромным обаянием, которому нельзя не поддаться.

BookBrowse Review

Эпический роман о человеческой воле и способности преодолевать немыслимое.

Real Simple 

1974

Один

Дождь той весной лил как из ведра, грохотал по крышам. Вода просачивалась в мельчайшие трещины, размывала прочнейшие фундаменты. Земляные пласты, годами лежавшие незыблемо, сползали, точно кучи шлака, на дороги, увлекая за собой дома, автомобили и бассейны. Деревья падали, обрывая линии электропередачи, и вся округа сидела без света. Реки выходили из берегов, заливали дворы, разоряли дома. Те, кто любил друг друга, то и дело ругались, вспыхивали ссоры, а вода все прибывала, и ливень не утихал.

Лени тоже все злило. В школе она была новенькой, всем чужой – девушкой с расчесанными на ровный пробор длинными прямыми волосами, которая ходит в школу одна, поскольку друзей у нее нет.

Она сидела на кровати, подтянув худые колени к плоской груди. Рядом валялась открытая книга в мягкой обложке, «Обитатели холмов»;[1] уголки потрепанных страниц загибались. Сквозь тонкие стены Лени слышала, как мама говорит: «Эрнт, милый, ну пожалуйста, не надо. Послушай…» – и сердитый ответ отца: «Оставь ты меня в покое».

Опять они за свое. Ругаются. Орут. Еще немного, и мама разрыдается.

Такая погода будит в папе худшее.

Лени взглянула на часы у кровати. Если она не выйдет сейчас, опоздает в школу, а привлекать к себе внимание куда противнее, чем быть новенькой. Она это испытала на своей шкуре: за последние четыре года Лени сменила пять школ, и нигде ей не удалось стать своей, но она все равно не теряла надежды. Лени глубоко вздохнула, вытянула ноги и соскользнула с кровати. Прокралась к двери, прошла по коридору и остановилась на пороге кухни.

– Черт подери, Кора, – произнес отец, – ты прекрасно знаешь, каково мне.

Мама шагнула к нему, протянула руку.

– Тебе нужна помощь, милый. Ты ни в чем не виноват. Эти твои кошмары…

Лени кашлянула, чтобы привлечь их внимание.

– Привет, – сказала она.

Отец взглянул на нее, тяжело вздохнул и отошел от мамы. Вид у него был измученный и жалкий.

– М-мне в школу пора, – пояснила Лени.

Мама выудила из нагрудного кармана розового платья, какое носили официантки, пачку сигарет. Лицо ее осунулось от усталости: вчера мама работала в вечернюю смену, сегодня ей выходить в обед.

– Иди-иди, а то опоздаешь.

Голос у мамы был нежный, спокойный. Мягкий, как она сама.

Лени боялась и остаться дома, и уйти. Странно – или, скорее, глупо, – но ей частенько казалось, будто она единственный взрослый в семье. Балласт, без которого ветхая скрипучая лодка Олбрайтов неминуемо даст крен. Мама беспрестанно «искала себя». Что она только не перепробовала: посещала ЭСТ-тренинги,[2] занятия по раскрытию человеческого потенциала, всевозможные духовные практики, ходила в унитарианскую церковь.[3] Даже буддизм исповедовала. И везде хватала по верхам – усваивала лишь то, что ей подходило. Чаще всего, думала Лени, дальше футболок и афоризмов дело не заходило. Что-нибудь в духе «Что есть, то есть, а чего нет, того нет». Толку от всего этого было чуть.

– Иди, – сказал папа.

Лени схватила со стула рюкзак и вышла. Когда за ней захлопнулась дверь, Лени услышала, что родители снова ругаются.

– Черт подери, Кора…

– Эрнт, ну пожалуйста, послушай меня…

А ведь когда-то все было иначе. По крайней мере, так говорила мама. До войны они были счастливы. Они тогда жили в трейлерном парке в Кенте, у папы была хорошая работа механика, а мама все время смеялась и танцевала под «Частичку моего сердца»,[4] когда готовила обед (признаться, из тех лет Лени запомнилось лишь то, как мама танцевала).

Потом отца забрали в армию, отправили во Вьетнам, он был ранен, попал в плен. Без него мама совсем растерялась. Тогда-то Лени и поняла, до чего та слаба. Некоторое время мама меняла работы, они с Лени кочевали из города в город, пока не осели в коммуне хиппи в Орегоне. Там они работали на пасеке, шили мешочки с лавандой, которые продавали на местном рынке, и участвовали в антивоенных демонстрациях. Мама отчасти переняла повадки хиппи – ровно настолько, чтобы вписаться в коммуну.

Когда папа наконец вернулся домой, Лени его едва узнала. Из веселого красавца, которым она его запомнила, он превратился в угрюмого и злого брюзгу. Коммуна пришлась ему не по душе, и они переехали. Потом еще раз переехали. И еще раз. Его вечно что-то не устраивало.

Его мучила бессонница, он не задерживался ни на одной работе, хотя мама твердила, что лучшего механика не найти.

Вот и сегодня утром они ругались из-за того, что отца опять уволили.

Лени накинула капюшон. По дороге в школу она проходила мимо ухоженных домов, темных рощиц («держись от них подальше»), кафе быстрого питания, где по выходным собирались старшеклассники, бензоколонки, куда выстроилась длинная очередь из автомобилей, чтобы заправить бак по пятьдесят пять центов за галлон. Вот что всех раздражало в ту пору: цены на бензин.

Взрослых вообще все бесит, думала Лени. Война во Вьетнаме расколола страну. Каждый день, как ни развернешь газету, наткнешься на статью об очередном взрыве, устроенном «Синоптиками»[5] или ИРА. То самолет угонят, то Патти Хёрст[6] похитят. Теракт во время Олимпиады в Мюнхене и Уотергейтский скандал потрясли мир. А недавно в штате Вашингтон стали бесследно пропадать студентки. Мир полон опасностей.

Как же Лени хотелось, чтобы у нее был настоящий друг. Ей так нужно с кем-то поговорить.

Хотя что толку? Разговорами делу не поможешь. К чему тогда беседы по душам?

Ну да, папа частенько раздражается, кричит, они вечно сидят без денег и переезжают с места на место, чтобы улизнуть от кредиторов. Что поделать, такая жизнь. Главное – они любят друг друга.

И все же порой, особенно в такие дни, как этот, Лени от страха не находила себе места. Ей казалось, будто их семья стоит на краю высокого утеса, который того и гляди рухнет, как те дома, что увлекает за собой оползень на затопленных склонах Сиэтла.

* * *

После уроков Лени шла домой под дождем.

Они жили в переулке, который оканчивался тупиком. Участок по сравнению с соседскими выглядел неухоженно: длинный темно-коричневый одноэтажный дом с пологой крышей, цветочные кадки пусты, водосточные трубы забиты дрянью, дверь гаража не закрывается. Преющая серая гонтовая кровля поросла пучками сорняков. Укоризненно торчит голый флагшток, точно в знак папиной ненависти к тому, куда катится Америка. Мама называет папу патриотом, хотя он терпеть не может правительство.

Отец сидел в гараже на расшатанном верстаке возле помятого маминого «мустанга» с заклеенной скотчем крышей. Вдоль стен громоздились картонные коробки с вещами, которые они так и не разобрали с тех пор, как переехали сюда.

Отец, как обычно, был в потрепанной камуфляжной куртке и драных джинсах. Он сидел, облокотившись на колени. Длинные черные волосы спутались, усы давно пора подровнять. Босые ноги в грязи. Но даже вот такой, изнуренный, ссутулившийся, он был красив, как кинозвезда. Все так говорили.

Он наклонил голову, так что волосы упали на глаза, взглянул на Лени и улыбнулся устало, но все равно тепло. Такой уж он человек: вспыльчивый, неуравновешенный, порой даже страшно делается, но это все потому, что он острее прочих чувствует боль, разочарование и любовь. Особенно любовь.

– Ленора, – голос у папы хриплый, как у заядлого курильщика, – а я тебя жду. Прости меня, пожалуйста. Сорвался. И вылетел с работы. Ты, наверно, чертовски злишься на меня.

– Ну что ты, пап, вовсе нет.

Лени знала, что папе и правда стыдно. Видела по лицу. Раньше она гадала: что толку извиняться, если все равно ничего не меняется? Но мама объяснила ей, что война и плен сломали отца. «Ему как будто хребет перебили, – сказала мама. – Но если любишь человека, то любым – и больным, и здоровым. Просто сейчас мы должны быть сильнее, чтобы он мог на нас опереться. Ему нужна моя поддержка. И твоя тоже».

Лени уселась рядом с отцом. Он обнял ее, прижал к себе.

– Миром правят идиоты. Это уже не моя Америка. Я хочу… – Он осекся.

Лени ничего не сказала. Она привыкла к тому, что папа всегда измучен и грустит. Он постоянно обрывал фразы на середине, словно боялся признаться в том, что его печалило и пугало. Лени понимала причину таких недомолвок: порой действительно лучше промолчать.

Отец вытащил из кармана мятую пачку сигарет, закурил, и Лени вдохнула привычный едкий дым.

Она знала, как больно отцу. Иногда она просыпалась и слышала, что папа плачет, а мама его успокаивает: «Тсс, Эрнт, не надо, не вспоминай, всё позади, ты дома, ты в безопасности».

Папа покачал головой, выпустил струйку сизого дыма.

– Наверно, мне просто… этого мало. Мне не работа новая нужна. А жизнь. Чтобы идти по улице и не бояться, что меня обзовут «убийцей детишек». Чтобы… – Отец вздохнул. Улыбнулся. – Ладно, не обращай внимания. Все будет хорошо. Все у нас будет хорошо.

– Да найдешь ты другую работу, – успокоила его Лени.

– Куда же я денусь, Рыжик, конечно, найду. Завтра будет лучше.

Родители всегда так говорили.

* * *

Холодным унылым утром в середине апреля Лени проснулась рано, перебралась в гостиную на привычное место на дряхлом диване в цветочек и включила программу «Сегодня». Поправила рога антенны, чтобы изображение не скакало. Наконец на экране появилась Барбара Уолтерс и проговорила:

– …на этой фотографии Патрисия Хёрст, которая теперь называет себя Таней, держит карабин М1 во время недавнего ограбления банка в Сан-Франциско. Свидетели сообщают, что девятнадцатилетняя внучка газетного магната, похищенная в феврале Симбионистской армией освобождения…[7]

Лени онемела. Ей до сих пор не верилось, что члены радикальной группировки могут вот так запросто вломиться в дом и похитить девушку. Получается, никто в этом мире ни от чего не застрахован? И как так вышло, что наследница миллиардного состояния стала революционеркой по имени Таня?

– Лени, собирайся, – сказала с кухни мама. – Тебе в школу пора.

Входная дверь со стуком распахнулась.

Вошел отец и улыбнулся так заразительно, что невозможно было не улыбнуться в ответ. Он казался сказочным великаном, которому тесно в кухоньке с низким потолком. Серые стены в потеках лишь подчеркивали его силу и бодрость. С волос его капала вода.

Мама у плиты жарила к завтраку бекон.

Папа влетел на кухню и включил транзистор, стоявший на крытом формайкой столе. Из динамика донесся хриплый рок. Папа рассмеялся и обнял маму.

Лени услышала, как он прошептал:

– Прости. Прости меня, пожалуйста.

– Ну конечно. – Мама обняла его так, словно боялась, что он ее оттолкнет.

Папа обхватил маму за талию, подвел к столу, выдвинул стул и крикнул:

– Лени, иди-ка сюда!

Она любила, когда родители звали ее к себе. Лени слезла с дивана и уселась рядом с мамой. Папа улыбнулся и протянул ей книжку в бумажной обложке. «Зов предков».[8]

– На, Рыжик, тебе понравится.

Он сел напротив мамы и придвинулся к столу. По папиному лицу Лени поняла: он опять что-то задумал. Ей и прежде доводилось видеть у него такое выражение лица – каждый раз, когда папа планировал изменить жизнь. Планов этих было не счесть: продать все, год путешествовать по шоссе вдоль океана в Биг-Сур и жить в палатке. Разводить норок (вот это был полный ужас). Продавать элитные семена в Центральной Калифорнии.

Отец выудил из кармана сложенный лист бумаги и с победным видом припечатал его ладонью к столу.

– Помнишь Бо Харлана, моего друга? – спросил он маму.

Мама задумалась.

– Из Вьетнама? – наконец уточнила она.

Папа кивнул и пояснил Лени:

– Бо Харлан был командиром экипажа, а я стрелком. Мы всегда друг друга прикрывали. Потом нашу вертушку подбили, а нас взяли в плен. Мы с ним прошли огонь и воду.

Лени заметила, что отца бьет дрожь. Закатанные рукава рубашки открывали следы от ожогов, тянувшиеся от кистей к локтям, морщинистые уродливые бледно-лиловые шрамы, которые никогда не загорали. Лени не знала, как отец их получил; она не спрашивала, а он не рассказывал. Но совершенно ясно, что в плену. Лени сама догадалась. Спина у отца тоже морщинилась паутиной шрамов.

– Они убивали его у меня на глазах, – сказал отец.

Лени встревоженно посмотрела на маму. Папа обычно о таком не рассказывал. И сейчас обе с испугом слушали его.

Отец притопнул ногой и побарабанил пальцами по столу. Развернул письмо, разгладил бумагу, чтобы Лени с мамой могли прочесть написанное.

Сержант Олбрайт,

Нелегко же вас отыскать. Меня зовут Эрл Харлан.

Мой сын Бо не раз писал, что вы с ним дружили. Спасибо вам за это.

В последнем своем письме он велел, если с ним что-нибудь случится в этом гребаном Вьетнаме, передать вам его участок на Аляске.

Участок небольшой. Сорок акров земли с развалюхой. Но если вы не боитесь работы, то здесь можно неплохо устроиться: кормиться тем, что дает земля, вдалеке от всяких придурков, хиппи и того бардака, который творится в прочих штатах.

Телефона у меня нету, так что пишите до востребования на адрес почты в Хомере. Рано или поздно я обязательно получу ваше письмо.

Участок расположен в самом конце дороги. Проезжаете мимо серебристой калитки с коровьим черепом, и там, не доезжая горелого дерева, начиная от милевого столба с номером 13, будет ваша земля.

Эрл

Мама по-птичьи наклонила голову и уставилась на отца:

– То есть этот… Бо… завещал нам дом? Настоящий дом?

– Представляешь, наш собственный дом. – Папа взволнованно вскочил со стула. – Дом, который принадлежит нам. Где можно ни от кого не зависеть, выращивать овощи, охотиться, жить свободно. Мы ведь так давно об этом мечтали, правда, Кора? Жить простой жизнью подальше от всего этого здешнего бреда. Там мы будем свободны. Ты только подумай!

– Погоди, – подала голос Лени. Все же это слишком даже для отца. – Аляска? Ты что, снова хочешь переехать? Мы же только что перебрались сюда.

Мама нахмурилась:

– Там ведь… ничего нет? Только медведи да эскимосы?

Отец встал, подошел к маме, рывком поднял ее на ноги, так что она пошатнулась и упала на него. От Лени не укрылось, что за папиным восторгом сквозило отчаяние.

– Мне это необходимо. Мне нужно место, где я снова смогу дышать. А здесь мне все кажется, что я того и гляди выползу из собственной шкуры. Там мои кошмары прекратятся, я наконец забуду обо всем. Я это точно знаю. Это нужно нам. Там все будет, как до Вьетнама.

Мама взглянула на отца. Ее бледность так резко контрастировала с его смуглой кожей и черными волосами.

– Подумай сама, – уговаривал отец.

Лени видела, как мама смягчается, как старается приспособить собственные желания к папиным, представить себе, каково это – жить на Аляске. Наверно, ей кажется, что это сродни семинарам по групповой психотерапии, йоге или буддизму. Ответ на вечные вопросы. Маме неважно, что, где и как. Маме нужен только папа.

– Наш собственный дом, – проговорила она. – Но… откуда же у нас деньги… может, тебе подать на инвалидность…

– Не начинай, – вздохнул отец. – Не буду я подавать. Я просто хочу жить по-другому. И я тебе обещаю, что научусь считать деньги. Клянусь. У меня еще кое-что осталось от моего старика. Пить стану меньше. И если ты так хочешь, даже начну ходить в группу поддержки для ветеранов.

Лени прекрасно знала, чем все кончится. Все равно, чего хочет она или мама.

Папа мечтает начать новую жизнь. Ему это нужно. А маме главное, чтобы он был счастлив.

Значит, они переедут на новое место в надежде, что на этот раз все получится. Они поедут на Аляску за новой мечтой. Лени сделает все, о чем попросят, причем с радостью. Опять пойдет в новую школу. Что поделать, такова любовь.

Два

На следующее утро Лени разбудил гром. Она лежала в постели, слушала стук дождя по крыше и представляла, как под окном прорастают грибы, как пробиваются сквозь землю выпуклые ядовитые шляпки, как аппетитно блестят. Вчера она уснула поздно, до глубокой ночи читала о бескрайней и опасной Аляске, оторваться не могла, чего сама от себя не ожидала. Лени казалось, что Последний рубеж[9] – точь-в-точь как ее отец. Необузданный. Впечатляющий. И непредсказуемый.

Лени услышала музыку. Из приемника доносилась дребезжащая мелодия. «Помешан на чувстве».[10] Лени откинула одеяло и вылезла из постели. Мама курила на кухне у плиты. В электрическом свете она казалась бесплотной – с копной растрепанных со сна светлых волос, лицо скрыто в сизом сигаретном дыму. Белая майка так растянулась от стирок, что болталась на худых маминых плечах. Резинка на розовых трусах ослабла, и они сползали. На шее у ключиц багровел синяк – даже красивый, похожий на вспыхнувшую звезду; он оттенял мамины точеные черты.

– Почему не спишь? – спросила мама. – Еще рано.

Лени подошла к маме и положила голову ей на плечо. От мамы пахло табаком и духами с ароматом роз.

– Ты не спишь, и я не сплю, – ответила Лени.

Так всегда говорила мама. «Ты не спишь, и я не сплю». Ты и я. Эта прочная связь была для них утешением, и сходство, казалось, усиливало любовь. На самом деле с тех пор, как папа вернулся с войны, мама потеряла сон. Лени не раз просыпалась среди ночи и видела, как мама бродит по дому в прозрачном распахнутом халате. Мама что-то шептала себе под нос, но слов было не разобрать.

– Мы что, правда поедем на Аляску? – спросила Лени.

Мама уставилась на металлический перколятор, из-под стеклянной крышечки которого сочился черный кофе.

– Видимо, да.

– И когда?

– Ты же знаешь папу. Скоро.

– Ну доучиться-то я хоть успею?

Мама пожала плечами.

– А где он?

– Уехал еще затемно, продавать коллекцию монет, которая досталась ему от отца. – Мама отпила глоток кофе и поставила чашку на стол. – Аляска. Господи боже мой, почему сразу не Сибирь? – Она глубоко затянулась сигаретой. Выдохнула дым. – Жаль, у меня нет подруг. Не с кем поговорить.

– Я твоя подруга.

– Тебе тринадцать. А мне тридцать. И я должна вести себя, как положено матери. Вечно я об этом забываю.

В голосе матери сквозило отчаяние, и Лени испугалась. Она знала, как хрупко все: родители, семья. Человека легко сломать. Уж что-что, а это любой ребенок бывшего военнопленного знает. Лени до сих пор носила блестящий серебристый браслет в память о капитане, который не вернулся с войны.[11]

– Ему нужен шанс. Пусть попробует все сначала. Это нужно нам всем. Может, на Аляске нам повезет.

– Как до этого повезло в Орегоне, Снохомише и с торговлей семенами, на которой мы должны были озолотиться. А помнишь, как он надеялся разбогатеть, продавая пинбольные автоматы? Давай хотя бы дождемся конца учебного года.

Мама вздохнула:

– Куда там. Ладно, иди одевайся, в школу пора.

– Сегодня нет уроков.

Мама помолчала, потом тихо произнесла:

– Помнишь то синее платье, которое тебе папа подарил на день рождения?

– Угу.

– Надень его.

– Это еще зачем?

– Не «зачем», а иди одевайся. Нам с тобой нужно кое-что сделать.

Лени не знала, что и думать. Она сердилась, но все равно послушалась. Она всегда делала, что велят. Так проще. Лени ушла к себе, порылась в шкафу и наконец нашла то платье.

– Вот, Рыжик, ты в нем будешь хорошенькая как картинка.

Ну да, как же. А то она не знала, как будет выглядеть: плоскогрудая тринадцатилетняя жердь в нелепом платье, открывавшем худые ляжки и костлявые коленки. Другие-то в ее возрасте уже без пяти минут женщины, а она ни то ни се. Да она единственная из одноклассниц, у кого еще не выросла грудь и не начались месячные!

Лени вернулась на кухню, пропахшую табаком и горелым кофе, плюхнулась на стул и открыла «Зов предков».

Мама вышла из комнаты только час спустя.

Лени ее едва узнала. Мама сделала пучок и залила волосы лаком. Надела облегающее платье цвета гнилой зелени, которое закрывало фигуру от подбородка до колен, с длинными рукавами, на пуговицах и с пояском. И чулки. И старушечьи туфли на низком каблуке.

– Ничего себе.

– Да-да. – Мама закурила сигарету. – Я знаю, что похожа на тетеньку из родительского комитета, которая устраивает благотворительную распродажу. – Веки мама накрасила голубыми тенями с блестками, приклеила накладные ресницы (кривовато – видимо, рука дрогнула) и гуще обычного подвела глаза. – У тебя нет других туфель?

Лени опустила глаза на туфли с тупыми, расширявшимися и загнутыми кверху, отчего пальцы оказывались чуть выше пяток. Точь-в-точь такая пара была у Джоанны Берковиц, и все девчонки в классе ахнули от восторга, когда та пришла в них в школу. Лени еле-еле упросила родителей купить такие же.

– Есть еще красные кроссовки, но в них вчера порвались шнурки.

– Ну и ладно, бог с ним. Поехали.

Лени послушно вышла за мамой из дома. Они уселись на рваные красные сиденья помятого, в латках грунтовки, «мустанга». Крышка багажника была пристегнута ярко-желтыми тросами, чтобы не распахивалась на ходу.

Мама опустила защитный козырек и посмотрелась в зеркало – не размазался ли макияж (Лени искренне верила, что ключ не повернется в замке зажигания, если мама не посмотрит в зеркало и не закурит сигарету). Подкрасила и втянула губы, чтобы равномерно распределить помаду, потом сняла излишек треугольным краешком манжеты. Снова полюбовалась в зеркало и наконец, довольная отражением, подняла козырек и завела машину. Заиграло радио, из маленьких черных динамиков загремела «Полночь в оазисе».[12]

– А ты знала, что на Аляске подстерегают сотни смертельных опасностей? – спросила Лени. – Можно сорваться с горы, провалиться под тонкий лед. Замерзнуть насмерть, умереть от голода. Тебя могут даже съесть.

– Пожалуй, зря тебе папа дал эту книгу. – Мама сунула в магнитолу кассету, и Кэрол Кинг запела: «Земля уходит у меня из-под ног…»

Мама подхватила мотив, и Лени тоже стала подпевать. Несколько блаженных минут они, как самые обычные люди, катили по Пятому шоссе к центру Сиэтла, мама перестраивалась всякий раз, когда на полосе перед ними показывалась машина, и на каждом маневре с сигареты, зажатой между двумя ее пальцами на руле, слетал пепел.

Через два квартала мама остановилась возле банка. Припарковалась. Снова взглянула в зеркало, не размазалась ли помада, велела Лени подождать и вышла из машины.

Лени наклонилась, заперла водительскую дверь и проводила маму взглядом. Мама не шла, а плыла, покачивая бедрами. Она была очень красива и отлично это знала. Они с папой вечно из-за этого ссорились. Из-за того, что на маму глазеют мужчины. Папу это бесило, но мама любила, когда на нее обращали внимание (хотя ей хватало ума в этом не признаваться).

Пятнадцать минут спустя мама вышла из банка. Она уже не плыла, а вихрем летела к машине, сжав кулаки. Она была вне себя. Злая как черт. Сцепила зубы, линия подбородка уже не казалась такой нежной.

– Сукин сын, – процедила мама сквозь зубы, распахнув дверь машины, села за руль, с силой захлопнула дверь и снова выругалась.

– Что случилось? – встревожилась Лени.

– Твой отец снял все деньги с нашего счета. А кредитную карту мне оформить отказались без подписи твоего или МОЕГО отца. – Она закурила. – Господи боже мой, семьдесят четвертый год на дворе. Я работаю. Зарабатываю деньги. И мне не дают кредитную карту без подписи мужа или отца. Миром правят мужчины, – подытожила мама и завела мотор.

Они промчались по улице и свернули на шоссе.

Мама так виляла из ряда в ряд, что Лени с трудом удавалось удержаться на месте. Она изо всех сил старалась усидеть и лишь через несколько миль осознала, что они выбрались из лабиринта холмистого центра Сиэтла и катят по тихим, тенистым улицам респектабельного района особняков. «Ничего себе», – еле слышно прошептала Лени. Она не была здесь так давно, что теперь едва узнавала окрестности.

Дома на этой улице источали благополучие. На бетонных подъездных дорожках стояли роскошные новые «кадиллаки», «олдсмобили-торнадо» и «линкольны-континентали».

Мама остановилась у серого каменного особняка с окнами в ромбовидных узорах. Дом стоял на небольшом холме, трава аккуратно подстрижена. Со всех сторон особняк окружали ухоженные клумбы. На почтовом ящике виднелась надпись: «Голлихер».

– Ого. Давненько же мы тут не были, – заметила Лени.

– Да уж. Подожди меня в машине.

– Ни за что! Недавно еще одна девушка пропала. Не останусь я одна тут.

– Тогда иди сюда. – Мама вытащила из сумочки расческу, подтянула Лени к себе и так рьяно принялась за ее длинные медно-рыжие волосы, словно те ей чем-то досадили. Лени вскрикнула от боли, когда мама стала заплетать ей косички, торчавшие, точно два водопроводных крана. – И не вздумай вмешиваться в разговор, Ленора. – Мама повязала косички бантиками.

– Куда мне косички, что я, маленькая, – захныкала Лени.

– Молчи и слушай, – предупредила мама. – Возьми с собой книжку и сиди тихо, пока взрослые разговаривают.

Мама открыла дверь и вышла из машины. Лени поспешила за ней.

Мама взяла Лени за руку и повела по дорожке, вдоль которой тянулась топиарная изгородь, к высокой парадной двери.

Мама покосилась на Лени, пробормотала: «Была не была» – и позвонила. Послышался лязг, похожий на перезвон церковных колоколов, и глухие шаги.

Несколько секунд спустя дверь открыла бабушка Лени. В строгом платье цвета баклажана, перехваченном в талии тонким пояском, и с тремя нитками жемчуга на шее она, казалось, хоть сейчас готова отправиться на ланч к губернатору. Каштановые кудри были щедро залиты лаком, точно праздничный кекс глазурью. Увидев их, бабушка распахнула густо накрашенные глаза.

– Коралина, – прошептала она, шагнула к дочери и раскрыла объятия.

– Папа дома? – спросила мама.

Бабушка отстранилась и печально опустила руки.

– Он сегодня в суде.

Мама кивнула.

– В дом-то хоть пустишь?

Лени заметила, что мамин вопрос бабушку расстроил: та наморщила белый напудренный лоб.

– Ну конечно! Ленора, как же я рада тебя видеть.

Бабушка отступила на шаг и провела их через небольшую переднюю, за которой виднелись комнаты и двери, по винтовой лестнице на второй этаж, где царил полумрак.

В доме пахло лимонным воском и цветами.

Бабушка привела их на крытую заднюю веранду с круглыми эркерными окнами и высокими стеклянными дверями. Веранда была уставлена растениями и белой плетеной мебелью. Лени усадили за столик лицом в сад.

– Как же я по вам обеим соскучилась, – призналась бабушка и, словно досадуя на саму себя за признание, развернулась и скрылась в доме. Несколько минут спустя вернулась с книгой. – Я помню, ты любишь читать. Даже в два годика не выпускала из рук книжку. Я купила ее тебе давным-давно… только не знала, куда послать. Героиня тоже рыжая, как ты.

Лени села и открыла книгу, которую перечитывала так часто, что помнила целые абзацы. «Пеппи Длинныйчулок». Детская книжка. Лени уже выросла из такого чтения.

– Спасибо, мэм.

– Пожалуйста, называй меня бабушкой, – печально ответила та и повернулась к маме.

Бабушка отошла вместе с мамой к белому кованому столику у окна. Рядом в золоченой клетке ворковали две белые птички. До чего же им грустно, подумала Лени, этим птицам, которым нельзя летать.

– Странно, что ты вообще меня пустила, – заметила мама.

– Ну что за глупость, Коралина. Я всегда тебе рада. Мы с отцом тебя любим.

– Зато моего мужа вы бы не пустили на порог.

– Он настроил тебя против нас. И между прочим, рассорил с друзьями. Ему хочется, чтобы ты принадлежала ему целиком…

– Я больше не стану это обсуждать. Я все решила. Мы уезжаем на Аляску.

Бабушка села.

– Господи боже мой!

– Эрнту там достался в наследство дом и участок земли. Будем выращивать овощи, охотиться – в общем, сами себе хозяева. Будем жить простой жизнью. Как первопоселенцы.

– Довольно. Сил нет слушать эту чушь. Ты готова за ним хоть на край света, но там тебя никто не спасет. Мы с отцом сделали все, чтобы защитить тебя от ошибок, но ты нашу помощь отвергла. Тебе все кажется, что жизнь – игра. Ты порхаешь…

– Не надо, – перебила мама и подалась вперед. – Разве ты не понимаешь, чего мне стоило сюда прийти?

После ее слов повисла тишина, было слышно лишь, как воркуют птицы.

Страницы: 1234567 »»

Читать бесплатно другие книги:

Автомобиль удобное средство передвижения, для многих незаменимый рабочий инструмент. С другой сторон...
Нет, это не фантастика. Искусственные продукты, ДНК-модифицированные вирусы, очки дополненной реальн...
Минуло несколько месяцев после того, как по миру пронеслась смертоносная пандемия, вспыхнувшая в Нью...
Тысячелетие назад Великий Туман разделил наш мир на цивилизованную Конфедерацию и дикие фьорды. В за...
Мессия, Учитель Мира, воплощение Будды – как только не называли Джидду Кришнамурти еще при жизни. И ...
Эта книга – настоящий феномен. Психологическая теория, разработанная Альфредом Адлером, выдающимся у...